Катерина Зарудина. День святого Валентина

   Все-таки зависимость – жуткая вещь. На ум сразу приходит: наркозависимость, финансовая зависимость etc. А существует еще любовная, от которой тоже трудно избавиться, или недаром говорят – вылечиться. Наверное, любовь – это взаимозависимость. Счастливая, если такое вообще бывает.
   Еще пациентка одна давняя к ней приходила, настроения не добавила. В прошлом хирург, работала в городской больнице, боевая тетка. Любимая одежда – спортивный костюм, куртка в любое время года, сигарета и сто грамм вечером. Валя ее знала, когда та еще замужем не была, детей не было, хотя лет было прилично за сорок. Да она уже и крест на себе в этом смысле поставила жирный. Однажды поздно вечером к ним в больницу привезли мужчину лет шестидесяти с тяжелой травмой ноги после автомобильной аварии. Она ее ампутировала, и у них началась с того момента любовь, которая закончилась браком и рождением дочки Маши. Хирург часто любила повторять: «Я ему жизнь спасла, ногу оттяпала, а он мне дочку подарил».
   – Замуж не вышла? – спросила она как-то сурово, как учительница, у Вали после осмотра.
   – Нет. А для чего? – достаточно искренне поинтересовалась она.
   – Для тепла, Валюша, для тепла. Я не знала, что это такое, пока не появился мой козел одноногий и Манька. – Здесь лицо ее изменилось и помолодело лет на пятнадцать.
   Тогда ее словно током ударило. Она никогда не рассматривала замужество с этой точки зрения. Вале казалось, что оно необходимо, когда люди твердо хотят завести детей, воспитывать, нудеть бесконечно и умиляться их проказам. Что поделаешь, если нравится им смотреть утром на неумытые физиономии друг друга, готовить суп и отвешивать подзатыльники своим драгоценным чадам. Но когда люди любят друг друга, им совсем необязательно ставить штамп в паспорте. От него ведь теплее не станет. Почему в женщинах сидит крепко-накрепко убеждение, что обязательно надо выйти замуж? В лепешку разбейся – стань замужней тетей-Мотей. А если она не хочет, если ей комфортно ощущать себя несвязанной? Сколько она в супермаркете парочек в выходные дни наблюдала, когда идет девушка, а за ней едет груженая с верхом тележка, за которой с трудом можно разглядеть безропотное существо мужского рода с обвисшими плечами и лицом, лишенным всякого выражения. И вот они как роботы вдвоем выгружают баллоны минеральной воды, помидоров килограмм десять и остальной снеди, а венчают всю эту гастрономическую красоту рулоны туалетной бумаги тоже в таком количестве, словно они из туалета собрались год не выходить. Глаза у обоих оловянные, при большом желании никак не скажешь, что они счастливы. Вот что они на автопилоте существуют – да, скажешь. Валя, когда представляла себе, как они загрузят все это богатство в машину, потом будут долго и медленно разгружать и распихивать по полочкам в холодильнике, а потом… Действительно, что потом? Тоска зеленая. Удавиться хочется. Разве это жизнь? После созерцания подобной семейной идиллии в магазине Валя выбегала оттуда как на крыльях, она не желала такого счастья. Женского. Спасибо, нас и так неплохо кормят. «Для тепла». Само выражение ей очень понравилось, а ведь правда, как метко сказано. Вдруг она ошибается? Закралось неприятное подозрение, что в ее жизни нет тепла.
   – Где же его найдешь? Тепло найти трудно, – выдавила она хмуро и не стала оглашать свою концепцию «тепличных» отношений. Все равно ее бы не поняли или не поддержали.
   – Ой, не говори. Очень трудно, но возможно, – вздохнула тетя и, виляя широкими бедрами, вышла из кабинета.
   Фраза засела в голове прочно.
   – Вась, тебе хорошо?
   – В каком смысле?
   – В общечеловеческом. Жить тебе хорошо?
   – Начинается… – Недовольно протянула Вася. – Вспомнила школьную программу: «Кому на Руси…»?
   – Тебе тепло?
   – Я в свитере и сижу у батареи.
   – Мы встречаемся с разными мужчинами, проводим с ними время. А подсознательно мы хотим от них одного – тепла. Вот и щиплем ото всех по кусочку. Тебе это все не надоело? Всё – вокруг нуля, – уставившись на стенку, спросила Валя. – Мы же с тобой расплачиваться будем за все наши фокусы. Если уже не начали…
   – Понятно. Хронический недое… ит, – поставила жесткий диагноз сестра, не обратив на трагические слова Вали никакого внимания. – Тебе необходимо развеяться. Слишком много вопросов задаешь в последнее время.
   Василиса была полна решимости, и не успела Валя «а» сказать, как услышала легкое Васино щебетание, которое так бесило ее в обычное время, а на тот момент и говорить нечего: «Привет. Да, прилетела недавно, командировка интересная была…»
   За три минуты Вася договорилась о встрече. Он должен был подъехать к их дому.
   – Он бизнесмен и писатель, – коротко обрисовала она.
   – Я никуда не поеду, – отрезала Валя, по-прежнему уставившись в потолок. – Отвянь от меня.
   – Поедешь. Как миленькая поедешь. – Уже нагло, в приказном порядке разговаривала с ней сестра.
   – Я никого не хочу видеть. Ты глухая?
   – А я не хочу видеть который день соляной столп с остекленевшими глазами. Надоело, честно.
   Командирша пыталась втиснуть Валю в какое-то серое трикотажное платье с внушительным разрезом. Вроде получилось.
   – Голову, конечно, неплохо бы помыть, а то вид немного замусоленный… Ну ладно. Сойдет для сельской местности.
   – Боже, как же ты меня достала! Какой еще писатель! Что написал-то? – застонала Валя.
   – Была на шумной презентации его книги в центральном магазине, фуршет запомнился, а названия этого произведения точно не помню. Я вообще современных авторов не воспринимаю всерьез, ты же знаешь. То ли «Рука», то ли «Нога»… Что не название гениталий – это точно. Вот, кстати, заодно и выяснишь, – оперативно собирала ее Вася. – Подъедет через полчаса, у него серебристый новый джип. Большой очень. Давай, давай, а то плесенью скоро покроешься.
   Валя вышла из подъезда и увидела огромный джип. Казалось, за рулем такого танка должен сидеть плечистый, уверенный в себе человек. Она невольно приободрилась.
   – Добрый вечер, – поздоровалась она, еле влезая на высокое сиденье. Потом, спохватившись, сказала: – Привет.
   – Привет, Вась. Ты что как бабуля? Где результаты тренировок? – Ухмыльнулся невыразительным ртом молодой человек, которого в целом трудно было разглядеть в темноте машины и который, не дожидаясь ответа, с напором сказал: – Слушай, я устал немного, давай в кино сегодня не пойдем?
   – Тогда на танцы? – в тон ему ответила Валя, которую стала раздражать его манера.
   – Молодец! – искренне произнес он и, больше не говоря ни слова, нажал на газ.
   Через десять минут они очутились у блочного облупившегося Колизея, где он с трудом вписался в первую же темную арку.
   – В гольф не играешь? Прямо рядом с гольф-клубом живешь, – выпрыгивая, спросила Валя.
   – Ты меня уже спрашивала об этом. Я долго понятия не имел, что рядом этот клуб, благодаря тебе и обнаружил. Меня эта тема никаким боком не интересует, – немного капризно ответил он.
   Валя притихла. Вот балда! Наконец у нее появилась возможность рассмотреть молодого человека. Его звали Антон. Баскетболистом он не оказался, плечистым тоже. «Дрищ» про таких говорят. Узкие покатые плечи, из-за этого – отсутствие талии, широковатые бедра. Бабская фигура какая-то, да и лицо тоже трудно запоминающееся, ничем не примечательное. В толпе точно не заметишь. Размером джипа он возмещал отсутствие фактуры и других размеров. Видимо.
   «Ну, Васька!» – вздохнула про себя Валя. – Ладно, на безрыбье и рак – рыба», – подумала она, но вскоре поняла, что ошиблась. Не надо такой рыбы. И раков не надо. Ничего не надо.
   Писатель сходил в ванную, вышел оттуда в полосатом шелковом халате и плюхнулся на кровать – широченный траходром. Валя прикидывалась веником, но Антон был настойчив.
   – Я не готова, – уворачивалась она.
   – Ванная целиком в твоем распоряжении, – ответил он голосом, не терпящим возражений. Как будто все дело в принятии душа! А как же общее настроение? Похоже, что об этом господин писатель совершенно не задумывался.
   Валя с ужасом вспомнила про свои небритые ноги и совершенно неподходящие для столь романтичного момента трусы, которые Васька называла «прощай, молодость!». О полном отсутствии педикюра и говорить было нечего. «Надо было настоять на кино», – подумала обреченно Валя и зашла в ванную.
   И была права. Валя давно ни с кем не целовалась, кроме Валентина, и сейчас это ощущение было так непонятно, что она вначале даже не поняла: ей приятно или не очень. Через минуту пришла к выводу, что однозначно очень неприятно. Явной тошноты общение не вызывало, но в целом это чужое, нелюбимое. Она почувствовала себя на мгновение предательницей или просто дрянью. Предательницей не по отношению к Валентину, понятно, что ему наплевать. Нет, по отношению к своему личному чувству. Антон довольно старательно прошелся по эрогенным зонам и на определенное время превратился в электродрель, беспощадный отбойный молоток. Он был настолько механичен, что Валя полностью абстрагировалась и смотрела на это безобразие как будто со стороны.
   И это было ужасно. Ужасно тем, что опять все возвращало ее к нему – страстному, неповторимому. Любимому. Писателя словно специально подсунули ей для контраста: мол, поняла, что ты потеряла? И это было жестоко.
   Ей не нужен был кто-то чужеродный, чтобы полностью осознать это. Она давно поняла, что вместе с Валентином потеряла живую частичку себя. Немаленькую такую частичку.
   При этом никаких романтических соплей с писателем не возникло. Даже намека дохлого. Может, поэтому она его вытерпела и не сбежала? Хотя определенная опасность была – писатели натуры ведь творческие. Вроде бы.
   После всего первое, что он сказал ей, было: «Не делай такое жалостливое лицо». Вот те на. Она и не собиралась. Просто спать сильно хотелось, потому что эмоции он доставил ей отрицательные, да и времени на дворе полно. Об этом он, наверное, не подумал. Спать? Рядом с ним? Это невозможно. Нужно трепетать, ловить каждый взгляд и быть постоянно в состоянии боевой готовности.
   – Как жрать захотелось! Я бы сейчас мяса с кровью навернул, – сказал он, вскакивая как ужаленный с кровати и направляясь к холодильнику, громко шаркая тапками.
   Она последовала за ним не из чувства голода, скорее из солидарности. Мужчина хочет кушать. Надо как-то проявить сочувствие или хотя бы заинтересованность.
   – Вижу творог, – сказала она машинально.
   – Он приказал долго жить. Вот что самый класс! – ответил Антон, доставая прозрачные продолговатые упаковки чего-то.
   Это оказалась вяленая корюшка. Слишком изысканно для двух часов ночи, но, глядя на его неясно очерченный, жующий рот, она решила присоединиться.
   – Я что-то забыла, как называется твоя книга? – Она наконец-то вспомнила, что трапезничает в компании с самим представителем творческой интеллигенции.
   – «Тело», – ответил он с набитым ртом.
   – Интересное название. Надо прочитать, – вежливо отозвалась Валя, со смехом про себя вспомнив Васины варианты: «руки, ноги».
   – Пожалуйста, у меня весь багажник завален этим добром, друзьям раздаю, – махнул он тощей рукой в сторону, видимо, того самого багажника. – Беспонтовое это дело, скажу я тебе, – писать книжки. Тяжелый труд, который не то что прибыли не приносит, а одни расходы получаются. Я в рекламу столько вложил, что до сих пор икаю, не могу остановиться. Еще все спрашивают: «А ты для себя это писал?» Да, для себя. Сидел днями и ночами, не разгибаясь, серое вещество тренировал, мыслишки куцые по кругу гонял. Просто делать больше нечего, друзья хорошие. Денег хотел, неужели не понятно, но, видно, не моя это нива. – При этом признании его невыразительное лицо стало на мгновение обаятельно-злым, колючим. И, как ни странно, ему это шло. Как будто на бесцветный лист бумаги капнули немного краски.
   Здесь Валя начала смутно припоминать, что видела как-то растяжку над Садовым Кольцом, на которой красными буквами было написано: «Тело». Она еще тогда искренне удивилась такому слову, потому что не успела прочитать и понять, к чему же надпись относится. То ли дается реклама новомодного солярия, то ли тренажерного зала. Простота и конкретика поражали в любом случае.
   – Я еще неправильно дизайнера-оформителя выбрал. У меня там кровь стекает с букв, топоры повсюду нарисованы, гамма цветовая просто ужасная – красно-черная. Вот народ и шуганулся, – продолжал откровенничать Антон. – Явный перебор.
   После того как вся корюшка была съедена, он любезно предложил Вале послушать русские народные песни, которые у него были записаны на компьютере.
   – Вот, нашел. «Русское поле» обожаю. Послушай! Какой голос! Сейчас так не поют. – Восторгался он, сидя на кресле, закинув бледные, как макароны, обнаженные ноги на стол с компьютером.
   Валя согласилась, что сейчас так не поют, но сидеть в половине четвертого ночи и слушать подобное – это был уже полный сюрреализм. С нее и корюшки вполне хватило. И широких бедер тоже. Он с трудом собрался и доставил Валю домой.
   – Позвоню на следующей неделе, – улыбнулся он, пресно улыбаясь. На карпа похож.
   Но писатель оказался не так прост, недаром корюшку по ночам ест. Звонков от него не поступало.
   – Что ты переживаешь? – резонно спросила Вася.
   – Он не звонит, писатель твой гребаный, со своими жуткими бедрами и окровавленными топорами, – расстроенно ответила Валя. – И вообще, сестра моя любимая, кого ты мне подсунула?
   – Ну и что, не звонит, подумаешь… Видали мы таких. Скатертью дорога. Ты же сама назвала его машинкой «Зингер»? Ну а кто на данное время был, того и подсунула. Не обессудь. – Смеялась Вася. – Подожди, какие еще топоры?
   – Да, зубодробильным автоматом еще назвала. Ты не понимаешь! А самолюбие?
   – Ты хотела этого? Повела себя как мужик. Раз-два, и готово. – Смеялась от души Васька.
   Она была рада, что Валя немного отвлеклась и вспомнила про самолюбие. Значит, человек встал на путь выздоровления.
   – Я хочу показать ему, какие у меня на самом деле ноги. Гладкие, бархатные, а не шерстяные, – зациклило Валю. – У него не настолько волосатые… Помнишь нашу математичку?
   В шестом классе к ним пришла молодая симпатичная математичка, волосатые ноги которой – черные, кудрявые, как на голове, являлись одним из ярчайших воспоминаний школьной поры. Она пританцовывала у доски на высоких каблуках в модных облегающих юбках, весело доказывая теорему Пифагора, а у мальчишек глазные яблоки выкатывались так, что с трудом возвращались на место, и они потом еще все дружно пропадали надолго в туалете…
   – Да ладно, во время вашей встречи это не имело значения. Он внимания не обратил, – продолжала заливаться Васька.
   – Как не обратил, если он их держал? И потом, он не грузчик из подворотни… Трусы еще эти застиранные. Вот обидно! У меня ящик от новеньких ломится, а в такую минуту…

* * *

   После таких встреч у Вали оставалось двоякое ощущение. Ей было не по себе. В ней будто боролись два человека. Первый – ангел, второй – ведьмочка. Они спорили друг с другом, яростно доказывая, кто из них прав.
   Когда Валя остро переживала некоторые нюансы последнего свидания с фанатом «Русского поля», в ней явно одерживала победу ведьмочка. И в то же время заливалась краской, вспоминая другое. Это ангел настойчиво давал о себе знать.
   Сон еще этот… Будь он неладен. Сон московской психопатки, работающей, средних лет, не замужем. Хорошо, Васька дома оказалась. Вале отчетливо приснился алый диск заката, и несколько мужских фигур на его тревожном фоне. Центральная фигура внезапно отделяется и идет к ней навстречу, довольно быстро, и несет что-то в руке. Похоже на ружье. Валя чувствовала липкую нервозность, пыталась что-то объяснить, доказать, докричаться до этого мужчины, но он будто не слышал ее. Не хотел. Только тяжело ходил рядом, и слышен был скрип половиц. Она сидела на чем-то жестком, и все время порывалась уйти, ей было страшно. Тоже очень странно, потому что с тех пор как она повзрослела, ей редко бывало страшно, но она даже встать не смогла. Солнце село, темнота набросилась на нее так жадно, словно озлобленная собака, и она поняла, что никуда не сможет убежать. Она почувствовала свое полное бессилие. Еще мелькнуло будто размазанное, увиденное на большой скорости лицо Валентина, но оно было так далеко…
   – Проснись!
   Валя с радостью обнаружила, что она дома, а над ней тревожно склонилось Васькино лицо. Васька держала в руке стакан воды, который Валя забрала и прижала к воспаленному лбу.
   – Что со мной было? Почему ты здесь? – Спрашивала она быстро, а перед глазами стоял красный диск.
   – Ты кричала так громко: «Нет, нет!» Мне это не очень понравилось. Самое странное, что и проснулась ты с большим трудом. Я будто вытаскивала тебя из привидевшегося.
   Душа болит. Это не зуб, который можно в крайнем случае вырвать и на его место искусственный вживить.
   Несчастная, подорванная крыша стремительно съехала в неизвестном направлении, и даже записки не оставила. Валя начала звонить своим немногочисленным подругам, но одна подруга была в это время не одна, и ее голосок просто звенел от счастья, так что Валя молниеносно свернула разговор. Из-за очевидного контраста их состояний ей стало буквально тошно. Другая в спешке надевала туфли и срочно выбегала на очередную презентацию ювелирных украшений в одном из бутиков на Рублевке, третья просто не брала трубку, и до Вали наконец-то дошло, что ее съехавшая крыша никого не интересует. Еще Тина как назло уехала на гастроли со своим театром по городам и весям нашей необъятной Родины. Ей она звонить не будет, отвлекать неудобно. Позже, конечно, поплачется. А сейчас… Все ее тщетные попытки найти мастера-благодетеля по ремонту данного предмета не увенчались успехом, и это, в принципе, нормально. Кому она нужна, чужая крыша? Правильно. Ответ один – только врачам-психиатрам. И то за большие деньги из твоего же кармана, потому что в обычной нашей жизни никто не знает, что со своей-то делать.
   Всегда был нужен кто-то приличный, с кем было интересно померяться силами. А его все не было. Вдруг им был тот, с которым «надо было как со всеми»? Ей страшно было признаться в этом перед самой собой. Страшно и сладко. Он был жесток, но ведь это и привлекало.
   Валентин заходил однажды к ней на работу. О нем вспоминали потом так, как если бы к ним в клинику случайно забрел Ричард Гир или Брэд Питт. Собственной персоной.
   – Брутальный мужчина… – С дрожью в голосе повторял весь медперсонал, и многие беременные, уточками прохаживаясь по коридорам и медленно пережевывая яблоки, вторили ему как эхо.
   Главный врач, которую звали нестандартным именем Идея, точнее Идея Георгиевна, была в то время на операции. Несколько полноватая, но очень подвижная, с бездонными глазами и неизменными изумрудами в аккуратных маленьких ушках. Всегда элегантно одетая и несущая себя с достоинством, разящим наповал. Вале она напоминала оперных див. Она была дамой в возрасте, но про нее ходили упорные слухи, что она очень неравнодушна к сексу и довольно требовательна в этом вопросе. Кто-то видел ее с молодыми людьми, которым она в бабушки годилась. К ней относились в целом уважительно, многие завидовали, некоторые побаивались. Обычное выражение чувств к главврачам и к начальству в целом. Когда Идея Георгиевна вышла из операционной, слух о «брутальном мужчине» уже пронесся порывистым ветром по протертым хлоркой белоснежным коридорам клиники. В ординаторской, собравшись под вечер на отчет, она неожиданно пафосно произнесла:
   – Не имела чести видеть, Валентина Владимировна, вашего кавалера, но переполоху он наделал много.
   – Идея Георгиевна, он случайно… Больше не придет. – Покраснела Валя как девочка, опустив глаза.
   – Да я не о том… Придет, не придет, – махнула рукой главврач. – Не мое, конечно, дело, но намучаешься ты с ним… Но с другой стороны, почему мы не интересуемся нормальными, положительными мужиками?
   – А вы их часто видите? – осмелилась прервать Идею пухленькая Танюшка. – Где они, эти нормальные? Да и ненормальные тоже… – с грустью добавила она.
   Идея блеснула зелеными глазами и продолжила, не обращая внимания на замечание.
   – Почему бежим от них как от огня? Даже досадно за них, но ничего не поделаешь. Знаете, почему я от мужа ушла? – Идею Георгиевну разобрало не на шутку. – Он мне каждый день по утрам дарил огромные букеты цветов.
   – Разве это не приятно? Что же здесь криминального? – спросила заинтригованная Валя.
   – Криминального, может, ничего. Просто надоело до чертиков. Каждый божий день я просыпалась словно в гробу. Вся в цветах. Я, наверное, поэтому не очень люблю, когда мне букеты приносят, каждый раз еле удерживаюсь, чтобы не скривиться и всегда здесь в ординаторской оставляю. Так вот, я забрала двухлетнего сына и просто ушла, – здесь она величественно обвела присутствующих взглядом. – Он просил меня вернуться, умолял, на коленях стоял… Бесполезно. Все хотел понять причину моего ухода. Я отнекивалась, как могла, не хотела обижать, но он так меня достал, что я ему прямо в лицо выпалила: «Тошнит от тебя, сил нет!» Больше я замужем не была. Видимо, не для меня эта игра в идеального героя, или не удержала своего мужчину. Мужчину, который включил мое сердце, то есть заставил и переживать, и не спать ночами, заливая подушку слезами… Но получается, что для этого мужчина просто обязан быть бессердечным сукиным сыном. Иначе неинтересно.
   Валя была обескуражена таким признанием.
   – С хорошими все как по расписанию: их слова, действия, забота, секс, жизнь, в конце концов. Как это скучно! А мерзавцы заставляют нас испытывать наслаждение, при общении с ними постоянно адреналин в крови бродит. Может, я не во всем права, но я всегда искала только непростую любовь, с приключением в определенном смысле. Что-то я сегодня разболталась, домой пора, – словно очнувшись, сказала Идея Георгиевна, блеснув своими колдовскими глазами. – Наверное, переутомилась – все же три операции подряд.
   У Вали ее слова не выходили из головы.
   – Вась, кто по-твоему есть «брутальный мужчина»? – спросила она с порога.
   – Тот, которого я хочу, – незамедлительно последовал ответ пишущей и одновременно разговаривающей по мобильнику сестры.
   – Я тебя серьезно…
   – Тот, которого я очень хочу. Еще я знаю, что брутальные мужчины обычно настоящие сволочи и самовлюбленные нарциссы. Ладно, не дуйся. Выкладывай.
   – Вот-вот, мы с тобой мыслим примерно одинаково. Правда, я не настолько отрицательного мнения о них, потому что считаю, что брутальный мужчина – тот, которым я никогда не смогу завладеть. Я могу ему понравиться, возможно, даже влюбить его в себя на какое-то время, но моим он никогда не будет. Почему? Потому что он не может, не способен раствориться в ком-либо. Может, он и рад бы, но не получается. Сильнее всего на свете он будет любить только самого себя, это и притягивает. Нам неинтересны легкодоступные вещи, которые можно как с полочки взять. Правильно? Кстати, о женщинах тоже так говорят: «Доступная или недоступная».
   – Это в каком же веке ценилась женская недоступность? При царе Горохе, наверное. Сейчас совершенно другая ситуация, – раздался Васькин голос. – Про определение мужчины, в принципе, я согласна. Может, раньше про таких говорили «роковой».
   Здесь голос Васьки потерял обычную упругость, начал как-то странно плыть, как на заезженной грампластинке, и Валя, переодеваясь в своей комнате, обеспокоенно спросила, замирая внутри и заранее предугадывая ответ.
   – Ты нормально? Вася?
   Ответа нет. Валя влетает в комнату сестры и видит ее лежащей на полу. Ее тело изогнуто и предельно натянуто. Глаза закатились, но пена изо рта не идет.
   – Господи! Давай же сюда рот быстрее. – Валя вставляет в Васькин рот пальцы. – Все, тихо, тихо… Спокойно. Пальцы мне только не откуси, очень тебя прошу. Они мне еще пригодятся в работе, да и в жизни я без них далеко не уеду…
   Валя продолжает еще что-то бормотать, несет разную белиберду или часто повторяет одно какое-нибудь слово. Она всегда так разговаривает, когда Ваське плохо, просто успокаивает саму себя.
   Через несколько минут Вася приходит в себя. Мутными глазами она смотрит на мир, потом спрашивает очень тихо:
   – Было?
   – Да. – Потирая прикушенные, побелевшие от боли пальцы, отвечает ей сестра. – Ложись, пожалуйста, тебе надо поспать. Таблетки я принесу. Укол делать не буду, вроде все легко прошло.
   – Черт, немного щеку прикусила, язык не успела. Вот зараза, чтоб ее… Болезнь гениев гребаная. Вот гении пусть и болеют, я-то здесь при чем? – Смачно сплюнув кровь, Вася, шатаясь как пьяная, бредет к кровати и падает на нее как подкошенная. – Голова как Царь-колокол звенит. Маме не говори – уговор?
   – Хорошо, хорошо. Ложись. Ты несколько дней очень мало спала, вот и допрыгалась. – Поддерживая ее за руку, Валя укладывает сестру. – Все, спать.
   – Что поделать, если мозг ночью включается? Крепкий чай послаще и – вперед. Днем я на Электроника поломанного похожа, ничего анализировать не могу.