Кауард Ноэл. Интимная комедия

   А м а н д а. Нет уж, лучше не надо! Это будет малоприятно. Э л л и о т (дружелюбно). Это будет чудовищно. А м а н д а (почти радостно, как ребенок). Но ты хоть сознаешь, что мы с тобой живем во грехе? Э л л и о т. А для католиков тут нет греха. Католики не признают развода. А м а н д а. Милый, мы же с тобой не католики. Э л л и о т. Неважно. Все равно приятно, что папа римский на нашей стороне. Мы заключили брак перед лицом Господа, и этот брак все еще в силе. А м а н д а. Перед лицом Господа, мы, может, и в порядке, зато в глазах общества выглядим ужасно. Э л л и о т. Ну и кого это волнует? А м а н д а. А после того как Виктор и Сибилла дадут нам развод мы с тобой снова поженимся? Э л л и о т. Я думаю, да. А ты? А м а н д а. Если честно, меня теперь брак пугает. Э л л и о т. Да уж, дело темное. А м а н д а. Может, именно из-за того, что мы тогда публично потопали под венец, у нас потом все так быстро и развалилось. Э л л и о т. Из-за этого, а главное, потому что мы не умели нормально вести себя друг с другом. А м а н д а. А ты думаешь, теперь у нас получится? Э л л и о т. Во всяком случае эта неделя была успешной. Мы всего пару раз звали на помощь Джорджа Гордона Байрона. А м а н д а. Джордж Гордон -- это слишком длинно. Давай просто -- Байрон. Э л л и о т. Договорились. А м а н д а. Знаешь, тебе ужасно идет этот халат. Э л л и о т. Я в нем очень обольстителен, не правда ли? А м а н д а. Ты не будешь возражать, если я подойду и поцелую тебя? Э л л и о т. Сделайте одолжение, миледи.
   Аманда подходит к Эллиоту, целует его. Она стоит позади его кресла, ее правая рука у него на плече, левая -- в его руке.
   А м а н д а. Нет, какие же мы были дураки -- обрекли себя на пять лет ненужных страданий. Э л л и о т. А может, очень даже нужных. Может, они помогли нам дозреть и стать вполне съедобными фруктами. (Целует ей руку.) А м а н д а. А когда мы с тобой были вместе, ты допускал мысль, что я тебе изменяю? Э л л и о т. Допускал. И практически ежедневно. А м а н д а. Я тоже тебя подозревала. Я постоянно себя мучала, воображая, как ты кувыркаешься на диванах всяких разбитных вдовушек. (Стоит за спинкой своего кресла.) Э л л и о т. Почему же непременно вдовушек? А м а н д а. Потому что конкретно я подозревала Клару Лэвенхем. Э л л и о т. Ах, Клару!.. А м а н д а (оттолкнув кресло). А что это у нас такой тон? "Ах, Клару!" -- как-то уж слишком безразлично! Э л л и о т. Она была очень милая. А м а н д а. Милая! Ну еще бы! Очень, очень милая! Э л л и о т (посылая ей воздушный поцелуй). Ангел мой. А м а н д а. У тебя с ней что-то было? Я имею в виду, когда мы расстались? Э л л и о т. Ну, зачем тебе это знать? А м а н д а. Так, просто любопытно. Э л л и о т. Опасная тема. А м а н д а. Ну что ты, теперь уже не опасная. Я вовсе не рассчитываю что эти пять лет ты был большим аскетом, чем я. Э л л и о т (подпрыгивая в кресле). Что?! А м а н д а. Тем более, Клара, действительно, была очень хороша собой. Правда, мне она казалась какой-то уж больно задорной -- но это, вероятно, шло от ее феерической глупости. Э л л и о т. Постой, что значит, я не был большим аскетом, чем ты? Ты это о чем? А м а н д а. А ты не понимаешь -- о чем? Э л л и о т (вставая). Боже мой! (Взгляд презрения.) А м а н д а. Что такое? Э л л и о т. А ты не понимаешь -- что такое? А м а н д а (мягко). Не делай ложных выводов. Я всего лишь пыталась забыть тебя. И в любом случае, я уверена, число твоих романов неизмеримо больше, чем моих. Э л л и о т. Есть некоторая разница. Я мужчина. А м а н д а. О да, сэр, разумеется, и наше дело -- печь сухарики с тмином и носить кринолин. Э л л и о т. Слишком свободная женщина -- в этом мало хорошего. А м а н д а. Слишком свободная женщина -- в этом мало хорошего для мужчин. Э л л и о т (саркастически). Ах, как современно! Твои прогрессивные взгляды просто потрясают! А м а н д а (пытаясь избежать ссоры). Не злись, дорогой, я вовсе не была такой уж падшей женщиной. Пять лет -- большой срок, но если у меня что-то с кем-то и было, то ни разу ничего серьезного. Э л л и о т. Ну все, замолчи, ради Бога! А м а н д а. Ну, а как насчет тебя? Э л л и о т. Хочешь, чтобы я рассказал? А м а н д а. Нет, нет, не хочу. Беру свои слова назад. Не хочу. Э л л и о т (с яростью). У меня был безумный роман с одной, из Южной Африки. А м а н д а. С кольцом в носу? Э л л и о т. А тебе это претит! А м а н д а. Все, хватит доводить друг друга. Сядь, дорогой, а то я уже нервничаю. Э л л и о т (помолчав). Хорошо, я сел. (Медленно садится на левый край дивана.) А м а н д а (садясь на правый край дивана). Мы уже сто раз обязаны были закричать "Байрон!" Э л л и о т. Ничего, любовь и так победила. А м а н д а. И не надо таким склочным тоном. Давай постараемся, чтобы на этот раз все было как можно лучше, а не как можно хуже. Э л л и о т (протягивая ей руку). Вот моя рука. А м а н д а (подавая свою). Вот моя. Э л л и о т (откидываясь назад). Так удобнее. А м а н д а (тоже откидываясь). Гораздо удобнее. Э л л и о т (после паузы, очень живо). Вы уже ангажированы на этот танец? А м а н д а. Была, как это ни смешно, но мой партнер внезапно заболел. Э л л и о т (вставая и направляясь к радиоле). Опять эта проклятая эпидемия оспы! А м а н д а. Нет, у него что-то с поясницей. Э л л и о т. Могу я надеяться, что вы потанцуете со мной? (Ставит пластинку.) А м а н д а. С большим удовольствием. Э л л и о т (танцуя с ней). Здесь довольно гладкий пол, не правда ли? А м а н д а. О, я думаю, борная мастика ему не повредит. Э л л и о т. Обожаю борную мастику! А м а н д а (глядя в сторону публики). Боже, почему великая княгиня Ольга лежит под роялем? Э л л и о т. Переживает. Неделю назад, возвращаясь из Пальборо, скончался ее супруг. Такое горе... А м а н д а. Из Пальборо? Что он мог делать в такой дыре? Э л л и о т. Толком никто не знает, но, говорят, банальная история. А м а н д а. Понимаю. Э л л и о т. Чудесные вечера устраивает леди Бандл, не правда ли? А м а н д а. Прелестные. Она ужасно милая старушка. Э л л и о т. И страшно остроумная. В течение всего ужина она обстреливала гостей креветками через свою слуховую трубку!
   Долгий поцелуй, во время которого Эллиот увлекает Аманду к дивану, усаживает ее, затем подходит к радиоле, выключает. Аманда сидит, о чем-то задумавшись.
   Э л л и о т. Ты о чем задумалась? А м а н д а. Да так, ни о чем. Э л л и о т. И все-таки? Я же тебя знаю. А м а н д а. Бедная Сибилла. Э л л и о т. Сибилла? А м а н д а. Да. Я думаю, она тебя ужасно любит Э л л и о т. Ну, не ужасно. Для "ужасно" у нее не хватило времени. А м а н д а. Ей сейчас, должно быть, очень тяжело. Э л л и о т. Перестань, Аманда, прошу тебя! Мы уже достаточно об этом говорили. А м а н д а (поджав ноги садится в угол дивана). Это были попытки оправдать себя. Э л л и о т. А какие нам нужны оправдания? (Садится в противоположный угол дивана.) Люди обязаны уметь трезво оценить положение. Как только мы с тобой увидели друг друга, обоим стало ясно: себя не обманешь. Мы это поняли в первую секунду, хотя какое-то время еще боялись себе признаться. И слава Богу, что мы не стали с этим тянуть, а сходу все решили. А м а н д а. Ты думаешь, мы все равно бы это сделали? Э л л и о т. Конечно. Только потом было бы в сто раз тяжелее. А м а н д а. А вдруг мы бы так и не встретились? Ты был бы счастлив с Сибиллой? Э л л и о т. Думаю, что да. А м а н д а. Ах, вон что! Э л л и о т. Не делай вид, что ты потрясена. У тебя с Виктором было бы то же самое. Жила бы с ним как миленькая, и все было бы очень даже хорошо. А м а н д а. Бедный милый Виктор. Он-то любил меня по-настоящему. Э л л и о т (быстро глянув на нее). Как трогательно. А м а н д а. Когда я его встретила, мне было так одиноко, так тяжело, я себе казалась никому не нужной старой развалиной. Э л л и о т. Да, старая развалина -- это очень противно. А м а н д а (не без умиления). Он смотрел на меня таким преданным собачьим взглядом, что мое сердце таяло, как ледышка под лучами солнца. Э л л и о т. Какая умилительная картина. А м а н д а. Виктор, и правда, был очень милый. Э л л и о т. Интересно узнать подробности. А м а н д а. Он так оберегал меня и заботился -- у него была на этой почве настоящая мания. Э л л и о т. От этой мании, дорогая, он бы очень скоро вылечился. А м а н д а. А зачем же так грубо? Грубить не надо. Э л л и о т. Разве я грубил? Я лишь констатировал очевидный факт. А м а н д а. Но очень гадким тоном. Э л л и о т. Еще у Виктора были выдающиеся ноги, да? А также упоительные уши. А м а н д а. Не болтай глупостей. Э л л и о т. А по утрам должно быть, из него исходило сияние, он всходил прямо как солнце среди подушек. А м а н д а. Я не видела его среди подушек. Э л л и о т. Да ну? Ты меня крайне удивляешь. А м а н д а (слезая с дивана, резко). Ну, знаешь! Э л л и о т. А злиться-то не надо! А м а н д а. Что ты хотел этим сказать? Э л л и о т (вставая). То, что мне надоело слушать это кудахтанье про твоего чудного Виктора! А м а н д а. Ну, вот что, мой дорогой!.. Э л л и о т. Нет, нет! Ради Бога!... Байрон! Джордж Гордон! Две минуты Байрона! А м а н д а. Но... Э л л и о т. Байрон, говорю!
   Оба садятся на диван. Эллиот смотрит на свои часы. Взглянув друг на друга, оба отворачиваются. Аманда встает и подходит к роялю. Берет лежащий на нем журнал, листает. Посидев несколько секунд, Эллиот направляется к передвижному столику, берет сигарету из лежащей на нем пачки. Подошедшая Аманда тоже берет сигарету. Эллиот, взяв коробок спичек, через плечо Аманды дает ей прикурить. Она отдает ему зажженную сигарету, он вставляет ей в губы свою, она снова прикуривает. Затем она подходит к окну. Эллиот приближается к ней -- и они целуются. Эллиот кладет руку ей на плечо, они возвращаются к дивану, садятся. Эллиот смотрит на часы.
   Еще бы чуть-чуть, и... А м а н д а. Это я виновата. Прости милый. Э л л и о т. Нет, это мой характер. Не сомневаюсь, что Виктор, и правда, славный, и очень правильно, что ты хорошо о нем говоришь. А м а н д а. Милый, ты такой благородный. (Целует его.) Э л л и о т (откидываясь на спинку дивана). Мне кажется, я тебя никогда так не любил, как сейчас. Залезай.
   Аманда забирается на диван с ногами и прижимается к Эллиоту, он кладет голову ей на плечо. А м а н д а. Тебе удобно? Э л л и о т. Подожди-ка. (Он перегибается через спинку дивана, достает пепельницу со стола, и держа ее в руке, снова удобно устраивается.) А м а н д а. Надолго ли это, Господи, надолго ли? Э л л и о т. Что значит "надолго ли это, Господи"? А м а н д а. Нам слишком хорошо, чтобы это могло долго длиться. Э л л и о т. Вся твоя беда в том, что у тебя мало веры. А м а н д а. Вообще никакой. Э л л и о т. Но разве ты не веришь в... (Поднимает палец вверх.) А м а н д а. Нет, а ты, что, веришь? Э л л и о т (покачав головой). Нет. Тогда, может, наоборот, может, ты веришь в... (Направляет палец вниз.) А м а н д а. Еще чего. Э л л и о т. Значит, ты вообще ни во что не веришь? А м а н д а. Почему, верю -- в то, что люди должны быть добрыми, в то, что нищей старухе нужно подать милостыню, и в то, что на этом свете жить надо как можно веселее. Э л л и о т. А как насчет того света? А м а н д а. А кто знает, что там нас ждет. Э л л и о т. Надеюсь, какое-нибудь чудесное забвение, что-то вроде общего наркоза. А м а н д а. Мне под наркозом снятся потрясающие вещи. Э л л и о т. А ты бы хотела оставаться вечно молодой? Если б у тебя был выбор? А м а н д а. Скорей всего нет. Особенно, если для этого мне надо было бы пересаживать какие-нибудь бычачьи железы. (Гасит сигарету о пепельницу, которую держит в руке Эллиот.) Э л л и о т. Нет, дорогая, тебе -- коровьи. Бычачьи -- это мне. А м а н д а. Вообще все эти жуткие эксперименты над бедными животными -- просто свинство. Э л л и о т (Гасит свою сигарету.) Если эксперимент удачный, то не свинство. Посмотри -- на улицах полно старых облезлых крыс, которым удалось привить себе манеры наивных школьниц. (Привстав, ставит пепельницу на стол.) А м а н д а (со смехом ). Ты прелесть. Э л л и о т (утыкаясь лицом в ее плечо). Я в самом деле тебя люблю. А м а н д а. Не дуй, мне щекотно. Э л л и о т (пытаясь поцеловать ее). Поверни скорей голову. А м а н д а (повинуясь). Так хорошо? Э л л и о т (после длительного поцелуя). Очень хорошо. Огромное спасибо. А м а н д а (обвивая руками его шею). Милый, ты ужасно, ужасно милый и чудный, и красивый. (Притягивает его голову к себе, и они снова целуются.) Э л л и о т. И как мы могли расстаться хоть на минуту? Это было временное помешательство. А м а н д а. Чистый идиотизм. Э л л и о т. Я это понял сразу же. А ты? А м а н д а. Задолго до официального развода. Э л л и о т. Знаешь, это проклятое кругосветное путешествие мне всю душу вынуло. Там было столько прекрасного! Древние храмы в лунном свете, деревни в джунглях с плясками туземцев, розовые фламинго, летящие над синей-синей водой... И ничему этому я не мог радоваться по-настоящему, потому что со мной не было тебя. А м а н д а. А теперь ты возьмешь меня с собой, мы поедем вместе, и как можно скорей, и наверстаем упущенное. Э л л и о т. Хоть на следующей неделе. А м а н д а. Нет, завтра же. Э л л и о т. Решено. А м а н д а. Я обязана увидеть этих фламинго.
   Целуются.
   Мы любим друг друга уже целых восемь лет. Три в браке, и пять в разводе. Э л л и о т. Ты мой ангел! Ангел! (Страстно целует ее.) А м а н д а (слабо сопротивляясь). Не надо, милый, не надо! Перестань. Э л л и о т. Почему я должен перестать? Я же знаю, ты обожаешь заниматься любовью... А м а н д а (сквозь поцелуи, деловито). Мы же только что пообедали.
   Эллиот перестает целовать ее и на мгновенье застывает.
   Э л л и о т (резко отстраняясь от нее). Что за гадости ты говоришь! А м а н д а (поправляя волосы). А что тут такого гадкого? Э л л и о т (поднимаясь с дивана). Ну, ни капли романтики. Ни капли! А м а н д а. Довольно трудно быть романтичной, когда тебе сворачивают шею. Э л л и о т. Что же ты не сказала, что тебе больно? А м а н д а. Сейчас уже прошло. (Сидит на диване скрестив ноги среди подушек.) Э л л и о т. Как удачно. (Берет из пачки сигарету.) А м а н д а. Дай мне тоже. Э л л и о т (бросает ей сигарету.) На. А м а н д а. А спички? Э л л и о т (раздраженно). Ты можешь подождать секунду? (Прикуривает сам.) А м а н д а. Галантный кавалер. Э л л и о т (бросает ей спички). Держи. А м а н д а (холодно). Спасибо.
   Некоторое время оба молчат.
   Э л л и о т (подойдя к окну). Уникальная способность доводить человека до белого каления. А м а н д а. Не понимаю, чем я тебя так довела. (Кладет спички на стол через спинку дивана.) Э л л и о т. Отсутствием чувства такта. А м а н д а. Чувство такта? Ну, уж не тебе об этом судить. Э л л и о т. Мы, видите ли, только что пообедали. А м а н д а. Да, только что пообедали. Э л л и о т. В этой реплике -- вся твоя мещанская ограниченность. А м а н д а. Ах, вот как! Э л л и о т. Сказать такое -- меня аж передернуло. А м а н д а. Сколько шума из-за того, что задели его дурацкое самолюбие. Э л л и о т. Самолюбие? Причем здесь самолюбие? А м а н д а. Ты не можешь смириться с тем, что бывают случаи, когда мое это... как его там... не срабатывает одновременно с твоим! Э л л и о т. "Это как его там"! Постаралась бы выражать свои мысли более четко. А м а н д а. Ты прекрасно понял что я имела в виду, и перестань меня поучать. Э л л и о т. Ах, это я тебя поучаю! Ну вот что... А м а н д а (вскакивая). Все! Байрон! Ради Бога! Байрон! Э л л и о т. А я говорю... А м а н д а. Байрон! Тройной Байрон!
   Несколько мгновений они молча глядят друг на друга, затем Аманда бросается на диван лицом в подушки. Эллиот смотрит на нее, затем решительно подходит к роялю, гасит сигарету и начинает играть что-то суровое и мощное. Доиграв, посылает воздушный поцелуй Аманде, которая смотрит на него с дивана. Затем начинает играть Этюд (оп. 25). Шопена. Аманда встает, подходит к двери, выключает свет. Горит только настольная лампа. Затем она подходит к окну, гасит сигарету, слушает. Эллиот переходит с Шопена на популярную лирическую мелодию. Аманда тихонько насвистывает ее. Эллиот тоже начинает насвистывать. Аманда садится на скамеечку рядом с Эллиотом и последние несколько нот наигрывает одним пальцем на октаву выше. Эллиот сажает ее к себе на колени.
   Э л л и о т. Ты самая потрясающая и невероятная женщина на свете. А м а н д а (в его объятиях). Милый.
   Долгий поцелуй. Внезапно раздается телефонный звонок. Аманда вскакивает.
   Э л л и о т (вставая). О Господи! А м а н д а. Думаешь, это они? Э л л и о т. Не знаю. А м а н д а. О том, что мы здесь, известно только Фриде, но она бы не стала звонить. Э л л и о т. Тогда это они. А м а н д а. Что же мы будем делать? Э л л и о т (обняв ее за плечи). Ведь у нас с тобой все будет хорошо, да? Что бы там ни было? А м а н д а. Конечно, милый. Э л л и о т (целуя ее). Тогда какая разница. (Направляется к телефону, который все еще звонит, зажигает по пути общий свет, снимает трубку.) А м а н д а (садясь на диван). Рано или поздно это должно было случиться. Э л л и о т (в трубку). Алло? Алло? Что?. . Comment?. . Madame, qui?. . Алло!. . Qui c'est ca... Madame Duvallon... Oui, oui, oui... (Прикрывая трубку рукой). Просят позвать к телефону какую-то мадам Дювальон. А м а н д а. А кто это? Э л л и о т. Понятия не имею. (В трубку.) Je regrette beaocoup, Monsieur, mais Madame Duvallon viens de partir -- cette apres midi pour Madagascar... (Кладет трубку.) Уф. На этот раз пронесло. А м а н д а. У меня аж мурашки по спине. Э л л и о т. А правда, что делать, если они вдруг войдут? А м а н д а. Вести себя исключительно вежливо. Э л л и о т. Но с достоинством. А м а н д а. Конечно. Я, возможно, даже сделаю реверанс. Э л л и о т. Видишь, даже большая опасность кажется не такой опасной, когда люди счастливы. А м а н д а. Беда в том, что люди не могут быть счастливы вечно. Э л л и о т. Милая, не говори так. А м а н д а. Но это так. И в сущности, все это очень злая шутка. Э л л и о т (шутливо). И ты смеешь говорить так о прекрасном и священном чувстве -- о любви? А м а н д а (очень серьезно). Именно о нем. Э л л и о т (трагически). И как мне это понимать -- спрашиваю себя я в стремлении к высшей истине. Боже правый, как это понимать? А м а н д а. Ты зря смеешься, я серьезно. Э л л и о т (серьезно). А вот этого, дорогая, не надо! Не надо быть серьезной! Все они только этого от нас и хотят. А м а н д а. Кто -- они? Э л л и о т. Да все эти записные моралисты, которые стремятся сделать жизнь невыносимо унылой. А ты смейся над ними. Будь легкомысленной. Смейся над всеми их священными условностями. Легкомыслие -- как щепотка перца в их слащавую преснятину. А м а н д а. Eсли над всем смеяться, то надо смеяться и над собой. Э л л и о т. Конечно, надо! Мы с тобой дико смешные. А м а н д а. Сколько же продлится эта наша смешная, изматывающая любовь? Э л л и о т. Кто знает. А м а н д а. И у нас вечно будет желание ругаться и ссориться? Э л л и о т. Нет, постепенно оно угаснет. Как и наша страсть. А м а н д а. Господи, неужели правда? Э л л и о т. Все зависит от нас. А м а н д а (серьезно). А вдруг один из нас умрет? Что, второй и тогда будет смеяться? Э л л и о т (с видом знатока). Еще как -- во всю мочь! А м а н д а (задумчиво). Смерть -- это серьезно. Э л л и о т. Нет, совсем нет. Смерть очень смешная штука. Такой изящный трюк с исчезновением. Весь секрет в потайных зеркалах. А м а н д а. Дорогой, ты говоришь глупости. Э л л и о т. А в конечном счете все говорят глупости. И потому да здравствует легкомыслие, и горе жалким философам. Будем дудеть в трубы и пищалки, будем радоваться, как беззаботные школьники. Будем смаковать вкус каждой секунды. Приди же ко мне, о моя милая, и целуй меня, пока тело твое еще не истлело, и черви не копошатся в твоих глазницах. (Увлекает ее на диван, нежно целует.) И знай: я на все согласен. Разрисуй лицо краской, пляши голой на Площади Согласия, кидайся на всех мужчин подряд -- я и слова не скажу, пока уверен, что по-настоящему ты любишь только меня. А м а н д а. Спасибо, дорогой. Ты тоже волен делать, что угодно. С одним исключением: если я замечу хоть один взгляд на другую женщину -- убью! Э л л и о т. А ты помнишь скандал, который у нас был в Венеции? А м а н д а. Какой именно? Э л л и о т. Когда ты купила на площади крашеную деревянную змею, и подсунула мне ее в постель. А м а н д а. А, Чарли! Я назвала эту змейку Чарли. Она так красиво извивалась. Э л л и о т. Жуткая гадость. Я видеть ее не мог. А м а н д а. Помню, помню! Ты выкинул ее через окно прямо в Гранд-канал. Никогда тебе этого не прощу. Э л л и о т. И долго мы из-за нее ссорились? А м а н д а. Несколько дней без перерыва. Э л л и о т. Нет, самый крупный скандал у нас был в Канне. Когда ты своими щипцами для волос прожгла дыру в моем халате. (Смеется.) А м а н д а. Мой гребень тоже сгорел, и все полотенца в ванной. Э л л и о т. Да, в тот раз мы завелись по-настоящему. А м а н д а. Ты меня тогда впервые ударил. Э л л и о т. Ну, не очень сильно. А м а н д а. А когда в номер вошел управляющий, мы уже катались по полу и дрались как две дикие кошки... С ума сойти. (Смеется.) Э л л и о т. Никогда не забуду выражение его лица.
   Оба хохочут не в силах остановиться.
   А м а н д а. Как же это было смешно, Господи, как смешно! Э л л и о т. Мы тогда были намного моложе. А м а н д а. И намного глупее. Э л л и о т. Но настоящей-то причиной скандала был, конечно, Питер Б[cedilla]рдон. А м а н д а (медленно садится). Да. Хотя ты прекрасно знал, что у меня с ним ничего не было. Э л л и о т. Ничего я прекрасно не знал. Он тебе подарки делал. А м а н д а. Подарки! Подарил одну простенькую брошку. Э л л и о т (садится). Да, очень простенькую! Она вся была утыкана брильянтами, причем абсолютно безвкусно. А м а н д а. Ничего подобного, очень изящная брошка. Я до сих пор ее ношу. И очень часто. Э л л и о т. Ты из кожи вон лезла, чтобы я страдал из-за этого Питера Б[cedilla]рдона. А м а н д а. Никуда я не лезла. Ты ревновал из-за своего больного воображения. Э л л и о т. Ты отлично знала, что он был в тебя влюблен. А м а н д а. Ну, может, и был чуть-чуть. Но ничего серьезного. Э л л и о т. Ты ему позволила себя поцеловать. Ты сама сказала. А м а н д а. Ну и что такого? Э л л и о т. Ах, что такого! А м а н д а. Человеку это было удовольствие, а мне не повредило. Э л л и о т. А как насчет меня? А м а н д а. А ты, если б не был таким подозрительным и не шпионил бы за мной, ничего бы не знал. Э л л и о т. Да, очень интересная точка зрения. А м а н д а. Дорогой, это какой-то скучный разговор. Э л л и о т. Смертельно скучный. (Поднимается, подходит к столику.) Выпьешь коньяку? А м а н д а. Нет, спасибо. Э л л и о т. А я немного выпью. А м а н д а. А что это вдруг? Ты уже два раза себе наливал. Э л л и о т. Ну, если мне захотелось. Я наливал-то по чуть-чуть. А м а н д а. Как хорошо -- сперва чуть-чуть, потом еще чуть-чуть, потом еще, еще, еще... Э л л и о т (наливая себе полную стопку). Три стопки за целый вечер -это не "еще, еще, еще"! А м а н д а. А у тебя это уже стало дурной привычкой. Э л л и о т. Только не надо так надменно, если самой не хочется. А м а н д а. Не говори глупостей. Э л л и о т (раздражаясь). Ну вот что, Аманда!.. А м а н д а. Что? Э л л и о т. Ничего. (Садится на пуфик.)
   Аманда достает со стола косметичку, вынимает небольшую щетку, начинает расчесывать волосы.
   Ты куда-то собираешься, дорогая? А м а н д а. Нет, хочу сделаться неотразимой для тебя. Э л л и о т. Твой ответ поразил меня прямо в сердце. А м а н д а. Да, ведь у женщины одна работа -- завлекать мужчину. Ты, главное, следи за мной. (Припудривает нос.) Э л л и о т. Между прочим, это именно так и есть. А м а н д а. Вовсе не так. Э л л и о т. Нет, так. А м а н д а. А вот и нет. Э л л и о т. А вот и да. А м а н д а (резко). Ну, все, успокойся. (Закрывает косметичку, снова кладет ее на стол.) Э л л и о т. Зря ты не выпила еще коньяку. Ты была бы чуть менее злобной. А м а н д а. В твоем присутствии -- это вряд ли. Э л л и о т. Тьфу-тьфу-тьфу-тьфу -- ты прямо плюешься ядом, как индийская гадюка. А м а н д а. Индийские гадюки не плюются, а кусают. Э л л и о т. Чушь. У них за ядовитыми зубами есть мешочки с ядом, и они им плюются. А м а н д а. Кусают. Э л л и о т. Плюются. А м а н д а (с придыханием). Ну и мне плевать, понятно? Даже если они кашляют, чихают и сморкаются в носовой платок!
   Эллиот наливает себе еще коньяку.
   Э л л и о т (помолчав). И часто ты виделась с Питером Б[cedilla]рденом после нашего развода? А м а н д а. Достаточно часто. Э л л и о т. Стало быть, у него была возможность наносить тебе поцелуи в большем количестве. А м а н д а. А это не твое дело. Э л л и о т. Да уж, видно, ты прожигала жизнь во всю. Аманда не отвечает.
   Никаких устоев... сплошные наслаждения... да у тебя никогда не было устоев... А м а н д а. Ты сейчас ужасно гадкий. Видимо, уже напился. Э л л и о т (резко повернувшись). Я абсолютно не напился. А м а н д а. Ты всегда моментально пьянел. Э л л и о т. Я тебе кажется, сказал: я за весь вечер выпил три стопки коньяка. От этого не напился бы даже двухлетний ребенок. А м а н д а. Двухлетний ребенок напился бы и от одной стопки. Э л л и о т. Глубокая мысль. А четырехлетний ребенок? Или шестилетний? А восьмилетний? А м а н д а. Не болтай глупостей. Э л л и о т (расслабленно). Можно провести небольшую научную дискуссию: "О пьющих младенцах". А м а н д а. Не смешно, дорогой. Может, тебе выпить еще? Э л л и о т. Чудная идея. Выпью. (Наливает себе.) А м а н д а. Смехоподобный осел. Э л л и о т. Не понял? А м а н д а. Я сказала, смехоподобный осел. Э л л и о т (с огромным достоинством). Ну, спасибо. (Выпивает коньяк, подходит к роялю, разглядывает журнал.)
   Аманда подходит к радиоле, ставит пластинку с очень громкой музыкой, возвращается к дивану и садится.
   Я полагаю, надо выключить. Уже поздно, это может мешать соседям сверху. А м а н д а. Сверху нет никаких соседей. Там студия фотографа. Э л л и о т. Значит, соседям снизу. А м а н д а. А их нет, они в Тунисе. Э л л и о т. В Тунисе в это время года делать нечего. (Подходит к радиоле, выключает. Возвращается к роялю, листает журнал.) А м а н д а (ледяным тоном). Будь любезен, включи радиолу. Э л л и о т. Ничего я не включу. А м а н д а. Ну, если тебе нравится быть упрямым ослом... (Поднимается, подходит к радиоле, включает музыку еще громче, чем прежде, и пританцовывая, возвращается к дивану.)
   Эллиот листает журнал все быстрее и быстрее.
   Э л л и о т (отшвыривая журнал). Выключи! Или я сейчас с ума сойду! А м а н д а (кричит). А ты держи себя в руках! Чересчур нервный. Э л л и о т (кричит). Выключи! А м а н д а. Не выключу!