Страница:
Иоланда побледнела и отшатнулась:
— Вы безумны, Фред!
— О нет, сударыня! Я отлично понимаю ваши христианские побуждения, а также ваши просьбы сохранить жизнь этого атлета, объятия которого так крепки.
— Фред, Фред! Вы ошибаетесь! — застонала Иоланда и беспомощно опустилась на плиты двора.
Вельт повернулся к ней спиной.
Ганс грубо столкнул Матросова в подземелье, потом опустился туда сам.
Ветер выл похоронную песню, но не об одном человеке, упрятанном в подземелье. Он пел ее о всех людях Земли, унося воздух на далекий, но неумолимый костер Арениды.
— Вы безумны, Фред!
— О нет, сударыня! Я отлично понимаю ваши христианские побуждения, а также ваши просьбы сохранить жизнь этого атлета, объятия которого так крепки.
— Фред, Фред! Вы ошибаетесь! — застонала Иоланда и беспомощно опустилась на плиты двора.
Вельт повернулся к ней спиной.
Ганс грубо столкнул Матросова в подземелье, потом опустился туда сам.
Ветер выл похоронную песню, но не об одном человеке, упрятанном в подземелье. Он пел ее о всех людях Земли, унося воздух на далекий, но неумолимый костер Арениды.
Глава IX. ДНИ ВЕТРОВ
Надя, вконец обессиленная, едва взбиралась по склону бархана.
Густой, тяжелый ветер был насыщен песком, но воздуха не приносил. Дышать было трудно. Приходилось отворачиваться, сгибаясь в поясе. Надя падала на колени, но вставала и снова шла.
С гребня, к которому она стремилась, срывались длинные серые языки. Взмывая вверх, они сливались с низко летящим песчаным облаком, похожим на дым пожара.
Облако оседало на землю и на глазах, у Нади осыпалось растущими барханами. Пустыня, которая прежде казалась застывшим в бурю океаном, теперь ожила. Мрачно двинулись песчаные валы, кипя на гребнях серой пеной. Они ползли, грозя засыпать навеки только что воздвигнутые комсомольцами сооружения Аренидстроя. Низкое небо угнетало Надю, давило. Она не помнила, когда видела солнце. Ей уже казалось, что солнце не покажется больше и не будет на земле ни радости, ни надежды…
Люди теперь работали в противопесочных масках.
Надя не хотела надевать на себя резиновую «морду» и последние дни еле держалась на ногах. Утомление приходило быстро. В ушах гудело, перед глазами плыли… цветные круги.
Но надо было работать… Работать, забыв все на свете!
Но люди не хотели забывать.
Сколько раз слышали Надя и Ксения слова о том, что все это напрасно…
Ксения слушала, опустив голову, а Надя спорила, горячилась. Некоторые из их товарищей продолжали твердить:
— Вся работа придумана только для того, чтобы отвлечь. Прячут правду… Говорили бы прямо! Смерть, и все. Не хуже мы, чем за границей. Умереть сумеем!
— Это же и есть трусость! — возмущалась Надя. Она говорила о сестре, о Марине, которая, рискуя собой, стремится получить в лаборатории радий-дельта, необходимый для залпа.
— Глупая ты… Да разве мыслимо без предварительных опытов построить сверхдальнобойные пушки и сразу удачно выстрелить!
— И место-то какое выбрали. Ветер житья не дает… Не можем мы больше — сил нет…
— Уж если пожить последние дни, так как следует, а не глотать здесь песок.
Надя, комсорг, проводила собрания, изгоняла слабых, отправляла их с позором в Москву.
Но павших духом становилось все больше. И тут вдруг Ксения, лучшая подруга Нади, Ксения…
Конечно, причина была в исчезновении ее дяди Димы. Надя слышала, как Ксения плакала по ночам. Днем она была вялой, неузнаваемой.
Надя все же держалась. Она и сегодня говорила о том, что вся страна работает с величайшим напряжением, что бессовестно комсомольцам, которые во все времена шли на самое трудное, падать духом. Она указывала на лучших, которые, не обращая ни на что внимания, продолжали бороться, иной раз делая непосильное.
А Ксения сдала, бросила все — сказала, что не может и не хочет жить без дяди Димы и что вообще больше никто жить не будет…
А ведь она казалась Наде такой сильной.
Ксения ушла на железнодорожную станцию, где толпилось множество обезумевших людей. Они дрались за места в вагонах. Оставшиеся бесцельно бродили между разбросанными, полузанесенными песком машинами.
Надя шла к Молнии. Она чувствовала потребность рассказать ему все. Он умный, бесстрашный, он один может остановить начавшуюся панику. И если он сделает это, она… она, может быть, откроет ему что-то очень важное, важное для них обоих.
Перебраться через два бархана, чтобы дойти до центрального пункта управления, оказалось для Нади неимоверно трудным. Она отдыхала, сидя на песке, обхватив руками колени.
И ей вспомнилась ее первая встреча с полковником Молнией. Это было в тревожные дни, когда было объявлено о начале строительства Аренидстроя, во главе которого был поставлен Молния.
Полковник Молния проснулся в то утро, как всегда, за минуту до автоматического включения репродуктора. В ожидании голоса диктора он лежал, закрыв глаза.
Сработали автоматы, открывавшие шторы, и солнечные блики упали на стену. Бесшумно открылось окно, заколыхалась занавеска.
Молния встал и вытянулся во весь рост, готовясь к утренней гимнастике. Он взглянул на солнечную Москву и всей грудью вдохнул свежий воздух.
Однако в это утро ему помешали. Едва только он взялся за гири, раздался звонок.
Молния растерянно оглянулся. Во-первых, он был не одет; во-вторых, не все упражнения были закончены; в-третьих, он не мог терять ни одной минуты: на столе, лежала корректура его книги об артиллерии сверхдальнего боя.
Молния накинул халат и нажал кнопку на письменном столе. В передней раздался ответный звонок, сигнализировавший, что дверь открыта.
Молния стоял перед зеркалом. И вот в этот момент полковник увидел в нем девушку.
Это до такой степени поразило Молнию, что он даже забыл выключить электрический кофейник.
Надо заметить, что женщина впервые появилась в квартире сурового полковника.
— Здравствуйте, — сказала девушка робко.
— Здравия желаю! — ответил Молния, стараясь овладеть собой. — Садитесь, прошу вас. Чем обязан?
Девушка стояла у стола. Руки ее беспокойно бегали, пока наконец не напали на лист корректуры и не начали его непроизвольно мять.
Ни один мускул не дрогнул на лице Молнии.
— Я — Надя Садовская, сестра Марины, с которой вы знакомы по работе.
Молния наклонил голову, стараясь не показать, что он ничего не понимает.
Надя села.
— Это никуда не годится, что я так рано к вам пришла! Но я должна была… Нельзя терять ни минуты.
Молния согласно кивнул. Что касается его, то он всю жизнь свою расписывал по минутам. И он украдкой взглянул на электрические часы.
— Аренидстрой, как объявлено, будет вестись по-армейски.
Молния снова кивнул.
— Мы узнали, что туда не берут девушек, потому что они невоеннообязанные.
Молния снова кивнул.
— А кто строил Комсомольск? — вспылила Надя. — Кто осваивал целину? Кто строил БАМ? Кто воевал рядом с мужчинами?
Молния встал, Надя вскочила.
— Хорошо, — пообещал Молния. — Я разберусь. В армии прекрасно показали себя регулировщицы, связистки, зенитчицы…
— И партизанки!
— И партизанки, — кивнул Молния.
— Вот спасибо! Я знала, что вы такой! Можно вас поцеловать? Нет, нет! Только в щечку.
И она чмокнула его в невыбритую щеку.
Молния смутился. Он проводил девушку до двери. Потом попытался сесть за корректуру, но правил плохо.
Девушки тогда были допущены на Аренидстрой. А теперь… теперь строительство оказалось не под силу… и не только девушкам…
Полковник Молния с каждым днем становился все мрачнее. Он понимал, что не заметил чего-то самого главного. Люди теряли веру у него на глазах. Руки опускались не только у некоторых рабочих, терялись командиры.
Нудный, изматывающий ветер влиял на психику, отравляя сознание, уничтожал уверенность, внушал страх.
Все же большинство рабочих держались крепко. Члены партии и передовые комсомольцы самоотверженно боролись со страшной заразой паники. И все же сломался жесткий график, перед которым всегда преклонялся полковник Молния. С чувством досады и в то же время растерянности смотрел он, как все чаще и чаще срывались сроки отдельных работ, как слабела строгая организация, как рушились его расчеты и планы. Он понимал, что стоит перед угрозой губительной задержки — задержки, которая будет стоить миру сотен тысяч, а может быть, и миллионов людей, погибших от удушья…
Выйдя из автомобиля, полковник понуро шел по шуршащему, живущему в непрестанном движении песку. Мимо медленно прополз локомотив, толкая перед собой пескоочиститель. Сзади двигался состав. Вдали сквозь серую пелену виднелись поднимавшиеся к небу железные конструкции.
Через песчаную мглу просвечивали звезды электросварок, то потухая, то вспыхивая вновь.
Неужели что-то упущено? Организация работ была такой совершенной!.. Ведь пустыня завоевана в небывало короткий срок! Что же теперь вызывает задержку? Что происходит с людьми? Как вселить в них веру в успех?
И вдруг Молния подумал: верит ли он сам?
Он подумал об этом и увидел перед собой девушку в комбинезоне. Он с трудом узнал ее побледневшее, осунувшееся лицо с запавшими синими глазами, которые так помнил…
— Зачем вы еще здесь? — спросил он.
— Я не хочу уезжать, как они, — сказала Надя, показывая рукой на станцию, и с надеждой посмотрела на Молнию. — Надо сделать так, чтобы и они верили.
Молния усмехнулся:
— Верить? Можно верить в то, что пушки будут построены, пусть даже с опозданием. Но как я заставлю людей верить в то, что эти пушки выстрелят? Все знают, что Матросов исчез, радия-дельта нет…
— Марина найдет его! — протестующе воскликнула девушка.
Полковник пожал плечами:
— Марина Сергеевна, насколько мне известно, смогла получить один из изотопов радия-дельта. Изотоп этот, обладая нужными свойствами радия-дельта, к сожалению, неустойчив: он распадается сам собой в короткий срок. Из него нельзя изготовить снаряды для наших пушек.
— Значит, вы сами не верите в успех? — почти с ужасом спросила Надя.
Молния посмотрел на Надю с теплотой и сожалением. Так смотрят на маленьких детей.
— Я всегда был честен с людьми. Народ должен знать правду, какая бы она ни была.
Надя взглянула на Молнию, и ей стало тоскливо. Она подумала, что этому сникшему человеку она готова была открыть самую дорогую свою тайну…
Надя повернулась и пошла обратно. Думала о том, какая счастливая Марина, она любит Матросова, а она, Надя, так несчастна…
Молния провожал глазами уходившую девушку, и ему казалось, что он упускает сейчас что-то очень важное, как упускал все прошлые дни.
С тяжелым чувством подошел Молния к одинокой цилиндрической будке, стоявшей посередине строительной площадки Аренидстроя. Необходимость очередного телевизионного разговора с министром угнетала его.
В кабинете Василия Климентьевича Сергеева сидел Кленов. Приподнято взволнованный, он говорил:
— Я позволю себе заметить, Василий Климентьевич, что, хотя путь, избранный Мариной Сергеевной, сейчас и единственный, нельзя все же переоценить возможные результаты! М-да!.. Я еще и еще раз сочту необходимым указать вам на принципиальную незаменимость радия-дельта.
— Так, Иван Алексеевич. К отысканию Матросова мы меры принимаем, но рассчитывать надо на худшее. Поэтому найти заменитель радия-дельта
— задача первостепенная. Если вы боитесь применить его для выстрела, то он пригодится для предварительного аккумулирования энергии до тех пор, пока радий-дельта будет найден.
— Да, я действительно боюсь… Несомненно, заменители будут нестойкими. Они распадутся от сотрясения выстрела, и вся энергия снарядов-аккумуляторов вырвется наружу.
Министр встал и прошелся по кабинету.
— Значит, решающий опыт назначен на сегодня? — спросил он.
— Да, через полтора часа. Как я уже имел честь вам сказать, я лично приму в нем участие. Это очень опасно и слишком ответственно, поэтому я не могу разрешить Садовской произвести опыт без меня.
— Хорошо, профессор. Если вы считаете это необходимым, то поезжайте в лабораторию.
— Превосходно! Тогда я осмелюсь откланяться.
— Нет, Иван Алексеевич! Вам ведь еще рано. Пойдемте со мной в телевизорную будку. Увидите Молнию. Поговорим. Не все благополучно у него на строительстве.
— М-да!.. Ну что же, я с охотой, с удовольствием повидаюсь с полковником Молнией. Весьма уважаемый человек.
Сергеев и Кленов прошли маленькую дверь и оказались в крохотной серебристой комнате, стены которой смыкались правильным цилиндром. Посередине стояли два мягких кресла, а перед ними — небольшой пульт.
Василий Климентьевич пригласил Кленова сесть и тронул блестящие рычажки.
Тотчас же стены засветились, как будто исчезая. За ними начало обрисовываться нечто неясное, постепенно превращающееся в объемное очертание каких-то конструкций, похожих на устремленные в небо фермы разводных мостов.
Выл ветер, неслись тучи песка. Профессор Кленов невольно прищурил глаза, улыбнулся сам своей слабости и погладил бороду. В комнате не было ни одной песчинки.
На фоне пустыни в запорошенном песком плаще стоял полковник Молния.
— Привет, товарищ полковник! — сказал Василий Климентьевич.
Профессор церемонно раскланялся. Полковник Молния ответил на приветствие и замолчал.
Подождав, Василий Климентьевич спросил:
— Как с установкой магнитных полюсов?
Молния поднял глаза, встретился со взглядом министра и опустил голову.
— Опаздываем, товарищ уполномоченный правительства, — сказал он.
— Так. Опаздываете? А вот другие участки наших работ по-иному говорят. Вы вот пройдите-ка в свою телевизорную будку, мы с вами совершим путешествие по нашим заводам. Посмотрим, везде ли такой прорыв, как на вашем участке.
Молния повернулся и нашел к цилиндрической будочке.
— Так, — сказал Василий Климентьевич и тронул рычажки.
Пустыня превратилась в мутную пелену, из которой постепенно возникли контуры прокатного цеха Магнитогорского металлургического комбината. Когда изображение стало объемным и до ощутимого реальным, трудно было поверить, что министр и Кленов находятся не в этом цехе, а за тысячи километров от него.
В прокатном цехе стояла цилиндрическая будка точно такого же объема, как и в комнате близ кабинета министра. Сейчас эта будка исчезла, и на месте ее были видны два кресла с сидящими людьми.
Мимо кресел, почти задев за ногу Кленова, которую тот непроизвольно отдернул, пронеслась раскаленная болванка и тотчас исчезла во вращающихся валках.
Через секунду она выскочила обратно удлиненной змеей и быстро поползла по рольгангам.
Еще через мгновение ослепительно засверкал звездный фонтан. Это дисковая пила разрезала прокатанную полосу на несколько частей.
К министру и Кленову подошел инженер. В двух шагах от него на круглой площадке стоял полковник Молния в запорошенном плаще.
— Слушаю, Василий Климентьевич!.. Привет, товарищ Молния! — сказал инженер.
— Строительство ждет проката, — произнес министр.
— Прокат для Аренидстроя отправлен по адресу Краматорского завода два часа назад.
— На самолетах?
— Да.
— Так. Спасибо… Видите, товарищ Молния? — спросил министр, пристально глядя на серое лицо Молнии.
Тот ничего не ответил. Мог ли он сказать о тех сомнениях, которые одолевают его, начальника строительства?
— Хорошо, — сказал министр. — Посмотрим Краматорский завод.
Площадка с министром и Кленовым перенеслась в один из цехов Краматорского завода. Молния со своим кусочком пустыни оказался рядом.
Мимо площадки медленно двигался стол гигантского строгального станка, на котором можно было бы обработать двухэтажный дом. Вьющаяся стружка толстым пружинящим рукавом волочилась за ним следом.
Из-за станка показался старичок, держа в руках трубку и кисет.
— Иван Степанович! — окликнул его министр.
— А, Василий Климентьевич! — обрадовался старичок мастер. — А я вот, знаете, табачок дома забыл. Ну, прямо беда! Не найдется ли у вас?
— Потом он огляделся кругом, посмотрел на министра, на холодное лицо Молнии, на песок под его ногами, что-то сообразил, махнул рукой и засмеялся: — Фу-ты, будь ты неладна! Забылся, право, забылся!
— Прокат получили, Иван Степанович?
— Прокат-то? Как же, минут сорок как получили. Слыхать, в механический на сборку поступил.
— Так, хорошо. Где начальник цеха?
— А вот идет… Товарищ начальник, поди-ка сюда! Василий Климентьевич тут.
Через минуту министр, Кленов и Молния оказались на площадке Аренидстроя.
— Так, теперь вы сообщите нам, товарищ полковник, почему только вы опаздываете?
Молния выпрямился:
— Товарищ уполномоченный правительства, считаю необходимым довести до вашего сведения…
Молния замолчал.
— Так, продолжайте, полковник.
— На строительстве упадочные настроения, товарищ уполномоченный. Причина этому — неверие в успех.
— Что? Как ты сказал? Неверие? — Голос министра стал резким, неприятным.
Молния вытянулся и продолжал:
— Да, сознание того, что выстрел не обеспечен аккумуляторами, отсутствие радия-дельта, неуспех поисков заменителя — все это приводит многих к выводу о бессмысленности всех наших трудов.
— Как? Бессмысленность?
— М-да!.. Позвольте, — вмешался Кленов, — вы, кажется, изволили усомниться в возможности залпа из орудий, сооружение которых вы возглавляете?
— Я говорю не о себе. Эти мысли постепенно завладевают всеми работниками Аренидстроя…
— Всеми ли? — прервал министр, хмуро глядя перед собой. — Значит, неверие, говоришь? Теперь мне понятно, почему у тебя грузовики песком заносит. Все равно, мол, через полгода они уже не понадобятся.
Министр ткнул рукой по направлению к колонне забытых автомобилей, наполовину занесенных песком.
Молния болезненно сморщился.
— Разве в этом теперь дело? — сказал он. — Дайте нам веру, что наш труд небесполезен, и…
— Постой, постой, полковник! Ты что же, выполнение правительственного задания особыми условиями оговаривать собираешься? Да ты понимаешь, что ты строишь? Ты понимаешь, что тебе доверила партия и страна? Ты коммунист, военный, всю жизнь секунды за хвост ловил, а строительство проворонил. Почему появились сомнения? О людях ты забыл — вот что! Об их внутреннем мире, о страхе, о горестях. Видно, зачерствел ты, в хронометр превратился!
После каждой фразы министр тыкал указательным пальцем в пространство, все время ударяя им о невидимую твердую стенку.
Молния стоял вытянувшись. Лицо его почернело, щеки ввалились. Ему хотелось, чтобы ветер занес его песком с головой.
Министр некоторое время смотрел на него молча.
— Товарищ полковник, сегодня же сдадите строительство своему заместителю. Новый начальник прилетит к вам завтра. Сами займетесь только подготовкой к выстрелу. Все. — И министр отвернулся, обратившись с каким-то вопросом к профессору.
Молния попятился назад. Перед ним постепенно появлялась стоящая посередине песчаной площадки будка.
— Итак, с вашего позволения, Василий Климентьевич, я еду в лабораторию. Надо рассеять неверие Молнии и ему подобных. Необходимо скорее найти хотя бы заменитель, но, само собой разумеется, это не освобождает нас от розысков радия-дельта.
Министр задумчиво смотрел на старика, рисковавшего вместе с молодой девушкой жизнью в опасном эксперименте.
— Пробивайтесь в крепость, товарищи, — тихо сказал он, помня, как Марина называет свою лабораторию.
— М-да!.. Простите… Недослышал или не понял…— приложил руку к уху профессор.
— Поезжайте, поезжайте в лабораторию, Иван Алексеевич! — улыбнулся Василий Климентьевич и проводил профессора до дверей кабинета.
Густой, тяжелый ветер был насыщен песком, но воздуха не приносил. Дышать было трудно. Приходилось отворачиваться, сгибаясь в поясе. Надя падала на колени, но вставала и снова шла.
С гребня, к которому она стремилась, срывались длинные серые языки. Взмывая вверх, они сливались с низко летящим песчаным облаком, похожим на дым пожара.
Облако оседало на землю и на глазах, у Нади осыпалось растущими барханами. Пустыня, которая прежде казалась застывшим в бурю океаном, теперь ожила. Мрачно двинулись песчаные валы, кипя на гребнях серой пеной. Они ползли, грозя засыпать навеки только что воздвигнутые комсомольцами сооружения Аренидстроя. Низкое небо угнетало Надю, давило. Она не помнила, когда видела солнце. Ей уже казалось, что солнце не покажется больше и не будет на земле ни радости, ни надежды…
Люди теперь работали в противопесочных масках.
Надя не хотела надевать на себя резиновую «морду» и последние дни еле держалась на ногах. Утомление приходило быстро. В ушах гудело, перед глазами плыли… цветные круги.
Но надо было работать… Работать, забыв все на свете!
Но люди не хотели забывать.
Сколько раз слышали Надя и Ксения слова о том, что все это напрасно…
Ксения слушала, опустив голову, а Надя спорила, горячилась. Некоторые из их товарищей продолжали твердить:
— Вся работа придумана только для того, чтобы отвлечь. Прячут правду… Говорили бы прямо! Смерть, и все. Не хуже мы, чем за границей. Умереть сумеем!
— Это же и есть трусость! — возмущалась Надя. Она говорила о сестре, о Марине, которая, рискуя собой, стремится получить в лаборатории радий-дельта, необходимый для залпа.
— Глупая ты… Да разве мыслимо без предварительных опытов построить сверхдальнобойные пушки и сразу удачно выстрелить!
— И место-то какое выбрали. Ветер житья не дает… Не можем мы больше — сил нет…
— Уж если пожить последние дни, так как следует, а не глотать здесь песок.
Надя, комсорг, проводила собрания, изгоняла слабых, отправляла их с позором в Москву.
Но павших духом становилось все больше. И тут вдруг Ксения, лучшая подруга Нади, Ксения…
Конечно, причина была в исчезновении ее дяди Димы. Надя слышала, как Ксения плакала по ночам. Днем она была вялой, неузнаваемой.
Надя все же держалась. Она и сегодня говорила о том, что вся страна работает с величайшим напряжением, что бессовестно комсомольцам, которые во все времена шли на самое трудное, падать духом. Она указывала на лучших, которые, не обращая ни на что внимания, продолжали бороться, иной раз делая непосильное.
А Ксения сдала, бросила все — сказала, что не может и не хочет жить без дяди Димы и что вообще больше никто жить не будет…
А ведь она казалась Наде такой сильной.
Ксения ушла на железнодорожную станцию, где толпилось множество обезумевших людей. Они дрались за места в вагонах. Оставшиеся бесцельно бродили между разбросанными, полузанесенными песком машинами.
Надя шла к Молнии. Она чувствовала потребность рассказать ему все. Он умный, бесстрашный, он один может остановить начавшуюся панику. И если он сделает это, она… она, может быть, откроет ему что-то очень важное, важное для них обоих.
Перебраться через два бархана, чтобы дойти до центрального пункта управления, оказалось для Нади неимоверно трудным. Она отдыхала, сидя на песке, обхватив руками колени.
И ей вспомнилась ее первая встреча с полковником Молнией. Это было в тревожные дни, когда было объявлено о начале строительства Аренидстроя, во главе которого был поставлен Молния.
Полковник Молния проснулся в то утро, как всегда, за минуту до автоматического включения репродуктора. В ожидании голоса диктора он лежал, закрыв глаза.
Сработали автоматы, открывавшие шторы, и солнечные блики упали на стену. Бесшумно открылось окно, заколыхалась занавеска.
Молния встал и вытянулся во весь рост, готовясь к утренней гимнастике. Он взглянул на солнечную Москву и всей грудью вдохнул свежий воздух.
Однако в это утро ему помешали. Едва только он взялся за гири, раздался звонок.
Молния растерянно оглянулся. Во-первых, он был не одет; во-вторых, не все упражнения были закончены; в-третьих, он не мог терять ни одной минуты: на столе, лежала корректура его книги об артиллерии сверхдальнего боя.
Молния накинул халат и нажал кнопку на письменном столе. В передней раздался ответный звонок, сигнализировавший, что дверь открыта.
Молния стоял перед зеркалом. И вот в этот момент полковник увидел в нем девушку.
Это до такой степени поразило Молнию, что он даже забыл выключить электрический кофейник.
Надо заметить, что женщина впервые появилась в квартире сурового полковника.
— Здравствуйте, — сказала девушка робко.
— Здравия желаю! — ответил Молния, стараясь овладеть собой. — Садитесь, прошу вас. Чем обязан?
Девушка стояла у стола. Руки ее беспокойно бегали, пока наконец не напали на лист корректуры и не начали его непроизвольно мять.
Ни один мускул не дрогнул на лице Молнии.
— Я — Надя Садовская, сестра Марины, с которой вы знакомы по работе.
Молния наклонил голову, стараясь не показать, что он ничего не понимает.
Надя села.
— Это никуда не годится, что я так рано к вам пришла! Но я должна была… Нельзя терять ни минуты.
Молния согласно кивнул. Что касается его, то он всю жизнь свою расписывал по минутам. И он украдкой взглянул на электрические часы.
— Аренидстрой, как объявлено, будет вестись по-армейски.
Молния снова кивнул.
— Мы узнали, что туда не берут девушек, потому что они невоеннообязанные.
Молния снова кивнул.
— А кто строил Комсомольск? — вспылила Надя. — Кто осваивал целину? Кто строил БАМ? Кто воевал рядом с мужчинами?
Молния встал, Надя вскочила.
— Хорошо, — пообещал Молния. — Я разберусь. В армии прекрасно показали себя регулировщицы, связистки, зенитчицы…
— И партизанки!
— И партизанки, — кивнул Молния.
— Вот спасибо! Я знала, что вы такой! Можно вас поцеловать? Нет, нет! Только в щечку.
И она чмокнула его в невыбритую щеку.
Молния смутился. Он проводил девушку до двери. Потом попытался сесть за корректуру, но правил плохо.
Девушки тогда были допущены на Аренидстрой. А теперь… теперь строительство оказалось не под силу… и не только девушкам…
Полковник Молния с каждым днем становился все мрачнее. Он понимал, что не заметил чего-то самого главного. Люди теряли веру у него на глазах. Руки опускались не только у некоторых рабочих, терялись командиры.
Нудный, изматывающий ветер влиял на психику, отравляя сознание, уничтожал уверенность, внушал страх.
Все же большинство рабочих держались крепко. Члены партии и передовые комсомольцы самоотверженно боролись со страшной заразой паники. И все же сломался жесткий график, перед которым всегда преклонялся полковник Молния. С чувством досады и в то же время растерянности смотрел он, как все чаще и чаще срывались сроки отдельных работ, как слабела строгая организация, как рушились его расчеты и планы. Он понимал, что стоит перед угрозой губительной задержки — задержки, которая будет стоить миру сотен тысяч, а может быть, и миллионов людей, погибших от удушья…
Выйдя из автомобиля, полковник понуро шел по шуршащему, живущему в непрестанном движении песку. Мимо медленно прополз локомотив, толкая перед собой пескоочиститель. Сзади двигался состав. Вдали сквозь серую пелену виднелись поднимавшиеся к небу железные конструкции.
Через песчаную мглу просвечивали звезды электросварок, то потухая, то вспыхивая вновь.
Неужели что-то упущено? Организация работ была такой совершенной!.. Ведь пустыня завоевана в небывало короткий срок! Что же теперь вызывает задержку? Что происходит с людьми? Как вселить в них веру в успех?
И вдруг Молния подумал: верит ли он сам?
Он подумал об этом и увидел перед собой девушку в комбинезоне. Он с трудом узнал ее побледневшее, осунувшееся лицо с запавшими синими глазами, которые так помнил…
— Зачем вы еще здесь? — спросил он.
— Я не хочу уезжать, как они, — сказала Надя, показывая рукой на станцию, и с надеждой посмотрела на Молнию. — Надо сделать так, чтобы и они верили.
Молния усмехнулся:
— Верить? Можно верить в то, что пушки будут построены, пусть даже с опозданием. Но как я заставлю людей верить в то, что эти пушки выстрелят? Все знают, что Матросов исчез, радия-дельта нет…
— Марина найдет его! — протестующе воскликнула девушка.
Полковник пожал плечами:
— Марина Сергеевна, насколько мне известно, смогла получить один из изотопов радия-дельта. Изотоп этот, обладая нужными свойствами радия-дельта, к сожалению, неустойчив: он распадается сам собой в короткий срок. Из него нельзя изготовить снаряды для наших пушек.
— Значит, вы сами не верите в успех? — почти с ужасом спросила Надя.
Молния посмотрел на Надю с теплотой и сожалением. Так смотрят на маленьких детей.
— Я всегда был честен с людьми. Народ должен знать правду, какая бы она ни была.
Надя взглянула на Молнию, и ей стало тоскливо. Она подумала, что этому сникшему человеку она готова была открыть самую дорогую свою тайну…
Надя повернулась и пошла обратно. Думала о том, какая счастливая Марина, она любит Матросова, а она, Надя, так несчастна…
Молния провожал глазами уходившую девушку, и ему казалось, что он упускает сейчас что-то очень важное, как упускал все прошлые дни.
С тяжелым чувством подошел Молния к одинокой цилиндрической будке, стоявшей посередине строительной площадки Аренидстроя. Необходимость очередного телевизионного разговора с министром угнетала его.
В кабинете Василия Климентьевича Сергеева сидел Кленов. Приподнято взволнованный, он говорил:
— Я позволю себе заметить, Василий Климентьевич, что, хотя путь, избранный Мариной Сергеевной, сейчас и единственный, нельзя все же переоценить возможные результаты! М-да!.. Я еще и еще раз сочту необходимым указать вам на принципиальную незаменимость радия-дельта.
— Так, Иван Алексеевич. К отысканию Матросова мы меры принимаем, но рассчитывать надо на худшее. Поэтому найти заменитель радия-дельта
— задача первостепенная. Если вы боитесь применить его для выстрела, то он пригодится для предварительного аккумулирования энергии до тех пор, пока радий-дельта будет найден.
— Да, я действительно боюсь… Несомненно, заменители будут нестойкими. Они распадутся от сотрясения выстрела, и вся энергия снарядов-аккумуляторов вырвется наружу.
Министр встал и прошелся по кабинету.
— Значит, решающий опыт назначен на сегодня? — спросил он.
— Да, через полтора часа. Как я уже имел честь вам сказать, я лично приму в нем участие. Это очень опасно и слишком ответственно, поэтому я не могу разрешить Садовской произвести опыт без меня.
— Хорошо, профессор. Если вы считаете это необходимым, то поезжайте в лабораторию.
— Превосходно! Тогда я осмелюсь откланяться.
— Нет, Иван Алексеевич! Вам ведь еще рано. Пойдемте со мной в телевизорную будку. Увидите Молнию. Поговорим. Не все благополучно у него на строительстве.
— М-да!.. Ну что же, я с охотой, с удовольствием повидаюсь с полковником Молнией. Весьма уважаемый человек.
Сергеев и Кленов прошли маленькую дверь и оказались в крохотной серебристой комнате, стены которой смыкались правильным цилиндром. Посередине стояли два мягких кресла, а перед ними — небольшой пульт.
Василий Климентьевич пригласил Кленова сесть и тронул блестящие рычажки.
Тотчас же стены засветились, как будто исчезая. За ними начало обрисовываться нечто неясное, постепенно превращающееся в объемное очертание каких-то конструкций, похожих на устремленные в небо фермы разводных мостов.
Выл ветер, неслись тучи песка. Профессор Кленов невольно прищурил глаза, улыбнулся сам своей слабости и погладил бороду. В комнате не было ни одной песчинки.
На фоне пустыни в запорошенном песком плаще стоял полковник Молния.
— Привет, товарищ полковник! — сказал Василий Климентьевич.
Профессор церемонно раскланялся. Полковник Молния ответил на приветствие и замолчал.
Подождав, Василий Климентьевич спросил:
— Как с установкой магнитных полюсов?
Молния поднял глаза, встретился со взглядом министра и опустил голову.
— Опаздываем, товарищ уполномоченный правительства, — сказал он.
— Так. Опаздываете? А вот другие участки наших работ по-иному говорят. Вы вот пройдите-ка в свою телевизорную будку, мы с вами совершим путешествие по нашим заводам. Посмотрим, везде ли такой прорыв, как на вашем участке.
Молния повернулся и нашел к цилиндрической будочке.
— Так, — сказал Василий Климентьевич и тронул рычажки.
Пустыня превратилась в мутную пелену, из которой постепенно возникли контуры прокатного цеха Магнитогорского металлургического комбината. Когда изображение стало объемным и до ощутимого реальным, трудно было поверить, что министр и Кленов находятся не в этом цехе, а за тысячи километров от него.
В прокатном цехе стояла цилиндрическая будка точно такого же объема, как и в комнате близ кабинета министра. Сейчас эта будка исчезла, и на месте ее были видны два кресла с сидящими людьми.
Мимо кресел, почти задев за ногу Кленова, которую тот непроизвольно отдернул, пронеслась раскаленная болванка и тотчас исчезла во вращающихся валках.
Через секунду она выскочила обратно удлиненной змеей и быстро поползла по рольгангам.
Еще через мгновение ослепительно засверкал звездный фонтан. Это дисковая пила разрезала прокатанную полосу на несколько частей.
К министру и Кленову подошел инженер. В двух шагах от него на круглой площадке стоял полковник Молния в запорошенном плаще.
— Слушаю, Василий Климентьевич!.. Привет, товарищ Молния! — сказал инженер.
— Строительство ждет проката, — произнес министр.
— Прокат для Аренидстроя отправлен по адресу Краматорского завода два часа назад.
— На самолетах?
— Да.
— Так. Спасибо… Видите, товарищ Молния? — спросил министр, пристально глядя на серое лицо Молнии.
Тот ничего не ответил. Мог ли он сказать о тех сомнениях, которые одолевают его, начальника строительства?
— Хорошо, — сказал министр. — Посмотрим Краматорский завод.
Площадка с министром и Кленовым перенеслась в один из цехов Краматорского завода. Молния со своим кусочком пустыни оказался рядом.
Мимо площадки медленно двигался стол гигантского строгального станка, на котором можно было бы обработать двухэтажный дом. Вьющаяся стружка толстым пружинящим рукавом волочилась за ним следом.
Из-за станка показался старичок, держа в руках трубку и кисет.
— Иван Степанович! — окликнул его министр.
— А, Василий Климентьевич! — обрадовался старичок мастер. — А я вот, знаете, табачок дома забыл. Ну, прямо беда! Не найдется ли у вас?
— Потом он огляделся кругом, посмотрел на министра, на холодное лицо Молнии, на песок под его ногами, что-то сообразил, махнул рукой и засмеялся: — Фу-ты, будь ты неладна! Забылся, право, забылся!
— Прокат получили, Иван Степанович?
— Прокат-то? Как же, минут сорок как получили. Слыхать, в механический на сборку поступил.
— Так, хорошо. Где начальник цеха?
— А вот идет… Товарищ начальник, поди-ка сюда! Василий Климентьевич тут.
Через минуту министр, Кленов и Молния оказались на площадке Аренидстроя.
— Так, теперь вы сообщите нам, товарищ полковник, почему только вы опаздываете?
Молния выпрямился:
— Товарищ уполномоченный правительства, считаю необходимым довести до вашего сведения…
Молния замолчал.
— Так, продолжайте, полковник.
— На строительстве упадочные настроения, товарищ уполномоченный. Причина этому — неверие в успех.
— Что? Как ты сказал? Неверие? — Голос министра стал резким, неприятным.
Молния вытянулся и продолжал:
— Да, сознание того, что выстрел не обеспечен аккумуляторами, отсутствие радия-дельта, неуспех поисков заменителя — все это приводит многих к выводу о бессмысленности всех наших трудов.
— Как? Бессмысленность?
— М-да!.. Позвольте, — вмешался Кленов, — вы, кажется, изволили усомниться в возможности залпа из орудий, сооружение которых вы возглавляете?
— Я говорю не о себе. Эти мысли постепенно завладевают всеми работниками Аренидстроя…
— Всеми ли? — прервал министр, хмуро глядя перед собой. — Значит, неверие, говоришь? Теперь мне понятно, почему у тебя грузовики песком заносит. Все равно, мол, через полгода они уже не понадобятся.
Министр ткнул рукой по направлению к колонне забытых автомобилей, наполовину занесенных песком.
Молния болезненно сморщился.
— Разве в этом теперь дело? — сказал он. — Дайте нам веру, что наш труд небесполезен, и…
— Постой, постой, полковник! Ты что же, выполнение правительственного задания особыми условиями оговаривать собираешься? Да ты понимаешь, что ты строишь? Ты понимаешь, что тебе доверила партия и страна? Ты коммунист, военный, всю жизнь секунды за хвост ловил, а строительство проворонил. Почему появились сомнения? О людях ты забыл — вот что! Об их внутреннем мире, о страхе, о горестях. Видно, зачерствел ты, в хронометр превратился!
После каждой фразы министр тыкал указательным пальцем в пространство, все время ударяя им о невидимую твердую стенку.
Молния стоял вытянувшись. Лицо его почернело, щеки ввалились. Ему хотелось, чтобы ветер занес его песком с головой.
Министр некоторое время смотрел на него молча.
— Товарищ полковник, сегодня же сдадите строительство своему заместителю. Новый начальник прилетит к вам завтра. Сами займетесь только подготовкой к выстрелу. Все. — И министр отвернулся, обратившись с каким-то вопросом к профессору.
Молния попятился назад. Перед ним постепенно появлялась стоящая посередине песчаной площадки будка.
— Итак, с вашего позволения, Василий Климентьевич, я еду в лабораторию. Надо рассеять неверие Молнии и ему подобных. Необходимо скорее найти хотя бы заменитель, но, само собой разумеется, это не освобождает нас от розысков радия-дельта.
Министр задумчиво смотрел на старика, рисковавшего вместе с молодой девушкой жизнью в опасном эксперименте.
— Пробивайтесь в крепость, товарищи, — тихо сказал он, помня, как Марина называет свою лабораторию.
— М-да!.. Простите… Недослышал или не понял…— приложил руку к уху профессор.
— Поезжайте, поезжайте в лабораторию, Иван Алексеевич! — улыбнулся Василий Климентьевич и проводил профессора до дверей кабинета.
Глава Х. ОБОРВАННОЕ ДЫХАНИЕ
Через весь гигантский обновленный город шла широкая магистраль, залитая, словно солнечным светом, оранжевым асфальтом. Синие тротуары красиво обрамляли ее. Облицованные розовым мрамором десятиэтажные дома стройным архитектурным ансамблем уходили вдаль.
Между ровными стенами, не чувствуя препятствий, мчался ветер. Струи воздуха, вырываясь из переулков, кружились маленькими смерчами, старательно выметая и без того чисто вымытую мостовую.
По тротуару шли Марина и доктор Шварцман. Придерживая левой рукой шляпу, доктор говорил:
— Конечно, я не могу усидеть в больнице. Вы только посмотрите вокруг: каждый делает что-нибудь для общего дела. А вы, может быть, думаете, что я могу спокойно сидеть сложа руки? Ничего подобного! Я не могу спокойно смотреть, как вы ищете заменитель, Матросов гоняется за жар-птицей, профессор превратился в чемпиона комплексного бега и носится вскачь, работая за десятерых. Что же, по-вашему, я не найду себе достойного занятия, чтобы принять участие в общей борьбе с гибелью мира?
Только на секунду доктор отпустил шляпу, и тотчас она помчалась над синим тротуаром, перескочила на оранжевую мостовую и, не соблюдая правил движения, понеслась вперед, задевая и обгоняя автомобили.
Доктор погладил свою блестящую макушку, обрамленную вьющимися короткими волосами, и, глядя вслед улетевшей шляпе, сказал:
— Пускай она сгорит теперь на острове Аренида, куда ее доставит ветер.
— Как же вы пойдете домой без шляпы? — воскликнула Марина.
— А я не пойду, я останусь в лаборатории. Я должен быть при профессоре.
— Доктор, что вы! Кто же на это согласится?
— Вот это меня нисколько не интересует. Я нашел для себя занятие, и с меня совершенно достаточно того, что правительство согласилось вручить мне заботу о здоровье профессора Кленова.
Доктор стал подниматься по лестнице на галерейный тротуар узкого переулочка. Вдали виднелись белые корпуса института и ажурный мостик, переброшенный к нему через улицу.
Вскоре они вошли во двор института. Белые стены проглядывали сквозь сетку зелени.
На аллее показалась угловатая фигура с растопыренными локтями. Седые волосы развевались по ветру.
— А вот и мой профессор Дон-Кихот!.. Здравствуйте, почтеннейший! К вам прибыл ваш верный оруженосец Санчо Панса, чтобы теперь не отходить от вас больше ни на шаг.
Профессор был серьезен.
— Здравствуйте, почтеннейший. Право, рад вас видеть, но именно сегодня вряд ли вам удается не отойти от меня ни на шаг.
— Ничего подобного! Именно сегодня я не отпущу вас ни на минуту.
— М-да!.. Может быть, вы избавите меня от необходимости спорить на эту тему?
— Профессор, — вмешалась Марина, — а если доктор прав?
— Что, Марина Сергеевна, подразумеваете вы под этим, осмелюсь узнать?
— Я хочу еще раз просить вас, Иван Алексеевич, позволить мне провести этот опыт одной.
— Что? — Профессор вытянул шею и посмотрел по-ястребиному. — Вы, кажется, изволили сойти с ума? Разве вам непонятна опасность, с которой связано проведение задуманного вами опыта?
— Я понимаю это. Но, может быть, именно поэтому… одному из нас, то есть вам, лучше не принимать участия в опыте, не подвергать себя опасности, — произнесла Марина, подыскивая слова.
Разговаривая, все трое подошли к зданию, где помещалась лаборатория Марины.
— Марина Сергеевна, — сказал профессор сухо, — мне не хочется снова возвращаться к спору, на который нами затрачен не один день. Каждый час, осмелюсь напомнить об этом, может стоить тысяч и тысяч человеческих жизней. Веру в успех теряют даже выдающиеся люди. Надо решиться: или опыт провожу я, как мне уже приходилось настаивать, или мы проведем его вместе под моим руководством.
— Вот именно вместе! — вмешался доктор. — Мы проведем этот опыт втроем.
— То есть как это «втроем»? Не расслышал или не понял? — склонил голову Кленов.
— Очень просто, втроем: вы, профессор, ваш ассистент и я, доктор, к вам приставленный. Вы не смеете подвергать себя опасности в моем отсутствии.
Профессор в изумлении уставился на доктора. Ветер вытянул в сторону его длинную бороду. Покачав головой, он вошел в вестибюль. Уже давно он понял, что спорить с доктором бесполезно.
В коридоре им встретился академик, директор института. Профессор подошел к нему:
— Итак, решено, Николай Лаврентьевич: мы с Мариной Сергеевной проведем опыт… — Он пожевал челюстями. — Теперь, Николай Лаврентьевич, вот о чем: направление работы для всех восемнадцати лабораторий мною дано. М-да!.. — Профессор задумчиво погладил бороду.
— Если заменитель найдут уже после нас или Матросов привезет радий-дельта, сверхпроводники покрывайте с исключительной тщательностью. М-да!.. Вы уж сами за этим последите. Вот-с… Словом, я полагаю, что наш возможный… м-да… уход с работы не повлияет на ее результаты. Кажется, все. Дайте я вас поцелую, дорогой Николай Лаврентьевич. Продолжайте свои работы! У вас огромная будущность…
У самых дверей лаборатории Садовской профессор обнял директора, потом обернулся к доктору:
— Исаак Моисеевич, дайте я вас обниму. Вы, может быть, думаете, что я вас не люблю? Ничего подобного!
— Виноват, — сказал доктор и оттащил директора в сторону. — Я извиняюсь, товарищ директор, скажите: с этим экспериментом связана смертельная опасность?
— Да, — сказал тихо академик. — При неострожности или ошибке грозит смерть, но это единственный шанс. Мы долго не решались на этот опыт, но…
— О, теперь я понял все! Я тоже отправляюсь с ними.
— Вы? — удивился академик.
— Нет, не я, а доктор Шварцман, которого правительство наделило соответствующими полномочиями.
— Это невозможно.
Доктор посмотрел на академика с сожалением.
Около дверей лаборатории собралось много сотрудников. Все они с расстроенными, тревожными лицами наблюдали сцену прощания. Открылась дверь, вышел один из лаборантов.
Между ровными стенами, не чувствуя препятствий, мчался ветер. Струи воздуха, вырываясь из переулков, кружились маленькими смерчами, старательно выметая и без того чисто вымытую мостовую.
По тротуару шли Марина и доктор Шварцман. Придерживая левой рукой шляпу, доктор говорил:
— Конечно, я не могу усидеть в больнице. Вы только посмотрите вокруг: каждый делает что-нибудь для общего дела. А вы, может быть, думаете, что я могу спокойно сидеть сложа руки? Ничего подобного! Я не могу спокойно смотреть, как вы ищете заменитель, Матросов гоняется за жар-птицей, профессор превратился в чемпиона комплексного бега и носится вскачь, работая за десятерых. Что же, по-вашему, я не найду себе достойного занятия, чтобы принять участие в общей борьбе с гибелью мира?
Только на секунду доктор отпустил шляпу, и тотчас она помчалась над синим тротуаром, перескочила на оранжевую мостовую и, не соблюдая правил движения, понеслась вперед, задевая и обгоняя автомобили.
Доктор погладил свою блестящую макушку, обрамленную вьющимися короткими волосами, и, глядя вслед улетевшей шляпе, сказал:
— Пускай она сгорит теперь на острове Аренида, куда ее доставит ветер.
— Как же вы пойдете домой без шляпы? — воскликнула Марина.
— А я не пойду, я останусь в лаборатории. Я должен быть при профессоре.
— Доктор, что вы! Кто же на это согласится?
— Вот это меня нисколько не интересует. Я нашел для себя занятие, и с меня совершенно достаточно того, что правительство согласилось вручить мне заботу о здоровье профессора Кленова.
Доктор стал подниматься по лестнице на галерейный тротуар узкого переулочка. Вдали виднелись белые корпуса института и ажурный мостик, переброшенный к нему через улицу.
Вскоре они вошли во двор института. Белые стены проглядывали сквозь сетку зелени.
На аллее показалась угловатая фигура с растопыренными локтями. Седые волосы развевались по ветру.
— А вот и мой профессор Дон-Кихот!.. Здравствуйте, почтеннейший! К вам прибыл ваш верный оруженосец Санчо Панса, чтобы теперь не отходить от вас больше ни на шаг.
Профессор был серьезен.
— Здравствуйте, почтеннейший. Право, рад вас видеть, но именно сегодня вряд ли вам удается не отойти от меня ни на шаг.
— Ничего подобного! Именно сегодня я не отпущу вас ни на минуту.
— М-да!.. Может быть, вы избавите меня от необходимости спорить на эту тему?
— Профессор, — вмешалась Марина, — а если доктор прав?
— Что, Марина Сергеевна, подразумеваете вы под этим, осмелюсь узнать?
— Я хочу еще раз просить вас, Иван Алексеевич, позволить мне провести этот опыт одной.
— Что? — Профессор вытянул шею и посмотрел по-ястребиному. — Вы, кажется, изволили сойти с ума? Разве вам непонятна опасность, с которой связано проведение задуманного вами опыта?
— Я понимаю это. Но, может быть, именно поэтому… одному из нас, то есть вам, лучше не принимать участия в опыте, не подвергать себя опасности, — произнесла Марина, подыскивая слова.
Разговаривая, все трое подошли к зданию, где помещалась лаборатория Марины.
— Марина Сергеевна, — сказал профессор сухо, — мне не хочется снова возвращаться к спору, на который нами затрачен не один день. Каждый час, осмелюсь напомнить об этом, может стоить тысяч и тысяч человеческих жизней. Веру в успех теряют даже выдающиеся люди. Надо решиться: или опыт провожу я, как мне уже приходилось настаивать, или мы проведем его вместе под моим руководством.
— Вот именно вместе! — вмешался доктор. — Мы проведем этот опыт втроем.
— То есть как это «втроем»? Не расслышал или не понял? — склонил голову Кленов.
— Очень просто, втроем: вы, профессор, ваш ассистент и я, доктор, к вам приставленный. Вы не смеете подвергать себя опасности в моем отсутствии.
Профессор в изумлении уставился на доктора. Ветер вытянул в сторону его длинную бороду. Покачав головой, он вошел в вестибюль. Уже давно он понял, что спорить с доктором бесполезно.
В коридоре им встретился академик, директор института. Профессор подошел к нему:
— Итак, решено, Николай Лаврентьевич: мы с Мариной Сергеевной проведем опыт… — Он пожевал челюстями. — Теперь, Николай Лаврентьевич, вот о чем: направление работы для всех восемнадцати лабораторий мною дано. М-да!.. — Профессор задумчиво погладил бороду.
— Если заменитель найдут уже после нас или Матросов привезет радий-дельта, сверхпроводники покрывайте с исключительной тщательностью. М-да!.. Вы уж сами за этим последите. Вот-с… Словом, я полагаю, что наш возможный… м-да… уход с работы не повлияет на ее результаты. Кажется, все. Дайте я вас поцелую, дорогой Николай Лаврентьевич. Продолжайте свои работы! У вас огромная будущность…
У самых дверей лаборатории Садовской профессор обнял директора, потом обернулся к доктору:
— Исаак Моисеевич, дайте я вас обниму. Вы, может быть, думаете, что я вас не люблю? Ничего подобного!
— Виноват, — сказал доктор и оттащил директора в сторону. — Я извиняюсь, товарищ директор, скажите: с этим экспериментом связана смертельная опасность?
— Да, — сказал тихо академик. — При неострожности или ошибке грозит смерть, но это единственный шанс. Мы долго не решались на этот опыт, но…
— О, теперь я понял все! Я тоже отправляюсь с ними.
— Вы? — удивился академик.
— Нет, не я, а доктор Шварцман, которого правительство наделило соответствующими полномочиями.
— Это невозможно.
Доктор посмотрел на академика с сожалением.
Около дверей лаборатории собралось много сотрудников. Все они с расстроенными, тревожными лицами наблюдали сцену прощания. Открылась дверь, вышел один из лаборантов.