Казанов Борис. Полынья

   Вскоре Дика уводил Просеков, появлявшийся в желтом охотничьем костюме, в круглых нерусского покроя сапогах, с именным ружьем и в шляпе с загнутыми полями. Он говорил, чтоб не возникало неясности, куда уходил:
   - Ухожу в тундру.
   - Кормежка плохая, - напоминал Дюдькин.
   - Пусть закипают котлы, - отвечал Просеков с важностью. Но это были только слова.
   И дело не в том, что Просекова считали плохим охотником. Само существование тундры воспринималось на "Кристалле" с недоверием. И все же куда-то уходил человек!.. Смотрели, как Просеков с Диком, перейдя пирс, поднимались по угольной дороге, где шоферы даже останавливали свои машины, чтоб их пропустить. И то, что Просеков, недавно одолевший море, сейчас уверенно вышагивал по земле, так действовало на остальных, что наступало минутное оцепенение, как будто Просеков с Диком отходили в потусторонний мпр. Лишь тогда приходили в себя, когда Дик, задержавшись возле рекламного медведя с самоваром, приподнимал ногу и, не страшась зверя, пускал на него длиннющую струю, которая у него не получалась в море.
   - Сделал как мужчина, - удовлетворенно произносил Кокорин.
   И все опять принимались за работу.
   Но вот срочные дела были окончены, и Величко расчехлял на ботдеке шлюпку. С ним на рейд уезжал Кокорин, старший механик Микульчик и сопровождавший его механик с бакенбардами. Этот рейс должен был выяснить, будет ли сегодня осмотр парохода. Обычно заявок поступало мало, поскольку аренда "Кристалла" как новейшего специализированного корабля обходилась дорого заказчику.
   Первая группа счастливчиков, записанных на очередь, уже мылась под душем, ожидая возвращения Величко. Трощилов, захватив пачку морских удостоверений, бежал на почту, и, когда он возвращался, моряки бегло проглядывали письма, откладывая детальное изучение на после, когда выдохнется горячка из души. Конечно же так вели себя только неженатые моряки. А из женатых в таком настроении находился один, Юрка Ильин. Одеваясь, играя в карты, он заодно просматривал накосую десятка полтора конвертов, выпотрошенных на одеяле: мозаику листков, почерков, слов, спутавшихся в общей массе, от которых в каюте, казалось, начинал звучать разноликий и разноголосый женский хор. Внимательно прочитывал письмо от жены боцман Кутузов, придирчиво вертя его и так и этак. Одно письмо получил Ковшеваров. Не читая, сунул его под подушку, так как был занят другим. Выстирав белье, установив порядок в вещах, которые перетряхнуло за рейс, Гриша теперь укладывался опять - ради простого удовольствия замереть надолго. Все так же потерянно стоял посреди каюты Дюдькин: он не получил письма. И тут же сидел, прочитывая письма в уголке, Леша Шаров. Ему пришла почта, не уступавшая Ильину. Только адресатов было два: жена и дочери. Жена Леши работала на плавбазе "Кольская земля", которая пришла с караваном и уходила на восток. Печально было выражение его небритого лица, хотя письма от жены были любящие, нежные. И такие же любящие письма были от двух его приемных дочерей, которые ходили в школу и самостоятельно вели домашнее хозяйство. Из-за этой семьи он и перевелся на "Кристалл", променяв на него большие пароходы. Однако на берег поглядывал изредка, чтоб убедиться, что он есть. И обычно в порту, отстояв вахту на своем пароходе, шел на другой и отстаивал вахту на нем, и так до тех пор, пока не засыпал где-нибудь, угощаемый со всех сторон. Никогда не отлучался в поселок и боцман, снимая с себя робу лишь перед сном. У Кутузова тоже была своя странность на берегу: он любил швартовать пароходы. Теперь он готовился пришвартовать "Агат", который приходил сегодня. Никуда не ходил и повар Дюдькин. На камбузе не осталось еды, и повар отпарил на завтрак старый хлеб, который пощипывали игроки. Зато карты они имели классные. Специальные карты, которые клали в спасательные плоты. Считалось, что терпящему бедствие они так же нужны, как спасательный пояс, запас пищи и воды.
   - Дам не брать! - объявил Сара условие кона. Он сидел на прикупе. Ходи, Дракон.
   Кутузов медлил: на руках три дамы, плохо одетые. По условию игры он должен сплавить их другим. Сделать это надо в такой момент, когда откупиться от них никто бы не мог.
   С первой дамой Кутузов не рассчитал,
   - Лиду, жену дарю... - крикнул он, выкидывая под ход Андрюхе. - Бери!
   - З-зачем она мне? - ответил Андрюха, который заикался. Вовян тоже не взял, и Кутузов забрал жену обратно.
   - Значит, верна, - решили игроки.
   - А что? Раз из Канады пришли: курей этих возили, пышных... Дома восемь месяцев не был, - рассказывал боцман, остановив игру. - Смотрю: женщина загорелая, ничего себе. Я к ней: "Разрешите?" А она: "Нахал!" - и бац мне сюда. Смотрю: жена.
   - Н-не уз-з-знала?
   - Откуда? Я себя не узнавал, так на курях отъелся. Ряшка была, что вот... - Кутузов, приподнявшись, похлопал сзади.
   - А ты ее?
   - Что я? Прическу изменила, перекрасилась, с юга... Скажи, Леша?
   - Coy-coy.
   Боцман Кутузов обычно начинал рассказ как реальную вещь, но по ходу изложения изменял его, подчиняя порыву своего могучего воображения. И тут он играл "втемную": или вызывал у слушателей изумление, или же терпел провал, если воображение подводило. На этот раз игроки были потрясены.
   - Эммочка... - представил свою знакомую Ильин. И зачитал строчку из ее письма: - "Благодарю тебя, мой любимый, что ты существуешь на свете..."
   - Не говорит, у кого списала? - ехидно спросил Вовян, которому Эммочка предназначалась по игре.
   - Пишет: "Прости, Женя, возможно, называю тебя неправильно"...
   - Имя з-забыла...
   - Моя жена тоже такая, - Кутузов перевел разговор на свое. - Никогда не указывает правильно размера. А тут рейтузы появились, арктического цвета... Как солнышко засветила б!
   - Разве она тебе деньги дает?
   - Свои есть. И всегда при мне... - Кутузов начал ощупываться, и лицо его выразило замешательство. -Трусы сняли! - воскликнул он. - Когда спал, снял кто-то.
   Картежники рассмеялись, приняв это за розыгрыш. Но тут отозвался за занавеской Ковшеваров.
   - Ты мои трусы надел, вот я их и снял.
   - Как твои? - Кутузов вскочил как ужаленный. - Ишь ты, хохол... - И он, с чудовищной быстротой раскрыв рундук, а потом фанерный чемоданчик водолаза, выхватил оттуда то, что хотел: тряпочные трусы, с цветочками.
   - Так это же мои! - взбеленился было Гриша, но остолбенел перед доказательством: резиновой прокладкой на внутренней стороне с десяткой в ней, целой и невредимой после стирки и глажения.
   Там, в чемодане, лежали еще одни такие же, с цветочками, и до Ковшеварова дошло, что он по ошибке выстирал боцманские трусы, приняв их за свои.
   - Что я наделал? - прорыдал Гриша, падая в койку.
   - Не горюй, Гриня, - успокаивал друга Трощилов.
   Но горе Ковшеварова не имело границ:
   - Что я наделал...
   - "Наделал"! Хорошее дело сделал, - сейчас Кутузов обижался уже за то, что человек, сделав хорошее дело, принимает его за плохое.
   Ковшеваров, обессилев от конфуза, задернул занавески и затих. К Кутузову же вместе с трусами пришла удача.
   - Марья Ивановна, - подержал он на весу следующую карту, изображая неимоверную тяжесть. - Отдавать или нет? - спросил он у Дюдькина.
   - Письма не написала...
   - Значит, отдадим!
   И Вовяну ничего не оставалось, как брать: откупиться было нечем. Вовян, если проигрывал, переживал из-за пустяка. А когда Кутузов вручил ему напоследок бабу Сашу, пережившую шесть пароходов, нервы у моториста раскисли.
   - Я плачу, - сказал он, удивляясь.
   - Успокойся, Пушок.
   - Не могу...
   Вовян, утираясь, вышел.
   Андрюха задержался, чувствуя неловкость за товарища.
   - Из-за девчонки переживает, с "Ванцетти", - назвал он пассажирский теплоход "Сакко и Ванцетти", который совершал круиз по Арктике. - У него на шлюпке последняя очередь.
   Шаров сразу поднялся, и все поняли, что он уступит свою. В тишине опять задал вопрос Дюдькин:
   - Но ведь дочка могла написать?
   Никто ему не ответил. Тогда повар решился:
   - Пойду в поселок.
   - А мы будем встречать "Агат".
   - Встречайте...
   Стало слышно, как Дюдькин шумно одевается напротив, в матросской каюте.
   - Скоро сдуреем все, побежим в поселок, - заметил боцман.
   - А что? Девчонку спасли...
   - Спасли! Помешалась она, вчера убежала из больницы. Не могут найти. Говорят, влюбилась.
   - Такая! Значит, пропала она... - с огорчением сказал Ильин.
   Настроение играть пропало, и Кутузов смешал карты.
   Шлюпка вернулась с поломкой: испортился по дороге топливный насос. Поэтому долго шли.
   Кокорин, хмурый, не глядя ни на кого, тотчас направился в каюту. Суденко, который вышел из-за него, понял, что работу Кокорин не достал... Что делать весь день?
   Сошел на причал, поискал Федоса. Его машина, самая помятая и выносливая, стояла последней в очереди. Кожанки на Федосе не было, какая-то телогрейка с чужого плеча.
   - Где твоя кожа?
   - Кому-то отдал, - ответил он рассеянно.
   - Может, девчонке какой-нибудь?
   Федос начал припоминать:
   - Помню, сидел. Потом, помню, шел. Потом, помню, спал...
   - Память у тебя!
   - Понимаешь, - сказал он, - жена ушла.
   - Куда?
   - Ходит по поселку, ей ног не жалко...
   - Ты меня можешь подкинуть к заливу?
   Федос поморщил лоб: далековато, порожний рейс в оба конца.
   - Давай во время перерыва. Л то у нас экипаж, понимаешь...
   - Ударники труда?
   - Ну да.
   С моря, окутывая причал, наползал сырой туман. Включили сирену на буе Экслипс. Сигналили, разъезжаясь, машины. На охотничьих шхунах гудели мездрильные установки. Бородатые стрелки, надев кухонные передники, шкерили звериные шкуры. Возле скользких круглых бортов покачивалась связка убитых белух, надутых компрессором, чтоб не тонули. В плащике, в начищенных туфлях, светясь серебряной головой, пробежал повар Дюдькин.
   Кокорин открыл дверь:
   - Запретили привлекать "Кристалл" к портовой работе.
   - Кто запретил?
   - Запретили держать открытым эфир. Радист сказал, что даже запретили прослушивать SOS.
   Суденко сел.
   - Почему?
   - Не знаю.
   - Тебе запретили работать, а ты сидишь, как... - Он не договорил, глянув на обмякшую фигуру старпома. - Ты же ездил куда-то?
   - Приказано стоять.
   В это время постучали в дверь. Думая, что передумал Федос, Суденко встал. Это был Свинкин.
   - Михайлыч, четырнадцатый канал...
   - Гидробаза, обожди... - Кокорин пошел в рулевую, где стоял "Катер", радиостанция внутрипортовой связи. Вскоре он вернулся. - Предложили прибыть мне и тебе. Шлюпка уже выслана.
   - Зачем?
   - Не знаю.
   Тревога, это натренированное годами чувство, наполнила его. Вошел в пост, перелистал бумаги в голубой папке. Черновики "Шторма"... Почему он все время думал о подъеме? Только о подъеме, ни о чем другом? Знал только одно: решение придет, если никто не помешает. А может, уже случилось так, что он опоздал. Быть может, случилось самое худшее. Тогда то, над чем ломает голову,.. никому не нужно. Да и что он мог предложить? Все равно главного, счастливой мысли, в этих бумагах не было. А значит, не было ничего.
   5
   По дороге к острову проехали несколько островков, нежилых, засыпанных углем, с нарисованными на скалах мишенями. Тут был девиационный полигон, где устраняли погрешности компасов. Сейчас полигон занимало несколько громадин, которых ледоколы привели с востока, тяжело осевших в воде, хоть и пустых, так как у них под килем был еще один пароход, ледяной, и слышалось сипение горячего пара, пропускаемого в балластные танки, чтоб отогреть днище. Хотя пароходы стояли широко, между ними было не пройти от всяких плавучих букашек, рассыпающих искры, которых пароходы возили с собой. Были и водолазные шаланды, из командировочных, недорогих, осматривавших рули и винты. К обеденному перерыву эти водолазы, забалдев от азота, начинали петь. Поэтому их и называли певцами. Везде на шаландах топились печи, и, когда кто-либо отбрасывал полог, были видны отработавшие "певцы", все пожилые, сидевшие в нижнем белье, с багровыми лицами. Вид их, размокрелых от жары, обрисовывавшихся в тумане холодного моря, был так же странен, как и их голоса, звучавшие из воды.
   Сразу за полигоном открылись огромные цистерны, вкопанные в землю, и деревянная будочка насосной станции, на приступках которой пожилые охранницы в шинелях с зелеными петлицами чистили оружие. И уже, как пристали вплотную, разглядели остров, припорошенный снежком. Тут было две улицы: вертикальная, которая поднималась на аэродром, и горизонтальная, где проступили разноокрашенные домики Севморпути. Домики деревянные, всего три: синий, где был метеоцентр, неокрашенный, с большим деревом антенны (радиоцентр и штаб ледокольной проводки), и третий, оранжевый домик, похожий на старинную церковь, - гидробаза Маресале.
   Отмахиваясь от чаек, летавших так близко, что задевали крыльями лицо, Суденко с Кокориным вскарабкались на причал. Престарелые охранницы тотчас взяли их на прицел, но Кокорин опередил старух метким выстрелом своего "ФЭДа". Такая пожива его не устроила, так как здесь был материал повеселей. Только добраться к нему было непросто. С верхних, расскользанных улиц, то и дело скатывался какой-нибудь неудачник, как парашютист, падавший с неба. В основном падали ледокольные вертолетчики, пытавшиеся завязать знакомство с местными женщинами, которые ходили по гололеду так привычно, словно его не было.
   Внезапно они увидели хорошенькую женщину, чьи розовые щечки зарделись наверху, как два яблока. Кокорин бросился к ней, пригибая своей тяжестью доски. Суденко пошел было за ним, но доски тротуара так раскачивались под Кокориным, что устоять было трудно. Эти предательские доски, придя в движение, подвели Кокорина. Раскорячась, он заскользил вниз с такой скоростью, что неминуемо окончил бы жизнь под причалом, если б его не спасли благодарные охранницы. Так, с двумя старушками в кассете, двинулись к администрации Севморпути, где Кокорин сделал попытку снять расхристанных девчонок, бегавших с бумагами от домика к домику. Но и здесь его ждала неудача: не только остановить, но даже поймать какую-либо в объектив было невозможно.
   В синем домике, состоявшем из нескольких комнат, распахнутых настежь, чтоб не хлопали дверьми, был установлен фототелеграфный аппарат "Ладога", который принимал данные метеосводки, поступавшие с ледокольных вертолетов и со спутников Земли. Везде в комнатах, мимо которых они проходили, были видны фигуры молодых ученых, склоненные у счетных машин, дававших распечатку метеосведений по всем румбам. Тут подсчитывалась стихия и, подсчитанная, записанная на магнитную ленту, уложенная в круглые бобины под номерами, хранилась в тяжелых железных шкафах под замком. А в неокрашенном домике стучали телетайпы радиоцентра, не мешавшие угадывать внушительную тишину зала, где происходило совещание. Эта тишина второго этажа вызвала целое переживание у Кокорина. Он горел нетерпением проникнуть в самое ядро официальной Арктики. Но путь их лежал дальше, и, оставив неокрашенный, они прошли в оранжевый домик.
   Внутри гидробазы, в запустении узких окон, было прохладно, хотя ноги понизу окатывало теплом от раскаленных грелок, светивших по всем углам. Несколько таких грелок с зеркальным рефлектором полыхало слева от входа, в навигационной камере. Все карты Арктики хранились здесь, в железных сейфах. Тут производилась также малая корректура навигационных карт, связанных с изменением морских глубин, с обнаружением всяких подводных опасностей. А еще навигационная камера давала точную доправку времени для судовых хронометров (в пределах пяти секунд) - для астрономического определения в хорошую погоду. Дверь туда была открыта, но Суденко не сразу различил в сиянии электрических солнц щуплую фигурку корректора Александры Александровны. Она была маленькая, седая, в сером платье и, склонившись над столом, кутаясь в пуховый платок, дымя сигаретой, простой ручкой, обмакнутой в красные чернила, наносила на полотно карты молниеносные правки своим ясным мельчайшим почерком, хорошо известным морякам Севморпути. Делая разминочные движения, чтоб согреться, они поднялись по лестнице, которая описывала крутой вираж у стены, увешанной фотографиями деревянных кораблей, и мимо секретарши, сидевшей в накинутом пальто и с грелкой возле колен, вошли в кабинет начальника гидробазы.
   Кабинет был сумрачный из-за темного цвета стен, обшитых дубовой фанерой, с магистралью длинного стола, в матовой яркости окон, которые из-за снега казались заклеенными. С левой стороны, как от огромного телеэкрана, расплывалось голубое сияние карты Арктики - новой, с адмиралтейским номером, отпечатанной на прекрасной бумаге из шести наклеенных полос. Все, кто сидел в кабинете, курили, но дым не задерживался, несмотря на отсутствие форточек: весь этот дом продувало сквозняком. Чернобров, начальник гидробазы, курил больше всех, то есть курил беспрерывно. Он был невысокого роста, с большим светлым кустом в черных, без проседи, волосах, лицо имел грубоватое, писал левой рукой и при разговоре, по обыкновению, резко вставал с места, стремительно пробегал по кабинету, словно уходил совсем, и так же стремительно возвращался. Тут сидели начальник навигационной камеры, капитан порта и еще один, одетый в летные штаны, в шоферскую куртку с пограничными погонами, с милицейской фуражкой на голове. Так одеваться считалось среди военных особым шиком, но позволяли только одному, так как ему закон был не писан, - Андала, морской головорез, старшина патрульного катера. Он сидел, положив на кожаные галифе обмотанные грязными бинтами руки, и не повернул к вошедшим головы. Тут все знали один другого, так что обошлось без церемоний. Чернобров просто показал на стол, а Кокорин, подсев к нему, тотчас протянул наряд на осмотр "Шторма", который еще был не закрыт. При упоминании о "Шторме" мужчины встрепенулись и хмуро посмотрели на Кокорина, как будто тот сделал что-то неприличное. Суденко понял, что разговор здесь шел о пароходе или же такой разговор впереди. Он не знал за собой никакой вины, но, заразившись общим настроением, тоже испытал чувство неловкости за Кокорина, который был такой человек, что вначале делал дело свое, а лишь потом мог воспринимать чужое. Побочных настроений он не улавливал. Чернобров воспринял его спокойно. Он взял наряд правой рукой и, даже не глянув на сумму, немедленно подписал левой. Потом, ложась грудью на стол, внезапно спросил:
   - Старшина, вы осматривали "Шторм"?
   Суденко, удивленный вопросом (акт водолазного осмотра, в котором все было изложено, на гидробазе был), ответил:
   - Я сделал внешний осмотр.
   - То есть внутрь парохода не проникли?
   - Не смог.
   - Почему же своим...- Чернобров вынул несколько листков из широкого конверта с красной полосой, - вы послали совсем другое?
   Суденко решил ничего не объяснять. Он был не уверен, что не подзабыл что-либо из того, что писал налево и направо. Раз Черноброву охота сличать листки, то он разберется сам. Сейчас, глядя на хмурые лица мужчин, он уже не сомневался, что разговора о подъеме "Шторма" не будет. Даже та маленькая надежда, которая затеплилась по дороге, погасла.
   - Вот вы своим о сфере не пишете ни слова. Пароход положили на неглубоком месте, на косе. Все описано подробно. Кому же вы писали правду? Нам или им?
   - Если б я написал, что "Шторм" в оболочке, никто б не поверил.
   - А зачем же писать неправду?
   Кокорин пришел на выручку.
   - Мы хотели заинтересовать отряд пароходом, - объяснил он. - Чем легче его поднять, тем меньше он будет стоить. Мы думали, чтоб вам лучше.
   - Спасибо... - Чернобров, усмехнувшись, потряс конвертом. - Вот условие договора на подъем "Шторма". На 500 тысяч рублей! Это как вы считаете?
   - Нормально. - Сумма удовлетворила Кокорина вполне.
   - Коммерсанты чертовы... - Андала заелозил кожаными штанами на стуле.
   Остальные отчего-то повеселели.
   - А там, на косе, в самом деле что-то есть?
   - Там "Волна" лежит, - сказал капитан порта. - я ее по описанию узнал. Отличная, между прочим, баржа. Когда-то питала светом поселок, вместо электростанции.
   - Значит, пятьсот тысяч за списанную баржу?
   - Я вам ее бесплатно подниму, - Суденко поднялся. - Я не понимаю...
   Чернобров сделал жест, чтоб он сел.
   - Я вам сейчас объясню... - Он пробежался по кабинету. - Допустим, что вы не хотели их тревожить пароходом. Но есть одна неясность, которая у меня вызывает удивление. Почему ни в одном из отчетов не упомянуто, что в "Шторме" могут быть люди? Даже предположения, опасения, даже слова о них!
   - Водолаз должен говорить о том, что знает точно, - ответил Суденко. Я видел "Шторм" и о нем писал. Но я не берусь утверждать, что в пароходе люди.
   - А девушка, которую вы спасли? Ведь речь идет о предположении, которое все разъясняет! И делает подъем парохода, быть может, жизненно необходимым. Мне непонятно, почему вы не воспользовались очевидным.
   - Разрешение на подъем парохода получено. Не все ли равно теперь?
   - В таком деле не должно быть разночтений. Ведь речь может пойти ни много ни мало, как о спасении людей!
   - Мы давали согласие только на поиск "Шторма", - опять вмешался Кокорин. - А сейчас соглашаемся на его подъем. Ни о чем другом мы не уславливались.
   - Вы слышите, что он говорит? - Хищное лицо старшины патруля прямо позеленело. - Да он такое говорит, что я бы, я...
   - А мне наплевать на твое "я"... - Кокорин, закипая, повернулся к нему.
   Чернобров их успокоил.
   - Суденко, - сказал он, вглядываясь в старшину, - не следует ли понимать так, что вы умолчали о людях намеренно?
   Это была особенность Черноброва: если ему что-то надо понять, то хоть раздерись - а выдай. Могло статься так, что он, сличая отчеты, просидел над этим вопросом не один час. Но сейчас он был царь.
   - Отряд не согласился бы на подъем "Шторма".
   - Почему?
   - С такой глубины пароходы не поднимают.
   - Погибают люди?
   - И пароходы.
   Чернобров сел, вытирая от волнения лоб.
   - Это замечание для нас... очень существенное, - проговорил он. Спасибо за откровенность.
   - Но в чем дело?
   - В районе гибели "Шторма", - сказал он, - запеленгован радиопередатчик.
   - Что же вы хотите сказать... - старпом в растерянности стал выбивать трубку об стол, и Чернобров пододвинул ему пепельницу, - что передача идет из парохода?
   - Вряд ли это возможно.
   - Так что?
   - Вот это и надо выяснить. Пеленг очень нечеткий. По-видимому, работает радиобуй или какой-то маячок. Островки затопило. Сейчас там ищет "Гельма". Если найдет точку, то мы вам поставим еще ориентир с воздуха.
   - Чего вы не сказали раньше? Мы без дела с утра сидим... - Суденко от огорчения ударил кулаком о колено. - Какого нам ляда "Гельма"? Я по течению найду сам.
   - Течения там нет, - буркнул Андала.
   - Нет? Почему нет?
   Суденко непонимающе посмотрел на остальных.
   - Никаких погружений до "Кристалла" мы в Полынье не производили, ответил Чернобров, постукивая карандашом по столу. - Но мы долго занимались этим районом, изучая проблему высокоширотного плавания, и можем сказать ответственно: после сильных штормов, разбрасывающих морские течения, на время затухают и течения подводные.
   - Я этого не понимаю.
   - Более подробный ответ, если он вас интересует, может дать научный центр Севморпути, - сказал Чернобров неожиданно резко. - Есть еще вопросы? Нас интересует оперативность выхода по заданию.
   - Нет масла в машину и продовольствия, - сказал Кокорин.
   - Составьте список: дадим все, что попросите. - Чернобров сделал ударение на последнем слове. - Дорога очень тяжелая - из-за волн, из-за льда. Но ночью слышимость значительно возрастает. К тому же Просеков умеет ходить ночью. Поэтому ставим вас в готовность с ноля.
   - У нас выпадают сутки.
   - Мы вам зачтем.
   Вы нас фрахтуете как АСС* или как портовый катер?
   * Аварийно-спасательное судно.
   - Какая разница?
   - Разница есть... - Кокорин пригнул шею к огоньку. - Если "Кристалл" катер, то мы не имеем права на автономное плавание.
   - Не виляйте! - Чернобров, поморщившись, перекинул карандаш в правую руку. - Выражайтесь ясней.
   - Задета наша честь.
   - Вас наказали не мы, а штаб Севморпути, - сказал капитан порта. - Но в будущем, чтоб не возникало недоразумения с табелью о рангах, вы должны иметь аттестат с более точным определением типа судна.
   - Море нас определит.
   - Вас уже определили! В порту, дрова возить... - Андала вскочил с места, размахивая бинтами. - Из-за кого "Агат" не приходит? Из-за вас! Спасатели... -Он, размашисто шагая, вышел из кабинета.
   Выкрик Андалы никого не удивил. Он не первый раз устраивал такие сцены. Чернобров поднялся, давая понять, что разговор окончен.
   - Остальное по связи.
   Заглянула секретарша.
   - Петр Семенович, Ленинград...
   Начальник гидробазы стремительно направился в другую комнату, где был установлен междугородный телефон. Остальные направились к выходу. Идя последним, с ощущением катастрофы в душе, Суденко услышал, как Чернобров нажимает за перегородкой на рычаг телефона (наверное, не соединяли), и неожиданно для себя толкнул дверь и вошел.
   - Простите, что не к месту... - Он увидел, что начальник гидробазы смотрит на него с удивлением. - Но я хочу знать: это будет последний рейс?