Страница:
Когда я вышел из больницы, моросил дождь – один из тех холодных противных дождей, умеющих просочиться за шиворот и вызвать простуду, когда пройдешь десять кварталов. Больницы всегда оставляют у меня ощущение, что я покрыт невидимым слоем кровожадных микробов и безнадежности, которое не исчезает, пока я не пройдусь быстрым шагом и не подышу воздухом внешнего мира, – поэтому я пошел пешком.
Мне хотелось съесть гамбургер – чизбургер, сочащийся жиром и щедро посыпанный колечками жареного лука, – пусть мои артерии закупорятся, наплевать! Я знал поблизости подходящую забегаловку, где получу то, что мне нужно, и направился туда.
Стоя на перекрестке в ожидании зеленого сигнала светофора, я увидел на другой стороне Веронику. Мои кишки сделали двойное сальто. Я не знал, куда бежать – прочь или прямо к ней.
– Эй, не хочешь купить золотую цепочку?
Рядом со мной стоял высокий негр с открытым портфелем, полным блестящего барахла.
– Нет, спасибо.
Когда я снова взглянул на другую сторону улицы, Вероника преобразилась в другую прелестную нью-йоркскую блондинку. Загорелся зеленый, и мы двинулись друг к другу. Сам того не замечая, я продолжал смотреть на лже-Веронику. Заметив, что я загляделся на нее, она сделала каменное лицо.
Позже, над своим чизбургером, я подумал, каково это – быть одержимым одной мыслью. Каково было Эдварду Дюрану думать о своем сыне, несправедливо обвиненном, посаженном за убийство, изнасилованном и покончившем с собой?
Каково лежать на больничной койке, зная, что умираешь? Твоя душа полна сожалений и воспоминаний, и ты с каждым днем все глубже осознаешь свою вину.
Я положил чизбургер и попросил у продавца стакан воды. Залпом выпив, я попросил второй и тоже выпил.
С пустым стаканом в руке я ощутил, как окружающий мир усиливается. Звуки, запахи, близость людей в помещении. Чья-то божественная рука прибавила громкость. Я знал, что если снова выйду на улицу, то рухну под страшным весом. Вот так же чувствует и Дюран? Ведь ему еще хуже. Даже застыв, окаменев в этот усилившийся момент, я понимал, что это пройдет и я справлюсь. Выпью воды, поглубже вздохну, сменю обстановку... Существует миллион способов исправить положение и пустить все своим чередом. Но что, если вся обстановка пропала и компанию тебе в твоей последней комнате составляют призраки, которых ты сам порождаешь и кормишь ошибками своей жизни?
На задней стене забегаловки, рядом с туалетом, висел телефон. Я позвонил Дюрану и сказал, что напишу книгу так, как он того хочет.
В Нью-Йорке у меня было одно дело, благодаря мисс Лейк и ее ножовке. Мне требовалась новая ручка. Пойти оставалось лишь в одно место – в «Приют авторучек». Я так любил этот магазин, что однажды сводил туда Веронику. Мы долго бродили по залу, восхищаясь тысячами старых и новых ручек. Я купил ей старинную «Эльмо-Монтеграппа». Больше всего ей понравилось название компании: по ее словам, оно напоминало редкую тропическую болезнь.
Когда я зашел на этот раз, один из владельцев расцвел и сказал, что у него для меня сюрприз. Недавно состоялся аукцион Сотбис, где выставлялись предметы, принадлежавшие знаменитым писателям. Он вынес потрепанный черный кожаный футляр и протянул мне. Внутри лежал сливового цвета «паркер-51» с широким пером. Ручку точно такой же модели Вероника распилила пополам. Но ручка, которую я сейчас держал в руках, принадлежала Исааку Башевису Зингеру! Мне стоило труда не пустить слюни. Испытывая легкое головокружение, я спросил, сколько она стоит, прекрасно понимая, что заложу дом, лишь бы завладеть ею.
– Это подарок от вашей знакомой. Той, с которой вы были в прошлый раз. И происхождение ручки не оставляет сомнений. Она точно принадлежала Зингеру.
– Как это случилось? – Я не мог выпустить ее из рук. После всего случившегося от подарка Вероники мне было не по себе, но я не мог расстаться с ручкой.
– Она пришла несколько дней назад и спросила, нет ли у нас номера пятьдесят один горчичного цвета, но вы же знаете, какая это редкость. Мы сказали ей про эту. Она тут же купила и просила оставить ее для вас.
– Она не взяла ее с собой?
– Она была уверена, что вы скоро придете.
– Сколько эта ручка стоила?
– Нам запрещено говорить.
Это был замечательный, величайший подарок, какой я только получал в жизни. Но возмещал ли он весь тот хаос и неприятности, причиненные Вероникой? Я взял ручку, но никогда ею не пользовался. Ею владел мистер Зингер, но подарила ее мне мисс Лейк. Ее чары действовали на меня сильнее, чем чары одного из моих любимых авторов.
Осень пришла как громила, не теряющий времени на всякие шуры-муры вроде милых осенних листопадов или хрустящих морозцем утренников. Она дала лету по морде и уже в середине сентября начала свой дождь со снегом.
Маккейб и Дюран вернулись из своих больниц домой другими людьми. Дюран понимал, что большие часы дюйм за дюймом отсчитывают его жизнь, и как художник, вдохновленный созданием последнего шедевра, бросился собирать подробности жизни своего сына и всего прочего, что могло мне помочь.
Я проводил со стариком целые дни, просматривая результаты его изысканий и обсуждая подробности будущей книги. Его энтузиазм вдохновил и пристыдил меня. Несмотря на здоровье всех клеток своего тела, я потерял столько времени. Общение с Эдвардом Дюраном снова вызвало во мне желание поторопиться.
Ни разу он не пытался подсластить образ сына или поступки, совершенные им за свою короткую жизнь.
– Единственный случай, когда присяжных нужно убеждать, – это когда твои доказательства слабы, или ты знаешь, что твой подзащитный виновен. Слава богу, У нас не тот случай. Невиновность Эдварда не требует искусной подтасовки фактов. – Он закурил одну из своих термоядерных французских сигарет и осторожно снял с языка крошку табака. – Знаете, Сэм, как можно определить, поистине ли женщина прекрасна? Нужно посмотреть на нее утром, когда она просыпается. Без косметики, без прически – такая, как есть. Если она хороша собой, ты это заметишь. То же применимо и здесь. Нужно рассказать об Эдварде правду, и пусть все его увидят.
Услышав его слова, я подумал о Веронике утром. Она любила спать в мужской пижаме. Открыв глаза и увидев тебя, она по-детски потягивалась. Единственными ее словами были: «Иди сюда». Мы обнимались, и, когда наши лица соприкасались, я чувствовал на щеке ее улыбку. Вероника была прекрасна, а в ее руках заключалось чудо.
Когда Дюран рассказал об Эдварде и Паулине, я поймал себя на том, что рассказываю ему о Веронике и том, что произошло между нами. Этого было не избежать.
Он ненадолго задумался, после чего сказал:
– Судя по вашим словам, она похожа на дом с привидениями. Мы все так оптимистичны и тщеславны, когда дело касается романов. Убеждены, что наша любовь способна изгнать призраков. Но призраки забыли про любовь. Любви нет места в их мире. Они знают одно: как сделать тебя несчастным... Вероятно, Вероника любит вас, Сэм. Жаль, что вы не встретились несколькими годами раньше. Тогда вы могли бы спасти ее. Но спасти человека – не то же самое, что любить его, верно?
Врачи сказали, что Маккейб со временем полностью поправится, но когда он вышел из больницы, ему пришлось взять отпуск и провести некоторое время дома, смотря телепередачи и гонконгские видеофильмы о карате. Когда я заходил к нему, он всегда сидел в халате и пижаме, уставившись в экран, и почти не разговаривал со мной. Мы вместе обедали, я готовил или приносил еду из ресторана. Когда я уезжал, хотя бы раз в день приходила Магда Острова и что-нибудь ему приносила.
Он потерял интерес к моей книге и к расследованию того, что произошло с Паулиной и Эдвардом. Когда я говорил об этом, то видел, что отвлекаю его, – он то и дело бросал взгляд на экран.
Я понимал, что так Фрэнни пытается преодолеть травму, нанесенную покушением, но общаться с ним от этого было не легче. Жизнелюбивая часть его натуры пропала, и казалось, он не слишком горюет об утрате.
Однажды после работы в местной библиотеке я подъехал к его дому и с удивлением увидел, что на веранде сидят Маккейб и Дюран. Было не особенно холодно, но на обоих были зимние пальто. Я говорил Дюрану о том, что во Фрэнни стреляли, и, хотя он выразил большую озабоченность, он был настолько слаб физически, что я никак не мог ожидать его визита.
– Эдвард! Что вы тут делаете?
– Фрэнни только что показал мне фильм с Джеки Чаном, который меня очаровал. Я устал сидеть у себя, потихоньку умирая. И вот решил прокатиться.
Я поднялся на веранду и сел на верхней ступеньке. Мимо проехал мотоцикл, и на мгновение его рев заглушил все остальные шумы мира.
Полчаса мы провели, травя байки. Дюран и Маккейб легко сошлись и отдыхали в обществе друг друга. Дюран умел без труда завладеть любой аудиторией. Меня тронуло, что при всей своей слабости он пытается расшевелить Маккейба и пробудить у него интерес к жизни.
– Вы слышали анекдот про Синди Кроуфорд? Человек прожил пять лет на необитаемом острове. От постоянного одиночества он, в конце концов, начал сходить с ума. И вот, он сидит на берегу, рыдает в тоске и вдруг видит: кто-то плывет к берегу. Синди Кроуфорд! Голая! Вот она выбирается на берег, они уставились друг на друга. Любовь с первого взгляда. Они бросаются друг другу в объятия и занимаются любовью, как дикие звери. На берегу, в воде, вися на кокосовых пальмах... И так семь часов подряд. А потом падают в совершенном изнеможении. Тут парень поворачивается к Синди и говорит: «Можно попросить тебя об одолжении?» Она говорит: «Все, что угодно, дорогой. Я сделаю для тебя все!». – «Можешь надеть мою одежду и сказать, что ты Боб?» Синди смотрит на него, как на сумасшедшего, но соглашается. И вот, она надевает его кроссовки, шорты, футболку и бейсбольную кепку, протягивает руку и говорит мужским голосом: «Привет, я Боб!» А парень говорит: «Боб, ты не поверишь, с кем я трахался!»
Мы все рассмеялись, а потом Фрэнни покачал головой:
– Это старая голливудская шутка: все не по-настоящему, если нет зрителей!
– Вот так же и ваш друг с записками, – ответил Дюран.
Сидя с ними в доброжелательном молчании и глядя на проезжавшие машины, я думал о шутке и о том, как она применима к большинству людей, с которыми я общался в последние дни. Паулина списывала свои школьные сочинения чтобы ее считали лучшей ученицей по английскому в классе. Дюрана неотвязно преследовала мысль показать всему миру, каким в действительности был его сын. Вероника столькими способами пыталась заставить меня захотеть ее – в том числе превратилась в одного из моих вымышленных персонажей. А для меня не было ничего важнее, чем точно и правдиво рассказать эту историю множеству не известных мне читателей. Все не по-настоящему, если нет зрителей.
К вечеру стало холодать. Я встал и спросил, не хочет ли кто-нибудь выпить. Фрэнни и Дюран сделали мне заказ. Прежде чем зайти в дом, я остановился и сказал:
– Я искренне рад знакомству с вами обоими. Понимаю, что дела нынче идут паршиво, но, несмотря на это, я счастлив, что знаком с вами.
Пока я в доме готовил напитки, послышался шум подъехавшей машины, и хлопнула дверь. Не обратив внимания, я приготовил коктейли и снова вышел на веранду.
Там на полу столбиком стояли три коробки из «Пицца-Хат». Дюран и Фрэнни с улыбкой смотрели на меня.
– Когда ты успел заказать это, Сэм?
Посмотрев на Фрэнни, я покачал головой:
– Я пиццу не заказывал.
– И я тоже. Я с Эдвардом все время сидел здесь.
Мы посмотрели на Дюрана, но он тоже пожал плечами:
– Это не я.
Маккейб нагнулся к верхней коробке и положил ее себе на колени. Заглянув внутрь, он состроил гримасу:
– Анчоусы! Терпеть не могу. Боже, я этого есть не буду!
Я открыл вторую коробку. Внутри была еще одна с целым косяком этой вонючей рыбы.
Дюран дрожащей рукой открыл последнюю коробку. Я знал, что дело не в страхе. Сколько силы и мужества потребовалось ему, чтобы прийти сюда сегодня, а теперь происходит нечто странное, и на это его уже не хватало.
Старик приподнял крышку, заглянул и закрыл снова.
– Эта с ананасом. И записка: «Привет, ребята! Налетайте».
Я ощутил холод в желудке. Он был здесь, где-то совсем рядом, он видел нас. Он был здесь. Посмотрев вдоль улицы, я никого не увидел. Не он ли это с грохотом пролетел на мотоцикле? Или он был тот худой мужчина за рулем грузовика?
Я схватил еще теплые коробки и со всей силы швырнул на улицу. Во все стороны полетели сыр, томатная паста, кусочки ананаса и анчоусов.
– Черт тебя дери, скотина!
До улицы ничего не долетело, а лужайка перед домом Маккейба запестрела мусорным многоцветьем. Я пнул одну из коробок и стал пинать все, что попадало на глаза. Я все пинал и пинал, и хотя от этого не становилось легче, мне нужно было как-то выпустить пар. Хоть как-то.
Когда на следующий день я вошел в свой кабинет в Коннектикуте, там жужжал факс. В корзину один за другим падали теплые листы. Я взглянул на один. Это была часть уголовного дела Германа Ранфтля. Я собрал все листы и сложил по порядку. Факс пришел от Ивана и содержал все сведения о Германе Ранфтле, Бредли Эрскине, Фрэнсисе Маккейбе и Эдварде Дюране-старшем.
Еще раньше Иван дал мне информацию о Веронике, так что теперь список действующих лиц в моей жизни на данном этапе был завершен. Меня восхищала основательность Ивана. Где он раздобыл все эти сведения, оставалось тайной, но он оказался дотошным, как налоговый инспектор. Многое из собранных материалов было мне уже известно, но поиски Ивана заполнили важные пробелы. Я начал с Ранфтля и Эрскина.
Когда я дочитал, мою голову переполняли грязные подробности жизни двоих негодяев. Бредли Эрскин, убийца, был мерзавцем еще в детстве и с тех пор катился по наклонной плоскости. Ранфтль оказался гораздо умнее и еще чудовищнее. Однажды Маккейб привел мне свой довод в пользу смертной казни:
– Все исследования показывают, что она не остановит преступников, они по-прежнему будут убивать людей, и это, по-видимому, так. Но если отправить в газовую камеру конкретных преступников, они уже больше никого не убьют.
Думая о Ранфтле и Эрскине, я понял, что начальник полиции в чем-то прав.
К моему ужасу, и в биографии Фрэнни нашлось кое-что новое и тревожное. Во время службы во Вьетнаме он дважды проходил курс лечения от наркомании. Демобилизовавшись, он еще дважды прошел этот курс. А вдруг он принимает наркотики и сейчас? Не потому ли он такой худой и бледный? Мне хотелось поговорить с ним об этом, но я понимал, что не должен вмешиваться не в свое дело. Тем более когда он весь день лежит в пижаме, загипнотизированный карате на экране телевизора. Единственное, чем я мог ему помочь, – это составить ему компанию и быть другом – настолько, насколько он этого хочет.
В отличие от остальных биография Эдварда Дюрана читалась, как книга об образцовом скауте. Премии, почетные звания, должность советника при губернаторе... Успех за успехом, но если послушать этого человека, он считает себя неудачником, у которого осталась одна надежда – «спасти» своего сына.
По дорожке пришел почтальон Пит, и я открыл дверь:
– Как дела, Пит?
– Так себе. Вам сегодня немного, Сэм. Один большой конверт. Вот. – Коричневый конверт с моим именем и адресом, написанными незабываемым почерком. Я заметил в левом верхнем углу лишь имя отправителя: Вероника Лейк.
– Из Австрии, да? Мне всегда хотелось съездить в Вену, посмотреть тамошних белых лошадей. Знаете – которые пляшут на задних ногах?
Я вопросительно посмотрел на него.
– Штемпель. Австрийский? – Он указал на конверт у меня в руках.
Какого черта Вероника делает в Австрии?
Почтальон ушел, а я все стоял, глядя на конверт. Я осторожно ощупал его и потряс – как будто бы внутри книга или видеокассета. Последние две видеокассеты, что я смотрел, немало попортили мне крови – первая познакомила меня с карьерой Вероники в порнобизнесе, а вторая задокументировала окончание жизни Дэвида Кадмуса. Я не был уверен, что мне хочется посмотреть и только что полученную. Однако «Вероника в Австрии»... Это слишком меня заинтересовало, и я знал, что посмотреть придется.
Вскрыв конверт, я вытащил видеозапись. Ни наклейки, ни указаний, что там записано, но она была обернута в письмо, написанное от руки изумрудно-зелеными чернилами, которые так любила Вероника.
Сэм,
В венской телефонной книге пятьсот человек с фамилией Байер, но я нашла тех двоих, кого искала. Ты все поймешь, если посмотришь запись. Надеюсь, посмотришь. Это всего лишь эскиз, но он даст тебе представление о том, что я пытаюсь сделать. Пока я его готовила, мне так не хватало тебя, что иногда просто перехватывало дыхание. Но я наделала столько ошибок, что теперь эта разлука – лучшее, что мне осталось.
Надеюсь, твоя книга продвигается. Я храню, как драгоценность, воспоминание о том солнечном утре в Сиэтле, когда ты впервые поделился со мной своим замыслом. Я тогда постоянно повторят про себя: «Он рассказывает мне сюжет своей новой книги. Той, которую еще не начал!»
Спасибо за многие мои сбывшиеся мечты. Спасибо, что посмотришь этот фильм, если найдешь время. Даже если бы мы никогда не встретились, я бы очень гордилась уже тем, что Сэмюэл Байер провел несколько часов, смотря мой фильм. Говорю это от чистого сердца.
Я тут же вставил кассету в видеомагнитофон.
Фильм начинался с гренка. Знакомый шорох намазывания масла на гренок. Черный экран, шорох. Потом мужской голос начал говорить, и, узнав его, прежде чем появилось лицо, я весело заулюлюкал.
– «Сэмюэл Байер – ужасный писатель! Он также был ужасным учеником в школе. Меня удивил успех его заурядных неглубоких триллеров». – Мой (и Паулинин) старый учитель английского мистер Трезвант намазал гренок и, вздохнув, качает головой. Он в купальном халате с узором, напоминающим обои пятидесятых годов. Ворот халата раскрыт у горла, и торчащая из халата тощая шея со стариковскими складками кожи кажется жалкой и отталкивающей. На груди видна стайка родинок, которых учениками мы никогда не видели, так как мистер Трезвант всегда застегивал рубашку до самой верхней пуговицы. Он осторожно откусил гренок. Упало несколько крошек, но он не заметил. Как Вероника заставила этого чопорного брюзгу появиться перед камерой в халате и пижаме? Один из самых сдержанных людей, каких я только видел, здесь он выглядел бродягой во второразрядном мотеле по одиннадцать долларов за ночь, где-нибудь в захолустье.
Он расхаживал, вовсю ворча и жалуясь. Блестящим трюком Вероники было снять его таким образом, что через какое-то время уже не веришь ни единому его слову. Этот старик – просто отвратительная пародия на человека. С какой стати выслушивать его мнение о чем бы то ни было, а тем более верить?
За кадром голос Вероники спрашивает:
– Как же вы не гордитесь, что один из ваших бывших учеников стал всемирно известным писателем?
Трезвант ухмыляется:
– Я не считаю своей заслугой воспитание посредственности. – Он отводит взгляд и снова откусывает гренок. Опять падают крошки. Одна прилипает в уголке рта. Он не замечает. Камера задерживается на нем. Это убийственный трюк, потому что все в этом человеке – его претенциозный тон, несвежий халат и небритая физиономия – дышит именно посредственностью.
Бесстрастный голос Вероники:
– Вы хотели бы услышать, что говорит мистер Байер о вас?
При этом старый педант замирает, разинув рот. Гренок выпадает, глаза прищуриваются. Несомненно, он думал, что только ему она позволит вещать и раздавать пощечины. Нет, Яго.
Но здесь фильм гаснет! Что же, черт возьми, сказал Байер о Трезванте?
Снова появляется картинка. Я в гостиничном номере в Сиэтле натягиваю розовые носки. Когда мы вместе разъезжали по стране, Вероника всегда носила с собой миниатюрную видеокамеру. После первых двух дней я уже не обращал на это внимания, так как камера стала вроде ее третьего глаза – она постоянно что-то снимала.
Натянув носки, я сел и улыбнулся.
– Школа? В школе я лишь усвоил, что мне не нравится. На то школа и есть – она учит, чего следует избегать в последующей жизни. Деление клетки, параболы, полное собрание сочинений Джорджа Бернарда Шоу... всякое такое.
В кадре запряженная лошадьми повозка, катящая по венской Рингсштрассе. Я знал эту прекрасную улицу по одному из моих свадебных путешествий – в данном случае с Кассандриной матерью.
Я случайно упомянул Веронике, что и по отцовской, и по материнской линии родом из Вены. Она это запомнила. И разыскала моего двоюродного дедушку Клауса и его обожаемую толстую женушку Зузи. Они вдохновенно показывали Веронике памятные места семейства Байеров в австрийской столице. Рассказанные ими истории, выбранные ею виды, последовательность перехода от одного к другому – все захватывало.
На колокольне собора Св. Стефана они говорили о Байере, который помог перестроить церковную крышу, когда союзники разбомбили ее в конце Второй мировой войны. За обедом с «тафельшпицем» в отеле «Венгерский король» они рассказывали про нашего дальнего родственника, бывшего любимым портным Густава Малера.
Любые семейные воспоминания – это стая маленьких историй, которые периодически попадают под винт Истории. И семья Байеров не являлась исключением. Хотя номинально я оставался темой ее фильма, Вероника решила нарисовать более широкую, более панорамную картину. Переносясь во времени и пространстве, от удивительного к заурядному, она смогла создать одно из тех гигантских полотен, что изображают целое сражение, или Вавилонскую башню, или один день из жизни большого города.
Когда речь снова зашла обо мне и моей жизни, Вероника на экране интервьюировала людей и показывала события, которые сам я давно забыл. Я то и дело растерянно моргал или громко восклицал: «Верно! Боже, я все это забыл!» Я был совершенно околдован, и не только потому, что мне показывали на экране мою собственную жизнь. Вероника так точно и безошибочно выбрала стиль повествования, что в результате получилась самая исчерпывающая и прелестная биография, о какой только можно мечтать. Это меня опечалило, потому что блестяще высветило одну из сторон личности Вероники Лейк, о которой я не знал и которой мог только восхищаться. Как мне хотелось, чтобы наши отношения сложились иначе! Какое замечательное любовное письмо! Трагедия заключалась в том, что его сочинила женщина, которой почти удалось напугать меня.
Фрэнни наблюдал, как я сную туда-сюда из машины в дом и обратно, нося коробки и сумки, полные таинственной снеди, которой я надеялся вывести его из его тысячелетней спячки.
В хорошем супермаркете в Крейнс-Вью я купил изрядный запас продуктов в надежде, что при одном взгляде на них Фрэнни ощутит прежнее вдохновение и поможет мне в приготовлении нескольких баснословных ужинов.
Когда я в третий раз прошмыгнул туда-сюда, он в своей бело-зеленой пижаме последовал за мной к машине.
– Что все это такое?
– Возрождающий суп.
– Что ты хочешь сказать? – Он сцепил руки за спиной и стоял, съежившись, в помятой пижаме, растрепанный, похожий на питомца известного заведения из «Пролетая над гнездом кукушки».
Я выволок из машины огромную сумку с продуктами.
– Фрэнни, ты заметил, как я надрываюсь, таская эти продукты? Тебе не хочется присоединиться?
Затащив все на кухню, я отодвинул Маккейба, сказав, что он может вернуться, когда все будет готово. Это заняло некоторое время, так как блюда должны были хорошо смотреться и поднять Маккейбу настроение. Я постарался. Когда все было сделано, мне показалось, что мое угощение выглядит чертовски здорово.
За несколько минут до этого зазвонил телефон, но я решил не подходить к телефону. Когда я вышел из кухни, Фрэнни громко смеялся в трубку. Услышав, что кому-то он отвечает не односложно, а полными предложениями, я ощутил радостное волнение. Кто бы это мог так рассмешить его сегодня?
Маккейб в одиночестве говорил по своему мобильному телефону с искренней счастливой улыбкой на лице и сделал мне знак, чтобы я чуть-чуть подождал.
– Он тут, ваш герой, только что вышел из кухни. Готовит что-то таинственное и не дает мне смотреть. Хотите поговорить с ним? – Фрэнни зажал трубку рукой: – Это Вероника.
Мои брови полезли вверх, до самых волос. Я ничего не слышал о ней несколько недель, вот только получил эту видеокассету из Вены. Когда же она вернулась? Почему звонит ему? Он убрал трубку от уха, словно Вероника кричала на него.
– Хорошо, хорошо, Вероника, успокойтесь. Вам не обязательно с ним говорить. Что? Да, ладно. До свиданья. – Он дал отбой и сунул телефон в карман халата. – Эге! Что ты сделал этой девице? Она просто невменяема.
Я старался говорить спокойно:
– Фрэнни, тебе звонила Вероника?
– Конечно, каждый день. Она была так же любезна, как и ты, Сэм, когда я болел. Приходит, готовит, звонит... Она хорошая женщина. Мне жаль, что у вас что-то не сложилось.
– Она приходит сюда и готовит тебе? Почему же ты мне не говорил?
– Потому что она просила не говорить. Это ее право. Я должен его уважать. Кроме того, она была так добра ко мне, что ты не поверишь...
Я протестующе поднял руку:
– Как она узнала, что в тебя стреляли?