Он проспал несколько часов. Когда он проснулся, над землей и морем опустился глубокий мрак. Звезды спрятались. Северное Сияние погасло. Перламутровое Сердце Неба уступило место черной бездне. Вокруг гребня пирамиды кружил и вздыхал слабый ветерок, словно душа женщины прилетела сюда, чтобы оплакать своего мертвого друга. Близость этого невидимого покойника Быстрая Молния очень явственно ощутил именно сейчас, поднявшись на ноги. Это чувство не отталкивало его. Напротив, оно заставило его приблизиться к каменной пирамиде. Под ней лежало нечто, принадлежащее Светлячку. Он тоскливо заскулил над могилой. Вслушиваясь, вглядываясь горящим взором в темноту, с сильно бьющимся сердцем и тревожным волнением крови стоял он, прижавшись плечом к черным камням. И рука Хозяина, холодная и неподвижная, протянулась из-под каменного надгробья и коснулась его души. Двадцать волчьих поколений были сметены без следа, и сейчас здесь стоял только пес белого человека. Почти физически ощущая эту руку, с волнением и трепетом, вызванными столь необычным ощущением, которое подавило в нем любые другие чувства, он снова сел у могилы и послал в черную бездну ночи долгий и протяжный вой. Новые, странные нотки звучали в нем. Дважды повторил он этот вой, прежде чем уйти во мрак, прочь от каменной пирамиды.
И вновь он направился к обледеневшему кораблю. На открытом пространстве ветер кружил низко над самой поверхностью гладких ледяных полей, жестоко жаля Быструю Молнию морозными иглами. Это был ветер, «перекатывающий снег», — ветер, который швырял ему в глаза и ноздри густые заряды мелких, как дробь, мерзлых частиц снега и льда, затрудняя видимость и обоняние. При таком ветре, игриво нагромождающем снежные сугробы и дюны, немыслимо идти по следу и бесполезно охотиться. Но для Быстрой Молнии ветер в эту ночь был сообщником и другом. Инстинкт говорил ему, что сейчас он может без особых опасений приблизиться к кораблю хоть вплотную, ибо инстинкт чувствует опасность лишь в пределах видимости, слышимости или обоняния. А Быстрая Молния, даже подойдя на двадцать шагов к вмерзшей в лед громаде корабля, с трудом сумел различить в окружающей мгле ее более темный силуэт.
Медленно, замирая через каждые несколько шагов, чтобы принюхаться и прислушаться, он обошел вокруг корабля и на противоположной стороне приблизился к «ледяному мосту» — искусственно намороженному откосу, который полого спускался с палубы, соединяя ее с поверхностью застывшего моря. Ноги всех членов команды китобойца, — как людей, так и животных, — передвигались вверх и вниз по этому «мосту»: вверх по его основательно утрамбованной поверхности втаскивали на борт мясо и шкуры убитых медведей и тюленей, вниз сходили охотник и торговец; по нему же они и возвращались. И как бы тщательно и энергично метла ночного ветра ни подметала ледяной мост, она не в состоянии была уничтожить все его запахи. Эти запахи впитывал в себя Быстрая Молния, словно дегустатор, смакуя их медленно, по глоточку. И в его первобытной душе, разрывающейся между инстинктами волка и собаки, постепенно начали происходить странные и загадочные превращения. Ему захотелось подняться. Ему захотелось пойти туда, куда ушла Светлячок. Ему захотелось подняться на самый верх этой искусственно созданной руками человека ледяной тропы, точно так же, как когда-то давно ему хотелось заглянуть внутрь хижины белого человека на краю ледниковой расселины.
Но в то самое время, когда он собрался было продвинуться еще на один шаг вперед, ветер, сонно вздохнув, внезапно утих, тучи над головой развеялись и полная луна, заливая светом всю округу, выкатилась на небосклон так неожиданно, что казалось, будто вспыхнул гигантский яркий светильник. Впереди и рядом с собой Быстрая Молния теперь мог разглядеть то, что резвые забавы шаловливого «перекатывающего снег» ветра до сих пор скрывали от него: огромный темный корпус, причудливое переплетение белых от инея мачт и снастей, призрачные ванты, покрытые прозрачным льдом, и одновременно с этим, — так близко, что удивление заставило замереть их обоих, — нечто живое!
Это «нечто» было человеком. Он стоял всего в двух хороших прыжках от Быстрой Молнии, глядя на него сверху вниз с верхушки «моста»; лицо его белело в лунном свете, глаза не мигая уставились на неожиданного гостя. Это был Бронсон, надсмотрщик за собаками на борту судна, — Бронсон, носивший кличку «белого эскимоса», потому что из своих сорока лет двадцать он провел в Арктике. За долю секунды он распознал в Быстрой Молнии настоящего волка — первого не белого волка, какого он видел когда-либо на льду полярного моря. Благодаря врожденным качествам и богатому опыту в нем выработался инстинкт ученого и охотника. Быстро и плавно, не делая резких движений, он отступил назад; затем повернулся и бегом помчался к — помещению для собак, выстроенному из снега и льда на дальнем конце судна, где содержались на цепи собаки-медвежатники.
Спрыгнув на лед, Быстрая Молния услышал слабое позвякивание мерзлой стали. Запахи и звуки теперь воспринимались им совершенно отчетливо. Он ощущал запах людей и собак. Он слышал возбужденную суматоху среди своры псов, и вместе с этой суматохой — клинк, клинк, клинк — звяканье цепей. Но он не бросился бежать. Он не боялся ни волков, ни собак, но в нем внезапно вспыхнуло жгучее пламя ненависти к существам, звеневшим цепями. В нем очень глубоко сидело врожденное чувство: «обладать и удерживать то, чем обладаешь», — закон стаи, стремление к сотрудничеству, к противоборству, к жутким и страшным дракам за обладание самкой; и в запахе собачьей своры он почуял причину того, что Светлячок его покинула. Его великое одиночество и желание приблизиться к тайне корабля несколько минут тому назад были подавлены яростной ненавистью, кипящей в нем. Он угрюмо отбежал на несколько сот ярдов от корабля. Затем он стал к нему по-волчьи боком и принялся ждать. Он знал, что они придут. Он слышал стук их когтей, когда они выскочили на мерзлый фальшборт, слышал, как они в суматошной спешке скатываются вниз по наклонному мосту изо льда. За исключением этого, они не издавали ни звука, эти охотничьи псы Бронсона. Но за ними звучал голос их хозяина, подбадривающий, поощряющий и побуждающий их к погоне.
Быстрая Молния неслышно, словно тень, повернулся и отбежал еще дальше на лед. Каждый волосок на его загривке стоял торчком. Горло его пересохло и стало шершавым, словно было набито щетиной. Он глухо рычал во время бега, и его смертоносные клыки блестели при свете луны. Он бежал не ради спасения, а чтобы отыскать удобное для себя поле битвы. Ему не нравился скользкий сверкающий лед или плотный, утрамбованный снег. Он остановился, лишь когда почувствовал под ногами его мягкую податливость.
Их было восемь, «медвежатников» Бронсона, спрыгнувших с ледяного моста, — восемь гибких, длинноногих, мордастых эрделей, приученных соблюдать тишину и повисать на ушах зверя без лая и визга. Им потребовалось около дюжины секунд, чтобы взять след Быстрой Молнии и осознать стоявшую перед ними задачу.
На краю снежного тороса Быстрая Молния лежал, распластавшись на животе. Менее двадцати футов отделяло его от несущейся своры, когда он метнулся вперед со скоростью стрелы, выпущенной из лука, нанося удар переднему псу, как он нанес бы удар карибу, сбивая его с ног. С силой стосорокафунтового пушечного ядра он врезался в плечо восьмидесятифунтового эрделя; в тот же миг челюсти его сжались, и лучший боец Бронсона не успел и взвизгнуть, как его затылок хрустнул под натиском первой слепой и бешеной ярости Быстрой Молнии. Некогда юная волчица заставила его драться насмерть с Балу, старым предводителем стаи; так и Светлячок теперь внесла в его сердце жажду терзать и рвать врага. В его представлении о порядке вещей врагом была стая, к которой она вернулась и которая не пускала ее к нему. Он не разделял стаю на отдельных членов, но воспринимал ее в целом, видя в ней посягательницу на его нрава; и в своих попытках потребовать удовлетворения от своры собак, как от единого целого, он был вынужден драться одновременно со всеми, чего никогда еще не случалось в его жизни. Через четверть минуты после первой смерти он очутился в центре яростной, рычащей, кусающейся и царапающейся своры. Вместо того чтобы драться с ним подобно эскимосским собакам или другим волкам, семеро эрделей навалились на него кучей, как они набросились бы на кошку. Соединенными усилиями и общей массой они свалили Быструю Молнию на снег, и благодаря их численности и весу, — поскольку все семь сгрудившихся тел вслепую пытались уничтожить его, мешая друг другу, — Быстрая Молния получил в драке колоссальное преимущество. Его челюсти смыкались на передних лапах, и те с хрустом ломались, словно сухие палки; его острые зубы разили вверх и в стороны, впиваясь в животы врагов; он катался и извивался под плотной массой собак и с каждым движением находил применение для своих клыков. Шум драки доносился до судна. Бронсон, вооруженный тюленьим копьем, бежал к месту побоища. Окно каюты осветилось изнутри от зажженного фонаря. Остальные собаки лаяли и выли на разные голоса, и несколько упряжных маламутов, крепко спавших в своих снежных норах, вскочили, отряхнулись и со всех ног помчались, чтобы принять участие в сражении.
Быстрой Молнии и в голову не приходило, что его личные дела приобрели более или менее важное значение для всего корабля. Он позабыл и о нем, и о людях. Он яростно дрался вслепую под тяжестью целой кучи навалившихся собак. Он ничего не видел, ничего не слышал, кроме хриплого рычания и лязга зубов. Горячие тела давили на него, и он впивался в них клыками. Собаки рвали его бедра, терзали его бока, дважды им даже удалось прокусить ему шею. Покрытый снегом лед был забрызган кровью, и над спинами дерущихся, подобно туману, поднимался легкий пар от разгоряченных тел. Вторая из собак Бронсона вышла из строя навсегда. Все остальные либо хромали, либо носили на себе отметины зубов Быстрой Молнии, — и он впился уже в грудь третьей, когда упряжка маламутов оживленно ворвалась в общую суматоху.
Нормальный маламут обожает драку так же, как ребенок любит игру. Он не нуждается в поощрении или науськивании в любом месте и в любое время. Он будет драться с собственным братом, с лучшим другом или со всеми родственниками. Так что, когда упряжка маламутов налетела на кучу дерущихся собак, характер всего представления круто изменился. Откуда им было знать, что законная жертва лежит в самом низу, под сворой собак? Первый маламут вцепился зубами в шею эрделя; второй присоединился, за ним третий, и через тридцать секунд уже все собаки дрались друг с другом, злобно рыча и катаясь по окровавленному снегу, независимо от пола и породы. Среди этой адской какофонии звуков до Быстрой Молнии смутно донесся голос человека. Голос принадлежал Бронсону: он орал и вопил, размахивая своим копьем. Со стороны корабля бежали другие фигуры, и когда Быстрая Молния выкатился наконец за пределы драки, полдюжины эскимосских бичей словно огнем обожгли кучу мятущихся тел. Конец одного из бичей задел Быструю Молнию по носу, когда он выбирался наружу. Второй развернулся над спиной и обвился вокруг его тела, когда он проскользнул между двумя фигурами и скрылся в ночи. Некоторое время он еще слышал рычание и вой собак, дикие крики людей и свист их бичей. Но когда он прибежал к пирамиде и, обернувшись к морю, улегся на свою старую лежку, буйную суматоху драки уже сменило глубокое безмолвие.
В этом безмолвии Быстрая Молния лежал и ждал; и пока он ждал, кровь капала из его ран на снег и тут же замерзала. Он не был побежден, и неравный бой, который он должен был вести, не вызывал в нем испуга. Но он больше не стремился отомстить существам, живущим на корабле. Мечта его была разрушена. Надежда, побуждавшая его к этому, исчезла. Дважды или трижды он обошел вокруг надгробной пирамиды, обнюхивая старые лежбища и отпечатки лап. Затем он повернул к югу. Множество раз прежде поворачивал он к югу и столько же раз не мог ответить на таинственный зов, доносившийся к нему оттуда. Но в эту ночь инстинкт дикой волчьей стаи больше не удерживал его. Скаген безраздельно царил в его душе, и сквозь беспросветный мрак печали и одиночества ему снова грезились странные видения о ярком солнце и о другом мире. И он медленно побрел к ним. Дважды на протяжении первых двух или трех сотен ярдов он останавливался и оглядывался назад. Затем он решительно повернулся в сторону тундры и уверенно побежал по направлению к ней.
Следующую остановку он сделал там, где Светлячок повернула к судну. То ли случай, то ли тоска по ней привели его к укрытой ложбине, где ветер не совсем замел снегом ее следы.
Он заскулил, обнюхав их. И обернулся, и прислушался, и сердце его затрепетало в последней надежде — надежде зверя, который не рассуждает. Тем не менее он преодолел искушение вернуться. Теперь юг призывал его к себе сильнее, чем все остальное.
Он перебрался через порог ледяного склона и, прежде чем продолжить путь, молча простоял некоторое время, глядя вниз на обширную чашу тундры, где Светлячок оставила свои Следы. И пока он глядел, какое-то живое существо появилось на дальнем ободке этой чаши и остановилось на мгновение, четким силуэтом выделяясь на фоне белесого морозного тумана, окутавшего небо. И Быстрая Молния не шевельнулся, внезапно застыв, как ледяное изваяние, ожидая, пока существо, которое двигалось по его следам, не спустится вниз, в долину, и затем поднимется к нему. Ибо он знал, что это был не песец, не волк и не один из воинственных псов с корабля, — это была Светлячок, его подруга.
Месяц и звезды заливали ее серебристым светом; они зажгли оживленные огоньки в ее глазах и окружили ее стройное прекрасное тело переливающимся золотистым сиянием, когда она медленно приближалась к нему по ледяному склону. Однако, встав рядом с Быстрой Молнией и прижав свой нежный мягкий нос к жесткой взлохмаченной шерсти на его спине, она не выражала этим ни восторга, ни извинений, а была всего лишь нежно и трепетно рада. Умей она говорить, она, возможно, сказала бы ему, что долго-долго спала, и что битва на льду заставила ее проснуться, и теперь она готова идти за ним, куда он пожелает. И в горле Быстрой Молнии неожиданно возник странный и непонятный звук, а еще через несколько мгновений он повернул на юг — прямо на юг.
И Светлячок, теперь уже без раздумий и колебаний, бежала рядом с ним.
Глава 7. Паводок
И действительно, в воздухе разлито нечто более страшное и не менее смертоносное, чем самый коварный яд. Термометр, возможно, и не отмечает опасность, поскольку человек не обязательно умирает при температуре в пятьдесят или шестьдесят градусов ниже нуля, и невероятные феномены арктического холода термометрами не регистрируются. Воздух сух, словно порох, и так неподвижен, что если бы кто-нибудь отважился смочить палец и выставить его наружу, он замерз бы одновременно и равномерно со всех сторон. Вот эта тишина, этот покой и предупреждают всех смертных о страшной угрозе. Слышимость настолько хороша, что ухо не в состоянии правильно оценить расстояние. Мили внезапно сокращаются до нескольких сотен ярдов. Шаги карибу по снежному насту слышны за милю, и на таком же расстоянии — человеческий кашель. Кажется, будто горизонт захлопнулся в обширный «шепчущий свод». На расстоянии пятисот ярдов отчетливо слышен обычный разговор, а ружейный выстрел заставляет вздрогнуть за десяток миль.
Ытутин наступает на исходе долгих пяти месяцев Полярной ночи в необозримых просторах тундры, раскинувшейся к югу от границ Северного Ледовитого океана. Ночь — и в то же время не ночь. Нет ни солнца, ни дневного света. Земля будет еще вращаться несколько миллиардов миль вокруг своей оси, прежде чем небесное светило озарит наконец первыми лучами горизонты замерзших ледяных пустынь. Но зато есть звезды и месяц и разлитое в воздухе мистическое свечение Сердца Неба. При их свете можно даже читать газету.
И все же ни одно человеческое существо не может жить при этом сиянии. Малейшие щелки в дверях-туннелях эскимосских иглу тщательно законопачиваются Внутри куполообразных жилищ из снега и льда горят крохотные светильники из мха и тюленьего жира, и люди едят — если у них есть мясо, — и ждут, и совершают странные жертвоприношения, и возносят молитвы языческим богам, чтобы пропавшие среди снегов благополучно вернулись живыми и здоровыми. Ибо в это время многие пропадают. Ытутин сваливается на людей неожиданно и быстро, как птица Множество охотников оказываются застигнутыми им врасплох Они выкапывают себе норы и ямы в снегу. В открытом море они делают маленькие пещерки из битого льда, затыкают все щели и живьем хоронят себя, чтобы спасти свои легкие. Потому что первыми страдают легкие, и ни один самый опытный охотник не может знать, «затронут» ли он, пока к нему не придет смерть. Таков безболезненный и ужасный укус Ытутина; безболезненный потому, что он неощутим; ужасный потому, что спустя немного времени обрывки отмороженных легких начинают выкашливаться с кровью.
Однако звери и при таком смертельном холоде продолжают жить и передвигаться, ибо природа дала им то, чего нет у человека. Воробей не погибает в самую холодную зимнюю ночь, потому что сердце его делает три удара в то время, как сердце человека — лишь два; и кровь ласточки, парящей в тысячах ярдов над землей, настолько горяча, что в жилах человека подобный жар означал бы смерть. Карибу и мускусный бык, песец и волк, гигантские совы и большие белые зайцы продолжают бродить в поисках добычи или пропитания, не боясь сухого мороза, потому что их легкие защищены дважды. Температура тела полярного песца и волка на шесть градусов выше температуры эскимоса, который боится дышать наружным воздухом, а температура тела совы на два градуса выше температуры песца и волка. В жилах карибу и мускусного быка температура равна ста двум градусам, тогда как в эскимосских иглу она едва достигает девяноста восьми и трех пятых2. А для более крупных существ имеется еще более надежная защита. Их ноздри и наружные дыхательные пути выделяют невероятное количество тепла. Они глубоко и свободно вдыхают мерзлый воздух, неминуемо гибельный для человека, потому что у них воздух прогревается прежде, чем попадет в легкие.
В такой мороз л путешествовали Быстрая Молния, волк, в чьих жилах текла капля крови собаки, и Светлячок, прекрасная юная шотландская овчарка, хозяин которой умер и которая оставила вмерзший в лед корабль с людьми, товарищами хозяина, избрав Быструю Молнию своим супругом. День и ночь — если считать по часам — они брели прямо к центру обширной бесплодной снежной равнины, раскинувшейся между перепаханной древним ледником тундрой Арктического побережья и первыми лесными массивами в сотнях миль к югу. За это время они прошли миль пятьдесят, и в стройном теле овчарки начала накапливаться неодолимая усталость. Временами случалось, что, ложась на снег отдохнуть, она тихонько скулила, тоскуя по кораблю, по теплой подстилке и вкусной еде — по всему тому, что она покинула ради своего дикого спутника, который однажды спас ее от Уопаска, полярного медведя, и потом дрался за нее с целой сворой корабельных собак.
У Быстрой Молнии усталость заменяло все увеличивающееся чувство восторга, растущая гордость и радость от сознания своей роли хозяина и покровителя. Утомление не коснулось его великолепного тела. Позади он не оставил ничего, о чем бы он жалел или тосковал. Он больше не желал мчаться сквозь ночь с волками, возглавляя огромные белые стаи. Сознание того, что он самый могучий из всех волков, больше не наполняло его горделивым трепетом. Он был подобен тому, кто наконец нашел путь избавления от всевозможных бед и неприятностей. Более чем когда-либо юг звал его к себе, к южным землям далеких предков, живших во псарнях, к южным землям Ска гена, которого судьба забросила на север, чтобы даровать ему здесь жизнь среди волков. Не будь Светлячка, он шел бы туда не останавливаясь. Он покрывал бы сотни миль там, где вместе они едва пробегали и пятьдесят. Он бежал бы до тех пор, пока живот не ссохнется с позвоночником и глаза не покраснеют. Но Светлячок, собака белой женщины, случайно попавшая на север, где умер ее хозяин, сдерживала его. Малейшей ее жалобы было достаточно, чтобы Быстрая Молния оборачивался к ней с ответной успокаивающей ноткой в голосе. Ее нежные лапы, непривычные к грубому льду и снегу, вскоре начали кровоточить, и, когда бы они ни останавливались, Быстрая Молния вылизывал их своим красным горячим языком и ласково клал голову на ее золотисто-желтое плечо, как Светлячок сама когда-то частенько клала голову на колени своей хозяйки, которая жила за тысячи миль отсюда. Для колли забыть свою хозяйку было невозможно, как и хозяина, хоть он и был уже мертв. Они являлись составной частью ее жизни. Хозяин ее лежал под пирамидой из холодных серых камней на берегу, и теперь хозяйка — живая, дышащая, ждущая их обоих — звала ее; хозяйка, к которой, как подсказывало овчарке необъяснимое чудо инстинкта, вел ее теперь Быстрая Молния.
Несколько часов назад они покинули пределы развороченной ледником тундры и теперь находились в самом центре обширного пространства среди бескрайней и бесплодной равнины, причудливо освещенной светом небес. Во время бега пар от их учащенного дыхания превращался на жгучем арктическом морозе в прозрачный туман. и этот искрящийся шлейф тянулся за ними подобно призрачному вымпелу за четверть мили. Стадо бегущих карибу оставило бы за собой такой же призрачный след в воздухе на расстоянии, в пять раз большем. А запах их тел распространялся еще дальше. Он повисал в воздухе низко, плотно, отчетливо, долго не исчезая. В дни Ытутина острый запах стада карибу человеческое обоняние способно было ощутить на расстоянии в две мили, тогда как в обычную погоду его невозможно было бы распознать на расстоянии в три или четыре сотни ярдов. И вот этот запах, испарения, поднимающиеся над стадом карибу, неожиданно попали в ноздри Быстрой Молнии и Светлячка.
Быстрая Молния мгновенно остановился и обернулся в направлении запаха. Для Светлячка он мало что значил. Она была голодна. Последний раз она ела мясо зайца, убитого Быстрой Молнией, пятнадцать часов тому назад. Но запах, висевший в воздухе, не воодушевлял ее обещанием пищи. Запах напоминал испарения от коров или лошадей, а она была знакома с теми и другими. Они никогда не ассоциировались в ее сознании с пищей. Но в Быстрой Молнии запах вызвал напряженное и оживленное возбуждение. Он оставил южное направление и повернул к западу. Если в неподвижном воздухе и ощущалось какое-либо легчайшее дуновение, оно доносилось оттуда.
Светлячок последовала за ним, быстро постигнув тот факт, что в запахе таится некая загадка, взволновавшая ее спутника. Карибу находились в полутора милях к западу, за низким гребнем, вздымавшимся посреди снежной равнины. Случись это днем, над верхушкой гребня можно было бы заметить беловатый морозный туман — явление, вызванное испарениями, поднимающимися над телами животных по ту сторону гребня. Вскоре чуткие уши Быстрой Молнии и овчарки уловили специфический звук, доносившийся даже с расстояния в три четверти мили или около того. Стоя неподвижно, они явственно слышали, как карибу рогами разрывают смерзшийся снег в поисках плотного хрустящего зеленого мха-ягеля, а постукивание их копыт раздавалось так отчетливо, словно они находились не далее расстояния ружейного выстрела.
Из-за кажущейся близости Быстрая Молния двигался медленно и с большой осторожностью. Прошло полчаса, прежде чем он ступил на низкую гряду посреди равнины. Он вскарабкался наверх вместе с овчаркой, которая следовала за ним по пятам. На вершине гряды он распластался на животе, и Светлячок, быстро перенимая уроки своего наставника, улеглась рядом с ним. Внизу находились карибу. Их было около пятидесяти или шестидесяти в поле зрения, преимущественно самки и полугодовалые телята. Одно из этих молодых животных паслось как раз под Быстрой Молнией, и тому оставалось лишь прикинуть расстояние между ними, чтобы в следующий миг уже оказаться на своей жертве. Атака была настолько внезапной, что Светлячок осталась неподвижно лежать на животе, парализованная удивлением и неожиданностью. При ярком свете луны и звезд она наблюдала внизу поразительные сцены. Ей приходилось видеть, как Быстрая Молния дрался с Уопаском, полярным медведем, но то была оборонительная борьба. А теперь она впервые увидела его во всем величии его героической доблести и отваги. Она видела, как он вцепился в глотку существа, в три раза превышающего размеры его самого, и как они вместе свалились на снег. Ужас заставил кровь застыть в ее жилах, когда она услыхала внезапный гром сотен копыт: однако большие темные животные почему-то предпочли спасаться бегством, а не стали нападать на Быструю Молнию, как Уопаск в узкой расселине ледяной горы. Рычание Быстрой Молнии доносилось до нее снизу, и она осторожно выглянула из-за гребня. Там, у подножия гряды, Быстрая Молния и полугодовалый теленок катались и извивались в смертельной борьбе на изрытом копытами снегу. Неожиданно в крови у овчарки вспыхнула азартная страсть. В сиянии звезд сверкнули ее молочно-белые зубы. в глазах загорелись странные огоньки, и золотисто-желтое тело колли метнулось вниз со склона. Но она опоздала. Быстрая Молния справился без нее. Теленок карибу был почти мертв. Через несколько секунд борьба прекратилась, и Быстрая Молния поднялся на ноги. Сверкающие глаза прекрасной овчарки глядели на него. В эту минуту, наверное, ее переполняла великая гордость тех, кто провожал своего возлюбленного на смертный бой и встречал его победителем. Несколько мгновений она стояла, прижавшись мягким нежным носом к его плечу. А затем Быстрая Молния одним ударом клыков распорол живот молодого карибу и выпустил на снег его дымящиеся внутренности.
И вновь он направился к обледеневшему кораблю. На открытом пространстве ветер кружил низко над самой поверхностью гладких ледяных полей, жестоко жаля Быструю Молнию морозными иглами. Это был ветер, «перекатывающий снег», — ветер, который швырял ему в глаза и ноздри густые заряды мелких, как дробь, мерзлых частиц снега и льда, затрудняя видимость и обоняние. При таком ветре, игриво нагромождающем снежные сугробы и дюны, немыслимо идти по следу и бесполезно охотиться. Но для Быстрой Молнии ветер в эту ночь был сообщником и другом. Инстинкт говорил ему, что сейчас он может без особых опасений приблизиться к кораблю хоть вплотную, ибо инстинкт чувствует опасность лишь в пределах видимости, слышимости или обоняния. А Быстрая Молния, даже подойдя на двадцать шагов к вмерзшей в лед громаде корабля, с трудом сумел различить в окружающей мгле ее более темный силуэт.
Медленно, замирая через каждые несколько шагов, чтобы принюхаться и прислушаться, он обошел вокруг корабля и на противоположной стороне приблизился к «ледяному мосту» — искусственно намороженному откосу, который полого спускался с палубы, соединяя ее с поверхностью застывшего моря. Ноги всех членов команды китобойца, — как людей, так и животных, — передвигались вверх и вниз по этому «мосту»: вверх по его основательно утрамбованной поверхности втаскивали на борт мясо и шкуры убитых медведей и тюленей, вниз сходили охотник и торговец; по нему же они и возвращались. И как бы тщательно и энергично метла ночного ветра ни подметала ледяной мост, она не в состоянии была уничтожить все его запахи. Эти запахи впитывал в себя Быстрая Молния, словно дегустатор, смакуя их медленно, по глоточку. И в его первобытной душе, разрывающейся между инстинктами волка и собаки, постепенно начали происходить странные и загадочные превращения. Ему захотелось подняться. Ему захотелось пойти туда, куда ушла Светлячок. Ему захотелось подняться на самый верх этой искусственно созданной руками человека ледяной тропы, точно так же, как когда-то давно ему хотелось заглянуть внутрь хижины белого человека на краю ледниковой расселины.
Но в то самое время, когда он собрался было продвинуться еще на один шаг вперед, ветер, сонно вздохнув, внезапно утих, тучи над головой развеялись и полная луна, заливая светом всю округу, выкатилась на небосклон так неожиданно, что казалось, будто вспыхнул гигантский яркий светильник. Впереди и рядом с собой Быстрая Молния теперь мог разглядеть то, что резвые забавы шаловливого «перекатывающего снег» ветра до сих пор скрывали от него: огромный темный корпус, причудливое переплетение белых от инея мачт и снастей, призрачные ванты, покрытые прозрачным льдом, и одновременно с этим, — так близко, что удивление заставило замереть их обоих, — нечто живое!
Это «нечто» было человеком. Он стоял всего в двух хороших прыжках от Быстрой Молнии, глядя на него сверху вниз с верхушки «моста»; лицо его белело в лунном свете, глаза не мигая уставились на неожиданного гостя. Это был Бронсон, надсмотрщик за собаками на борту судна, — Бронсон, носивший кличку «белого эскимоса», потому что из своих сорока лет двадцать он провел в Арктике. За долю секунды он распознал в Быстрой Молнии настоящего волка — первого не белого волка, какого он видел когда-либо на льду полярного моря. Благодаря врожденным качествам и богатому опыту в нем выработался инстинкт ученого и охотника. Быстро и плавно, не делая резких движений, он отступил назад; затем повернулся и бегом помчался к — помещению для собак, выстроенному из снега и льда на дальнем конце судна, где содержались на цепи собаки-медвежатники.
Спрыгнув на лед, Быстрая Молния услышал слабое позвякивание мерзлой стали. Запахи и звуки теперь воспринимались им совершенно отчетливо. Он ощущал запах людей и собак. Он слышал возбужденную суматоху среди своры псов, и вместе с этой суматохой — клинк, клинк, клинк — звяканье цепей. Но он не бросился бежать. Он не боялся ни волков, ни собак, но в нем внезапно вспыхнуло жгучее пламя ненависти к существам, звеневшим цепями. В нем очень глубоко сидело врожденное чувство: «обладать и удерживать то, чем обладаешь», — закон стаи, стремление к сотрудничеству, к противоборству, к жутким и страшным дракам за обладание самкой; и в запахе собачьей своры он почуял причину того, что Светлячок его покинула. Его великое одиночество и желание приблизиться к тайне корабля несколько минут тому назад были подавлены яростной ненавистью, кипящей в нем. Он угрюмо отбежал на несколько сот ярдов от корабля. Затем он стал к нему по-волчьи боком и принялся ждать. Он знал, что они придут. Он слышал стук их когтей, когда они выскочили на мерзлый фальшборт, слышал, как они в суматошной спешке скатываются вниз по наклонному мосту изо льда. За исключением этого, они не издавали ни звука, эти охотничьи псы Бронсона. Но за ними звучал голос их хозяина, подбадривающий, поощряющий и побуждающий их к погоне.
Быстрая Молния неслышно, словно тень, повернулся и отбежал еще дальше на лед. Каждый волосок на его загривке стоял торчком. Горло его пересохло и стало шершавым, словно было набито щетиной. Он глухо рычал во время бега, и его смертоносные клыки блестели при свете луны. Он бежал не ради спасения, а чтобы отыскать удобное для себя поле битвы. Ему не нравился скользкий сверкающий лед или плотный, утрамбованный снег. Он остановился, лишь когда почувствовал под ногами его мягкую податливость.
Их было восемь, «медвежатников» Бронсона, спрыгнувших с ледяного моста, — восемь гибких, длинноногих, мордастых эрделей, приученных соблюдать тишину и повисать на ушах зверя без лая и визга. Им потребовалось около дюжины секунд, чтобы взять след Быстрой Молнии и осознать стоявшую перед ними задачу.
На краю снежного тороса Быстрая Молния лежал, распластавшись на животе. Менее двадцати футов отделяло его от несущейся своры, когда он метнулся вперед со скоростью стрелы, выпущенной из лука, нанося удар переднему псу, как он нанес бы удар карибу, сбивая его с ног. С силой стосорокафунтового пушечного ядра он врезался в плечо восьмидесятифунтового эрделя; в тот же миг челюсти его сжались, и лучший боец Бронсона не успел и взвизгнуть, как его затылок хрустнул под натиском первой слепой и бешеной ярости Быстрой Молнии. Некогда юная волчица заставила его драться насмерть с Балу, старым предводителем стаи; так и Светлячок теперь внесла в его сердце жажду терзать и рвать врага. В его представлении о порядке вещей врагом была стая, к которой она вернулась и которая не пускала ее к нему. Он не разделял стаю на отдельных членов, но воспринимал ее в целом, видя в ней посягательницу на его нрава; и в своих попытках потребовать удовлетворения от своры собак, как от единого целого, он был вынужден драться одновременно со всеми, чего никогда еще не случалось в его жизни. Через четверть минуты после первой смерти он очутился в центре яростной, рычащей, кусающейся и царапающейся своры. Вместо того чтобы драться с ним подобно эскимосским собакам или другим волкам, семеро эрделей навалились на него кучей, как они набросились бы на кошку. Соединенными усилиями и общей массой они свалили Быструю Молнию на снег, и благодаря их численности и весу, — поскольку все семь сгрудившихся тел вслепую пытались уничтожить его, мешая друг другу, — Быстрая Молния получил в драке колоссальное преимущество. Его челюсти смыкались на передних лапах, и те с хрустом ломались, словно сухие палки; его острые зубы разили вверх и в стороны, впиваясь в животы врагов; он катался и извивался под плотной массой собак и с каждым движением находил применение для своих клыков. Шум драки доносился до судна. Бронсон, вооруженный тюленьим копьем, бежал к месту побоища. Окно каюты осветилось изнутри от зажженного фонаря. Остальные собаки лаяли и выли на разные голоса, и несколько упряжных маламутов, крепко спавших в своих снежных норах, вскочили, отряхнулись и со всех ног помчались, чтобы принять участие в сражении.
Быстрой Молнии и в голову не приходило, что его личные дела приобрели более или менее важное значение для всего корабля. Он позабыл и о нем, и о людях. Он яростно дрался вслепую под тяжестью целой кучи навалившихся собак. Он ничего не видел, ничего не слышал, кроме хриплого рычания и лязга зубов. Горячие тела давили на него, и он впивался в них клыками. Собаки рвали его бедра, терзали его бока, дважды им даже удалось прокусить ему шею. Покрытый снегом лед был забрызган кровью, и над спинами дерущихся, подобно туману, поднимался легкий пар от разгоряченных тел. Вторая из собак Бронсона вышла из строя навсегда. Все остальные либо хромали, либо носили на себе отметины зубов Быстрой Молнии, — и он впился уже в грудь третьей, когда упряжка маламутов оживленно ворвалась в общую суматоху.
Нормальный маламут обожает драку так же, как ребенок любит игру. Он не нуждается в поощрении или науськивании в любом месте и в любое время. Он будет драться с собственным братом, с лучшим другом или со всеми родственниками. Так что, когда упряжка маламутов налетела на кучу дерущихся собак, характер всего представления круто изменился. Откуда им было знать, что законная жертва лежит в самом низу, под сворой собак? Первый маламут вцепился зубами в шею эрделя; второй присоединился, за ним третий, и через тридцать секунд уже все собаки дрались друг с другом, злобно рыча и катаясь по окровавленному снегу, независимо от пола и породы. Среди этой адской какофонии звуков до Быстрой Молнии смутно донесся голос человека. Голос принадлежал Бронсону: он орал и вопил, размахивая своим копьем. Со стороны корабля бежали другие фигуры, и когда Быстрая Молния выкатился наконец за пределы драки, полдюжины эскимосских бичей словно огнем обожгли кучу мятущихся тел. Конец одного из бичей задел Быструю Молнию по носу, когда он выбирался наружу. Второй развернулся над спиной и обвился вокруг его тела, когда он проскользнул между двумя фигурами и скрылся в ночи. Некоторое время он еще слышал рычание и вой собак, дикие крики людей и свист их бичей. Но когда он прибежал к пирамиде и, обернувшись к морю, улегся на свою старую лежку, буйную суматоху драки уже сменило глубокое безмолвие.
В этом безмолвии Быстрая Молния лежал и ждал; и пока он ждал, кровь капала из его ран на снег и тут же замерзала. Он не был побежден, и неравный бой, который он должен был вести, не вызывал в нем испуга. Но он больше не стремился отомстить существам, живущим на корабле. Мечта его была разрушена. Надежда, побуждавшая его к этому, исчезла. Дважды или трижды он обошел вокруг надгробной пирамиды, обнюхивая старые лежбища и отпечатки лап. Затем он повернул к югу. Множество раз прежде поворачивал он к югу и столько же раз не мог ответить на таинственный зов, доносившийся к нему оттуда. Но в эту ночь инстинкт дикой волчьей стаи больше не удерживал его. Скаген безраздельно царил в его душе, и сквозь беспросветный мрак печали и одиночества ему снова грезились странные видения о ярком солнце и о другом мире. И он медленно побрел к ним. Дважды на протяжении первых двух или трех сотен ярдов он останавливался и оглядывался назад. Затем он решительно повернулся в сторону тундры и уверенно побежал по направлению к ней.
Следующую остановку он сделал там, где Светлячок повернула к судну. То ли случай, то ли тоска по ней привели его к укрытой ложбине, где ветер не совсем замел снегом ее следы.
Он заскулил, обнюхав их. И обернулся, и прислушался, и сердце его затрепетало в последней надежде — надежде зверя, который не рассуждает. Тем не менее он преодолел искушение вернуться. Теперь юг призывал его к себе сильнее, чем все остальное.
Он перебрался через порог ледяного склона и, прежде чем продолжить путь, молча простоял некоторое время, глядя вниз на обширную чашу тундры, где Светлячок оставила свои Следы. И пока он глядел, какое-то живое существо появилось на дальнем ободке этой чаши и остановилось на мгновение, четким силуэтом выделяясь на фоне белесого морозного тумана, окутавшего небо. И Быстрая Молния не шевельнулся, внезапно застыв, как ледяное изваяние, ожидая, пока существо, которое двигалось по его следам, не спустится вниз, в долину, и затем поднимется к нему. Ибо он знал, что это был не песец, не волк и не один из воинственных псов с корабля, — это была Светлячок, его подруга.
Месяц и звезды заливали ее серебристым светом; они зажгли оживленные огоньки в ее глазах и окружили ее стройное прекрасное тело переливающимся золотистым сиянием, когда она медленно приближалась к нему по ледяному склону. Однако, встав рядом с Быстрой Молнией и прижав свой нежный мягкий нос к жесткой взлохмаченной шерсти на его спине, она не выражала этим ни восторга, ни извинений, а была всего лишь нежно и трепетно рада. Умей она говорить, она, возможно, сказала бы ему, что долго-долго спала, и что битва на льду заставила ее проснуться, и теперь она готова идти за ним, куда он пожелает. И в горле Быстрой Молнии неожиданно возник странный и непонятный звук, а еще через несколько мгновений он повернул на юг — прямо на юг.
И Светлячок, теперь уже без раздумий и колебаний, бежала рядом с ним.
Глава 7. Паводок
I
Наступил Ытутин — время постыдного страха в душах людей, когда самые могучие охотники не высовывают носа из своих иглу, словно в воздухе разлит смертельный яд, и шепотом передают друг другу: «Neswa kuche wuk» — «все три смерзлись вместе», — имея в виду землю, небо и воздух. Они творят глухие заклинания и сжигают на слабом огне коптилки, сделанной из мха и тюленьего жира, пучки человеческих волос, чтобы таким образом спасти жизнь своим родственникам и друзьям, внезапно застигнутым в пути этим зловещим явлением.И действительно, в воздухе разлито нечто более страшное и не менее смертоносное, чем самый коварный яд. Термометр, возможно, и не отмечает опасность, поскольку человек не обязательно умирает при температуре в пятьдесят или шестьдесят градусов ниже нуля, и невероятные феномены арктического холода термометрами не регистрируются. Воздух сух, словно порох, и так неподвижен, что если бы кто-нибудь отважился смочить палец и выставить его наружу, он замерз бы одновременно и равномерно со всех сторон. Вот эта тишина, этот покой и предупреждают всех смертных о страшной угрозе. Слышимость настолько хороша, что ухо не в состоянии правильно оценить расстояние. Мили внезапно сокращаются до нескольких сотен ярдов. Шаги карибу по снежному насту слышны за милю, и на таком же расстоянии — человеческий кашель. Кажется, будто горизонт захлопнулся в обширный «шепчущий свод». На расстоянии пятисот ярдов отчетливо слышен обычный разговор, а ружейный выстрел заставляет вздрогнуть за десяток миль.
Ытутин наступает на исходе долгих пяти месяцев Полярной ночи в необозримых просторах тундры, раскинувшейся к югу от границ Северного Ледовитого океана. Ночь — и в то же время не ночь. Нет ни солнца, ни дневного света. Земля будет еще вращаться несколько миллиардов миль вокруг своей оси, прежде чем небесное светило озарит наконец первыми лучами горизонты замерзших ледяных пустынь. Но зато есть звезды и месяц и разлитое в воздухе мистическое свечение Сердца Неба. При их свете можно даже читать газету.
И все же ни одно человеческое существо не может жить при этом сиянии. Малейшие щелки в дверях-туннелях эскимосских иглу тщательно законопачиваются Внутри куполообразных жилищ из снега и льда горят крохотные светильники из мха и тюленьего жира, и люди едят — если у них есть мясо, — и ждут, и совершают странные жертвоприношения, и возносят молитвы языческим богам, чтобы пропавшие среди снегов благополучно вернулись живыми и здоровыми. Ибо в это время многие пропадают. Ытутин сваливается на людей неожиданно и быстро, как птица Множество охотников оказываются застигнутыми им врасплох Они выкапывают себе норы и ямы в снегу. В открытом море они делают маленькие пещерки из битого льда, затыкают все щели и живьем хоронят себя, чтобы спасти свои легкие. Потому что первыми страдают легкие, и ни один самый опытный охотник не может знать, «затронут» ли он, пока к нему не придет смерть. Таков безболезненный и ужасный укус Ытутина; безболезненный потому, что он неощутим; ужасный потому, что спустя немного времени обрывки отмороженных легких начинают выкашливаться с кровью.
Однако звери и при таком смертельном холоде продолжают жить и передвигаться, ибо природа дала им то, чего нет у человека. Воробей не погибает в самую холодную зимнюю ночь, потому что сердце его делает три удара в то время, как сердце человека — лишь два; и кровь ласточки, парящей в тысячах ярдов над землей, настолько горяча, что в жилах человека подобный жар означал бы смерть. Карибу и мускусный бык, песец и волк, гигантские совы и большие белые зайцы продолжают бродить в поисках добычи или пропитания, не боясь сухого мороза, потому что их легкие защищены дважды. Температура тела полярного песца и волка на шесть градусов выше температуры эскимоса, который боится дышать наружным воздухом, а температура тела совы на два градуса выше температуры песца и волка. В жилах карибу и мускусного быка температура равна ста двум градусам, тогда как в эскимосских иглу она едва достигает девяноста восьми и трех пятых2. А для более крупных существ имеется еще более надежная защита. Их ноздри и наружные дыхательные пути выделяют невероятное количество тепла. Они глубоко и свободно вдыхают мерзлый воздух, неминуемо гибельный для человека, потому что у них воздух прогревается прежде, чем попадет в легкие.
В такой мороз л путешествовали Быстрая Молния, волк, в чьих жилах текла капля крови собаки, и Светлячок, прекрасная юная шотландская овчарка, хозяин которой умер и которая оставила вмерзший в лед корабль с людьми, товарищами хозяина, избрав Быструю Молнию своим супругом. День и ночь — если считать по часам — они брели прямо к центру обширной бесплодной снежной равнины, раскинувшейся между перепаханной древним ледником тундрой Арктического побережья и первыми лесными массивами в сотнях миль к югу. За это время они прошли миль пятьдесят, и в стройном теле овчарки начала накапливаться неодолимая усталость. Временами случалось, что, ложась на снег отдохнуть, она тихонько скулила, тоскуя по кораблю, по теплой подстилке и вкусной еде — по всему тому, что она покинула ради своего дикого спутника, который однажды спас ее от Уопаска, полярного медведя, и потом дрался за нее с целой сворой корабельных собак.
У Быстрой Молнии усталость заменяло все увеличивающееся чувство восторга, растущая гордость и радость от сознания своей роли хозяина и покровителя. Утомление не коснулось его великолепного тела. Позади он не оставил ничего, о чем бы он жалел или тосковал. Он больше не желал мчаться сквозь ночь с волками, возглавляя огромные белые стаи. Сознание того, что он самый могучий из всех волков, больше не наполняло его горделивым трепетом. Он был подобен тому, кто наконец нашел путь избавления от всевозможных бед и неприятностей. Более чем когда-либо юг звал его к себе, к южным землям далеких предков, живших во псарнях, к южным землям Ска гена, которого судьба забросила на север, чтобы даровать ему здесь жизнь среди волков. Не будь Светлячка, он шел бы туда не останавливаясь. Он покрывал бы сотни миль там, где вместе они едва пробегали и пятьдесят. Он бежал бы до тех пор, пока живот не ссохнется с позвоночником и глаза не покраснеют. Но Светлячок, собака белой женщины, случайно попавшая на север, где умер ее хозяин, сдерживала его. Малейшей ее жалобы было достаточно, чтобы Быстрая Молния оборачивался к ней с ответной успокаивающей ноткой в голосе. Ее нежные лапы, непривычные к грубому льду и снегу, вскоре начали кровоточить, и, когда бы они ни останавливались, Быстрая Молния вылизывал их своим красным горячим языком и ласково клал голову на ее золотисто-желтое плечо, как Светлячок сама когда-то частенько клала голову на колени своей хозяйки, которая жила за тысячи миль отсюда. Для колли забыть свою хозяйку было невозможно, как и хозяина, хоть он и был уже мертв. Они являлись составной частью ее жизни. Хозяин ее лежал под пирамидой из холодных серых камней на берегу, и теперь хозяйка — живая, дышащая, ждущая их обоих — звала ее; хозяйка, к которой, как подсказывало овчарке необъяснимое чудо инстинкта, вел ее теперь Быстрая Молния.
Несколько часов назад они покинули пределы развороченной ледником тундры и теперь находились в самом центре обширного пространства среди бескрайней и бесплодной равнины, причудливо освещенной светом небес. Во время бега пар от их учащенного дыхания превращался на жгучем арктическом морозе в прозрачный туман. и этот искрящийся шлейф тянулся за ними подобно призрачному вымпелу за четверть мили. Стадо бегущих карибу оставило бы за собой такой же призрачный след в воздухе на расстоянии, в пять раз большем. А запах их тел распространялся еще дальше. Он повисал в воздухе низко, плотно, отчетливо, долго не исчезая. В дни Ытутина острый запах стада карибу человеческое обоняние способно было ощутить на расстоянии в две мили, тогда как в обычную погоду его невозможно было бы распознать на расстоянии в три или четыре сотни ярдов. И вот этот запах, испарения, поднимающиеся над стадом карибу, неожиданно попали в ноздри Быстрой Молнии и Светлячка.
Быстрая Молния мгновенно остановился и обернулся в направлении запаха. Для Светлячка он мало что значил. Она была голодна. Последний раз она ела мясо зайца, убитого Быстрой Молнией, пятнадцать часов тому назад. Но запах, висевший в воздухе, не воодушевлял ее обещанием пищи. Запах напоминал испарения от коров или лошадей, а она была знакома с теми и другими. Они никогда не ассоциировались в ее сознании с пищей. Но в Быстрой Молнии запах вызвал напряженное и оживленное возбуждение. Он оставил южное направление и повернул к западу. Если в неподвижном воздухе и ощущалось какое-либо легчайшее дуновение, оно доносилось оттуда.
Светлячок последовала за ним, быстро постигнув тот факт, что в запахе таится некая загадка, взволновавшая ее спутника. Карибу находились в полутора милях к западу, за низким гребнем, вздымавшимся посреди снежной равнины. Случись это днем, над верхушкой гребня можно было бы заметить беловатый морозный туман — явление, вызванное испарениями, поднимающимися над телами животных по ту сторону гребня. Вскоре чуткие уши Быстрой Молнии и овчарки уловили специфический звук, доносившийся даже с расстояния в три четверти мили или около того. Стоя неподвижно, они явственно слышали, как карибу рогами разрывают смерзшийся снег в поисках плотного хрустящего зеленого мха-ягеля, а постукивание их копыт раздавалось так отчетливо, словно они находились не далее расстояния ружейного выстрела.
Из-за кажущейся близости Быстрая Молния двигался медленно и с большой осторожностью. Прошло полчаса, прежде чем он ступил на низкую гряду посреди равнины. Он вскарабкался наверх вместе с овчаркой, которая следовала за ним по пятам. На вершине гряды он распластался на животе, и Светлячок, быстро перенимая уроки своего наставника, улеглась рядом с ним. Внизу находились карибу. Их было около пятидесяти или шестидесяти в поле зрения, преимущественно самки и полугодовалые телята. Одно из этих молодых животных паслось как раз под Быстрой Молнией, и тому оставалось лишь прикинуть расстояние между ними, чтобы в следующий миг уже оказаться на своей жертве. Атака была настолько внезапной, что Светлячок осталась неподвижно лежать на животе, парализованная удивлением и неожиданностью. При ярком свете луны и звезд она наблюдала внизу поразительные сцены. Ей приходилось видеть, как Быстрая Молния дрался с Уопаском, полярным медведем, но то была оборонительная борьба. А теперь она впервые увидела его во всем величии его героической доблести и отваги. Она видела, как он вцепился в глотку существа, в три раза превышающего размеры его самого, и как они вместе свалились на снег. Ужас заставил кровь застыть в ее жилах, когда она услыхала внезапный гром сотен копыт: однако большие темные животные почему-то предпочли спасаться бегством, а не стали нападать на Быструю Молнию, как Уопаск в узкой расселине ледяной горы. Рычание Быстрой Молнии доносилось до нее снизу, и она осторожно выглянула из-за гребня. Там, у подножия гряды, Быстрая Молния и полугодовалый теленок катались и извивались в смертельной борьбе на изрытом копытами снегу. Неожиданно в крови у овчарки вспыхнула азартная страсть. В сиянии звезд сверкнули ее молочно-белые зубы. в глазах загорелись странные огоньки, и золотисто-желтое тело колли метнулось вниз со склона. Но она опоздала. Быстрая Молния справился без нее. Теленок карибу был почти мертв. Через несколько секунд борьба прекратилась, и Быстрая Молния поднялся на ноги. Сверкающие глаза прекрасной овчарки глядели на него. В эту минуту, наверное, ее переполняла великая гордость тех, кто провожал своего возлюбленного на смертный бой и встречал его победителем. Несколько мгновений она стояла, прижавшись мягким нежным носом к его плечу. А затем Быстрая Молния одним ударом клыков распорол живот молодого карибу и выпустил на снег его дымящиеся внутренности.