Когда Быстрая Молния стоял у закрытой двери в туннель, дух Скагена пребывал в его теле. Этот дух стремился войти. Спустя двадцать лет он снова жаждал ощутить прикосновения детских ручонок, услышать нежное щебетание, лечь еще раз рядом с маленьким беспомощным существом, предназначенным Высшим Судией быть его Хозяином и Божеством. Но дух этот боролся за свою мечту, будучи узником тела, которое создавалось двадцатью поколениями волков. И тело волка не могло откликнуться на его желания. Быстрая Молния, обремененный наследием прошлого, ощущал могучий прилив неодолимого влечения, по он был бессилен ответить на него. Для него откинуть занавеску из тюленьей шкуры, войти внутрь, как это сделал бы Скаген, означало бы родиться заново. Хоть зов предка-собаки все громче звучал в его душе, волчья кровь и волчьи инстинкты тем не менее являлись ведущей силой его физических движений и поступков. И в то время как что-то внутри него устремлялось туда, в темное пространство ледяной хижины, его крови, костям и мускулам недоставало того чудесного взаимного согласия, которое одно лишь могло изменить его в Скагена, того Скагена, кто двадцать лет тому назад был причиной его рождения среди волков. Так что, хоть душа собаки и влекла его внутрь, волчья плоть удерживала его снаружи.
Он без устали кружил по небольшому пространству вокруг иглу, время от времени возвращаясь ко входу в туннель. Наконец он не выдержал: он уже не мог больше слышать плач ребенка. Но и поддаться мимолетному порыву бросить все и продолжить свои бесцельные странствия он тоже не мог. Удивительно быстро в нем развился инстинкт собственника. Он пришел сюда, в эту ложбину посреди снежной пустоши, наполненную сиянием месяца и звезд, и нашел нечто значительно большее, чем хижина белого человека на краю далекой ледниковой расселины; нечто, удерживавшее его, рассеявшее его одиночество, взбудоражившее его до нервной дрожи. Это «нечто» не было воображаемым образом ребенка в иглу, ибо он никогда не видел ребенка. То был плач, древняя, как мир, мольба, содержавшаяся в нем, нотка беспомощности, горя, голода и нужды. Быстрая Молния не связывал этот звук с каким-либо образом. Он не придавал ему конкретную форму из плоти и крови. В нем таилась загадка, подобно тому, как загадка таилась и в почти человеческих голосах, что слышались в ветре, с которым он состязался наперегонки этой ночью. Но загадка, заключенная внутри иглу, была подобна электромагниту: она притягивала его к себе, вытащив из неведомой дали дикого примитивного бытия, и никак не хотела отпускать.
Бессчетное число раз бесцельно пересекал он узкое пространство Долины. Снег был утоптан следами ног людей и собак, но следы уже не хранили запахов. Человек с первого взгляда заподозрил бы здесь недоброе. Потому что температура внутри иглу с толстыми плотными стенами и с закрытой «дверью» упала до точки замерзания. И ребенок почти умирал от голода.
Быстрая Молния чувствовал, что происходит нечто важное, но не мог постичь сущность происходящего. Подобно тому как за час до встречи с иглу он предвидел возникновение необычных явлений, так и теперь его предчувствия стали еще более четкими и определенными. Он стал более наблюдательным. Он постоянно прислушивался. Он нюхал воздух в сотне различных направлений. Он вынюхивал остывшие следы. Вновь и вновь он возвращался к иглу, скулил и замирал в ожидании. Само иглу в его умственном восприятии было единственным реальным, хоть и не разгаданным до конца фактом. Он находил в его близости растущее удовлетворение. Не раз он бросался на снег рядом с ним, не для того, чтобы отдохнуть, но чтобы ждать — и наблюдать. Это было его иглу, и к тому же он остро ощущал опасность, угрожавшую этой его собственности. Он предвидел ее гибель и разрушение. Он предчувствовал неизбежность того, что должно произойти. И он готов был ко всему: к бегству — или к борьбе.
Наконец бесцельные поиски привели Быструю Молнию на край крутого ледяного откоса, возвышавшегося над замерзшим морем. Что-то подсказывало ему, что помеха должна появиться со стороны моря, и взгляд его недоверчиво и настороженно пронизывал рассеянный лунный и звездный свет. Ветер ему не благоприятствовал: он дул с запада. Дважды Быстрая Молния смутно уловил движение какой-то призрачной тени, которую он различил бы по запаху, если бы ветер дул с востока. Он даже задрожал от усилий, пытаясь распознать это нечто в третий раз. Но оно больше не появлялось, и он потрусил назад, к иглу.
Не прошло и десяти минут, как тень перевалила через ледяную гору, где только что стоял Быстрая Молния, и спустилась в узкую долину. Тень направлялась к иглу. Быстрая Молния увидел ее, когда она находилась от него всего в сотне ярдов, и вскочил, как подброшенный пружиной. Каждая мышца его тела напряглась, словно живая сталь, готовая распрямиться и включиться в действие. Тень приближалась, становясь все белее и белее в рассеянном ночном свете, пока наконец Быстрая Молния не разглядел опущенную вниз и медленно раскачивающуюся из стороны в сторону голову «джентльмена в белом сюртуке» — Уопаска, полярного медведя. На расстоянии в пятьдесят ярдов Уопаск остановился. Его огромная голова раскачивалась, подобно маятнику, и маленькие глазки хищно сверкали. Охота была для него неудачной, и он был голоден. Ему не впервой было навещать иглу. Дважды в этом голодном году он уже отведал человечьего мяса. Он был стар, страшен и беспощаден. Угрюмое рычание, приглушенное, словно отдаленный грохот ломающихся ледяных полей, зарокотало в его широкой груди, когда он увидел Быструю Молнию, стоявшего у стены иглу, которым он намеревался овладеть.
Для любого волка раскатов этого грома в груди Уопаска было бы достаточно, но сегодня ночью что-то новое родилось и окрепло в Душе Быстрой Молнии. Он не бросился бежать. Ответное рычание, злобное и свирепое, вырвалось из его горла. Он предчувствовал нападение. Он ожидал беду, и пришел Уопаск. Отсюда следовало, что Уопаск и был тем таинственным злом, появление которого предсказал ему инстинкт. Его разум не распространялся далеко за пределы этого совпадения. Уопаск был здесь, громадная голова его медленно раскачивалась из стороны в сторону, кровожадный рык доносился из его глотки, глаза сверкали. Быстрая Молния не мог знать, насколько обдуманно и с какими намерениями гигантский белый медведь явился сюда из-за ледяных торосов, но когда Уопаск очутился здесь, он понял, что самый смертельный и опасный из всех его врагов посягает на его собственность — на иглу и на то, что находится там, внутри. И он свирепым рычанием бросил вызов и предупреждение незваному гостю. Злобно оскалившись и обнажив длинные белые клыки, он отступил назад, к завешенному тюленьей шкурой входу в туннель.
Уопаск приближался не спеша. Мерзлый снег хрустел под его могучими лапами, острые кривые когти постукивали, словно кастаньеты, голова все еще раскачивалась из стороны в сторону, как маятник. Монотонные колебания головы Уопаска вселяли страх и ужас в сердца любых живых существ. И Быстрая Молния, впервые испытав это на себе, медленно отступал, прижимаясь все теснее к завесе из тюленьей шкуры. Деревянная защелка освободилась, и занавеска прогнулась внутрь. И тут Быстрая Молния опять услыхал знакомый волнующий звук изнутри иглу, явственно прозвучавший в туннеле. Ребенок снова заплакал. Звук донесся до Уопаска, стоявшего в двадцати шагах отсюда, и на какое-то время огромная голова медведя, казалось, перестала раскачиваться. Рычание в его груди понизилось до злобного рева, и он, словно медленная снежная лавина, двинулся на Быструю Молнию.
Быстрая Молния почувствовал ослабление завесы, и когда Уопаск совершил свой первый бросок, он отскочил назад, так что в значительной мере очутился внутри туннеля. Подобная позиция давала ему немалые преимущества. Массивная голова и плечи Уопаска заполняли весь проход, не оставляя могучему зверю свободного поля действия, и тут Быстрая Молния мгновенно осознал свои возможности. Он прыгнул на Уопаска. Клыки его рвали и полосовали, как ножи. Он распорол исполинскому медведю нос, и громоподобный рёв боли и ярости Уопаска потряс иглу. Но он не мог ничего противопоставить этим ужасным клыкам, кроме упрямого стремления продвигаться вперед, навстречу им. Он не умел драться при помощи одних лишь зубов, как это умел Быстрая Молния; ему необходимы были сильные лапы и тело, а их он не мог использовать в тесном пространстве узкого туннеля. Почти целую минуту подвергался он суровой и кровавой каре. Затем внезапно его могучее тело распрямилось в мощном толчке, и та часть туннеля, в которой он застрял, подалась и рухнула, засыпав его обломками льда и снега. Он сократил вход в иглу на одну треть.
Быстрая Молния чуть не попался во время этого обвала. Он отскочил еще дальше, внутрь туннеля, и Уопаск вторично втиснулся в проход. Так же как в бешеной ярости своей первой смертельной схватки за первенство в стае Быстрая Молния боролся с Балу, так он теперь боролся с полярным медведем. Он разорвал Уопаску морду и нос. Он оторвал захватчику пол-уха. Он прокусил насквозь огромную лапу Уопаска, которую тот протянул, пытаясь его ухватить, в результате чего один из пальцев этой лапы был начисто отделен от сустава. Рев медведя был слышен за полмили. Он снова поднатужился, и стены туннеля поддались на очередные пять футов. Он побеждал, несмотря на то, что пол в проходе был пропитан его собственной кровью. Еще одно усилие, один толчок его мощного тела, и он доберется до самого иглу.
Все еще стоя в туннеле передними лапами, но уже наполовину отступив внутрь ледяной хижины, Быстрая Молния ожидал последней победной атаки Уопаска. Он чувствовал близость конца. Он сознавал, что в таинственном пространстве, открывшемся за его спиной, он не сможет противостоять своему могучему противнику. И все же он не помышлял о бегстве. С головой внутри туннеля, упираясь широко расставленными лапами, он не только защищался от Уопаска — он нападал на него. И перед угрозой его свирепых клыков Уопаск на некоторое время заколебался, громогласно рыча и качая головой. Маленькие глазки его, привыкнув к темноте, заметили, что он почти достиг внутренней двери в иглу. Еще одно усилие — и битва будет закончена, и он будет есть мясо. Тем не менее в течение нескольких мгновений он колебался, зная, что ему придется еще раз столкнуться с неотвратимыми разящими ударами острых клыков Быстрой Молнии.
За эти драгоценные мгновения произошло нечто весьма существенное.
По сверкающему снежному насту равнины мчались три фигуры, закутанные в меха с ног до головы, — Нипа-эскимос, его жена и сын. Во время охоты на тюленей льдина унесла их в открытое море. Теперь они возвращались, и уже на значительном расстоянии услыхали рев Уопаска у своих дверей.
Медведь не слыхал их и не чуял их запаха. Все его помыслы были направлены на одну цель, и он в третий раз протиснулся в то, что оставалось от туннеля. Близость смерти остро и мучительно отражается на звере. И Быстрая Молния знал, что время его пришло. Он сконцентрировал каждый нерв и каждое сухожилие в последнем могучем усилии. Его атака была настолько свирепой, что Уопаск, опустив голову вниз, в течение нескольких секунд не в состоянии был упереться туловищем в бока туннеля. С полминуты было сэкономлено, прежде чем Уопаск всей своей массой навалился на стены. Как и до того, они не устояли перед натиском и рухнули; путь в иглу был открыт. Одновременно с тем, как глыбы льда и снега рассыпались по сторонам, пронзительный человеческий вопль расколол тишину ночи, и в ее неверном сиянии сверкнуло острие гарпуна. Острие вонзилось в плечо Уопаска. Существа в капюшонах орали и вопили, как демоны, и Быстрая Молния выскочил из снежных руин, где он был наполовину погребен в результате последней атаки Уопаска. Прыжок столкнул его лицом к лицу с женщиной — женщиной, ради ребенка которой он отстоял величайшую битву в своей жизни и ради которого готов был умереть. В руках у женщины было длинное копье для охоты на тюленей, и с яростным криком она метнула его в Быструю Молнию. Копье ударило его в бок. Он почувствовал жгучую боль от стального зазубренного острия и бросился бежать. Древко копья некоторое время волочилось за ним; затем он вырвал зазубренную колючку из тела. Уопаск тоже бежал — сломя голову, не разбирая дороги, ища спасения в своих родных ледяных полях.
На гребне склона, откуда он впервые взглянул на узкую полоску долины, Быстрая Молния на мгновение остановился, окровавленный и измученный. Но даже сейчас, когда он с трудом глотал воздух, чтобы отдышаться, странный тихий и жалобный вой вырастал у него в груди. Наконец-то тайна этой ночи сбросила свои покровы и предстала перед ним обнаженной, чтобы он сумел ее постичь. И, постигнув ее, он опять повернул в сторону замерзших бесплодных равнин, и ни дух Скагена, ни необъяснимая радость этой ночи больше не струились в его крови, когда он медленно брел назад, к своей стае белых волков и к убитым оленям Оле Джона.
И когда он возвращался, самой мучительной из всех его ран была рана, нанесенная рукой человека.
Глава 4. Единоборство стай
Он без устали кружил по небольшому пространству вокруг иглу, время от времени возвращаясь ко входу в туннель. Наконец он не выдержал: он уже не мог больше слышать плач ребенка. Но и поддаться мимолетному порыву бросить все и продолжить свои бесцельные странствия он тоже не мог. Удивительно быстро в нем развился инстинкт собственника. Он пришел сюда, в эту ложбину посреди снежной пустоши, наполненную сиянием месяца и звезд, и нашел нечто значительно большее, чем хижина белого человека на краю далекой ледниковой расселины; нечто, удерживавшее его, рассеявшее его одиночество, взбудоражившее его до нервной дрожи. Это «нечто» не было воображаемым образом ребенка в иглу, ибо он никогда не видел ребенка. То был плач, древняя, как мир, мольба, содержавшаяся в нем, нотка беспомощности, горя, голода и нужды. Быстрая Молния не связывал этот звук с каким-либо образом. Он не придавал ему конкретную форму из плоти и крови. В нем таилась загадка, подобно тому, как загадка таилась и в почти человеческих голосах, что слышались в ветре, с которым он состязался наперегонки этой ночью. Но загадка, заключенная внутри иглу, была подобна электромагниту: она притягивала его к себе, вытащив из неведомой дали дикого примитивного бытия, и никак не хотела отпускать.
Бессчетное число раз бесцельно пересекал он узкое пространство Долины. Снег был утоптан следами ног людей и собак, но следы уже не хранили запахов. Человек с первого взгляда заподозрил бы здесь недоброе. Потому что температура внутри иглу с толстыми плотными стенами и с закрытой «дверью» упала до точки замерзания. И ребенок почти умирал от голода.
Быстрая Молния чувствовал, что происходит нечто важное, но не мог постичь сущность происходящего. Подобно тому как за час до встречи с иглу он предвидел возникновение необычных явлений, так и теперь его предчувствия стали еще более четкими и определенными. Он стал более наблюдательным. Он постоянно прислушивался. Он нюхал воздух в сотне различных направлений. Он вынюхивал остывшие следы. Вновь и вновь он возвращался к иглу, скулил и замирал в ожидании. Само иглу в его умственном восприятии было единственным реальным, хоть и не разгаданным до конца фактом. Он находил в его близости растущее удовлетворение. Не раз он бросался на снег рядом с ним, не для того, чтобы отдохнуть, но чтобы ждать — и наблюдать. Это было его иглу, и к тому же он остро ощущал опасность, угрожавшую этой его собственности. Он предвидел ее гибель и разрушение. Он предчувствовал неизбежность того, что должно произойти. И он готов был ко всему: к бегству — или к борьбе.
Наконец бесцельные поиски привели Быструю Молнию на край крутого ледяного откоса, возвышавшегося над замерзшим морем. Что-то подсказывало ему, что помеха должна появиться со стороны моря, и взгляд его недоверчиво и настороженно пронизывал рассеянный лунный и звездный свет. Ветер ему не благоприятствовал: он дул с запада. Дважды Быстрая Молния смутно уловил движение какой-то призрачной тени, которую он различил бы по запаху, если бы ветер дул с востока. Он даже задрожал от усилий, пытаясь распознать это нечто в третий раз. Но оно больше не появлялось, и он потрусил назад, к иглу.
Не прошло и десяти минут, как тень перевалила через ледяную гору, где только что стоял Быстрая Молния, и спустилась в узкую долину. Тень направлялась к иглу. Быстрая Молния увидел ее, когда она находилась от него всего в сотне ярдов, и вскочил, как подброшенный пружиной. Каждая мышца его тела напряглась, словно живая сталь, готовая распрямиться и включиться в действие. Тень приближалась, становясь все белее и белее в рассеянном ночном свете, пока наконец Быстрая Молния не разглядел опущенную вниз и медленно раскачивающуюся из стороны в сторону голову «джентльмена в белом сюртуке» — Уопаска, полярного медведя. На расстоянии в пятьдесят ярдов Уопаск остановился. Его огромная голова раскачивалась, подобно маятнику, и маленькие глазки хищно сверкали. Охота была для него неудачной, и он был голоден. Ему не впервой было навещать иглу. Дважды в этом голодном году он уже отведал человечьего мяса. Он был стар, страшен и беспощаден. Угрюмое рычание, приглушенное, словно отдаленный грохот ломающихся ледяных полей, зарокотало в его широкой груди, когда он увидел Быструю Молнию, стоявшего у стены иглу, которым он намеревался овладеть.
Для любого волка раскатов этого грома в груди Уопаска было бы достаточно, но сегодня ночью что-то новое родилось и окрепло в Душе Быстрой Молнии. Он не бросился бежать. Ответное рычание, злобное и свирепое, вырвалось из его горла. Он предчувствовал нападение. Он ожидал беду, и пришел Уопаск. Отсюда следовало, что Уопаск и был тем таинственным злом, появление которого предсказал ему инстинкт. Его разум не распространялся далеко за пределы этого совпадения. Уопаск был здесь, громадная голова его медленно раскачивалась из стороны в сторону, кровожадный рык доносился из его глотки, глаза сверкали. Быстрая Молния не мог знать, насколько обдуманно и с какими намерениями гигантский белый медведь явился сюда из-за ледяных торосов, но когда Уопаск очутился здесь, он понял, что самый смертельный и опасный из всех его врагов посягает на его собственность — на иглу и на то, что находится там, внутри. И он свирепым рычанием бросил вызов и предупреждение незваному гостю. Злобно оскалившись и обнажив длинные белые клыки, он отступил назад, к завешенному тюленьей шкурой входу в туннель.
Уопаск приближался не спеша. Мерзлый снег хрустел под его могучими лапами, острые кривые когти постукивали, словно кастаньеты, голова все еще раскачивалась из стороны в сторону, как маятник. Монотонные колебания головы Уопаска вселяли страх и ужас в сердца любых живых существ. И Быстрая Молния, впервые испытав это на себе, медленно отступал, прижимаясь все теснее к завесе из тюленьей шкуры. Деревянная защелка освободилась, и занавеска прогнулась внутрь. И тут Быстрая Молния опять услыхал знакомый волнующий звук изнутри иглу, явственно прозвучавший в туннеле. Ребенок снова заплакал. Звук донесся до Уопаска, стоявшего в двадцати шагах отсюда, и на какое-то время огромная голова медведя, казалось, перестала раскачиваться. Рычание в его груди понизилось до злобного рева, и он, словно медленная снежная лавина, двинулся на Быструю Молнию.
Быстрая Молния почувствовал ослабление завесы, и когда Уопаск совершил свой первый бросок, он отскочил назад, так что в значительной мере очутился внутри туннеля. Подобная позиция давала ему немалые преимущества. Массивная голова и плечи Уопаска заполняли весь проход, не оставляя могучему зверю свободного поля действия, и тут Быстрая Молния мгновенно осознал свои возможности. Он прыгнул на Уопаска. Клыки его рвали и полосовали, как ножи. Он распорол исполинскому медведю нос, и громоподобный рёв боли и ярости Уопаска потряс иглу. Но он не мог ничего противопоставить этим ужасным клыкам, кроме упрямого стремления продвигаться вперед, навстречу им. Он не умел драться при помощи одних лишь зубов, как это умел Быстрая Молния; ему необходимы были сильные лапы и тело, а их он не мог использовать в тесном пространстве узкого туннеля. Почти целую минуту подвергался он суровой и кровавой каре. Затем внезапно его могучее тело распрямилось в мощном толчке, и та часть туннеля, в которой он застрял, подалась и рухнула, засыпав его обломками льда и снега. Он сократил вход в иглу на одну треть.
Быстрая Молния чуть не попался во время этого обвала. Он отскочил еще дальше, внутрь туннеля, и Уопаск вторично втиснулся в проход. Так же как в бешеной ярости своей первой смертельной схватки за первенство в стае Быстрая Молния боролся с Балу, так он теперь боролся с полярным медведем. Он разорвал Уопаску морду и нос. Он оторвал захватчику пол-уха. Он прокусил насквозь огромную лапу Уопаска, которую тот протянул, пытаясь его ухватить, в результате чего один из пальцев этой лапы был начисто отделен от сустава. Рев медведя был слышен за полмили. Он снова поднатужился, и стены туннеля поддались на очередные пять футов. Он побеждал, несмотря на то, что пол в проходе был пропитан его собственной кровью. Еще одно усилие, один толчок его мощного тела, и он доберется до самого иглу.
Все еще стоя в туннеле передними лапами, но уже наполовину отступив внутрь ледяной хижины, Быстрая Молния ожидал последней победной атаки Уопаска. Он чувствовал близость конца. Он сознавал, что в таинственном пространстве, открывшемся за его спиной, он не сможет противостоять своему могучему противнику. И все же он не помышлял о бегстве. С головой внутри туннеля, упираясь широко расставленными лапами, он не только защищался от Уопаска — он нападал на него. И перед угрозой его свирепых клыков Уопаск на некоторое время заколебался, громогласно рыча и качая головой. Маленькие глазки его, привыкнув к темноте, заметили, что он почти достиг внутренней двери в иглу. Еще одно усилие — и битва будет закончена, и он будет есть мясо. Тем не менее в течение нескольких мгновений он колебался, зная, что ему придется еще раз столкнуться с неотвратимыми разящими ударами острых клыков Быстрой Молнии.
За эти драгоценные мгновения произошло нечто весьма существенное.
По сверкающему снежному насту равнины мчались три фигуры, закутанные в меха с ног до головы, — Нипа-эскимос, его жена и сын. Во время охоты на тюленей льдина унесла их в открытое море. Теперь они возвращались, и уже на значительном расстоянии услыхали рев Уопаска у своих дверей.
Медведь не слыхал их и не чуял их запаха. Все его помыслы были направлены на одну цель, и он в третий раз протиснулся в то, что оставалось от туннеля. Близость смерти остро и мучительно отражается на звере. И Быстрая Молния знал, что время его пришло. Он сконцентрировал каждый нерв и каждое сухожилие в последнем могучем усилии. Его атака была настолько свирепой, что Уопаск, опустив голову вниз, в течение нескольких секунд не в состоянии был упереться туловищем в бока туннеля. С полминуты было сэкономлено, прежде чем Уопаск всей своей массой навалился на стены. Как и до того, они не устояли перед натиском и рухнули; путь в иглу был открыт. Одновременно с тем, как глыбы льда и снега рассыпались по сторонам, пронзительный человеческий вопль расколол тишину ночи, и в ее неверном сиянии сверкнуло острие гарпуна. Острие вонзилось в плечо Уопаска. Существа в капюшонах орали и вопили, как демоны, и Быстрая Молния выскочил из снежных руин, где он был наполовину погребен в результате последней атаки Уопаска. Прыжок столкнул его лицом к лицу с женщиной — женщиной, ради ребенка которой он отстоял величайшую битву в своей жизни и ради которого готов был умереть. В руках у женщины было длинное копье для охоты на тюленей, и с яростным криком она метнула его в Быструю Молнию. Копье ударило его в бок. Он почувствовал жгучую боль от стального зазубренного острия и бросился бежать. Древко копья некоторое время волочилось за ним; затем он вырвал зазубренную колючку из тела. Уопаск тоже бежал — сломя голову, не разбирая дороги, ища спасения в своих родных ледяных полях.
На гребне склона, откуда он впервые взглянул на узкую полоску долины, Быстрая Молния на мгновение остановился, окровавленный и измученный. Но даже сейчас, когда он с трудом глотал воздух, чтобы отдышаться, странный тихий и жалобный вой вырастал у него в груди. Наконец-то тайна этой ночи сбросила свои покровы и предстала перед ним обнаженной, чтобы он сумел ее постичь. И, постигнув ее, он опять повернул в сторону замерзших бесплодных равнин, и ни дух Скагена, ни необъяснимая радость этой ночи больше не струились в его крови, когда он медленно брел назад, к своей стае белых волков и к убитым оленям Оле Джона.
И когда он возвращался, самой мучительной из всех его ран была рана, нанесенная рукой человека.
Глава 4. Единоборство стай
Один раз в течение каждого семилетнего цикла на поросшую чахлыми кустарниками ивняка тундру Великой Северной Пустыни, которая полого спускается к земной груди в Северный Ледовитый океан, приходит Noot Aku Tao — Великий Голод. Так утверждают эскимосы и живущие южнее индейцы, ссылаясь на всех своих богов, злых духов и на врожденное суеверие. Один раз в семь лет на кроликов — источник и основу существования на севере как для животных, так и для людей — нападает мор, который губит их миллионами; а с исчезновением кроликов рыси голодают и начинают пожирать собственное потомство; редеет численность ласок, куниц и норок, пустеют ловушки у трапперов, и неудачи преследуют охотников на их промысловой тропе. Там, где прежде эскимосы добывали себе пропитание, бесследно исчезают огромные стада карибу. Мускусные быки растворяются в непостижимой загадке Полярной Ночи. Белых медведей становится меньше, и даже маленькие белые лисички-песцы — многочисленные, как воробьи, когда кролики имеются в изобилии, — исчезают, словно попав в огромную ловчую сеть, которая сметает все подчистую на бескрайних просторах бесплодных равнин. Великий Голод всегда приходит во время Долгой Ночи. И тогда Голодная Смерть становится охотником, триумфально шествующим по земле.
Нынешний год был Седьмым. Стояла середина Долгой Ночи. Прошел месяц с тех пор, как стада карибу откочевали все дальше и дальше на юг и на запад. Сильные бури скрыли их уход, и волки, чьи миграционные инстинкты были менее острыми и чуткими, утратили след, который привел бы их в страну изобилия, к далеким берегам Большого Медвежьего озера. На пустынных равнинах они дрались, голодали и умирали, ибо закон выживания наиболее приспособленных распространялся на всей территории от берегов озера Киуотин до залива Франклина, — и рука об руку с ним среди всех существ, питающихся мясом и кровью, шествовал каннибализм. Быстрая Молния, до недавних пор предводитель могучей стаи белых полярных волков, сам превратился в тощую, голодную, Дикую тень, занятую постоянными поисками пищи. С той ночи, три недели тому назад, когда он привел своих волков на убийство стада домашних оленей Оле Джона, голод крепко прижал его, и оба приятеля — он и Мистик — поддерживали теперь искорку жизни в своих телах тем, что выкапывали из-под снега и поедали мерзлый зеленый мох. Мистик, серый лесной волк, который присоединился к белой стае далеко отсюда, на южной окраине бесплодной арктической пустыни, завязал дружбу с Быстрой Молнией, отдаленным на двадцать лет от своего предка, Скагена, огромного пса из породы догов.
Вот эта капля собачьей крови в его жилах и заставляла Быструю Молнию в страшные дни голода и смерти держаться вблизи побережья, рядом с дикими эскимосскими поселениями, разбросанными вдоль залива Коронации. Его стая, сто пятьдесят некогда сильных зверей, пришедшая из далекого кустарникового леса, распалась и исчезла. Оставшиеся в живых по одному, по двое разбрелись на все четыре стороны. Разрушенная голодом, рассеянная насущной необходимостью, белая орда больше не мчалась под яркими звездами, «гонимая дьяволами», с Быстрой Молнией, самым крупным из всех полярных волков, во главе. Над пустынной равниной больше не разносился охотничий клич, потому что если волку и удавалось найти добычу, то он убивал ее втихомолку, оставляя все мясо себе и ревностно охраняя его до последней косточки.
За целую неделю ни Быстрая Молния, ни большой лесной волк не сумели поймать ничего, что могло бы утолить голод. Последние три дня они раскапывали снег в укромных местах и поддерживали жизнь жестким кудрявым зеленым мхом, которым питаются карибу. И никогда они еще не охотились так усердно, как в эту неделю. Они обследовали границы пустынных равнин, побережье и окраины ледяных нолей. Несколько раз они натыкались на песцов, но маленькие белые лисички, словно блуждающие огоньки, легко терялись в хаосе ночи. Однажды Быстрая Молния напал на след тюленя, но эта незнакомая добыча ускользнула прежде, чем он успел найти, за что ее ухватить. Дважды видели больших белых медведей, слишком могучих, чтобы можно было даже помыслить о нападении. И за все время ни разу ни одного зайца там, где их должны были быть тысячи! Наконец их постигло последнее и наиболее крупное разочарование. В самый разгар бури они напали на след мускусных овцебыков и в течение всей этой снежной круговерти преследовали их, пока на далекой пустынной равнине следы их безнадежно не замело налетевшим бураном.
И вот теперь они лежали, распластавшись на узком ледниковом выступе высокой скалы, наблюдая за явлением, которое уже дважды возникало прямо перед ними в призрачном белом сиянии ночи. В течение четверти часа они не двигались, притаившись, словно замороженные насмерть. Ни одно случайное движение не выдавало их, пи один мускул не дрогнул. В пятнадцати футах скалистая стена поворачивала к морю, и они дважды наблюдали, как большая белая тень взлетала оттуда и снова возвращалась назад. И в третий раз их покрасневшие глаза заметили, как тень взлетела опять, на мгновение появилась в их поле зрения и исчезла.
Вопину, сова, не видела их. Она тоже голодала. С исчезновением больших белых зайцев пропала пища, и настал час, когда ее душа убийцы все более склонялась к каннибализму. Среди своих сородичей она была настоящим чудовищем. Крылья ее в размахе достигали пяти футов. Когти ее были подобны кинжалам и достаточно велики, чтобы выпотрошить волка, если бы для этого хватило сил. Ее могучий клюв способен был раздробить череп лисицы. И она тоже вела наблюдение. Но ее глаза, пылавшие огнем голодного бешенства, не останавливались на выступе, где лежали Быстрая Молния и Мистик. Сова пытливо вглядывалась в искрящийся звездным светом мрак Полярной Ночи. Она знала, что вскоре опять увидит то, что возникало там, впереди, и вновь исчезало Трижды это появлялось, и трижды она вылетала, но все никак не могла выбрать подходящий момент для стремительного броска. Смертельно опасная в своей предусмотрительной осторожности, Вопину выжидала. И на четвертый раз она приготовилась нанести удар.
Над крутым склоном скалистого обрыва в поисках дичи кружила в бесшумном полете чужая сова, с каждым разом приближаясь все ближе и ближе. В душе Вопину не было инстинкта страха. Всю свою жизнь она полагалась на собственную мощь. Ни одна сова до сих пор не побеждала ее в бою. Вопину либо прогоняла, либо убивала каждого незваного претендента на ее охотничью территорию и благодаря превосходству в силе и ощущению безнаказанности стала беззастенчивой грабительницей и задирой. Во время прошлого сезона, высиживая птенцов, она в припадке ярости уничтожила весь свой выводок, и теперь голод сделал ее еще более страшной и жестокой. Она выжидала не для того, чтобы определить размеры и степень отваги своей жертвы, но чтобы выбрать момент для более удобного нанесения удара. Она не принимала во внимание то, что Низпак, чужая сова, ни на йоту не уступала ей по величине; она не знала, что два дня тому назад Низпак убила полувзрослую лисицу и, стало быть, обладала большим запасом сил, и что в своих собственных охотничьих угодьях Низпак слыла еще более свирепым и кровожадным пиратом, чем она.
На четвертый раз, когда Низпак, выискивая горящими глазами добычу, бесшумно выплыла из-за скалы, Вопину метнулась вниз из своей засады наподобие большого белого ядра. Она не разила когтями или клювом, но, атаковав сверху и сбоку, умышленно ударила соперницу плечом. Это был сильный и хорошо направленный удар, и Низпак потеряла равновесие в полете, напоминая в воздухе споткнувшегося человека, который пытается удержаться на ногах. Вопину вторично нанесла удар, и две старые разбойницы с громким шумом чудовищных крыльев шлепнулись на мерзлый снег у подножия скалы. Преимущество Вопину было велико, и ее нападение очень скоро завершилось бы убийством соперницы, будь та обычной совой. Гигантские крылья словно дубиной колотили ошеломленную Низпак. С резким гортанным клекотом ярости и торжества Вопину вонзила когти в покрытую перьями грудь чужой совы, а мощным клювом изо всех сил долбила ее череп, стараясь пробить в нем дыру. Но Низпак была разбойницей, закаленной в борьбе. Свободным крылом она стала защищаться и наносить ответные удары. Никогда еще за всю свою кровавую жизнь не ощущала Вопину такой мощной силы, как от крыла своей противницы. Удары эти превзошли ее собственные, сшибли ее в сторону и заставили прекратить смертельную долбежку черепа Низпак. Но когти Вопину впивались все глубже. Они проникали сквозь перья, кожу, мышцы и кости и, однажды проникнув, сжимались и держали крепко, хотя Низпак и удалось в один из удобных моментов перевернуть врага на спину. Теперь уже клюв Низпак молотил череп соперницы. Он бил Вопину по голове, словно острым стальным долотом. Он выдолбил ей глаза и сквозь отверстия в черепе проник глубоко в мозг. Задолго до того как Низпак прекратила свою смертоносную работу, Вопину была мертва, и теперь — дергая, толкая и изворачиваясь — Низпак пыталась освободиться от вцепившихся ей в грудь когтей мертвой птицы.
По мере того как битва становилась все яростнее, Быстрая Молния и Мистик медленно и бесшумно подползали поближе. Они очутились в полусотне футов от обеих птиц, когда Низпак наконец удалось избавиться от цепкой хватки когтей мертвой Вопину. И «тогда их серые тела, быстрые, словно тени, метнулись в прыжке сквозь ночную мглу. Низпак заметила их и, хлопая крыльями, попыталась взлететь. Но глубокие раны в груди ослабили ее, и она поднималась медленно и с трудом. Она была всего в шести футах от земли, когда Быстрая Молния совершил могучий прыжок и его челюсти сомкнулись в плотном оперении птицы. В следующую секунду Низпак рухнула на землю, и острые зубы Быстрой Молнии сверкнули, освобождаясь от перьев. С коротким рычанием он метнулся к голове гигантской совы; хруст костей, и Низпак была мертва.
Мистик уже рвал жесткое мясо старой Вопину, и прежде чем крылья Низпак перестали трепетать, Быстрая Молния приступил к трапезе. Оба жадно принялись срывать перья с туловища своих жертв, — а Вопину и Низпак, несмотря на свирепость и силу, на девяносто процентов состояли из перьев. В каждой было, пожалуй, не более трех или четырех фунтов мяса и костей. И мясо было жестким от множества хрящей, сухожилий и связок. Но Быстрой Молнии и Мистику оно показалось слаще печени карибу в дни изобилия, и они проглотили его до последнего кусочка, завершив трапезу совиными головами, что явилось финальным триумфом их жевательных мышц.
Как еда и питье возвращают жизнь и надежду умирающему с голоду человеку, так и эта пища влила новые силы и бодрость в тела Быстрой Молнии и Мистика. Они попросту рассудили, — если способность рассуждать вообще присуща волкам, — что голодная пора миновала. Они нашли наконец мясо и съели его, а завтрашний день их не тревожил. Горячая кровь вновь энергично заструилась в их жилах, и их первым побуждением было увеличить достигнутые успехи, ибо их аппетит был лишь в малой степени успокоен, но вовсе не удовлетворен. Много раз большой лесной волк пытался склонить Быструю Молнию отправиться на юг, к пустынным просторам тундры, так как в том направлении — Мистик знал — расположены благословенные леса и полные дичи болота, которые он так опрометчиво покинул, связавшись с белой стаей. Теперь он смело и решительно повернул к югу, а Быстрая Молния, приободренный мясом, находившимся у него в желудке, и вдохновленный на новые и более захватывающие приключения, чем битва с совами, не протестовал.
Нынешний год был Седьмым. Стояла середина Долгой Ночи. Прошел месяц с тех пор, как стада карибу откочевали все дальше и дальше на юг и на запад. Сильные бури скрыли их уход, и волки, чьи миграционные инстинкты были менее острыми и чуткими, утратили след, который привел бы их в страну изобилия, к далеким берегам Большого Медвежьего озера. На пустынных равнинах они дрались, голодали и умирали, ибо закон выживания наиболее приспособленных распространялся на всей территории от берегов озера Киуотин до залива Франклина, — и рука об руку с ним среди всех существ, питающихся мясом и кровью, шествовал каннибализм. Быстрая Молния, до недавних пор предводитель могучей стаи белых полярных волков, сам превратился в тощую, голодную, Дикую тень, занятую постоянными поисками пищи. С той ночи, три недели тому назад, когда он привел своих волков на убийство стада домашних оленей Оле Джона, голод крепко прижал его, и оба приятеля — он и Мистик — поддерживали теперь искорку жизни в своих телах тем, что выкапывали из-под снега и поедали мерзлый зеленый мох. Мистик, серый лесной волк, который присоединился к белой стае далеко отсюда, на южной окраине бесплодной арктической пустыни, завязал дружбу с Быстрой Молнией, отдаленным на двадцать лет от своего предка, Скагена, огромного пса из породы догов.
Вот эта капля собачьей крови в его жилах и заставляла Быструю Молнию в страшные дни голода и смерти держаться вблизи побережья, рядом с дикими эскимосскими поселениями, разбросанными вдоль залива Коронации. Его стая, сто пятьдесят некогда сильных зверей, пришедшая из далекого кустарникового леса, распалась и исчезла. Оставшиеся в живых по одному, по двое разбрелись на все четыре стороны. Разрушенная голодом, рассеянная насущной необходимостью, белая орда больше не мчалась под яркими звездами, «гонимая дьяволами», с Быстрой Молнией, самым крупным из всех полярных волков, во главе. Над пустынной равниной больше не разносился охотничий клич, потому что если волку и удавалось найти добычу, то он убивал ее втихомолку, оставляя все мясо себе и ревностно охраняя его до последней косточки.
За целую неделю ни Быстрая Молния, ни большой лесной волк не сумели поймать ничего, что могло бы утолить голод. Последние три дня они раскапывали снег в укромных местах и поддерживали жизнь жестким кудрявым зеленым мхом, которым питаются карибу. И никогда они еще не охотились так усердно, как в эту неделю. Они обследовали границы пустынных равнин, побережье и окраины ледяных нолей. Несколько раз они натыкались на песцов, но маленькие белые лисички, словно блуждающие огоньки, легко терялись в хаосе ночи. Однажды Быстрая Молния напал на след тюленя, но эта незнакомая добыча ускользнула прежде, чем он успел найти, за что ее ухватить. Дважды видели больших белых медведей, слишком могучих, чтобы можно было даже помыслить о нападении. И за все время ни разу ни одного зайца там, где их должны были быть тысячи! Наконец их постигло последнее и наиболее крупное разочарование. В самый разгар бури они напали на след мускусных овцебыков и в течение всей этой снежной круговерти преследовали их, пока на далекой пустынной равнине следы их безнадежно не замело налетевшим бураном.
И вот теперь они лежали, распластавшись на узком ледниковом выступе высокой скалы, наблюдая за явлением, которое уже дважды возникало прямо перед ними в призрачном белом сиянии ночи. В течение четверти часа они не двигались, притаившись, словно замороженные насмерть. Ни одно случайное движение не выдавало их, пи один мускул не дрогнул. В пятнадцати футах скалистая стена поворачивала к морю, и они дважды наблюдали, как большая белая тень взлетала оттуда и снова возвращалась назад. И в третий раз их покрасневшие глаза заметили, как тень взлетела опять, на мгновение появилась в их поле зрения и исчезла.
Вопину, сова, не видела их. Она тоже голодала. С исчезновением больших белых зайцев пропала пища, и настал час, когда ее душа убийцы все более склонялась к каннибализму. Среди своих сородичей она была настоящим чудовищем. Крылья ее в размахе достигали пяти футов. Когти ее были подобны кинжалам и достаточно велики, чтобы выпотрошить волка, если бы для этого хватило сил. Ее могучий клюв способен был раздробить череп лисицы. И она тоже вела наблюдение. Но ее глаза, пылавшие огнем голодного бешенства, не останавливались на выступе, где лежали Быстрая Молния и Мистик. Сова пытливо вглядывалась в искрящийся звездным светом мрак Полярной Ночи. Она знала, что вскоре опять увидит то, что возникало там, впереди, и вновь исчезало Трижды это появлялось, и трижды она вылетала, но все никак не могла выбрать подходящий момент для стремительного броска. Смертельно опасная в своей предусмотрительной осторожности, Вопину выжидала. И на четвертый раз она приготовилась нанести удар.
Над крутым склоном скалистого обрыва в поисках дичи кружила в бесшумном полете чужая сова, с каждым разом приближаясь все ближе и ближе. В душе Вопину не было инстинкта страха. Всю свою жизнь она полагалась на собственную мощь. Ни одна сова до сих пор не побеждала ее в бою. Вопину либо прогоняла, либо убивала каждого незваного претендента на ее охотничью территорию и благодаря превосходству в силе и ощущению безнаказанности стала беззастенчивой грабительницей и задирой. Во время прошлого сезона, высиживая птенцов, она в припадке ярости уничтожила весь свой выводок, и теперь голод сделал ее еще более страшной и жестокой. Она выжидала не для того, чтобы определить размеры и степень отваги своей жертвы, но чтобы выбрать момент для более удобного нанесения удара. Она не принимала во внимание то, что Низпак, чужая сова, ни на йоту не уступала ей по величине; она не знала, что два дня тому назад Низпак убила полувзрослую лисицу и, стало быть, обладала большим запасом сил, и что в своих собственных охотничьих угодьях Низпак слыла еще более свирепым и кровожадным пиратом, чем она.
На четвертый раз, когда Низпак, выискивая горящими глазами добычу, бесшумно выплыла из-за скалы, Вопину метнулась вниз из своей засады наподобие большого белого ядра. Она не разила когтями или клювом, но, атаковав сверху и сбоку, умышленно ударила соперницу плечом. Это был сильный и хорошо направленный удар, и Низпак потеряла равновесие в полете, напоминая в воздухе споткнувшегося человека, который пытается удержаться на ногах. Вопину вторично нанесла удар, и две старые разбойницы с громким шумом чудовищных крыльев шлепнулись на мерзлый снег у подножия скалы. Преимущество Вопину было велико, и ее нападение очень скоро завершилось бы убийством соперницы, будь та обычной совой. Гигантские крылья словно дубиной колотили ошеломленную Низпак. С резким гортанным клекотом ярости и торжества Вопину вонзила когти в покрытую перьями грудь чужой совы, а мощным клювом изо всех сил долбила ее череп, стараясь пробить в нем дыру. Но Низпак была разбойницей, закаленной в борьбе. Свободным крылом она стала защищаться и наносить ответные удары. Никогда еще за всю свою кровавую жизнь не ощущала Вопину такой мощной силы, как от крыла своей противницы. Удары эти превзошли ее собственные, сшибли ее в сторону и заставили прекратить смертельную долбежку черепа Низпак. Но когти Вопину впивались все глубже. Они проникали сквозь перья, кожу, мышцы и кости и, однажды проникнув, сжимались и держали крепко, хотя Низпак и удалось в один из удобных моментов перевернуть врага на спину. Теперь уже клюв Низпак молотил череп соперницы. Он бил Вопину по голове, словно острым стальным долотом. Он выдолбил ей глаза и сквозь отверстия в черепе проник глубоко в мозг. Задолго до того как Низпак прекратила свою смертоносную работу, Вопину была мертва, и теперь — дергая, толкая и изворачиваясь — Низпак пыталась освободиться от вцепившихся ей в грудь когтей мертвой птицы.
По мере того как битва становилась все яростнее, Быстрая Молния и Мистик медленно и бесшумно подползали поближе. Они очутились в полусотне футов от обеих птиц, когда Низпак наконец удалось избавиться от цепкой хватки когтей мертвой Вопину. И «тогда их серые тела, быстрые, словно тени, метнулись в прыжке сквозь ночную мглу. Низпак заметила их и, хлопая крыльями, попыталась взлететь. Но глубокие раны в груди ослабили ее, и она поднималась медленно и с трудом. Она была всего в шести футах от земли, когда Быстрая Молния совершил могучий прыжок и его челюсти сомкнулись в плотном оперении птицы. В следующую секунду Низпак рухнула на землю, и острые зубы Быстрой Молнии сверкнули, освобождаясь от перьев. С коротким рычанием он метнулся к голове гигантской совы; хруст костей, и Низпак была мертва.
Мистик уже рвал жесткое мясо старой Вопину, и прежде чем крылья Низпак перестали трепетать, Быстрая Молния приступил к трапезе. Оба жадно принялись срывать перья с туловища своих жертв, — а Вопину и Низпак, несмотря на свирепость и силу, на девяносто процентов состояли из перьев. В каждой было, пожалуй, не более трех или четырех фунтов мяса и костей. И мясо было жестким от множества хрящей, сухожилий и связок. Но Быстрой Молнии и Мистику оно показалось слаще печени карибу в дни изобилия, и они проглотили его до последнего кусочка, завершив трапезу совиными головами, что явилось финальным триумфом их жевательных мышц.
Как еда и питье возвращают жизнь и надежду умирающему с голоду человеку, так и эта пища влила новые силы и бодрость в тела Быстрой Молнии и Мистика. Они попросту рассудили, — если способность рассуждать вообще присуща волкам, — что голодная пора миновала. Они нашли наконец мясо и съели его, а завтрашний день их не тревожил. Горячая кровь вновь энергично заструилась в их жилах, и их первым побуждением было увеличить достигнутые успехи, ибо их аппетит был лишь в малой степени успокоен, но вовсе не удовлетворен. Много раз большой лесной волк пытался склонить Быструю Молнию отправиться на юг, к пустынным просторам тундры, так как в том направлении — Мистик знал — расположены благословенные леса и полные дичи болота, которые он так опрометчиво покинул, связавшись с белой стаей. Теперь он смело и решительно повернул к югу, а Быстрая Молния, приободренный мясом, находившимся у него в желудке, и вдохновленный на новые и более захватывающие приключения, чем битва с совами, не протестовал.