Страница:
Пьеро подбежал к сундуку, стоящему у бревенчатой стены, и через секунду вручил Филиппу длинный белый шелковый шарф. Филипп еще раз вдохнул сладкое, слабое благоухание гиацинта и с внезапным подавленным криком закрыл лицо мягкой тканью. В это мгновение ему казалось, что она сама подле него, и жестокая правда открылась ему — та правда, с которой он так неистово боролся в течение нескольких часов своего пребывания на озере Бен. И сознание того, что он подчинился велению рассудка и покинул озеро Бен, отрекся от самого дорогого, что было у него в жизни, и заставило его испустить второй, болезненный, глухой крик.
Когда он отнял шарф от лица, оно было бледно, как полотно. Пьеро смотрел на него во все глаза.
— Я вспомнил родину и дом, — хрипло произнес Филипп. — Порой я тоже чувствую себя очень одиноким. Там, у меня на родине, есть девушка… Она носит такой же шарф, и так же пахнет…
— Я понимаю, — мягко сказал Пьеро. — Я чувствовал себя точно так же, когда расстался с Иолой.
Он положил шарф обратно в сундук, вернулся к очагу, и Филипп объяснил ему цель своего посещения. Когда Пьеро объявил свое согласие сопровождать его во время поездки и предоставить ему сани и собак, Филипп начал готовиться ко сну. Пьеро уже раздевался.
— Слушайте, Жан, — как бы случайно обратился к нему Филипп. — А что, если кто-нибудь случайно скажет вам, что она… эта женщина из Черчилла… вовсе уж не такой ангел… и что в конце концов мало отличается от той женщины с озера Бен, которая сбежала с англичанином?
Пьеро выпрямился, будто ему Филипп всадил нож между лопаток. Он немедленно заговорил по-французски.
— Я бы назвал его лжецом, мсье, — горячо воскликнул он. — Я бы назвал его лжецом один, два, три раза, а если бы он повторил эти слова в четвертый раз, я бы избил его. По-моему, такого подлеца не грех было бы убить.
Склонившись над койкой, Филипп почувствовал, как поток горячей крови прихлынул к его щекам. Глубокая наивная вера Пьеро устыдила его, он молча залез под одеяло и отвернулся к стене. Пьеро потушил свет, и через несколько минут Филипп услышал его глубокое ровное дыхание. Сам он никак не мог уснуть и долго лежал на спине, стараясь пересилить себя. Несмотря на твердо принятое им решение не думать о женщине с озера Бен, его мысли влеклись к ней неодолимо. Он вспоминал каждый ее жест, каждое слово, произнесенное ею с того момента, как он впервые увидел ее прекрасное лицо по дороге в Черчилл. Он не мог найти в ней ничего, кроме неомраченной чистоты до того рокового часа, когда она встретилась с Беком Номи. И даже тогда разве не было для нее извинения? Он подумал о сотнях женщин, с которыми он был знаком, и спросил себя: найдется ли среди них одна, которая никогда не совершала той же самой пустяшной ошибки, что и миссис Беккер? Он впервые попробовал смотреть на вещи трезво. Миссис Беккер смеялась вместе с Беком Номи, ее щеки нежно разрумянились, ее глаза засверкали чуть ярче обычного — преступление ли это? Не смотрели ли эти глаза с той же лаской и на него, когда он склонился у костра по дороге в Черчилл? Не заалелось ли ее лицо точно так же, когда его губы едва не коснулись ее волос? И не вспыхнули ли их лица — и ее, и его, — когда полковник внезапно вернулся к костру? Он улыбнулся в темноте. В одно мгновение перед его мысленным взором пронеслась вереница других сцен, других лиц. Он вновь увидел красавицу Айлин Хаукинз, которая улыбалась мужчинам так же, как миссис Беккер улыбалась Беку Номи и ему.
Он закрыл глаза и попробовал уснуть. Тщетно. Наконец он бесшумно встал с койки, набил трубку и сел бесшумно к очагу; буря разрасталась в шторм; она стонала и завывала за дверью хижины. Этот вой напомнил ему последнюю ночь, проведенную им в далекой хижине на юге, когда он разорвал письмо, благоухающее гиацинтом. Мысль о письме заставила его содрогнуться. Он прислушался к дыханию Пьеро. Метис спал. Он встал и положил трубку на стол. Странное виноватое чувство охватило его, когда он подошел к сундуку, в котором Жан спрятал шелковый шарф. Его дыхание было прерывисто. Глаза сияли во мраке; трепет странного наслаждения охватил его, когда его пальцы прикоснулись к тому предмету, который он искал. Он вытащил шарф и, обеими руками сжимая его, вернулся к очагу. Аромат духов вновь донесся до него, точно дыхание любимой женщины. То был аромат ее золотистых волос, то была часть ее существа, ее сияющих глаз, ее губ, ее лица; он зарыл вновь лицо в шарф и стонал в темноте в то время, как Жан Пьеро спал, а за окном завывала и стонала буря. Он знал теперь, что для этой женщины он сделает больше, чем Жан Пьеро, может быть, даже больше, чем полковник, ее муж. Казалось, его сердце разорвется от новой, страшной муки, казалось, жестокая правда раздавит его. Он любил эту женщину — жену другого. Он любил ее так, как до сих пор еще никого не любил. Он никогда не думал, что может любить так сильно. Прижав шарф к губам, он стоял несколько минут молча, без движения, медленно возвращаясь к жизни из тех глубин, в которые он позволил себе опуститься.
Потом он сложил шарф и, вместо того чтобы положить его обратно в сундук, сунул его в карман куртки.
— Пьеро не заметит, — пробормотал он. — И этот шарф — единственная вещь, которая мне останется на память о тебе, дорогая девочка.
Глава V. НЕДОСТУПНЫЙ ЧАРАМ КРАСОТЫ
Глава VI. НЕОЖИДАННАЯ ИНСТРУКЦИЯ
Когда он отнял шарф от лица, оно было бледно, как полотно. Пьеро смотрел на него во все глаза.
— Я вспомнил родину и дом, — хрипло произнес Филипп. — Порой я тоже чувствую себя очень одиноким. Там, у меня на родине, есть девушка… Она носит такой же шарф, и так же пахнет…
— Я понимаю, — мягко сказал Пьеро. — Я чувствовал себя точно так же, когда расстался с Иолой.
Он положил шарф обратно в сундук, вернулся к очагу, и Филипп объяснил ему цель своего посещения. Когда Пьеро объявил свое согласие сопровождать его во время поездки и предоставить ему сани и собак, Филипп начал готовиться ко сну. Пьеро уже раздевался.
— Слушайте, Жан, — как бы случайно обратился к нему Филипп. — А что, если кто-нибудь случайно скажет вам, что она… эта женщина из Черчилла… вовсе уж не такой ангел… и что в конце концов мало отличается от той женщины с озера Бен, которая сбежала с англичанином?
Пьеро выпрямился, будто ему Филипп всадил нож между лопаток. Он немедленно заговорил по-французски.
— Я бы назвал его лжецом, мсье, — горячо воскликнул он. — Я бы назвал его лжецом один, два, три раза, а если бы он повторил эти слова в четвертый раз, я бы избил его. По-моему, такого подлеца не грех было бы убить.
Склонившись над койкой, Филипп почувствовал, как поток горячей крови прихлынул к его щекам. Глубокая наивная вера Пьеро устыдила его, он молча залез под одеяло и отвернулся к стене. Пьеро потушил свет, и через несколько минут Филипп услышал его глубокое ровное дыхание. Сам он никак не мог уснуть и долго лежал на спине, стараясь пересилить себя. Несмотря на твердо принятое им решение не думать о женщине с озера Бен, его мысли влеклись к ней неодолимо. Он вспоминал каждый ее жест, каждое слово, произнесенное ею с того момента, как он впервые увидел ее прекрасное лицо по дороге в Черчилл. Он не мог найти в ней ничего, кроме неомраченной чистоты до того рокового часа, когда она встретилась с Беком Номи. И даже тогда разве не было для нее извинения? Он подумал о сотнях женщин, с которыми он был знаком, и спросил себя: найдется ли среди них одна, которая никогда не совершала той же самой пустяшной ошибки, что и миссис Беккер? Он впервые попробовал смотреть на вещи трезво. Миссис Беккер смеялась вместе с Беком Номи, ее щеки нежно разрумянились, ее глаза засверкали чуть ярче обычного — преступление ли это? Не смотрели ли эти глаза с той же лаской и на него, когда он склонился у костра по дороге в Черчилл? Не заалелось ли ее лицо точно так же, когда его губы едва не коснулись ее волос? И не вспыхнули ли их лица — и ее, и его, — когда полковник внезапно вернулся к костру? Он улыбнулся в темноте. В одно мгновение перед его мысленным взором пронеслась вереница других сцен, других лиц. Он вновь увидел красавицу Айлин Хаукинз, которая улыбалась мужчинам так же, как миссис Беккер улыбалась Беку Номи и ему.
Он закрыл глаза и попробовал уснуть. Тщетно. Наконец он бесшумно встал с койки, набил трубку и сел бесшумно к очагу; буря разрасталась в шторм; она стонала и завывала за дверью хижины. Этот вой напомнил ему последнюю ночь, проведенную им в далекой хижине на юге, когда он разорвал письмо, благоухающее гиацинтом. Мысль о письме заставила его содрогнуться. Он прислушался к дыханию Пьеро. Метис спал. Он встал и положил трубку на стол. Странное виноватое чувство охватило его, когда он подошел к сундуку, в котором Жан спрятал шелковый шарф. Его дыхание было прерывисто. Глаза сияли во мраке; трепет странного наслаждения охватил его, когда его пальцы прикоснулись к тому предмету, который он искал. Он вытащил шарф и, обеими руками сжимая его, вернулся к очагу. Аромат духов вновь донесся до него, точно дыхание любимой женщины. То был аромат ее золотистых волос, то была часть ее существа, ее сияющих глаз, ее губ, ее лица; он зарыл вновь лицо в шарф и стонал в темноте в то время, как Жан Пьеро спал, а за окном завывала и стонала буря. Он знал теперь, что для этой женщины он сделает больше, чем Жан Пьеро, может быть, даже больше, чем полковник, ее муж. Казалось, его сердце разорвется от новой, страшной муки, казалось, жестокая правда раздавит его. Он любил эту женщину — жену другого. Он любил ее так, как до сих пор еще никого не любил. Он никогда не думал, что может любить так сильно. Прижав шарф к губам, он стоял несколько минут молча, без движения, медленно возвращаясь к жизни из тех глубин, в которые он позволил себе опуститься.
Потом он сложил шарф и, вместо того чтобы положить его обратно в сундук, сунул его в карман куртки.
— Пьеро не заметит, — пробормотал он. — И этот шарф — единственная вещь, которая мне останется на память о тебе, дорогая девочка.
Глава V. НЕДОСТУПНЫЙ ЧАРАМ КРАСОТЫ
Рано утром Пьеро разбудил Филиппа.
— Ну и спали вы, — воскликнул он. — Буря пронеслась, дорога великолепная. Кстати, вы ничего не слышали? Со стороны озера Бен палили из ружей. Интересно, почему это?
Филипп вскочил с кровати и первым делом бросил взгляд на сундук: преступная надежда, что Жан не заметит отсутствия шарфа.
— Лось, вероятно, — сказал он. — День назад я видел следы.
Он хотел отправиться в путь как можно скорее и поэтому торопил Пьеро с завтраком. Выстрелы с озера Бен наводили его на мысль, что оттуда хотят передать что-то в хижину метиса, а ему не хотелось поддерживать какую-либо связь с постом, по крайней мере временно. В десять часов Пьеро закрыл дверь на засов, и они двинулись на юго-запад. На третий день они свернули несколько на восток, чтобы заглянуть к индейцам, живущим на Оленьем озере, а на шестой вышли по компасу на дорогу, ведущую прямо к Нельсон-Хаузу. Еще через неделю они прибыли на пост. Филиппа там ждало письмо, вызывающее его в Пренс-Альберто. Это ему было до известной степени на руку. Он распрощался с Пьеро и вышел по направлению к Ле-Па в сопровождении двух индейцев. Там он сел на поезд, шедший к Этомани, и через три часа был в Пренс-Альберто.
— Отдохните немного, Стил, — сказал Филиппу инспектор Мак-Грегор после того, как тот доложил ему о Беке Номи.
В течение недели у Филиппа было достаточно времени, чтобы без конца твердить себе: каким нужно быть дураком, чтобы сознательно отказаться от драгоценного дара, предложенного слепым случаем… Заявление Мак-Грегора, что ему в ближайшем будущем предстоит повышение, нисколько не тронуло его, хотя еще две недели назад оно доставило бы ему искреннюю радость. Сидя в казарме, он иронически смеялся, вспоминая слова Мак-Грегора: мы сделаем вас капралом или сержантом.
Он — Филипп Стил, клубмен, светский человек — капрал или сержант. Сперва эта мысль забавляла его, потом он начал злиться. Он все время вел себя, как идиот, и только потому, что в нем проснулась страсть к приключениям и жажда к жизни. Неудивительно, что многие из его былых друзей считали его оригинальным ничтожеством. Он отказался от положения в обществе, от друзей, от дома так же легко, как если бы он в пепельницу бросил окурок сигары. И все ради этого. Он окинул взглядом свое убогое жилище и скривил губы. Вот с чем он связал себя. До его слуха донесся отдаленный топот копыт. То сержант Моди учил иностранцев верховой езде. Он перестал кривить губы и даже улыбаться, когда услышал револьверную дробь выстрелов и ликующие возгласы. В конце концов все это было уже не так и плохо. Тут вырабатывались настоящие люди. В нем опять проснулась старая жажда действия, и он искренне обрадовался, когда его вызвали в канцелярию к инспектору Мак-Грегору.
Рослый инспектор расхаживал по комнате, когда Филипп вошел.
— Садитесь, Стил, садитесь, — сказал он. — Не стесняйтесь, голубчик, берите сигару. — Если бы Мак-Грегор внезапно упал в обморок, Филипп удивился бы гораздо меньше, чем услышав от него подобные слова. Он стоял навытяжку около стола, а пламенноусый инспектор протягивал ему коробку с гаванами. В конной страже царит железная дисциплина, и предложение сесть в канцелярии инспектора, да еще закурить сигару является сенсационным нарушением всех законов.
Но Филипп вполне отчетливо расслышал сделанное ему предложение, а потому сел, взял сигару и стал ждать следующего невероятного сюрприза. Было, однако, во всех его жестах, в том, как он сел, и в том, как он взял сигару, нечто такое, что могло навести на мысль: он, кажется, привык сидеть в присутствии великих людей.
Заметил это и инспектор. Одно мгновение он стоял прямо перед Стилом, глубоко засунув руки в карманы, прищурив холодные, почти бесцветные глаза, которые пугали новобранцев не меньше, чем закрученные кверху рыжие усы. Потом он рассмеялся раскатистым, заливчатым, дружелюбным смехом. Такой смех часто слышится в обществе равных по положению людей, но едва ли он был терпим в Северо-Западной конной страже в разговоре с подчиненными.
— Хороши сигары, а, Стил? — спросил он, медленно поворачиваясь к окну. — Мне их прислали из Регины. Что может быть лучше такой сигары в ненастный день. Фу ты, слышите, как воет ветер?
Несколько секунд он молча смотрел на унылые, серые крыши казарм и на струйки бледного дыма, на сползавшее над ним свинцовое небо, сосчитал дюжину голых, искривленных деревьев, как считал их уже неоднократно. Скользнул взглядом по останкам летних клумб, из которых торчали скрученные холодом стебли, потом, словно обращаясь к самому себе, произнес:
— Стил, действительно ли вы недоступны чарам женской красоты? — В его голосе не было обычных громовых раскатов. Напротив того, он говорил тихо, так тихо, что казалось, он ждет не ответа, а чего-то большего. И когда он повернулся, Филипп увидел нечто такое, чего он раньше никогда не видел, — румянец на лице Мак-Грегора. Бледные глаза инспектора сверкали. Голос его звучал напряженно и глубоко, когда он повторил свой вопрос.
— Я хочу знать, Стил, действительно ли вы недоступны чарам женской красоты.
Филипп почувствовал, что его собственные щеки заливает румянец. Никакие слова на свете не могли в эту минуту подействовать на него сильнее, чем вопрос, заданный ему инспектором. Действительно ли он недоступен чарам женской красоты? Неужели Мак-Грегор знает… Он шагнул вперед, слова были готовы сорваться с его языка, но он овладел собой, не проронив ни звука.
Недоступен чарам женской красоты. Он тихо рассмеялся, но в лице его была какая-то напряженность. Мак-Грегор заметил ее, но не понял причины.
— Действительно ли недоступен чарам женской красоты? — повторил он, смело глядя на своего собеседника. — Думаю, что да, сэр.
— Вы уверены?
— Твердо уверен, сэр. Конечно, только поскольку я себя знаю.
Инспектор сел за стол, выдвинул ящик и вынул из него фотографию. Несколько секунд он смотрел на нее, попыхивая сигарой. Потом, не отрывая от нее глаз, сказал:
— Я намерен посвятить вас в одно чрезвычайно странное дело. Самое странное в нем — это то, что оно очень несложно. В сущности, это занятие для самого желторотого новобранца, и все же я готов поклясться, что во всем Саскачеване я никому не сказал бы того, что говорю сейчас вам. Довольно парадоксально, правда?
— Да, — сказал Филипп.
— Но когда вы узнаете все детали, мои слова не покажутся вам парадоксальными, — продолжал инспектор, поставив фотографию на стол и глядя на Стила из-за облака сизого дыма. — Послушайте, Стил, я знаю, кто вы такой. Я знаю, что ваш отец Филипп Стил из Чикаго. Я знаю, что вы приехали сюда исключительно из любви к романтике и приключениям. Я знаю также, что вы невинный цыпленок, и что вы большую часть вашей жизни провели там, где красивые женщины встречаются на каждом шагу и где мягкий голос и нежная улыбка не такое редкостное диво, как тут у нас. Факт тот, что у нас есть свой способ узнавать о человеке то, что нам нужно.
— И, по-видимому, чрезвычайно искусный способ, — непочтительно перебил его Стил. — А какие у вас есть основания считать меня «недоступным», как вы выражаетесь? — прибавил он холодно.
— У меня было одно-единственное основание, и я вам сказал, какое, — промолвил инспектор, перегибаясь через стол. — Вы видели в своей жизни столько хорошеньких лиц, Стил, и вы так привыкли к ним, что если вам тут встретится красивая женщина, то она вряд ли сможет вскружить вам голову. Ну а теперь…
Мак-Грегор запнулся, потом рассмеялся. Румянец на его щеках стал еще гуще. Он опять посмотрел на фотографию.
— Я буду с вами откровенен, — продолжал он. — Эта молодая женщина посетила меня вчера и в течение четверти часа — пятнадцати минут, заметьте, — свела с ума. Поняли? Я оказался непроницательным, а ведь я состарился на службе, и у меня не было любовных дел уже… уже очень давно. Я намерен послать вас в лагерь Вескуско, за Ле-Па с тем, чтобы вы доставили сюда арестованного. Этот человек — ее муж. Он чуть не убил Ходжеса, тамошнего начальника работ. Ему грозит минимальное десятилетнее заключение, и его жена делает все, чтобы спасти его. И даю вам слово, Стил, будь я гонцом и приди она ко мне так, как она пришла ко мне вчера, то я бы дал ему улизнуть. Но этого не должно быть. Поняли? Не должно быть. Мы должны доставить этого человека сюда и мы должны его судить по закону. Что может быть проще, чем доставить сюда арестанта из Вескуско, не правда ли? Любой новобранец справится с этой работой, и все же…
Инспектор замолчал, чтобы раскурить погасшую сигару, потом прибавил:
— Если вы сделаете это, Стил, я позабочусь о том, чтобы вам дали повышение.
Он перебросил Филиппу фотографию.
— Вот она. Не спрашивайте меня, откуда я достал карточку.
Странная дрожь охватила Филиппа, когда он взял в руки фотографию. На него глянуло изумительное, прекрасное лицо. Такое юное, такое детски-обаятельное, что с его уст чуть было не сорвался возглас изумления. При других обстоятельствах он готов был бы поклясться, что это карточка школьницы. Он поднял глаза, собираясь заговорить, но Мак-Грегор тем временем отодвинулся к окну, весь в облаках дыма, и вновь заговорил, не поворачивая головы:
— Эта фотография сделана около десяти лет назад.
Филипп почувствовал, что он старается придать своему голосу естественное выражение.
— Но с тех пор она очень мало, почти совсем не изменилась. Ее фамилия Торп. Я пришлю вам письменный приказ после обеда. Вечером вы можете двинуться в путь.
Филипп встал.
— Больше ничего? — спросил он. — Эта женщина…
— Больше ничего, — перебил его инспектор, все еще глядя в окно. — Только это, Стил, вы должны доставить его сюда. Что бы ни случилось, доставить его сюда.
Поворачиваясь, чтобы уйти, Филипп, так ему показалось, уловил еще что-то: подавленный, прерывистый вздох, который заставил его повернуть голову. Инспектор не пошевелился.
— Что означает эта чертовщина? — спросил себя Филипп, тихо прикрыв за собой дверь. — Ты напоролся на странное дело, Филипп Стил, будь уверен. Повышение за доставку арестованного. Что за черт…
Он остановился на мгновение. С учебного плаца, находившегося в сотне ярдов от него, донеслись глухой топот копыт и громовой голос сержанта Моди, выкрикивающего команды. Моди был человеком со стальным сердцем. Во имя службы он встал бы грудью перед жерлом пушки. Он состарился в рядах конной стражи и был не более доступен чарам женской красоты, чем каменный людоед. Почему Мак-Грегор не послал его?
«Недоступен чарам женской красоты». Эти слова вызвали в душе Филиппа прежнюю тоску по дому, грусть, сожаление, когда он вернулся в казарму. Его интересовал вопрос, что именно знает о нем Мак-Грегор. Он сел и в тысячный раз перед ним возникли два видения, сыгравших такую большую роль в его жизни, — лицо девушки, которую он знавал у себя на родине, девушки прекрасной, как Диана де Пуатье, и бездушной, как сфинкс, девушки, которая хотела продать себя за его имя и состояние, и лицо женщины, которую он встретил среди ледяных скал озера Бен. «Недоступен чарам женской красоты». Он рассмеялся и набил трубку. Мак-Грегор точно угадал, хоть он и не знал, что произошло прошлой зимой, перед тем как Филипп явился на Север в поисках приключений, хотя он и понятия не имел о борьбе, которую Филиппу приходилось вести за другую женщину с мистером Беком Номи, дезертиром.
— Ну и спали вы, — воскликнул он. — Буря пронеслась, дорога великолепная. Кстати, вы ничего не слышали? Со стороны озера Бен палили из ружей. Интересно, почему это?
Филипп вскочил с кровати и первым делом бросил взгляд на сундук: преступная надежда, что Жан не заметит отсутствия шарфа.
— Лось, вероятно, — сказал он. — День назад я видел следы.
Он хотел отправиться в путь как можно скорее и поэтому торопил Пьеро с завтраком. Выстрелы с озера Бен наводили его на мысль, что оттуда хотят передать что-то в хижину метиса, а ему не хотелось поддерживать какую-либо связь с постом, по крайней мере временно. В десять часов Пьеро закрыл дверь на засов, и они двинулись на юго-запад. На третий день они свернули несколько на восток, чтобы заглянуть к индейцам, живущим на Оленьем озере, а на шестой вышли по компасу на дорогу, ведущую прямо к Нельсон-Хаузу. Еще через неделю они прибыли на пост. Филиппа там ждало письмо, вызывающее его в Пренс-Альберто. Это ему было до известной степени на руку. Он распрощался с Пьеро и вышел по направлению к Ле-Па в сопровождении двух индейцев. Там он сел на поезд, шедший к Этомани, и через три часа был в Пренс-Альберто.
— Отдохните немного, Стил, — сказал Филиппу инспектор Мак-Грегор после того, как тот доложил ему о Беке Номи.
В течение недели у Филиппа было достаточно времени, чтобы без конца твердить себе: каким нужно быть дураком, чтобы сознательно отказаться от драгоценного дара, предложенного слепым случаем… Заявление Мак-Грегора, что ему в ближайшем будущем предстоит повышение, нисколько не тронуло его, хотя еще две недели назад оно доставило бы ему искреннюю радость. Сидя в казарме, он иронически смеялся, вспоминая слова Мак-Грегора: мы сделаем вас капралом или сержантом.
Он — Филипп Стил, клубмен, светский человек — капрал или сержант. Сперва эта мысль забавляла его, потом он начал злиться. Он все время вел себя, как идиот, и только потому, что в нем проснулась страсть к приключениям и жажда к жизни. Неудивительно, что многие из его былых друзей считали его оригинальным ничтожеством. Он отказался от положения в обществе, от друзей, от дома так же легко, как если бы он в пепельницу бросил окурок сигары. И все ради этого. Он окинул взглядом свое убогое жилище и скривил губы. Вот с чем он связал себя. До его слуха донесся отдаленный топот копыт. То сержант Моди учил иностранцев верховой езде. Он перестал кривить губы и даже улыбаться, когда услышал револьверную дробь выстрелов и ликующие возгласы. В конце концов все это было уже не так и плохо. Тут вырабатывались настоящие люди. В нем опять проснулась старая жажда действия, и он искренне обрадовался, когда его вызвали в канцелярию к инспектору Мак-Грегору.
Рослый инспектор расхаживал по комнате, когда Филипп вошел.
— Садитесь, Стил, садитесь, — сказал он. — Не стесняйтесь, голубчик, берите сигару. — Если бы Мак-Грегор внезапно упал в обморок, Филипп удивился бы гораздо меньше, чем услышав от него подобные слова. Он стоял навытяжку около стола, а пламенноусый инспектор протягивал ему коробку с гаванами. В конной страже царит железная дисциплина, и предложение сесть в канцелярии инспектора, да еще закурить сигару является сенсационным нарушением всех законов.
Но Филипп вполне отчетливо расслышал сделанное ему предложение, а потому сел, взял сигару и стал ждать следующего невероятного сюрприза. Было, однако, во всех его жестах, в том, как он сел, и в том, как он взял сигару, нечто такое, что могло навести на мысль: он, кажется, привык сидеть в присутствии великих людей.
Заметил это и инспектор. Одно мгновение он стоял прямо перед Стилом, глубоко засунув руки в карманы, прищурив холодные, почти бесцветные глаза, которые пугали новобранцев не меньше, чем закрученные кверху рыжие усы. Потом он рассмеялся раскатистым, заливчатым, дружелюбным смехом. Такой смех часто слышится в обществе равных по положению людей, но едва ли он был терпим в Северо-Западной конной страже в разговоре с подчиненными.
— Хороши сигары, а, Стил? — спросил он, медленно поворачиваясь к окну. — Мне их прислали из Регины. Что может быть лучше такой сигары в ненастный день. Фу ты, слышите, как воет ветер?
Несколько секунд он молча смотрел на унылые, серые крыши казарм и на струйки бледного дыма, на сползавшее над ним свинцовое небо, сосчитал дюжину голых, искривленных деревьев, как считал их уже неоднократно. Скользнул взглядом по останкам летних клумб, из которых торчали скрученные холодом стебли, потом, словно обращаясь к самому себе, произнес:
— Стил, действительно ли вы недоступны чарам женской красоты? — В его голосе не было обычных громовых раскатов. Напротив того, он говорил тихо, так тихо, что казалось, он ждет не ответа, а чего-то большего. И когда он повернулся, Филипп увидел нечто такое, чего он раньше никогда не видел, — румянец на лице Мак-Грегора. Бледные глаза инспектора сверкали. Голос его звучал напряженно и глубоко, когда он повторил свой вопрос.
— Я хочу знать, Стил, действительно ли вы недоступны чарам женской красоты.
Филипп почувствовал, что его собственные щеки заливает румянец. Никакие слова на свете не могли в эту минуту подействовать на него сильнее, чем вопрос, заданный ему инспектором. Действительно ли он недоступен чарам женской красоты? Неужели Мак-Грегор знает… Он шагнул вперед, слова были готовы сорваться с его языка, но он овладел собой, не проронив ни звука.
Недоступен чарам женской красоты. Он тихо рассмеялся, но в лице его была какая-то напряженность. Мак-Грегор заметил ее, но не понял причины.
— Действительно ли недоступен чарам женской красоты? — повторил он, смело глядя на своего собеседника. — Думаю, что да, сэр.
— Вы уверены?
— Твердо уверен, сэр. Конечно, только поскольку я себя знаю.
Инспектор сел за стол, выдвинул ящик и вынул из него фотографию. Несколько секунд он смотрел на нее, попыхивая сигарой. Потом, не отрывая от нее глаз, сказал:
— Я намерен посвятить вас в одно чрезвычайно странное дело. Самое странное в нем — это то, что оно очень несложно. В сущности, это занятие для самого желторотого новобранца, и все же я готов поклясться, что во всем Саскачеване я никому не сказал бы того, что говорю сейчас вам. Довольно парадоксально, правда?
— Да, — сказал Филипп.
— Но когда вы узнаете все детали, мои слова не покажутся вам парадоксальными, — продолжал инспектор, поставив фотографию на стол и глядя на Стила из-за облака сизого дыма. — Послушайте, Стил, я знаю, кто вы такой. Я знаю, что ваш отец Филипп Стил из Чикаго. Я знаю, что вы приехали сюда исключительно из любви к романтике и приключениям. Я знаю также, что вы невинный цыпленок, и что вы большую часть вашей жизни провели там, где красивые женщины встречаются на каждом шагу и где мягкий голос и нежная улыбка не такое редкостное диво, как тут у нас. Факт тот, что у нас есть свой способ узнавать о человеке то, что нам нужно.
— И, по-видимому, чрезвычайно искусный способ, — непочтительно перебил его Стил. — А какие у вас есть основания считать меня «недоступным», как вы выражаетесь? — прибавил он холодно.
— У меня было одно-единственное основание, и я вам сказал, какое, — промолвил инспектор, перегибаясь через стол. — Вы видели в своей жизни столько хорошеньких лиц, Стил, и вы так привыкли к ним, что если вам тут встретится красивая женщина, то она вряд ли сможет вскружить вам голову. Ну а теперь…
Мак-Грегор запнулся, потом рассмеялся. Румянец на его щеках стал еще гуще. Он опять посмотрел на фотографию.
— Я буду с вами откровенен, — продолжал он. — Эта молодая женщина посетила меня вчера и в течение четверти часа — пятнадцати минут, заметьте, — свела с ума. Поняли? Я оказался непроницательным, а ведь я состарился на службе, и у меня не было любовных дел уже… уже очень давно. Я намерен послать вас в лагерь Вескуско, за Ле-Па с тем, чтобы вы доставили сюда арестованного. Этот человек — ее муж. Он чуть не убил Ходжеса, тамошнего начальника работ. Ему грозит минимальное десятилетнее заключение, и его жена делает все, чтобы спасти его. И даю вам слово, Стил, будь я гонцом и приди она ко мне так, как она пришла ко мне вчера, то я бы дал ему улизнуть. Но этого не должно быть. Поняли? Не должно быть. Мы должны доставить этого человека сюда и мы должны его судить по закону. Что может быть проще, чем доставить сюда арестанта из Вескуско, не правда ли? Любой новобранец справится с этой работой, и все же…
Инспектор замолчал, чтобы раскурить погасшую сигару, потом прибавил:
— Если вы сделаете это, Стил, я позабочусь о том, чтобы вам дали повышение.
Он перебросил Филиппу фотографию.
— Вот она. Не спрашивайте меня, откуда я достал карточку.
Странная дрожь охватила Филиппа, когда он взял в руки фотографию. На него глянуло изумительное, прекрасное лицо. Такое юное, такое детски-обаятельное, что с его уст чуть было не сорвался возглас изумления. При других обстоятельствах он готов был бы поклясться, что это карточка школьницы. Он поднял глаза, собираясь заговорить, но Мак-Грегор тем временем отодвинулся к окну, весь в облаках дыма, и вновь заговорил, не поворачивая головы:
— Эта фотография сделана около десяти лет назад.
Филипп почувствовал, что он старается придать своему голосу естественное выражение.
— Но с тех пор она очень мало, почти совсем не изменилась. Ее фамилия Торп. Я пришлю вам письменный приказ после обеда. Вечером вы можете двинуться в путь.
Филипп встал.
— Больше ничего? — спросил он. — Эта женщина…
— Больше ничего, — перебил его инспектор, все еще глядя в окно. — Только это, Стил, вы должны доставить его сюда. Что бы ни случилось, доставить его сюда.
Поворачиваясь, чтобы уйти, Филипп, так ему показалось, уловил еще что-то: подавленный, прерывистый вздох, который заставил его повернуть голову. Инспектор не пошевелился.
— Что означает эта чертовщина? — спросил себя Филипп, тихо прикрыв за собой дверь. — Ты напоролся на странное дело, Филипп Стил, будь уверен. Повышение за доставку арестованного. Что за черт…
Он остановился на мгновение. С учебного плаца, находившегося в сотне ярдов от него, донеслись глухой топот копыт и громовой голос сержанта Моди, выкрикивающего команды. Моди был человеком со стальным сердцем. Во имя службы он встал бы грудью перед жерлом пушки. Он состарился в рядах конной стражи и был не более доступен чарам женской красоты, чем каменный людоед. Почему Мак-Грегор не послал его?
«Недоступен чарам женской красоты». Эти слова вызвали в душе Филиппа прежнюю тоску по дому, грусть, сожаление, когда он вернулся в казарму. Его интересовал вопрос, что именно знает о нем Мак-Грегор. Он сел и в тысячный раз перед ним возникли два видения, сыгравших такую большую роль в его жизни, — лицо девушки, которую он знавал у себя на родине, девушки прекрасной, как Диана де Пуатье, и бездушной, как сфинкс, девушки, которая хотела продать себя за его имя и состояние, и лицо женщины, которую он встретил среди ледяных скал озера Бен. «Недоступен чарам женской красоты». Он рассмеялся и набил трубку. Мак-Грегор точно угадал, хоть он и не знал, что произошло прошлой зимой, перед тем как Филипп явился на Север в поисках приключений, хотя он и понятия не имел о борьбе, которую Филиппу приходилось вести за другую женщину с мистером Беком Номи, дезертиром.
Глава VI. НЕОЖИДАННАЯ ИНСТРУКЦИЯ
Уже близился вечер, когда Филиппу принесли инструкцию инспектора. Она была строго официальна по форме, давала ему все необходимые деловые сведения и предписывала отбыть в Ле-Па той же ночью. К инструкции была приколота полоска бумаги, на которой были написаны те самые слова, что Мак-Грегор произнес несколько часов назад: «Что бы ни случилось, доставьте арестованного».
Подписи не было, а первые четыре слова были дважды подчеркнуты. Что означало это позорное напоминание? Как только оно исходило от такого человека, как Мак-Грегор, оно имело необычное значение. Если это было предостережение, то почему инспектор не посвятил его ни в какие подробности? В течение часа, что он собирался в путь, Стил всячески искал ключ к этой загадке. Предстоящее дело казалось ему весьма несложным. Человек по фамилии Торп покушался в Вескуско на убийство. Он был арестован, и теперь его следовало доставить в Нельсон-Хауз. Любое ничтожество, любой трус сумел бы сделать это, и все же…
Он в десятый раз перечитывал записку инспектора. «Что бы ни случилось». Невольно его охватило некоторое возбуждение. С того часа, как Бек Номи на его глазах дезертировал со службы, он ни разу не чувствовал себя таким взволнованным. Охваченный возбуждением, он задал себе вопрос, который еще несколько мгновений назад мог бы показаться нелепым. Возможно ли, что на всем Севере нашлась женщина, столь же прекрасная, как жена полковника Беккера?.. Женщина столь прекрасная, что она вскружила голову инспектору Мак-Грегору, как миссис Беккер вскружила голову Беку Номи и ему?
Возможно ли, что между этими двумя женщинами, женой убийцы и миссис Беккер, есть какое-то связующее звено, есть нечто общее?
Он отогнал от себя эту мысль с отвращением. Подобные вопросы были абсурдны. И все же он не мог справиться с эмоциями, которые эти вопросы вызывали. Так или иначе, что-то должно было случиться. В этом он был уверен. Поведение инспектора, его речь, таинственная нервозность, странная дрожь в голосе в минуту прощания — это все убеждало Филиппа в полной обоснованности полученного им предостережения. И все, что случится, случится по вине женщины, чья девичья красота сияла ему с фотографии. Он был твердо уверен в том, что Мак-Грегор уяснял себе, какого рода опасность ему, Стилу, угрожает, и так же твердо он уяснял себе, что какие-то веские мотивы не позволили инспектору сказать больше того, что он сказал. Он уже начал ощущать в предстоящем ему деле привкус таинственности, авантюры, романтики, всего того, что он любил в жизни. Одновременно он испытал еще одно чувство, которое смутило и обеспокоило его. Несколько дней назад у него было одно желание: как можно скорее покинуть Север, как можно дальше уйти от озера Бен. А теперь он ощущал сильное волнение при мысли о том, что вновь приблизится к этой женщине, которая стала неотъемлемой частью его существа. Он не увидит ее. Даже от Вескуско несколько дней езды до озера Бен. Но все же она будет ближе к нему, чем теперь, и от этой мысли его пульс бился чаще.
Он пришел на вокзал за десять минут до отхода поезда и воспользовался этим, чтобы побродить среди народа, заполнявшего перрон. Мак-Грегор достаточно ясно дал ему понять, что во всем, что ему предстоит странного и опасного, важную роль будет играть необыкновенная наружность женщины. И он стал искать эту женщину. Ее не было на вокзале. Он дважды прошелся по всем вагонам своего поезда, но не нашел ни одного лица, похожего на лицо, изображенное на фотографии.
Было уже очень поздно, когда он прибыл в Этомани, где шестидесятимильная ветка Гудзоновой железной дороги сворачивает к Северу. На заре он пересел на товарный поезд, который должен был привезти его в Ле-Па. Он был его единственным пассажиром.
— Впереди на линии нет даже дрезины, — сообщил ему проводник в ответ на его вопрос. — Это первый и единственный поезд за пять дней.
«В конце концов это все-таки пустяшное дело, несмотря на все тревоги и предостережения инспектора, — подумал Филипп. — Женщина во всяком случае не опередила его. Два дня назад она была в канцелярии Мак-Грегора, стало быть, она никак не могла быть в данный момент в Ле-Па или в Вескуско, разве что она все время ехала на собаках. Огорченный Филипп как следует выругался, позавтракал с поездной бригадой, лег спать и проснулся, когда поезд уже прокладывал себе дорогу в глубоком снегу, запершем Саскачеван.
Проводник передал ему письмо.
— Оно было сдано в почтовый вагон, — пояснил он. — Я придержал его для вас, вместо того чтобы сдать его в контору.
— Спасибо, — сказал Филипп. — Заказное, из штаба. Но какого черта они не послали за мной вслед курьера вместо письма? Они могли бы поймать меня в поезде.
Он вскрыл казенный конверт и извлек из него сложенную вчетверо бумагу. То не был официальный бланк. Он, Филипп, сразу же узнал диковинный почерк инспектора и его подпись.
Он удивленно свистнул, когда прочел следующие строки:
« Следуйте велению совести, и вы с честью выйдете из этого испытания.
Феликс Мак-Грегор «.
И это все. Ни даты, ни слова пояснения. Даже обращения к нему не было в этой второй записке. Он поднял с пола конверт и посмотрел на штемпель. Отправлено в четыре тридцать. Часом позже, в пять с лишним, он получил словесную инструкцию от Мак-Грегора. Стало быть, инспектор написал эту записку до их вчерашнего разговора, до того как он сказал:» Что бы ни случилось, доставьте арестованного «. Но, по-видимому, это письмо было заключительной инструкцией, поскольку оно было послано с тем расчетом, чтобы попасть к нему только теперь. Что это значит? Этот вопрос мучил Филиппа, повторялся двадцать раз, в то время как он пробирался под покровом сгущавшихся полярных сумерек к единственной в городе бревенчатой гостинице.
Он был уверен, что действиями инспектора руководили какие-то скрытые мотивы. Но какие?
Внезапно он остановился в сотне шагов от мерцающих огней гостиницы» Малый Саскачеван «, громко рассмеялся и принялся набивать свою трубку. Его вдруг осенило, почему Мак-Грегор знал, что он, Филипп Стил, человек с образованием, жизненным опытом, найдет ключ к загадке там, где сержант Моди или кто-нибудь другой вернется в штаб за объяснениями. А инспектор Мак-Грегор, служака с двадцатилетним стажем и испытаннейший охотник за преступниками, не хотел давать никаких объяснений. У Филиппа кровь забурлила в жилах при мысли о том, какому страшному риску инспектор подвергает самого себя. Огласка письма, которое он держал у себя в руках, неминуемо повлекла бы за собой опалу и отставку даже такого человека, как Феликс Мак-Грегор.
Он сунул письмо в карман и пошел дальше. Уже повсюду горели огни. С замерзшей реки доносились звуки гармошки, на которой играли в китайской кофейне, да вой побитой либо искусанной в драке собаки. Там, где фонари единственной в городе улицы бросали красный отсвет на черную стену леса, какой-то пьяный метис пел на ломаном французском языке» Песню карибу «. Филипп услышал отдаленное щелканье бича, дружный ответный вой волкодавов, и секундой позже мимо него пронеслись сани, запряженные шестеркой собак, так близко, что ему пришлось посторониться. Да, это был Ле-Па, преддверие пустыни. За ним, на той стороне замерзшей, застывшей в белом безмолвии реки простиралась бесконечная пустыня, полная дорогих его сердцу романтики и тайны, простирался мир глубоких снегов, молчаливых людей, отчаянной борьбы за существование, мир, где единственным законом природы было выживание сильнейшего и единственным людским законом:» Поступай с твоим ближним так, как ты хочешь, чтобы он поступал с тобой «. Никогда сердце Филиппа Стила не билось так в унисон с пульсом вольной, дикой жизни, как в эти минуты, когда его привычки, его клубы, его друзья были где-то за тысячи миль, когда он стоял на пороге великого девственного Севера.
Подписи не было, а первые четыре слова были дважды подчеркнуты. Что означало это позорное напоминание? Как только оно исходило от такого человека, как Мак-Грегор, оно имело необычное значение. Если это было предостережение, то почему инспектор не посвятил его ни в какие подробности? В течение часа, что он собирался в путь, Стил всячески искал ключ к этой загадке. Предстоящее дело казалось ему весьма несложным. Человек по фамилии Торп покушался в Вескуско на убийство. Он был арестован, и теперь его следовало доставить в Нельсон-Хауз. Любое ничтожество, любой трус сумел бы сделать это, и все же…
Он в десятый раз перечитывал записку инспектора. «Что бы ни случилось». Невольно его охватило некоторое возбуждение. С того часа, как Бек Номи на его глазах дезертировал со службы, он ни разу не чувствовал себя таким взволнованным. Охваченный возбуждением, он задал себе вопрос, который еще несколько мгновений назад мог бы показаться нелепым. Возможно ли, что на всем Севере нашлась женщина, столь же прекрасная, как жена полковника Беккера?.. Женщина столь прекрасная, что она вскружила голову инспектору Мак-Грегору, как миссис Беккер вскружила голову Беку Номи и ему?
Возможно ли, что между этими двумя женщинами, женой убийцы и миссис Беккер, есть какое-то связующее звено, есть нечто общее?
Он отогнал от себя эту мысль с отвращением. Подобные вопросы были абсурдны. И все же он не мог справиться с эмоциями, которые эти вопросы вызывали. Так или иначе, что-то должно было случиться. В этом он был уверен. Поведение инспектора, его речь, таинственная нервозность, странная дрожь в голосе в минуту прощания — это все убеждало Филиппа в полной обоснованности полученного им предостережения. И все, что случится, случится по вине женщины, чья девичья красота сияла ему с фотографии. Он был твердо уверен в том, что Мак-Грегор уяснял себе, какого рода опасность ему, Стилу, угрожает, и так же твердо он уяснял себе, что какие-то веские мотивы не позволили инспектору сказать больше того, что он сказал. Он уже начал ощущать в предстоящем ему деле привкус таинственности, авантюры, романтики, всего того, что он любил в жизни. Одновременно он испытал еще одно чувство, которое смутило и обеспокоило его. Несколько дней назад у него было одно желание: как можно скорее покинуть Север, как можно дальше уйти от озера Бен. А теперь он ощущал сильное волнение при мысли о том, что вновь приблизится к этой женщине, которая стала неотъемлемой частью его существа. Он не увидит ее. Даже от Вескуско несколько дней езды до озера Бен. Но все же она будет ближе к нему, чем теперь, и от этой мысли его пульс бился чаще.
Он пришел на вокзал за десять минут до отхода поезда и воспользовался этим, чтобы побродить среди народа, заполнявшего перрон. Мак-Грегор достаточно ясно дал ему понять, что во всем, что ему предстоит странного и опасного, важную роль будет играть необыкновенная наружность женщины. И он стал искать эту женщину. Ее не было на вокзале. Он дважды прошелся по всем вагонам своего поезда, но не нашел ни одного лица, похожего на лицо, изображенное на фотографии.
Было уже очень поздно, когда он прибыл в Этомани, где шестидесятимильная ветка Гудзоновой железной дороги сворачивает к Северу. На заре он пересел на товарный поезд, который должен был привезти его в Ле-Па. Он был его единственным пассажиром.
— Впереди на линии нет даже дрезины, — сообщил ему проводник в ответ на его вопрос. — Это первый и единственный поезд за пять дней.
«В конце концов это все-таки пустяшное дело, несмотря на все тревоги и предостережения инспектора, — подумал Филипп. — Женщина во всяком случае не опередила его. Два дня назад она была в канцелярии Мак-Грегора, стало быть, она никак не могла быть в данный момент в Ле-Па или в Вескуско, разве что она все время ехала на собаках. Огорченный Филипп как следует выругался, позавтракал с поездной бригадой, лег спать и проснулся, когда поезд уже прокладывал себе дорогу в глубоком снегу, запершем Саскачеван.
Проводник передал ему письмо.
— Оно было сдано в почтовый вагон, — пояснил он. — Я придержал его для вас, вместо того чтобы сдать его в контору.
— Спасибо, — сказал Филипп. — Заказное, из штаба. Но какого черта они не послали за мной вслед курьера вместо письма? Они могли бы поймать меня в поезде.
Он вскрыл казенный конверт и извлек из него сложенную вчетверо бумагу. То не был официальный бланк. Он, Филипп, сразу же узнал диковинный почерк инспектора и его подпись.
Он удивленно свистнул, когда прочел следующие строки:
« Следуйте велению совести, и вы с честью выйдете из этого испытания.
Феликс Мак-Грегор «.
И это все. Ни даты, ни слова пояснения. Даже обращения к нему не было в этой второй записке. Он поднял с пола конверт и посмотрел на штемпель. Отправлено в четыре тридцать. Часом позже, в пять с лишним, он получил словесную инструкцию от Мак-Грегора. Стало быть, инспектор написал эту записку до их вчерашнего разговора, до того как он сказал:» Что бы ни случилось, доставьте арестованного «. Но, по-видимому, это письмо было заключительной инструкцией, поскольку оно было послано с тем расчетом, чтобы попасть к нему только теперь. Что это значит? Этот вопрос мучил Филиппа, повторялся двадцать раз, в то время как он пробирался под покровом сгущавшихся полярных сумерек к единственной в городе бревенчатой гостинице.
Он был уверен, что действиями инспектора руководили какие-то скрытые мотивы. Но какие?
Внезапно он остановился в сотне шагов от мерцающих огней гостиницы» Малый Саскачеван «, громко рассмеялся и принялся набивать свою трубку. Его вдруг осенило, почему Мак-Грегор знал, что он, Филипп Стил, человек с образованием, жизненным опытом, найдет ключ к загадке там, где сержант Моди или кто-нибудь другой вернется в штаб за объяснениями. А инспектор Мак-Грегор, служака с двадцатилетним стажем и испытаннейший охотник за преступниками, не хотел давать никаких объяснений. У Филиппа кровь забурлила в жилах при мысли о том, какому страшному риску инспектор подвергает самого себя. Огласка письма, которое он держал у себя в руках, неминуемо повлекла бы за собой опалу и отставку даже такого человека, как Феликс Мак-Грегор.
Он сунул письмо в карман и пошел дальше. Уже повсюду горели огни. С замерзшей реки доносились звуки гармошки, на которой играли в китайской кофейне, да вой побитой либо искусанной в драке собаки. Там, где фонари единственной в городе улицы бросали красный отсвет на черную стену леса, какой-то пьяный метис пел на ломаном французском языке» Песню карибу «. Филипп услышал отдаленное щелканье бича, дружный ответный вой волкодавов, и секундой позже мимо него пронеслись сани, запряженные шестеркой собак, так близко, что ему пришлось посторониться. Да, это был Ле-Па, преддверие пустыни. За ним, на той стороне замерзшей, застывшей в белом безмолвии реки простиралась бесконечная пустыня, полная дорогих его сердцу романтики и тайны, простирался мир глубоких снегов, молчаливых людей, отчаянной борьбы за существование, мир, где единственным законом природы было выживание сильнейшего и единственным людским законом:» Поступай с твоим ближним так, как ты хочешь, чтобы он поступал с тобой «. Никогда сердце Филиппа Стила не билось так в унисон с пульсом вольной, дикой жизни, как в эти минуты, когда его привычки, его клубы, его друзья были где-то за тысячи миль, когда он стоял на пороге великого девственного Севера.