Кервуд Джеймс Оливер. Филипп Стил

   Он проспал час, когда обедала бригада. Он проснулся голодный, как волк. Он немедленно спустился в столовую» Малого Саскачевана «, низкую комнату с бревенчатым потолком, и сел в теплый уголок.
   До обеда оставалось еще четверть часа, однако как только он сел, в столовую вошел еще кто-то. Он случайно поднял глаза от двух писем, которые разложил перед собой на столе, и увидел женщину. Она пристально посмотрела на него и села за соседний столик так, что он видел лишь ее профиль.
   Этого, однако, было для него достаточно, чтобы убедиться, что она молода и хороша собой. На голове у нее была шапочка из серебристого меха, из-под которой выбивались пышные каштановые волосы, отливавшие бронзой. Она ни разу не повернулась, так что Филипп ничего не смог разглядеть, кроме прелестной розовой щечки и нижней линии подбородка, уходящего в воротник из того же серебристого меха.
   Несмотря на голод, он ел почти машинально, так как был всецело поглощен разрешением таинственной проблемы. Несколько раз он отрывался от своих дум, чтобы взглянуть на женщину за соседним столиком. Один раз ему показалось, что она смотрела на него и вовремя отвернулась, чтобы не встретиться с ним взглядом. Филипп был большим поклонником красивых женщин, и в частности красивых женских волос, а потому его взгляд все чаще и чаще останавливался на ее бронзовых прядях. Он уже почти кончил есть, когда шум за соседним столиком заставил его поднять голову. Его сердце учащенно забилось — женщина встала. Она смотрела на него, и когда их глаза на мгновение встретились, она заколебалась, словно собираясь заговорить с ним, и в это мгновение он узнал ее.
   Это была женщина с фотографии, но только она была сейчас старше и красивее. И тот же мягкий, чистый контур лица, те же темные глаза, что глядели на него в кабинете Мак-Грегора. Только там в них смеялась юная радость, а теперь они были полны невыразимой грусти.
   Еще секунда, и он бы нарушил молчание, ответил бы на патетический трепет ее губ, но прежде чем он сумел вымолвить слово, она повернулась и ушла. Но даже стоя на пороге, она еще раз повернула к нему молящее грустное лицо, словно она знала, кто он и какая миссия на него возложена, и обращала к нему немую мольбу о пощаде.
   Он отодвинул стул, сорвал шапку с вешалки и последовал за ней. Он увидел, как она растворила низкую дверь и исчезла в ночи. Его мозг не колеблясь принял окончательное решение. Он догонит ее на улице, представится ей и тогда, может быть, разгадает тайну макгрегоровских приказов.
   Женщина быстро шла по главной улице, когда он пустился за ней следом. Внезапно она свернула на тропинку, проложенную в снегу, по направлению к реке. Перед ней расстилался пронизанный звездами ночной мрак да чернела громада девственных лесов. Сердце Филиппа забилось сильнее. Она знала, что он последует за ней, знала, что он идет в двух шагах от нее и нарочно свернула на уединенную тропинку, чтобы никто не заметил их…
   Он не пытался догнать ее. Он следовал за ней все на том же расстоянии, беспечно посвистывая, твердо зная, что она остановится, чтобы подождать его. Впереди них во мраке вырисовывалась группа сосен, в их тени укрылась женщина.
   Еще дюжина шагов, и Филипп оказался там же. Он услышал быстрые, легкие шаги впереди себя. Затем раздался еще один звук, шаги вплотную с ним, шорох раздвигаемых кустов, тихий голос, не женский, и прежде, чем он успел поднести руку к кобуре револьвера, человеческое тело навалилось на него сбоку.
   Другое — сзади, и он упал беспомощным мешком в снег. Кто-то мощный закрутил ему руки за спину, еще кто-то заткнул ему рот тряпкой, веревка обвилась вокруг его рук и ног, и только тогда те, кто пленил его, слезли с него.
   Ни одно слово не было произнесено во время свалки. Ни одно слово не было произнесено и теперь, когда его подхватили под руки и поволокли в том направлении, где скрылась женщина. В сотне шагов за группой сосен из мрака выступили смутные очертания хижины. В эту хижину его втащили и посадили на какой-то предмет, который он принял за ящик, затем зажгли свет.
   Впервые Филипп увидел своих похитителей. Один из них был старик гигантского роста с изжелта-седыми волосами, ниспадавшими на плечи. Его товарищ был почти еще мальчиком, но в ловких и сдержанных движениях Филипп узнал животную силу жителя лесов, по двум-трем словам, произнесенным шепотом, Филипп понял, что мальчик — сын старика… Из угла комнаты, к которому Филипп сидел спиной, они вынесли длинный сосновый ящик. Они были так поглощены его установкой, что не заметили, как открылась дверь и вошел еще один человек. Никогда в жизни еще Филиппу не приходилось видеть такое непривлекательное лицо.
   В маленьких диких глазках вошедшего засветилось торжество, когда он увидел пленника. Рот, нос, глаза — все в его лице заплыло жиром. Он перевел взгляд с Филиппа на старика и мальчика, возившихся с ящиком, и щелкнул пальцами.
   — Здрасте, здрасте, — прохрипел он тихим голосом, словно у него была астма. — Чудно, чудно. — Эти четыре слова резко нарушили молчание, которое соблюдали старик и мальчик.
   Когда ящик оказался посредине комнаты, в глазах Филиппа появилось выражение ужаса. То был неотесанный гроб. Не говоря ни слова и не обмениваясь ни малейшим звуком, все трое окружили его, подняли и с легкостью уложили в гроб. К своему удивлению, Филипп почувствовал, что лежит на чем-то мягком, казалось, что его странная тюрьма выложена подушками. Затем ему с величайшими предосторожностями освободили руки из-под спины и крепко-накрепко привязали их к телу. Еще пара ремней была прикреплена к стенкам гроба поперек тела, словно его тюремщики боялись, что он выпадет из гроба. Еще мгновение, и тьма поглотила его. На гроб положили крышку. Он услышал стук молотка, скрип гвоздей, проникающих в дерево, и стал метаться, стараясь крикнуть, высвободить руки и ноги. Однако ему не удалось ослабить свои узы ни на дюйм. От страшного напряжения его мускулы ослабли, и он перестал метаться, чтобы перевести дыхание и прислушаться. К нему донесся звук приглушенных голосов, и он уловил мерцание одного огонька, потом другого, потом третьего и увидел, что в стенках гроба просверлено около полудюжины дырочек. Это открытие доставило ему большое облегчение. По крайней мере он не задохнется. Через несколько минут он убедился, что ему даже удобно лежать и что его тюремщики не только устроили ему приличную постель, но и подложили ему подушку под голову.

Глава VII. ТРАГЕДИЯ В ХИЖИНЕ

   Через несколько секунд Филипп услышал тяжелые шаги и стук открываемой двери. Предвидел ли Мак-Грегор подобный оборот дела? Входило ли это в программу в качестве роли, предназначенной ему? Его кровь закипела, и при этой мысли он сжал кулаки, потом он начал размышлять более хладнокровно. Таинственные враги оставили ему его оружие. Они положили в гроб его шапку и расстегнули на нем пояс с патронами, чтобы ему было удобнее лежать. Что все это значило? Сотый раз задавал он этот вопрос.
   Приближавшиеся шаги прервали его размышления. Дверь в хижину распахнулась, и он услышал перешептывающиеся голоса.
   Он напряг слух. Сначала он готов был поклясться, что слышит тихий, музыкальный женский голос, но голос этот вскоре замолк, чьи-то руки приподняли гроб, протащили его через всю хижину и осторожно положили на какой-то предмет на снегу; его изумление возросло, когда он понял, что произошло.
   Гроб стоял на санях. Он слышал скрип ремней, затягиваемых вокруг гроба под санями, беспокойное движение собак, их скулящий вой, жалобное щелканье клыков. Потом сани медленно тронулись. Бич свистнул над ним, послышалось громкое понукание, и собаки побежали рысью. До слуха Филиппа вновь донеслись воющие звуки гармоники. Он заметил, что при небольшом напряжении он может повернуть голову так, чтобы поглядеть в дырку, пробуравленную на уровне его глаз в стенке гроба. Сани свернули с темной тропинки на улицу и, наконец, остановились перед ярко освещенным домом, откуда доносились хриплые голоса, смех, хмельное пение.
   Один из тюремщиков зашел в трактир, а другой присел на гроб и прикрыл ногой отверстие, в которое смотрел Филипп.
   — Куда держите путь, Финги? — осведомился чей-то голос.
   — В Вескуско, — ответил сидевший на ящике.
   Судя по жирному, хрипловатому голосу, это был тот человек, который вошел последним в хижину.
   — Еще кто-нибудь умер, да? — спросил первый голос.
   — Нет. Снаряжение и планы для Ходжеса в лагерь. Видно, у него большая спешка, что он гонит нас ночью. Ну-ка, поторопите там этого… пусть пьет скорее!
   Говоривший щелкнул бичом в направлении трактира вместо того, чтобы назвать имя своего спутника.
   — Снаряжение для Ходжеса в Вескуско, — прошептал про себя Филипп.
   Он стал прислушиваться дальше. Однако разговор замер, и через несколько минут человек, которого назвали Финги, соскочил с ящика, щелкнул бичом и прикрикнул на собак.
   Сани тронулись. Стало быть, его везут в Вескуско! И больше того, его везут к Ходжесу, начальнику строительных работ, к тому человеку, на жизнь которого покушался его будущий пленник! Неужели Финги сказал правду? И если да, то неужели это еще одна часть таинственного заговора, предвосхищенного инспектором?
   В течение получаса сани неслись по гладкому, твердому снежному пути на север. Филипп все это время мучился десятками неразрешенных вопросов и догадок. Он был уверен, что прелестная женщина, которую он преследовал, сознательно заманила его в засаду. Он считал себя пленником. Но если так, то почему его везут к Ходжесу, обвинителю ее мужа, требовавшему, чтобы последнего судили по всей строгости законов?
   Чем больше подобных вопросов задавал себе Филипп, тем больше он запутывался. Странные приказы и странное поведение его шефа, страстный и горестный призыв, светившийся в глазах молодой женщины, засада и теперь невероятное путешествие в гробу в Вескуско, — все это погружало его в некий хаос недоумения, из которого невозможно было выбраться.
   Все же ему были ясны два обстоятельства; во-первых, ему довольно удобно лежать, и, во-вторых, они через два часа прибудут на квартиру Ходжеса, если только они действительно едут в Вескуско. И там все должно разрешиться.
   Он не думал, что ему угрожает какая-нибудь опасность. Если бы это было так, то его тюремщики не оставили бы ему оружия, хотя бы и связав его предварительно. И если бы они замышляли что-то дурное, то разве они бы выложили весь ящик подушками, разве они завязали бы ему рот с таким расчетом, чтобы повязка не причиняла ему боли?
   Особенно показательным было то, что во время свалки ему не было причинено никаких увечий и что в хижине никто ничем не грозил ему и не пытался его запугать. Стало быть, это была часть игры, в которой ему предстояло принять участие. Он убеждался в том все более и более, по мере того как проходило время, и все чаще вспоминались ему многозначительные слова инспектора:» Что бы ни случилось «. Мак-Грегор произнес их с особенным ударением и повторил их несколько раз. Не хотел ли он предупредить его об этой самой истории, заставить быть настороже и в то же время не слишком беспокоиться за свою судьбу?
   И со всеми этими мыслями, путаными, тревожными и недоуменными, невольно ассоциировалась мысль о Беке Номи и о той женщине, которую он — к чему скрывать это от себя самого? — любил.
   Если бы происшедшему сопутствовали другие обстоятельства и если бы все это случилось несколько иначе, то он был бы уверен, что тут не обошлось без Бека Номи. Но теперь он отогнал от себя это подозрение. С каждой минутой перед его взором все явственнее вырисовывались образы двух женщин: той, которая боролась за своего мужа, и той, которую он любил и за которую боролся, чтобы сохранить ее для мужа. Со смутной горечью он сравнил любовь и чувство чести женщины, чей муж совершил преступление, с легкомыслием, обнаруженным в роковой вечер миссис Беккер.
   Он попытался отогнать от себя мрачные мысли, повернул голову и стал смотреть в отверстие стенки гроба. Светила луна. Изредка Стилу удавалось уловить сверкание снега на открытой равнине, но чаще перед его глазами плыла тень черного леса, через который они проезжали. Не прошло и двух часов с тех пор как они покинули Ле-Па, как сани остановились и Филипп увидел невдалеке мерцание нескольких огней.
   « Вероятно, Вескуско, — подумал он. — Ого, а это что?»
   С противоположной стороны гроба послышался голос:
   — Это Финги? Что за чертовщину вы приволокли?
   — Ваши планы и снаряжение, сэр, — хрипло ответил Финги. — Мы не могли приехать завтра. Так что решили справиться с этим делом сегодня ночью.
   Филипп услышал, как хлопнула дверь, чьи-то шаги заскрипели по снегу у самого его лица.
   — И в чем это вы привезли, Финги? — раздался тот же голос.
   — В гробу, сэр. Только в него ваши вещи и влезли. Он валялся у нас без дела с тех пор, как в нем свезли на кладбище Мак Ви. Может, вы его потом пустите в дело, — захихикал он. — Ей-богу, пустите, хо-хо-хо!
   Через секунду гроб подняли. Филипп почувствовал, что его поднимают на ступеньки, волочат через порог, потом гроб неожиданно поставили на нижний конец.
   — Нет, нет, не так, — заметил Ходжес.
   (Филипп был уверен, что с Финги говорит именно начальник строительного отряда. )
   — Поставьте его вон туда, в угол.
   — Ни боже мой! — возразил Финги, хрустя суставами пальцев. — Знаете, мистер Ходжес, я не трус, но, по-моему, нужно почитать покойников, а также ящик, в котором находился покойник. Вот тут написано на красном ярлыке:» Этим концом кверху «. И, стало быть, так надо. Не хочу, чтобы мне потом являлись привидения, хо-хо-хо!.. — Он подошел вплотную к ящику. — Я сниму этот ярлычок, мистер Ходжес. На черта он, раз в ящике лежат только бумаги да вещи?
   Если бы не повязка, стягивающая ему рот, Филипп, весьма вероятно, не смог бы удержать изумленное восклицание: так неожиданно было то, что случилось в следующее мгновение. Когда ярлык был оторван, его ослепил яркий свет. Прямо против его глаз оказалась узкая щель в четверть дюйма шириной и шесть дюймов длиной. Он увидел комнату. Седобородый великан, тот самый, что подстерег его в засаде, стоял на пороге, как будто бы собираясь выйти. Финги стоял подле него. А позади них, ближе к ящику, как бы ожидая их ухода, стоял Ходжес, начальник строительных работ.
   Как только те двое вышли, Ходжес вернулся к столу, стоявшему в центре комнаты; Филипп сразу же заметил, что лицо Ходжеса пылает и что он сильно возбужден. Он присел к столу, порылся в каких-то бумагах, стремительно встал, взглянул на часы и принялся шагать по комнате.
   — Стало быть, она идет, — пробормотал он злорадно. — Стало быть, она-таки идет. — Он снова взглянул на часы, поправил перед зеркалом галстук и с тихим смехом потер руки.
   — Красотка сдалась, — продолжал он, окинув беглым взглядом ящик. — Вовремя, вовремя!
   Раздался легкий стук в дверь. Ходжес бросился открывать ее. На мгновение Филипп увидел божественное лицо, лицо той женщины, которую он видел два часа назад в Ле-Па, которое обратилось к нему с мольбой накануне вечером, лицо, которое улыбалось ему с фотографии и теперь, казалось, было покрыто маской холодного ужаса. Только глаза пылали на нем, и эти глаза, казалось, искали Филиппа в узкой щели в стенке гроба.
   Ходжес шагнул вперед, протянул руки. Женщина повернулась, тихий всхлипывающий вздох сорвался с ее уст.
   Еще один шаг, и Ходжес обнял ее, но она отстранилась и жестом показала ему на стул подле стола.
   — Садитесь, — сказала она ему тихо. — Садитесь и слушайте!
   Показалось ли это Филиппу или действительно ее глаза обратились с мольбой к ящику в углу? Его сердце неистово билось. Последнее слово было явно предназначено ему.
   — Сядьте, — повторила она, ибо Ходжес мешкал. — Сядьте вон там, я сяду здесь. Прежде… прежде чем вы прикоснетесь ко мне, я хочу с вами договориться. Позволь те мне сказать все и слушайте. СЛУШАЙТЕ!
   Опять это» слушайте» по адресу Филиппа. Ходжес опустился на стул. Посетительница села прямо напротив, лицом к Филиппу. Она скинула мех с плеч и сняла меховую шапочку, так что свет большой висячей лампы озарил ее чудесные волосы и мертвенно-бледные щеки, на которых Филипп еще так недавно видел яркий румянец.
   — Мы должны договориться, — повторила она, не сводя глаз с Ходжеса. — Я готова пожертвовать жизнью ради него, ради моего мужа, а вы требуете, чтобы я пожертвовала еще большим. Я должна быть уверена в том, что вы меня не обманываете.
   Ходжес перегнулся через стол, как бы собираясь заговорить, но она перебила его.
   — Слушайте! — крикнула она, и пламя начало медленно разливаться по ее бледным щекам. — Вы, и никто другой, уговорили его ехать сюда, когда несчастный случай отнял у нас наш маленький домик в Мэрионе! Вы предложили ему работу, и он принял ваше предложение, веря в вас, как в друга, и он все еще думал, что вы друг, когда я уже знала, что вы предатель, замышляющий разбить его и мою жизнь. Он не хотел слушать меня, когда я старалась возбудить в нем подозрения, говорила ему о моем отвращении к вам. Он верил вам, готов был вас защищать! А вы… вы…
   Молодая женщина, охваченная волнением, вцепилась руками в край стола. В течение нескольких секунд она задыхалась, не в силах выговорить ни слова, потом заговорила вновь, дрожащим от скрытой ярости голосом.
   — А вы… вы преследовали меня, как змея, отравляли мне каждый час моего существования, потому что он верил в вас, а я не смела открыть ему глаза! И я скрывала от него… до того часа, когда вы в его присутствии явились в нашу хижину и осмелились обнять и поцеловать меня. Тогда… тогда я рассказала ему все, и он бросился за вами вслед и убил бы вас, если бы к вам не пришли на помощь. И за это я люблю его еще больше! Но я ошиблась. Я должна была тогда убить вас!
   Она разразилась рыданиями. Быстрым движением Ходжес вскочил на ноги и подбежал к ней. Его лицо пылало, губы кривила улыбка. Но еще быстрее поднялась жена Торпа, и Филипп увидел из своей тюрьмы, как бурно вздымалась ее грудь и как грозное пламя разгорается в ее глазах.
   — О, вы прекрасны! — услышал он голос Ходжеса.
   С криком, в котором звучала страсть и дикое торжество, Ходжес обхватил ее руками. В эту минуту кровь побежала по жилам Филиппа диким пламенем. Он снова увидел лицо женщины, напряженное, бледное, искаженное смертельным ужасом; он увидел ее отчаянную борьбу, он услышал ее сдавленный крик, вырвавшийся из ее груди.
   Впервые он сделал попытку освободиться, чтобы крикнуть сквозь плотную повязку, стягивавшую ему рот. Гроб заколебался и чуть не упал. Изнемогая от тщетных усилий, абсолютно беспомощный, он снова прильнул лицом к узкой щели. В отчаянной борьбе волосы женщины распустились и рассыпались по плечам. Ее руки тянулись к горлу Ходжеса. Потом одна из них скользнула вниз к груди, и почти одновременно раздался страшный грохот. Ходжес со стоном отшатнулся и повалился на стол.
   Одну секунду жена Торпа стояла неподвижно, потрясенная происшедшим, глядя на распростертое у ее ног тело, потом медленно, точно перед лицом безжалостного судьи, повернулась к гробу. Револьвер выпал из ее ослабевших пальцев. Ни один мускул не дрогнул в ее лице, когда она медленно прошла в другой конец комнаты, взяла там небольшой топорик и принялась им сбивать крышку гроба, в котором был заключен Филипп. Ни сомнения, ни страха не было на ее лице в тот момент, когда крышка упала и Филипп очутился перед нею. Лицо его, такое же бледное, как у нее, было искажено ужасом и возбуждением. Она спокойно сняла повязку с его рта, развязала ремни на руках и ногах и отступила на шаг, не произнося ни слова, прижимая руки к груди, ожидая.
   Первое, что он сделал, он опустился на колени подле Ходжеса и приложил ухо к его груди. Потом он поднял голову. Женщина склонилась над ним. Она не отвела глаз, когда их взгляды встретились.
   — Он умер, — сказал он спокойно.
   — Да, брат мой, он умер.
   Она говорила почти шепотом, но то, что она сказала, проникло в самую глубь его души.
   — Сестра моя, — произнес он, почти не соображая, что он говорит. — Моя…
   — Или ваша жена, — продолжала она, положив ему руку на плечо. — Или ваша жена… Как она должна была поступить, по-вашему?
   Ее голос, мягкое прикосновение ее руки заставили его на мгновение перенестись в далекую хижину на севере и вспомнить тот трагический час, когда он чуть не убил человека за гораздо меньшее преступление. Эта женщина боролась и убила, спасая собственную честь, спасая своего мужа. Его сестра… его жена… Как должны были бы они поступить? Был бы он доволен, если бы миссис Беккер, та, которую он любил, так защитила свою честь, как эта женщина?
   Он поднялся, пытаясь восстановить себя против этой женщины, против того, что свершилось на его глазах.
   — Теперь я понимаю, — сказал он. — Вы доставили меня сюда, чтобы я мог слышать все, что тут говорилось, и свидетельствовать в вашу пользу. Но…
   — Что вы! Я ничего подобного не имела в виду! — воскликнула она, как бы предвидя все, что он скажет. — Я думала, что если он обнаружит перед вами всю свою подлость, если он узнает, что через вас всему миру станет известно, как он пытался разрушить мой семейный очаг и как он предлагал свободу моему мужу взамен… Но вы видели, вы слышали, вы понимаете! Он не посмел бы настаивать, если бы он знал, что все это станет известным, и мой муж будет освобожден. Но теперь…
   — Вы убили его, — сказал он.
   В его голосе не было ни сочувствия, ни сострадания. То был холодный, бесстрастный голос носителя закона, и женщина закрыла лицо руками. Он надел шапку, затянул пояс и мягко тронул ее за плечо…
   — Вы знаете, где находится ваш муж? — спросил он. — Я разрешу вам провести с ним ночь.
   Она просияла.
   — Да, идемте.
   Они вышли из хижины, старательно заперли дверь, и женщина повела его в темноте к зданию без окон в сотне ярдов от квартиры Ходжеса.
   — Это лагерная тюрьма, — прошептала она. Человек в огромной медвежьей шубе сторожил вход в тюрьму.
   — Вот приказ инспектора, — сказал Филипп, протягивая ему письмо Мак-Грегора. — Я беру на себя попечение об арестованном. Миссис Торп проведет с ним ночь.
   Через несколько секунд дверь распахнулась, и женщина вошла в тюрьму. Уже уходя, Филипп услышал ее сдавленный рыдающий крик и изумленный возглас мужчины. Потом дверь тяжело захлопнулась, и наступила тишина.
   Пять минут спустя Филипп вновь стоял над трупом Ходжеса. Странная перемена произошла с ним. Его лицо пылало румянцем, а белые зубы скалились в злобной усмешке, когда он прикрывал труп простыней. На стене висели брюки и рабочая куртка Ходжеса. Он быстро надел их поверх своего платья, нахлобучил на голову шляпу Ходжеса и вторично покинул хижину.
   На этот раз он подошел к тюрьме с задней стороны, часовой все еще расхаживал перед дверью. Он был так плотно закутан в шубу, что не услышал крадущихся шагов Филиппа. Когда он повернулся, он увидел дуло револьвера в двух-трех футах от своего лица.
   — Руки вверх! — скомандовал Филипп. Ошеломленный часовой безмолвно повиновался.
   — Если вы повернетесь, если вы хоть пикнете, я убью вас! — грозно промолвил Филипп. — Опустите руки и держите их за спиной, вот так. — С быстротой и ловкостью, приобретенными под руководством сержанта Моди, он связал руки часовому ремнем, которым недавно был связан сам, и заткнул ему рот тряпкой, действие которой так долго испытывал на себе.
   Он еще раньше заметил, в каком кармане держит часовой ключи от тюрьмы. Забрав ключ, он приказал последнему лечь в снег, связал ему ноги и открыл тюремную дверь.
   В камере горел свет. Два бледных лица повернулись к нему, когда он вошел. Мужчина лежал на койке, а женщина, по-видимому, только что встала, так как одна ее рука все еще обнимала его плечи, а другая покоилась на его щеке, словно она гладила его до появления Филиппа. Ее дивные расширенные глаза посмотрели на него удивленно и недоверчиво. Он подошел к столу и улыбнулся. Жена Торпа с криком вскочила на ноги.
   — Тсс! — шепнул Филипп, указывая на дверь.
   Торп тоже встал. Не говоря ни слова, Филипп подошел и протянул ему руку. Еще ничего не понимая, пленник подал ее. Так они стояли в течение секунды, один улыбаясь, а другой застыв от изумления. Вдруг за ними раздался сдавленный крик. Филипп обернулся. Женщина стояла, освещенная лампой, простирая к ним руки. И никогда, даже на озере Бен, Филипп не видел женщины более прекрасной, чем жена Торпа в это мгновение.
   Как ни в чем не бывало он подошел к столу, на котором лежали несколько листков бумаги, перо и чернила.
   — Ваша жена, возможно, еще не рассказала вам, что произошло сегодня ночью. Но она расскажет о том, и очень скоро. А теперь — слушайте.
   Он достал из внутреннего кармана записную книжку и начал писать.
   — Меня зовут Стил, Филипп Стил из Северо-Западной конной стражи. В Чикаго у меня есть отец, Филипп Эдвард Стил. Отправляйтесь к нему со всей скоростью, на которую способна собачья упряжка и поезд, и передайте ему эту записку. Я пишу в ней, что ваша фамилия Джонсон и что ради меня он должен помочь вам стать на ноги и устроить человеческую жизнь вам и самой благородной маленькой женщине, которую я когда-либо встречал. Вы меня поняли, Торп?
   Он поднял глаза. Жена Торпа стояла рядом со своим мужем, обняв его и глядя в его лицо. Филиппу казалось, что они только что сыграли финал драмы, которую он видел год назад.
   — Вы должны сделать мне одно одолжение, Торп, — продолжал он. — Я только Филипп Стил из Северо-Западной конной стражи, но у меня есть кое-какие деньги, так что вы не думайте, что я обездоливаю себя, отдавая вам вот эту небольшую наличность. Когда-нибудь вы мне отдадите, если вам захочется. А теперь живо одевайтесь. Ваши друзья, те, что привезли меня из Ле-Па, наверно, находятся где-нибудь неподалеку с санями. Завтра мне, конечно, придется пуститься за вами в погоню. Но если вы поторопитесь, то, мне кажется, едва ли удастся поймать вас.