Кессель Ж. Всадники

Саис не осмелился ничего сделать, только злоба исказила его круглое лицо.
Урос издевательски усмехнулся в ответ и пришпорил коня.

Через некоторое время, путь начал сужаться снова. Камни тропы
превратились в зеркально-гладкую поверхность, по которой Джехол еле-еле мог
идти вперед. Скалистые стены усиливали вой ветра тысячекратно, и поэтому
никто из странников не услышал шума маленького, горного ключа, чьи водяные
струи падали прямо на тропу. Они заметили его, в расселине скалы, только
когда подошли совсем близко. Мокки немедленно подскользнулся и его обдало
ледяными брызгами. Следовавший за ним Джехол вовремя отшатнулся назад : даже
на сухом граните он еле удерживал равновесие, на мокрых же и гладких камнях
он несомненно упадет с первого шага.

В эту секунду Урос понял, что наступил самый смертоносный миг его
путешествия. Он оказался в ловушке - зажатый с обеих сторон скалами, не
способный идти дальше. Впереди поднимался с колен Мокки, сзади, сжимая в
руке ножницы и прикрываясь мулом, приближалась Серех. Урос должен был пройти
- или погибнуть.

В начале года, после сильных ливней, когда степь превращается в грязь и
глину, каждый водитель непременно возит с собой широкие доски, чтобы
подкладывать под колеса, завязшие в грязи. Но здесь, в горах, как поступить
здесь?
Урос нащупал под седлом одеяла, вытащил одно из них и бросил перед
собой. Джехол наступил на него и смог пройти пару шагов. Еще одно одеяло -
еще один шаг... Джехол подождал секунду, вопросительно повернул голову к
хозяину, и Урос с горечью понял, что теперь он бессилен совершенно. Мокки
подползал к нему на четвереньках, Серех была все ближе, с ножницами в руке.
Урос сжал плетку покрепче, но чем она могла ему помочь? Саис пригибался к
земле как можно ниже, он не достанет его, а Серех защищает мул. Урос
взглянул в ее глаза, обрамленные длинными ресницами - никогда еще они не
светились такой жадной радостью. Да, она права, еще несколько шагов и все
будет принадлежать ей.

- Ну уж нет, - скрипнул зубами Урос, - Именем пророка, нет!

Он сорвал с амулета пачку денег, разорвал упаковку и выхватив половину
- пустил их по ветру, прямо под носом у Серех. Та моментально застыла, как
вкопанная.
И Урос закричал, так громко, как только мог:

- Подчиняйтесь! Проклятие! Немедленно подчиняйтесь!
Он достал еще несколько банкнот, раскрыл ладонь...

Серех не могла прийти в себя от потрясения. Ветер уносил деньги, - ее
деньги, - прочь. Высоко, в просвете скал, быстро скрывались они, - не
достанешь. Широко открытыми глазами, как заколдованная, следила она за
танцем продолговатых бумажек на ветру. Эти несколько секунд были для Уроса
самыми мучительными: Мокки подползал все ближе, еще пару мгновений, и он
схватит Джехола за уздечку - еще одна пачка банкнот рассыпалась в воздухе на
затейливые бумажные хороводы, и была унесена ветром в просвет скал...
Серех продолжала таращится на Уроса и казалось, потеряла способность
двигаться вообще. Тот быстро разорвал обертку следующей пачки и зажав деньги
в руке, высоко поднял их над собой. Ветер с ожесточением стал рвать и
теребить их. И тогда Серех бросилась на колени, и умоляюще протянула к Уросу
дрожащие руки. Тот кивнул в сторону Мокки и кочевница, все мгновенно
сообразив, проскользнула мимо Джехола, и успела как раз вовремя, чтобы
оттащить прочь бледного от ярости саиса.

Мокки подошел к Джехолу и очень медленно поднял одно из одеял, после
чего расстелил его перед конем. Затем следующее...И еще раз...пока Джехол не
оказался на сухой тропе. Все это время Серех не спускала глаз с пачки ,
которую Урос по-прежнему держал высоко над головой, готовый в любую секунду
отдать деньги на растерзание ревущему ветру. Теперь Серех суетилась рядом с
Мокки, но Урос не был против: пока ветер мог навсегда лишить Серех этого
бесценного сокровища, сам он был в безопасности. Теперь тропа уже не была
такой скользкой и покатой: первые сухие и редкие былинки пробивались сквозь
трещины в камнях, и то там, то тут, на них появились наслоения глинистой
земли. Можно было двигаться вперед намного быстрее. И было самое время
поспешить, - солнце начало опускаться с небес.
Неожиданно Джехол поднял голову, фыркнул, не смотря на усталость,
перешел почти в галоп, и отбросив Серех и Мокки в сторону, помчался вперед.
И наконец Урос тоже почувствовал этот пленительный, несравненный аромат, что
доносил до них ветер : горьковатый аромат степной полыни.

От счастья и боли у него стеснилось сердце...скалистые стены
раздвинулись, он быстро оставил их позади и перед ним явилась зеленая
равнина, уходящая в своей бесконечности далеко за горизонт.
Урос выехал из тени Гиндукуша. Перед ним была степь - та самая степь,
где человек каждый день может видеть, как медленно поднимается и опускается
за горизонт солнце.


Мокки выскочил из темноты скал и начал бегать по степи кругами, пока
совсем не выбился из сил. Остановившись он начал тереть кулаками глаза, не
замечая, что плачет, и удивляясь, что случилось у него со зрением.

- Степь - прошептал он не веря, и повернувшись назад в сторону огромных
массивов Гиндукуша, засмеялся счастливо, как ребенок.
- Ты чего это разбегался, как умалишенный? - наконец догнала его Серех,
- И чему это ты так рад?

Мокки, казалось, не слышал ее. Он все дрожал и положив руку ей на плечо
повторял:

- Степь...понимаешь..это степь... степь!
- Да! - выйдя из себя заорала Серех, - Да, это степь, будь она
проклята! Степь, без денег, без лошади, с одним убогим мулом! Степь!
- Это правда - ответил Мокки и помрачнел.
Вся его радость улетучилась без следа. Он начал искать глазами Уроса и
тут же заметил его почти рядом, неподвижно сидящим в седле и смотрящим в
сторону заходящего солнца. Казалось, он молится. Конь был беспокоен,
перебирал ногами, его волновали странные крики приближающиеся с севера.

- Что это? - по привычке Серех дернула Мокки за рукав.

- Пастухи гонят табун лошадей обратно в загон. Мы их не видим, уже
темно, - голос Мокки не имел ничего общего с тем восторженным шепотом, каким
он говорил несколько минут назад. Как и кочевница он с горечью размышлял о
том, что убить Уроса поблизости от пастухов, будет почти невозможно.

Мокки и Серех решились подойти к всаднику поближе, но как только они
попытались это сделать, Джехол сорвался с места и поскакал вперед.
Урос вновь засунул банкноты под рубаху и при этом почему-то
почувствовал гложущую сердце пустоту. И только один Джехол, из всех них, был
безмерно счастлив, и ничем не омрачалась его душа радуясь вновь обретенной,
родной ему земле.

ПО ТУ СТОРОНУ ГОР

Стойбище пастухов представляло собой квадратный, большой загон,
огороженный колючей проволокой - табуны коней и пастушьи собаки вместе
проводили там ночь. Рядом, за врытые в землю деревянные жерди, были
привязаны лошади и старый, одинокий верблюд.
Двух простых палаток мужчинам хватало. В большой спали пятеро молодых
пастухов, а самый старший пастух и его маленький сын - в меньшей. Постелью
им служила земля, а седла они подкладывали под голову вместо подушек.

Коней только что пригнали обратно в загон. Между палатками пылало
высокое пламя костра. Вокруг него сидели пастухи в ожидании еды и чая, что
должен был принести бача. Урос на Джехоле остановился в нескольких метрах от
них.
Собаки почуяв чужого залились злобным лаем, но ни один из пастухов не
оглянулся и не посмотрел в его сторону.

"Настоящие люди, - подумал Урос, - Знают, как держать на привязи свое
любопытство."

И он и эти бедные пастухи были братьями породненными степью: они носили
похожие чапаны, повязывали тюрбан на один манер, и когда Урос заговорил с
ними, он сделал это на их общем языке, который с другой стороны гор, никто
не понимал.

- Мир вам, - сказал он по-туркменски.

И пастухи ответили хором:

- Добро пожаловать, всадник и его конь.

Джехол сделал пару шагов и вошел в круг света. Только теперь пастухи
обернулись, чтобы разглядеть незнакомца. Когда Урос всмотрелся в их родные
лица, то неожиданно оробел, и ему захотелось опять вернуться назад, под
защиту темноты. Здесь он больше не был просто странником, здесь начиналась
земля бузкаши и знаменитых чавандозов. Это была его провинция, Маймана. Без
сомнения эти пастухи когда-то видели его играющим и выигрывающим; хотя бы
один из них тут же узнает его... Словно принца чествовали его люди, тут же
уведомляли о его победах Турсена... а теперь на коне сидит калека,
вернувшийся домой после бесславного поражения.
Урос инстинктивно склонился над гривой Джехола, и закрыл лицо рукой,
пытаясь хоть как-нибудь спрятать свое лицо еще на несколько мгновений. Но
тут ему стало ясно, как сильно он оброс. Он провел ладонью по щеке, и в
первый раз, со времени отъезда из Кабула, он подумал о том, как он сейчас
выглядит: заросший, бледный, с запавшими щеками и припухшими веками...
Оборванный чапан и раздробленные кости под ним.
И он выпрямился снова. Кто узнает в этом убогом, забрызганном грязью
всаднике, надменного Уроса, сына великого Турсена? Никто.

Один из пастухов поднялся от огня - самый старший. Он был высок,
строен, с густыми седыми волосами и не менее густой белой бородой. Только
брови были странно черны над его узкими глазами, смотрящими на Уроса живо и
проницательно.

- Присаживайся к огню, - сказал он.

Но увидев повязку на ноге Уроса, пастух взял Джехола под уздцы, подвел
его к меньшей из обеих палаток, - к своей - подхватил Уроса, и сняв с седла
опустил его на землю.

- Мой саис следует за мной...и еще служанка. Я не хочу их видеть - тихо
сказал ему Урос,- Они...верно, очень устали...
- Будь спокоен. О них позаботятся так же, как и о твоей лошади, -
ответил глава пастухов, - Мой младший сын Кадир пока послужит у тебя как
бача.
- Кого же я должен благодарить за его доброту? - спросил Урос.
- Меня зовут Месрор, и я слежу за одним из табунов Бехрам Хана- ответил
старик.

Он снял с коня седло и вышел, чтобы вернуться с большой керосиновой
лампой. Он немедленно почувствовал запах гниющей заживо человеческой плоти,
который быстро распространился в палатке, но ничего не сказал, а только
уменьшил в лампе огонь и пожелав Уросу спокойной ночи, вышел. За ним
появился его сын, неся чай, хлеб и рис. Урос пил жадно, но от еды отказался.

Мальчик не спускал с Уроса любопытных глаз. Но и он так же, как и его
отец, был молчалив и сдержан. Когда Урос напился Кадир уселся на землю возле
лампы не говоря ни слова.

- Ты видел моих слуг? - наконец прервал молчание Урос.
- Да, - ответил Кадир и улыбнулся, - и твоего мула тоже. Большой и
сильный. Но знаешь, - продолжал он оживившись, - вот твой конь, это что-то!
Как бы мне хотелось, чтобы у меня был такой! Даже под коркой грязи видно с
первого взгляда, что это за конь!

Тут он осекся и замолчал. Он обещал отцу не разговаривать с больным.
Но тот спросил его снова:

- Что они говорили?
- Что они падают от усталости и голода. Сейчас они, должно быть, спят в
большой палатке.
- Ну, хорошо тогда...- пробормотал Урос.

Его голова отяжелела, тело словно налилось свинцом, тягучая усталость
тянула его куда-то вниз, ему мучительно захотелось спать, но что-то
подсказывало ему, что не здоровый и освежающий сон подкарауливает его, а
опасное забытье на грани жизни и смерти.
"Это яд моей раны, - понял Урос, - Мне нельзя засыпать..нельзя..."

Но веки сами опускались на глаза...мысли потекли все медленнее и
ленивей, и очень скоро все ему стало почти безразлично: жизнь ...смерть,...
поражения ...победы...
Урос открыл глаза еще раз.

- Кадир, - хриплым шепотом позвал он мальчика, - Поверни фитиль..Пусть
горит сильнее. Поставь лампу прямо перед моими глазами и позови сюда твоего
отца.

Месрор пришел немедленно. Урос видел его расплывчато, глаза слезились,
он не отрывал взгляда от яркого огонька под стеклянным колпаком.

- Что я могу для тебя сделать? - спросил глава пастухов.
- Осмотри мою ногу, - прошептал Урос.
- Я ее уже видел.
- И что ты скажешь?

Месрор бросил еще один взгляд на черную, гниющую рану и острия костей
торчащие из нее, и ответил:

- Если ты хочешь жить, если ты хочешь увидеть рассвет, то ты должен
расстаться со своей ногой еще сегодня.
- Ты сможешь это сделать? - помедлив мгновение спросил Урос.

Месрор потер в задумчивости лоб:

- Я резал ноги многим животным, и думаю, что сумею это сделать и
человеку.
- Никто не должен об этом знать.
- Только я и мой сын. За него я ручаюсь, - произнес Месрор тихо.
- Когда же? Прямо сейчас?
- Нет, - возразил Месрор, - Я должен быть уверен, что в другой палатке
уже все заснули.
- Хорошо. Забери лампу прочь.




Огонь лампы стоявшей позади седла, давал слабый, светло-желтый свет и
Урос добровольно упал в темноту, которая атаковала все его чувства. Время от
времени, откуда-то с граница сознания, до него доходили неясные звуки и
запахи: звон металла, запах жира, таинственные шорохи. Вдруг что-то дернуло
его наверх из черного тумана: потоки холодной воды.
Яркий и резкий свет пробудил его окончательно...
Сжимая руками плеть и нож Урос не понимая таращился на лампу, которую
держали прямо перед его глазами. Месрор наклонился над ним. Урос провел
рукой по лицу: оно было мокрое.

- Мне пришлось облить тебя водой, - сказал Месрор беспокойно
вглядываясь Уросу в глаза, - ты уже не мог проснуться сам.

Урос закрыл глаза. Открыл их снова. Кадир стоял позади его изголовья и
рвал чистую рубаху на длинные лоскуты, у его ног дымился пузатый котел,
поставленный на переносную жаровню полную углей. Рядом лежал небольшой
топорик и длинный, тонкий нож. Урос пробежал взглядом по блестящей стали.
Его голова бессильно откинулась на седло, он скрестил на груди руки и
сказал:

- Именем пророка, я готов.
- Еще нет, - возразил Месрор.

Он порылся в карманах и вытащил длинный и тонкий, но прочный шнур.

- Мне придется тебя связать.

Урос снова вцепился в свое оружие, рванулся вперед и выдавил сквозь
сжатые зубы:

- Никто...никогда...клянусь.
- Кадир, сколько крепких пастухов обычно держат овцу, если ей отрезают
ногу? - спокойно спросил Месрор у своего сына.
- Самое меньшее двое, - ответил ребенок.
- Но я же не животное!
- Именно поэтому я не допущу никакого риска, - ответил ему Месрор
твердо и посмотрел на него сверху вниз. Взгляд его был непреклонен.

"Его не поколебать". Еще раз взглянул Урос на шнур, затем на покрытые
гноем кости.. прошептал:

- Вот этого я тебе никогда не прощу, - и протянул руки Месрору.
- Нет, не так, - покачал головой последний.
Он завел руки Уроса за спину, связал их, провел веревку дальше, согнув
его здоровую ногу в колене набросил на нее несколько витков, и наконец
закрепил шнур тугим, замысловатым узлом. Урос потерял способность двигаться.
Месрор снял с него тюрбан и засунул его Уросу в рот как кляп. Тот не обратил
на это особого внимания, он сосредоточился и приготовился к тому, чтобы
любую боль перенести стойко и внешне равнодушно.
Но то, что случилось потом, произошло так быстро, что у него не
оказалось времени на дальнейшие размышления.
Месрор опустился на колени и обхватив левой рукой его ногу выше
перелома, прижал ее к земле плотно, как только мог. Кадир встал рядом и
подняв лампу над собой, протянул отцу топорик. В ярком свете лампы и его
игре на ткани палатки, Урос увидел быстро взлетевшие и опустившиеся тени,
что отбрасывала холодная сталь. Но он чувствовал боль слабо, словно
издалека. Шок и быстрота с которой Месрор провел эту операцию сделала его
почти нечувствительным. Теперь Месрор отложил топорик и взял в руки нож . До
того, как Урос смог уразуметь смысл его движений, тот уже отрезал ступню и
часть сгнившей плоти, после чего отбросил их в сторону.

"Уже все? Зачем же нужно было связывать меня? К чему было это
унижение?" - пронеслось в голове у Уроса. Но в ту же секунду он потерял
всякую власть над собой. Месрор поднял его ногу повыше и Кадир наклонил над
ней котел. И когда обожженная кожа зашипела, распространяя отвратительный
запах, - Урос дернулся с нечеловеческой силой и выгнулся пытаясь сбросить с
себя колено Месрора, которое прижимало его к земле. Топор, нож, - ко всему
этому он был готов, но всей его воли не хватило, чтобы выстоять против
кипящего жира текущего по его окровавленной культе. Но чем сильнее он
выгибался, тем глубже врезались в тело петли веревки. Вновь и вновь Месрор
поливал свежую рану новой порцией жира из котла, и Урос сдался, вцепившись
зубами в кляп он закричал от боли, и кричал снова, снова и снова.
Котел опустел. Кадир аккуратно обтер его внутренность лоскутами, что он
сделал из старой рубахи, а затем обмотал этими жирными бинтами рану, которая
уже не кровила. Дернувшись еще пару раз Урос расслабился. Когда ребенок
закрепил последний лоскут, больной лежал не двигаясь. Месрор осторожно
опустил его ногу на землю, затем поднял с земли то, что когда-то было
ступней и быстро вышел вон. Несколько секунд спустя послышался гулкий стук
копыт лошади, что галопом удалялась прочь от стойбища.

- Он скоро вернется, - успокаивающе сказал Кадир Уросу, лежащему с
закрытыми глазами, - Просто он хочет унести твою злую ногу подальше отсюда.

Урос не слышал его, он был без сознания.

- Он немедленно вернется. Честное слово, обещаю тебе. Очень скоро
вернется, - повторял мальчик скорее самому себе, чем больному.

Отец оставил его одного с гостем, лежащим без сознания. Какое доверие и
какая честь! Но что же он может сделать для этого неподвижно лежащего
человека? А если он сейчас умрет? Умрет, пока находится под его, Кадира,
присмотром, что тогда? Что скажет его отец?

Мальчик опустился на землю, возле Уроса и прислушался к его дыханию.
Тот дышал тяжело и глухо, с перебоями. Вот дыхание стало тише...еще тише...
ой, он совсем перестал дышать! Ах, нет, он задышал снова!
Сердце ребенка застучало так громко, что заглушило слабое дыхание
мужчины. Чтобы как-то справится со страхом и не видеть больше его пугающее,
восковое лицо, Кадир встал и осмотрелся.

- Какой тут беспорядок! - прошептал он растерянно, но почему-то
счастливо, - Отец будет недоволен.

Отмыв с инструментов пятна крови, он аккуратно сложил их в углу, затем
собрал лоскуты, обрывки тряпок,остатки плоти и осколки костей - и все это
сжег.

"Он наверняка захочет горячего чаю, когда придет в себя", - поразмыслил
мальчик и поставил котелок с водой на огонь.
Урос все еще был без сознания. Кадир склонился над ним, положил свою
маленькую ладошку ему на лоб, и заметив что тот покрылся гусиной кожей,
решил : "Он мерзнет!". После чего снял с себя чапан и накрыл им больного.

Наконец-то он услышал, что к палатке подъехала лошадь отца.

-Вернулся, он вернулся, - зашептал Кадир Уросу.

Ангел смерти Азраил, не пришел за больным, и все было в порядке. Нет,
пожалуй не все...кляп лишний. Недвижимый мужчина сжимал его в своей руке, и
Кадир хотел было вытащить его. Но тут Урос вцепился в этот лоскут скрючив
пальцы и не открывая глаз застонал:


-Нет...оставь. Я не буду больше кричать...не буду...обещаю..именем
пророка.

Голос был столь неузнаваем и так жалобен, что испугал Кадира сильнее,
чем если бы этот мужчина неожиданно завопил. Он инстинктивно отпрыгнул от
больного и хотел бросится вон из палатки, к лошади, что подъехала к ней, но
тут же взял себя в руки. Мальчик, которому отец доверил такое сложное и
ответственное задание, не должен больше себя вести как трусливый ребенок.

Месрор сразу заметил как чисто стало в палатке, что на огне стоит
котелок с водой для чая, а маленький чапан Кадира заботливо укрывает
больного.
Он положил руку на плечо сына и спросил:

- Ну, что мой мальчик, все хорошо?

Теплый отеческий тон, тяжесть его широкой ладони и ласковые ноты в его
грубом голосе, так польстили Кадиру, что он даже не сообразил сразу, что
сказать. Но затем, быстро приняв невозмутимый и серьезный вид, ответил:

- Я точно не знаю, отец. Его лицо все еще не вернулось назад.
- Так даже лучше, - кивнул головой Месрор, - Пусть отдыхает.

Он опустился на колени возле Уроса, отбросил чапан в сторону и прижал
ухо к груди человека лежащего в забытьи. Но он не услышал ни звука. Месрор в
недоумении потер лоб: больной дышит, значит и сердце должно еще биться.

Он прижал ухо сильнее и под рубахой что-то хрустнуло.
"Что за чудеса?" - снова удивился пастух. Запустив руку под рубаху, он
нащупал толстые пачки денег и вытащил их на свет. От такой неожиданности он
несколько мгновений пялился на них, как остолбенелый, но потом покачал
головой, отбросил шнур с пачками правее, и наконец смог услышать глухие тоны
сердца. Застегнув на больном рубаху и прикрыв его чапаном, он принялся за
осмотр ноги. Она все еще была покрыта темно-красными пятнами, но отек уже
спал. Кожа не была больше горячей, но теплой, почти нормальной температуры.
Месрор поднял перевязанную культю и принюхался. Кадир внимательно следил за
каждым его движением.

- Ничего не чувствую, - сказал ему Месрор, - Повязка сильно пропитана
жиром. Сними ее, у тебя пальцы будут половчее моих.
Урос по-прежнему лежал неподвижно, словно труп. Месрор взглянул на
теперь уже открытую рану и потрепав сына по голове, с облегчением сказал:

- Ну, сынок, мы выиграли. Можешь наложить повязку снова.

То ли из-за усталости, а может быть от радости, но обвязывая ногу
больного, Кадир царапнул ее ногтем. Мужчина дернулся и открыл глаза.

- Все в порядке. Ты можешь быть спокоен. - сказал Месрор склоняясь над
ним, - Теперь лишь стервятники беспокоятся о твоей ноге.
- Какие стервятники? Почему? - прошелестел Урос в ответ не понимая, и в
ту же секунду вспомнил все.

Рука сама потянулась к месту перелома и наткнулась на землю. Еще ниже -
вновь земля. Рука дрогнула, и затем медленно и боязливо двинулась наверх и
нашла тупой обрубок. Урос схватился за колено, измерил расстояние...

- Смогу ли я...смогу ли...- зашептал он.
- Клянусь честью, что да, - заверил его Месрор почти торжественно, -
Очень скоро ты сможешь подчинить своими коленями любую упрямую лошадь.
- Пусть услышит тебя Аллах, - сказал Урос.
Его голос окреп, краска вернулась к щекам. Легким, столь характерным
для него, движением он выпрямился и облокотился о седло.

- Да, вот это я называю "настоящий мужчина". - крякнул Месрор с
одобрением.

Урос раскрыл ладонь правой руки, которой сжимал смятый тюрбан-кляп и
потный шнур, бросил их на пол и затем произнес насмешливо:

- Да, можно сказать даже "храбрец из храбрецов"!

Кадир подскочил к нему, подобрал эту скомканную тряпку, сложил ее, а
потом сказал:

- Его нельзя больше надевать.
- Тогда в огонь его! - решил Урос, и размотав материю служившую ему
поясом он скрутил себе новый тюрбан, а чапан подвязал веревкой. Пока он это
делал, то скатился с седла вниз, - руки больше не удерживали его, - но он не
захотел снова сесть прямо. Он был еще слаб, и его начала бить неприятная
дрожь.

Кадир протянул ему пиалу горячего чая.

- Ему нужно много тепла, - обратился Месрор к сыну, - принеси сюда наши
одеяла!
- Сейчас, сейчас! - воскликнул Кадир и бросился из палатки прочь.

Когда мальчик, одетый лишь в тонкую рубашку, выбежал в ледяную темноту
ночи, Уроса посетило странное, никогда раньше не известное ему чувство
зависти.
"А почему у меня самого нет сына? - внезапно спросил он себя и удивился
подобной мысли, - Ведь он мог бы быть таким же."
До сегодняшнего дня дети вызывали в нем только презрение и гадливость.
Но вот этот ребенок... С каким спокойствием он помогал отцу во время этой
кровавой, жуткой операции. Как потом он остался, в совершенном одиночестве,
у постели больного, и ни страху, ни панике не удалось коснуться его сердца.

- Настоящий мужчина здесь, - сказал Урос после секундного молчания, -
это твой сын, Кадир.

А Месрор ответил:

- Придет день и он будет гордится, что сам ухаживал за Уросом, самым
лучшим чавандозом в степях.

От неожиданности Урос вздрогнул, прикрыл глаза, но потом спросил
Месрора тихо и глухо:

- Как ты меня узнал?
- Я узнал тебя с первого взгляда - ответил седой пастух, - Но тебе не
нужно бояться. Остальные, что были у костра, слишком молоды. Я единственный,
кто не раз видел тебя побеждающим в больших бузкаши. И потом, есть
пословица: "Если у седого старика все еще черные брови, то его глазам можно
верить"

Вошел Кадир неся в руках одеяла. Но в эту ночь Урос не нашел сна. Боль
по-прежнему не давала ему заснуть, но странно, он чувствовал ее там, где
больше не было ничего. Несколько раз Урос дергался и рука сама тянулась к
месту, где была его старая рана с осколками гноившихся костей, но не
находила ничего, кроме твердого земляного пола и пустоты. И каждый раз,
когда он вздрагивал, маленький Кадир поднимал свое уставшее личико и с
тревогой смотрел в его сторону. В итоге Урос решил притвориться спящим,
чтобы дать ребенку хоть немного отдохнуть. Но только на рассвете он сам смог
заснуть по-настоящему.


Лай собак, крики пастухов, конское ржание и топот табуна лошадей, -
разбудили их обоих одновременно.

- Как ты себя чувствуешь? - обратился к Уросу мальчик.
- Хочу есть, - не раздумывая ответил тот, тут же не поверил своим
собственным словам и повторил, - Правда, страшно хочу есть!

Угли очага подернулись серым пеплом.

- Я сбегаю, принесу парочку веток и разогрею для тебя плов, - вскочил
на ноги Кадир.