Кэтти Уильямс. Ночь игуаны

веранду. Опершись обеими руками на парапет, смотрит на закатное солнце,
словно это ее личный враг. Доносится долгий прохладный вздох океана.

Голос дедушки (словно вторя этому звуку).
Ветвь апельсина смотрит в небо
Без грусти, горечи и гнева.
И так, спокойствие храня,
Следит за угасаньем дня...

Внизу, в маленьком ресторанчике на пляже, звучит исполняемая маримба-джазом
мелодия популярной в тысяча девятьсот сороковом году песенки "Слово
женщины...". На сцене темнеет, затем медленно опускается занавес.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Прошло несколько часов, скоро зайдет солнце, но сейчас его золотистый, с
красноватым отблеском свет заполняет всю сцену. На густой листве тропических
растений блестят капли дождя. Из-за угла веранды выходит Мэксин. Уступив
правилам хорошего тона, она сменила к обеду короткие узкие брючки на белые
полотняные, а синюю рабочую блузу - на красную. Расставляет складные столики
для обеда, который будет подан на веранде. За этим делом и ведет разговор.

Мэксин. Мисс Джелкс?
Ханна (в дверях своей комнатки, приподымая москитную сетку). Да, миссис
Фолк?
Мэксин. Могу я с вами поговорить, пока буду накрывать к обеду?
Ханна (выходит в своей блузе художника). Конечно. Я и сама хотела с
вами поговорить.
Мэксин. Прекрасно.
Ханна. Я хотела спросить, есть ли у вас ванна, где мог бы помыться
дедушка? Сама я предпочитаю душ, но дедушка там может упасть, и, хоть он и
утверждает, что он - резиновый, перелом бедра в его возрасте - дело
нешуточное. И поэтому я...
Мэксин. А я хотела поставить вас в известность, что звонила в "Каса де
Хеспедес" насчет вас с дедушкой, могу устроить.
Ханна. Так не хотелось бы нам опять трогаться с места.
Мэксин. "Коста Верде" - не для вас. Видите ли, мы обслуживаем людей,
которые не доставляют особых хлопот, и, честно говоря, привыкли к клиентам
помоложе.
Ханна (разбирая складной столик). Да-а... Ну что ж... А что это, "Каса
де Хеспедес", - меблированные комнаты?
Мэксин. Это пансион. Там вас и кормить будут, и даже в кредит.
Ханна. Где он находится?
Мэксин. В центре города. Если дедушка заболеет, там и врач под рукой.
Ведь вам и об этом приходится думать.
Ханна (серьезно кивнув головой, больше про себя). Да, и об этом, но...
Мэксин. Что вы делаете?
Ханна. Хочу помочь.
Мэксин. Не надо! Я не принимаю помощи от своих постояльцев.
Ханна (продолжая накрывать на стол, в смущении). Все-таки позвольте
мне, прошу вас. Вилка с одной стороны, а ложка... (Голос ее замирает.)
Мэксин. Прежде всего салфетки подкладываются под тарелки, а то ветром
сдует.
Ханна. Да, на веранде становится ветрено.
Мэксин. На побережье уже задувают штормовые ветры.
Ханна. Когда мы путешествовали по Востоку, нас, случалось, застигал в
пути тайфун. Но иной раз даже радуешься такому разгулу стихий - как-то легче
на душе, верно? (Это тоже сказано больше про себя. Она уже расставила
тарелки на бумажных салфетках.) Миссис Фолк, когда, по-вашему, нам нужно
съехать?
Мэксин. Завтра мальчики отвезут вас в моем пикапе. Бесплатно.
Ханна. Вы очень добры. (Останавливая Мэксин, собиравшуюся уйти.) Миссис
Фолк!
Мэксин (неохотно поворачиваясь к ней). Да?
Ханна. Вы знаете толк в нефрите?
Мэксин. В нефрите?
Ханна. Да.
Мэксин. А что?
Ханна. У меня есть небольшая, но очень интересная коллекция. Я
спросила, потому что самое главное в изделиях из нефрита - работа, резьба.
(Снимает с себя нефритовое украшение.) Вот, например, резьба - настоящее
чудо. Такая маленькая вещица, а вырезаны две фигурки: легендарный принц Ака
и принцесса Анг... и летящая цапля над ними. Скорей всего, чудодей, гнувший
спину над этой тончайшей резьбой, получил за работу жалкий куль рису, семью
прокормить месяц, и то лишь впроголодь. Зато скупщик, завладевший этим
сокровищем, сбыл его англичанке уж по меньшей мере фунтов за триста
стерлингов. А та, когда это маленькое нефритовое чудо успело ей поднадоесть,
подарила его мне - я нарисовала ее не такой, какой она стала теперь, а какой
она мне увиделась в лучшую пору ее жизни. Видите, какая резьба?
Мэксин. Вижу, милая. Но я не принимаю вещей в заклад, у меня гостиница.
Ханна. Знаю, но не примете ли ее в виде обеспечения, в счет хотя бы
нескольких дней?
Мэксин. Вы совсем на мели?
Ханна. Да, совсем...
Мэксин. Вы как будто гордитесь этим.
Ханна. Я не горжусь, но и не стыжусь. Просто нам еще не случалось
попадать в такой переплет.
Мэксин (нехотя). Пожалуй, вы говорите правду, но и я не лгу: после
смерти мужа я в таких тисках - хоть топись, и, не будь жизнь все-таки милей
денег, я, верно, бросилась бы за ним в океан.
Ханна. В океан?!
Мэксин (с философским спокойствием). Да. Я точно выполнила его волю.
Мой муж, Фред Фолк, был первым мастером среди рыболовов-любителей на всем
западном берегу Мексиканского залива. Он побивал все рекорды по отлову
меч-рыбы, тарпана, королевской сельди, барракуды и, когда дни его уже были
сочтены, просил на смертном одре, чтобы его бросили в море... да, прямо в
бухте, чтобы его даже не зашивали в брезент, а бросили в рыбацком костюме. И
вот старый рыбак пошел на корм рыбам - уж теперь рыбка сочтется со стариной
Фредди. Что вы на это скажете?
Ханна (пристально поглядев на Мэксин). Не думаю, чтоб он об этом
пожалел.
Мэксин. А я думаю... И меня бросает в дрожь. (Ее отвлекает семейка
немцев.)

Те дружно шагают по тропинке под марш. Из зарослей появляется Шеннон. Он в
купальном халате, липнущем к мокрому телу. Все внимание Мэксин сразу
переключается на него одного - она то затихает, то словно бьет яростными
вспышками, как провод под высоким напряжением. Ханна в этой сцене звучит как
бы контрапунктом к Мэксин. На мгновение Ханна закрывает глаза, снова
открывает, и в ее взгляде - весь ее стоицизм и все отчаяние борьбы за
пристанище, в котором ей отказывают.

Шеннон (подходит к веранде, и теперь он - главный на сцене). Вон они,
дорогая моя Мэксин, идут ваши покорители мира. И поют "Хорст Вессель".
(Подымаясь на веранду, зло посмеивается.)
Мэксин. Шеннон, прежде чем входить на веранду, вы бы хоть смыли с себя
песок.

Появлению возвращающихся с пляжа немцев предшествует фашистский марш,
который они горланят во всю глотку. Обнаженные бронзово-красные телеса,
словно сошедшие с полотен Рубенса. Женщины слегка прикрыли себя мокрыми
гирляндами зеленых водорослей. Молодой муж, оперный тенор, дует в большую
раковину. В руках его тестя коротковолновый радиоприемничек, который все еще
передает нарастающий гром битвы за Англию.

Хильда (скачет верхом на своей резиновой лошадке). Гоп, гоп, гоп.
Господин Фаренкопф (в экстазе). Лондон горит! Центр города в огне.

Вольфганг колесом вкатывается на веранду, проходит несколько шагов на руках
и с громким возгласом падает. Мэксин вместе с немцами громко хохочет.

Пива! Пива! Пива!
Фрау Фаренкопф. Нет, сегодня - шампанского!

И, пока они обходят веранду, продолжается веселье, крики и скачка на
лошадке. Шеннон входит на веранду, и Мэксин сразу умолкает. Но ей жаль, что
нельзя посмеяться, и немного завидно.

Шеннон. Мэксин, дорогая, вы, кажется, превращаете свой отель в
мексиканский Берхтесгаден?
Мэксин. Я ведь сказала, смойте песок.

Крики немцев, требующих пива, заставляют ее пройти за угол веранды.

Ханна. Мистер Шеннон, может быть, вы знаете пансион "Каса де Хеспедес"?
Что он собой представляет?

Взгляд Шеннона почти безучастен.

Мы... мы подумываем о том, чтобы завтра перебраться туда. Можете нам
его порекомендовать?
Шеннон. То же, что Черная яма в Калькутте.
Ханна (задумчиво кивая). Так я и думала. Мистер Шеннон, не
заинтересуется ли случайно кто-нибудь в вашей группе моими акварелями? Или
портретами углем?
Шеннон. Не думаю! Боюсь, они недостаточно калорийны, чтобы мои девы
решились на них раскошелиться. О тень Великого Цезаря! (Это вырвалось у
него, когда он услышал, как его зовут пронзительным голосом.)

Словно юная Медея, врывается Шарлотта. Бежит к веранде. Шеннон мигом
исчезает у себя в комнатке и так поспешно захлопывает за собой дверь, что
прищемил кусок москитной сетки, тут же весело подхваченной ветром.

Шарлотта (вбегает на веранду). Ларри!
Ханна. Вы кого-нибудь ищете?
Шарлотта. Да, нашего гида, Ларри Шеннона.
Ханна. О, мистера Шеннона. По-моему, он пошел на пляж.
Шарлотта. Я только что видела, как он поднимался с пляжа в гору. (Она в
напряжении и вся дрожит. Обшаривает взглядом веранду.)
Ханна. Ах, вот как! Но все же...
Шарлотта. Ларри! (Ее вопли растревожили птиц, и они отвечают ей
разноголосым гомоном.)
Ханна. Передать ему что-нибудь?
Шарлотта. Нет. Я буду ждать, пока он не выйдет из своего убежища.
Ханна. Может быть, присядете? Я художница. Сейчас разбирала папку
акварелей и рисунков, и посмотрите, что нашла. (Показывает Шарлотте
рисунок.)
Шеннон (из своей комнаты). О Боже!
Шарлотта (услышав голос Шеннона, устремляется к нему). Ларри, впустите
меня! (Стучится в дверь.)

Из-за угла веранды появляется герр Фаренкопф с радиоприемником. Он почти
обезумел от победных реляций.

Ханна. Гутен абенд!

Фаренкопф кивает головой и скалит в улыбке зубы. Подымает руку, призывая к
молчанию. Ханна кивает в знак согласия, подходит к нему и показывает один за
другим свои рисунки. Фаренкопф продолжает улыбаться. Ханна не понимает, то
ли он улыбается, одобряя ее рисунки, то ли наслаждается передачей по радио.
Он смотрит на рисунки и время от времени кивает. Вся эта пантомима проходит
будто серия диапозитивов.

Шарлотта (со слезной мольбой). Ларри, откройте, впустите меня. Я знаю,
вы здесь, Ларри!
Фаренкопф. Помолчите, пожалуйста, минутку. Сейчас будут передавать
запись речи фюрера в рейхстаге, произнесенной (смотрит на часы) восемь часов
назад и переданной в Мехико газетой "Дойче нахрихтен". Помолчите,
пожалуйста. Битте...

Из радиоприемника - голос, смахивающий на лай бешеного пса. Шарлотта
по-прежнему барабанит к Шеннону. Ханна жестом предлагает немцу пройти на
заднюю веранду; Фаренкопф, отчаявшись услышать что-нибудь, встает. Свет,
отражаясь, вспыхивает на стеклах его очков, - словно у него во лбу
автомобильные фары. Он быстро кланяется и уходит за веранду, проводя по пути
разминку, как японский борец, выходящий на арену.

Ханна. Может быть, показать вам мои работы на той веранде? (Идет за
ним, но рисунки выпали из папки и разлетаются. Она собирает их с грустным и
озабоченным видом всеми забытого ребенка, одиноко рвущего цветы.)

Шеннон украдкой выглядывает из окна, но тут же скрывается, увидев Шарлотту;
метнувшись к нему, она наступает на разбросанные рисунки, Ханна тихонько
вскрикивает, но стон ее почти не слышен из-за гвалта, который поднимает
Шарлотта.

Шарлотта. Ларри! Ларри! Меня ищет Джуди. Впустите, пока она меня не
застукала здесь.
Шеннон. Вам нельзя сюда! Замолчите, тогда выйду.
Шарлотта. Ладно. Выходите.
Шеннон. Отойдите же от двери, дайте пройти.

Она чуть подвинулась; у Шеннона, выходящего из комнаты, вид приговоренного,
идущего на казнь.

(Прислонился к стене, утирая платком пот с лица.) Откуда мисс Феллоуз
прознала, что произошло сегодня ночью? Вы ей сказали?
Шарлотта. Я не говорила. Она сама догадалась.
Шеннон. Догадываться - еще не значит знать. Если она только
догадывается, то еще ничего не знает. Если, конечно, вы не врете и
действительно не проболтались.

Ханна собрала рисунки и тихонько отходит в самый дальний угол веранды.

Шарлотта. Не надо так разговаривать со мной.
Шеннон. Пожалуйста, не усложняйте мне жизнь. Ради Бога, не усложняйте
мою и без того трудную жизнь.
Шарлотта. Почему вы вдруг так изменились?
Шеннон. У меня малярия. Не осложняйте мне... малярию.
Шарлотта. Вы ведете себя так, словно ненавидите меня.
Шеннон. А вы - так, что меня вышибут с работы.
Шарлотта. Это Джуди, а не я.
Шеннон. Зачем вы запели "Я люблю вас всей душой", обращаясь ко мне?
Шарлотта. Потому что я правда люблю вас всей душой!
Шеннон. Дорогая детка, разве вы не понимаете, что самое погибельное для
девушки в вашем... неустроенном положении - это запутаться в чувствах к
человеку в моем неустроенном положении? А?
Шарлотта. Нет, нет, нет, я...
Шеннон (перебивая ее). А двое неустроенных таких дел натворят - весь
мир охватит пожаром, да как рванет... и тогда уж дела не поправишь. И в
отношениях между двумя людьми, так же как и...
Шарлотта. Я знаю только одно, Ларри: после того что было между нами в
Мехико, вы должны на мне жениться.
Шеннон. Человек в моем положении не может жениться. Ничего хорошего из
этого не получится, да и не положено мне, нельзя! Хорошо еще, если хоть на
службе-то удержишься. (То и дело сбрасывает ее руки со своих плеч.) Вы что,
не видите, дорогая, у меня и без вас голова идет кругом!
Шарлотта. Я не верю, что вы меня не любите.
Шеннон. Дорогая, да кто же способен поверить, что его не любит тот,
кого он сам любит... как ему кажется! Но это верно, дорогая: я никого не
люблю. Таким уж я создан, и я тут ни при чем. В тот вечер я доставил всех
вас в отель, пожелал вам в холле спокойной ночи и только поцеловал в щечку,
как маленькую девочку, - вы и вправду маленькая. А вы, едва я открыл дверь,
ворвались ко мне в номер, и никакими силами нельзя было вас выжить. А ведь я
пытался - о Боже! - даже припугнуть вас, только бы вы ушли. Не помните?!

Вдали слышен голос мисс Феллоуз, зовущей Шарлотту.

Шарлотта. Да, помню. Как, натешившись мной, вы меня ударили, Ларри...
по лицу. Закрутили мне руку, чтоб я стала на колени и вместе с вами
помолилась о прощении.
Шеннон. Я всегда так делаю, когда истерзан и опустошен. Не могу же я
подписать чек, если в банке моей души ничего нет на счету.
Шарлотта. Ларри, позвольте мне помочь вам.
Голос мисс Феллоуз (приближаясь). Шарлотта! Шарлотта! Шарли!
Шарлотта. Помогите мне, а я помогу вам.
Шеннон. Беспомощный беспомощному - не помощник.
Шарлотта. Впустите меня! Джуди идет!
Шеннон. Отвяжитесь же! И - пошли вы!.. (С силой отталкивает ее и
скрывается у себя в комнате, хлопнув дверью и закрыв на задвижку.
Прихваченный дверью кончик сетки бьется на ветру.)

Едва на веранде показывается мисс Феллоуз, Шарлотта скрывается в соседней
комнате. Ханна, наблюдавшая всю эту сцену, идет к середине веранды, где
встречается с мисс Феллоуз.

Мисс Феллоуз. Шеннон! Шеннон! Где вы?
Ханна. Мистер Шеннон, кажется, пошел на пляж.
Мисс Феллоуз. И Шарлотта Гуделл с ним? Молоденькая такая блондинка из
нашей группы?
Ханна. Нет, с ним никого не было, он пошел один.
Мисс Феллоуз. Я слышала, хлопнула дверь.
Ханна. Это моя.
Мисс Феллоуз (указывая на дверь с прихваченным кончиком москитной
сетки). Это ваша комната?
Ханна. Да, моя. Я вышла полюбоваться закатом.
Мисс Феллоуз (слышит плач Шарлотты в комнате Ханны. Распахивает дверь).
Шарлотта! Выходи, Шарли! (Хватает Шарлотту за руку.) Чего стоит твое слово?
Ничего?! Ты же обещала мне держаться от него подальше.

Горько плача, Шарлотта отбивается от мисс Феллоуз, но та опять хватает ее за
руку,
на этот раз крепче, и тащит ее из комнаты.

Я говорила по междугородному телефону с твоим отцом насчет этого
человека, и он добивается постановления о его аресте, - пусть только посмеет
сунуться в Штаты.
Шарлотта. Мне все равно!
Мисс Феллоуз. А мне - нет! Я отвечаю за тебя.
Шарлотта. Я не хочу обратно в Техас!
Мисс Феллоуз. Нет, хочешь! И вернешься. (Крепко ухватив за руку, уводит
ее с веранды.)

Ханна выходит из комнаты, куда вошла после того, как мисс Феллоуз выволокла
оттуда Шарлотту.

Шеннон (из своей комнаты). О Боже!..
Ханна (подходит к его двери, стучит). Мистер Шеннон, путь свободен!

Шеннон не отвечает и не появляется.

(Кладет папку, берет дедушкин белый полотняный костюм, который успела
выгладить и повесить на веранде, подходит к комнате деда и кричит.) Дедушка!
Пора обедать! Через несколько минут ты сможешь увидеть очень красивый закат,
предвещающий бурю.
Голос дедушки. Гряду-у!
Ханна. И Рождество грядет, да лишь один раз в год.
Голос дедушки. Уж скорее - День независимости.
Ханна. День независимости уже прошел. Теперь грядет День всех святых, а
за ним - День благодарения. Но ты, я надеюсь, грядешь раньше. (Приподымая
москитную сетку в его двери.) Вот твой костюм. Я выгладила. (Входит к нему.)
Дедушка. Здесь ужасно темно, Ханна.
Ханна. Сейчас включу свет.

Шеннон выходит из своей комнаты: у него вид человека, потерпевшего крах. В
руках предметы облачения священнослужителя. Черный шелковый священнический
нагрудник свободно висит на его тяжело дышащей потной груди. Поверх он
вешает массивный золотой крест с аметистом и пытается застегнуть круглый
накрахмаленный воротничок. Из комнаты деда, заканчивая свой "артистический"
туалет, выходит Ханна, повязывая на ходу шелковый бант. Занятые каждый своим
делом, они напоминают двух бродячих актеров, серьезно готовящихся к
предстоящему им сейчас выступлению на площади, которое может стать для них
последним.

(Взглянув на Шеннона.) Собираетесь отправлять церковную службу, мистер
Шеннон?
Шеннон. Черт бы побрал! (Указывая на воротничок.) Помогите, пожалуйста.
Ханна (подойдя к нему). А если не собираетесь, зачем вам это тяжелое
обмундирование?
Шеннон. На меня возводят обвинение, будто я лишенный сана самозванец, -
вот зачем. Пусть эти леди знают - я еще ношу рясу и облечен саном...
Ханна. А разве этого прекрасного золотого креста недостаточно, чтобы
убедить ваших леди?
Шеннон. Нет. Они знают, что я его выкупил из заклада в Мехико, и
подозревают, что он вообще оттуда.
Ханна. Постойте минутку спокойно. (Пытается застегнуть сзади
воротничок.) Готово. Петелька пообтрепалась, боюсь, не удержит запонку.
(Опасения оправдались - запонка падает на пол.)
Шеннон. Куда она делась?
Ханна. Вот она. (Поднимает запонку.)

Шеннон срывает воротничок, комкает и бросает с веранды. Задыхаясь валится в
гамак.

(Спокойно вынимает блокнот и начинает его рисовать. Сначала он не
замечает.) Вы давно не служите в церкви, мистер Шеннон?
Шеннон. А какое это имеет отношение к цене риса в Китае?
Ханна (мягко). Никакого.
Шеннон. А к цене кофе в Бразилии?
Ханна. Снимаю свой вопрос. И прошу прощения.
Шеннон. Если ответить по-человечески, так я и прослужил-то всего год
после посвящения в сан.
Ханна (подвигаясь ближе, чтобы лучше видеть его, и быстро рисуя). И в
тот же год получили отпуск, полагающийся после семи лет службы?
Шеннон. Да... отпуск у меня получился порядочный.

Слышится голос дедушки, повторяющего одну и ту же стихотворную строку.

Что это - дедушка сам с собою разговаривает?
Ханна. Нет, он сочиняет. Ему приходится полагаться на память, он плохо
видит, писать и читать ему уже трудно.
Шеннон. Кажется, застрял на одной строке.
Ханна. Да. Боюсь, теперь и память ему изменяет. А это для него самое
страшное. (Говорит почти равнодушно, словно все это не имеет для нее
значения.)
Шеннон. Вы меня рисуете?
Ханна. Пытаюсь. Вы трудная модель. Когда мексиканский художник Сикейрос
писал портрет американского поэта Харта Крейна, ему пришлось написать его с
закрытыми глазами, - в них было столько муки, что художнику было больно
писать их открытыми.
Шеннон. Простите, но я не буду ради вас закрывать глаза. Я сам себя
гипнотизирую... во всяком случае, пытаюсь загипнотизировать, всматриваясь в
блики на листве апельсиновых деревьев.
Ханна. Ничего. Ваши глаза можно рисовать и открытыми.
Шеннон. В течение года у меня был свой приход, а потом... Сана меня не
лишили, но в церковь и на порог не пускали.
Ханна. О! Почему же?
Шеннон. За совращение и ересь... в одну и ту же неделю.
Xанна (быстро рисуя). И при каких обстоятельствах... случилось первое
из грехопадений?
Шеннон. Да, совращение предшествовало ереси... на несколько дней.
Молоденькая учительница воскресной школы напросилась принять ее
неофициально. Она была довольно хорошенькая, а жилось ей невесело.
Единственная дочь, но родители - и отец и мать - по характеру напоминали
старых дев, отец только что не ходил в юбке. (Расхаживает по веранде,
приходя все в большее возбуждение, все злее издеваясь над своими грехами.) И
вот она делает безумное признание.
Ханна. В любви?
Шеннон. Не издевайтесь, дорогая.
Ханна. Что вы! И не думала.
Шеннон. Естественное или, наоборот, противоестественное влечение
помешанной... к помешанному - вот что это было. А я в то время был самым
жалким ханжой. Я и говорю: "Преклоним, дочь моя, колена и помолимся вместе".
Так и сделали: опустились на колени... да вдруг упали на ковер и... Когда мы
встали, я ее ударил. Да, по лицу. И обозвал потаскушкой. Она убежала. А на
следующий день новость: порезала себя отцовской бритвой. "Старая дева" -
папочка сохранял еще обыкновение бриться.
Ханна. И насмерть?!
Шеннон. Да нет, чуть-чуть поцарапалась - кровь еле показалась. А
все-таки скандал.
Ханна. Да, могу себе представить, что это... вызвало пересуды.
Шеннон. Вот именно, вот именно. (На минуту останавливается,
воспоминания устрашают его.) И вот в воскресенье всхожу я на кафедру, и, как
увидел эти самодовольные, тупые осуждающие рожи, захотелось вдруг разбудить,
ошарашить этих тупиц... и я их ошарашил. У меня была наготове проповедь,
смиренная, покаянная. Я ее бросил, засунул куда-то в алтарь. "Так знайте
же, - сказал, нет, вскричал я, - мне уже осточертело произносить проповеди
во славу какого-то дряхлого мошенника". Так и сказал, так и прокричал. "Вся
ваша теология, все заповеди, все мифы основаны на представлении о Боге как о
старом мошеннике. И по совести, я не хочу и не могу продолжать отправлять
службы во славу этого... этого..."
Ханна (спокойно)... старого мошенника?
Шеннон. Да, злого, скорого на гнев старика. Ведь его же всегда
расписывают этаким впавшим в детство, слабосильным, сварливым старикашкой,
вроде тех, что живут в богадельне и потеют над головоломками, а если не
получается, со злости опрокидывают столик. Да, да, говорю вам, теология
именно... это и утверждает, обвиняя Бога в том, что он жестокий старый
злодей да еще осуждает весь мир и безжалостно карает тех, кого сам же
создал, карает их за собственные ошибки, допущенные при их сотворении. Ну и
тут, конечно... ха-ха, ха... разразилась настоящая буря...
Ханна. Уже вне церкви?
Шеннон. Да, мои прихожане так разбушевались, что забыли про меня.
Вскочили со скамей и ринулись к своим черным, как тараканы,
автомобильчикам... ха-ха-ха... а я, черт возьми, вопил им вслед... Гнался за
ними бегом и все кричал... (Остановился перевести дух.)
Ханна. И все выкатились?
Шеннон. А я ору им вслед: "Бегите домой, закройте все окна и двери,
чтобы не слышать истинной правды о своем Боге!"
Ханна. Им, беднягам, конечно, ничего другого и не оставалось.
Шеннон. Дорогая мисс Джелкс, Плезант-Вэлли в Виргинии - это
фешенебельное предместье большого города, и все эти бедняги были весьма
состоятельны.
Ханна (слегка улыбаясь). И какова же была... м-м... развязка?
Шеннон. Развязка? Ну что ж, сана меня не лишили. Просто больше не
допускали в церковь в Плезант-Вэлли и, кстати, запрятали меня в сумасшедший
дом... с диагнозом: тяжелое нервное расстройство. Это их больше устраивало.
Вот я и пошел по этой дорожке... вожу экскурсии по Божьему свету. И
заметьте, гид - духовное лицо с крестом и крахмальным воротничком,
подтверждающими его сан. Вещественные доказательства!
Ханна. Чего, мистер Шеннон?
Шеннон (с некоторой робостью). Того, что лично я представляю себе Бога
не как старого мошенника, а как... (Умолкает.)
Ханна. Вы недоговариваете...
Шеннон. Нынче ночью разыграется буря, страшный электрический ураган. И
тогда вы поймете, как представляет себе преподобный Лоренс Шеннон Бога
всемогущего, который время от времени посещает сотворенный им мир... Я хочу
вернуться в церковь и проповедовать, что Бог - это... гром и молния... и...
и... (Протягивает руку в сторону океана.) Вот он! Вот это он! (Показывает на
величественный, почти апокалипсический золотой закат.) Вот в этом его
величие, дарующее забвение! И я стою пред ним на ветхой веранде этой убогой
гостиницы, да еще не в сезон, предстаю пред ним в этой нищей развращенной
стране, захваченной жадными до золота конкистадорами, которые вместе с
распятием принесли с собой еще и стяги инквизиции. Да, и...

Пауза.

Ханна. Мистер Шеннон!
Шеннон. Да?
Ханна (слегка улыбаясь). У меня такое чувство, что вы со всеми вашими
прозрениями еще вернетесь в лоно церкви. И если тогда выдастся еще одно
недоброе воскресное утро, окинете взглядом своих прихожан, их тупые,
самодовольные физиономии и отыщете среди них несколько старых, совсем старых
лиц, в глазах которых вы прочтете страстную мольбу о помощи, о вере и
надежде... И тогда, мне кажется, вы не станете кричать, как в Плезант-Вэлли.
Вы отложите припасенную вами жестокую проповедь, запрячете ее где-нибудь в
алтаре и заговорите, о... нет, может быть, совсем не станете проповедовать,
а только...
Шеннон. Что?
Ханна. Просто подбодрите их, потому что вы, мистер Шеннон, знаете, как
порой необходимо людям слово утешения.
Шеннон (после минутной паузы). Дайте взглянуть. (Забирает у нее
рисунок, который явно производит на него большое впечатление.)

Ханна смущена. Пауза.

Ханна. Где, вы сказали, разместила хозяйка вашу группу?
Шеннон. Она велела мексиканцам отнести их багаж во флигель.