Страница:
Потом резкий крик мисс Феллоуз и общая перебранка, покрываемая гудением
мотора.
Шеннон. Вот и отбывают мои дамы... Ха-ха-ха.. Уезжают мои...
(Оборачивается и, встретившись с серьезным, сочувственным взглядом Ханны,
снова пытается засмеяться.)
Она слегка качает головой и жестом останавливает его.
Потом опускает сетку, и теперь ее неясно освещенная фигура видна как в
тумане.
...дамы, последние мои дамы... ха-ха-ха... (Наклоняется над парапетом
веранды и вдруг рывком выпрямляется и с нечеловеческим воплем начинает рвать
на себе цепь, на которой висит золотой крест.)
Панчо безучастно смотрит, как цепь врезается ему в шею.
Ханна (подбегает к Шеннону). Мистер Шеннон, перестаньте! Вы пораните
себя. А это вовсе не обязательно, сейчас же перестаньте! (Панчо.) Agarrale
los manos! [Держите его за руки! (исп.)]
Мексиканец не очень охотно пытается выполнить ее просьбу.
Но Шеннон бьет его и яростно продолжает себя истязать.
Шеннон, позвольте мне, я сама сниму с вас крест. Можно?
Он опускает руки, она старается расстегнуть застежку, но у нее дрожат
пальцы, и ничего не получается.
Шеннон. Нет, нет, так его не снять. Я сам должен разорвать эту цепь.
Ханна. Подождите, я уже расстегнула. (Снимает с него крест.)
Шеннон. Спасибо. Возьмите его себе. Прощайте. (Бежит к кустам,
скрывающим тропинку.)
Ханна. Куда вы? Что вы задумали?
Шеннон. Хочу сделать заплыв. Прямо в Китай!
Ханна. Нет, нет, только не сегодня, Шеннон! Завтра... завтра, Шеннон.
Но он уже раздвигает кусты, усеянные цветами, напоминающими колокольчики, и
устремляется вниз. Ханна бежит за ним, крича на ходу: "Миссис Фолк!"
Слышится голос Мэксин, зовущий мексиканцев: "Muchachos, cogerlo! Atarlo!
Esta loco. Traerlo aqui!" [Мальчики, ловите его! Держите! Он сошел с ума!
Тащите его сюда! (исп.)] Через несколько мгновений Мэксин и мексиканцы уже
тащат Шеннона сквозь кусты на веранду. Связывают и укладывают в гамак.
Сейчас он борется уже больше для виду. Но Ханна, наблюдая, как его
связывают, ломает руки.
Ханна. Веревки режут ему грудь!
Мэксин. Ничего, ничего. Он только представляется, играет. Ему это
нравится. Знаю я этого ирландского ублюдка, никто его так не знает! А вы,
дорогая моя, не вмешивайтесь. Он разыгрывает такие штуки регулярно, будто по
календарю. Каждые полтора года... А два раза ухитрился разыграть здесь свои
припадочки, и мне пришлось платить врачу. Сейчас позвоню в город, вызову
доктора. Пусть впрыснет ему что-нибудь покрепче... А если завтра ему не
станет лучше, придется отправить в тот же сумасшедший дом, где он уже был в
прошлый раз, когда тут у нас заболел. (Выходит.)
Пауза.
Шеннон. Мисс Джелкс!
Ханна. Да?
Шеннон. Где вы?
Ханна. Здесь, у вас за спиной. Могу я вам чем-нибудь помочь?
Шеннон. Сядьте, чтобы я видел вас. И говорите что-нибудь все время, не
переставая. Я должен побороть этот страх.
Пауза.
Ханна придвигает стул к его гамаку. С пляжа возвращаются немцы. В восторге
от сцены, которую разыграл перед ними Шеннон, они, почти нагие, маршем
последовали за ней на веранду, собрались вокруг связанного Шеннона и смотрят
на него, словно на зверя в клетке. Болтают меж собой по-немецки, кроме тех
случаев, когда обращаются к Шеннону или Ханне. Их крупные, умащенные
лосьоном тела блестят в свете луны. Они все время хихикают.
Ханна. Будьте добры, оставьте его, пожалуйста, в покое.
Немцы делают вид, будто не понимают ее.
Фрау Фаренкопф (наклоняется над Шенноном. и говорит громко и медленно
на языке, который плохо знает). Правда, что вы сделали пи-пи на чемоданы
этих леди из Техаса? Ха-ха-ха... Подбежали к автобусу, и прямо перед дамами
сделали пи-пи на их чемоданы?
Негодующий протест Ханны покрывается раблезианским хохотом немцев.
Фаренкопф. Das ist wunderbar! Wunderbar! [Это замечательно!
Замечательно! (нем.)] Ха? Какой жест! А?! Вот и показали этим леди, что вы
есть настоящий американский джентльмен! Ха? (Поворачивается к остальным и
шепчет что-то неприличное.)
Обе женщины в полном восторге. Хильда, задыхаясь от смеха, падает в объятия
мужа.
Ханна. Миссис Фолк! Миссис Фолк! (Устремляется к появившейся на веранде
Мэксин.) Попросите, пожалуйста, этих людей оставить его в покое. Они
издеваются над ним, как над зверем, попавшим в западню.
Смеясь, весело дурачась, немцы уходят с веранды.
Шеннон (вдруг громко кричит). Возвращение к детству... ха-ха...
Возвращение к детству... Инфантильный протест... ха-ха-ха-ха... инфантильное
озлобление против мамы и Бога, ярость против проклятой детской кроватки,
ярость против всего... всего... Возвращение к детству!
Все ушли. Ханна и Шеннон остались с глазу на глаз.
Шеннон. Развяжите меня.
Ханна. Пока нельзя.
Шеннон. Я не могу этого вынести.
Ханна. Придется немного потерпеть.
Шеннон. Меня охватывает страх.
Ханна. Я знаю.
Шеннон. От страха можно умереть.
Ханна. Те, кому это нравится, как вам, мистер Шеннон, не умирают.
(Вошла в свой номер.)
Он как раз позади гамака. Комната освещена, и мы видим, что она вынимает из
чемодана, стоящего на кровати, чайник, жестянку с чаем и спиртовку.
Возвращается с ними на веранду.
Шеннон. Что вы хотели сказать своей оскорбительной фразой?
Ханна. Какой фразой, мистер Шеннон?
Шеннон. Будто мне нравится.
Ханна. Ах... этой!
Шеннон. Да, этой.
Ханна. Я не хотела вас оскорбить, просто наблюдение. Я ведь не сужу
людей - рисую их, и все. Только рисую... Но, чтобы верно изобразить,
приходится очень внимательно наблюдать их, не правда ли?
Шеннон. И вы заметили, верней, вам кажется, мисс Джелкс, что вы
заметили, будто мне нравится лежать в этом гамаке связанным, как свинья,
которую повезут на бойню?
Ханна. А кому бы не захотелось пострадать, искупить свои грехи и грехи
всего человечества, мистер Шеннон, если это можно сделать, лежа в гамаке, на
котором вас распяли не гвоздями, а всего лишь веревками, да еще на горе,
которая куда привлекательней Голгофы. Мне видится даже, как вы изгибаетесь и
стонете в этом гамаке... И ведь ни гвоздей, ни крови, ни смерти... Не
слишком мучительное распятие за грехи всего мира, мистер Шеннон! (Чиркает
спичкой и зажигает спиртовку.)
Отсветы чистого синего пламени создают в той части веранды, где идет сцена,
какое-то совершенно особое освещение. Голубое пламя спиртовки мягко
отражается нежным, блеклым шелком синего халата,
подаренного Ханне актером театра Кабуки, который позировал ей в Японии.
Шеннон. Именно в эту минуту, когда вы мне так нужны, вы против меня.
Почему?
Ханна. А я не против вас, мистер Шеннон. Просто я пытаюсь сделать с вас
набросок, только не пастелью, не углем, а словами.
Шеннон. У вас вдруг появились повадки старой девы из Новой Англии,
которых я раньше в вас не замечал. Я ведь считал вас этакой эмансипированной
святошей, мисс Джелкс.
Ханна. Кто же бывает совсем... святым?
Шеннон. Мне казалось - вы бесполое существо, а вы вдруг обернулись
женщиной. И знаете, как я об этом догадался? Именно вам, а не мне, нет, не
мне доставляет удовольствие то, что я связан. Всем женщинам - сознательно
или бессознательно - хочется видеть мужчину связанным. Над этим только они
всю свою жизнь и трудятся - связывают мужчину. И считают свою жизненную
миссию выполненной и чувствуют удовлетворение только тогда, когда удается
связать мужчину - одного или стольких, на сколько хватит сил.
Ханна отходит от спиртовки, охватывает руками стойку веранды и делает
несколько глубоких вдохов.
Вам не нравится мое наблюдение? Если башмак жмет ногу не другому, а
самому, мисс Джелкс, это уже не так приятно? А? Опять глубокие вдохи?
Страшно стало?
Ханна (беря себя в руки и возвращаясь к чайнику). Я бы очень хотела
развязать вас сейчас, но надо подождать, пока у вас пройдет. Вы все еще
играете... в распятие... Слишком потакаете себе.
Шеннон. Когда же я себе потакал?
Ханна. А хотя бы вся эта история с учительницами из техасского
колледжа. Они мне так же малосимпатичны, как и вам. Но ведь, в конце концов,
затем ли девушки целый год копили гроши на Мексику, чтобы спать в душных
гостиницах и есть всю ту стряпню, которой их там потчевали?! Вдали от дома
им хотелось чувствовать себя хорошо, а вы... вы больше потакали себе, мистер
Шеннон, обращались с группой как вам заблагорассудится, жили в свое
удовольствие.
Шеннон. А какое, к черту, удовольствие жариться в этом аду?
Ханна. Да, но вас-то все-таки хоть утешала маленькая канарейка, которая
путешествовала под крылышком своей учительницы пения.
Шеннон. Забавно! Ха-ха! Забавно! Оказывается, старые девы из Нантакета
не лишены чувства юмора?
Ханна. Да, как видите, тоже не лишены. Без юмора еще труднее.
Шеннон (ее спокойствие мало-помалу передается ему). Я не вижу, чем вы
там заняты, дорогая мисс Джелкс, но готов присягнуть, что вы решили напоить
меня чаем.
Ханна. Именно это я и собираюсь сделать.
Шеннон. Вам кажется, сейчас самое время чаи распивать?
Ханна. А это не совсем чай - маковый настой.
Шеннон. Что, пристрастились к опиуму?
Ханна. Очень мягкое снотворное, помогает от бессонных ночей. Я готовлю
для дедушки, для себя, а заодно и для вас, мистер Шеннон, - ночь будет для
всех нас нелегкой. Слышите, как дедушка все бормочет строфы новой поэмы? Он
как слепой, карабкающийся по лестнице, которая никуда не ведет и обрывается
где-то в пространстве. И мне страшно подумать, что это... (Не договорила и
снова делает несколько глубоких вдохов.)
Шеннон. А вы прибавьте ему сегодня капельку яду в маковый настой, чтоб
ему не просыпаться завтра - избавиться от переезда в меблированные комнаты.
Совершите акт милосердия. Подсыпьте яду, а я освящу это питье, обращу его в
кровь Господню... Черт! Да освободи вы меня сейчас, я бы сам это сделал,
стал бы вашим соучастником в этом акте милосердия. Я бы сказал ему: "Вот,
пейте кровь нашего..."
Ханна. Замолчите! И не будьте таким ребячески жестоким! Тяжело, мистер
Шеннон, когда человек, которого уважаешь, говорит и ведет себя, как жестокий
младенец.
Шеннон. А что вы нашли во мне достойного уважения, мисс Будда... Будда
в юбке?
Ханна. Я уважаю человека, которому пришлось бороться за чувство
собственного достоинства... и свое...
Шеннон. Какое еще достоинство?
Ханна. Да, за свое достоинство и свое великодушие. Уважаю гораздо
больше, чем счастливчиков, которым все дано от рождения и у которых потом
ничего не отнимают ценою невыразимых страданий. Я...
Шеннон. Хотите сказать - уважаете меня?
Ханна. Да.
Шеннон. Но только что сами говорили, что мне нравится... быть распятым
без гвоздей! Нравится... как вы сказали?.. не слишком мучительное
искупление...
Ханна (прерывая его). Да, но я думала...
Шеннон. Развяжите меня!
Ханна. Скоро, скоро. Потерпите.
Шеннон. Сию минуту!
Ханна. Нет еще, мистер Шеннон. Не могу, пока не буду уверена, что вы не
поплывете в Китай. Видите ли, мне кажется, для вас и этот дальний заплыв до
Китая - тоже довольно безболезненное искупление грехов. И вы не думаете,
что, прежде чем заплывете за риф, заплыв может быть прерван первой же акулой
или меч-рыбой. Боюсь, что вы и вправду поплывете. Все очень просто, если
вообще что-то может быть просто.
Шеннон. А что бывает просто?
Ханна. Ничего. Все просто только для нищих духом, мистер Шеннон.
Шеннон. И поэтому человека нужно держать связанным?
Ханна. Только чтобы он не пустился вплавь до Китая.
Шеннон. Хорошо, мисс Будда в юбке, прикурите и дайте мне сигарету, и
выньте, когда я задохнусь, если и это не покажется вам удобным способом
искупления грехов.
Ханна (оглядываясь). Сейчас... только куда же я их положила?
Шеннон. У меня в кармане есть еще пачка.
Ханна. В каком кармане?
Шеннон. Не помню. Придется устроить обыск.
Ханна (ощупывая карманы пиджака). В пиджаке нет.
Шеннон. Поищите в карманах брюк.
Какое-то мгновение она колеблется, такая интимность ее смущает.
Но затем вынимает сигареты у него из кармана брюк.
Теперь прикурите и дайте сигарету мне.
Она повинуется, Шеннон почти сразу закашлялся от дыма, сигарета выпала.
Ханна. Уронили на себя. Где она?
Шеннон (извиваясь в гамаке). Да подо мной, подо мной! Жжет! Развяжите,
ради Бога, развяжите! Она меня жжет сквозь брюки.
Ханна. Приподнимитесь, чтобы я могла...
Шеннон. Не могу, веревки режут! Развяжите, развяжи-и-и-те меня-а-а...
Ханна. Нашла! Вот она!
Крики Шеннона привлекли внимание Мэксин.
Мэксин (вбегает на веранду и садится на ноги Шеннону). Слушайте вы,
сумасшедший, несчастный ирландец! Я позвонила Лопесу - доктору Лопесу.
Помните? Тот самый, в грязной белой куртке, что приходил, когда вы у нас
прошлый раз заболели. Который потом отвез вас в сумасшедший дом, где вас
бросили в одиночку - там была только параша, солома на полу да водопроводный
кран. Вы тогда доползли до крана, грохнулись головой об пол и заработали
сотрясение мозга... Так вот, я сказала ему, что вы опять явились сюда и,
видно, опять тронулись и что, если вы к утру не уйметесь, придется отправить
вас туда же.
Шеннон (прерывая ее звуками, похожими на крики испуганных диких гусей).
Уфф, уфф, уфф, уфф, уфф...
Ханна. Миссис Фолк, мистер Шеннон не успокоится, если его не оставить в
покое в этом гамаке.
Мэксин. Так почему же вы не оставляете его в покое?
Ханна. Но я не раздражаю его... и надо же... кому-нибудь позаботиться о
нем.
Мэксин. И этот "кто-нибудь" - вы?
Ханна. Много лет назад, миссис Фолк, мне довелось ухаживать за
человеком в таком же состоянии. И я знаю, как важно дать им время
успокоиться.
Мэксин. Но он что-то не был покоен, я слышала, как он орал.
Ханна. Сейчас успокоится. Я готовлю ему снотворное, миссис Фолк.
Мэксин. Вижу! Потушите немедленно! Здесь никому не разрешается
готовить, кроме китайца на кухне.
Ханна. Но ведь это маленькая спиртовочка, миссис Фолк.
Мэксин. Сама знаю. Тушите! (Тушит спиртовку.)
Шеннон. Мэксин, дорогая. (Спокойно.) Отстаньте вы от этой леди. Вам ее
не запугать. Куда уж сучке до леди!
Слышны крики немцев.
Вольфганг. Eine Kiste Carta Blanca. [Ящик пива "Карта Бланка" (нем.)]
Фрау Фаренкопф. Wir haben genug gehabt... vielleicht nicht? [Мы уже
достаточно выпили... может, не надо? (нем.)]
Фаренкопф. Nein! Niemals genug!.. [Нет! Никогда не бывает достаточно!..
(нем.)]
Хильда. Mutter, du bist click... aber wir sind es nicht. [Мама, ты
толстая, а мы еще не потолстели (нем.)]
Шеннон. Мэксин, вы пренебрегаете своими обязанностями официантки. (Тон
его обманчиво мягок.) Немцы требуют ящик пива на пляж. Ну и пошлите им
пива... а когда луна зайдет, то я, если только вы выпустите меня из гамака,
попытаюсь представить вас себе юной нимфой...
Мэксин. Много от вас радости в теперешнем состоянии.
Шеннон. Да и вы тоже не в том уже возрасте, дорогая моя, не будьте
слишком разборчивы.
Мэксин. Ха! (Не очень лестное предложение все-таки приятно этой простой
и трезвой душе. Она возвращается к немцам.)
Шеннон. А теперь, мисс Джелкс, дайте попробовать вашего макового чаю.
Ханна. У меня вышел сахар, но есть немного сладкой имбирной настойки.
(Наливает чашку питья, пробует.) Еще не настоялся. Но все-таки выпейте
немного. (Зажигает спиртовку.) А следующая чашка будет покрепче...
(Наклоняется над гамаком и подносит чашку к его губам.)
Шеннон (приподымает голову, пьет, но сразу захлебнулся). Тень великого
Цезаря! Это надо запивать варевом ведьм из "Макбета".
Ханна. Да, я знаю, горько.
Из-за угла появляются немцы и идут вниз на пляж поплавать при луне и
устроить пикник с пивом. Даже в темноте их кожа светится почти
фосфорическими красно-золотистыми тонами. Они тащат с собой ящик пива и
фантастически раскрашенную резиновую лошадку, поют марш. Появление их похоже
на дурной сон.
Шеннон. Демоны ада... с голосами... ангелов.
Ханна. Да, у них это называется "гармонией", мистер Шеннон.
Шеннон (рванувшись вдруг вперед и освобождаясь от ослабевших пут).
Вырвался! Освободился! И без посторонней помощи!
Ханна. А я и не сомневалась, что вы сами сможете освободиться, мистер
Шеннон.
Шеннон. Во всяком случае, благодарю за участие. (Подходит к столику с
вином.)
Ханна. Куда вы идете?
Шеннон. Недалеко. К спиртному - приготовить ром-коко.
Ханна. О!
Шеннон (у столика). Кокос? Есть. Мачете? Есть. Ром? Двойную порцию.
Лед? Ах ты, пустое ведерко. Ну что ж, сегодня ночь теплых напитков. Мисс
Джелкс? Хотите причитающееся вам бесплатно ром-коко?
Ханна. Нет, благодарю вас, мистер Шеннон.
Шеннон. Но вы не против, если я выпью?
Ханна. Что вы, мистер Шеннон!
Шеннон. Не станете порицать меня за эту слабость, за то, что я потакаю
себе?
Ханна. Алкоголь - не главный вопрос для вас.
Шеннон. А какой же главный, мисс Джелкс?
Ханна. Самый старый в мире - потребность верить во что-нибудь или в
кого-нибудь... в кого угодно и во что угодно...
Шеннон. И в тоне вашем полная безнадежность?
Ханна. Нет, я не смотрю на это безнадежно. Я открыла для себя нечто, во
что можно верить.
Шеннон. Нечто, вроде... Бога?
Ханна. Нет.
Шеннон. А что же?
Ханна. В распахнутые настежь двери, в открытые двери от человека к
человеку... пусть они будут открыты на одну только ночь.
Шеннон. Остановка на одну ночь?
Ханна. Настоящая близость между людьми.... вот так, на веранде,
возле... их комнат, хотя бы на одну ночь, мистер Шеннон.
Шеннон. Физическая близость?
Ханна. Нет.
Шеннон. Я так и думал. Но тогда какая же?
Ханна. Я говорю о близости, которая помогает понять друг друга, о
готовности помочь друг другу в такие ночи, как эта.
Шеннон. Кто был человек, о котором вы говорили вдове?.. Тот, кому вы
помогли во время такого же припадка, как у меня?
Ханна. Ах, это... Я сама.
Шеннон. Вы?
Ханна. Да. Я могу помочь вам, потому что сама прошла через то, что у
вас теперь. И у меня был свой призрак. Только я по-другому называла его. Я
звала его "синим дьяволом"... И у нас бывали настоящие битвы, жестокие
состязания.
Шеннон. В которых вы явно одержали победу.
Ханна. Да. Я не могла позволить себе быть побежденной.
Шеннон. И как же вы побороли своего "синего дьявола"?
Ханна. Я доказала ему, что в состоянии не поддаваться ему, и заставила
его уважать свою стойкость.
Шеннон. Каким образом?
Ханна. Просто не сдавалась, только и всего. И призраки, и "синие
дьяволы" уважают стойкость и чтут все хитрости, на которые пускаются
испуганные бедняги, чтобы вынести и побороть свои страхи.
Шеннон. Вроде макового настоя?
Ханна. И маковый настой, и ром-коко или просто несколько глубоких
вдохов - все что угодно, все, что мы делаем, чтобы ускользнуть от них и
продолжать свой путь.
Шеннон. Куда?
Ханна. Куда-нибудь... вот к такой пристани после долгих, томительных
странствий, к такой веранде над морем и зелеными зарослями. Я говорю не
только о странствиях по свету, по земле, но и о тех скитаниях, которые
выпадают на долю всех, кого преследуют призраки и "синие дьяволы"... - по
темным глубинам самих себя.
Шеннон (сардонически улыбаясь). Только не рассказывайте, что и у вас
есть такие темные глубины.
Ханна. Я уверена, что такому искушенному и образованному человеку, как
вы, мистер Шеннон, и без слов ясно, что во всем, решительно во всем есть
своя теневая сторона.
Бросив на Шеннона взгляд, замечает, что он не слушает ее, а пристально
всматривается куда-то. Это та сосредоточенная отрешенность, которая иногда
наблюдается при тяжелых нервных расстройствах.
Она поворачивается, чтобы разглядеть, что привлекло его внимание, затем на
минуту закрывает глаза, глубоко вздыхает и продолжает говорить тоном
гипнотизера - Шеннон не слушает, что она говорит, она понимает это,
и на него может подействовать только тон и ритм ее речи.
Все, что существует под солнцем, имеет теневую сторону, кроме самого
солнца... Солнце - единственное исключение. Но вы не слушаете...
Шеннон (будто отвечая ей). Он там, мой призрак, в зарослях! (И вдруг с
силой запускает скорлупой кокоса вниз; слышны крики встревоженных птиц.) Вот
это удар! Прямо в морду! Все зубы выбил, как зерна из кукурузного початка.
Ханна. И он помчался к зубному врачу?
Шеннон. Сейчас он временно отступил, но завтра - только сяду
завтракать, снова появится со своей улыбочкой, от которой молоко в кофе
скисает, а смердеть от него будет, как от пьяного гринго в мексиканской
каталажке, проспавшего ночь в собственной блевотине.
Ханна. Если проснетесь раньше, чем я уйду, я принесу вам кофе... только
позовите.
Шеннон (его внимание снова обращается к ней). Нет, даст Бог, вы уже
уедете к тому времени.
Ханна. Может быть - да, может быть - нет. Надо что-то придумать, как-то
задобрить вдову.
Шеннон. Она не из тех, кого можно задобрить, дорогая моя.
Ханна. А мне кажется, я что-нибудь придумаю, именно потому, что это
необходимо. Не могу же я допустить, чтобы дедушка оказался в тех
меблированных комнатах, мистер Шеннон. Так же, как не могла позволить вам
плыть в Китай. Вы это знаете. И если, чтобы все это предотвратить, нужно
поломать себе хорошенько голову, то за изобретательностью дело не станет.
Шеннон. А как вы справились со своим нервным припадком?
Ханна. А у меня никогда его и не было. Я не могу себе позволить такой
роскоши. Правда, однажды я чуть было не поддалась. Когда-то и я была молода,
мистер Шеннон, но я из тех, кто был молод, не зная молодости. А не
чувствовать себя молодой, когда молода, - очень печально. Но мне повезло.
Моя работа - рисование, эта терапия трудом, которую я себе прописала, -
рисование заставило меня смотреть не только внутрь, но и вокруг себя, и
постепенно в дальнем конце туннеля, из которого я так стремилась вырваться,
я увидела слабый, еще очень неясный серый свет - свет мира, который был вне
меня, и я что было сил продолжала пробиваться к нему. Нужно было...
Шеннон. Он так и остался серым, этот свет?
Ханна. Нет, нет, стал белым.
Шеннон. Только белым и никогда не был золотым?
Ханна. Нет, всегда белым. Но ведь белый свет так ярок... и его далеко
видно в длинном темном туннеле, которому, кажется, конца не будет, и только
Бог или смерть могут вывести из него... тем более если человек... как я, к
примеру... не очень уверен в том, что есть Бог на свете.
Шеннон. А вы все еще не очень уверены?
Ханна. Может быть, не так не уверена, как прежде. Видите ли, при моей
работе я должна пристально и вблизи вглядываться в лицо человека, чтобы
что-то схватить в нем прежде, чем он забеспокоится и крикнет: "Официант,
счет! Мы уходим". Конечно, иногда - случается и такое - видишь только
круглый комок теста, в котором вместо глаз торчат кусочки желе, и это сходит
за лицо человеческое. Тогда я намекаю дедушке, чтобы он почитал стихи, - я
не могу рисовать такие лица. Но они не так уж часто встречаются. И мне
кажется, что это не настоящие лица. Большей частью мне удается что-то
увидеть в лице человека, и я могу это схватить, могу... так же, как я что-то
схватила и в вашем лице, когда рисовала вас сегодня... Вы слушаете?
Он присел на пол возле ее стула, напряженно глядя на нее.
В Шанхае, мистер Шеннон, есть место, которое называется Дом
умирающих, - для старых нищих, для умирающих бедняков. Их дети и внуки -
бедняки и приводят их туда... умирать на соломенных матах. В первое
посещение меня это потрясло, и я убежала. Но потом снова пришла и увидела,
что их дети и внуки и сторожа дома положили на соломенные маты возле их
смертного ложа вещи, которые должны были их утешить, - цветы, трубки опиума,
какие-то религиозные эмблемы. Это дало мне силу прийти снова и рисовать лица
умирающих. У некоторых оставались живыми только одни глаза. Но, поверьте,
мистер Шеннон, эти глаза умирающих бедняков, возле которых лежали последние
маленькие знаки внимания к ним, глаза, с последними неясными проблесками
жизни, - уверяю вас, мистер Шеннон, - светили ясно, как звезды Южного
Креста. А теперь... я сделаю вам признание, на которое, пожалуй, только
старая дева, внучка поэта-романтика, и способна... За всю свою жизнь я не
видела ничего прекраснее, чем эти глаза... включая даже вид с этой веранды
между небом и морем... и последнее время... последнее время дедушка смотрит
на меня такими глазами. (Резко поднимается и подходит к краю веранды.)
Скажите, что это за звуки я все время слышу оттуда?
Шеннон. Джаз в ресторане, на берегу.
Ханна. Я не о том. Я спрашиваю, кто там царапается и все время шуршит
под верандой?
Шеннон. Ах, это... Мексиканцы поймали игуану и привязали к столбу под
верандой. Ну а она, само собой, рвется на волю... натянет веревку до отказа,
и - стоп. Ха-ха-ха, вот и все... (Повторяет строки дедушкиной поэмы: "Ветвь
апельсина смотрит в небо..." и т.д.) Скажите, мисс Джелкс, у вас есть
какая-нибудь личная жизнь? Кроме акварелей, рисунков, путешествий с
дедушкой?
Ханна. Мы с дедушкой создаем друг другу дом. Вы понимаете, что я хочу
сказать? Не то, что это значит для всех, - не крыша над головой, не свой
очаг. Для меня дом - это... не место, не здание... не постройка из дерева,
кирпича, камня. Мой дом - это то, что связывает двух людей, то, в чем каждый
из них... находит себе приют и покой... Может быть, звучит чуть приподнято,
но вы ведь понимаете меня, мистер Шеннон?
Шеннон. Да, и очень хорошо, но только...
Ханна. Опять вы недоговариваете...
Шеннон. Лучше недоговорю... А то могу брякнуть такое, что причиню вам
боль.
Ханна. Я не так чувствительна, мистер Шеннон.
Шеннон. Ну что ж, тогда скажу. (Подходит к столику со спиртным.) Если
птице надо свить гнездо, чтобы жить в нем, она не станет его вить на дереве,
мотора.
Шеннон. Вот и отбывают мои дамы... Ха-ха-ха.. Уезжают мои...
(Оборачивается и, встретившись с серьезным, сочувственным взглядом Ханны,
снова пытается засмеяться.)
Она слегка качает головой и жестом останавливает его.
Потом опускает сетку, и теперь ее неясно освещенная фигура видна как в
тумане.
...дамы, последние мои дамы... ха-ха-ха... (Наклоняется над парапетом
веранды и вдруг рывком выпрямляется и с нечеловеческим воплем начинает рвать
на себе цепь, на которой висит золотой крест.)
Панчо безучастно смотрит, как цепь врезается ему в шею.
Ханна (подбегает к Шеннону). Мистер Шеннон, перестаньте! Вы пораните
себя. А это вовсе не обязательно, сейчас же перестаньте! (Панчо.) Agarrale
los manos! [Держите его за руки! (исп.)]
Мексиканец не очень охотно пытается выполнить ее просьбу.
Но Шеннон бьет его и яростно продолжает себя истязать.
Шеннон, позвольте мне, я сама сниму с вас крест. Можно?
Он опускает руки, она старается расстегнуть застежку, но у нее дрожат
пальцы, и ничего не получается.
Шеннон. Нет, нет, так его не снять. Я сам должен разорвать эту цепь.
Ханна. Подождите, я уже расстегнула. (Снимает с него крест.)
Шеннон. Спасибо. Возьмите его себе. Прощайте. (Бежит к кустам,
скрывающим тропинку.)
Ханна. Куда вы? Что вы задумали?
Шеннон. Хочу сделать заплыв. Прямо в Китай!
Ханна. Нет, нет, только не сегодня, Шеннон! Завтра... завтра, Шеннон.
Но он уже раздвигает кусты, усеянные цветами, напоминающими колокольчики, и
устремляется вниз. Ханна бежит за ним, крича на ходу: "Миссис Фолк!"
Слышится голос Мэксин, зовущий мексиканцев: "Muchachos, cogerlo! Atarlo!
Esta loco. Traerlo aqui!" [Мальчики, ловите его! Держите! Он сошел с ума!
Тащите его сюда! (исп.)] Через несколько мгновений Мэксин и мексиканцы уже
тащат Шеннона сквозь кусты на веранду. Связывают и укладывают в гамак.
Сейчас он борется уже больше для виду. Но Ханна, наблюдая, как его
связывают, ломает руки.
Ханна. Веревки режут ему грудь!
Мэксин. Ничего, ничего. Он только представляется, играет. Ему это
нравится. Знаю я этого ирландского ублюдка, никто его так не знает! А вы,
дорогая моя, не вмешивайтесь. Он разыгрывает такие штуки регулярно, будто по
календарю. Каждые полтора года... А два раза ухитрился разыграть здесь свои
припадочки, и мне пришлось платить врачу. Сейчас позвоню в город, вызову
доктора. Пусть впрыснет ему что-нибудь покрепче... А если завтра ему не
станет лучше, придется отправить в тот же сумасшедший дом, где он уже был в
прошлый раз, когда тут у нас заболел. (Выходит.)
Пауза.
Шеннон. Мисс Джелкс!
Ханна. Да?
Шеннон. Где вы?
Ханна. Здесь, у вас за спиной. Могу я вам чем-нибудь помочь?
Шеннон. Сядьте, чтобы я видел вас. И говорите что-нибудь все время, не
переставая. Я должен побороть этот страх.
Пауза.
Ханна придвигает стул к его гамаку. С пляжа возвращаются немцы. В восторге
от сцены, которую разыграл перед ними Шеннон, они, почти нагие, маршем
последовали за ней на веранду, собрались вокруг связанного Шеннона и смотрят
на него, словно на зверя в клетке. Болтают меж собой по-немецки, кроме тех
случаев, когда обращаются к Шеннону или Ханне. Их крупные, умащенные
лосьоном тела блестят в свете луны. Они все время хихикают.
Ханна. Будьте добры, оставьте его, пожалуйста, в покое.
Немцы делают вид, будто не понимают ее.
Фрау Фаренкопф (наклоняется над Шенноном. и говорит громко и медленно
на языке, который плохо знает). Правда, что вы сделали пи-пи на чемоданы
этих леди из Техаса? Ха-ха-ха... Подбежали к автобусу, и прямо перед дамами
сделали пи-пи на их чемоданы?
Негодующий протест Ханны покрывается раблезианским хохотом немцев.
Фаренкопф. Das ist wunderbar! Wunderbar! [Это замечательно!
Замечательно! (нем.)] Ха? Какой жест! А?! Вот и показали этим леди, что вы
есть настоящий американский джентльмен! Ха? (Поворачивается к остальным и
шепчет что-то неприличное.)
Обе женщины в полном восторге. Хильда, задыхаясь от смеха, падает в объятия
мужа.
Ханна. Миссис Фолк! Миссис Фолк! (Устремляется к появившейся на веранде
Мэксин.) Попросите, пожалуйста, этих людей оставить его в покое. Они
издеваются над ним, как над зверем, попавшим в западню.
Смеясь, весело дурачась, немцы уходят с веранды.
Шеннон (вдруг громко кричит). Возвращение к детству... ха-ха...
Возвращение к детству... Инфантильный протест... ха-ха-ха-ха... инфантильное
озлобление против мамы и Бога, ярость против проклятой детской кроватки,
ярость против всего... всего... Возвращение к детству!
Все ушли. Ханна и Шеннон остались с глазу на глаз.
Шеннон. Развяжите меня.
Ханна. Пока нельзя.
Шеннон. Я не могу этого вынести.
Ханна. Придется немного потерпеть.
Шеннон. Меня охватывает страх.
Ханна. Я знаю.
Шеннон. От страха можно умереть.
Ханна. Те, кому это нравится, как вам, мистер Шеннон, не умирают.
(Вошла в свой номер.)
Он как раз позади гамака. Комната освещена, и мы видим, что она вынимает из
чемодана, стоящего на кровати, чайник, жестянку с чаем и спиртовку.
Возвращается с ними на веранду.
Шеннон. Что вы хотели сказать своей оскорбительной фразой?
Ханна. Какой фразой, мистер Шеннон?
Шеннон. Будто мне нравится.
Ханна. Ах... этой!
Шеннон. Да, этой.
Ханна. Я не хотела вас оскорбить, просто наблюдение. Я ведь не сужу
людей - рисую их, и все. Только рисую... Но, чтобы верно изобразить,
приходится очень внимательно наблюдать их, не правда ли?
Шеннон. И вы заметили, верней, вам кажется, мисс Джелкс, что вы
заметили, будто мне нравится лежать в этом гамаке связанным, как свинья,
которую повезут на бойню?
Ханна. А кому бы не захотелось пострадать, искупить свои грехи и грехи
всего человечества, мистер Шеннон, если это можно сделать, лежа в гамаке, на
котором вас распяли не гвоздями, а всего лишь веревками, да еще на горе,
которая куда привлекательней Голгофы. Мне видится даже, как вы изгибаетесь и
стонете в этом гамаке... И ведь ни гвоздей, ни крови, ни смерти... Не
слишком мучительное распятие за грехи всего мира, мистер Шеннон! (Чиркает
спичкой и зажигает спиртовку.)
Отсветы чистого синего пламени создают в той части веранды, где идет сцена,
какое-то совершенно особое освещение. Голубое пламя спиртовки мягко
отражается нежным, блеклым шелком синего халата,
подаренного Ханне актером театра Кабуки, который позировал ей в Японии.
Шеннон. Именно в эту минуту, когда вы мне так нужны, вы против меня.
Почему?
Ханна. А я не против вас, мистер Шеннон. Просто я пытаюсь сделать с вас
набросок, только не пастелью, не углем, а словами.
Шеннон. У вас вдруг появились повадки старой девы из Новой Англии,
которых я раньше в вас не замечал. Я ведь считал вас этакой эмансипированной
святошей, мисс Джелкс.
Ханна. Кто же бывает совсем... святым?
Шеннон. Мне казалось - вы бесполое существо, а вы вдруг обернулись
женщиной. И знаете, как я об этом догадался? Именно вам, а не мне, нет, не
мне доставляет удовольствие то, что я связан. Всем женщинам - сознательно
или бессознательно - хочется видеть мужчину связанным. Над этим только они
всю свою жизнь и трудятся - связывают мужчину. И считают свою жизненную
миссию выполненной и чувствуют удовлетворение только тогда, когда удается
связать мужчину - одного или стольких, на сколько хватит сил.
Ханна отходит от спиртовки, охватывает руками стойку веранды и делает
несколько глубоких вдохов.
Вам не нравится мое наблюдение? Если башмак жмет ногу не другому, а
самому, мисс Джелкс, это уже не так приятно? А? Опять глубокие вдохи?
Страшно стало?
Ханна (беря себя в руки и возвращаясь к чайнику). Я бы очень хотела
развязать вас сейчас, но надо подождать, пока у вас пройдет. Вы все еще
играете... в распятие... Слишком потакаете себе.
Шеннон. Когда же я себе потакал?
Ханна. А хотя бы вся эта история с учительницами из техасского
колледжа. Они мне так же малосимпатичны, как и вам. Но ведь, в конце концов,
затем ли девушки целый год копили гроши на Мексику, чтобы спать в душных
гостиницах и есть всю ту стряпню, которой их там потчевали?! Вдали от дома
им хотелось чувствовать себя хорошо, а вы... вы больше потакали себе, мистер
Шеннон, обращались с группой как вам заблагорассудится, жили в свое
удовольствие.
Шеннон. А какое, к черту, удовольствие жариться в этом аду?
Ханна. Да, но вас-то все-таки хоть утешала маленькая канарейка, которая
путешествовала под крылышком своей учительницы пения.
Шеннон. Забавно! Ха-ха! Забавно! Оказывается, старые девы из Нантакета
не лишены чувства юмора?
Ханна. Да, как видите, тоже не лишены. Без юмора еще труднее.
Шеннон (ее спокойствие мало-помалу передается ему). Я не вижу, чем вы
там заняты, дорогая мисс Джелкс, но готов присягнуть, что вы решили напоить
меня чаем.
Ханна. Именно это я и собираюсь сделать.
Шеннон. Вам кажется, сейчас самое время чаи распивать?
Ханна. А это не совсем чай - маковый настой.
Шеннон. Что, пристрастились к опиуму?
Ханна. Очень мягкое снотворное, помогает от бессонных ночей. Я готовлю
для дедушки, для себя, а заодно и для вас, мистер Шеннон, - ночь будет для
всех нас нелегкой. Слышите, как дедушка все бормочет строфы новой поэмы? Он
как слепой, карабкающийся по лестнице, которая никуда не ведет и обрывается
где-то в пространстве. И мне страшно подумать, что это... (Не договорила и
снова делает несколько глубоких вдохов.)
Шеннон. А вы прибавьте ему сегодня капельку яду в маковый настой, чтоб
ему не просыпаться завтра - избавиться от переезда в меблированные комнаты.
Совершите акт милосердия. Подсыпьте яду, а я освящу это питье, обращу его в
кровь Господню... Черт! Да освободи вы меня сейчас, я бы сам это сделал,
стал бы вашим соучастником в этом акте милосердия. Я бы сказал ему: "Вот,
пейте кровь нашего..."
Ханна. Замолчите! И не будьте таким ребячески жестоким! Тяжело, мистер
Шеннон, когда человек, которого уважаешь, говорит и ведет себя, как жестокий
младенец.
Шеннон. А что вы нашли во мне достойного уважения, мисс Будда... Будда
в юбке?
Ханна. Я уважаю человека, которому пришлось бороться за чувство
собственного достоинства... и свое...
Шеннон. Какое еще достоинство?
Ханна. Да, за свое достоинство и свое великодушие. Уважаю гораздо
больше, чем счастливчиков, которым все дано от рождения и у которых потом
ничего не отнимают ценою невыразимых страданий. Я...
Шеннон. Хотите сказать - уважаете меня?
Ханна. Да.
Шеннон. Но только что сами говорили, что мне нравится... быть распятым
без гвоздей! Нравится... как вы сказали?.. не слишком мучительное
искупление...
Ханна (прерывая его). Да, но я думала...
Шеннон. Развяжите меня!
Ханна. Скоро, скоро. Потерпите.
Шеннон. Сию минуту!
Ханна. Нет еще, мистер Шеннон. Не могу, пока не буду уверена, что вы не
поплывете в Китай. Видите ли, мне кажется, для вас и этот дальний заплыв до
Китая - тоже довольно безболезненное искупление грехов. И вы не думаете,
что, прежде чем заплывете за риф, заплыв может быть прерван первой же акулой
или меч-рыбой. Боюсь, что вы и вправду поплывете. Все очень просто, если
вообще что-то может быть просто.
Шеннон. А что бывает просто?
Ханна. Ничего. Все просто только для нищих духом, мистер Шеннон.
Шеннон. И поэтому человека нужно держать связанным?
Ханна. Только чтобы он не пустился вплавь до Китая.
Шеннон. Хорошо, мисс Будда в юбке, прикурите и дайте мне сигарету, и
выньте, когда я задохнусь, если и это не покажется вам удобным способом
искупления грехов.
Ханна (оглядываясь). Сейчас... только куда же я их положила?
Шеннон. У меня в кармане есть еще пачка.
Ханна. В каком кармане?
Шеннон. Не помню. Придется устроить обыск.
Ханна (ощупывая карманы пиджака). В пиджаке нет.
Шеннон. Поищите в карманах брюк.
Какое-то мгновение она колеблется, такая интимность ее смущает.
Но затем вынимает сигареты у него из кармана брюк.
Теперь прикурите и дайте сигарету мне.
Она повинуется, Шеннон почти сразу закашлялся от дыма, сигарета выпала.
Ханна. Уронили на себя. Где она?
Шеннон (извиваясь в гамаке). Да подо мной, подо мной! Жжет! Развяжите,
ради Бога, развяжите! Она меня жжет сквозь брюки.
Ханна. Приподнимитесь, чтобы я могла...
Шеннон. Не могу, веревки режут! Развяжите, развяжи-и-и-те меня-а-а...
Ханна. Нашла! Вот она!
Крики Шеннона привлекли внимание Мэксин.
Мэксин (вбегает на веранду и садится на ноги Шеннону). Слушайте вы,
сумасшедший, несчастный ирландец! Я позвонила Лопесу - доктору Лопесу.
Помните? Тот самый, в грязной белой куртке, что приходил, когда вы у нас
прошлый раз заболели. Который потом отвез вас в сумасшедший дом, где вас
бросили в одиночку - там была только параша, солома на полу да водопроводный
кран. Вы тогда доползли до крана, грохнулись головой об пол и заработали
сотрясение мозга... Так вот, я сказала ему, что вы опять явились сюда и,
видно, опять тронулись и что, если вы к утру не уйметесь, придется отправить
вас туда же.
Шеннон (прерывая ее звуками, похожими на крики испуганных диких гусей).
Уфф, уфф, уфф, уфф, уфф...
Ханна. Миссис Фолк, мистер Шеннон не успокоится, если его не оставить в
покое в этом гамаке.
Мэксин. Так почему же вы не оставляете его в покое?
Ханна. Но я не раздражаю его... и надо же... кому-нибудь позаботиться о
нем.
Мэксин. И этот "кто-нибудь" - вы?
Ханна. Много лет назад, миссис Фолк, мне довелось ухаживать за
человеком в таком же состоянии. И я знаю, как важно дать им время
успокоиться.
Мэксин. Но он что-то не был покоен, я слышала, как он орал.
Ханна. Сейчас успокоится. Я готовлю ему снотворное, миссис Фолк.
Мэксин. Вижу! Потушите немедленно! Здесь никому не разрешается
готовить, кроме китайца на кухне.
Ханна. Но ведь это маленькая спиртовочка, миссис Фолк.
Мэксин. Сама знаю. Тушите! (Тушит спиртовку.)
Шеннон. Мэксин, дорогая. (Спокойно.) Отстаньте вы от этой леди. Вам ее
не запугать. Куда уж сучке до леди!
Слышны крики немцев.
Вольфганг. Eine Kiste Carta Blanca. [Ящик пива "Карта Бланка" (нем.)]
Фрау Фаренкопф. Wir haben genug gehabt... vielleicht nicht? [Мы уже
достаточно выпили... может, не надо? (нем.)]
Фаренкопф. Nein! Niemals genug!.. [Нет! Никогда не бывает достаточно!..
(нем.)]
Хильда. Mutter, du bist click... aber wir sind es nicht. [Мама, ты
толстая, а мы еще не потолстели (нем.)]
Шеннон. Мэксин, вы пренебрегаете своими обязанностями официантки. (Тон
его обманчиво мягок.) Немцы требуют ящик пива на пляж. Ну и пошлите им
пива... а когда луна зайдет, то я, если только вы выпустите меня из гамака,
попытаюсь представить вас себе юной нимфой...
Мэксин. Много от вас радости в теперешнем состоянии.
Шеннон. Да и вы тоже не в том уже возрасте, дорогая моя, не будьте
слишком разборчивы.
Мэксин. Ха! (Не очень лестное предложение все-таки приятно этой простой
и трезвой душе. Она возвращается к немцам.)
Шеннон. А теперь, мисс Джелкс, дайте попробовать вашего макового чаю.
Ханна. У меня вышел сахар, но есть немного сладкой имбирной настойки.
(Наливает чашку питья, пробует.) Еще не настоялся. Но все-таки выпейте
немного. (Зажигает спиртовку.) А следующая чашка будет покрепче...
(Наклоняется над гамаком и подносит чашку к его губам.)
Шеннон (приподымает голову, пьет, но сразу захлебнулся). Тень великого
Цезаря! Это надо запивать варевом ведьм из "Макбета".
Ханна. Да, я знаю, горько.
Из-за угла появляются немцы и идут вниз на пляж поплавать при луне и
устроить пикник с пивом. Даже в темноте их кожа светится почти
фосфорическими красно-золотистыми тонами. Они тащат с собой ящик пива и
фантастически раскрашенную резиновую лошадку, поют марш. Появление их похоже
на дурной сон.
Шеннон. Демоны ада... с голосами... ангелов.
Ханна. Да, у них это называется "гармонией", мистер Шеннон.
Шеннон (рванувшись вдруг вперед и освобождаясь от ослабевших пут).
Вырвался! Освободился! И без посторонней помощи!
Ханна. А я и не сомневалась, что вы сами сможете освободиться, мистер
Шеннон.
Шеннон. Во всяком случае, благодарю за участие. (Подходит к столику с
вином.)
Ханна. Куда вы идете?
Шеннон. Недалеко. К спиртному - приготовить ром-коко.
Ханна. О!
Шеннон (у столика). Кокос? Есть. Мачете? Есть. Ром? Двойную порцию.
Лед? Ах ты, пустое ведерко. Ну что ж, сегодня ночь теплых напитков. Мисс
Джелкс? Хотите причитающееся вам бесплатно ром-коко?
Ханна. Нет, благодарю вас, мистер Шеннон.
Шеннон. Но вы не против, если я выпью?
Ханна. Что вы, мистер Шеннон!
Шеннон. Не станете порицать меня за эту слабость, за то, что я потакаю
себе?
Ханна. Алкоголь - не главный вопрос для вас.
Шеннон. А какой же главный, мисс Джелкс?
Ханна. Самый старый в мире - потребность верить во что-нибудь или в
кого-нибудь... в кого угодно и во что угодно...
Шеннон. И в тоне вашем полная безнадежность?
Ханна. Нет, я не смотрю на это безнадежно. Я открыла для себя нечто, во
что можно верить.
Шеннон. Нечто, вроде... Бога?
Ханна. Нет.
Шеннон. А что же?
Ханна. В распахнутые настежь двери, в открытые двери от человека к
человеку... пусть они будут открыты на одну только ночь.
Шеннон. Остановка на одну ночь?
Ханна. Настоящая близость между людьми.... вот так, на веранде,
возле... их комнат, хотя бы на одну ночь, мистер Шеннон.
Шеннон. Физическая близость?
Ханна. Нет.
Шеннон. Я так и думал. Но тогда какая же?
Ханна. Я говорю о близости, которая помогает понять друг друга, о
готовности помочь друг другу в такие ночи, как эта.
Шеннон. Кто был человек, о котором вы говорили вдове?.. Тот, кому вы
помогли во время такого же припадка, как у меня?
Ханна. Ах, это... Я сама.
Шеннон. Вы?
Ханна. Да. Я могу помочь вам, потому что сама прошла через то, что у
вас теперь. И у меня был свой призрак. Только я по-другому называла его. Я
звала его "синим дьяволом"... И у нас бывали настоящие битвы, жестокие
состязания.
Шеннон. В которых вы явно одержали победу.
Ханна. Да. Я не могла позволить себе быть побежденной.
Шеннон. И как же вы побороли своего "синего дьявола"?
Ханна. Я доказала ему, что в состоянии не поддаваться ему, и заставила
его уважать свою стойкость.
Шеннон. Каким образом?
Ханна. Просто не сдавалась, только и всего. И призраки, и "синие
дьяволы" уважают стойкость и чтут все хитрости, на которые пускаются
испуганные бедняги, чтобы вынести и побороть свои страхи.
Шеннон. Вроде макового настоя?
Ханна. И маковый настой, и ром-коко или просто несколько глубоких
вдохов - все что угодно, все, что мы делаем, чтобы ускользнуть от них и
продолжать свой путь.
Шеннон. Куда?
Ханна. Куда-нибудь... вот к такой пристани после долгих, томительных
странствий, к такой веранде над морем и зелеными зарослями. Я говорю не
только о странствиях по свету, по земле, но и о тех скитаниях, которые
выпадают на долю всех, кого преследуют призраки и "синие дьяволы"... - по
темным глубинам самих себя.
Шеннон (сардонически улыбаясь). Только не рассказывайте, что и у вас
есть такие темные глубины.
Ханна. Я уверена, что такому искушенному и образованному человеку, как
вы, мистер Шеннон, и без слов ясно, что во всем, решительно во всем есть
своя теневая сторона.
Бросив на Шеннона взгляд, замечает, что он не слушает ее, а пристально
всматривается куда-то. Это та сосредоточенная отрешенность, которая иногда
наблюдается при тяжелых нервных расстройствах.
Она поворачивается, чтобы разглядеть, что привлекло его внимание, затем на
минуту закрывает глаза, глубоко вздыхает и продолжает говорить тоном
гипнотизера - Шеннон не слушает, что она говорит, она понимает это,
и на него может подействовать только тон и ритм ее речи.
Все, что существует под солнцем, имеет теневую сторону, кроме самого
солнца... Солнце - единственное исключение. Но вы не слушаете...
Шеннон (будто отвечая ей). Он там, мой призрак, в зарослях! (И вдруг с
силой запускает скорлупой кокоса вниз; слышны крики встревоженных птиц.) Вот
это удар! Прямо в морду! Все зубы выбил, как зерна из кукурузного початка.
Ханна. И он помчался к зубному врачу?
Шеннон. Сейчас он временно отступил, но завтра - только сяду
завтракать, снова появится со своей улыбочкой, от которой молоко в кофе
скисает, а смердеть от него будет, как от пьяного гринго в мексиканской
каталажке, проспавшего ночь в собственной блевотине.
Ханна. Если проснетесь раньше, чем я уйду, я принесу вам кофе... только
позовите.
Шеннон (его внимание снова обращается к ней). Нет, даст Бог, вы уже
уедете к тому времени.
Ханна. Может быть - да, может быть - нет. Надо что-то придумать, как-то
задобрить вдову.
Шеннон. Она не из тех, кого можно задобрить, дорогая моя.
Ханна. А мне кажется, я что-нибудь придумаю, именно потому, что это
необходимо. Не могу же я допустить, чтобы дедушка оказался в тех
меблированных комнатах, мистер Шеннон. Так же, как не могла позволить вам
плыть в Китай. Вы это знаете. И если, чтобы все это предотвратить, нужно
поломать себе хорошенько голову, то за изобретательностью дело не станет.
Шеннон. А как вы справились со своим нервным припадком?
Ханна. А у меня никогда его и не было. Я не могу себе позволить такой
роскоши. Правда, однажды я чуть было не поддалась. Когда-то и я была молода,
мистер Шеннон, но я из тех, кто был молод, не зная молодости. А не
чувствовать себя молодой, когда молода, - очень печально. Но мне повезло.
Моя работа - рисование, эта терапия трудом, которую я себе прописала, -
рисование заставило меня смотреть не только внутрь, но и вокруг себя, и
постепенно в дальнем конце туннеля, из которого я так стремилась вырваться,
я увидела слабый, еще очень неясный серый свет - свет мира, который был вне
меня, и я что было сил продолжала пробиваться к нему. Нужно было...
Шеннон. Он так и остался серым, этот свет?
Ханна. Нет, нет, стал белым.
Шеннон. Только белым и никогда не был золотым?
Ханна. Нет, всегда белым. Но ведь белый свет так ярок... и его далеко
видно в длинном темном туннеле, которому, кажется, конца не будет, и только
Бог или смерть могут вывести из него... тем более если человек... как я, к
примеру... не очень уверен в том, что есть Бог на свете.
Шеннон. А вы все еще не очень уверены?
Ханна. Может быть, не так не уверена, как прежде. Видите ли, при моей
работе я должна пристально и вблизи вглядываться в лицо человека, чтобы
что-то схватить в нем прежде, чем он забеспокоится и крикнет: "Официант,
счет! Мы уходим". Конечно, иногда - случается и такое - видишь только
круглый комок теста, в котором вместо глаз торчат кусочки желе, и это сходит
за лицо человеческое. Тогда я намекаю дедушке, чтобы он почитал стихи, - я
не могу рисовать такие лица. Но они не так уж часто встречаются. И мне
кажется, что это не настоящие лица. Большей частью мне удается что-то
увидеть в лице человека, и я могу это схватить, могу... так же, как я что-то
схватила и в вашем лице, когда рисовала вас сегодня... Вы слушаете?
Он присел на пол возле ее стула, напряженно глядя на нее.
В Шанхае, мистер Шеннон, есть место, которое называется Дом
умирающих, - для старых нищих, для умирающих бедняков. Их дети и внуки -
бедняки и приводят их туда... умирать на соломенных матах. В первое
посещение меня это потрясло, и я убежала. Но потом снова пришла и увидела,
что их дети и внуки и сторожа дома положили на соломенные маты возле их
смертного ложа вещи, которые должны были их утешить, - цветы, трубки опиума,
какие-то религиозные эмблемы. Это дало мне силу прийти снова и рисовать лица
умирающих. У некоторых оставались живыми только одни глаза. Но, поверьте,
мистер Шеннон, эти глаза умирающих бедняков, возле которых лежали последние
маленькие знаки внимания к ним, глаза, с последними неясными проблесками
жизни, - уверяю вас, мистер Шеннон, - светили ясно, как звезды Южного
Креста. А теперь... я сделаю вам признание, на которое, пожалуй, только
старая дева, внучка поэта-романтика, и способна... За всю свою жизнь я не
видела ничего прекраснее, чем эти глаза... включая даже вид с этой веранды
между небом и морем... и последнее время... последнее время дедушка смотрит
на меня такими глазами. (Резко поднимается и подходит к краю веранды.)
Скажите, что это за звуки я все время слышу оттуда?
Шеннон. Джаз в ресторане, на берегу.
Ханна. Я не о том. Я спрашиваю, кто там царапается и все время шуршит
под верандой?
Шеннон. Ах, это... Мексиканцы поймали игуану и привязали к столбу под
верандой. Ну а она, само собой, рвется на волю... натянет веревку до отказа,
и - стоп. Ха-ха-ха, вот и все... (Повторяет строки дедушкиной поэмы: "Ветвь
апельсина смотрит в небо..." и т.д.) Скажите, мисс Джелкс, у вас есть
какая-нибудь личная жизнь? Кроме акварелей, рисунков, путешествий с
дедушкой?
Ханна. Мы с дедушкой создаем друг другу дом. Вы понимаете, что я хочу
сказать? Не то, что это значит для всех, - не крыша над головой, не свой
очаг. Для меня дом - это... не место, не здание... не постройка из дерева,
кирпича, камня. Мой дом - это то, что связывает двух людей, то, в чем каждый
из них... находит себе приют и покой... Может быть, звучит чуть приподнято,
но вы ведь понимаете меня, мистер Шеннон?
Шеннон. Да, и очень хорошо, но только...
Ханна. Опять вы недоговариваете...
Шеннон. Лучше недоговорю... А то могу брякнуть такое, что причиню вам
боль.
Ханна. Я не так чувствительна, мистер Шеннон.
Шеннон. Ну что ж, тогда скажу. (Подходит к столику со спиртным.) Если
птице надо свить гнездо, чтобы жить в нем, она не станет его вить на дереве,