– Что же до моих предков, то стоило бы конечно сказать в их адрес что-нибудь благожелательное. Но между нами говоря, месье Горвендил, я предпочел бы увидеть кого-то более внушительного в роли прародителей рода де Пайзенов. Скажем, героического Дона Мануэля или великого Юргена, вместо ничем не примечательных личностей, бывших здесь недавно. Грустно сознавать, что мои предки – всего лишь обычные люди, к тому же довольно посредственные и безжизненные…
– Быть обычными людьми – печальная участь всех смертных и дочерей смертных, и вряд ли это шокирует кого-либо, если только он не романтик. Что же касается безжизненности, то чего собственно, вы ожидали от фантомов? Жизнь, теплившаяся в них, продолжает свое существование в вас, герцог. Это своего рода трюизм – правда я не знаю точно, для скольких поколений – что жизнь, наполнявшая вашего предка, высокого Мануэля Спасителя, не погибла вместе с ним, но осталась здесь, на земле. Она наполняла собой тела его детей и детей его детей.
– Но к этому времени Мануэль должен иметь потомство не менее многочисленное, чем турецкий султан со своим гаремом…
Горвендил согласился:
– Да, во многих телах и бесчисленных состояниях. Но жизнь – всего лишь масса бесплодных эмоций, герцог. По крайней мере, мне они кажутся бесплодными… А сегодня эта жизнь наполняет вас, месье де Пайзен. Но вы – только временная ее маска, ибо завтра вы тоже исчезнете. Именно таков конец комедии.
– Ну что ж, зато та комедия, в которой я принимаю участие, обещает оказаться веселой…
– О нет, она не слишком весела, хотя и забавна. Предупреждаю вас – у нее нет вариантов. Первый ее акт – размышления о месте, где вас ждет вечное счастье, и о дороге туда; второй акт – нарастающее стремление к таинственному месту; и третий акт – утрата цели и скоротечное падение. Или же, другими словами, достижение желаемого, наивысшее счастье, а потом – ужасная, полная препятствий дорога и разбитое сердце, – прервал его Горвендил.
– Все, что вы сказали, довольно сомнительно – ваше мрачное многословие не имеет никакого смысла. Я ищу не счастье, но меч, который не имеет отношения к тому, что я услышал от вас. Нет, я ищу не счастье. С помощью меча, если мне удастся получить его, я стану несчастнейшим человеком – я боюсь даже думать об этом – ведь его острое лезвие навсегда лишит меня красоты, которой я восхищался с самого детства. Но я дал слово, а тени предков только убедили меня в правильности сделанного выбора. Будем же логичны и отправимся в путь, месье Горвендил.
Глава 17
Глава 18
– Быть обычными людьми – печальная участь всех смертных и дочерей смертных, и вряд ли это шокирует кого-либо, если только он не романтик. Что же касается безжизненности, то чего собственно, вы ожидали от фантомов? Жизнь, теплившаяся в них, продолжает свое существование в вас, герцог. Это своего рода трюизм – правда я не знаю точно, для скольких поколений – что жизнь, наполнявшая вашего предка, высокого Мануэля Спасителя, не погибла вместе с ним, но осталась здесь, на земле. Она наполняла собой тела его детей и детей его детей.
– Но к этому времени Мануэль должен иметь потомство не менее многочисленное, чем турецкий султан со своим гаремом…
Горвендил согласился:
– Да, во многих телах и бесчисленных состояниях. Но жизнь – всего лишь масса бесплодных эмоций, герцог. По крайней мере, мне они кажутся бесплодными… А сегодня эта жизнь наполняет вас, месье де Пайзен. Но вы – только временная ее маска, ибо завтра вы тоже исчезнете. Именно таков конец комедии.
– Ну что ж, зато та комедия, в которой я принимаю участие, обещает оказаться веселой…
– О нет, она не слишком весела, хотя и забавна. Предупреждаю вас – у нее нет вариантов. Первый ее акт – размышления о месте, где вас ждет вечное счастье, и о дороге туда; второй акт – нарастающее стремление к таинственному месту; и третий акт – утрата цели и скоротечное падение. Или же, другими словами, достижение желаемого, наивысшее счастье, а потом – ужасная, полная препятствий дорога и разбитое сердце, – прервал его Горвендил.
– Все, что вы сказали, довольно сомнительно – ваше мрачное многословие не имеет никакого смысла. Я ищу не счастье, но меч, который не имеет отношения к тому, что я услышал от вас. Нет, я ищу не счастье. С помощью меча, если мне удастся получить его, я стану несчастнейшим человеком – я боюсь даже думать об этом – ведь его острое лезвие навсегда лишит меня красоты, которой я восхищался с самого детства. Но я дал слово, а тени предков только убедили меня в правильности сделанного выбора. Будем же логичны и отправимся в путь, месье Горвендил.
Глава 17
Оружейная Антана
Путь в Антан сопровождался призраками умерших и был наполнен препятствиями и галлюцинациями. Три стража охраняли спокойствие заколдованного места: их звали Глом Взгляд Одержимого, Тенхо Длинноносый и Майя Прекрасногрудая. Но они не слишком досаждали Горвендилу, миновавшему их беспрепятственно, и, без лишних церемоний. Проводник сказал герцогу, что тот не имеет право идти дорогой богов и мифов в одиночестве. Но иного пути, кроме как через здешние кедровые рощи с их древними обычаями, нет. Лишь так можно добраться до Фрайдис, последовавшей сюда за своей любовью и ставшей смертной женщиной. Друиды провели ее в Антан не без помощи черной магии Сесфры. Здесь она стала королевой и женой Магистра Филологии и подтвердила свое желание приносить зло в человеческий мир.
Антан оказался довольно странным местом, окутанным серой дымкой облаков, но полным мимолетных вспышек, напоминающих искры затухающего погребального костра. Не слышно ни малейшего шума, даже слова, казалось, растворялись в тумане. Горвендил покинул Флориана. Герцог увидел перед собой женщину в тускло-золотых одеждах и поинтересовался, не находится ли волшебный меч Фламберж где-нибудь в сокровищнице мадам. Она грустно ответила, что возможно, меч и лежит где-нибудь в ее оружейной. Она показала герцогу дорогу в туманное место, где хранились все знаменитые мечи, принесшие так много смертей и так мало славы.
Странно был видеть их, сияющих во мраке, брать их в руки. Здесь лежал длинный Дурандаль, которым сэр Роланд прорубил расщелину в Пиренеях; рядом с ним висел не менее грозный Ольт-Клер, которым сэр Оливер сражался с Дурандалем и его обладателем в битве, до сих пор воспеваемой потомками. Здесь хранился меч Ланселота – Арундайт, Кортен – Огиера и Бальмунг – Зигфрида. В этом туманном месте можно увидеть Коладу Сида, Морглэй сэра Бивиса, Крокеа Морс Кесаря и Жуаез Шарлеманя. Нет нужды гадать о местонахождении Куртана и Кернбитера, этих славных стражей Англии и Норвегии, Мистельстейма, Тизона, Грейстила, Ангурваделя или любого другого прославленного меча древности. Все они хранились здесь. И рядом с Жуаезом висел Фламберж, ибо Галас сотворил оба.
Несомненно, Фламберж поражал воображение и смотрелся впечатляюще. Но всему свое время, и не стоит хвататься за меч сразу же. Да, мадам обладала бесценными сокровищами…
Фрайдис поведала герцогу тем мелодичным голосом, каким говорили люди в Антане, что не только высокородные убийцы останавливались в ее владениях. В оружейной находилось множество плебейских орудий всевозможной формы. Итальянские стилеты соседствовали с кривыми турецкими саблями; арабские ятаганы лежали рядом с мечами, закаленными самим Есимицу; албанские абордажные сабли и зазубренные клинки Занзибара, двуручные палаши из Шотландии, пики испанских матадоров, индейские томагавки и топоры палачей: мечи со всех городов и королевств мира, из Феррары и Толедо, Дамаска, Перу и Вавилона.
Хотя Флориан никогда не интересовался методами коллекционирования и не читал специальной литературы, но он признавал достоинства собрания Фрайдис. Хозяйка такого великолепия заслуживала уважения. Кроме того, любопытно увидеть, насколько изобретательны оказались люди в деле создания орудий убийства.
Фрайдис согласилась, что человечество достигло небывалых высот в своей злобе, но без оптимизма смотрела на роль изобретательности в этом процессе. Она считала, что собранные здесь мечи в любом случае безнадежно устарели. Тем более он представляют собой ненужный хлам для того, кто хочет нанести реальный вред кому-либо.
И все же Флориан, чей голос в здешнем тумане казался чуть слышным шепотом, знал, что лишь Фламберж способен помочь ему выполнить свою часть сделки. Из комнаты с мечами Королева Антана провела герцога – к его великому разочарованию – темным коридором в зал, где валялись кучи ржавых гвоздей и дротиков, а затем в другую сумрачную комнату.
В ней хранились пистолеты, пушки, гранаты, мушкеты, аркебузы, бомбы, осадные орудия, фальконеты, шарниры и множество других более современных орудий. Все находящееся здесь вызывало у герцога искреннее любопытство.
Фрайдис как-то странно смотрела на Флориана. Ей восхищавшие де Пайзена вещи казались лишь кучами устаревшего железа. Затем королева с гордостью повела герцога в зал, где хранила, по ее словам, оружие будущего. Именно с его помощью можно нанести наибольший вред… Герцог чувствовал разрушительную силу лежавших вокруг него орудий и испытывал на себе тяжесть атмосферы этого неуютного места.
Да, здесь хранилось настоящее оружие, и Фламберж казался безнадежно устаревшим на его фоне. Но только волшебный меч имел ценность для Флориана – лишь он способен пролить кровь Ленши.
Просто невероятно, как женщина справлялась со всем этим великолепием и хранила столь неподходящие ее облику вещи. Орудия разрушения, хоть и превратившиеся теперь в почти бесполезные игрушки, не должны восприниматься легкомысленно. Миллион человек или что-то около того – по крайней мере несколько наций – можно уничтожить с помощью арсенала Фрайдис. Но не более. Продолжая говорить, она прошла в следующий зал, где хранились книги – не библиотека, но что-то вроде – и четыре глиняные фигуры. Она рассказала, что много лет назад их вылепил Дон Мануэль. Придет время, продолжала королева, и она пошлет их вслед за шестью предшественниками, жизнь каждого из которых отравлена мечтами. Их мечты бессмертны и столь притягательны, что способны завладевать умами все новых и новых людей, и так до бесконечности. Жизнь станет проклятием для поддавшихся иллюзиям, и они будут призывать смерть, лишь бы избавиться от жгущих сердце надежд. Что за мечты? С какой стати я скажу вам об этом, герцог? Ваша собственная мечта не имеет к ним никакого отношения, хотя и вы не способны избавиться от нее. Скажу лишь, что посланные мной иллюзии утопичны и разрушительны, они нанесут человечеству большой вред. Люди, подверженные им, не осознают, что мечты их оторваны от реальности и препятствуют наслаждению радостями земной жизни.
Флориану размышления Фрайдис показались пустой болтовней. Чтобы тактично перевести разговор в иное русло, герцог принялся внимательно рассматривать четверых еще не рожденных младенцев. Одна фигурка имела несколько крючковатый нос, напоминающий птичий клюв. Он похож на попугая, улыбаясь, сообщил герцог Королеве. Устало пожимая плечами, Фрайдис сухо ответила, что и остальные вскоре станут походить на эту пиратскую птицу.
Очень жаль отрываться от столь приятной и интересной беседы, но надо возвращаться к вопросу о мече Фламберж. Фрайдис могла выполнить просьбу герцога, а могла и отказать. Ее решение зависело от того, какой вред он собирался причинить кому-либо с помощью меча. Флориан, пришелец из веселого и светлого мира людей, собрался с мыслями и чистосердечно поведал Королеве Антана, что лишь Фламберж способен пролить кровь Ленши. Только так герцог мог принести в жертву Жанико своего еще не рожденного ребенка, согласно древнему ритуалу, и избавиться от жены.
Выслушав рассказ де Пайзена, Фрайдис выразила искреннее негодование, ведь ребенок тогда будет избавлен от всех земных несчастий, а женщина пострадает. Неужели сумасшедший в зеленом костюме предполагает, что Королеву Антана, веками творившую зло, можно ввести в заблуждение и заставить проявить милосердие?
Герцог настаивал, что милосердие отнюдь не входит в его планы. Флориана угнетала необходимость спорить о чем-либо в этом сером, туманном, бескрайнем месте, где слова казались лишь шепотом. Кроме того, он был захвачен врасплох тем, что вынужден доказывать поступок, не имея достаточно убедительных прецедентов. Вслух – точнее не совсем вслух, а еле слышным в тумане голосом – герцог пытался убедить Фрайдис, что лишая себя любимой жены, человек совершает ужасный поступок, ибо делает несчастными всех зрителей убийства. – Женщины, естественно, будут смертельно напуганы – ведь их мужья могут последовать моему примеру. Мужчины же почувствуют себя трусами от того, что не они, а кто-то другой решился сделать то, о чем они так часто втайне мечтали.
Фрайдис интересовало, всегда ли женатые мужчины в глубине души испытывают желание убить своих жен? Нет, далеко не всегда: некоторые женщины могут неделями не вызвать у мужей таких мыслей. Большинство мужчин с годами более или менее смиряются с женскими недостатками. Будем же логичны! Кого больше всего на свете ненавидит любой мужчина?
Фрайдис, вся окутанная тускло-золотым сиянием, села на софу, положила под поясницу одну из многочисленных серых подушечек и задумалась. Кого больше всего на свете ненавидит любой мужчина? Ну, того, кто чаще всего раздражает его, с кем он постоянно ссорится, чьи недостатки видятся ему в самом невыгодном свете, и, наконец, в чьем присутствии он чувствует себя неуютно.
Да, именно так. Кто же является таким человеком в жизни любого женатого мужчины? Вопрос риторический. На него не надо искать ответа, как не ищут большинство мужей. Они позволяют себе лишь на долю секунды задуматься над ответом, и никогда не сосредоточивают на нем все свое внимание. Но и они испытывают чувство зависти, когда кому-то рядом посчастливится избавиться от своей благоверной, и утешают себя мыслью, что однажды и их подруги жизни отойдут в мир иной. Флориан не знал, какие еще доводы привести в обоснование своей правоты. Нет, мадам должна признать, что помочь джентльмену освободиться от супруги – вовсе не филантропия.
Его пример действительно заставит большинство мужей испытать дискомфорт от собственной нерешительности и навязчивые мечты о возможности последовать ему не оставят их до конца дней.
Фрайдис, затерявшаяся в бесчисленных подушках, признавала, что в словах герцога проглядывало рациональное зерно. Возможно, он и не собирался вовлекать ее в акт милосердия, освобождая младенца от превратностей судьбы.
Мадам, не стоит делать скоропалительных выводов. Будем же логичны! Невинный младенец, который не способен еще мыслить, не узнает, что для него смерть – освобождение. Он не выразит благодарности и не получит эстетического удовольствия от впечатляющей церемонии принесения жертвы согласно древнему ритуалу. Скорее он будет возмущен причиненной болью. Но свидетели действа и все, кто услышит о нем, испытают душевную боль. Отец, который спасет своего ребенка от всех мирских страданий, нанесет огромный вред окружающим. Он подаст пример, основанный на доводах здравого смысла, но люди не оценят его поступок.
Они перевернут все с ног на голову и вместо проявления отцовской заботы увидят лишь гнусность убийства. В то же время люди будут несчастны, ибо со всей своей склонностью к критике и порицанию ближнего, они не смогут отрицать тот факт, что младенец избавился от всех страданий и тягот. Какой профессиональный лжесвидетель, мадам, где бы то ни было, в суде, в политике, на любой трибуне наберется наглости заявить, что жизнь – это не длинная череда разочарований, разбавленная всевозможными муками? Разве вы не согласны, что нигде на земле, кроме дома для умалишенных нельзя найти абсолютно счастливого человека? О каком достоинстве может идти речь в мире, куда мы попадаем столь неприглядным способом, как роды, и который покидаем подобно падали? Какой верующий в бога отец, взглянув на все страдания, что мы бесплатно получаем в земной жизни, и которые навлекаем на себя в следующей, не испытает угрызений совести перед своим чадом?
У отца возникнет единственно верное стремление – спасти младенца от злого рока. Но в большинстве случаев мужчина не отважится подтвердить слово делом и обречет себя на вечные угрызения совести – его сознание и лучшие инстинкты, одобряющие убийство, вступят в противоборство с желанием видеть продолжение себя в своем ребенке. О, люди будут жестоко страдать, находясь перед ужасной дилеммой – проявить милосердие или эгоизм?
Родители будут вздрагивать при виде полицейского, трусость поселится в их сердцах и отвратит многих отцов от выполнения их прямых обязанностей. Они не смогут избавиться от чувства самоосуждения, презрения к себе за собственную слабость. О, мадам, они никогда не станут более счастливыми. Поэтому вы должны признать, что принесение в жертву младенца согласно древнему ритуалу отнюдь не филантропия, как это может показаться на первый взгляд. Конечно, здесь присутствует и крупица добра. Однако единственный, кто извлечет пользу – сам младенец, ибо он избавится от величайших мучений и всех жизненных невзгод. Люди же сочтут убийство несомненным злом, а следование примеру повлечет за собой зло еще большее.
Флориан говорил так убедительно, столько логики было в его словах, что в конце концов тускло-золотая Королева Антана улыбнулась ему из своего серого тумана и сказала, что он напомнил ей ее собственных детей. Он очаровывал словами, умело использовал звучные фразы. Он походил на ее детей, на детей, которых она жалела. Здесь Фрайдис вздохнула.
Жалость неудивительна по отношению к кровным родственникам, заметил герцог. Фрайдис откинулась на серые подушки, чтобы принять удобную позу, и ожидала пояснений к последним словам Флориана.
Де Пайзен воспользовался шансом, и сев рядом с королевой, вновь заговорил. Наконец-то он почувствовал под ногами твердую почву, обрел уверенность. Он размышлял, что даже в Антане логика является чрезвычайно полезным орудием, и с ее помощью можно добиться чего угодно…
Когда Флориан покинул Антан, вожделенный меч покачивался у его бедра.
Антан оказался довольно странным местом, окутанным серой дымкой облаков, но полным мимолетных вспышек, напоминающих искры затухающего погребального костра. Не слышно ни малейшего шума, даже слова, казалось, растворялись в тумане. Горвендил покинул Флориана. Герцог увидел перед собой женщину в тускло-золотых одеждах и поинтересовался, не находится ли волшебный меч Фламберж где-нибудь в сокровищнице мадам. Она грустно ответила, что возможно, меч и лежит где-нибудь в ее оружейной. Она показала герцогу дорогу в туманное место, где хранились все знаменитые мечи, принесшие так много смертей и так мало славы.
Странно был видеть их, сияющих во мраке, брать их в руки. Здесь лежал длинный Дурандаль, которым сэр Роланд прорубил расщелину в Пиренеях; рядом с ним висел не менее грозный Ольт-Клер, которым сэр Оливер сражался с Дурандалем и его обладателем в битве, до сих пор воспеваемой потомками. Здесь хранился меч Ланселота – Арундайт, Кортен – Огиера и Бальмунг – Зигфрида. В этом туманном месте можно увидеть Коладу Сида, Морглэй сэра Бивиса, Крокеа Морс Кесаря и Жуаез Шарлеманя. Нет нужды гадать о местонахождении Куртана и Кернбитера, этих славных стражей Англии и Норвегии, Мистельстейма, Тизона, Грейстила, Ангурваделя или любого другого прославленного меча древности. Все они хранились здесь. И рядом с Жуаезом висел Фламберж, ибо Галас сотворил оба.
Несомненно, Фламберж поражал воображение и смотрелся впечатляюще. Но всему свое время, и не стоит хвататься за меч сразу же. Да, мадам обладала бесценными сокровищами…
Фрайдис поведала герцогу тем мелодичным голосом, каким говорили люди в Антане, что не только высокородные убийцы останавливались в ее владениях. В оружейной находилось множество плебейских орудий всевозможной формы. Итальянские стилеты соседствовали с кривыми турецкими саблями; арабские ятаганы лежали рядом с мечами, закаленными самим Есимицу; албанские абордажные сабли и зазубренные клинки Занзибара, двуручные палаши из Шотландии, пики испанских матадоров, индейские томагавки и топоры палачей: мечи со всех городов и королевств мира, из Феррары и Толедо, Дамаска, Перу и Вавилона.
Хотя Флориан никогда не интересовался методами коллекционирования и не читал специальной литературы, но он признавал достоинства собрания Фрайдис. Хозяйка такого великолепия заслуживала уважения. Кроме того, любопытно увидеть, насколько изобретательны оказались люди в деле создания орудий убийства.
Фрайдис согласилась, что человечество достигло небывалых высот в своей злобе, но без оптимизма смотрела на роль изобретательности в этом процессе. Она считала, что собранные здесь мечи в любом случае безнадежно устарели. Тем более он представляют собой ненужный хлам для того, кто хочет нанести реальный вред кому-либо.
И все же Флориан, чей голос в здешнем тумане казался чуть слышным шепотом, знал, что лишь Фламберж способен помочь ему выполнить свою часть сделки. Из комнаты с мечами Королева Антана провела герцога – к его великому разочарованию – темным коридором в зал, где валялись кучи ржавых гвоздей и дротиков, а затем в другую сумрачную комнату.
В ней хранились пистолеты, пушки, гранаты, мушкеты, аркебузы, бомбы, осадные орудия, фальконеты, шарниры и множество других более современных орудий. Все находящееся здесь вызывало у герцога искреннее любопытство.
Фрайдис как-то странно смотрела на Флориана. Ей восхищавшие де Пайзена вещи казались лишь кучами устаревшего железа. Затем королева с гордостью повела герцога в зал, где хранила, по ее словам, оружие будущего. Именно с его помощью можно нанести наибольший вред… Герцог чувствовал разрушительную силу лежавших вокруг него орудий и испытывал на себе тяжесть атмосферы этого неуютного места.
Да, здесь хранилось настоящее оружие, и Фламберж казался безнадежно устаревшим на его фоне. Но только волшебный меч имел ценность для Флориана – лишь он способен пролить кровь Ленши.
Просто невероятно, как женщина справлялась со всем этим великолепием и хранила столь неподходящие ее облику вещи. Орудия разрушения, хоть и превратившиеся теперь в почти бесполезные игрушки, не должны восприниматься легкомысленно. Миллион человек или что-то около того – по крайней мере несколько наций – можно уничтожить с помощью арсенала Фрайдис. Но не более. Продолжая говорить, она прошла в следующий зал, где хранились книги – не библиотека, но что-то вроде – и четыре глиняные фигуры. Она рассказала, что много лет назад их вылепил Дон Мануэль. Придет время, продолжала королева, и она пошлет их вслед за шестью предшественниками, жизнь каждого из которых отравлена мечтами. Их мечты бессмертны и столь притягательны, что способны завладевать умами все новых и новых людей, и так до бесконечности. Жизнь станет проклятием для поддавшихся иллюзиям, и они будут призывать смерть, лишь бы избавиться от жгущих сердце надежд. Что за мечты? С какой стати я скажу вам об этом, герцог? Ваша собственная мечта не имеет к ним никакого отношения, хотя и вы не способны избавиться от нее. Скажу лишь, что посланные мной иллюзии утопичны и разрушительны, они нанесут человечеству большой вред. Люди, подверженные им, не осознают, что мечты их оторваны от реальности и препятствуют наслаждению радостями земной жизни.
Флориану размышления Фрайдис показались пустой болтовней. Чтобы тактично перевести разговор в иное русло, герцог принялся внимательно рассматривать четверых еще не рожденных младенцев. Одна фигурка имела несколько крючковатый нос, напоминающий птичий клюв. Он похож на попугая, улыбаясь, сообщил герцог Королеве. Устало пожимая плечами, Фрайдис сухо ответила, что и остальные вскоре станут походить на эту пиратскую птицу.
Очень жаль отрываться от столь приятной и интересной беседы, но надо возвращаться к вопросу о мече Фламберж. Фрайдис могла выполнить просьбу герцога, а могла и отказать. Ее решение зависело от того, какой вред он собирался причинить кому-либо с помощью меча. Флориан, пришелец из веселого и светлого мира людей, собрался с мыслями и чистосердечно поведал Королеве Антана, что лишь Фламберж способен пролить кровь Ленши. Только так герцог мог принести в жертву Жанико своего еще не рожденного ребенка, согласно древнему ритуалу, и избавиться от жены.
Выслушав рассказ де Пайзена, Фрайдис выразила искреннее негодование, ведь ребенок тогда будет избавлен от всех земных несчастий, а женщина пострадает. Неужели сумасшедший в зеленом костюме предполагает, что Королеву Антана, веками творившую зло, можно ввести в заблуждение и заставить проявить милосердие?
Герцог настаивал, что милосердие отнюдь не входит в его планы. Флориана угнетала необходимость спорить о чем-либо в этом сером, туманном, бескрайнем месте, где слова казались лишь шепотом. Кроме того, он был захвачен врасплох тем, что вынужден доказывать поступок, не имея достаточно убедительных прецедентов. Вслух – точнее не совсем вслух, а еле слышным в тумане голосом – герцог пытался убедить Фрайдис, что лишая себя любимой жены, человек совершает ужасный поступок, ибо делает несчастными всех зрителей убийства. – Женщины, естественно, будут смертельно напуганы – ведь их мужья могут последовать моему примеру. Мужчины же почувствуют себя трусами от того, что не они, а кто-то другой решился сделать то, о чем они так часто втайне мечтали.
Фрайдис интересовало, всегда ли женатые мужчины в глубине души испытывают желание убить своих жен? Нет, далеко не всегда: некоторые женщины могут неделями не вызвать у мужей таких мыслей. Большинство мужчин с годами более или менее смиряются с женскими недостатками. Будем же логичны! Кого больше всего на свете ненавидит любой мужчина?
Фрайдис, вся окутанная тускло-золотым сиянием, села на софу, положила под поясницу одну из многочисленных серых подушечек и задумалась. Кого больше всего на свете ненавидит любой мужчина? Ну, того, кто чаще всего раздражает его, с кем он постоянно ссорится, чьи недостатки видятся ему в самом невыгодном свете, и, наконец, в чьем присутствии он чувствует себя неуютно.
Да, именно так. Кто же является таким человеком в жизни любого женатого мужчины? Вопрос риторический. На него не надо искать ответа, как не ищут большинство мужей. Они позволяют себе лишь на долю секунды задуматься над ответом, и никогда не сосредоточивают на нем все свое внимание. Но и они испытывают чувство зависти, когда кому-то рядом посчастливится избавиться от своей благоверной, и утешают себя мыслью, что однажды и их подруги жизни отойдут в мир иной. Флориан не знал, какие еще доводы привести в обоснование своей правоты. Нет, мадам должна признать, что помочь джентльмену освободиться от супруги – вовсе не филантропия.
Его пример действительно заставит большинство мужей испытать дискомфорт от собственной нерешительности и навязчивые мечты о возможности последовать ему не оставят их до конца дней.
Фрайдис, затерявшаяся в бесчисленных подушках, признавала, что в словах герцога проглядывало рациональное зерно. Возможно, он и не собирался вовлекать ее в акт милосердия, освобождая младенца от превратностей судьбы.
Мадам, не стоит делать скоропалительных выводов. Будем же логичны! Невинный младенец, который не способен еще мыслить, не узнает, что для него смерть – освобождение. Он не выразит благодарности и не получит эстетического удовольствия от впечатляющей церемонии принесения жертвы согласно древнему ритуалу. Скорее он будет возмущен причиненной болью. Но свидетели действа и все, кто услышит о нем, испытают душевную боль. Отец, который спасет своего ребенка от всех мирских страданий, нанесет огромный вред окружающим. Он подаст пример, основанный на доводах здравого смысла, но люди не оценят его поступок.
Они перевернут все с ног на голову и вместо проявления отцовской заботы увидят лишь гнусность убийства. В то же время люди будут несчастны, ибо со всей своей склонностью к критике и порицанию ближнего, они не смогут отрицать тот факт, что младенец избавился от всех страданий и тягот. Какой профессиональный лжесвидетель, мадам, где бы то ни было, в суде, в политике, на любой трибуне наберется наглости заявить, что жизнь – это не длинная череда разочарований, разбавленная всевозможными муками? Разве вы не согласны, что нигде на земле, кроме дома для умалишенных нельзя найти абсолютно счастливого человека? О каком достоинстве может идти речь в мире, куда мы попадаем столь неприглядным способом, как роды, и который покидаем подобно падали? Какой верующий в бога отец, взглянув на все страдания, что мы бесплатно получаем в земной жизни, и которые навлекаем на себя в следующей, не испытает угрызений совести перед своим чадом?
У отца возникнет единственно верное стремление – спасти младенца от злого рока. Но в большинстве случаев мужчина не отважится подтвердить слово делом и обречет себя на вечные угрызения совести – его сознание и лучшие инстинкты, одобряющие убийство, вступят в противоборство с желанием видеть продолжение себя в своем ребенке. О, люди будут жестоко страдать, находясь перед ужасной дилеммой – проявить милосердие или эгоизм?
Родители будут вздрагивать при виде полицейского, трусость поселится в их сердцах и отвратит многих отцов от выполнения их прямых обязанностей. Они не смогут избавиться от чувства самоосуждения, презрения к себе за собственную слабость. О, мадам, они никогда не станут более счастливыми. Поэтому вы должны признать, что принесение в жертву младенца согласно древнему ритуалу отнюдь не филантропия, как это может показаться на первый взгляд. Конечно, здесь присутствует и крупица добра. Однако единственный, кто извлечет пользу – сам младенец, ибо он избавится от величайших мучений и всех жизненных невзгод. Люди же сочтут убийство несомненным злом, а следование примеру повлечет за собой зло еще большее.
Флориан говорил так убедительно, столько логики было в его словах, что в конце концов тускло-золотая Королева Антана улыбнулась ему из своего серого тумана и сказала, что он напомнил ей ее собственных детей. Он очаровывал словами, умело использовал звучные фразы. Он походил на ее детей, на детей, которых она жалела. Здесь Фрайдис вздохнула.
Жалость неудивительна по отношению к кровным родственникам, заметил герцог. Фрайдис откинулась на серые подушки, чтобы принять удобную позу, и ожидала пояснений к последним словам Флориана.
Де Пайзен воспользовался шансом, и сев рядом с королевой, вновь заговорил. Наконец-то он почувствовал под ногами твердую почву, обрел уверенность. Он размышлял, что даже в Антане логика является чрезвычайно полезным орудием, и с ее помощью можно добиться чего угодно…
Когда Флориан покинул Антан, вожделенный меч покачивался у его бедра.
Глава 18
И святость доставляет неприятности
Лишь к Счастливому Понедельнику Флориан совершил долгий переход, выведший его из царства Королевы Фрайдис в мир вечного дня. Каково же было удивление герцога, когда на жертвенном камне Жанико он увидел не кого-нибудь, а своего небесного покровителя Святого Хоприга.
– Что я вижу! Вы крадетесь из Антана, подобно вору, сын мой. Я не спрашиваю, что вы там делали, ибо Антан не является частью нашего мира. К счастью, лишь земные ваши деяния могут нанести ущерб моей репутации на небесах. И все же, позвольте вас предостеречь. Мы вступаем в новый год, а это очень подходящее время для подведения итогов и принятия решений. Советую вам сделать именно так, сын мой. Предупреждаю – я весьма строгий духовный отец и не потерплю от вас никаких прегрешений теперь, когда вы вернулись в мир людей, – произнес святой, и нимб над его головой сурово блеснул.
Флориан пережил несколько неприятных мгновений. Он приложил невероятные усилия, чтобы заполучить меч Фламберж, ведь от его могущества зависело будущее герцога. И вот в тот момент, когда меч принадлежит ему, на пути возникает новое опасное препятствие в лице Святого Хоприга, способного разрушить все планы. Флориану оставалось лишь положиться на волшебную силу логики и вежливости.
– Ваша озабоченность моей судьбой, месье Хоприг, очень трогательна. Мне трудно выразить словами свои чувства. Я дорожу советами друзей. Но все же, месье Хоприг, если обратить взор к вашему прошлому, а именно многочисленным гнусным злодеяниям на посту языческого первосвященника, я могу рассчитывать на снисхождение…
– Мое прошлое ничуть не хуже, чем у любого другого святого. И уж конечно я не позволю насмехаться над ним ничтожному колдуну…
– О, месье, вы обманываетесь на счет моих успехов в чародействе. Я всегда полагал, что жизнь святого состоит только из благих деяний, заслуживающих нашего подражания. А вы!..
Хоприг сел на то же место, где до него сидел Жанико, и устроился поудобнее. Нейтрализовав черную энергетику колдовского камня, святой заметил:
– Такое тоже может случиться. Люди канонизировались по различным причинам, но, как вы понимаете, они всего лишь люди…
– И все же, месье…
– …со всеми человеческими слабостями. И мои коллеги, с которыми мне довелось познакомиться на небесах, не являются исключением из правила. Святая Афра, покровительница Аугсбурга, долгие годы была куртизанкой и управляла публичным домом. А клиентов в нем обслуживали с одинаковым рвением Святая Аглая и Святая Бонифация, вступившие в лесбийскую связь друг с другом. Святой Андрей из Корсини вел жизнь, полную самых отвратительных мерзостей, до тех пор, пока убитая горем мать не обратила его в христианскую веру. Что же касается Святого Августина, то я лишь заливаюсь краской, сын мой, и отсылаю вас к его Признаниям…
– И все же, месье, мне кажется…
– Вы ошибаетесь. Святой Бенедикт на протяжение пятнадцати лет вел греховную жизнь, равно как и Святой Бавон пятьдесят лет являлся жутким распутником. Святой Бернард Птолемей был весьма удачливым юристом, и не нуждается в комментариях…
– Да, месье, но если я не ошибаюсь…
– Вы ошибаетесь. Святые Константин и Шарлемань совершили все возможные прегрешения, кроме, может быть, экономии средств на церковь. Святой Христофор заключил сделку с сатаной, а Святой Киприан из Антиохии являлся, подобно вам, мое бедное дитя, чудовищным колдуном…
Флориан попытался вставить слово:
– Давайте не будем следовать далее в алфавитном порядке, ибо букв всего двадцать шесть, а вы, если я не ошибаюсь, дошли только до третьей. Я всего лишь хотел заметить, что вы изменили свою бесчестную жизнь…
– Ну, если обратить взор на Святого Георгия Каппадокийского, то он занимался казнокрадством. Святой Гутлак Кройдонский по профессии являлся головорезом и грабителем…
Флориан продолжил:
– После наслаждения всеми жизненными благами, после бесчисленных авантюр с женщинами…
– С которыми я, в худшем случае, проводил некоторые физиологические эксперименты, чем заслужил вечную благосклонность Святой Маргариты Кортонской, Святой Марии Египтянки, Святой Марии Кающейся, Святой Марии Магдалины и не скажу наверняка скольких еще женщин, ныне канонизированных.
– И что хуже всего, после того, как вы преследовали и убивали истинных христиан…
– Святой Павел забил камнями Стефана; Святой Виталий Равеннский и Святой Торпет Пизанский служили Нерону, главному гонителю христианской веры; Святой Лонгин лично распинал людей. Нет, Флориан, изначально я немного ошибся. Некоторые приведенные мной инциденты могли толковаться иначе или быть преувеличены. Но мученическая смерть искупает многое в глазах людей. С тех пор, как я ближе познакомился со своими святыми и блаженными коллегами, у меня появилась возможность сравнить свой и их жизненные пути. Должен заметить, я приятно удивился, обнаружив, что мое прошлое столь же безупречно.
– Вы, после всех тех гнусностей, уже мной перечисленных, были канонизированы лишь благодаря стершемуся хвостику буквы R на надгробном камне. И только по ошибке обрели легендарное прошлое, в котором нет ни одного реального события…
– Ну, история многих моих наиболее небесных друзей имеет те же недостатки. Святой Ипполит, к примеру, никогда не слышал о христианстве – он жил несколькими веками раньше начала нашей эры, и тем не менее его канонизировали, хотя и по ошибке. Легенда о Святой Филомене зиждется на выдумках священника и артиста, с которыми у нее была отнюдь не духовная близость. Имя Святого Виара вообще появилось лишь благодаря тому, что время не пощадило его надгробный камень, равно как и мой. В результате осталась только часть латинского слова viarum, которую и сочли именем человека, достойного канонизации. Надпись Святой Андецимиллы истолковали как относящуюся к одиннадцати тысячам девственниц и внесли их всех в календарь, хотя таковых никогда не существовало. Нет, Флориан, ошибки случаются повсюду, и награды на небесах могут получить совсем не те, кто их заслужил, – в точности как на земле. Но даже те, кто без приглашения получил высочайшие посты на небесах, не должны жаловаться, ведь никто не выигрывает от излишней критики.
– В таком случае, месье, замечу, что все легенды…
– Вы не правы. Легенды просто превосходны. Я помню, как был тронут до глубины души, услышав свою. Она затрагивает лучшие стороны человеческой натуры, сын мой. Какой еще мальчик вступил в жизнь столь же поучительным образом? Разве это не прекрасно – десять лет раздумий в бочке? Я уверен, что не в пивной, ведь несвежее пиво отвратительно пахнет. Нет, Флориан, можешь быть уверен, она благоухала лучшим ароматом первосортного вина, я полагаю…
– Да, но месье…
Хоприг продолжал говорить, неторопливо и возвышенно. Речь его ассоциировалась с величественной органной музыкой. Лицо святого выражало безграничную благожелательность, благородство, глубокую и внушающую трепет мудрость, казавшуюся нечеловеческой.
Хоприг продолжал:
– Изумление просыпается во мне, когда я размышляю о своих путешествиях. Я испытываю восхищение великолепием своих деяний. Подумайте только, сын мой, ведь я в лицо обличал в язычестве двух императоров, я путешествовал в каменных яслях, убил пять драконов, не помню, точно, сколько варварских племен я обратил в христианство. Я бесстрашно спустился в Пойолу и ужасную страну Ксибалба, полную гигантских тигров и летучих мышей-кровососов, чтобы спасти моего бедного друга Йорка! Гордость просыпается во мне при размышлении обо всем, что я сделал. Но не гордыня, а именно гордость за народ и религию, порождающих такой героизм. Я со слезами на глазах думаю о своей огромной вере, за которую подвергался жестоким гонениям. Вспомни хотя бы, мое дорогое дитя, какие муки выпали на мою долю! Меня привязывали к колесу, утыканному ножами. Меня заставляли пить отравленное вино. Я бежал от мучителей в раскаленных докрасна железных башмаках. Меня бросали в негашеную известь. Но оборвем на этом зачтение списка моих страданий – они слишком душещипательны. Я лишь хотел проиллюстрировать, что легенды сами по себе великолепны.
– Но, месье, легенда лжет.
– Истина, сын мой, суть то, во что человек по тем или иным причинам верит. Если бы меня сейчас поставили перед необходимостью в действительности совершить все перечисленные деяния, и я сделал бы это, моя легенда сегодня ничуть не изменилась бы. Она оказалась бы не больше не меньше, чем неплохая легенда, вызывающая жалость к мученику. Надеюсь, моя мысль вам ясна? – ответил Хоприг.
– Никто и не отрицает этого. Я лишь хочу…
– В конце концов, какое значение может иметь сегодня, реальны или вымышлены все мои подвиги? – задал святой вполне резонный вопрос.
– Ну, если честно, месье Хоприг, то как вы подаете…
– Я подаю их единственно верным способом. Просто необходимо всеми силами оберегать столь воодушевляющие истории о героических и целомудренных личностях, живших до нас. Их славные подвиги нужны людям, ведь они подают прекрасный пример для подражания. Как ужасна казалась бы наша жизнь без них, ведь такие истории воодушевляют человека в часы отчаяния, показывая, насколько высоко в своей добродетели может подняться каждый из нас. Они утешают лишенных мужества, внушая им чувство собственной значимости. Люди осознают себя божьими творениями, обретают веру в величие своего предназначения. Имея перед собой множество посредственных примеров, историк отбрасывает лишнее, приукрашивает и, как всякий художник, стремиться создать нечто достойное восхищения из того, что есть у него в наличии. Те чудеса, которые творит художник с помощью зловонного жира и масла, скульптор из грязи и праха, музыкант с кошачьими внутренностями, не идут ни в какое сравнение с тем, что создает историк из подручного материала. Но так оно и должно быть. Жизнь – это нескончаемая битва между силами добра и зла, и новости с фронта необходимо доставлять в той форме, которая лучше всего укрепит наши моральные устои. Да, именно так и должно быть, ведь вера в добро приносит пользу людям.
– Что я вижу! Вы крадетесь из Антана, подобно вору, сын мой. Я не спрашиваю, что вы там делали, ибо Антан не является частью нашего мира. К счастью, лишь земные ваши деяния могут нанести ущерб моей репутации на небесах. И все же, позвольте вас предостеречь. Мы вступаем в новый год, а это очень подходящее время для подведения итогов и принятия решений. Советую вам сделать именно так, сын мой. Предупреждаю – я весьма строгий духовный отец и не потерплю от вас никаких прегрешений теперь, когда вы вернулись в мир людей, – произнес святой, и нимб над его головой сурово блеснул.
Флориан пережил несколько неприятных мгновений. Он приложил невероятные усилия, чтобы заполучить меч Фламберж, ведь от его могущества зависело будущее герцога. И вот в тот момент, когда меч принадлежит ему, на пути возникает новое опасное препятствие в лице Святого Хоприга, способного разрушить все планы. Флориану оставалось лишь положиться на волшебную силу логики и вежливости.
– Ваша озабоченность моей судьбой, месье Хоприг, очень трогательна. Мне трудно выразить словами свои чувства. Я дорожу советами друзей. Но все же, месье Хоприг, если обратить взор к вашему прошлому, а именно многочисленным гнусным злодеяниям на посту языческого первосвященника, я могу рассчитывать на снисхождение…
– Мое прошлое ничуть не хуже, чем у любого другого святого. И уж конечно я не позволю насмехаться над ним ничтожному колдуну…
– О, месье, вы обманываетесь на счет моих успехов в чародействе. Я всегда полагал, что жизнь святого состоит только из благих деяний, заслуживающих нашего подражания. А вы!..
Хоприг сел на то же место, где до него сидел Жанико, и устроился поудобнее. Нейтрализовав черную энергетику колдовского камня, святой заметил:
– Такое тоже может случиться. Люди канонизировались по различным причинам, но, как вы понимаете, они всего лишь люди…
– И все же, месье…
– …со всеми человеческими слабостями. И мои коллеги, с которыми мне довелось познакомиться на небесах, не являются исключением из правила. Святая Афра, покровительница Аугсбурга, долгие годы была куртизанкой и управляла публичным домом. А клиентов в нем обслуживали с одинаковым рвением Святая Аглая и Святая Бонифация, вступившие в лесбийскую связь друг с другом. Святой Андрей из Корсини вел жизнь, полную самых отвратительных мерзостей, до тех пор, пока убитая горем мать не обратила его в христианскую веру. Что же касается Святого Августина, то я лишь заливаюсь краской, сын мой, и отсылаю вас к его Признаниям…
– И все же, месье, мне кажется…
– Вы ошибаетесь. Святой Бенедикт на протяжение пятнадцати лет вел греховную жизнь, равно как и Святой Бавон пятьдесят лет являлся жутким распутником. Святой Бернард Птолемей был весьма удачливым юристом, и не нуждается в комментариях…
– Да, месье, но если я не ошибаюсь…
– Вы ошибаетесь. Святые Константин и Шарлемань совершили все возможные прегрешения, кроме, может быть, экономии средств на церковь. Святой Христофор заключил сделку с сатаной, а Святой Киприан из Антиохии являлся, подобно вам, мое бедное дитя, чудовищным колдуном…
Флориан попытался вставить слово:
– Давайте не будем следовать далее в алфавитном порядке, ибо букв всего двадцать шесть, а вы, если я не ошибаюсь, дошли только до третьей. Я всего лишь хотел заметить, что вы изменили свою бесчестную жизнь…
– Ну, если обратить взор на Святого Георгия Каппадокийского, то он занимался казнокрадством. Святой Гутлак Кройдонский по профессии являлся головорезом и грабителем…
Флориан продолжил:
– После наслаждения всеми жизненными благами, после бесчисленных авантюр с женщинами…
– С которыми я, в худшем случае, проводил некоторые физиологические эксперименты, чем заслужил вечную благосклонность Святой Маргариты Кортонской, Святой Марии Египтянки, Святой Марии Кающейся, Святой Марии Магдалины и не скажу наверняка скольких еще женщин, ныне канонизированных.
– И что хуже всего, после того, как вы преследовали и убивали истинных христиан…
– Святой Павел забил камнями Стефана; Святой Виталий Равеннский и Святой Торпет Пизанский служили Нерону, главному гонителю христианской веры; Святой Лонгин лично распинал людей. Нет, Флориан, изначально я немного ошибся. Некоторые приведенные мной инциденты могли толковаться иначе или быть преувеличены. Но мученическая смерть искупает многое в глазах людей. С тех пор, как я ближе познакомился со своими святыми и блаженными коллегами, у меня появилась возможность сравнить свой и их жизненные пути. Должен заметить, я приятно удивился, обнаружив, что мое прошлое столь же безупречно.
– Вы, после всех тех гнусностей, уже мной перечисленных, были канонизированы лишь благодаря стершемуся хвостику буквы R на надгробном камне. И только по ошибке обрели легендарное прошлое, в котором нет ни одного реального события…
– Ну, история многих моих наиболее небесных друзей имеет те же недостатки. Святой Ипполит, к примеру, никогда не слышал о христианстве – он жил несколькими веками раньше начала нашей эры, и тем не менее его канонизировали, хотя и по ошибке. Легенда о Святой Филомене зиждется на выдумках священника и артиста, с которыми у нее была отнюдь не духовная близость. Имя Святого Виара вообще появилось лишь благодаря тому, что время не пощадило его надгробный камень, равно как и мой. В результате осталась только часть латинского слова viarum, которую и сочли именем человека, достойного канонизации. Надпись Святой Андецимиллы истолковали как относящуюся к одиннадцати тысячам девственниц и внесли их всех в календарь, хотя таковых никогда не существовало. Нет, Флориан, ошибки случаются повсюду, и награды на небесах могут получить совсем не те, кто их заслужил, – в точности как на земле. Но даже те, кто без приглашения получил высочайшие посты на небесах, не должны жаловаться, ведь никто не выигрывает от излишней критики.
– В таком случае, месье, замечу, что все легенды…
– Вы не правы. Легенды просто превосходны. Я помню, как был тронут до глубины души, услышав свою. Она затрагивает лучшие стороны человеческой натуры, сын мой. Какой еще мальчик вступил в жизнь столь же поучительным образом? Разве это не прекрасно – десять лет раздумий в бочке? Я уверен, что не в пивной, ведь несвежее пиво отвратительно пахнет. Нет, Флориан, можешь быть уверен, она благоухала лучшим ароматом первосортного вина, я полагаю…
– Да, но месье…
Хоприг продолжал говорить, неторопливо и возвышенно. Речь его ассоциировалась с величественной органной музыкой. Лицо святого выражало безграничную благожелательность, благородство, глубокую и внушающую трепет мудрость, казавшуюся нечеловеческой.
Хоприг продолжал:
– Изумление просыпается во мне, когда я размышляю о своих путешествиях. Я испытываю восхищение великолепием своих деяний. Подумайте только, сын мой, ведь я в лицо обличал в язычестве двух императоров, я путешествовал в каменных яслях, убил пять драконов, не помню, точно, сколько варварских племен я обратил в христианство. Я бесстрашно спустился в Пойолу и ужасную страну Ксибалба, полную гигантских тигров и летучих мышей-кровососов, чтобы спасти моего бедного друга Йорка! Гордость просыпается во мне при размышлении обо всем, что я сделал. Но не гордыня, а именно гордость за народ и религию, порождающих такой героизм. Я со слезами на глазах думаю о своей огромной вере, за которую подвергался жестоким гонениям. Вспомни хотя бы, мое дорогое дитя, какие муки выпали на мою долю! Меня привязывали к колесу, утыканному ножами. Меня заставляли пить отравленное вино. Я бежал от мучителей в раскаленных докрасна железных башмаках. Меня бросали в негашеную известь. Но оборвем на этом зачтение списка моих страданий – они слишком душещипательны. Я лишь хотел проиллюстрировать, что легенды сами по себе великолепны.
– Но, месье, легенда лжет.
– Истина, сын мой, суть то, во что человек по тем или иным причинам верит. Если бы меня сейчас поставили перед необходимостью в действительности совершить все перечисленные деяния, и я сделал бы это, моя легенда сегодня ничуть не изменилась бы. Она оказалась бы не больше не меньше, чем неплохая легенда, вызывающая жалость к мученику. Надеюсь, моя мысль вам ясна? – ответил Хоприг.
– Никто и не отрицает этого. Я лишь хочу…
– В конце концов, какое значение может иметь сегодня, реальны или вымышлены все мои подвиги? – задал святой вполне резонный вопрос.
– Ну, если честно, месье Хоприг, то как вы подаете…
– Я подаю их единственно верным способом. Просто необходимо всеми силами оберегать столь воодушевляющие истории о героических и целомудренных личностях, живших до нас. Их славные подвиги нужны людям, ведь они подают прекрасный пример для подражания. Как ужасна казалась бы наша жизнь без них, ведь такие истории воодушевляют человека в часы отчаяния, показывая, насколько высоко в своей добродетели может подняться каждый из нас. Они утешают лишенных мужества, внушая им чувство собственной значимости. Люди осознают себя божьими творениями, обретают веру в величие своего предназначения. Имея перед собой множество посредственных примеров, историк отбрасывает лишнее, приукрашивает и, как всякий художник, стремиться создать нечто достойное восхищения из того, что есть у него в наличии. Те чудеса, которые творит художник с помощью зловонного жира и масла, скульптор из грязи и праха, музыкант с кошачьими внутренностями, не идут ни в какое сравнение с тем, что создает историк из подручного материала. Но так оно и должно быть. Жизнь – это нескончаемая битва между силами добра и зла, и новости с фронта необходимо доставлять в той форме, которая лучше всего укрепит наши моральные устои. Да, именно так и должно быть, ведь вера в добро приносит пользу людям.