Кейес Грег. На грани победы-1: Завоевание

   — Тогда, возможно, боги все-таки сказали свое слово, — молвил Рапуунг.
   Он сильно закашлялся — дым стал уже таким густым, что Энакин теперь видел только пятна перед глазами. Он вспомнил, что люди, которые погибли от огня, умирали еще до того, как пламя настигало их.
   — Пригнись, — сказал он. — Дым поднимается вверх.
   — Ползти. Пресмыкаться, словно цо'асу.
   — Если хочешь жить, то да.
   — Я не боюсь смерти, — задыхаясь, проговорил Рапуунг. — Но смерть не должна помешать моей мести. Я… — его снова сотряс мучительный кашель, он упал, поднялся на четвереньки — и рухнул опять.
   — Вставай! — затряс его Энакин.
   Рапуунг вздрогнул, но не двинулся с места.
   Сквозь дым блеснул желтый язык пламени и потянулся к ним.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

   Все вокруг окрасилось в бледно-золотистые цвета, и Энакин опустился на колени рядом с Вуа Рапуунгом. Дыхание в легких пробивалось будто сквозь острые осколки, голова гудела, словно колокол.
   Он прижался к земле, ловя ртом более свежий, более прохладный воздух, но его не было — наверное, путешествовал инкогнито. Если Энакин хотел найти что-то годное для дыхания, надо было поискать наверху. Конечно, дыма там, должно быть, тоже порядочно, но попытка не пытка.
   Энакин потянулся наверх, сделал затяжку. Образовалась труба, через которую воздух сверху начал всасываться прямо на них с йуужань-вонгом. Дышать сразу стало легче.
   Огню это тоже пришлось по вкусу. Поросль взорвалась, как петарда. Энакин тут же почувствовал жар — и он знал, что этот жар за пару секунд обуглит и сожжет его плоть. Раньше он никогда не пробовал преобразовывать энергию, но Корран Хорн был на такое способен. От успеха зависели их жизни. Энакин снова открылся Силе, сконцентрировался и начал впитывать жар окружавшего их огня.
   Как долго это продолжалось, Энакин не знал. Он соскользнул в какое-то состояние, напоминавшее фугу, каждый его вдох вытягивал жизнь из неба, а при каждом выдохе жар уходил в кору Явина 4. Наконец он моргнул и увидел, что все закончилось, что огонь прошел над ним и он стоит на угольях.
   Вуа Рапуунг продолжал лежать без движения. Энакин встряхнул его. Кто бы мог подумать, что придется высматривать признаки жизни у йуужань-вонга?
   Что там у них внутри — сердце, как у людей, линейный насос или что-то еще более чудное?
   Он сильно хлопнул Рапуунга по щеке, и мгновенно воин открыл глаза.
   — Ты в порядке? — спросил Энакин.
   — Скажи, что ты не один из богов, — пробормотал Рапуунг. — Если ты бог, значит, смерть принесет одни страдания.
   — Ладно, всегда пожалуйста, — отвечал Энакин. — Ты можешь идти? Нам нужно уходить, пока они не догадались заглянуть сюда.
   — Дым и жар запутают их, — сказал Рапуунг.
   Он сел и осмотрелся вокруг.
   — Огонь… Он прошел над нами.
   — Прошел.
   — И мы живы.
   — Живы, — заверил его Энакин.
   — Это твоя работа? Еще какое-то колдовство джиидаи?
   — Вроде того, — признал Энакин.
   — Значит, ты спас мне жизнь. Как скверно. Какое невезение.
   — Да ладно, не надо благодарить, — сказал Энакин. — Не за что, правда.
   Он протянул Рапуунгу руку. Воин долго пялился на нее, как на экскременты нерфа, потом ухватился за руку Энакина и встал.
   — Пошли, — сказал Энакин. — Теперь нам остается только идти вслед за огнем.
   Под прикрытием дымовой завесы они пролезли через то, что осталось от сети жуков-прядильщиков. Сами нити не сгорели, они поблескивали на фоне угольев, покрывая дымящиеся стволы деревьев серебристой тканью. Один раз, когда Энакин запутался в нитях, они слкгка порезали ему сапог. Нити при этом остались целыми. Энакин не пытался разорвать их пальцами, а осторожно распутал сеть. После этого он стал ступать осторожнее.
   Огонь выжег сеть до самого края. Впереди туда-сюда носились флайеры. Один полетел назад, далеко слева от них.
   Путники свернули направо и перешли наконец с пожарища в несгоревший, неопутанный сетями лес, и, хотя они не сбавляли шаг еще целых два часа, Энакин как-то почувствовал себя в большей безопасности, окруженный пульсацией лесной жизни.
   Но лес, как открытая рана, пульсировал болью.
   Только теперь до Энакина дошло, что он наделал. Чтобы спасти себя, он сжег бесчисленные квадратные километры леса. Он лишь периферийно почувствовал, как гибнут животные, но его собственная боль мгновенно достигла вершины. Страдание леса будто ударило его с размаху по лицу. Он был стаей стинтарилов, сгрудившихся на верхушке дерева, а пламя уже лизало ствол. Их шерстка уже начинала тлеть.
   Он был большой, безвредной самкой ранйипа, слишком медлительной, чтобы убежать от огня, и пытающейся увести своих телят в безопасное место, не зная, где оно. Он был обуглившейся плотью и сожженными легкими. Он умирал и был мертв.
   — Ты был прав, — сказал он позже Рапуунгу, когда они перестали обрызгивать себя водой, вымывая пепел из глаз, ноздрей и ушей.
   — В чем, неверный?
   — Насчет того, как я использовал огонь. Это было неправильно.
   Глаза йуужань-вонга сузились.
   — Объясни.
   — Я убил невинную живность, чтобы спасти нас.
   Рапуунг грубо расхохотался:
   — Пустяки. Убивать и умирать — это пустяки; это пути вселенной, часть принятия боли. Содеянное тобой неправильно, потому что это мерзость, а не потому что ты кого-то убил. Не обманывай сам себя. Я вижу теперь, насколько ты полон решимости спасти свою подругу-джиидаи. Если ты сможешь добраться до нее, лишь заполнив трупами пропасть, ты сделаешь это.
   — Нет, — сказал Энакин. — Не сделаю.
   — Цель, к которой так слабо стремяться — не цель вообще.
   Энакин вдохнул.
   — Мы спасем ее. Но я не хочу никого убивать.
   — Тогда воины убьют тебя.
   — Воины бывают разные, — сказал Энакин. — Я буду защищаться с крайней жестокостью. Но лес нечего мне не сделал и не заслужил такой судьбы.
   — Ты несешь чепуху, — сказал Рапуунг. — Мы убиваем тех, кого должны убивать.
   — А я говорю — нет.
   — Конечно. По твоей милости я уже замарал себя первой мерзостью ради достижения твоих целей, так ты еще хочешь, чтобы я разделял твою детскую боязнь убийства? Всякой жизни приходит конец, джиидаи.
   Энакин это понимал. Выходит, йуужань-вонги считали небиологическую технологию настолько же неправильной, насколько философия джедаев считала неправильными беспорядочные убийства.
   Разумом он полагал, что понял это, но глубоко это его никогда не трогало. Лишь теперь, когда они оба согласились, что произошло что-то ужасное — но по совершенно разным причинам — Энакин начал видеть здесь какой-то смысл.
   Если бы только он мог чувствовать Рапуунга с помощью Силы! Если бы только он мог сказать, на светлой стороне йуужань-вонг или на темной!
   Да и вообще, уместен ли такой вопрос без Силы? Неужели джедаи так зависят от своих ощущений, которые дает им Сила, что без них они превращаются в моральных калек?
   Рапуунг не сводил с Энакина жалящего взгляда, пока джедай искал ответ. Вдруг он отвернулся и стал смотреть куда-то вбок.
   — Ты несешь чепуху, — сказал Вуа Рапуунг. — Но… Я сознаю, что ты спас мне жизнь. Когда моя месть свершиться, это будет благодаря тебе.
   — Ты тоже спас меня пару раз, — отвечал Энакин. — Мы еще даже не в расчете.
   — Не в чем? Что это за слово?
   — Неважно. Вуа Рапуунг, что это за месть, которой ты добиваешься? Что с тобой такое сделали, что из-за этого ты повернулся против своих?
   Взгляд Рапуунга посуровел.
   — Ты и вправду не знаешь? Ты действительно не видишь? Посмотри на меня!
   — Я вижу, что твои рубцы гноятся. Твои имплантанты, кажется, умерли или умирают. Но у меня нет ни малейшего понятия, что это значит.
   — Это не твое дело, — сказал Рапуунг. — Не нарывайся, неверный.
   — Хорошо. Тогда расскажи мне свой план — тот, что приведет меня к Тахирай.
   — Иди за мной и увидишь, — ответил Рапуунг.
   Они припали к земле среди путаницы корней у края воды, рядом с притоком великой реки.
   — Мы теперь еще дальше от базы формовщиков, чем вчера, — пожаловался Энакин.
   — Да, но теперь мы в нужном месте, — сказал Рапуунг.
   — В нужном месте для чего?
   — Жди. Смотри.
   Энакин хотел возразить, но не сумел сформулировать ответ. Не на это ли жаловались люди, обвиняя его в косноязычии? Рапуунг был скуп на слова, как ботанский агент. Шесть дней они бежали и сражались вместе, а Энакин до сих пор ничего не знал о воине, кроме того, что тот был на что-то страшно зол. Может, даже свихнулся из-за этого. Он упоминал какую-то «ее» и, кажется, имел навязчивую идею о своей полноценности перед богами.
   Хотя, возможно, все йуужань-вонги были такими. Вроде бы Энакин не слишком много с ними болтал. Может, Рапуунг был как раз нормален — на их манер. Может, он держал свои мотивы и планы в секрете, потому что именно так и поступали йуужань-вонги.
   А, может, он боялся — боялся, что если Энакин узнает о том, что он сделал, или выяснит, как пробраться на базу формовщиков, то убьет его или бросит.
   Он украдкой взглянул на эту свирепую плосконосую физиономию и мысленно возразил сам себе. Невозможно было представить, чтобы Вуа Рапуунг чего-то боялся. Наверно, лучше сказать — он был осторожен.
   Так что Энакин стал молча ждать, и постепенно спокойное течение реки загипнотизировало его. На пробу он потянулся к окружающей его жизни и снова почувствовал тень боли и смерти, которым он был причиной.
   «Мне очень жаль», сказал он лесу.
   Как близко он подошел к темной стороне? Что, если Рапуунг прав?
   Он доказывал Джесину, что Сила — это всего лишь инструмент, сам по себе ни добрый, ни злой, но который можно использовать, как и любой инструмент, для добрых или злых целей. Неужели зло — это всего лишь сделать что-то, не подумав? Он решил, что да. Корран Хорн как-то сказал ему, что себялюбие — это зло, а верность кому-то — добро. В этом свете, если он погубил кого-то ради самого себя, то это было зло, независимо от того, что он тогда просто не думал о последствиях своих действий. И тем не менее он сражался не только за свою жизнь, не так ли? На кону стояла жизнь Тахирай. Может, даже больше, чем ее жизнь, потому что если Тахирай из его сна станет реальностью, это будет означать смерть огромного количества людей.
   Если честно, то он был вынужден признать, что не думал и об этих более серьезных последствиях. Ему нужно было решить проблему, и он решил ее, словно какое-нибудь математическое уравнение или неисправность в мотиваторе гипердрайва своего иксокрыла. Он просто не подумал о проблемах, к которым может привести его решение, и это было весьма типично для него в последнее время.
   Мара Джейд обратила внимание на эту его склонность давным-давно, еще когда они поселились на Дантуине. Видимо, он ничему не научился. Может, пора начинать?
   Эта мысль вернула его опять к Вуа Рапуунгу. Тот, по его собственному признанию, отправился мстить, а если Энакину что-то твердо вбили в голову, то как раз то, что месть принадлежит темной стороне. Если он будет и дальше действовать совместно с Рапуунгом, не станет ли он соучастником этой мести? Какой трагедии он поможет разыграться, сотрудничая с полубезумным йуужань-вонгом?
   Вдруг лесную живность что-то всполошило. Тысячи голосов слегка изменились — животные почуяли и услышали нечто незнакомое, нечто выходящее за рамки их ограниченного словаря хищника и жертвы, голода и опасности.
   По реке приближалось нечто новое для Явина 4.
   — Ты кого-то ждешь? — спросил Энакин.
   — Да.
   Энакин решил не уточнять — кого. Он устал задавать вопросы, которые оставались без ответа. Вместо этого он напряг чувства и принялся наблюдать.
   Вскоре на реке показался какой-то предмет, плывущий против течения.
   Сперва Энакин подумал, что это лодка, но затем вспомнил, что если это йуужань-вонгская лодка, то она должна быть органического происхождения. Изучая ее, он обнаружил несколько деталей, подтвердивших его догадку.
   Основная видимая часть представляла собой широкий плоский колпак, выступавший из воды и обрамленный щитками и пластинками. Что бы ни двигало эту штуку вперед, оно находилось под водой, но в любом случае оно работало. Время от времени из воды перед колпаком выныривало нечто напоминавшее верхнюю часть головы. Если это и была голова, то большая, примерно такой же ширины, как и раковина, чешуйчатая и серо-оливкового цвета.
   Сверху сидел дядька, которого Энакин не мог чувствовать с помощью Силы, но чем ближе он подплывал, тем меньше казался похожим на йуужань-вонга. Энакин не сразу понял, откуда такое впечатление: у дядьки был все тот же резко скошенный лоб, а ноздри сидели практически горизонтально, в точности как у прочих виденных Энакином представителей этого вида.
   Но у него не было рубцов. Ни единого. Энакин не нашел даже татуировки, а ему была видна большая часть тела этого парня — тот носил лишь что-то вроде набедренной повязки.
   Время от времени он дотрагивался до чего-то на поверхности щитка, и тварь-лодка чуть меняла курс.
   — Не показывайся, — сказал Рапуунг и встал.
   — Ке'у! — позвал он.
   Сквозь переплетение корней Энакин увидел, как лодочник удивленно вздернул голову. Он произнес серию слов, которых Энакин не понял, и Вуа Рапуунг ответил в том же духе. Суденышко стало поворачивать в их сторону, и Энакин зарылся еще глубже.
   Два йуужань-вонга продолжали переговариваться, меж тем как суденышко подплывало все ближе к берегу.
   Чтобы успокоится, Энакин сделал несколько глубоких вдохов. Он только что думал об осторожности Вуа Рапуунга; настало время подумать о собственной осторожности. Когда йуужань-вонг перестанет в нем нуждаться? Сейчас? Когда они доберуться до базы формовщиков? Когда он свершит свою месть? Это могло случится когда угодно. Он вспомнил то, что сказал Валину о йуужань-вонгах и их обещаниях. Можно ли верить, что Рапуунг свое сдержит?
   Вдруг Энакин обратил внимание, что те двое перестали разговаривать. Он уже думал выглянуть наружу, когда послышался громкий всплеск.
   — Теперь можешь выйти из укрытия, неверный, — сказал Рапуунг на бэйсике.
   Энакин осторожно вылез из-под корней. Рапуунг стоял на суденышке. Один.
   — Куда он делся? — спросил Энакин.
   Рапуунг показал на воду по другую сторону суденышка:
   — В реку.
   — Ты его бросил в реку? Он утонет?
   — Нет. Он уже мертв.
   — Ты убил его?
   — Сломанная шея убила его. Залезай на вангаак, и мы отправляемся.
   Энакин какое-то время стоял, пытаясь обуздать свой гнев.
   — Зачем ты убил его?
   — Потому что оставлять его в живых было непозволительным риском.
   Энакина чуть не вырвало. Все же он взобрался на суденышко, стараясь не смотреть на плавающий рядом труп.
   Итак, уже одно ни в чем не повинное, безоружное разумное существо погибло из-за того, что Энакин спас жизнь Рапуунгу. Сколько их будет еще?
   Рапуунг принялся манипулировать набором шишкообразных выступов на щитке. Энакин предположил, что это нервные узлы или что-то в этом роде.
   — Кто это был? — спросил он, когда суденышко лениво повернуло вниз по течению.
   — Опозоренный. Ненужный субъект.
   — Ненужных не бывает, — сказал Энакин, пытаясь говорить спокойно.
   Рапуунг засмеялся:
   — Боги прокляли его от самого рождения. Каждый его вдох был взят взаймы.
   — Но ты знал его.
   — Да.
   Они неторопливо плыли по реке.
   — Откуда ты его знал? — настаивал Энакин. — Что он здесь делал?
   — Тралил реку. Это был его обычный маршрут. Раньше он был моим.
   — Ты рыболов? — недоверчиво спросил Энакин.
   — Среди всего прочего. Зачем столько вопросов?
   — Я просто пытаюсь понять, что произошло.
   Воин что-то буркнул и замолчал минут на пять. Затем, с большой неохотой, он повернулся к Энакину:
   — Чтобы разыскать тебя, я должен был исчезнуть, и я сымитировал свою смерть в этой воде. Я сделал так, чтобы они подумали, будто меня сожрал какой-то водяной зверь. Они отдали мой маршрут Ке'у. Я вернусь и расскажу историю о том, как я спасся и блуждал в этом чужом мире, пока не набрел на вангаак без пилота. Я не знаю, что случилось с Ке'у. Может, его убили джиидаи, может, он столкнулся с той же водяной зверюгой, что и я.
   — О. И они пропустят нас сквозь охрану по реке. Но почему они должны поверить твоей истории?
   — Им будет все равно. Это был Опозоренный. До его смерти никому не будет дела. Даже если они заподозрят, что я зачем-то убил его, никто меня не станет спрашивать.
   — А как ты обьяснишь меня?
   Рапуунг гадко ухмыльнулся:
   — Никак. Они тебя не увидят.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

   Нен Йим нашла свою наставницу смотрящей в глубины водосборника — то было сердце, легкие и печень дамютека. По поверхности воды шла легкая рябь — какая-то местная съедобная рыба исследовала темные просторы. В водосборнике стоял слабый запах серы, йода и чего-то маслянисто-горелого, как паленый волос.
   Прическа мастера Межань Куад была заплетена в выражение глубокой медитации, так что Нен Йим остановилась позади нее, ожидая, когда ей уделят внимание.
   В водосборник шлепнулась какая-то капля, прямо под ноги наставнице. Затем еще одна, и еще.
   Когда Межань Куад наконец обернулась, Нен Йим увидела, что это кровь, капающая из ее ноздрей.
   — Приветствую, адепт, — сказала наставница. — Ты искала меня или водосборник?
   — Вас, мастер. Но если хотите, мы можем поговорить в другое время, когда…
   — Лучшего времени не будет, пока не завершится мой цикл жертвоприношения и не будет удален мой Ваа-тюмор. Ты получила первый имплантант вчера, верно?
   — Да, мастер. Я до сих пор не чувствую его.
   — Носи на здоровье. Это одно из древнейших таинств.
   Она вздернула голову и посмотрела Нен Йим в лицо:
   — Ты хочешь знать, что он делает, Ваа-тюмор?
   — Мне достаточно знать, что боги желают этого жертвоприношения от членов нашей касты, — почтительно ответила Нен Йим.
   — Однажды вступив на путь адепта, ты приобщилась к таинству, — промолвила Межань Куад словно во сне. — Так же как воины придают себе внешний вид Йун-Йаммуки, так же и мы приобретаем внутренние качества ЙунНе'Шель, той-что-формирует. Ваа-тюмор — ее древнейший дар нам. Чтобы создать его, Йун-Не'Шель вырвала фрагмент своего собственного мозга. По мере роста он моделирует наши клетки, меняет само наше мышление, возносит нас ближе к разуму и сущности Йун-Не'Шель.
   Она вздохнула.
   — Это путешествие исполнено страдания. Оно исполнено славы. И, к сожалению, мы должны вернуться из него, вырезав ее дар из наших тел. Но, хоть мы и возвращаемся к подобию нашего прежнего облика, каждый раз, когда мы служим сосудами этой боли и славы, мы меняемся навсегда. Часть этого остается с нами. До тех пор, пока…
   Слова застряли у нее в горле.
   — Ты сама это увидишь, — сказала в конце концов Межань Куад. — А теперь — что ты хотела мне сказать?
   Нен Йим огляделась, чтобы удостоверится, что их никто не слышит.
   — Здесь вполне безопасно, адепт, — успокоила ее Межань Куад. — Говори свободно.
   — Кажется, я закончила карту нервной системы и структуры мозга джиидаи.
   — Это хорошая новость. Весьма похвально. И что ты будешь делать дальше?
   — Это зависит от того, какие результаты мы хотим получить. Если мы хотим добиться ее повиновения, тогда следует использовать имплантантыограничители.
   — Зачем тогда мы составляли карту ее нервной системы?
   Нен Йим почувствовала, как зашевелилась ее прическа, и попыталась успокоить ее.
   — Не знаю, мастер. Это было ваше распоряжение.
   Межань Куад наклонила голову и еле заметно улыбнулась:
   — Я не пытаюсь обмануть тебя, адепт. Я избрала тебя по нескольким весьма специфическим соображениям. О некоторых из них я тебе говорила; об остальных я умолчала, но подозреваю, что ты достаточно умна, чтобы понять их. Предположим на миг, что руководящих протоколов нет. Что ты будешь делать при отсутствии инструкций? Гипотетически.
   — Гипотетически, — сказала Нен Йим. У нее было такое чувство, словно она балансирует над пищеварительными ворсинками моу луура. Ей даже почудился резкий запах кислоты. Если она ответит правдиво, ее могут уличить в ереси. Если ее догадки относительно наставницы окажутся неверными, это будет ее последний разговор в качестве формовщицы и один из последних в ее жизни.
   Но поддаваться страху было нельзя.
   — Я модифицировала бы иглокол-раздражитель в соответствии с нашими представлениями о ее нервной системе, это дало бы нам очень хороший контроль.
   — Зачем?
   На этот раз Нен Йим не колебалась. К чему бы этот разговор не привел, колебаться было поздно.
   — Несмотря на проверенность протокола, которому мы следовали, все, что мы сейчас имеем — лишь эмпирические догадки о том, как функционирует ее нервная система. Все, что мы сделели — это отобразили неизвестное на известное. Но «известное» — это нормы, которые годятся для йуужань-вонгов, а не для людей, а мы уже знаем, что у них отсутствуют некоторые из наших структур, а конфигурация других не соответствует нашей.
   — То есть ты говоришь, что древний протокол бесполезен?
   — Нет, мастер Межань Куад. Я бы сказала, что это отправная точка. Там содержатся некоторые утверждения о работе мозга джиидаи. Я предлагаю проверить эти утверждения.
   — Иными словами, ты ставишь под сомнение протоколы, данные нам богами.
   — Да, мастер.
   — И ты осознаешь, что это ересь первого порядка.
   — Осознаю.
   Глаза Межань Куад стали похожи на нефтяные озера, сделавшись соверщенно непроницаемыми. Долгое время она смотрела в глаза Нен Йим, а та смотрела в глаза ей — спокойно, не отводя взгляда.
   — Я искала такую ученицу, как ты, — сказала наконец наставницаформовщик. — Я просила богов, чтобы они послали мне тебя. Если ты не та, кем кажешся, прощенья тебе не будет. Предав меня, ты ничего не выиграешь, это я тебе обещаю.
   Тогда Нен Йим решилась. Мысль о том, что наставница может боятся ее, никогда не приходила ей в голову.
   — Я ваша ученица, — сказала Нен Йим. — Я не предам вас. Я вложила свою жизнь и свое положение в ваши тринадцать пальцев.
   — Они в хорошем месте, адепт, — мягко сказала Межань Куад. — Делай то, что сейчас предложила. Не говори об этом ни с кем. Если наши результаты понравятся нашим вождям — уверяю тебя, они не станут присматриваться к нашим методам. Но мы должны быть осмотрительны. Каждый шаг мы должны делать с осторожностью.
   Она еще раз посмотрела в бассейн и дотронулась до своей головы.
   — Когда боль Ваа-тюмора достигнет пика, станут видны цвета, не виданные никогда прежде, появятся мысли — удивительные и грандиозные… Впрочем, ты увидишь. Иногда мне почти стыдно, что придется его удалить, хочется отступить перед этим последним шагом. Хотелось бы знать, когда это случится со мной, — она послала Нен Йим редкую искреннюю улыбку. — Однажды боги повелят это. До того я должна сделать для них много работы.
   Она охватила плечо Нен Йим четырьмя тонкими пальчиками.
   — Пойдем посмотрим на твою юную джиидаи?
   Джиидаи смотрела, как они идут к ней. Лишь ее зеленые глаза двигались, следя за ними; она была похожа на зверя, готового впиться в нежное горло другого.
   — Я бы советовала тебе не нападать на нас с помощью трюков джиидаи, — сказала ей Межань Куад. — Раздражителю приказано причинить тебе сильные муки, если с нами что-нибудь случится. Хотя со временем ты придешь к пониманию муки, но сейчас ты, кажется, ее не любишь, и это безусловно нарушит твою концентрацию. Мы можем сделать с тобой и худшие вещи.
   Глаза джиидаи расширились:
   — Я вас понимаю, — сказала она и запнулась, растерявшись еще больше. — Я говорю не на бэйсике. Это…
   — Да, теперь ты говоришь на нашем языке, — произнесла наставницаформовщик. — Если ты намерена стать одной из нас, то должна разговаривать на священном языке.
   — Стать одной из вас? — презрительно засмеялась джиидаи. — Спасибо, я с куда большей охотой стану хаттовой слизью.
   — Это оттого, что ты воспринимаешь себя как неверную, — корректно сказала Межань Куад. — Ты не понимаешь нас, а для нас многое непонятно в тебе и в других джиидаи. Но мы поймем тебя, а ты поймешь нас. Ты станешь соединительной тканью между йуужань-вонгами и джиидаи, будешь учить обоих. Благодаря тебе станет возможным понимание обоих путей.
   — Это и есть то, чего вы от меня хотите?
   — Ты есть путь к миру, — убедительно произнесла Межань Куад.
   — Мое похищение не принесет вам мира! — закричала джиидаи.
   — Мы не похищали тебя, — сказала Межань Куад. — Мы спасли тебя от прочих неверных, запомнила?
   — Вы скользкие твари, — ответила джиидаи. — Меня схватили лишь для того, чтобы отдать вам.
   Прическа наставницы перестроилась в выражение легкого гнева.
   — Память — наиболее податливая вещь, — сказала Межань Куад. — Она имеет в основном химическую природу. Например, ты теперь знаешь наш язык. Но ты не учила его.
   — Вы вложили его в меня, — сказала джиидаи.
   — Да. Твое знание слов, грамматики и синтаксиса. Все это введено в твой мозг.
   — Значит, вы внушаете воспоминания. Большое дело. Мы, джедаи, тоже это умеем.
   — Конечно. Я не сомневаюсь, что с помощью этих способностей джиидаи можно сбить с толку кого-то столь юного, как ты. Сколько из твоих воспоминаний настоящих? Сколько сфабрикованных? Как ты можешь знать разницу?
   — Что вы имеете в виду?
   — Я имею в виду вот что. Сейчас ты думаешь, что ты… как это, Тахир'аи?
   — Меня зовут Тахирай.