Кинсейл Лаура. Летящая на пламя

   Щенок! Шеридан огляделся вокруг и заметил, как изящно обставлена каюта Фицхью, имевшего, по-видимому, неплохое состояние, и воспылал презрением к молодому человеку. Он брезгливо всмотрелся в содержимое хрустального бокала, как будто надеялся увидеть там плавающую щепку или дохлую муху. Вообще-то ему в эту минуту хотелось обнаружить в родословной молодого человека какой-нибудь порочащий его факт — вроде дяди, повешенного за государственную измену и содомию. В таком случае Шеридан с огромным удовольствием мог бы во всеуслышание заявить этому розовощекому капитану, что он не имеет ни малейшего права жениться на принцессе, хотя и прочитал все те французские подстрекательские книжонки, которые она постоянно цитирует.
   Но конечно, Олимпия сама могла броситься на шею Фицхью, ей никто не помешал бы это сделать. Ну и черт с ней, пусть делает что хочет, Шеридана это больше не волнует. Слава Богу, он скоро сбудет ее с рук! Капитан Дрейк хорошо знал людей, подобных этому Фицхью, — тот никогда не станет обманывать женщину, не будет пытаться воспользоваться ее неопытностью. Нет, он ляжет с ней в постель, как истинный рыцарь, предварительно обвенчавшись. Удивительно, что при таком подходе к делу род человеческий еще не пресекся!
   Шеридан наблюдал, как эти двое застенчиво беседуют, освещенные пламенем горящей лампы, и чувствовал себя глубоким стариком. У него ныло левое колено. Не рано ли для ревматизма, ведь ему всего лишь тридцать шесть лет? Но тут он вдруг подумал, что ему никак не может быть тридцати шести, ведь сейчас конец января, а точнее, двадцать первое января 1828 года… Шеридан сосредоточенно нахмурился: значит, вчера, оказывается, был его день рождения, и ему исполнилось тридцать восемь лет. Старик!
   — Я никогда этого не забуду, — сказал Фицхью и бросил взгляд на Шеридана. — И вы, конечно, тоже, сэр, смею утверждать это!
   Шеридан поставил на стол свой бокал.
   — Да, было дело, — отозвался он, понятия не имея, о чем говорит Фицхью.
   — Это случилось в 1822 году, — продолжал свой рассказ Фицхью, обращаясь к Олимпии. — Я был тогда еще гардемарином.
   Шеридан постарался быстро вспомнить название корабля, которым он командовал в том году, и, произнеся его вслух, попал в точку.
   — Милый, добрый старина «Рипалс»! — вздохнув, подтвердил Фицхью. — Как это было давно, — добавил молодой человек, словно вспоминал о чем-то, произошедшем за несколько десятков лет до потопа.
   — Шесть лет назад, — проворчал Шеридан, — и у этого корабля, черт его возьми, была огромная течь в кормовом отсеке.
   Фицхью повернулся к Олимпии с веселым видом, от которого Шеридан чуть не взревел.
   — Какой бы корабль ни взял под свое командование ваш брат, мисс Дрейк, тот сразу же получает известность на флоте как музыкальный клуб. Мы должны были распевать мадригалы, поднимая паруса.
   Шеридан сложил руки подзорной трубой и взглянул, прищурившись, на молодого человека.
   — Вам, я думаю, следовало бы тогда перейти на другой, более достойный вас корабль и начать там свою службу.
   — Я не сделал бы этого ни за что на свете! — с неожиданной горячностью заявил Фицхью. — Я горд тем, что служил на борту «Рипалса», и знаю, зачем вы заставляли нас петь во время работы, — таким образом вы убеждались, что наша морская подготовка достигла хорошего уровня и мы не растеряемся в любой критической ситуации. Мы могли тогда обогнать любые суда. Наш экипаж был самым дисциплинированным на всем военном флоте, второго такого я не встречал за всю свою жизнь.
   «Это оттого, черт возьми, что ты еще мало видел, щенок, — зло подумал Шеридан. — Поживи с мое, а потом рассуждай».
   Но принцесса с восхищением смотрела на капитана Дрейка, жадно ловя каждое слово Фицхью. Она была так очарована Шериданом, так беззаветно верила ему, что казалось, принялась бы тут же щипать траву, если бы он заявил ей вдруг, что она овца. Хотя Шеридан, подумав, здраво рассудил, что такая диета ей очень скоро надоела бы.
   Как бы то ни было, вскоре, по всей видимости, она выйдет замуж за Фицхью. Что не так и плохо. Во всяком случае, у Шеридана не было никаких причин огорчаться по этому поводу. Хотя, конечно, расстроило его совсем другое: он вдруг понял, что к нему незаметно подкралась старость… Капитан взглянул на часы, висевшие позади Фицхью, и решил, что им пора уходить. Они начали прощаться, причем Шеридан не спускал с Олимпии ревнивого взора. Нет, она не была чересчур ласкова с Фицхью. Видно, хотя этот парень и был молод, ему не хватало обаяния. И к тому же он не был героем.
   Когда гости садились в шлюпку, на палубе в их честь раздались звуки боцманской дудки — Шеридану был приятен этот знак внимания к нему, отставному морскому офицеру. Он поднял руку и помахал гостеприимному Фицхью.
   Сойдя на берег, Шеридан предложил Олимпии пройтись немного пешком по набережной… Видя, с какой радостной готовностью она приняла его предложение, Шеридан внезапно почувствовал угрызения совести. Что за доверчивая дуреха, черт бы ее побрал! Темная ночь, опустившаяся на остров, как нельзя лучше подходила для осуществления его планов. На воде играли блики, бросавшие отсветы на лицо Олимпии и делавшие его удивительно прекрасным. Недаром сияющие глаза и трепетная улыбка девушки вызвали сегодня восхищение Фицхью. Этот проклятый парень буквально млел, беседуя с Олимпией наивно-доверительным тоном и все ближе наклоняясь к ней, чтобы иметь возможность заглянуть в вырез ее платья. Все же, по-видимому, этот щенок не такой уж недотепа, как вначале показалось Шеридану.
   — Я посоветовал бы вам снять сейчас сапфир и передать его мне на хранение, — предложил Шеридан. — Ведь в такой темноте ничего не стоит потерять камень.
   — Это было бы очень досадно, правда? — Олимпия остановилась и подождала, пока Шеридан расстегнет застежку на цепочке и снимет с ее шеи кулон. — Вы всегда продумываете все до мелочей.
   — Конечно, — подтвердил он, ему бы очень хотелось, чтобы это действительно было так.
   Взяв девушку под руку, Шеридан направился вдоль набережной, напевая мелодию одной старинной песенки. Его одолевали грешные мысли. А Олимпия тем временем крепче прижалась к его руке. Шеридан улыбнулся и обнял ее за талию.
   — Мне так нравится ваше пение, — робко сказала она и потупила взор.
   Шеридан даже споткнулся на ровном месте от неожиданности.
   — Пение? — удивленно спросил он, взглянув на ее опущенную голову.
   — Я слышала однажды, как вы поете, когда вы оставили дверь своей комнаты открытой.
   Шеридан смущенно кашлянул. Он и не предполагал, что пел так громко.
   — Я вовсе не хотел никого тревожить.
   — Вы ничуть не потревожили меня. Это было чудесно! Я лежала в постели и слушала, пока не уснула.
   В воображении Шеридана живо возникла эта сцена, и его охватило сладостное чувство. Он рассеянно кивнул двум идущим навстречу прохожим — евреям, плывшим вместе с ними на корабле из Рамсгейта. В тусклом лунном свете их лица смутно белели, словно размытые пятна.
   — Моя любимая песня — «Гринсливз», — смущенно пролепетала Олимпия.
   Дойдя до конца набережной, они остановились. Олимпия взглянула в лицо Шеридану.
   — Прошу вас, спойте ее для меня.
   Шеридан чувствовал себя крайне неловко — как карточный шулер, которого внезапно поймали за руку. Никто никогда не вводил его в такое смущение.
   — Ну хорошо, — пробормотал он.
   Она потерлась щекой о его плечо робким быстрым движением и начала петь. Низкий, чуть хрипловатый голос Олимпии не всегда брал верные ноты. Шеридан закрыл глаза. Черт бы ее побрал. Это безбожно — так перевирать мотив. Да за подобное ее удушить мало. Олимпия повернулась лицом к нему и тронула его за руку.
   Нет, это было просто невыносимо! И Шеридан начал тихонечко, а затем все громче ей подпевать, он делал это сначала только для того, чтобы она не сбивалась с ритма, но музыка, как всегда, захватила его. Он заметил, что Олимпия почти сразу умолкла, заслушавшись его пением, и обнял девушку. Мелодия старинной песни лилась плавно и свободно. Он пропел несколько куплетов тихим голосом, прижавшись разгоряченным лбом к ее лбу и покачиваясь в такт песне. Когда мелодия оборвалась, он поцеловал Олимпию, следя боковым зрением за приближающимися к ним темными фигурами.
   Шеридан крепко обнял ее и отпустил, отступив на несколько шагов — на безопасное расстояние.
   Олимпия с удивлением смотрела на него. Она едва могла разглядеть в темноте выражение его лица, но оно показалось ей очень странным — страстным и в то же время огорченным. У Олимпии было впечатление, что на нее из темноты смотрит угрюмый, неуверенный в своей правоте ангел, явивший ей сокровенное чудо и настороженно ожидающий, что она па это скажет.
   Олимпия ободряюще улыбнулась, но тут произошло нечто страшное, и тихая ночь превратилась в кошмар.

Глава 9

   В темноте быстро двигались какие-то едва различимые тени. Олимпия хотела закричать, но у нее вырвался лишь приглушенный стон: кто-то засунул ей кляп в рот. Лицо Шеридана неожиданно исчезло, растворившись во тьме. Она услышала его изумленный возглас, но перед глазами Олимпии было черным-черно, и девушка не видела ни зги. Кто-то крепко держал ее руки, немилосердно сжимая их, словно в тисках, а затем внезапно толкнул. Почувствовав сильный удар, она отлетела в сторону и упала на мостовую, задыхаясь от боли и мешавшего ей дышать кляпа.
   В темноте явственно слышались звуки возни, шарканье ног, а затем раздался крик Шеридана:
   — Подождите… Какого дьявола…
   Во мраке мелькнула какая-то узкая светлая лента. Голос Шеридана перешел в хрип.
   Стага!
   Ужас обуял Олимпию, она вскочила на ноги, чуть не задохнувшись от душившего ее кляпа, и бросилась туда, откуда доносился голос Шеридана и где мелькали тени бандитов. Оказавшись в самой гуще схватки, она натолкнулась на человека, одетого в сюртук из грубой шерсти, и сбила его с ног. На мгновение Олимпия увидела перед собой лицо Шеридана, искаженное яростью. Он рванулся и ударил плечом нападавших, которые тут же рухнули к его ногам, увлекая за собой Олимпию. Она упала на одного из убийц. Он тяжело дышал. Его черная шляпа скатилась с головы, и девушка увидела, что под ней была чалма. Судорожно хватая ртом воздух, она попыталась прижать к земле извивающегося под ней бородатого индийца. Но кто-то схватил ее сзади и оттолкнул в сторону. Это был Шеридан, обращавшийся с ней, словно с куклой. Капитан бросился на нападавшего, но тот уже вскочил на ноги, и Шеридан упал на мостовую, ругаясь и тяжело дыша.
   — Ублюдки, черт бы их побрал! — Олимпия услышала его приближающиеся шаги, и над ней в темноте выросла фигура Шеридана. — Эти шуты гороховые пытались убить меня!
   Из груди Олимпии вырвался приглушенный крик, и она встала на колени, цепляясь руками за ногу Шеридана. Силы оставили ее. Шеридан погладил девушку по голове и опустился рядом с ней на булыжную мостовую.
   — Мерзавцы! — Он вырвал кляп изо рта Олимпии. — Грязные, тупые ублюдки! Я не знал… я никогда не предполагал… О Господи… С вами все в порядке?
   Олимпия не могла отдышаться.
   — Это были… те евреи… — Она говорила с легкой хрипотцой, переводя дыхание. — То есть на самом деле не евреи… а переодетые убийцы… вы помните?
   Шеридан сжал ее плечи сильными руками и устремил взор в темноту, туда, где исчезли нападавшие.
   — Евреи? — недоуменно переспросил он.
   — Да нет… на самом деле это были переодетые душители… в шляпах, понимаете? Они плыли на корабле, вместе с нами… а сегодня вечером… на набережной они следили за нами!
   — На корабле? Нет, этого не может быть! — все еще недоумевал Шеридан, растерянно приглаживая волосы рукой.
   — На них были шляпы! — настаивала на своем Олимпия. — Я упала на одного из них, с его головы свалилась эта самая шляпа, а под ней оказалась чалма!
   Шеридан пристально взглянул на нее, и Олимпия поняла по выражению его лица, что наконец он начал о чем-то догадываться.
   — О Боже! — простонал Шеридан и схватился за горло. — Кто бы мог подумать!
   — Но вы же понимали по каким-то признакам, что убийцы где-то рядом. — Олимпия до сих пор еще не могла отдышаться. — Нам следовало бы относиться к ним более серьезно. Пойдемте, мне кажется, что нам надо немедленно уходить отсюда…
   Внезапно в их разговор вмешался чей-то незнакомый голос с сильным акцентом.
   — С вами случилось несчастье, сеньор? — Послышались шаги. — Вам нужна помощь?
   Сэр Шеридан окаменел как громом пораженный и уставился в ту сторону, откуда раздался голос.
   — Сеньор, — сказал второй незнакомец, — мы видели, как вы и сеньора пошли в эту сторону. Но здесь гулять небезопасно.
   Олимпия тоже повернула голову туда, откуда доносились голоса, незнакомцы приближались, но их все еще не было видно в темноте. Судя по звукам шагов, их было несколько человек. Шеридан погладил девушку по голове.
   — Вот и помощь подоспела, — сказал он, — оставайтесь здесь и сидите тихо, а я попрошу их сходить за паланкином.
   И прежде чем Олимпия успела что-нибудь возразить, он поднялся и двинулся навстречу незнакомцам, растворившись во мраке.
   — Байед, — сказал один из чужеземцев на своем языке. — Томбако ка ло.
 
   К четырем часам утра Олимпию охватило отчаяние. Она была безутешна. Поиски, не давшие никаких результатов, пришлось наконец прекратить.
   «Шеридан, Шеридан, Шеридан», — стучало у нее в висках.
   Слезы неудержимым потоком хлынули из глаз, и она закрыла лицо руками. Олимпия не могла поверить в то, что капитана Дрейка уже нет в живых.
   — О, моя дорогая, — сочувственно произносила миссис Стодард, обнимая девушку.
   — Подождем до рассвета, — участливо говорил мистер Стодард. — Вы недооцениваете вашего брата, мисс Дрейк. Он выбирался из худших переделок.
   Но сам мистер Стодард не питал иллюзий, как, впрочем, и обе дамы. Все они помнили рассказ Шеридана: душители убивают свою жертву и исчезают вместе с ней, чтобы расчленить и предать земле тело с соблюдением всех ритуалов.
   Олимпия уже потеряла всякую надежду. Если бы Шеридану удалось спастись, он наверняка был бы сейчас рядом с ней. Но он растаял во мраке, и Олимпия отчетливо слышала роковую команду, за которой последовала короткая схватка, и все стихло.
   Напрасно было искать тех незнакомцев, которым принадлежали услышанные ею во тьме голоса. Они бесследно исчезли, канули во мрак. Во время тщетных поисков при свете факела Олимпия нашла только шляпу Шеридана.
   — Вы должны постараться заснуть.
   Миссис Стодард проводила Олимпию в ее спальню. Руки хозяйки дома заметно дрожали.
   — Я прикажу повару приготовить ячменный отвар. Олимпия была как в тумане. Она с отсутствующим видом выпила чай из целебных трав и позволила горничной раздеть себя, а затем села на кровать и устремила взор в темноту.
   «Шеридан, Шеридан…»
   Все произошло так неожиданно и походило скорее на вымысел, нежели на реальность. Только что она видела перед собой живого и близкого Шеридана, слышала его голос, и вдруг… Он пропал, исчез, скрылся навеки. Умер.
   Олимпия вспомнила рассказ Шеридана о том, что делают эти убийцы со своими задушенными жертвами перед погребением, — выпускают внутренности и расчленяют во имя Канкали, бога, поедающего людей. У Олимпии закружилась голова. Внезапно она услышала, что кто-то скребется в ее дверь. Через некоторое время дверь медленно отворилась.
   — Исмаилии, мэм, — раздался шепот. — Простите меня, простите.
   Олимпия узнала тонкий голосок Мустафы и затаила дыхание, стараясь взять себя в руки.
   — Входи, — вымолвила она, все еще плохо соображая.
   Он проскользнул в комнату, прикрывая рукой огонек свечи и поминутно кланяясь. Мустафа был одет в белые шаровары и рубаху, на голове у него была красная феска. Он опустился на колени перед Олимпией и отбил поклон, коснувшись лбом пола у ее ног.
   — Эмирийити… моя принцесса. — Он поднял голову, заливаясь слезами. Его смуглое лицо выражало отчаяние. — Это правда?
   Олимпия кусала губы, чтобы не расплакаться. У нее перехватило горло. Она кивнула и, зажмурив глаза, начала раскачиваться из стороны в сторону.
   Мустафа завыл тонким голосом. Обняв ее лодыжки, он прижался лицом к ногам Олимпии, обутым в домашние туфли. Из его груди вырвался горестный стон, перешедший в заунывный вой, который, казалось, наполнил собой всю комнату. Звуки отражались от стен, замирали и вновь нарастали — мелодичные и призрачные.
   Олимпия слушала этот плач, и из глаз ее сами собой катились слезы. У нее было такое чувство, будто душа превратилась в темную, безмолвную, безжизненную пустыню.
   Скорбный голос Мустафы вдруг прервался, и он всхлипнул. Олимпия склонилась над беднягой и тронула его за плечо. Он поднял лицо и припал щекой к колену Олимпии, как дитя, нуждающееся в утешении.
   — Эмирийити, что мы будем делать?
   — Я не знаю, — прошептала она.
   — Меня не было с ним, не было в тот момент, когда аллах призвал его к себе. О мой хозяин, прости меня, ленивого лежебоку, пса, сына свиньи. О аллах, если бы я был в тот момент рядом с моим хозяином!
   Олимпия покачала головой:
   — Ничто не изменилось бы. Ты не смог бы помочь ему.
   — Мне следовало быть в тот момент рядом с моим хозяином. Он спас мне жизнь, он спас жизнь великому султану, и тогда султан подарил меня ему, приказав, чтобы я берег и охранял его. Двадцать лет мы были вместе. — Голос Мустафы дрожал от слез. — А теперь я погиб, я убью себя!
   — Не надо, Мустафа, не делай глупостей, — сказала Олимпия, качая головой.
   Тщедушного египтянина била мелкая дрожь.
   — О прекраснейшая, ты не знала его! Это был великий человек, султан любил его как брата. Если бы мы были сейчас в Стамбуле, всемогущий султан Махмуд Бессмертный велел бы задушить нас обоих за то, что мы не уберегли этого человека!
   Олимпия судорожно вздохнула, чувствуя в душе пустоту. Она отупела от слез и слишком устала для того, чтобы разбираться в словах Мустафы.
   — Шеридан-паша! — стонал Мустафа с искаженным от горя лицом. — Мой паша! О, если бы вы могли видеть его в то время, когда он был рабом султана. Он был резвым юношей, отчаянным, словно бедуинский воин, и прекрасным, как женщина. Его били каждый день за дерзость!
   В конце концов смысл слов Мустафы дошел до сознания Олимпии.
   — Раб… — прошептала она. — Он был рабом султана? Мустафа бросил на нее испуганный взгляд, вздрогнув, как будто только сейчас вспомнил, что она находится рядом. Он сразу же всполошился.
   — О прекраснейшая, я подлый лгун! Никогда не слушай меня!
   Олимпия вопросительно взглянула на него. Мустафа понурил голову.
   — Впрочем, теперь это не имеет никакого значения. Она устремила взор на маленького египтянина.
   — Да, — медленно произнесла она. — Теперь это не важно.
   Они притихли, Мустафа беззвучно плакал, уткнувшись лицом в колени Олимпии.
   — Я даже не могу похоронить его, — снова заговорил он. — Мы должны сейчас говорить о нем, чтобы Аллах знал, что мой паша не покинут и не забыт людьми.
   Олимпия закрыла глаза. Ей так хотелось остаться сейчас одной, но она напомнила себе о том, что Мустафа был знаком с Шериданом намного дольше, чем она.
   — Он был отважным человеком, Эмирийити, — сказал Мустафа почтительным тоном. — Ты видела, как он умер. Прошу тебя, расскажи мне, как он встретил свой конец. Мне необходимо описать султану мужество моего паши, его славную кончину.
   — Я не видела, как погиб сэр Шеридан. Было очень темно.
   — Но он дрался, как лев? — плаксиво настаивал на своем Мустафа.
   — Да, — сказала Олимпия, смахивая ладонью слезы с лица. — Я уверена в этом.
   — Как лев. Словно разъяренный черный джинн, он бросился на них, но убийц было слишком много, трусливые псы! Его сабля свистела, рассекая воздух, двоих он уложил на месте, а затем убил еще пятерых, но из засады выскочило еще больше врагов, и они одолели его…
   — Но у него не было сабли! — В голосе Олимпии слышались нотки раздражения. — Он вообще не был вооружен.
   — Скоты! Варвары! Дерьмо! Всемогущий султан отомстит им; они не скроются от него. Скажи мне, как выглядели разбойники, и я направлю гнев султана на этих вонючих свиней.
   — Я не знаю, я ничего не знаю! — расплакалась Олимпия, уронив голову на руки.
   Она рассказала Мустафе все, что произошло: что сначала на них напали два человека, переодетые евреями, но они сумели убежать. А потом Шеридан устремился навстречу незнакомцам, окликнувшим их.
   — Он пошел навстречу каким-то незнакомым людям? — недоверчиво переспросил ее Мустафа. — Сразу после того, как на вас напали?
   — Да. Он думал, что они хотят помочь нам.
   — Но у него ведь не было никакого оружия, о прекраснейшая!
   Олимпия покачала головой. Мустафа сел на пятки.
   — Это было неразумно.
   — Во всем виновата я одна. Мне следовало остановить его, убедить в необходимости уехать поскорее в безопасное место, как только он заметил, что на острове появились люди из секты стага.
   Глаза Мустафы полезли на лоб от удивления. Он вдруг насторожился и внимательно посмотрел на Олимпию.
   — Ты хочешь сказать, моя принцесса, что Шеридан-паша догадывался о готовящемся на него нападении?
   — Он говорил мне, что по каким-то признакам догадался об этом. Это было сегодня вечером. Он хотел, чтобы я сразу шла к капитану Фицхью, если с ним самим вдруг что-нибудь слу-слу-слу-чится… — Олимпия разрыдалась. — Но какая теперь разница, если уже ничего не поправишь.
   Мустафа помолчал, наморщив в задумчивости лоб под феской, надетой на гладко выбритую голову.
   — Крепись, моя дорогая. На все воля Аллаха, — промолвил он и поцеловал ее руку, — я сам отправлюсь к султану. Смерть Шеридана-паши не останется неотмщенной, клянусь тебе. О прекраснейшая, не убивайся так! Мы поедем вместе. Мы возьмем лучшие из твоих драгоценностей и подарим их султану, тогда он сразу поймет, что мой хозяин был величайшим пашой…
   — Даже этого я не могу сделать! — Олимпия отняла у него свою руку. — Мои драгоценности пропали, они были у сэра Шеридана.
   — Нет-нет, не волнуйся понапрасну. Он отдал их мне на хранение.
   — Но они были у него нынче вечером, — сказала Олимпия. — Он хотел выбрать что-нибудь на продажу, чтобы оплатить дорогу до Рима.
   — Нет, — решительно покачал головой Мустафа, — ты ошибаешься, Эмирийити. Он ничего не говорил мне об этом, я один знал место, где спрятаны драгоценности. — И египтянин приложил руку к груди, на то место, где у него всегда висел полумесяц со звездой на цепочке, скрытый в складках белой просторной рубахи.
   Олимпия в отчаянии прикрыла глаза, мечтая только об одному чтобы Мустафа ушел. В ее душе закипало раздражение, ей хотелось вытолкать слугу из комнаты.
   — Уверяю тебя, что драгоценности сегодня вечером были у сэра Шеридана. Он попросил меня надеть сапфировый кулон, когда мы направлялись в гости. На борту корабля я даже показывала его одному ученому-геологу.
   Из груди Мустафы вырвался душераздирающий вопль, и он вдруг так мотнул головой, что его феска чуть не упала на пол. Некоторое время египтянин неподвижно сидел, разглядывая свои белые шаровары. Затем он вскинул голову, ошеломленно взглянул на Олимпию, вскочил на ноги и молча исчез за дверью.
   Олимпия сразу же почувствовала себя виноватой за резкие слова. Она печально смотрела вслед тщедушному слуге. Но в тот момент, когда она собиралась уже отправиться за ним и попросить у него прощения, Мустафа вновь появился на пороге ее комнаты.
   Он остановился на мгновение, его смуглое лицо было багровым от гнева, а все тело била такая дрожь, что трепетали широкие рукава его рубахи. Мустафа издал звук, похожий на шипение взбесившегося дикого кота.
   — Христианская свинья! — завопил он. — Шакал! Брат всякой гнусности! Он жив! Он вовсе и не думал погибать! — Мустафа расцарапал себе лицо, оставив на нем глубокие отметины. — Змеиное отродье, крокодилий выродок! — Он стал кидаться на стену и колотить в нее, отскакивая при каждом ударе назад и выплясывая бешеный танец босыми ногами. — Он бросил нас! Я отдам его кишки голодным псам! Я оставлю его одного в пустыне! Я всажу ему нож в спину и плюну в лицо! — Мустафа перешел на визг и начал биться головой о стену. — Он бросил нас! Бросил! Олимпия вскочила на ноги.
   — Так он не погиб?!
   — Я убью его своими руками, — визжал Мустафа. Олимпия попыталась остановить беснующегося египтянина.
   — Мустафа! — Она крепко ухватилась за его широкий рукав. — Мустафа!
   Он был таким маленьким и невесомым, что Олимпия, казалось, могла бы запросто оторвать его от земли, но в тот момент, когда она прикоснулась к нему, он повернулся, обнял девушку и, рухнув к ее ногам, начал целовать туфли.
   — Возьми меня с собой! Я выслежу его для тебя, как верный пес. Я задушу предателя его же собственным поясом! Я принесу его голову и брошу ее к твоим ногам, набив череп соломой!
   — Но откуда ты знаешь, что он не погиб? С чего ты взял это? — допытывалась Олимпия, стараясь перекричать его визг.