Кларк Артур Чарльз. Юпитер Пять

   Так или иначе, все сохранилось в первозданном виде. Иной раз даже страшно становилось. Фотографирую вместе с Биллом великолепную резьбу, и вдруг буквально душа сжимается от чувства какой-то вневременности. И я пугливо озираюсь: кажется, вот-вот в эти стрельчатые двери войдут великаны и возобновят прерванную на миг работу.
   Мы открыли галерею искусств на четвертый день. Иначе не скажешь, это была именно галерея. Когда Грувс и Сирл после беглой разведки южного полушария доложили об этом открытии, мы решили сосредоточить там все наши силы. Ведь, как сказал кто-то, в искусстве выражается душа народа. Мы надеялись найти там ответ на загадку «культуры X».
   Постройка была громадной, даже для таких исполинов. Металлическая, как и все остальные постройки на «Пятерке», она, однако, не казалась бездушно практичной. Ее шпиль взметнулся вверх на половину расстояния до крыши этого мира, и издали, откуда не видно деталей, здание походило на готический собор. Некоторые авторы, сбитые с толку этим случайным сходством, называют это здание храмом, по мы не обнаружили никаких следов религии у юпитерян. Другое дело – Храм искусств, недаром это название укоренилось так прочно.
   Приблизительно подсчитано, что в одном этом хранилище от десяти до двадцати миллионов экспонатов – лучших плодов долгой истории народа, который, вероятно, был намного старше человечества. Именно здесь я обнаружил небольшое круглое помещение, сперва показавшееся мне всего лишь местом пересечения шести радиальных коридоров. Я отправился на разведку один, нарушая приказ профессора, и теперь искал кратчайшего пути обратно, к своим товарищам. По сторонам беззвучно уходили назад темные стены, свет фонаря плясал по потолку впереди. Потолок был покрыт высеченными письменами, и я с таким вниманием изучал их в надежде обнаружить знакомые сочетания, что не замечал ничего вокруг. Вдруг я увидел статую и навел на нее фонарь.
   Первое впечатление от великого произведения искусства всегда неповторимо. А тут еще оно усиливалось тем, какой предмет был изображен. Я первым из всех людей узнал, как выглядели юпитеряне, – да-да, передо мной стоял юпитерянин, несомненно изваянный с натуры, изваянный рукой подлинного мастера.
   Узкая змеиная голова была повернута ко мне, незрячие глаза смотрели прямо в мои. Верхние две руки, как бы выражая отрешенность, были прижаты к груди, две другие держали инструмент, назначение которого не разгадано до сих пор. Мощный хвост – видимо, он, как у кенгуру, служил опорой для тела – был распростерт по полу, подчеркивая впечатление покоя.
   Ни лицом, ни телом он не походил на человека. Так, совсем отсутствовали ноздри, а на шее виднелось что-то вроде жаберных щелей. И все-таки эта фигура глубоко тронула меня. Я никогда не думал, что художник может так победить время, преодолеть барьер, разделяющий две культуры. «Не человек, но так человечен!» – сказал о скульптуре профессор Форстер. Конечно, многое отличало нас от творцов этого мира, но в главном мы были близки друг другу.
   Мы ведь способны по морде собаки или лошади, отнюдь не родственных созданий, догадываться об их чувствах. Так и здесь мне казалось, что я понимаю чувства существа, которое стояло передо мной. Я видел мудрость, видел ту твердость, спокойную, уверенную силу, которой, например, проникнут знаменитый портрет дожа Лоредано кисти Джованни Беллини. Но угадывалась и печаль, печаль народа, который совершил безмерный подвиг – и понапрасну.
   До сих пор остается загадкой, почему эта статуя оказалась единственным изображением юпитерянина. Вряд ли у столь просвещенного народа могли быть какие-нибудь табу на этот счет. Возможно, мы узнаем, в чем дело, когда расшифруем надписи на стенах маленького зала.
   Впрочем, назначение статуи и без того понятно. Ее поставили, чтобы она, одержав победу над временем, приветствовала здесь того, кто когда-нибудь пройдет по следу ее творцов. Наверно, именно поэтому она сделана намного меньше натуральной величины. Видно, они уже тогда догадывались, что будущее принадлежит Земле или Венере, а это значит – существам, которые выглядели бы карликами рядом с юпитерянами. Они понимали, что физические размеры могут оказаться таким же барьером, как время.
   Через несколько минут я отыскал своих товарищей и вместе с ними направился к кораблю, спеша рассказать про свое открытие профессору, который весьма неохотно оставил работу, чтобы немного отдохнуть, – все время, пока мы находились на «Пятерке», профессор Форстер спал не больше четырех часов в сутки. Когда мы выбрались из пробоины и вновь оказались под звездами, металлическую равнину заливал золотистый свет Юпитера.
   – Вот так штука! – услышал я в радиофоне голос Билла. – Профессор передвинул корабль.
   – Чепуха, – возразил я. – Он стоит там, где стоял.
   Но тут я повернул голову и понял, почему Билл ошибся. К нам прибыли гости.
   В двух-трех километрах от нашего корабля стояла его вылитая копия – во всяком случае, так казалось моему неопытному глазу. Быстро пройдя через воздушный шлюз, мы обнаружили, что профессор, с припухшими от сна глазами, уже развлекает гостей. Их было трое, в том числе – к нашему удивлению и, честно говоря, удовольствию – одна прехорошенькая брюнетка.
   – Познакомьтесь, – каким-то тусклым голосом сказал профессор Форстер. – Это мистер Рэндольф Мейз. Автор научно-популярных книг. А это… – Он повернулся к Мейзу: – Простите, я не разобрал фамилии…
   – Мой пилот, Дональд Гопкинс… моя секретарша, Мериэн Митчелл.
   Слову «секретарша» предшествовала короткая пауза, почти незаметная, однако вполне достаточная, чтобы в моем мозгу замигала сигнальная лампочка. Я не выдал своих чувств, однако Билл бросил на меня взгляд, который красноречивее всяких слов сказал; «Если ты думаешь то же, что я, мне за тебя стыдно».
   Мейз был высокий, лысоватый, тощий мужчина, излучавший доброжелательность, без сомнения напускную, – защитная окраска человека, для которого дружеский тон был профессиональным приемом.
   – Очевидно, это для вас такой же сюрприз, как и для меня, – произнес он с чрезмерным добродушием. – Никак не ожидал, что меня здесь кто-то опередит. Я уже не говорю обо всем этом…
   – Зачем вы сюда прилетели? – спросил Эштон, стараясь не показаться чересчур подозрительным.
   – Я как раз объяснял профессору. Мериэн, дайте мне, пожалуйста, папку. Спасибо.
   Достав из папки серию прекрасно выполненных картин на астрономические темы, он роздал их нам. Это были виды планет с их спутников, сюжет достаточной избитый.
   – Вы, конечно, видели сколько угодно картин в этом роде, – продолжал Мейз. – Но эти не совсем обычны, им почти сто лет. Написал их художник по имени Чесли Боунстелл, они были напечатаны в «Лайфе» в 1944 году, задолго до начала межпланетных полетов. А теперь редакция «Лайф» поручила мне облететь солнечную систему и посмотреть, насколько фантазия художника была близка к правде. В сотую годовщину первой публикации репродукции опять появятся в журнале, а рядом будут фотографии с натуры. Хорошо придумано, верно?
   В самом деле, неплохо. Но появление второй ракеты несколько осложняло дело… Что-то думает об этом профессор? Тут я перевел взгляд на мисс Митчелл, которая скромно стояла в сторонке, и решил, что нет худа без добра.
   Мы были бы только рады другим исследователям, если бы не вопрос о приоритете. Можно было наперед сказать, что Мейз израсходует здесь все свои пленки и полным ходом помчится обратно на Землю, махнув рукой на задание редакции. Как ему помешаешь – да и стоит ли? Широкая реклама, поддержка прессы нам только на пользу, но мы предпочли бы сами выбрать время и образ действия. Я спросил себя, можно ли считать профессора тактичным человеком, и решил, что беды не миновать.
   Однако на первых порах дипломатические отношения развивались вполне удовлетворительно. Профессору пришла в голову отличная мысль – каждый из нас был прикреплен к кому-то из группы Мейза и совмещал обязанности гида и надзирателя. И так как число исследователей удвоилось, работа пошла гораздо быстрее. Ведь в таких условиях опасно ходить в одиночку, и прежде это сильно замедляло дело.
   На следующий день после прибытия Мейза профессор рассказал нам, какой политики он решил придерживаться.
   – Надеюсь, обойдется без недоразумений, – сказал он, слегка хмурясь. – Что до меня, то пусть ходят, где хотят, и снимают, сколько хотят, только бы ничего не брали и не вернулись со своими снимками на Землю раньше нас.
   – Не представляю себе, как мы им можем помешать, – возразил Эштон.
   – Видите ли, я думал избежать этого, но пришлось сделать заявку на «Пятерку». Вчера вечером я радировал на Ганимед, и сейчас моя заявка, наверно, уже в Гааге.
   – Но ведь заявки на астрономические тела не регистрируются. Мне казалось, этот вопрос был решен еще в прошлом веке, в связи с Луной.
   Профессор лукаво улыбнулся.
   – Вы забываете, речь идет не об астрономическом теле. В моей заявке речь идет о спасенном имуществе, и я сделал ее от имени Всемирной организации наук. Если Мейз что-нибудь увезет с «Пятерки», это будет кража у ВОН. Завтра я очень мягко растолкую мистеру Мейзу, как обстоит дело, пока его еще не осенила какая-нибудь блестящая идея.
   Странно было думать о Пятом спутнике как о спасенном имуществе, и я заранее представлял себе, какие юридические споры разгорятся, когда мы вернемся домой. Но пока что ход профессора обеспечил нам определенные права, поэтому Мейз поостережется собирать сувениры – так мы оптимистически считали.
   С помощью разных уловок я добился того, что несколько раз меня назначали напарником Мериэн, когда мы отправлялись обследовать «Пятерку». Мейз явно не имел ничего против этого, да и с чего бы ему возражать: космический скафандр – самая надежная охрана для молодой девушки, черт бы его побрал.
   Разумеется, при первой возможности я сводил ее в галерею искусств и показал свою находку. Мериэн долго смотрела на статую, освещенную лучом моего фонаря.
   – Как это прекрасно, – молвила она наконец. – И только представить себе, что она миллионы лет ждала здесь в темноте! Но ее надо как-то назвать.
   – Уже. Я назвал статую «Посланник».
   – Почему?
   – Понимаете, для меня это в самом деле посланник или гонец, если хотите, который донес до нас весть из прошлого. Ваятели знали, что рано или поздно кто-нибудь явится.
   – Пожалуй, вы правы. Посланник… Действительно, совсем неплохо. В этом есть что-то благородное. И в то же время очень грустное. Вам не кажется?
   Я убедился, что Мериэн очень умная женщина. Просто удивительно, как хорошо она меня понимала, с каким интересом рассматривала все, что я ей показывал. Но «Посланник» поразил ее воображение сильнее всего, она снова и снова возвращалась к нему.
   – Знаете, Джек, – сказала она (кажется, на следующий день после того, как Мейз приходил посмотреть статую), – вы должны привезти это изваяние на Землю. Представляете себе, какая будет сенсация!
   Я вздохнул.
   – Профессор был бы рад, но в ней не меньше тонны. Горючего не хватит. Придется ей подождать до следующего раза.
   На лице Мериэн отразилось удивление.
   – Но ведь здесь предметы ничего не весят, – возразила она.
   – Это совсем другое, – объяснил я. – Есть вес, и есть инерция. Инерция… Ну да неважно. Так или иначе, мы не можем увезти статую. Капитан Сирл наотрез отказывается.
   – Как жаль, – сказала Мериэн.
   Я вспомнил этот разговор только вечером накануне нашего отлета. Целый день мы трудились как заведенные, укладывая снаряжение (разумеется, часть мы оставили для будущих экспедиций). Все пленки были израсходованы. Как объявил Чарли Эштон, попадись нам теперь живой юпитерянин, мы не смогли бы запечатлеть этот факт. По-моему, каждый из нас жаждал хотя бы небольшой передышки, чтобы на свободе разобраться в своих впечатлениях и прийти в себя от лобового столкновения с чужой культурой.
   Корабль Мейза «Генри Люс» был тоже почти готов к отлету. Мы условились стартовать одновременно; это как нельзя лучше устраивало профессора – он не хотел бы оставлять Мейза на «Пятерке» одного.
   Итак, все было готово, но тут, просматривая наши записи, я вдруг обнаружил, что не хватает шести экспонированных пленок. Тех, на которые мы сняли надписи в Храме искусств. Поразмыслив, я вспомнил, что эти пленки были вручены мне и что я аккуратно положил их на карниз в Храме, с тем чтобы забрать позже.
   Старт еще не скоро, профессор и Эштон, наверстывая упущенное, крепко спят, почему бы мне не сбегать потихоньку за пленками? Я знал, что за пропажу мне намылят голову, а тут каких-нибудь полчаса – и все будет в порядке. И я отправился в Храм искусств, на всякий случай предупредив Билла.
   Прожектор, конечно, был убран, и внутри «Пятерки» царила гнетущая темнота. Но я оставил у входа сигнальный фонарь, прыгнул и падал, пока не увидел, что пора прервать свободное падение. Десять минут спустя я уже держал в руках забытые пленки.
   Желание еще раз проститься с «Посланником» было только естественным. Кто знает, сколько лет пройдет, прежде чем я увижу его вновь, а этот спокойно-загадочный образ притягивал меня.
   К сожалению, притягивал он не только меня. Пьедестал был пуст, статуя исчезла.
   Конечно, я мог незаметно вернуться и никому ничего не говорить во избежание неприятных объяснений. Но я был так взбешен, что меньше всего думал об осторожности. Возвратившись на корабль, я тотчас разбудил профессора и доложил ему о случившемся.
   Он сел на койке, протирая глаза, и произнес по адресу мистера Мейза и его спутников несколько слов, которых здесь лучше не воспроизводить.
   – Одного не понимаю, – недоумевал Сирл, – как они ее вытащили. А может быть, не вытащили? Мы должны были заметить их.
   – Там столько укромных уголков. А потом улучили минуту, когда никого из нас не было поблизости, и вынесли ее. Не так-то просто это было сделать, даже при здешнем тяготении. – В голосе Эрика Фултона звучало явное восхищение.
   – Сейчас не время обсуждать их уловки, – рявкнул профессор. – У нас есть пять часов на то, чтобы придумать какой-нибудь план. Раньше они не взлетят, ведь мы только что прошли точку противостояния с Ганимедом. Я не ошибаюсь, Кингсли?
   Сирл кивнул.
   – Нет, лучше всего стартовать, когда мы окажемся по ту сторону Юпитера, – всякая другая траектория полета потребует слишком много горючего.
   – Отлично. Значит, мы располагаем временем. У кого есть предложения?
   Теперь, задним числом, мне иногда кажется, что мы поступили несколько странно и не совсем так, как приличествует цивилизованным людям. Всего два-три месяца назад нам и в голову не пришло бы ничего похожего. Но мы предельно устали, и мы страшно рассердились, и к тому же вдалеке от остального человечества все выглядело как-то иначе. Закон отсутствовал, оставалось только самим вершить правосудие…
   – Можем мы помешать им взлететь? Например, повредить их двигатель? – спросил Билл.
   Сирл наотрез отверг эту идею.
   – Всему есть предел, – сказал он. – Не говоря уже о том, что Дон Гопкинс мой друг. Он мне никогда не простит, если я выведу из строя его корабль. Особенно если потом окажется, что поломку нельзя исправить.
   – Украдем горючее, – лаконично посоветовал Грувс.
   – Правильно! Видите, иллюминаторы темные, значит, все спят. Подключайся и откачивай.
   – Прекрасная мысль! – вмешался я. – Но до их ракеты два километра. Какой у нас трубопровод? Сто метров наберется?
   На мои слова не обратили ни малейшего внимания; все продолжали обсуждать идею Грувса. За пять минут технические вопросы были решены, оставалось только надеть скафандры и приступить к работе.
   Записываясь в экспедицию профессора Форстера, я не подозревал, что когда-нибудь окажусь в роли африканского Носильщика из древнего приключенческого романа и буду таскать груз на голове. И какой груз – одну шестую часть космического корабля! (От профессора Форстера, при его росте, проку было немного.) На Пятом спутнике корабль с полупустыми баками весил около двухсот килограммов. Мы подлезли под него, поднатужились – и оторвали его от площадки. Конечно, оторвали не сразу, ведь масса корабля оставалась неизменной. Затем мы потащили его вперед.
   Все это оказалось несколько сложнее, чем мы думали, и идти пришлось довольно долго. Но вот наконец второй корабль стоит рядом с первым. На «Генри Люсе» ничего не заметили, экипаж крепко спал, полагая, что и мы спим не менее крепко.
   Я слегка запыхался, но радовался, как школьник, когда Сирл и Фултон вытащили из нашего воздушного шлюза трубопровод и тихонько подсоединили его к бакам «Генри Люса».
   – Прелесть этого плана в том, – объяснил мне Грувс, – что они не могут нам помешать, для этого надо выйти и отсоединить трубопровод. Мы выкачаем все за пять минут, а им нужно две с половиной минуты только на то, чтобы надеть скафандры.
   Вдруг мне стало очень страшно.
   – А если они запустят двигатели и попытаются взлететь?
   – Тогда от нас всех останется мокрое место. Да нет, сперва они выйдут проверить, в чем дело. Ага, насосы заработали.
   Трубопровод напрягся, как пожарный рукав под давлением, – значит, горючее начало поступать в наши баки. Мне казалось, что вот-вот иллюминаторы «Генри Люса» озарятся светом и ошеломленный экипаж выскочит наружу, и я даже разочаровался, когда этого не произошло. Видно, крепко они спали, если даже не ощутили вибрации от работающих насосов. Но вот перекачка закончена, Сирл и Фултон осторожно убрали трубопровод и уложили его в шлюз. Все обошлось, и вид у нас был довольно глупый.
   – Ну? – спросили мы у профессора.
   – Вернемся на корабль, – ответил он, поразмыслив.
   Мы сняли скафандры, кое-как втиснулись в рубку, и профессор, сев к передатчику, отбил на ключе сигнал тревоги. После этого оставалось подождать несколько секунд, пока сработает автомат на корабле соседей.
   Ожил телевизор, на нас испуганно глядел Мейз.
   – А, Форстер! – буркнул он. – Что случилось?
   – У нас – ничего, – ответил профессор бесстрастно. – А вот вы кое-что потеряли. Поглядите на топливомер.
   Экран опустел, а из динамика вырвались нестройные возгласы. Но вот опять показался Мейз – злой и не на шутку встревоженный.
   – В чем дело? – сердито рявкнул он. – Вы к этому причастны?
   Профессор дал ему покипеть, потом наконец ответил:
   – Мне кажется, будет лучше, если вы придете к нам для переговоров. Тем более что идти вам недалеко.
   Мейз слегка опешил, но тут же отчеканил:
   – И приду!
   Экран опять опустел.
   – Придется ему пойти на попятный! – злорадно сказал Билл. – Другого выхода у него нет!
   – Не так все это просто, – охладил его Фултон. – Если бы Мейз захотел, он не стал бы даже разговаривать с нами, а вызвал бы по радио заправщика с Ганимеда.
   – А что ему это даст? Он потеряет несколько дней и уйму денег.
   – Зато у него останется статуя. А деньги он вернет через суд.
   Вспыхнула сигнальная лампочка шлюза, и в рубку втиснулся Мейз. Судя по его лицу, он успел все взвесить но дороге и настроился на мирный лад.
   – Ну-ну, – начал он добродушно. – Зачем вы затеяли всю эту чепуху?
   – Вы отлично знаете зачем, – холодно ответил профессор. – Я же прямо объяснил вам, что с «Пятерки» ничего вывозить нельзя. Вы присвоили имущество, которое вам не принадлежит.
   – Но послушайте! Кому оно принадлежит? Не станете же вы утверждать, что на этой планете все – ваша личная собственность?
   – Это не планета – это корабль, а значит, тут приложим закон о спасенном имуществе.
   – Весьма спорный вопрос. Вы не думаете, что лучше подождать, когда ваши претензии подтвердит суд?
   Профессор держался весьма вежливо, но я видел, что это стоит ему огромных усилий.
   – Вот что, мистер Мейз, – произнес он с зловещим спокойствием. – Вы забрали самую важную из сделанных нами находок. Я могу в какой-то мере извинить ваш поступок, так как вам не понять археолога, вроде меня, и вы не отдаете себе отчета в том, что сделали. Верните статую, мы перекачаем вам горючее и забудем о случившемся.
   Мейз задумчиво потер подбородок.
   – Не понимаю, почему столько шума из-за какой-то статуи, ведь здесь много всякого добра.
   И вот тут-то профессор допустил промах.
   – Вы рассуждаете, словно человек, который украл из Лувра «Монну Лизу» и полагает, что ее никто не хватится, раз кругом висит еще столько картин! Эта статуя настолько уникальна, что никакое произведение искусства на Земле не идет с ней в сравнение. Вот почему она должна быть возвращена.
   Когда торгуешься, нельзя показывать, насколько ты заинтересован в заключении сделки. Я сразу заметил алчный огонек и глазах Мейза и сказал себе: «Ага! Он заартачится». Вспомнились слова Фултона насчет заправщика с Ганимеда.
   – Дайте мне полчаса на размышление, – сказал Мейз, поворачиваясь к выходу.
   – Пожалуйста, – сухо ответил профессор. – Но только полчаса, ни минуты больше.
   Мейз все-таки был далеко не глуп: не прошло и пяти минут, как его антенна медленно повернулась и нацелилась на Ганимед. Конечно, мы попытались перехватить разговор, но он работал с засекречивателем. Эти газетчики, как видно, не очень доверяют друг другу.
   Ответ был передан через несколько минут и тоже засекречен. В ожидании дальнейших событий мы снова устроили военный совет. Профессор дошел до той стадии, когда человек идет напролом, ни с чем не считаясь. Сознание своей ошибки только прибавило ему ярости.
   Очевидно, Мейз чего-то опасался, потому что вернулся он с подкреплением. Его сопровождал пилот Дональд Гопкинс, который явно чувствовал себя неловко.
   – Все улажено, профессор, – сообщил Мейз с торжеством. – На худой конец я смогу вернуться без вашей помощи, хотя это займет немного больше времени. Но я не отрицаю, что лучше договориться, это сбережет и время, и деньги. Вот мое последнее слово: вы возвращаете горючее, а я отдаю вам все остальные – э-э – сувениры, которые собрал. Но «Мона Лиза» остается у меня, даже если я из-за этого смогу попасть на Ганимед только на следующей неделе.
   Сперва профессор изрек некоторое число проклятий, которые принято называть космическими, хотя, честное слово, они мало чем отличаются от земной ругани. Облегчив душу, он заговорил с недоброй учтивостью:
   – Любезный мистер Мейз, вы отъявленный мошенник, и, следовательно, я не обязан с вами церемониться. Я готов применить силу, закон меня оправдает.
   Мы заняли стратегические позиции у двери. На лице Мейза отразилась легкая тревога, совсем легкая.
   – Оставьте эту мелодраму, – надменно произнес он. – Сейчас двадцать первый век, а не тысяча восьмисотые годы, и здесь не Дикий Запад.
   – Дикий Запад – это тысяча восемьсот восьмидесятые годы, – поправил его педантичный Билл.
   – Считайте себя арестованным, а мы пока решим, как поступить, – продолжал профессор. – Мистер Сирл, проводите его в кабину Б.
   Мейз с нервным смешком прижался спиной к стене.
   – Полно, профессор, это ребячество! Вы не можете задерживать меня против моей воли. – Он взглянул на капитана «Генри Люса», ища у него поддержки.
   Дональд Гопкинс стряхнул с кителя незримую пылинку.
   – Я не желаю вмешиваться во всякие свары, – произнес он в пространство.
   Мейз злобно посмотрел на своего пилота и нехотя сдался. Мы снабдили его книгами и заперли.
   Как только Мейза увели, профессор обратился к Гопкинсу, который завистливо глядел на наши топливомеры.
   – Я не ошибусь, капитан, – вежливо сказал он, – если предположу, что вы не желаете быть соучастником махинаций вашего нанимателя.
   – Я нейтрален. Мое дело – привести корабль сюда и обратно на Землю. Вы уж сами разбирайтесь.
   – Спасибо. Мне кажется, мы друг друга отлично понимаем. Может быть, вы вернетесь на свой корабль и объясните ситуацию. Мы свяжемся с вами через несколько минут.
   Капитан Гопкинс небрежной походкой направился к выходу. У двери он повернулся к Сирлу.
   – Кстати, Кингсли, – бросил он. – Вы не думали о пытках? Будьте добры, известите меня, если решите к ним прибегнуть, – у меня есть кое-какие забавные идеи.
   С этими словами он вышел, оставив нас с нашим заложником.
   Насколько я понимаю, профессор рассчитывал на прямой обмен. Но он не учел одной вещи, а именно характера Мериэн.
   – Поделом Рэндольфу, – сказала она. – А впрочем, какая разница? На вашем корабле ему ничуть не хуже, чем у нас, и вы ничего не посмеете с ним сделать. Сообщите мне, когда он вам надоест.
   Тупик! Мы явно перемудрили и ровным счетом ничего не добились. Мейз был в наших руках, но это нам ничего не дало.
   Профессор мрачно смотрел в иллюминатор, повернувшись к нам спиной. Исполинский диск Юпитера словно опирался краем на горизонт, закрыв собой почти все небо.
   – Нужно ее убедить, что мы не шутим, – сказал Форстер. Он повернулся ко мне. – Как по-вашему, она по-настоящему любит этого мерзавца?
   – Гм… Кажется, да. Да, конечно.
   Профессор задумался. Потом он обратился к Сирлу:
   – Пойдемте ко мне. Я хочу с вами кое-что обсудить.
   Они отсутствовали довольно долго, когда же вернулись, на лицах обоих отражалось злорадное предвкушение чего-то, а профессор держал в руке лист бумаги, исписанный цифрами. Подойдя к передатчику, он вызвал «Генри Люса».
   – Слушаю. – Судя по тому, как быстро ответила Мериэн, она ждала нашего вызова. – Ну как, решили дать отбой? А то ведь это уже становится скучным.