Кларк Луиза. Любовная петля

   Осборн лукаво уставился на свои сапоги и ответил Филиппу после довольно продолжительной паузы:
   – А если у меня действительно есть секретный агент в рядах местных роялистов, какое вам до этого дело?
   – Абсолютно никакого, – равнодушно отозвался Филипп. – И ничего не хочу знать о нем. В самом деле, так как я собираюсь надолго остаться в Западном Истоне, то предпочел бы не знать, кто из моих соседей предает друзей за тридцать Серебрянников. Очень рад, что лорду протектору больше не понадобится моя ненадежная помощь.
   – Кто сказал, что не понадобится?
   Филипп стиснул зубы:
   – У вас есть источник информации. Неужели недостаточно одного предателя?
   – Вы рассматриваете себя как предателя? – прошипел Осборн, испытующе глядя на Филиппа.
   Филипп понял, что этими словами ненароком создал себе ловушку и подавил вздох. В гнетущей атмосфере правления лорда Ричарда Кромвеля протекторат стал органом подозрительности – смысл любого неосторожно сказанного слова мог быть искажен и использован против человека, его произнесшего. И хотя Филипп упорно хотел уйти от этого мерзкого человека и его многозначительных намеков, он понимал, что не мог этого сделать. Поэтому осторожно пояснил свои слова:
   – Я считаю себя другом этих людей. Не принимая их взглядов, делаю вид, что разделяю их. Но предавать друзей не, в моих правилах, вот отчего я и впрямь чувствую себя предателем, находясь среди них.
   – Вы слишком чувствительны, – усмехнулся Осборн.
   – Я простой солдат, Осборн, не более того.
   Агент круглоголовых фыркнул:
   – Не притворяйтесь наивным со мной. Вы воспитывались при дворе короля Чарльза, и прекрасно знаете все тонкости политики.
   Чтобы рассеять вспыхнувший в нем гнев, вызванный словами и поведением Осборна, Филипп потрепал свою лошадь и погладил ее по носу.
   – Вы абсолютно правы. Я действительно вырос при дворе. И так же пошел в армию парламента, потому что понимал, что систему надо изменить.
   – Как поступал каждый из нас, кто поддерживал лорда протектора, – набожным голосом нараспев протянул Осборн.
   Филипп подумал о жестоких ограничениях, которые были введены для роялистов после их поражения, о свирепых угрозах офицеров, подобных Вестону, и совершенно безотчетно его вдруг понесло – он дал волю языку. Ведь не всегда предосторожность – лучшее средство.
   – Вообще, я спрашиваю себя – что хорошее принесли эти десять лет войны?
   – Я ушам своим не верю! – от удивления Осборн выкатил глаза. – Услышать такое именно от вас! Объяснитесь, сэр!
   – Нет! Это вы объяснитесь, Осборн! Чего вы хотели добиться, послав этих армейских подонков в Западный Истон?!
   – Подонков?! – Осборн был потрясен.
   – Ну, и кто из нас наивен? Я говорю о наглом лейтенанте Вестоне и стае волков, которым вы приказали поймать Томаса Лайтона. И когда им это оказалось не под силу, вы распорядились в поисках его прочесать окрестности.
   – А-а, лейтенант Вестон… – Осборн исподтишка наблюдал за Филиппом. – Согласен, что этот человек не украшает звание офицера, но я бы не стал называть его подонком.
   – А я бы стал, – возмущенно сказал Филипп, давая волю оскорбленному чувству профессиональной гордости.
   – Вестон исполняет свой долг, – отчеканил Осборн наперекор ему и указывая на него пальцем: – Я предлагаю и вам, сэр, делать то же самое!
   У Филиппа заходили желваки:
   – Вы не нуждаетесь в моем участии! У вас есть более ценный осведомитель!
   – Возможно и есть, сэр Филипп Гамильтон, – Осборн умышлено назвал полное имя и титул Филиппа, подчеркивая, что ему не позволили бы вступить в наследство, если бы не согласие лорда протектора, и не поселили бы в Западном Истоне без расчета на его помощь. – Но моего агента могут и раскрыть. А раз у меня есть хороший шанс проложить ему путь в центр организации роялистов в районе, почему бы им не воспользоваться. Таким образом, в моей игре будут два человека. Если схватят одного, другой сможет продолжать работу. А я могу быть спокоен, что по-прежнему буду получать нужную мне информацию.
   Черный жеребец Филиппа замотал гривой, чуя напряженное беспокойство своего хозяина, который опять погладил коня, успокаивая его и себя.
   – Прекрасно! Кажется, я должен продолжать кокетничать с семьей лорда Стразерна.
   Осборн мрачно засмеялся:
   – Это один из способов, – он вскочил в седло, подбирая поводья. – Я не знаю, почему вы так настроены против этого, Гамильтон. Наоборот, это так романтично – без особых усилий добиться такой прекрасной юной леди, как госпожа Алиса.
   Огонь гнева опалил Филиппа изнутри, превращаясь в слепую ярость, которая так и рвалась наружу. Когда Осборн развернул лошадь и собрался уезжать, Филипп сдавленным голосом произнес:
   – Минуточку, Осборн.
   Резидент остановился.
   – Надо устранить одно нетерпимое обстоятельство…
   Интуитивно Осборн почувствовал в Филиппе едва сдерживаемую ярость.
   – В чем дело?
   – Поучите своего лейтенанта хорошим манерам. Если Вестон будет продолжать свои хамские выходки с местными жителями, я вам обещаю, что разоблачу ваши грязные делишки, а против него организую людей, чтобы его как следует проучили. Вы поняли меня?
   – Еще бы, сэр Филипп! Вы очень ясно объяснились. А теперь, извините, я должен ехать.
   Больше ничего не сказав, он ускакал. Филипп молча смотрел, как удаляется Осборн, потирал мягкую щеку жеребца и еще долго стоял так, гладя его и думая о себе, о сэре Эдгаре Осборне и о предателе в рядах роялистов Западного Истона.

* * *

   Ощутив первые капли дождя, Филипп вскочил в седло. Пока лошадь пробиралась по подлеску, он был еще сравнительно сухим, но когда пришлось пересекать открытое место и негде было укрыться от ливня, Филипп промок до нитки.
   Чуть поморщившись, он пришпорил коня и погнал его галопом. За годы кавалерийской службы он немало провел таких сырых ночей. И хотя его кожаный дублет хорошо защищал от дождя, а касторовая шляпа сохраняла голову сухой, мокрые шерстяные кюлоты прилипли к телу, и вода стекала в сапоги. Ему было знакомо неприятное ощущение от вымокшей одежды и не раз приходилось с этим мириться, однако, делал это с неохотой.
   Филипп возвращался домой через земли Стразерна. Особенно сейчас ему почему-то не хотелось вторгаться во владения лорда, но другой короткой дороги не было. Чувство предательства росло в нем с каждой минутой, и чем больше он думал о том, что делает, об Эдгаре Осборне, тем больше испытывал отвращение к этому человеку и к его власти над ним. Когда-то Филипп доказал свою преданность Оливеру Кромвелю, но Осборн отбил у него это желание своими подлыми намеками и ложью. У этого человека совершенно отсутствовало понятие чести. От чего все его существование наполнялось грубым прагматическим цинизмом.
   Более того, Филипп сам привык командовать и не любил, когда начинали командовать им. Как старший офицер в армии парламента, он пользовался уважением своих солдат и ему подчинялись даже другие офицеры. Подчинение себя противоречило всему складу его характера, и что хуже всего, он не доверял Осборну, который вел себя весьма двусмысленно, затягивая его в свой омут и прикрываясь необходимостью обеспечить безопасность и заполучить альтернативного агента. Возможно, так оно и было, но, вероятно, у Осборна существовали и какие-то другие намерения относительно их совместной деятельности.
   Эта мысль не давала ему покоя и даже злила его. Для человека, привыкшего к открытым армейским отношениям, двуликость Осборна являлась проклятием. И хотя воспитание при дворе помогало Филиппу избегать разные интриги и сомнительные связи, он вполне сознательно выбрал совершенно иной образ жизни. Может быть, поэтому и поддерживал новое правительство, зная всю подноготную власти роялистов и королевского окружения.
   Глядя на Эдгара Осборна, Филипп начинал сомневаться, что в его отечестве что-то изменилось к лучшему. Неужели стольким людям нужно было сражаться и умирать лишь для того, чтобы к власти пришли новые негодяи и обманщики?
   Ответ был очевиден, но Филипп пока не знал, что ему делать. Единственное он знал наверное, что чертовски устал от всей этой мышиной возни.
   Тропинка вывела из леса к озеру, где он видел Алису Лайтон, несущуюся на лошади. Филипп поехал медленнее, погрузившись в воспоминания о прекрасной златовласке. Мрачный огонек сверкнул в глазах Гамильтона, когда он вспомнил замечание Осборна о ней. Как только этот мерзавец осмелился произносить ее имя?
   Когда Филипп думал об Алисе, на сердце накатывала теплая волна чувства. Он считал, что она отвечала на его ухаживания самым должным образом, но ему не следовало забывать, что причина ухаживания в своей основе была порочна – это лишь способ найти подход к ее отцу. Лорд Стразерн, размышлял Филипп, хороший уважаемый человек, единственным пороком которого, если можно так назвать, была его клятва верности королю, ее он никогда не нарушал.
   Умная и красивая Алиса Лайтон сразу же очень понравилась Филиппу, и если позволить себе признаться в этих чувствах, а ее отец лорд Стразерн вызывал в нем уважение. И он совершенно не хотел лгать им обоим. Когда Филипп соглашался взяться за это дело, оно казалось ему легким. Все было просто – роялисты считались его врагами. Думал ли Филипп, что среди них он встретит ту, которая станет ему бесконечно дорога. Именно так и случилось. И как будто все действующие лица в этой комедии поменялись ролями: уважение снискал лорд Стразерн, его дочь – любовь, а его сторонник Осборн – нарастающую ненависть.
   За долгие годы Филипп создал в своем воображении образ роялиста – циничного манипулятора, не останавливающегося ни перед чем для достижения своих целей. Таких людей было легко ненавидеть – и легко убивать. Этот образ помогал ему сохранять здравый смысл во время войны, но перед каждым сражением он спрашивал себя, не окажется ли в рядах его противников родной брат и не поднимет ли он также меч на своего брата, когда отряд бросится в атаку. Однако в бою не встретил ни разу своего брата, Энтони умер в ссылке самым прозаическим образом, но представление Филиппа о роялистах не изменилось, пока он не прибыл в Западный Истон. И впечатление оказалось противоречивым и разительным.
   Образ безжалостного циника незаметно перевоплотился в благородного солидного человека, терпеливо сносящего всевозможные ограничения и доведенного этим терпением до отчаяния. Несмотря на доверие короля Чарльза Тайному Союзу, роялисты на деле оказались крайне разобщенными. А в инциденте с Томасом Лайтоном стало ясно – они не располагают сильной поддержкой.
   Филипп решил, что Осборну не обязательно иметь двух шпионов в Западном Истоне, пусть обходится одним перебежчиком-роялистом. И он будет осторожен в разговорах с сэром Эдгаром Осборном. Если только услышит о чем-то грозящем существованию протектората, скажет, а так… пусть ежедневно его обслуживает перебежчик, а Филипп станет обустраиваться в Эйнсли Мейнор.
   Небеса разверзлись потоком, заставившим Филиппа растерять мысли об Алисе и о будущем. Он подгонял коня все быстрее и быстрее по скользкой тропинке, но конь скользил в грязи. Филипп остановил его, чтобы не упасть и не тащиться домой по такому сильному дождю, и с облегчением вздохнул, когда они вновь оказались в укрытии под деревьями.
   В лесу стояла кромешная тьма, так как кроны деревьев заслоняли тот слабый свет, который шел с небес. Филипп продвигался очень медленно, но все-таки был защищен от дождя.
   Из леса он, наконец, вышел в свои владения. Приблизившись к деревьям, наездник заметил какую-то промелькнувшую тень.
   Филипп нахмурился, Задумываясь о том, кто бы это мог быть в такую непогоду, но не стал остерегаться. Зачем? Ведь это была земля Эйнсли Мейнор. Его земля. Выстрел раздался подобно грому. Филипп оказался достаточно близко, и он оглушил его. Ему повезло: качество оружия или самого стрелка оставались сомнительными. Пуля ранила бедро Филиппа, прошла через мышцу и слегка задела бок лошади. Боль обожгла, но рана казалась не опасной. Бывалый вояка и опытный наездник, Филипп удержался на лошади, когда от испуга она рванула в сторону, и направил домой.
   У него не было оружия, и он ничего не мог сделать человеку, стрелявшему в него. Как любой мудрый солдат, он знал, что лучше было сейчас отступить, чтобы сразиться в другой раз, чем сломя голову мчаться навстречу смерти.
   Сейчас ему надо было отступить. Но потом… Потом он собирался выяснить, кто поджидал его в засаде ненастной ночью и зачем.

ГЛАВА 8

   Леди Абигейл Стразерн всегда утверждала, что сплетничать со слугами недостойно для членов семьи Лайтонов, и дочери в основном придерживались этого правила. Однако в этот солнечный день Пруденс поддалась соблазну и выслушала пикантную новость, принесенную из деревни ее няней. Известие заставило ее от удивления широко открыть рот, и, едва дослушав, тут же броситься в дом рассказать все Алисе.
   Сестру она застала в гостиной, одетую в практичное темно-коричневое платье без каких бы то ни было украшений и дающую уроки горничной, чье платье оказалось не намного хуже, как делать реверанс. Пруденс бесцеремонно прервала их, не в силах сдержать свое волнение.
   – Алиса! Ты не представляешь, что случилось!
   – Да, дорогая, я действительно не представляю, – заметив ее крайнее возбуждение, сказала с удивлением Алиса. – Но мне кажется, ты очень хочешь мне все рассказать.
   – Произошло ужасное, Алиса! – Пруденс шлепнулась на диван, и ее верхняя желтая юбка распахнулась, приоткрыв нижнюю красивого персикового цвета. Выразительно сложив губки, она уставилась на служанку.
   Алиса поняла, что Пруденс хочет сообщить ей новость наедине.
   – Можешь идти, Матильда. Я пошлю за тобой, как только смогу возобновить урок.
   Девушка вышла. Немного помедлив, Алиса заговорила:
   – Ну, Пруденс? Мы одни, давай выкладывай свою новость, а то боюсь, что ты лопнешь прямо у меня на глазах!
   Пруденс подалась вся вперед, ее глаза блестели в предвкушении ошеломляющего эффекта, а лицо оставалось серьезным.
   – Случилось самое страшное, Алиса!
   – Это я уже слышала, – обнаруживая спокойствие, сказала Алиса, видя, как Пруденс покусывает губы. – Пру, довольно подбирать подходящие выражения, выкладывай все, как есть! Что тебе известно? Лучше скажи побыстрее!
   Пруденс выдавила из себя жалкую улыбку:
   – Клянусь, ты права, Алиса! Я именно об этом подумала… но нет… если я должна сообщить это печальное известие, то надо сделать красиво, ничего не пропуская…
   Алиса побледнела:
   – Что случилось, Пру? Что-то с Томасом? Его поймали солдаты протектората?
   – С Томасом? Нет, слава богу! Моя новость не о Томе!
   – Тогда о ком?
   – Как?! Конечно же, о сэре Филиппе Гамильтоне!
   Алиса немного расслабилась, но тело оставалось напряженным.
   – Что же о сэре Филиппе?
   – В него стреляли!
   – Стреляли?! – Алиса оцепенела, потом едва выдавила: – Кто?
   – Никто не знает – вот что ужасно! Вчера вечером он возвращался в Эйнсли, и кто-то выстрелил в него в фамильном парке. Он смог удержаться на лошади и доехать благополучно до дома, но стоит ли говорить, что могло случиться, не будь он отличным наездником.
   – Кто тебе это сказал?
   Пруденс испытующе взглянула на сестру:
   – Няня Грин. Она сказала, что сейчас вся округа только и говорит об этом.
   Имя няни Грин давало возможность отнести новость к пустым слухам, подобно тем в Западном Истоне, которые сопровождали приезд Томаса в Англию. Но так как няня Грин знала всю деревню вдоль и поперек, то новость можно было считать достоверной.
   Лицо Алисы стало неестественно спокойным.
   – А мать с отцом знают об этом?
   – Понятия не имею, – с удивлением сказала Пруденс.
   Ее притворная наивность разозлила Алису, и она решительно встала.
   – Тогда пойдем и расскажем им, да? Няня Грин еще здесь? Она должна быть с нами – расскажет подробности.
   Пруденс поднялась с дивана навстречу Алисе.
   – Няня знает не больше того, что я тебе сказала. Она узнала новость от цирюльника, который шел по вызову сэра Филиппа, – она критически взглянула на сестру. – Ты так спокойна, Алиса. Я была уверена, что эта новость расстроит тебя. А вместо этого ты прозаически спрашиваешь, знают ли мама и папа, и предлагаешь рассказать им. Я разочарована.
   Красивые губы Алисы тронула печальная улыбка.
   – Дорогая сестрица, этот человек не больше чем сосед. Конечно, меня тронуло его несчастье, но…
   Пруденс издала звук, поразительно похожий на ржание:
   – Оставь, Алиса! Признайся, тебе нравится сэр Филипп?
   – Я плохо знаю этого человека, – сердито сказала Алиса.
   Пруденс бросила на нее недоверчивый взгляд.
   – Да, он действительно мне нравится, может быть, даже слишком! – Алиса не скрывала своих чувств.
   – Ну тогда, разве тебя не заботит, что он ранен?
   С волнением Алиса замерла.
   – Да, меня это тревожит. Но я ничего не могу сделать, кроме как рассказать отцу, что в округе завелся бандит. Он, надеюсь, постарается найти преступника.
   – Но сэр Филипп мог и умереть! – трагически воскликнула Пруденс. Она осталась довольна, увидев, как побелела Алиса.
   – Нет!
   Пруденс пожала плечами.
   – Няня Грин сказала, что рана не опасна, и цирюльник считает, что она быстро заживет, но… – сказала она и для большей выразительности погрозила пальцем, – никогда нельзя знать точно о степени опасности огнестрельной раны.
   Большие голубые глаза Алисы омрачились, она резко повернулась, махнув подолом юбки, и решительно произнесла:
   – Сестра, я поручаю тебе сообщить отцу об этом гнусном преступлении. Пожалуйста, скажи маме, что я вернусь, как только смогу. Или пришлю слугу сказать о времени моего возвращения.
   Глаза Пруденс вспыхнули:
   – Алиса, что ты собираешься делать?
   – Иду в Эйнсли! – на ходу бросила Алиса. – Ухаживать за сэром Филиппом, пока он не поправится!
   Пруденс восхищенно засмеялась:
   – Возьми карету, сестрица. Ты доберешься гораздо быстрее, чем пешком!
   Алиса насмешливо посмотрела на Пруденс через плечо.
   – Не забудь, объясни папе!
   Пруденс смотрела на удаляющуюся Алису. Она была довольна произведенным ею эффектом.
   Пока карета тряслась по ухабистой дороге к Эйнсли Мейнор, Алиса внимательно смотрела из окна, изучая приближающийся каменный фасад здания, будто искала подтверждения, что его не смыл поток вчерашних событий. Дом дремал в лучах полуденного солнца тихо и умиротворенно. Желая уловить хоть какое-то движение, Алиса неожиданно подумала, а не плод ли фантазии Пруденс вся эта история? Но в следующее мгновение она отогнала от себя эту блуждающую мысль. Вряд ли Пруденс была способна на такую выдумку.
   У переднего крыльца карета остановилась. Кучер спрыгнул с козел и направился помочь Алисе выйти из кареты. Дворецкий Эштон распахнул перед нею тяжелую двойную дверь.
   – Добрый день, госпожа Лайтон, – Эштон подозрительно взглянул на Алису. Она так спешила сюда, что переодеться не успела, а только накинула на плечи черную пелерину.
   – Здравствуйте, Эштон, – с вежливой улыбкой ответила она. – Как поживает ваша жена? Надеюсь, она здорова?
   Дворецкий, всю жизнь проведший в Западном Истоне, женившийся на одной из горничных Стразерн-холла четыре года назад, стал приветливее и широко улыбнулся:
   – Я рад сообщить, госпожа Алиса, что она ждет ребенка, где-то в середине августа.
   – Ну, это прекрасная новость! – сказала Алиса, входя в дом.
   Пока она снимала мантилью, заметила, что деревянная обшивка стен глянцево блестела, чего раньше здесь никогда не наблюдалось, и пол тоже был начисто выскоблен. Протягивая Эштону накидку, она удивленно подняла брови.
   Он понял ее немой вопрос.
   – Сэр Филипп любит чистоту в доме. После приезда он заставил горничных и даже слуг-мужчин все начистить и выскоблить до блеска. Благодаря ему дом стал выглядеть совсем иначе.
   Она узнала еще об одном его похвальном качестве, но тут ею овладела тревога, вспыхнувшая в душе сразу же, как узнала о несчастном случае. Она чуть не задохнулась, но взяла себя в руки.
   – Эштон, я слышала о несчастье, приключившемся с сэром Филиппом, и приехала навестить его. Проводите меня к нему, пожалуйста.
   Дворецкий еще раз подозрительно взглянул на нее, но послушно поклонился:
   – Конечно, госпожа Лайтон. Сюда, пожалуйста.
   Алиса слегка удивилась, когда Эштон повел ее не вверх по парадной лестнице на второй этаж, где располагались спальни, а в одну из нижних комнат, выходившую окнами во двор.
   – Госпожа Алиса Лайтон! – зычным голосом объявил Эштон, открыв дверь. Он шагнул в сторону, позволяя Алисе войти, и она это сделала автоматически.
   В комнате стояли несколько стульев с высокими спинками и диванчик у камина. Стол в стиле барокко, украшенный резными листьями и цветками, удобно примостился под одним из окон, выходивших в сад и наполнявших комнату солнечным светом. Алиса увидела Филиппа растянувшимся на диване и читающим книгу. На нем был длинный свободный халат, перехваченный на талии широким поясом. Одна нога лежала на подушке, но других очевидных признаков ранения – не было.
   Решимость Алисы, приведшая ее в Эйнсли Мейнор, начала улетучиваться.
   Услышав сообщение дворецкого, Филипп поднял глаза. Он стал серьезен, но, встретившись взглядом с Алисой, заулыбался.
   Алиса почувствовала, как сердце ее затрепетало. Его улыбка обжигала ее.
   – Надеюсь, вы извините меня, что не могу встать и встретить вас… Местные лекари говорят, что мне повезло – меня ранило только слегка. Но не разрешили мне ходить, чтобы рана скорее зажила.
   – Значит – это правда, – Алиса нерешительно двинулась к нему.
   Лицо Филиппа снова стало серьезным.
   – Что в меня вчера вечером стреляли на моей же собственной земле? Да, это правда.
   – Но вы ранены несерьезно?
   Филипп услышал дрожь в голосе Алисы и поспешил успокоить ее:
   – Это не больше, чем ранение мышцы. Через пару дней я снова буду на ногах. Однако пуля задела как раз мышцу, участвующую в ходьбе. Иначе, я не слушался бы совета цирюльника и ходил бы, где мне вздумается.
   – Я подумала, что вы на грани смерти!
   Филипп счастливо заулыбался:
   – Слухи, как всегда, преувеличены. Обещаю вам, госпожа Алиса, что через месяц я уже забуду, что со мной произошло.
   Она опустилась на стул, сжав пальцы.
   – Я… Я даже не знаю, что сказать… Я чувствую себя, как глупец.
   Филипп смотрел на нее нежным взглядом.
   – Вам не за что извиняться, госпожа Алиса. Честно говоря, мне бесконечно приятно, что мой несчастный случай привел вас так быстро сюда.
   Алиса начинала сознавать, что она одна в комнате с очень привлекательным мужчиной. Отблески света играли в его длинных, до плеч, черных волосах, а яркий шелк халата оттенял смуглую кожу. Чем-то он напоминал короля Чарльза, которого Алиса всегда считала романтичным типом мужчины.
   Но в отличие от короля Чарльза Филипп Гамильтон был для нее желанным. А сходство было разительным: тонкие лица, прямые носы, полноватые, твердо очерченные губы – лишь выражение лица было разным. В темных, опушенных густыми ресницами, глазах Филиппа не светился смех, а губы были плотно сжаты, как будто он боялся выдать какую-то тайну. Алиса знала его очаровательную улыбку, которая могла бы растопить сердце не одной женщины, но своих улыбок он не расточал понапрасну, как король Чарльз, улыбавшийся даже при ужасных обстоятельствах. Но редкая улыбка Филиппа была для Алисы так же бесценна, как дорогой камень.
   Сейчас они находились с Филиппом в комнате одни, и у нее появлялись мысли, которые не должны были возникать у благовоспитанной девушки. Мысли о том, какой вкус имели бы его губы на ее губах, и как бы она ощутила на своей коже его длинные пальцы. Неожиданно она покраснела, вспомнив, что, бросаясь к больному Филиппу, она даже не позаботилась сменить свое старое платье, в котором обычно работала по дому. А ей хотелось выглядеть как можно лучше для него, особенно сейчас, чувствуя на себе его теплый взгляд.
   Чтобы сохранить самообладание, она сказала первое, что пришло ей в голову:
   – Вы были очень любезны, вы спасли меня, когда моя лошадь понесла, сэр. Я считаю, что возвращаю вам долг.
   – И я вам очень признателен.
   Филипп внимательно изучал ее, и она, несмотря на свою робость, заставила себя посмотреть ему в глаза. Она затаила дыхание, а сердце ее учащенно забилось. Алиса повела рукой, будто хотела отмахнуться от нахлынувших на нее чувств и его нежности, и невидимая стена между ними оказалась разрушена.
   – Хочу надеяться, что вы останетесь пообедать со мной. Хотя я не тяжело ранен, но мне наскучило быть одному. И я не могу встать и пойти куда бы мне хотелось, – объяснил Филипп с капризной улыбкой. – Ваше присутствие будет иметь для меня огромное значение.
   Алиса понимала, что ей надо уйти, но отказаться от его предложения не смогла.
   – С удовольствием, сэр Филипп, – сказала она и тут же смутилась, – но я не могу остаться надолго. В самом деле, мне не следовало приходить сюда, не пригласив с собой сестру или маму.