Страница:
Природа обеспечила его дополнительным прикрытием. На город накатывалась вечерняя гроза, несшая с собой сорванные с деревьев листья и дождь, под который Келли попал по пути к своему «фольксвагену». Через десять минут он остановился у соседнего магазина, торгующего спиртным, где купил бутылку дешевого желтого вина и бумажный пакет, наполовину скрывающий бутылку, открутил винтовую пробку и вылил половину содержимого бутылки в сточную канаву. Все. Пора браться за дело.
Теперь все выглядит по-другому, подумал Келли. Это больше не был район, через который он мог проехать, не видя опасности или не обращая на нее внимания. Теперь это стало местом, где он искал эту опасность. Келли проехал мимо того места, куда он завел Билли и его «плимут», повернулся, чтобы посмотреть, остались ли следы колес, — их не было. Он тряхнул головой. Это принадлежало прошлому, а его мысли были заняты будущим.
Во Вьетнаме, казалось ему, всегда существовала окраина леса, граница, через которую ты проходишь и попадаешь из открытой или обработанной сельскими жителями местности в джунгли, в его сознании там кончалась безопасность, потому что именно в джунглях таился противник. Это являлось всего лишь психологической границей, скорее воображаемой, чем реальной, но сейчас, осматриваясь по сторонам, Келли ощутил то же самое. Только на этот раз он был один, его не сопровождали товарищи в камуфляжных зелено-коричневых комбинезонах. На этот раз он проезжал через границу и попадал в джунгли в машине, усеянной пятнами ржавчины. Он нажал на педаль газа и тут же оказался в джунглях — и снова на войне.
Келли нашел свободное место, где стояли машины, такие же дряхлые, как и его «фольксваген», и вышел из него так же быстро, как он привык покидать место приземления вертолета, который могли заметить и обстрелять солдаты противника, и направился в узкий переулок, где валялись мусор и выброшенные предметы домашнего обихода. Теперь он был настороже. Его тело уже покрылось потом, и Келли чувствовал себя хорошо. Ему хотелось быть потным, чтобы от него исходил запах. Он отхлебнул глоток дешевого вина, сполоснул им рот и затем чуть наклонился вперед, давая вину стечь по подбородку и шее на одежду. Быстро присев, Келли сгреб пригоршню земли и растер ею кисти рук и лицо. По недолгом размышлении он посыпал землей волосы парика и к тому моменту, когда миновал узкий переулок длиной в городской квартал, уже ничем не отличался от других алкоголиков и уличных бродяг, которых здесь было даже больше, чем торговцев наркотиками. Он шел походкой, имитирующей их движения, медленные и какие-то неуверенные, пока его взгляд метался по сторонам в поисках хорошей временной базы. Найти такое место оказалось нетрудно. Несколько домов в этом районе было заброшено, и оставалось лишь отыскать такой, из которого открывался бы хороший вид. На это понадобилось полчаса. Он остановился на угловом доме с окнами-эркерами на втором этаже. Келли вошел в него через черный ход и едва не подпрыгнул от неожиданности, увидев двух крыс, сидящих на развалинах того, что несколько лет назад было кухней. Проклятые крысы! Он понимал, что глупо бояться крыс, но они вызывали у него непреодолимое отвращение своими маленькими черными глазками, шкурой, покрытой белыми чешуйками, и голыми хвостами.
— Проклятье! — прошептал он. Почему он не подумал об этом раньше? Каждый человек испытывает холодок, пробегающий по коже, при виде чего-нибудь вроде пауков, змей или высоты. Келли боялся крыс. Он направился к дверному проему, стараясь держаться от них подальше. Крысы просто смотрели на него, чуть отодвигаясь назад, испуганные им меньше, чем он ими. — Вашу мать! — услышали они его шепот и вернулись к еде.
За этим последовала ярость. Келли поднялся на второй этаж по лестнице, лишенной перил, и нашел угловую комнату с окнами-фонарями. Он едва сдерживал себя. Как можно было допустить, чтобы такая глупая и трусливая реакция на крыс отвлекла его внимание? Разве у него нет реального оружия для их уничтожения? Что они могут сделать против него — собрать крыс со всей округи для массированной атаки силами крысиного батальона? После этой мысли у него на лице, наконец, появилась сконфуженная улыбка. Келли присел у окна, оценивая открывающуюся перед ним панораму и свою собственную видимость снаружи. Оконные стекла были грязными и треснувшими, но у каждого окна имелся удобный подоконник, на котором можно было сидеть. В некоторых окнах стекла отсутствовали совсем, зато расположение дома на углу двух улиц позволяло ему смотреть далеко по всем четырем главным направлениях компаса, поскольку в этой части города улицы были проложены точно с запада на восток и с севера на юг. Уличное освещение внизу было недостаточно ярким, чтобы люди, находящиеся там, могли увидеть что-нибудь внутри дома. В своей темной поношенной одежде, в этом заброшенном ветхом доме Келли оставался невидимым. Он достал маленький бинокль и приступил к рекогносцировке.
Прежде всего нужно ознакомиться с окружающей обстановкой. Ливень кончился, но оставшаяся в воздухе влага образовывала вокруг уличных фонарей, светящиеся шары, очертания которых смазывались привлеченными их светом насекомыми, летящими к своей гибели. Было все еще тепло, где-то около двадцати пяти градусов, хотя медленно холодало, и Келли по-прежнему немного потел. Он начал анализ собственных действий с мысли о том, что ему следовало прихватить с собой воды для питья. Ну что ж, он исправит это в будущем, а вообще-то в течение нескольких часов можно обойтись и без воды. Впрочем, Келли догадался захватить жевательную резинку, и это упростило положение. Его интересовали звуки, доносящиеся с улицы. В джунглях он слышал жужжание насекомых, птичьи крики и хлопанье крыльев летучих мышей. Здесь до него доносились звуки проезжающих автомобилей, далекие или близкие, время от времени визг тормозов, человеческие голоса, иногда они были громкими, иногда едва различимыми, лай собак, хлопанье крышек мусорных баков — все это Келли автоматически анализировал, продолжая смотреть в бинокль и планируя предстоящие вечером действия.
Вечер пятницы, начало уик-энда, и люди занимались закупками. Сегодня, по-видимому, был вечер людей со средствами, и торговля шла оживленно. Келли опознал вероятного дилера в полутора кварталах от дома. Двадцати лет с небольшим. После некоторого наблюдения он получил хорошее представление о нем и его помощнике. Оба двигались с уверенностью людей, которые приобрели опыт и гарантированную безопасность на месте, где продавали свой товар, и Келли подумал, а не пришлось ли им воевать за то, чтобы заполучить это место или отстоять его. Пожалуй, и то и другое. У них процветающая торговля, наверно, постоянные покупатели, думал он, глядя на то, как оба подошли к импортному автомобилю, о чем-то шутливо поговорили с водителем и пассажиром, прежде чем произошел обмен, пожали им руки и помахали вдогонку. Эти двое были примерно одного роста и телосложения — Келли присвоил им имена Арчи и Джагхед.
Боже мой, каким я был простаком, подумал он, глядя на другую улицу. Он вспомнил, как застал одного подонка, курившего марихуану перед самым выходом на задание 3-й группы коммандос. Это была группа Келли, и хотя курильщик только что прибыл на флот после окончания учебы в школе подготовки «тюленей», это не могло служить ему оправданием. Встав перед ним, Келли терпеливо объяснил ему — спокойно, но твердо, — что выход в поле для участия в операции в состоянии менее стопроцентной готовности может повлечь за собой смерть всех членов группы. «Да что ты, парень, я в полном порядке и знаю, что делаю», — произнес курильщик. Это не было серьезным ответом, и через тридцать секунд товарищ по группе был вынужден вмешаться, чтобы оттащить Келли от парня, мгновенно ставшего уже бывшим членом штурмовой группы. На следующий день новичка отозвали, и больше он не вернулся.
Это оказалось единственным случаем применения наркотиков во всем подразделении — насколько было известно Келли. Да, конечно, в свободное от операций время они иногда напивались пивом, а однажды Келли с двумя другими членами группы полетел на Тайвань в краткосрочный отпуск, и этот проведенный совместно отдых превратился во что-то вроде подвижного землетрясения, вызванного вдребезги пьяными моряками. Келли искренне верил, что это нечто совсем иное, не обращая внимания на очевидный двойной подход к проблеме. Однако, уходя в джунгли, они не пили пиво, потому что это диктовал им здравый смысл. Кроме того, этого требовал моральный дух подразделения. Келли знал, что ни в одной отборной воинской части проблемы наркотиков не существовало. Такая проблема — и к тому же очень серьезная — возникала в армейских частя" и подразделениях, состоящих из молодых призывников, прибывших во Вьетнам еще более неохотно, чем он сам, и офицеры в них не в состоянии были бороться с наркоманией или из-за собственной недостаточной подготовки, или из-за пристрастий, мало отличающихся от пристрастий своих подчиненных.
Какой бы ни была причина, то обстоятельство, что Келли в прошлом мало интересовался проблемой наркотиков, было одновременно логичным и абсурдным. Он выбросил все это из головы. Пусть он узнал об этой проблеме с таким опозданием — сейчас она была у него перед глазами.
На другой улице находился дилер, работавший в одиночку. У него не было помощника, да он и не хотел и не нуждался в нем. На дилере была полосатая рубашка, видно, у него были постоянные покупатели. Келли присвоил ему имя Чарли Браун. В течение пяти следующих часов он опознал и распределил по категориям еще три операции по продаже наркотиков. Затем начался процесс отбора. Арчи и Джагхед, по-видимому, вели наиболее оживленную торговлю, однако находились в поле зрения двух других дилеров. А вот Чарли Браун, казалось, имел в своем распоряжении целый квартал, зато всего в нескольких ярдах от него была автобусная остановка. Дагвуд стоял прямо напротив Уизарда, на другой стороне улицы. У обоих были помощники, и потому проблема их устранения усложнялась. Большой Боб казался даже крупнее Келли, а его помощник — еще больше. Это было вызовом ему, но Келли не стремился принимать вызовы — по крайней мере пока.
Мне нужна хорошая карта этого района, которую я мог бы запомнить наизусть, думал он. Ее следует разделить на отдельные участки. На карту нужно нанести автобусные маршруты и расположение полицейских участков. Еще надо узнать, когда происходит смена полицейских, маршруты патрульных автомашин. Я должен познакомиться с этим районом — в радиусе десяти кварталов будет достаточно. Нельзя даже дважды ставить машину в одном и том же месте, и места стоянок не должны находиться в пределах видимости одно от другого.
Вести охоту на каждом участке можно лишь один раз. Это означает, что выбирать цель следует с особой тщательностью. Не выходить на улицу до наступления темноты. Брать с собой запасное оружие.., не пистолет.., хороший нож. Веревку или проволоку. Резиновые перчатки вроде тех, что продаются для домашних хозяек. Что-нибудь вроде походной куртки, обязательно с карманами — нет, что-то с карманами внутри. Флягу. Какую-нибудь пищу, плитку шоколада для пополнения энергетических затрат. Побольше жевательной резинки.., может, он станет надувать пузыри? — подумал Келли, позволив себе на мгновение отвлечься. Посмотрел на часы — половина четвертого.
Торговля на улице шла уже медленней. Уизард с помощником покинули свое место на тротуаре и исчезли за углом. Скоро их примеру последовал Дагвуд, севший в автомобиль, тогда как помощник повел машину. Когда Келли повернулся в сторону Чарли, его уже не было. Итак, остались только Арчи и Джагхед к югу от Келли и Большой Боб — к западу. Оба дилера вели теперь торговлю значительно реже, причем покупателями оставались люди со средствами. Келли продолжал наблюдение в течение следующего часа до тех пор, пока Арчи и Джаг не покинули своего места последними.., причем они исчезли настолько быстро, что он даже не понял, как им это удалось. Это тоже нуждалось в проверке. Когда Келли встал, он почувствовал, как онемели ноги и спина. Еще один немаловажный момент. Не следует сидеть слишком долго. Его глаза, привыкшие к темноте, наблюдали за лестницей, по которой он спускался, стараясь ступать как можно тише, но из соседнего дома не доносилось ни звука. К счастью, крысы тоже исчезли. Келли выглянул из двери, увидел, что переулок пуст, и пошел прочь от дома походкой опустившегося пьяницы. Десять минут спустя он уже видел свою машину. Приблизившись к ней на пятьдесят ярдов, Келли понял, что он, не подумав, поставил ее слишком близко к уличному фонарю. Впредь нельзя повторять такую ошибку, упрекнул он себя, медленно, походкой пьяного человека подходя к «фольксвагену». Наконец он оказался с ним рядом. Тут Келли оглянулся, увидел, что улица пуста, быстро сел в машину, повернул ключ зажигания и отъехал от тротуара. Он не включал фары, пока не оказался в двух кварталах от стоянки, свернул налево и снова поехал по широкой пустынной улице, покидая эти совсем не воображаемые джунгли и направляясь на север, к своей квартире.
Вновь оказавшись в уюте и безопасности машины, Келли принялся обдумывать все, что он увидел за прошедшие девять часов. Все дилеры курили, зажигая сигареты зажигалками, похожими на «Зиппо», чье яркое пламя нарушало их ночное зрение. Чем больше проходило времени, тем менее оживленно шла торговля и тем небрежнее они казались. Ничего странного, торговцы наркотиками — всего лишь люди. Они устают. Некоторые остаются на улице дольше других. Все, что увидел Келли, было важным и полезным. Их уязвимость заключалась в особенностях действий и, самое главное, в их различиях.
Да, это была полезная ночь, подумал Келли, проезжая мимо городского бейсбольного стадиона и поворачивая налево, на бульвар Лох-Рейвен. Теперь он мог позволить себе расслабиться. Он даже подумал о глотке вина из бутылки, но потом решил, что сейчас не время потворствовать дурным привычкам. Келли снял парик и вытер вспотевшую под ним голову. Господи, как хочется пить.
Эту потребность он удовлетворил через десять минут, оставив машину на отведенном для ее стоянки месте и неслышно пробравшись к себе в квартиру. Он с трудом поборол искушение принять душ — такой привлекательной была мысль снова почувствовать себя чистым после нескольких часов, проведенных среди мерзости запустения, пыли и.., крыс. Он снова вздрогнул, вспомнив о них. Проклятые крысы! Наполнив высокий стакан кубиками льда, он добавил к ним воды из крана. Он выпил несколько стаканов, одновременно свободной рукой снимая одежду. Ощущение кондиционированного воздуха было великолепным, и Келли встал перед прохладной струей, дующей из решетки в стене. Прошло столько времени, а у него не возникло желания помочиться. Нужно обязательно брать с собой воду, напомнил себе Келли. Он подошел к холодильнику, достал оттуда консервированную колбасу и сделал пару толстых сандвичей, которые запил еще одной пинтой холодной воды.
До чего хочется встать под душ, сказал он себе. Однако позволить себе такое удовольствие Келли не мог. Нужно привыкнуть к ощущению липкого пота, покрывающего тело, больше того — заставить себя полюбить это ощущение. В конце концов от этого зависит его безопасность: грязь и запах — часть его камуфляжа. Он должен выглядеть таким грязным, а от его тела должен исходить такой запах, что люди будут отворачиваться от него, остерегаясь подходить слишком близко. Келли не мог позволить себе быть человеком, он должен превратиться в парию, в отверженного, в уличное существо, стать невидимым. Щетина на грязных щеках стала еще темнее, увидел он в зеркале, перед тем как направиться в спальню. Его последней осознанной мыслью стало решение спать на полу — чтобы не испачкать чистые простыни.
Глава 15
Теперь все выглядит по-другому, подумал Келли. Это больше не был район, через который он мог проехать, не видя опасности или не обращая на нее внимания. Теперь это стало местом, где он искал эту опасность. Келли проехал мимо того места, куда он завел Билли и его «плимут», повернулся, чтобы посмотреть, остались ли следы колес, — их не было. Он тряхнул головой. Это принадлежало прошлому, а его мысли были заняты будущим.
Во Вьетнаме, казалось ему, всегда существовала окраина леса, граница, через которую ты проходишь и попадаешь из открытой или обработанной сельскими жителями местности в джунгли, в его сознании там кончалась безопасность, потому что именно в джунглях таился противник. Это являлось всего лишь психологической границей, скорее воображаемой, чем реальной, но сейчас, осматриваясь по сторонам, Келли ощутил то же самое. Только на этот раз он был один, его не сопровождали товарищи в камуфляжных зелено-коричневых комбинезонах. На этот раз он проезжал через границу и попадал в джунгли в машине, усеянной пятнами ржавчины. Он нажал на педаль газа и тут же оказался в джунглях — и снова на войне.
Келли нашел свободное место, где стояли машины, такие же дряхлые, как и его «фольксваген», и вышел из него так же быстро, как он привык покидать место приземления вертолета, который могли заметить и обстрелять солдаты противника, и направился в узкий переулок, где валялись мусор и выброшенные предметы домашнего обихода. Теперь он был настороже. Его тело уже покрылось потом, и Келли чувствовал себя хорошо. Ему хотелось быть потным, чтобы от него исходил запах. Он отхлебнул глоток дешевого вина, сполоснул им рот и затем чуть наклонился вперед, давая вину стечь по подбородку и шее на одежду. Быстро присев, Келли сгреб пригоршню земли и растер ею кисти рук и лицо. По недолгом размышлении он посыпал землей волосы парика и к тому моменту, когда миновал узкий переулок длиной в городской квартал, уже ничем не отличался от других алкоголиков и уличных бродяг, которых здесь было даже больше, чем торговцев наркотиками. Он шел походкой, имитирующей их движения, медленные и какие-то неуверенные, пока его взгляд метался по сторонам в поисках хорошей временной базы. Найти такое место оказалось нетрудно. Несколько домов в этом районе было заброшено, и оставалось лишь отыскать такой, из которого открывался бы хороший вид. На это понадобилось полчаса. Он остановился на угловом доме с окнами-эркерами на втором этаже. Келли вошел в него через черный ход и едва не подпрыгнул от неожиданности, увидев двух крыс, сидящих на развалинах того, что несколько лет назад было кухней. Проклятые крысы! Он понимал, что глупо бояться крыс, но они вызывали у него непреодолимое отвращение своими маленькими черными глазками, шкурой, покрытой белыми чешуйками, и голыми хвостами.
— Проклятье! — прошептал он. Почему он не подумал об этом раньше? Каждый человек испытывает холодок, пробегающий по коже, при виде чего-нибудь вроде пауков, змей или высоты. Келли боялся крыс. Он направился к дверному проему, стараясь держаться от них подальше. Крысы просто смотрели на него, чуть отодвигаясь назад, испуганные им меньше, чем он ими. — Вашу мать! — услышали они его шепот и вернулись к еде.
За этим последовала ярость. Келли поднялся на второй этаж по лестнице, лишенной перил, и нашел угловую комнату с окнами-фонарями. Он едва сдерживал себя. Как можно было допустить, чтобы такая глупая и трусливая реакция на крыс отвлекла его внимание? Разве у него нет реального оружия для их уничтожения? Что они могут сделать против него — собрать крыс со всей округи для массированной атаки силами крысиного батальона? После этой мысли у него на лице, наконец, появилась сконфуженная улыбка. Келли присел у окна, оценивая открывающуюся перед ним панораму и свою собственную видимость снаружи. Оконные стекла были грязными и треснувшими, но у каждого окна имелся удобный подоконник, на котором можно было сидеть. В некоторых окнах стекла отсутствовали совсем, зато расположение дома на углу двух улиц позволяло ему смотреть далеко по всем четырем главным направлениях компаса, поскольку в этой части города улицы были проложены точно с запада на восток и с севера на юг. Уличное освещение внизу было недостаточно ярким, чтобы люди, находящиеся там, могли увидеть что-нибудь внутри дома. В своей темной поношенной одежде, в этом заброшенном ветхом доме Келли оставался невидимым. Он достал маленький бинокль и приступил к рекогносцировке.
Прежде всего нужно ознакомиться с окружающей обстановкой. Ливень кончился, но оставшаяся в воздухе влага образовывала вокруг уличных фонарей, светящиеся шары, очертания которых смазывались привлеченными их светом насекомыми, летящими к своей гибели. Было все еще тепло, где-то около двадцати пяти градусов, хотя медленно холодало, и Келли по-прежнему немного потел. Он начал анализ собственных действий с мысли о том, что ему следовало прихватить с собой воды для питья. Ну что ж, он исправит это в будущем, а вообще-то в течение нескольких часов можно обойтись и без воды. Впрочем, Келли догадался захватить жевательную резинку, и это упростило положение. Его интересовали звуки, доносящиеся с улицы. В джунглях он слышал жужжание насекомых, птичьи крики и хлопанье крыльев летучих мышей. Здесь до него доносились звуки проезжающих автомобилей, далекие или близкие, время от времени визг тормозов, человеческие голоса, иногда они были громкими, иногда едва различимыми, лай собак, хлопанье крышек мусорных баков — все это Келли автоматически анализировал, продолжая смотреть в бинокль и планируя предстоящие вечером действия.
Вечер пятницы, начало уик-энда, и люди занимались закупками. Сегодня, по-видимому, был вечер людей со средствами, и торговля шла оживленно. Келли опознал вероятного дилера в полутора кварталах от дома. Двадцати лет с небольшим. После некоторого наблюдения он получил хорошее представление о нем и его помощнике. Оба двигались с уверенностью людей, которые приобрели опыт и гарантированную безопасность на месте, где продавали свой товар, и Келли подумал, а не пришлось ли им воевать за то, чтобы заполучить это место или отстоять его. Пожалуй, и то и другое. У них процветающая торговля, наверно, постоянные покупатели, думал он, глядя на то, как оба подошли к импортному автомобилю, о чем-то шутливо поговорили с водителем и пассажиром, прежде чем произошел обмен, пожали им руки и помахали вдогонку. Эти двое были примерно одного роста и телосложения — Келли присвоил им имена Арчи и Джагхед.
Боже мой, каким я был простаком, подумал он, глядя на другую улицу. Он вспомнил, как застал одного подонка, курившего марихуану перед самым выходом на задание 3-й группы коммандос. Это была группа Келли, и хотя курильщик только что прибыл на флот после окончания учебы в школе подготовки «тюленей», это не могло служить ему оправданием. Встав перед ним, Келли терпеливо объяснил ему — спокойно, но твердо, — что выход в поле для участия в операции в состоянии менее стопроцентной готовности может повлечь за собой смерть всех членов группы. «Да что ты, парень, я в полном порядке и знаю, что делаю», — произнес курильщик. Это не было серьезным ответом, и через тридцать секунд товарищ по группе был вынужден вмешаться, чтобы оттащить Келли от парня, мгновенно ставшего уже бывшим членом штурмовой группы. На следующий день новичка отозвали, и больше он не вернулся.
Это оказалось единственным случаем применения наркотиков во всем подразделении — насколько было известно Келли. Да, конечно, в свободное от операций время они иногда напивались пивом, а однажды Келли с двумя другими членами группы полетел на Тайвань в краткосрочный отпуск, и этот проведенный совместно отдых превратился во что-то вроде подвижного землетрясения, вызванного вдребезги пьяными моряками. Келли искренне верил, что это нечто совсем иное, не обращая внимания на очевидный двойной подход к проблеме. Однако, уходя в джунгли, они не пили пиво, потому что это диктовал им здравый смысл. Кроме того, этого требовал моральный дух подразделения. Келли знал, что ни в одной отборной воинской части проблемы наркотиков не существовало. Такая проблема — и к тому же очень серьезная — возникала в армейских частя" и подразделениях, состоящих из молодых призывников, прибывших во Вьетнам еще более неохотно, чем он сам, и офицеры в них не в состоянии были бороться с наркоманией или из-за собственной недостаточной подготовки, или из-за пристрастий, мало отличающихся от пристрастий своих подчиненных.
Какой бы ни была причина, то обстоятельство, что Келли в прошлом мало интересовался проблемой наркотиков, было одновременно логичным и абсурдным. Он выбросил все это из головы. Пусть он узнал об этой проблеме с таким опозданием — сейчас она была у него перед глазами.
На другой улице находился дилер, работавший в одиночку. У него не было помощника, да он и не хотел и не нуждался в нем. На дилере была полосатая рубашка, видно, у него были постоянные покупатели. Келли присвоил ему имя Чарли Браун. В течение пяти следующих часов он опознал и распределил по категориям еще три операции по продаже наркотиков. Затем начался процесс отбора. Арчи и Джагхед, по-видимому, вели наиболее оживленную торговлю, однако находились в поле зрения двух других дилеров. А вот Чарли Браун, казалось, имел в своем распоряжении целый квартал, зато всего в нескольких ярдах от него была автобусная остановка. Дагвуд стоял прямо напротив Уизарда, на другой стороне улицы. У обоих были помощники, и потому проблема их устранения усложнялась. Большой Боб казался даже крупнее Келли, а его помощник — еще больше. Это было вызовом ему, но Келли не стремился принимать вызовы — по крайней мере пока.
Мне нужна хорошая карта этого района, которую я мог бы запомнить наизусть, думал он. Ее следует разделить на отдельные участки. На карту нужно нанести автобусные маршруты и расположение полицейских участков. Еще надо узнать, когда происходит смена полицейских, маршруты патрульных автомашин. Я должен познакомиться с этим районом — в радиусе десяти кварталов будет достаточно. Нельзя даже дважды ставить машину в одном и том же месте, и места стоянок не должны находиться в пределах видимости одно от другого.
Вести охоту на каждом участке можно лишь один раз. Это означает, что выбирать цель следует с особой тщательностью. Не выходить на улицу до наступления темноты. Брать с собой запасное оружие.., не пистолет.., хороший нож. Веревку или проволоку. Резиновые перчатки вроде тех, что продаются для домашних хозяек. Что-нибудь вроде походной куртки, обязательно с карманами — нет, что-то с карманами внутри. Флягу. Какую-нибудь пищу, плитку шоколада для пополнения энергетических затрат. Побольше жевательной резинки.., может, он станет надувать пузыри? — подумал Келли, позволив себе на мгновение отвлечься. Посмотрел на часы — половина четвертого.
Торговля на улице шла уже медленней. Уизард с помощником покинули свое место на тротуаре и исчезли за углом. Скоро их примеру последовал Дагвуд, севший в автомобиль, тогда как помощник повел машину. Когда Келли повернулся в сторону Чарли, его уже не было. Итак, остались только Арчи и Джагхед к югу от Келли и Большой Боб — к западу. Оба дилера вели теперь торговлю значительно реже, причем покупателями оставались люди со средствами. Келли продолжал наблюдение в течение следующего часа до тех пор, пока Арчи и Джаг не покинули своего места последними.., причем они исчезли настолько быстро, что он даже не понял, как им это удалось. Это тоже нуждалось в проверке. Когда Келли встал, он почувствовал, как онемели ноги и спина. Еще один немаловажный момент. Не следует сидеть слишком долго. Его глаза, привыкшие к темноте, наблюдали за лестницей, по которой он спускался, стараясь ступать как можно тише, но из соседнего дома не доносилось ни звука. К счастью, крысы тоже исчезли. Келли выглянул из двери, увидел, что переулок пуст, и пошел прочь от дома походкой опустившегося пьяницы. Десять минут спустя он уже видел свою машину. Приблизившись к ней на пятьдесят ярдов, Келли понял, что он, не подумав, поставил ее слишком близко к уличному фонарю. Впредь нельзя повторять такую ошибку, упрекнул он себя, медленно, походкой пьяного человека подходя к «фольксвагену». Наконец он оказался с ним рядом. Тут Келли оглянулся, увидел, что улица пуста, быстро сел в машину, повернул ключ зажигания и отъехал от тротуара. Он не включал фары, пока не оказался в двух кварталах от стоянки, свернул налево и снова поехал по широкой пустынной улице, покидая эти совсем не воображаемые джунгли и направляясь на север, к своей квартире.
Вновь оказавшись в уюте и безопасности машины, Келли принялся обдумывать все, что он увидел за прошедшие девять часов. Все дилеры курили, зажигая сигареты зажигалками, похожими на «Зиппо», чье яркое пламя нарушало их ночное зрение. Чем больше проходило времени, тем менее оживленно шла торговля и тем небрежнее они казались. Ничего странного, торговцы наркотиками — всего лишь люди. Они устают. Некоторые остаются на улице дольше других. Все, что увидел Келли, было важным и полезным. Их уязвимость заключалась в особенностях действий и, самое главное, в их различиях.
Да, это была полезная ночь, подумал Келли, проезжая мимо городского бейсбольного стадиона и поворачивая налево, на бульвар Лох-Рейвен. Теперь он мог позволить себе расслабиться. Он даже подумал о глотке вина из бутылки, но потом решил, что сейчас не время потворствовать дурным привычкам. Келли снял парик и вытер вспотевшую под ним голову. Господи, как хочется пить.
Эту потребность он удовлетворил через десять минут, оставив машину на отведенном для ее стоянки месте и неслышно пробравшись к себе в квартиру. Он с трудом поборол искушение принять душ — такой привлекательной была мысль снова почувствовать себя чистым после нескольких часов, проведенных среди мерзости запустения, пыли и.., крыс. Он снова вздрогнул, вспомнив о них. Проклятые крысы! Наполнив высокий стакан кубиками льда, он добавил к ним воды из крана. Он выпил несколько стаканов, одновременно свободной рукой снимая одежду. Ощущение кондиционированного воздуха было великолепным, и Келли встал перед прохладной струей, дующей из решетки в стене. Прошло столько времени, а у него не возникло желания помочиться. Нужно обязательно брать с собой воду, напомнил себе Келли. Он подошел к холодильнику, достал оттуда консервированную колбасу и сделал пару толстых сандвичей, которые запил еще одной пинтой холодной воды.
До чего хочется встать под душ, сказал он себе. Однако позволить себе такое удовольствие Келли не мог. Нужно привыкнуть к ощущению липкого пота, покрывающего тело, больше того — заставить себя полюбить это ощущение. В конце концов от этого зависит его безопасность: грязь и запах — часть его камуфляжа. Он должен выглядеть таким грязным, а от его тела должен исходить такой запах, что люди будут отворачиваться от него, остерегаясь подходить слишком близко. Келли не мог позволить себе быть человеком, он должен превратиться в парию, в отверженного, в уличное существо, стать невидимым. Щетина на грязных щеках стала еще темнее, увидел он в зеркале, перед тем как направиться в спальню. Его последней осознанной мыслью стало решение спать на полу — чтобы не испачкать чистые простыни.
Глава 15
Примененные уроки
Ад начался ровно в одиннадцать часов утра, хотя полковник Закариас не мог знать точного времени. Тропическое солнце, казалось, всегда висело над головой, заливая землю безжалостным зноем. От него не было спасения даже в камере, лишенной окон, подобно тому как не было спасения от насекомых, которым жара, по-видимому, приходилась по вкусу. Он не мог понять, как может кто-нибудь чувствовать себя здесь нормально: все представители местной флоры и фауны словно призваны были причинять боль или не давать покоя ни на минуту. Все это было кратким и точным описанием ада, о котором он узнал в храмах своей молодости. Закариас был хорошо подготовлен к возможному плену. Он прошел обучение на курсах выживания, уклонения от ответов, сопротивления и бегства, прозванных школой ВУСБ. Это было необходимо для тех, кто зарабатывал на жизнь, летая на боевых самолетах, и такую школу намеренно сделали самой ненавистной на военной службе, потому что в процессе обучения в ней обращение с избалованными офицерами ВВС и морскими летчиками было таким, что дрогнули бы даже бывалые сержанты морской пехоты, безжалостно обращающиеся с новобранцами, — за такое обращение в других условиях следовал суд военного трибунала, а после него — длительное заключение в тюрьмах Ливенуорта или Портсмута. У Закариаса, как и у большинства остальных выпускников школы, осталось впечатление, что ни один из них никогда не согласился бы повторить занятия по своей воле. Но ведь и положение, в котором он сейчас находился, не было его добровольным выбором, разве не так? А сейчас он проходил повторный курс школы ВУСБ.
Закариас рассматривал плен как нечто маловероятное. Вообще-то полностью игнорировать такую возможность было нельзя, особенно после того, как услышишь ужасный, отчаянный вопль аварийных радиопередатчиков, увидишь раскрывающиеся купола парашютов и попытаешься организовать операцию по спасению, надеясь, что спасательный вертолет «веселый зеленый гигант» успеет захватить летчиков со сбитого самолета; устремившись со своей базы в Лаосе, а может быть, «Большой Мута» — так моряки называли свои спасательные вертолеты — примчится с моря. Закариас видел, как это удавалось, но еще чаще был свидетелем неудач. Ему довелось слышать по радио панические, не свойственные мужчинам крики летчиков, которым угрожал неминуемый плен: «Спасите нас отсюда». Один майор призывал на помощь до тех пор, пока по радио не раздался другой голос, выплевывающий слова ненависти, непонятые никому из американцев, но полные — уж в этом они сразу разобрались — горечи и смертельной ярости. Экипажи «веселых гигантов» и их коллеги из ВМФ делали все возможное, и несмотря на то, что Закариас был мормоном и за всю свою жизнь не касался спиртного, он в знак благодарности и преклонения перед их бесстрашием ставил экипажам этих «птичек» столько коктейлей, что можно свалить взвод морских пехотинцев, потому что именно так выражалось восхищение в сообществе военных.
Но, подобно всем членам этого сообщества, он никогда не думал о том, что его самого могут захватить в плен. Смерть — вот о вероятности ее он думал все время. Закариас был «королем ласок». Он помог изобрести эту часть летной профессии. Пользуясь своим интеллектом и выдающимся летным мастерством, Закариас создал методику и подкрепил ее на практике. Он посылал свой F-105 под огонь самой плотной противовоздушной обороны, когда-либо созданной в мире, намеренно искал наиболее опасные виды оружия, выделяя их для своего персонального внимания. Он полагался на собственный опыт и, летное искусство, когда начиналась дуэль с ними, противопоставляя их умению свою тактику, свое мастерство, дразня их, бросая им вызов, не давая им покоя в самом пьянящем соперничестве, которое приходилось испытывать человеку в этой шахматной игре, разворачивающейся в трехмерном пространстве со скоростью, то меньшей, то большей скорости звука: он за штурвалом своего двухместного истребителя-бомбардировщика, а его противники — у пультов управления радиолокаторов и пусковых установок ракет «земля — воздух», созданных русскими. Подобная схватке между мангустой и коброй, это была личная вендетта, игра в которой шла каждый день не на жизнь, а на смерть, и со своей гордостью и редким мастерством Закариас считал, что он одержит верх или в крайнем случае встретит смерть в виде черно-желтого облака, знаменующего гибель, которую и должен встретить настоящий летчик: мгновенную, драматическую и бесплотную.
Он никогда не считал себя особенно смелым человеком. У него была вера. Если он встретит смерть в воздухе, то сможет посмотреть Богу в лицо, стоя перед Ним со смирением, свойственным своему незначительному положению при жизни и одновременно с гордостью за прожитую им жизнь, потому что Робин Закариас был праведным человеком, никогда не уклонявшимся с тропы добродетели. Он был хорошим товарищем, добросовестным командиром, заботящимся о нуждах своих подчиненных, достойным семьянином с крепкими, умными и гордыми детьми. Но самое главное — он занимал положение старейшины в своей церкви, в которую платил десятую часть своего жалованья офицера ВВС, как и надлежало члену Церкви Иисуса Христа Святых Наших Дней. Из-за всего этого он никогда не боялся смерти. То, что ждало его после погребения, являлось чем-то, в реальность чего он верил безо всяких колебаний. Только жизнь была капризной, а его теперешняя жизнь — тем более, и даже такая убежденная вера, как у него, имела определенные ограничения, налагаемые телесной оболочкой, внутри которой она обитала. Это обстоятельство он или не понимал до конца, или почему-то не верил в него. Его вера, говорил себе полковник, должна быть достаточной, чтобы поддержать его при любых обстоятельствах. Является достаточной. Должна быть. Нет, является, учили его в детстве учителя. Но те уроки проходили в удобных классных комнатах, за окнами которых открывался вид на горы хребта Уасач, преподавание вели учителя в чистых белых рубашках с галстуками, державшие в руках учебники, говорившие с уверенностью, опирающейся на историю их церкви и ее приверженцев.
Здесь все по-другому. Закариас услышал тихий голос, говорящий это, попытался не обращать на него внимания, изо всех сил старался не верить ему, поскольку если он поверит, то вступит в противоречие со своей верой, а это противоречие было единственным, чего не могло допустить его сознание. Джозеф Смит умер за свою веру, когда его убили в Иллинойсе. Другие поступили так же. История иудаизма и христианства изобилует такими примерами, в ней множество имен мучеников — героев для Робина Закариаса, потому что это слово использовалось в его профессиональном сообществе, — людей, принявших от рук римлян и других варваров мученическую смерть с именем Бога на устах.
Но они не страдали так долго, как ты, напомнил ему тихий голос. Для них все кончалось через несколько часов. Короткие минуты адских мучений, если смерть настигала на костре, а то день-другой после распятия на кресте. Это было совсем иным — ты видел перед собой конец, и если знал, что находится за этим концом, то мог сосредоточиться на этом. Но чтобы видеть, что ждет тебя за концом жизни, сначала нужно узнать, где находится этот конец.
Робин Закариас был один. Впрочем, здесь находились и другие. Он замечал взгляды, но не мог установить контакт с остальными. Закариас попытался выстукивать по стене, пользуясь общепринятым кодом, но никто ему не ответил. Они были или слишком далеко, или расположение камер в здании не допускало перестукивания'. А может быть, у него сдал слух. Он не мог ни с кем поделиться своими мыслями, и для такого рассудительного человека, как Закариас, даже молитвы имели пределы. Он боялся молиться о спасении — не решался даже признаться себе в этой мысли, потому что она станет внутренним признанием того, что его вера как-то поколебалась, а этого он не мог допустить. Однако в глубине души он знал, что, не решаясь молиться о спасении, признавал что-то посредством ощущения, что, если он будет молиться, но спустя некоторое время спасение не наступит, его вера может поколебаться и начнет умирать, а вместе с ней начнет умирать и его душа. Для Робина Закариаса так начиналось отчаяние — не в мыслях, а в нежелании умолять своего Бога о чем-то, что может не осуществиться.
Он не мог знать остального. Плохое питание, полная изоляция, которая переносилась особенно трудно человеком его интеллекта, и грызущий страх перед болью, потому что даже вера не в состоянии устранить боль и все люди знакомы со страхом перед ней. Подобно человеку, несущему тяжкий груз, каким бы сильным этот человек ни был, его сила имела пределы, тогда как тяготение их не имело. Силу тела было легко понять, но из-за гордости и праведности, основой которых была его вера, он упустил из виду, что физическое состояние влияло на психическое с такой же неизбежностью, с какой действует на человека сила земного притяжения, только гораздо коварнее. Закариас истолковывал подавляющую его моральную усталость как слабость, имеющую причиной что-то, чему не следовало поддаваться только потому, что он считал себя виновным в ошибках, свойственных человеку. Разговор с другим старейшиной церкви мог бы все исправить, но это было невозможно, и, лишая себя возможности просто признать слабость человеческой натуры, Закариас все больше и больше оказывался в ловушке, созданной им же самим, с помощью и при попустительстве людей, стремящихся уничтожить его физически и морально.
Закариас рассматривал плен как нечто маловероятное. Вообще-то полностью игнорировать такую возможность было нельзя, особенно после того, как услышишь ужасный, отчаянный вопль аварийных радиопередатчиков, увидишь раскрывающиеся купола парашютов и попытаешься организовать операцию по спасению, надеясь, что спасательный вертолет «веселый зеленый гигант» успеет захватить летчиков со сбитого самолета; устремившись со своей базы в Лаосе, а может быть, «Большой Мута» — так моряки называли свои спасательные вертолеты — примчится с моря. Закариас видел, как это удавалось, но еще чаще был свидетелем неудач. Ему довелось слышать по радио панические, не свойственные мужчинам крики летчиков, которым угрожал неминуемый плен: «Спасите нас отсюда». Один майор призывал на помощь до тех пор, пока по радио не раздался другой голос, выплевывающий слова ненависти, непонятые никому из американцев, но полные — уж в этом они сразу разобрались — горечи и смертельной ярости. Экипажи «веселых гигантов» и их коллеги из ВМФ делали все возможное, и несмотря на то, что Закариас был мормоном и за всю свою жизнь не касался спиртного, он в знак благодарности и преклонения перед их бесстрашием ставил экипажам этих «птичек» столько коктейлей, что можно свалить взвод морских пехотинцев, потому что именно так выражалось восхищение в сообществе военных.
Но, подобно всем членам этого сообщества, он никогда не думал о том, что его самого могут захватить в плен. Смерть — вот о вероятности ее он думал все время. Закариас был «королем ласок». Он помог изобрести эту часть летной профессии. Пользуясь своим интеллектом и выдающимся летным мастерством, Закариас создал методику и подкрепил ее на практике. Он посылал свой F-105 под огонь самой плотной противовоздушной обороны, когда-либо созданной в мире, намеренно искал наиболее опасные виды оружия, выделяя их для своего персонального внимания. Он полагался на собственный опыт и, летное искусство, когда начиналась дуэль с ними, противопоставляя их умению свою тактику, свое мастерство, дразня их, бросая им вызов, не давая им покоя в самом пьянящем соперничестве, которое приходилось испытывать человеку в этой шахматной игре, разворачивающейся в трехмерном пространстве со скоростью, то меньшей, то большей скорости звука: он за штурвалом своего двухместного истребителя-бомбардировщика, а его противники — у пультов управления радиолокаторов и пусковых установок ракет «земля — воздух», созданных русскими. Подобная схватке между мангустой и коброй, это была личная вендетта, игра в которой шла каждый день не на жизнь, а на смерть, и со своей гордостью и редким мастерством Закариас считал, что он одержит верх или в крайнем случае встретит смерть в виде черно-желтого облака, знаменующего гибель, которую и должен встретить настоящий летчик: мгновенную, драматическую и бесплотную.
Он никогда не считал себя особенно смелым человеком. У него была вера. Если он встретит смерть в воздухе, то сможет посмотреть Богу в лицо, стоя перед Ним со смирением, свойственным своему незначительному положению при жизни и одновременно с гордостью за прожитую им жизнь, потому что Робин Закариас был праведным человеком, никогда не уклонявшимся с тропы добродетели. Он был хорошим товарищем, добросовестным командиром, заботящимся о нуждах своих подчиненных, достойным семьянином с крепкими, умными и гордыми детьми. Но самое главное — он занимал положение старейшины в своей церкви, в которую платил десятую часть своего жалованья офицера ВВС, как и надлежало члену Церкви Иисуса Христа Святых Наших Дней. Из-за всего этого он никогда не боялся смерти. То, что ждало его после погребения, являлось чем-то, в реальность чего он верил безо всяких колебаний. Только жизнь была капризной, а его теперешняя жизнь — тем более, и даже такая убежденная вера, как у него, имела определенные ограничения, налагаемые телесной оболочкой, внутри которой она обитала. Это обстоятельство он или не понимал до конца, или почему-то не верил в него. Его вера, говорил себе полковник, должна быть достаточной, чтобы поддержать его при любых обстоятельствах. Является достаточной. Должна быть. Нет, является, учили его в детстве учителя. Но те уроки проходили в удобных классных комнатах, за окнами которых открывался вид на горы хребта Уасач, преподавание вели учителя в чистых белых рубашках с галстуками, державшие в руках учебники, говорившие с уверенностью, опирающейся на историю их церкви и ее приверженцев.
Здесь все по-другому. Закариас услышал тихий голос, говорящий это, попытался не обращать на него внимания, изо всех сил старался не верить ему, поскольку если он поверит, то вступит в противоречие со своей верой, а это противоречие было единственным, чего не могло допустить его сознание. Джозеф Смит умер за свою веру, когда его убили в Иллинойсе. Другие поступили так же. История иудаизма и христианства изобилует такими примерами, в ней множество имен мучеников — героев для Робина Закариаса, потому что это слово использовалось в его профессиональном сообществе, — людей, принявших от рук римлян и других варваров мученическую смерть с именем Бога на устах.
Но они не страдали так долго, как ты, напомнил ему тихий голос. Для них все кончалось через несколько часов. Короткие минуты адских мучений, если смерть настигала на костре, а то день-другой после распятия на кресте. Это было совсем иным — ты видел перед собой конец, и если знал, что находится за этим концом, то мог сосредоточиться на этом. Но чтобы видеть, что ждет тебя за концом жизни, сначала нужно узнать, где находится этот конец.
Робин Закариас был один. Впрочем, здесь находились и другие. Он замечал взгляды, но не мог установить контакт с остальными. Закариас попытался выстукивать по стене, пользуясь общепринятым кодом, но никто ему не ответил. Они были или слишком далеко, или расположение камер в здании не допускало перестукивания'. А может быть, у него сдал слух. Он не мог ни с кем поделиться своими мыслями, и для такого рассудительного человека, как Закариас, даже молитвы имели пределы. Он боялся молиться о спасении — не решался даже признаться себе в этой мысли, потому что она станет внутренним признанием того, что его вера как-то поколебалась, а этого он не мог допустить. Однако в глубине души он знал, что, не решаясь молиться о спасении, признавал что-то посредством ощущения, что, если он будет молиться, но спустя некоторое время спасение не наступит, его вера может поколебаться и начнет умирать, а вместе с ней начнет умирать и его душа. Для Робина Закариаса так начиналось отчаяние — не в мыслях, а в нежелании умолять своего Бога о чем-то, что может не осуществиться.
Он не мог знать остального. Плохое питание, полная изоляция, которая переносилась особенно трудно человеком его интеллекта, и грызущий страх перед болью, потому что даже вера не в состоянии устранить боль и все люди знакомы со страхом перед ней. Подобно человеку, несущему тяжкий груз, каким бы сильным этот человек ни был, его сила имела пределы, тогда как тяготение их не имело. Силу тела было легко понять, но из-за гордости и праведности, основой которых была его вера, он упустил из виду, что физическое состояние влияло на психическое с такой же неизбежностью, с какой действует на человека сила земного притяжения, только гораздо коварнее. Закариас истолковывал подавляющую его моральную усталость как слабость, имеющую причиной что-то, чему не следовало поддаваться только потому, что он считал себя виновным в ошибках, свойственных человеку. Разговор с другим старейшиной церкви мог бы все исправить, но это было невозможно, и, лишая себя возможности просто признать слабость человеческой натуры, Закариас все больше и больше оказывался в ловушке, созданной им же самим, с помощью и при попустительстве людей, стремящихся уничтожить его физически и морально.