Примерно с час ушло на то, чтобы вытащить собак на улицу и прицепить к постромкам. Это оказалось не такое уж простое дело. Левка вылавливал псов в темном подвале и просовывал в дверь. Они скулили и огрызались, но мы смело надевали на них ошейники и прицепляли к постромкам. Наконец у нас получилась солидная упряжка, штук в двенадцать собак, и я велел Левке выпустить остальных псов на свободу.
– Трогай! – сказал я, когда увидел, что все уже уложено и мы стоим с шестами в руках, готовые бежать за повозкой и управлять ею на опасных поворотах.
Левка крикнул на собак:
– Но!..
Однако собаки не обратили на погонщика никакого внимания.
– Эх ты, Федя![14] Что же ты кричишь «но»! Ведь это не лошади. Ты кричи «гей!» и щелкай бичом.
Левка крикнул, как можно бодрее, «гей! гей!» и щелкнул бичом, но и из этого ничего не вышло. Собаки поднялись, потыкались туда-сюда, повизжали и опять успокоились: одни уселись, другие улеглись, кому как понравилось.
Тогда я сам взял бич и с криком «гей!» хлестнул вожака упряжки.
Отощавший пес взметнулся, и его белые зубы чуть не вцепились мне в горло. Я опоясал вожака еще раз и опять крикнул «гей!». Но он, как тигр, бросился на меня, порвал мне сзади штаны, и вся упряжка стала скакать и лаять, а мои товарищи со страху убежали в подъезд.
– Федор Большое Ухо! – приказал я, косясь на кусачую собаку. – Возьми вожака за ошейник и веди вперед. Остальные собаки за ним пойдут.
– Сам веди! – откликнулся Левка. – У меня и так все руки искусаны.
Димка подошел ко мне:
– Знаешь что, Молокоед![15] Давай отпустим их, пока они все не взбесились и не порвали нам штаны. Я вижу, нам подсунули псов, которым и во сне не снилось, как ходить в собачьей упряжке.
– Большое Ухо! Иди сюда, отцепляй упряжку! – скомандовал я.
– Они меня знают, а Димку еще не знают, – откликнулся из подъезда Левка. – Пусть Димка и отцепляет.
– Эх, ты, чечако! – сказал я и (хотя побаивался этих непослушных «друзей человека») смело перерезал постромки и треснул бичом ближайшую собаку. Она завизжала и утащила за собой всю свору.
Я посмотрел ей вслед, плюнул и пошел домой. Но с площадки второго этажа было видно, что Димка и Левка все еще стоят во дворе и не уходят. Тогда я крикнул через окно:
– Идите спать! Сбор у меня в девять ноль-ноль.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
– Трогай! – сказал я, когда увидел, что все уже уложено и мы стоим с шестами в руках, готовые бежать за повозкой и управлять ею на опасных поворотах.
Левка крикнул на собак:
– Но!..
Однако собаки не обратили на погонщика никакого внимания.
– Эх ты, Федя![14] Что же ты кричишь «но»! Ведь это не лошади. Ты кричи «гей!» и щелкай бичом.
Левка крикнул, как можно бодрее, «гей! гей!» и щелкнул бичом, но и из этого ничего не вышло. Собаки поднялись, потыкались туда-сюда, повизжали и опять успокоились: одни уселись, другие улеглись, кому как понравилось.
Тогда я сам взял бич и с криком «гей!» хлестнул вожака упряжки.
Отощавший пес взметнулся, и его белые зубы чуть не вцепились мне в горло. Я опоясал вожака еще раз и опять крикнул «гей!». Но он, как тигр, бросился на меня, порвал мне сзади штаны, и вся упряжка стала скакать и лаять, а мои товарищи со страху убежали в подъезд.
– Федор Большое Ухо! – приказал я, косясь на кусачую собаку. – Возьми вожака за ошейник и веди вперед. Остальные собаки за ним пойдут.
– Сам веди! – откликнулся Левка. – У меня и так все руки искусаны.
Димка подошел ко мне:
– Знаешь что, Молокоед![15] Давай отпустим их, пока они все не взбесились и не порвали нам штаны. Я вижу, нам подсунули псов, которым и во сне не снилось, как ходить в собачьей упряжке.
– Большое Ухо! Иди сюда, отцепляй упряжку! – скомандовал я.
– Они меня знают, а Димку еще не знают, – откликнулся из подъезда Левка. – Пусть Димка и отцепляет.
– Эх, ты, чечако! – сказал я и (хотя побаивался этих непослушных «друзей человека») смело перерезал постромки и треснул бичом ближайшую собаку. Она завизжала и утащила за собой всю свору.
Я посмотрел ей вслед, плюнул и пошел домой. Но с площадки второго этажа было видно, что Димка и Левка все еще стоят во дворе и не уходят. Тогда я крикнул через окно:
– Идите спать! Сбор у меня в девять ноль-ноль.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
НЕПРОШЕНЫЙ СВИДЕТЕЛЬ, ЗОЛОТАЯ КОЛЕСНИЦА СЧАСТЬЯ. НОВЫЕ НАЗНАЧЕНИЯ. ТАИНСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ ЗОЛОТОЙ ДОЛИНЫ. СТРАШНОЕ ОБВИНЕНИЕ
Но вскоре пошел дождь, снег растаял, и от путешествия на санях пришлось отказаться. Тут еще забежал ко мне Никита Сычев.
– А я видел, как вы собак казнили! – сообщил он.
Вот Сыч! Он, выходит, следил за Левкой и все выследил. На рассвете, когда собаки подняли шум, выскочил из квартиры и поглядывал за нами из своего подъезда.
– Штаны тебе порвал Рекс, – сказал Никитка. – Нашли, с кем связываться – с Рексом! Он же ученый. Белотелов его специально учит на воров бросаться и за штаны держать. Белотелов уже знает, как вы его Рекса удавить хотели.
Видали? Мы только запрягали собак, а Сыч уже говорит: удавливали. Что поделаешь! Пришлось все этому противному Сычу рассказать. Только я взял с него слово, что он никому о наших делах не проговорится.
– Что ты! – возмутился Никитка. – Я и сам бы поехал с вами, да за бабушкой ходить некому. Мама у нас тоже день и ночь на работе.
Я решил так: раз этот Сыч все узнал, надо и его вовлечь в наше дело.
– Слушай, Никитка, – сказал я. – Ты парень с головой, а нам нужен только такой человек для одного важного дела. Что, если я назначу тебя моим резидентом в Острогорске?
Сыч согласился, и я поручил ему следить за всем, что будет происходить в нашем доме, и доносить мне.
Мы пошли в недостроенный дом, пролезли на чердак, и я положил на окне две доски крест-накрест.
– Как только увидишь в окне этот сигнал, – сказал я Никитке, – немедленно лезь на чердак. Это значит, что я здесь и жду тебя.
Так мы и договорились.
Когда я от Сыча отделался, то вывесил на нашем балконе мамин синий фартук с красной каймой. Это был сигнал: «Собраться срочно всем!» Сразу явились Димка и Левка.
– Знаете, что? Придется от собачьей упряжки отказаться. Поедем на колеснице, а когда дорога кончится, возьмем груз на плечи и понесем.
– Правильно! – заорал Левка. – Ну их, этих собак, – они кусаются.
Мы решили сделать повозку на двух больших колесах и с ручками, чтобы можно было толкать этот транспорт впереди себя. Левка взялся достать колеса, а Димка тут же принялся сооружать кузов из ящиков, где у нас хранилась зимой картошка. Не прошло и часа, как запыхавшийся Левка притащил колеса от старой телеги: их ему отдал конюх с конного двора «Союзмыло». Кузов уже был готов и даже выкрашен в зеленый и желтый цвета для маскировки в лесу. Недолго думая, Димка прибил к днищу кузова ось, а на нее надел колеса.
Вообще Димка оказался большим мастером по технической части. Когда я увидел новенькую повозку, то как начальник экспедиции вынес Димке благодарность.
– Эту колесницу, – сказал я, – мы назовем Золотой Колесницей Счастья. А тебя, Дубленая Кожа[16], я назначаю с сегодняшнего дня своим заместителем по технической части.
– А меня? – обиделся Левка. – Все его да его… Я и собак наловил, и колеса принес, а ему – почет, мне – ничего.
«Левка прав, – подумал я. – Нельзя быть несправедливым. Федор Большое Ухо отличился, и пора уже его куда-нибудь выдвигать».
– Хорошо, тебя, Большое Ухо, я назначаю интендантом первого ранга.
– А что я должен делать? – спросил Левка.
– Ты будешь ведать всем снаряжением экспедиции.
– О, это по мне! – обрадовался Левка. – Я вам столько этих колес и собак натаскаю, что не обрадуетесь.
– Собак больше не надо, – сказал я, но, поразмыслив немного, добавил: – Впрочем, нам потребуется одна универсальная собака.
– Универсальная? – удивился Левка. – Я не слыхал про такую породу.
– Наверно, помесь, – заявил Димка. – Теперь с этими собаками такое вытворяют, что и не разберешь, где пинчер, а где обыкновенная дворняжка.
Но я разъяснил нашему новому интенданту, что значит «универсальная»:
– Это такая собака, которая могла бы стеречь лагерь, выслеживать дичь, бросаться за нами в воду, когда мы будем тонуть, давать сигнал об опасности, делать большие прыжки, бесшумно хватать противника за горло…
– …и играть на трубе, – съехидничал Димка.
Он думал, что я зарапортовался. Но я не зарапортовался: такие собаки попадались Джеку Лондону на пути между Калифорнией и Аляской.
– Есть, есть такая собака! – вскричал Левка. – Сам видел, она Витьке Бочарову щепки носила. Он кинет щепку – она принесет. Ее только подучить, она и за горло схватит.
– Знаешь что, Федор Большое Ухо, – предупредил я Левку. – Ты не болтай, а действуй. Не забывай, что ты теперь интендант первого ранга.
Левка пошел действовать, а мы с Димкой заглянули к дяде Паше.
– Вот, дядя Паша, тот самый Димка, который не знает, где Золотая Долина. Скажите ему, что он проиграл пари. А ты, Дубленая Кожа, гони сюда пять перышек.
Вся эта демагогия[17] нужна была мне для того, чтобы узнать от дяди Паши побольше о Золотой Долине. А дядю Пашу хлебом не корми, только дай поговорить о геологии. Он рассказал нам о Золотой Долине такое, что я ушел окрыленным.
Оказывается, Золотая Долина недаром так называется. Еще до революции вокруг нее поднялся страшный шум. Какому-то старателю посчастливилось найти там самородок золота в несколько фунтов весом. Туда и нагрянули люди с Урала, из Сибири, из Забайкалья и других мест.
Пока они бродили по реке Зверюге и ставили заявочные столбики, бельгиец Шарль ван Акер дал взятку русскому министру и купил оптом всю Золотую Долину.
Но бельгиец был жулик. Аппетит у него большой, а денег мало. Он и начал приглашать к себе в пайщики русских купцов. А те клюнули на удочку. «Вот, думают, теперь-то мы разживемся золотишком». А золота все нет да нет, все нет и нет. Одних геологов отправят – их разбойники перережут, других отправят – под обвалом погибнут, третьих зачем-то черт в реку понес – и они утонули. И пошла про Золотую Долину худая слава: там, мол, нечисто, ее кто-то заколдовал – и всякая другая ерунда. Бельгиец видит, что дело плохо, денежки русских купцов в карман и – за границу. Компания эта лопнула, а какой-то немец, управляющий ван Акера, купил всю. Золотую Долину почти даром, а только купил – началась революция, и он тоже исчез.
После революции, по словам дяди Паши, посылали в это проклятое место еще одну небольшую партию геологов. И вот что удивительно: уже не было ни чертей, ни злых духов, ни разбойников, а и эта партия погибла. Спустя много недель трупы геологов выловили в Зверюге за десятки верст от Золотой Долины, а тело начальника партии так и не нашли.
– Ну, а все-таки, по-вашему, – спросил я дядю Пашу, – есть там золото или нет?
– Есть, наверно, но не столько, чтобы поднимать шум. Все это чья-то спекуляция.
Но я подумал про себя: «Нет, дядя Паша, не спекуляция! Уж я-то понимаю: всего Джека Лондона прочитал, Брет-Гарта и Мамина-Сибиряка».
Димка тоже, когда мы вышли от дяди Паши, стал потирать руки, а в его серых, уже не ангельских глазах сверкали молнии:
– Поехали, Молокоед! Нечего время терять. Дело правильное.
– Ты так думаешь? – спокойно ответил я, потому что начальнику экспедиции не к лицу горячиться. – Ну что ж, завтра и поедем. Как все на работу уйдут, так и двинемся.
Но золотоискателей обычно преследует Злой Рок, и нас он тоже, наверно, щадить не хотел.
Я уже сказал, что, пока мы разговаривали с дядей Пашей, Левка пошел действовать. Но только выскочил он из подъезда, его остановил милиционер:
– Лев Гомзин?
– Л-л-лев, – растерялся наш интендант. – А что?
Около сразу стали собираться ребята, а потом и взрослые. Милиционер просил их разойтись, но толпа лишь увеличивалась: все хотели знать, что натворил толстый мальчик с большими ушами.
– Такой и зарезать может, – сказала старушка не из нашего дома. – Ишь, уши какие!
– Да что вы! – вмешались ребята. – Это же Федор Большое Ухо. Он живет у нас на четвертом этаже.
– Ну и что ж, что на четвертом, – не отступалась старушка. – Такие на верхних этажах живут. Знаю я…
Сначала все было смешно, но потом пришел Белотелов, и милиционер спросил:
– Этот?
Белотелов кивнул. Милиционер взял Левку за руку и повел обратно домой, а Белотелова попросил подняться с ним к Гомзиным. По всему дому сразу пошли слухи: одни говорили, будто Левка кого-то зарезал, другие – что он вор. В общем, попал наш Левка в опасные преступники.
В комнате у Гомзиных милиционер начал составлять протокол. По этому протоколу выходило так, что Левка забрался в квартиру к Белотелову и украл у него собаку по кличке Рекс, а также портфель, в котором было пятьсот рублей.
Левка сознался, что собаку он, действительно, уводил, но вовсе не крал, так как Рекс пошел за ним сам, стоило поманить его кусочком хлеба. Что касается портфеля с деньгами, то Левка никакого портфеля не видел.
– А зачем тебе потребовалась собака?
Федор Большое Ухо вспомнил про клятву, которую давал, и замялся:
– Просто так… Хотел поиграть с собачкой.
Милиционер вызвал нас с Димкой и тоже стал допрашивать – ведь Никитка накляузничал Белотелову, что мы втроем удавливали Рекса.
Мы, конечно, не могли и заикнуться о походе и сказали, что собак набирали для того, чтобы прокатиться на санках. Милиционер не поверил и смотрел на нас так, будто мы и в самом деле преступники. В конце концов он пригласил понятых и устроил на квартирах у нас, у Гомзиных и Кожедубовых обыск.
Никакого портфеля, конечно, он не нашел. Но после этого нельзя стало выйти на улицу. Все останавливались и смотрели на нас, как на воров.
Мою маму вызвали в тот же день к управдому, и он прочитал ей нотацию за плохое воспитание подрастающего поколения.
Представляете, каково было моей маме слушать такие слова! А еще хуже было мне. Потому что мама очень плакала и хотя и говорила, что верит своему сыну, но вряд ли верила.
Теперь я уже твердо решил без всяких проволочек ехать в Золотую Долину добывать золото. Скоро все узнают, каких патриотов обозвали ворами и преступниками!
А Белотелова я теперь ненавидел еще больше.
– А я видел, как вы собак казнили! – сообщил он.
Вот Сыч! Он, выходит, следил за Левкой и все выследил. На рассвете, когда собаки подняли шум, выскочил из квартиры и поглядывал за нами из своего подъезда.
– Штаны тебе порвал Рекс, – сказал Никитка. – Нашли, с кем связываться – с Рексом! Он же ученый. Белотелов его специально учит на воров бросаться и за штаны держать. Белотелов уже знает, как вы его Рекса удавить хотели.
Видали? Мы только запрягали собак, а Сыч уже говорит: удавливали. Что поделаешь! Пришлось все этому противному Сычу рассказать. Только я взял с него слово, что он никому о наших делах не проговорится.
– Что ты! – возмутился Никитка. – Я и сам бы поехал с вами, да за бабушкой ходить некому. Мама у нас тоже день и ночь на работе.
Я решил так: раз этот Сыч все узнал, надо и его вовлечь в наше дело.
– Слушай, Никитка, – сказал я. – Ты парень с головой, а нам нужен только такой человек для одного важного дела. Что, если я назначу тебя моим резидентом в Острогорске?
Сыч согласился, и я поручил ему следить за всем, что будет происходить в нашем доме, и доносить мне.
Мы пошли в недостроенный дом, пролезли на чердак, и я положил на окне две доски крест-накрест.
– Как только увидишь в окне этот сигнал, – сказал я Никитке, – немедленно лезь на чердак. Это значит, что я здесь и жду тебя.
Так мы и договорились.
Когда я от Сыча отделался, то вывесил на нашем балконе мамин синий фартук с красной каймой. Это был сигнал: «Собраться срочно всем!» Сразу явились Димка и Левка.
– Знаете, что? Придется от собачьей упряжки отказаться. Поедем на колеснице, а когда дорога кончится, возьмем груз на плечи и понесем.
– Правильно! – заорал Левка. – Ну их, этих собак, – они кусаются.
Мы решили сделать повозку на двух больших колесах и с ручками, чтобы можно было толкать этот транспорт впереди себя. Левка взялся достать колеса, а Димка тут же принялся сооружать кузов из ящиков, где у нас хранилась зимой картошка. Не прошло и часа, как запыхавшийся Левка притащил колеса от старой телеги: их ему отдал конюх с конного двора «Союзмыло». Кузов уже был готов и даже выкрашен в зеленый и желтый цвета для маскировки в лесу. Недолго думая, Димка прибил к днищу кузова ось, а на нее надел колеса.
Вообще Димка оказался большим мастером по технической части. Когда я увидел новенькую повозку, то как начальник экспедиции вынес Димке благодарность.
– Эту колесницу, – сказал я, – мы назовем Золотой Колесницей Счастья. А тебя, Дубленая Кожа[16], я назначаю с сегодняшнего дня своим заместителем по технической части.
– А меня? – обиделся Левка. – Все его да его… Я и собак наловил, и колеса принес, а ему – почет, мне – ничего.
«Левка прав, – подумал я. – Нельзя быть несправедливым. Федор Большое Ухо отличился, и пора уже его куда-нибудь выдвигать».
– Хорошо, тебя, Большое Ухо, я назначаю интендантом первого ранга.
– А что я должен делать? – спросил Левка.
– Ты будешь ведать всем снаряжением экспедиции.
– О, это по мне! – обрадовался Левка. – Я вам столько этих колес и собак натаскаю, что не обрадуетесь.
– Собак больше не надо, – сказал я, но, поразмыслив немного, добавил: – Впрочем, нам потребуется одна универсальная собака.
– Универсальная? – удивился Левка. – Я не слыхал про такую породу.
– Наверно, помесь, – заявил Димка. – Теперь с этими собаками такое вытворяют, что и не разберешь, где пинчер, а где обыкновенная дворняжка.
Но я разъяснил нашему новому интенданту, что значит «универсальная»:
– Это такая собака, которая могла бы стеречь лагерь, выслеживать дичь, бросаться за нами в воду, когда мы будем тонуть, давать сигнал об опасности, делать большие прыжки, бесшумно хватать противника за горло…
– …и играть на трубе, – съехидничал Димка.
Он думал, что я зарапортовался. Но я не зарапортовался: такие собаки попадались Джеку Лондону на пути между Калифорнией и Аляской.
– Есть, есть такая собака! – вскричал Левка. – Сам видел, она Витьке Бочарову щепки носила. Он кинет щепку – она принесет. Ее только подучить, она и за горло схватит.
– Знаешь что, Федор Большое Ухо, – предупредил я Левку. – Ты не болтай, а действуй. Не забывай, что ты теперь интендант первого ранга.
Левка пошел действовать, а мы с Димкой заглянули к дяде Паше.
– Вот, дядя Паша, тот самый Димка, который не знает, где Золотая Долина. Скажите ему, что он проиграл пари. А ты, Дубленая Кожа, гони сюда пять перышек.
Вся эта демагогия[17] нужна была мне для того, чтобы узнать от дяди Паши побольше о Золотой Долине. А дядю Пашу хлебом не корми, только дай поговорить о геологии. Он рассказал нам о Золотой Долине такое, что я ушел окрыленным.
Оказывается, Золотая Долина недаром так называется. Еще до революции вокруг нее поднялся страшный шум. Какому-то старателю посчастливилось найти там самородок золота в несколько фунтов весом. Туда и нагрянули люди с Урала, из Сибири, из Забайкалья и других мест.
Пока они бродили по реке Зверюге и ставили заявочные столбики, бельгиец Шарль ван Акер дал взятку русскому министру и купил оптом всю Золотую Долину.
Но бельгиец был жулик. Аппетит у него большой, а денег мало. Он и начал приглашать к себе в пайщики русских купцов. А те клюнули на удочку. «Вот, думают, теперь-то мы разживемся золотишком». А золота все нет да нет, все нет и нет. Одних геологов отправят – их разбойники перережут, других отправят – под обвалом погибнут, третьих зачем-то черт в реку понес – и они утонули. И пошла про Золотую Долину худая слава: там, мол, нечисто, ее кто-то заколдовал – и всякая другая ерунда. Бельгиец видит, что дело плохо, денежки русских купцов в карман и – за границу. Компания эта лопнула, а какой-то немец, управляющий ван Акера, купил всю. Золотую Долину почти даром, а только купил – началась революция, и он тоже исчез.
После революции, по словам дяди Паши, посылали в это проклятое место еще одну небольшую партию геологов. И вот что удивительно: уже не было ни чертей, ни злых духов, ни разбойников, а и эта партия погибла. Спустя много недель трупы геологов выловили в Зверюге за десятки верст от Золотой Долины, а тело начальника партии так и не нашли.
– Ну, а все-таки, по-вашему, – спросил я дядю Пашу, – есть там золото или нет?
– Есть, наверно, но не столько, чтобы поднимать шум. Все это чья-то спекуляция.
Но я подумал про себя: «Нет, дядя Паша, не спекуляция! Уж я-то понимаю: всего Джека Лондона прочитал, Брет-Гарта и Мамина-Сибиряка».
Димка тоже, когда мы вышли от дяди Паши, стал потирать руки, а в его серых, уже не ангельских глазах сверкали молнии:
– Поехали, Молокоед! Нечего время терять. Дело правильное.
– Ты так думаешь? – спокойно ответил я, потому что начальнику экспедиции не к лицу горячиться. – Ну что ж, завтра и поедем. Как все на работу уйдут, так и двинемся.
Но золотоискателей обычно преследует Злой Рок, и нас он тоже, наверно, щадить не хотел.
Я уже сказал, что, пока мы разговаривали с дядей Пашей, Левка пошел действовать. Но только выскочил он из подъезда, его остановил милиционер:
– Лев Гомзин?
– Л-л-лев, – растерялся наш интендант. – А что?
Около сразу стали собираться ребята, а потом и взрослые. Милиционер просил их разойтись, но толпа лишь увеличивалась: все хотели знать, что натворил толстый мальчик с большими ушами.
– Такой и зарезать может, – сказала старушка не из нашего дома. – Ишь, уши какие!
– Да что вы! – вмешались ребята. – Это же Федор Большое Ухо. Он живет у нас на четвертом этаже.
– Ну и что ж, что на четвертом, – не отступалась старушка. – Такие на верхних этажах живут. Знаю я…
Сначала все было смешно, но потом пришел Белотелов, и милиционер спросил:
– Этот?
Белотелов кивнул. Милиционер взял Левку за руку и повел обратно домой, а Белотелова попросил подняться с ним к Гомзиным. По всему дому сразу пошли слухи: одни говорили, будто Левка кого-то зарезал, другие – что он вор. В общем, попал наш Левка в опасные преступники.
В комнате у Гомзиных милиционер начал составлять протокол. По этому протоколу выходило так, что Левка забрался в квартиру к Белотелову и украл у него собаку по кличке Рекс, а также портфель, в котором было пятьсот рублей.
Левка сознался, что собаку он, действительно, уводил, но вовсе не крал, так как Рекс пошел за ним сам, стоило поманить его кусочком хлеба. Что касается портфеля с деньгами, то Левка никакого портфеля не видел.
– А зачем тебе потребовалась собака?
Федор Большое Ухо вспомнил про клятву, которую давал, и замялся:
– Просто так… Хотел поиграть с собачкой.
Милиционер вызвал нас с Димкой и тоже стал допрашивать – ведь Никитка накляузничал Белотелову, что мы втроем удавливали Рекса.
Мы, конечно, не могли и заикнуться о походе и сказали, что собак набирали для того, чтобы прокатиться на санках. Милиционер не поверил и смотрел на нас так, будто мы и в самом деле преступники. В конце концов он пригласил понятых и устроил на квартирах у нас, у Гомзиных и Кожедубовых обыск.
Никакого портфеля, конечно, он не нашел. Но после этого нельзя стало выйти на улицу. Все останавливались и смотрели на нас, как на воров.
Мою маму вызвали в тот же день к управдому, и он прочитал ей нотацию за плохое воспитание подрастающего поколения.
Представляете, каково было моей маме слушать такие слова! А еще хуже было мне. Потому что мама очень плакала и хотя и говорила, что верит своему сыну, но вряд ли верила.
Теперь я уже твердо решил без всяких проволочек ехать в Золотую Долину добывать золото. Скоро все узнают, каких патриотов обозвали ворами и преступниками!
А Белотелова я теперь ненавидел еще больше.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
«ТЫ ОБО МНЕ ЕЩЕ УСЛЫШИШЬ…» ПРОВОДЫ У ЗАСТАВЫ. «МАРШ АРГОНАВТОВ». МУДРОСТЬ СНЕЖНОЙ ТРОПЫ. ВПЕРЕД, НА СЕВЕР!
И вот наступило, наконец, знаменитое утро нашего похода. Писатели, вроде Фенимора Купера и Майна Рида, на моем месте обязательно начали бы расписывать, какое было солнышко, да какие облака, да откуда дул ветер, и как серебрилась морозная пыль, но все это – зря! Мы с Димкой всегда пропускаем такие описания, потому что, кроме беллетристики, в них ничего нет.
Но если б даже я и захотел пуститься в описания, все равно ничего не вышло бы: солнышко в это утро не показывалось, ветер не дул, никакая пыль не серебрилась, было очень пасмурно, а вместо снега на мостовой лежала мокрая грязь.
Все у нас уже было готово к экспедиции, и мне оставалось только забрать из шифоньера свое белье и одежду, увязать их в наволочку. Потом я снял со стены портрет Джека Лондона и вынул его из рамки. На белой полоске под портретом моей рукой было написано:
Чтобы мама обо мне не беспокоилась и не подумала чего-нибудь плохого, я оставил ей на столе записку:
– Едут! Поехали!
– Кто разболтал? – сердито обратился я к своим бледнолицым братьям и остановил Золотую Колесницу Счастья.
Дубленая Кожа и Большое Ухо клялись, что никому о нашей экспедиции не говорили. Левка, вращая глазами, собрался в знак своей невиновности тут же съесть горсть земли, но я только махнул рукой.
– Не надо, Левка, еще живот заболит, – и мрачная улыбка появилась на моем обветренном лице.
Все ребята оказались из нашего шестого класса и из пятого «В», где учился Левка. Они окружили нас, стали жать руки и желать счастливого пути. Некоторые столпились у Золотой Колесницы и начали залезать под полог, чтобы осмотреть и ощупать каждую вещь из нашего снаряжения.
– Сыч, ты разболтал? – спросил я Никитку Сычева.
– Они и сами догадывались, что вы что-то затеваете… Я только сказал… когда вы поедете.
– Ты только сказал!..
С презрением я отвернулся от Никитки. Но тут подошли Тимка Горшков и Мишка Фриденсон. Оказывается, все ребята из шестого «А» и пятого «В» сговорились встать на Тропу и идти следом за нами, как только мы найдем золото.
– Ты понимаешь, Васька, – бубнил Горшок, держа меня за рукав, – понимаешь, мы все хотим помогать Красной Армии и покупать для нее танки и самолеты. А матери мешают! Но мы все-таки уйдем, как только вы наткнетесь на золото. Попомни меня, Васька, – уйдем, и все!
А Мишка Фриденсон подал мне ящик с кожаной ручкой:
– На, держи! Тут знаешь что? Голубь.
– Еще чего? Зачем он нам?
– Ты сначала послушай, Молокоед! – затараторил Мишка. – Это же – почтовый голубь. Я его четыре месяца тренировал специально для Красной Армии. Сначала до Шайтанки возил, потом до Кадыка, а потом до Огорчеевки – и отовсюду он домой прилетал. Замечательный голубь! Хотел я его генералу Рокоссовскому послать на Волоколамское направление, ну да ладно, – бери. Как золото найдешь, пиши записку, посылай с голубем. В тот же день мы ее получим и притопаем всем классом, куда укажешь.
Оказывается, Мишка здорово башковитый! И как не додумался до этого Джек Лондон со своими золотоискателями? Возили бы с собой ящики с голубями и посылали с ними заявки на золотоносные участки в Доусон. И не надо бы тогда гнать что есть духу через Великую Снежную Пустыню и бросать около каждой хижины подохших собак.
– Спасибо, Мишка! – сказал я, и на моих суровых, никогда не плакавших глазах блеснули скупые мужские слезы. – Ты – настоящий друг!.. Поверь, не пройдет и одной луны, как голубь принесет тебе хорошие вести.
Хотел я отметить наш отъезд митингом и выступлением перед ребятами с пламенной речью, но вовремя вспомнил, что ни у Джека Лондона, ни у Брет-Гарта о митингах ничего не говорится.
Я только снял шапку, помахал ею и закричал:
– До свидания, ребята! Нам пора идти по Тропе, а вы пока гуляйте. Немного еще потерпите. Все будет хорошо, если будете держать язык за зубами. Пусть это будет наша тайна.
Все принялись кричать, махать шапками, и я подумал, что так, наверно, не провожали в путь ни одного золотоискателя в Доусоне.
– Вперед, аргонавты! – скомандовал я, и Дубленая Кожа, плюнув на ладони, взялся за ручки Золотой Колесницы Счастья. Его грубо высеченное лицо с нависшим лбом, массивным подбородком и немигающими светло-голубыми глазами говорило о том, что этот человек знает только один закон – Закон Силы[19]. Все невольно любовались тем, как легко и свободно Дубленая Кожа толкал тележку.
– Вперед, аргонавты, – опять крикнул я.
– Вперед, миронавты![20] – закричал Левка, явно подражая во всем любимому командиру.
– Вперед, к золотым берегам! – складно добавил Димка, и я сразу понял, что он добавил эти слова неспроста: у нас получалась песня. Мне стало очень весело, и я запел:
Перед нами бежала лохматая собака по прозвищу Мурка. Она очень напоминала тех отчаянных дворняг, которые с обрывком веревки на шее, вырвавшись от собачников, носятся по улицам. Но Левка утверждал, что Мурка – одна из самых универсальных острогорских собак.
Скоро шоссе кончилось, и грязная, развороченная грузовиками дорога пошла по широкой лесной просеке. Мы вытащили Золотую Колесницу Счастья из глубокой колеи и поехали стороной под самыми соснами. Там еще лежал снег, и наша Мурка, обрадовавшись раздолью, носилась, как стрела, по лесу, валялась в снегу и, высунув красный язык, снова летела к нам, ища глазами нашего одобрения.
– Вот увидишь, Молокоед, – важно говорил Димка, – из этого пса выйдет толк. Поверь мне, я-то уж знаю собак…
– Да откуда ты их знаешь? – возмутился Левка. Он еще не понял, что мы уже золотоискатели, а Димка говорит на том языке, на каком разговаривают все парни от Калифорнии до Аляски.
– Знаю собак… – продолжал ворчать Левка, – Ты Горшкову Пальму и то боишься. Она тебе навстречу хвостом виляет, приветствует, а ты бежишь от нее сломя голову… Пальма удивится, уши навострит и думает, что ты вор, вот и начинает лаять. Пальма знает, хороший человек от собаки не побежит.
– Так что, я, по-твоему, плохой, да? – Димка шагнул к Левке, пригнув длинную шею. Только не шипит, а то совсем, как гусак…
– Я не говорю: «по-моему, плохой»… Это Пальма так думает…
– А ты как думаешь?
– А я думаю, ты просто трус!
– Я – трус?
– Ты – трус!
– И ты так думаешь?
– Думаю.
– А хочешь дам?
– Не дашь!
– А вот и дам!
– А вот и не дашь… Как натравлю сейчас на тебя Мурку, узнаешь у меня универсальную собаку. Мурка, возьми его! Куси! Куси!
Собака в самом деле принялась рычать на Димку, а он испугался и сразу начал от нее пятиться.
– Что, слабо стало? – хохотал Левка.
– Ничего не слабо! Просто марать руки о тебя неохота.
– То-то… Чистоплюй…
Я уж подумал, что Димка сейчас спросит: «Кто? Я – чистоплюй?», и опять, начнется у них сказка про белого бычка, но тут дорога повернула, справа от нас открылась на пригорке хорошая полянка, и я скомандовал:
– Разговорчики! Сворачивай направо! Привал!
– Давайте вот к тому пню! – обрадовался Левка. – На нем и посидеть можно и поесть.
Мы с Димкой смерили Левку презрительным взглядом, но вступать с ним в разговор сочли недостойным мужчин. Что разговаривать с глупым чечако! Ему и не снилось никогда, что золотоискатели не сидят на пнях. Они должны нарубить еловых веток, бросить их в снег, а потом располагаться, как кому заблагорассудится. На еловых ветках, а не на пнях!
Вот почему мы, поставили Золотую Колесницу Счастья под большую елку и нарубили веток. Левка сразу схватил охапку и потащил ее в сторону, где было посуше. Но мы спокойно, не говоря ни слова, перенесли ветки обратно и положили их на сохранившийся островочек снега.
Я развел костер и поставил на огонь сковороду. Когда она достаточно раскалилась, я бросил на нее сало и нарезал тонкими ломтиками оленину[21]. Потом взял кусочек мяса и кинул его Мурке: все настоящие золотоискатели, прежде чем съесть самим, думали о том, как накормить собак.
– Может, мы и кофе вскипятим? – спросил Левка. – Я сбегаю за водой.
Ну, что с ним делать, с этим Федей! Когда он поймет обычаи Снежной Тропы? Я кивнул Димке, и он сразу все понял: набрал полный котелок снегу и поставил на костер. Димка все-таки кое-чему научился у Джека Лондона: он знал, что золотоискатели еще с конца прошлого века набирают в котелок снег, а не презренную воду, которой пробавляются изнеженные чечако вроде Левки Гомзина.
Но если б даже я и захотел пуститься в описания, все равно ничего не вышло бы: солнышко в это утро не показывалось, ветер не дул, никакая пыль не серебрилась, было очень пасмурно, а вместо снега на мостовой лежала мокрая грязь.
Все у нас уже было готово к экспедиции, и мне оставалось только забрать из шифоньера свое белье и одежду, увязать их в наволочку. Потом я снял со стены портрет Джека Лондона и вынул его из рамки. На белой полоске под портретом моей рукой было написано:
«Джек Лондон – друг всех смелых и отважных».Я вложил дорогой для меня портрет в книгу Эверест-Казбекова «Ориентирование на незнакомой местности», спрятал туда же 15 рублей, которые взял из стола у мамы, и мог теперь ехать хоть на край света.
Чтобы мама обо мне не беспокоилась и не подумала чего-нибудь плохого, я оставил ей на столе записку:
«Дорогая мама! Не хочу причинять тебе больше огорчений, поэтому уезжаю. Куда – не спрашивай. Позже напишу свой адрес, а пока – это тайна, которую не могу выдать даже тебе.Мы погрузили все снаряжение на Колесницу, увязали тросом[18] и поехали. Чтобы нас не увидели знакомые, сразу свернули на тихую Почтовую улицу. Никто из знакомых не встретился, и мы благополучно выбрались к городской заставе. Вдруг из проезда, который вел к нашей бывшей школе, выкатилась большая толпа ребятишек. Они все подпрыгивали, как индейцы, размахивали руками, а увидев нас, побежали навстречу и закричали:
Не думай обо мне ничего плохого. Все, что я сейчас делаю, очень хорошо и даже благородно. Ты обо мне еще услышишь!
Я у тебя взял в столе деньги, но скоро верну столько же и даже больше.
Любящий тебя сын Вася».
– Едут! Поехали!
– Кто разболтал? – сердито обратился я к своим бледнолицым братьям и остановил Золотую Колесницу Счастья.
Дубленая Кожа и Большое Ухо клялись, что никому о нашей экспедиции не говорили. Левка, вращая глазами, собрался в знак своей невиновности тут же съесть горсть земли, но я только махнул рукой.
– Не надо, Левка, еще живот заболит, – и мрачная улыбка появилась на моем обветренном лице.
Все ребята оказались из нашего шестого класса и из пятого «В», где учился Левка. Они окружили нас, стали жать руки и желать счастливого пути. Некоторые столпились у Золотой Колесницы и начали залезать под полог, чтобы осмотреть и ощупать каждую вещь из нашего снаряжения.
– Сыч, ты разболтал? – спросил я Никитку Сычева.
– Они и сами догадывались, что вы что-то затеваете… Я только сказал… когда вы поедете.
– Ты только сказал!..
С презрением я отвернулся от Никитки. Но тут подошли Тимка Горшков и Мишка Фриденсон. Оказывается, все ребята из шестого «А» и пятого «В» сговорились встать на Тропу и идти следом за нами, как только мы найдем золото.
– Ты понимаешь, Васька, – бубнил Горшок, держа меня за рукав, – понимаешь, мы все хотим помогать Красной Армии и покупать для нее танки и самолеты. А матери мешают! Но мы все-таки уйдем, как только вы наткнетесь на золото. Попомни меня, Васька, – уйдем, и все!
А Мишка Фриденсон подал мне ящик с кожаной ручкой:
– На, держи! Тут знаешь что? Голубь.
– Еще чего? Зачем он нам?
– Ты сначала послушай, Молокоед! – затараторил Мишка. – Это же – почтовый голубь. Я его четыре месяца тренировал специально для Красной Армии. Сначала до Шайтанки возил, потом до Кадыка, а потом до Огорчеевки – и отовсюду он домой прилетал. Замечательный голубь! Хотел я его генералу Рокоссовскому послать на Волоколамское направление, ну да ладно, – бери. Как золото найдешь, пиши записку, посылай с голубем. В тот же день мы ее получим и притопаем всем классом, куда укажешь.
Оказывается, Мишка здорово башковитый! И как не додумался до этого Джек Лондон со своими золотоискателями? Возили бы с собой ящики с голубями и посылали с ними заявки на золотоносные участки в Доусон. И не надо бы тогда гнать что есть духу через Великую Снежную Пустыню и бросать около каждой хижины подохших собак.
– Спасибо, Мишка! – сказал я, и на моих суровых, никогда не плакавших глазах блеснули скупые мужские слезы. – Ты – настоящий друг!.. Поверь, не пройдет и одной луны, как голубь принесет тебе хорошие вести.
Хотел я отметить наш отъезд митингом и выступлением перед ребятами с пламенной речью, но вовремя вспомнил, что ни у Джека Лондона, ни у Брет-Гарта о митингах ничего не говорится.
Я только снял шапку, помахал ею и закричал:
– До свидания, ребята! Нам пора идти по Тропе, а вы пока гуляйте. Немного еще потерпите. Все будет хорошо, если будете держать язык за зубами. Пусть это будет наша тайна.
Все принялись кричать, махать шапками, и я подумал, что так, наверно, не провожали в путь ни одного золотоискателя в Доусоне.
– Вперед, аргонавты! – скомандовал я, и Дубленая Кожа, плюнув на ладони, взялся за ручки Золотой Колесницы Счастья. Его грубо высеченное лицо с нависшим лбом, массивным подбородком и немигающими светло-голубыми глазами говорило о том, что этот человек знает только один закон – Закон Силы[19]. Все невольно любовались тем, как легко и свободно Дубленая Кожа толкал тележку.
– Вперед, аргонавты, – опять крикнул я.
– Вперед, миронавты![20] – закричал Левка, явно подражая во всем любимому командиру.
– Вперед, к золотым берегам! – складно добавил Димка, и я сразу понял, что он добавил эти слова неспроста: у нас получалась песня. Мне стало очень весело, и я запел:
Димка подхватил и сразу сочинил конец куплета:
Вперед, аргонавты, вперед, миронавты.
Вперед, к золотым берегам!
Не успели мы пропеть эти слова, как у меня уже был готов бодрый припев:
Ни черт нам не страшен, ни шторм не опасен,
Идем мы навстречу врагам!
Оттого, что ради рифмы я вместо «в земле» сказал «в земли», нам стало весело, и мы, все трое, громко заорали:
Вперед же живее, быстрее.
Леса уж мелькают вдали.
И скоро дойдем мы, и скоро придем мы,
И будем копаться в… земли.
– Во мгле, – пропел Левка, —
Вперед же живее, быстрее,
Леса уж мелькают…
Тут Димка подмигнул и закончил припев по-своему:
И скоро дойдем мы, и скоро придем мы…
Мы мотнули Димке головами в знак согласия с его поправкой, еще раз гаркнули припев:
И танки найдем мы в земле!
Под песенку было очень легко и весело идти, и мы, не переставая, орали, чтобы шагать в такт, громко топали ногами и разбрызгивали вокруг себя жидкую грязь.
Вперед же живее, быстрее,
Леса, уж мелькают во мгле…
И скоро дойдем мы, и скоро придем мы,
И танки найдем мы в земле…
Перед нами бежала лохматая собака по прозвищу Мурка. Она очень напоминала тех отчаянных дворняг, которые с обрывком веревки на шее, вырвавшись от собачников, носятся по улицам. Но Левка утверждал, что Мурка – одна из самых универсальных острогорских собак.
Скоро шоссе кончилось, и грязная, развороченная грузовиками дорога пошла по широкой лесной просеке. Мы вытащили Золотую Колесницу Счастья из глубокой колеи и поехали стороной под самыми соснами. Там еще лежал снег, и наша Мурка, обрадовавшись раздолью, носилась, как стрела, по лесу, валялась в снегу и, высунув красный язык, снова летела к нам, ища глазами нашего одобрения.
– Вот увидишь, Молокоед, – важно говорил Димка, – из этого пса выйдет толк. Поверь мне, я-то уж знаю собак…
– Да откуда ты их знаешь? – возмутился Левка. Он еще не понял, что мы уже золотоискатели, а Димка говорит на том языке, на каком разговаривают все парни от Калифорнии до Аляски.
– Знаю собак… – продолжал ворчать Левка, – Ты Горшкову Пальму и то боишься. Она тебе навстречу хвостом виляет, приветствует, а ты бежишь от нее сломя голову… Пальма удивится, уши навострит и думает, что ты вор, вот и начинает лаять. Пальма знает, хороший человек от собаки не побежит.
– Так что, я, по-твоему, плохой, да? – Димка шагнул к Левке, пригнув длинную шею. Только не шипит, а то совсем, как гусак…
– Я не говорю: «по-моему, плохой»… Это Пальма так думает…
– А ты как думаешь?
– А я думаю, ты просто трус!
– Я – трус?
– Ты – трус!
– И ты так думаешь?
– Думаю.
– А хочешь дам?
– Не дашь!
– А вот и дам!
– А вот и не дашь… Как натравлю сейчас на тебя Мурку, узнаешь у меня универсальную собаку. Мурка, возьми его! Куси! Куси!
Собака в самом деле принялась рычать на Димку, а он испугался и сразу начал от нее пятиться.
– Что, слабо стало? – хохотал Левка.
– Ничего не слабо! Просто марать руки о тебя неохота.
– То-то… Чистоплюй…
Я уж подумал, что Димка сейчас спросит: «Кто? Я – чистоплюй?», и опять, начнется у них сказка про белого бычка, но тут дорога повернула, справа от нас открылась на пригорке хорошая полянка, и я скомандовал:
– Разговорчики! Сворачивай направо! Привал!
– Давайте вот к тому пню! – обрадовался Левка. – На нем и посидеть можно и поесть.
Мы с Димкой смерили Левку презрительным взглядом, но вступать с ним в разговор сочли недостойным мужчин. Что разговаривать с глупым чечако! Ему и не снилось никогда, что золотоискатели не сидят на пнях. Они должны нарубить еловых веток, бросить их в снег, а потом располагаться, как кому заблагорассудится. На еловых ветках, а не на пнях!
Вот почему мы, поставили Золотую Колесницу Счастья под большую елку и нарубили веток. Левка сразу схватил охапку и потащил ее в сторону, где было посуше. Но мы спокойно, не говоря ни слова, перенесли ветки обратно и положили их на сохранившийся островочек снега.
Я развел костер и поставил на огонь сковороду. Когда она достаточно раскалилась, я бросил на нее сало и нарезал тонкими ломтиками оленину[21]. Потом взял кусочек мяса и кинул его Мурке: все настоящие золотоискатели, прежде чем съесть самим, думали о том, как накормить собак.
– Может, мы и кофе вскипятим? – спросил Левка. – Я сбегаю за водой.
Ну, что с ним делать, с этим Федей! Когда он поймет обычаи Снежной Тропы? Я кивнул Димке, и он сразу все понял: набрал полный котелок снегу и поставил на костер. Димка все-таки кое-чему научился у Джека Лондона: он знал, что золотоискатели еще с конца прошлого века набирают в котелок снег, а не презренную воду, которой пробавляются изнеженные чечако вроде Левки Гомзина.