Я еще не знал о соперничестве, существовавшем между «красными» и «синими» мушкетерами. Выслушав Атоса, коротко поведавшего об этом, я воскликнул:
– Так, значит, этот разряженный павлин не просто задирал человека, который ему не понравился! Черт возьми, в таком случае я ничуть не жалею, что ему досталось!
Несмотря на естественное возмущение, я испытал гордость за то, что меня причислили к прославленным воинам, – я усмотрел в том счастливый знак того, что желание мое будет исполнено.
– Да, вы неплохо держались, – согласился Атос. – Но теперь, Портос, вам придется быть настороже – вы обзавелись влиятельными врагами. Есть ли у вас друзья или покровители в Париже?
– Увы, – ответил я. – К сожалению, ни друзей, ни родственников, ни тем более покровителей у меня здесь нет. Я приехал чуть больше месяца назад из… Из Пикардии, – добавил я, назвав провинцию, противоположную моей родине.
– Из Пикардии? – повторил Атос с понимающей усмешкой. – Разумеется, хотя по вашему выговору я бы скорее принял вас за гасконца. Ну что же, из Пикардии – так из Пикардии. Я понимаю. Ведь Портос – вымышленное имя, так же, как и мое…
Я остановился, собираясь возразить ему, но мушкетер поднял руку.
– Ни слова более, я уверен, что у вас есть столь же веские причины носить его, как и у меня – называться Атосом, – учтиво сказал он. – И конечно, в этих причинах нет и не может быть ничего бесчестного.
Мы двинулись дальше.
– И чем же вы намерены заняться? – спросил мой спутник. – Вы хорошо владеете оружием. Единственная серьезная ошибка – вы полагаетесь на свою немалую силу больше, чем на умение. И конечно, вам не хватает хладнокровия. Все это вполне исправимо – постоянными упражнениями и, главное, настоящим боевым опытом. На мой взгляд, в наш век всеобщего повреждения нравов для дворянина есть лишь один достойный путь – стать военным. Но может быть, у вас другие планы? Конечно, сегодня перо судейского или бухгалтерская книга финансиста зачастую опаснее шпаги.
– Нет-нет, – поспешно ответил я. – Вы совершенно правы, Атос. От писчих перьев и бумаг меня бросает в дрожь. – Я вспомнил, что отец мне готовил карьеру стряпчего, и действительно содрогнулся. – В Париж я приехал, чтобы поступить в вашу роту. Я понимаю, насколько это большая честь, но считаю себя вполне достойным ее.
Атос покачал головой.
– Лестно слышать, что наши убеждения совпадают, – сказал он. – Но, боюсь, без серьезных рекомендаций вряд ли вам удастся поступить в мушкетеры. Но посодействовать вам в зачислении на службу в другую гвардейскую роту я, пожалуй, мог бы. Например, в роту барона Дезэсара. Через какое-то время вы сможете перейти к нам. Не сомневаюсь, что вам удастся проявить себя должным образом. Надеюсь, ваша гордость не пострадает от такой протекции, любезный Портос?
– О таком поручителе я и мечтать не мог! – воскликнул я искренне.
Он улыбнулся моему воодушевлению:
– Вот и отлично. А сейчас мы с вами пойдем в Юдоль Печали. В кабаке «Веселая Мадлон» подают отличное бургундское. Выпьем за нашу сегодняшнюю встречу. – Мушкетер дружески похлопал меня по плечу. – Вы пришлись мне по нраву, Портос. Я уверен, что мы станем друзьями.
Мы свернули в направлении хорошо знакомого мне района, который, как я уже знал, был облюбован мушкетерами и гвардейцами для веселых пирушек. По дороге Атос еще раз похвалил мое владение шпагой и дал два-три дельных совета, касающихся фехтования. Поощренный его доброжелательным отношением, я принялся рассказывать об уроках мэтра Паре. Увлекшись, я едва не перешел к рассказу об отце, но тут мушкетер заметил:
– Какие, однако, опытные учителя бывают в Пикардии, никогда бы не подумал! Ваш мэтр Паре, похоже, немало путешествовал – и далеко от родных мест. Во всяком случае, ваша манера фехтовать выдает южанина, возможно испанца, – если только вы не учились у кого-нибудь еще.
Я пробормотал что-то невнятное и замолчал, решив про себя впредь быть более осмотрительным и менее разговорчивым.
Атос выполнил свое обещание. Уже через неделю он представил меня барону Дезэсару, капитану гвардейской роты. Злые языки утверждали (не без основания), что своим положением он был обязан исключительно своей сестре, вышедшей замуж за знаменитого графа де Труавиля, поменявшего свое имя на «де Тревиль». В своих бесплодных блужданиях первых дней я уже слышал об этом достойном человеке (де Тревиле, разумеется) немало: и то, что однажды король, указав на Тревиля, сказал: «Вот человек, который избавит меня от кардинала, как только я этого захочу», и что кардинал всячески стремится уменьшить влияние графа на его величество, и то, что король, высоко ценивший Тревиля, советовал какому-то дворянину, в случае дуэли, пригласить секундантами первым – его самого, а вторым – командира своих мушкетеров. И я все время сожалел о том, что у моего отца с беарнским дворянином сложились неприязненные отношения.
Дезэсар при первой встрече восхитил меня прежде всего своим камзолом. Голубой в серебряном шитье бархат, буквально усеянный бриллиантами, ослепил меня – в полном смысле слова. Край белоснежного отложного воротника сверкал серебряными кружевами – и таким же серебряным был галун на шляпе с пышным плюмажем. Прибавьте к этому стойкий аромат изысканных духов, который был бы уместнее в будуаре красавицы, нежели в штаб-квартире гвардейской роты, – барон являл собою образец придворного, занимающего достойное место в королевской свите. Лишь спустя короткое время я обратил внимание на шпагу барона, обычную солдатскую шпагу, мало сочетавшуюся с этим великолепием – в простых кожаных ножнах, без всяких украшений на эфесе, – и понял, что первоначальное впечатление может быть неполным.
Дезэсар задал мне несколько обычных вопросов. Памятуя о замечании Атоса относительно моего гасконского акцента, я столь старательно проговаривал слова при этом разговоре, что предстал перед своим будущим командиром этаким провинциальным увальнем, испытывающим сильнейшее смущение в присутствии знатных господ. Тщеславие оказывается нечуждым даже вполне достойным господам, к каковым, без сомнения, относился шурин де Тревиля. Мое смущенное и восхищенное заикание произвело на него вполне благоприятное впечатление; рост же и физическая сила, а также рекомендация присутствовавшего при аудиенции Атоса, к которому Дезэсар испытывал безусловное уважение, сделали свое дело. Результатом стало мое зачисление в его роту. Но для перехода в столь желанную для меня мушкетерскую роту, капитан-лейтенантом которой, как я уже говорил, был граф де Тревиль, а капитаном – сам король, мне необходимо было прослужить у барона Дезэсара не менее двух лет. Так что вместо вожделенного голубого плаща с крестами, лилиями и языками пламени, я довольствовался скромной нашивкой слева на камзоле. Правда, нашивка эта представляла собою вензель его королевского величества Людовика XIII.
При внесении меня в реестр произошла небольшая заминка. На вопрос об имени, я ответил:
– Портос.
– Портос? – Перо капитана повисло над реестровой книгой. Дезэсар удивленно посмотрел на меня, перевел взгляд на Атоса.
– Портос, – повторил мой новый друг и добавил: – Дворянин из Пикардии. Надеюсь, вам достаточно моего слова, господин капитан?
– Разумеется, – поспешно ответил Дезэсар, и на том дело кончилось. Я был зачислен в его роту под вымышленным именем, которое придумал при встрече с лесничим.
На самом деле я стал не просто гвардейцем. Рота г-на Дезэсара служила своего рода школой для будущих мушкетеров короля. Кадеты постоянно переходили в подчинение де Тревиля. Барон Дезэсар давно смирился с таким положением вещей и нередко сам сообщал своему родственнику о кадетах, заслуживающих производства в когорту избранных.
Сразу же после зачисления в гвардейцы я сменил место жительства. Изрядно потратившись, я снял квартиру на той самой улице Старой Голубятни, где находился особняк г-на де Тревиля. Квартира – громко сказано, она состояла из одной комнаты, правда большой, но абсолютно пустой. Мушкетон спал в передней, застелив тюфяком старый топчан, который принес в первый же вечер Бог знает откуда.
Мушкетон обрадовался переменам в жизни едва ли не больше меня самого. По этому случаю он получил от меня в подарок мое старое платье. Оно оказалось великовато, но слуга мой, к прочим своим достоинствам, неплохо портняжничал, так что в скором времени он уже с важным видом расхаживал в пышной ливрее.
В роте меня приняли хорошо. И хотя большую часть свободного времени я теперь проводил с Атосом, гвардейцы Дезэсара скоро начали относиться ко мне как к своему. Правда, я заслужил репутацию, которая в другое время могла бы показаться мне оскорбительной. Я продолжал старательно избавляться от родного выговора, и хотя мне частенько не хватало энергичных гасконских ругательств, но приходилось обходиться без них. Результатом этого стала уже постоянная медлительность речи. Так что не только Дезэсар, но и сослуживцы вскорости стали считать меня добрым малым и хорошим товарищем, но изрядным тугодумом. Со временем я настолько привык к этой репутации, что уже сам начал ее поддерживать – путая имена, подолгу не отвечая на вопросы и делая вид, что мало сведущ в том, что было хорошо известно образованным людям из моего окружения.
Тогда я еще не знал, что эта игра может завести меня очень далеко. А началось все с неожиданной встречи.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
– Так, значит, этот разряженный павлин не просто задирал человека, который ему не понравился! Черт возьми, в таком случае я ничуть не жалею, что ему досталось!
Несмотря на естественное возмущение, я испытал гордость за то, что меня причислили к прославленным воинам, – я усмотрел в том счастливый знак того, что желание мое будет исполнено.
– Да, вы неплохо держались, – согласился Атос. – Но теперь, Портос, вам придется быть настороже – вы обзавелись влиятельными врагами. Есть ли у вас друзья или покровители в Париже?
– Увы, – ответил я. – К сожалению, ни друзей, ни родственников, ни тем более покровителей у меня здесь нет. Я приехал чуть больше месяца назад из… Из Пикардии, – добавил я, назвав провинцию, противоположную моей родине.
– Из Пикардии? – повторил Атос с понимающей усмешкой. – Разумеется, хотя по вашему выговору я бы скорее принял вас за гасконца. Ну что же, из Пикардии – так из Пикардии. Я понимаю. Ведь Портос – вымышленное имя, так же, как и мое…
Я остановился, собираясь возразить ему, но мушкетер поднял руку.
– Ни слова более, я уверен, что у вас есть столь же веские причины носить его, как и у меня – называться Атосом, – учтиво сказал он. – И конечно, в этих причинах нет и не может быть ничего бесчестного.
Мы двинулись дальше.
– И чем же вы намерены заняться? – спросил мой спутник. – Вы хорошо владеете оружием. Единственная серьезная ошибка – вы полагаетесь на свою немалую силу больше, чем на умение. И конечно, вам не хватает хладнокровия. Все это вполне исправимо – постоянными упражнениями и, главное, настоящим боевым опытом. На мой взгляд, в наш век всеобщего повреждения нравов для дворянина есть лишь один достойный путь – стать военным. Но может быть, у вас другие планы? Конечно, сегодня перо судейского или бухгалтерская книга финансиста зачастую опаснее шпаги.
– Нет-нет, – поспешно ответил я. – Вы совершенно правы, Атос. От писчих перьев и бумаг меня бросает в дрожь. – Я вспомнил, что отец мне готовил карьеру стряпчего, и действительно содрогнулся. – В Париж я приехал, чтобы поступить в вашу роту. Я понимаю, насколько это большая честь, но считаю себя вполне достойным ее.
Атос покачал головой.
– Лестно слышать, что наши убеждения совпадают, – сказал он. – Но, боюсь, без серьезных рекомендаций вряд ли вам удастся поступить в мушкетеры. Но посодействовать вам в зачислении на службу в другую гвардейскую роту я, пожалуй, мог бы. Например, в роту барона Дезэсара. Через какое-то время вы сможете перейти к нам. Не сомневаюсь, что вам удастся проявить себя должным образом. Надеюсь, ваша гордость не пострадает от такой протекции, любезный Портос?
– О таком поручителе я и мечтать не мог! – воскликнул я искренне.
Он улыбнулся моему воодушевлению:
– Вот и отлично. А сейчас мы с вами пойдем в Юдоль Печали. В кабаке «Веселая Мадлон» подают отличное бургундское. Выпьем за нашу сегодняшнюю встречу. – Мушкетер дружески похлопал меня по плечу. – Вы пришлись мне по нраву, Портос. Я уверен, что мы станем друзьями.
Мы свернули в направлении хорошо знакомого мне района, который, как я уже знал, был облюбован мушкетерами и гвардейцами для веселых пирушек. По дороге Атос еще раз похвалил мое владение шпагой и дал два-три дельных совета, касающихся фехтования. Поощренный его доброжелательным отношением, я принялся рассказывать об уроках мэтра Паре. Увлекшись, я едва не перешел к рассказу об отце, но тут мушкетер заметил:
– Какие, однако, опытные учителя бывают в Пикардии, никогда бы не подумал! Ваш мэтр Паре, похоже, немало путешествовал – и далеко от родных мест. Во всяком случае, ваша манера фехтовать выдает южанина, возможно испанца, – если только вы не учились у кого-нибудь еще.
Я пробормотал что-то невнятное и замолчал, решив про себя впредь быть более осмотрительным и менее разговорчивым.
Атос выполнил свое обещание. Уже через неделю он представил меня барону Дезэсару, капитану гвардейской роты. Злые языки утверждали (не без основания), что своим положением он был обязан исключительно своей сестре, вышедшей замуж за знаменитого графа де Труавиля, поменявшего свое имя на «де Тревиль». В своих бесплодных блужданиях первых дней я уже слышал об этом достойном человеке (де Тревиле, разумеется) немало: и то, что однажды король, указав на Тревиля, сказал: «Вот человек, который избавит меня от кардинала, как только я этого захочу», и что кардинал всячески стремится уменьшить влияние графа на его величество, и то, что король, высоко ценивший Тревиля, советовал какому-то дворянину, в случае дуэли, пригласить секундантами первым – его самого, а вторым – командира своих мушкетеров. И я все время сожалел о том, что у моего отца с беарнским дворянином сложились неприязненные отношения.
Дезэсар при первой встрече восхитил меня прежде всего своим камзолом. Голубой в серебряном шитье бархат, буквально усеянный бриллиантами, ослепил меня – в полном смысле слова. Край белоснежного отложного воротника сверкал серебряными кружевами – и таким же серебряным был галун на шляпе с пышным плюмажем. Прибавьте к этому стойкий аромат изысканных духов, который был бы уместнее в будуаре красавицы, нежели в штаб-квартире гвардейской роты, – барон являл собою образец придворного, занимающего достойное место в королевской свите. Лишь спустя короткое время я обратил внимание на шпагу барона, обычную солдатскую шпагу, мало сочетавшуюся с этим великолепием – в простых кожаных ножнах, без всяких украшений на эфесе, – и понял, что первоначальное впечатление может быть неполным.
Дезэсар задал мне несколько обычных вопросов. Памятуя о замечании Атоса относительно моего гасконского акцента, я столь старательно проговаривал слова при этом разговоре, что предстал перед своим будущим командиром этаким провинциальным увальнем, испытывающим сильнейшее смущение в присутствии знатных господ. Тщеславие оказывается нечуждым даже вполне достойным господам, к каковым, без сомнения, относился шурин де Тревиля. Мое смущенное и восхищенное заикание произвело на него вполне благоприятное впечатление; рост же и физическая сила, а также рекомендация присутствовавшего при аудиенции Атоса, к которому Дезэсар испытывал безусловное уважение, сделали свое дело. Результатом стало мое зачисление в его роту. Но для перехода в столь желанную для меня мушкетерскую роту, капитан-лейтенантом которой, как я уже говорил, был граф де Тревиль, а капитаном – сам король, мне необходимо было прослужить у барона Дезэсара не менее двух лет. Так что вместо вожделенного голубого плаща с крестами, лилиями и языками пламени, я довольствовался скромной нашивкой слева на камзоле. Правда, нашивка эта представляла собою вензель его королевского величества Людовика XIII.
При внесении меня в реестр произошла небольшая заминка. На вопрос об имени, я ответил:
– Портос.
– Портос? – Перо капитана повисло над реестровой книгой. Дезэсар удивленно посмотрел на меня, перевел взгляд на Атоса.
– Портос, – повторил мой новый друг и добавил: – Дворянин из Пикардии. Надеюсь, вам достаточно моего слова, господин капитан?
– Разумеется, – поспешно ответил Дезэсар, и на том дело кончилось. Я был зачислен в его роту под вымышленным именем, которое придумал при встрече с лесничим.
На самом деле я стал не просто гвардейцем. Рота г-на Дезэсара служила своего рода школой для будущих мушкетеров короля. Кадеты постоянно переходили в подчинение де Тревиля. Барон Дезэсар давно смирился с таким положением вещей и нередко сам сообщал своему родственнику о кадетах, заслуживающих производства в когорту избранных.
Сразу же после зачисления в гвардейцы я сменил место жительства. Изрядно потратившись, я снял квартиру на той самой улице Старой Голубятни, где находился особняк г-на де Тревиля. Квартира – громко сказано, она состояла из одной комнаты, правда большой, но абсолютно пустой. Мушкетон спал в передней, застелив тюфяком старый топчан, который принес в первый же вечер Бог знает откуда.
Мушкетон обрадовался переменам в жизни едва ли не больше меня самого. По этому случаю он получил от меня в подарок мое старое платье. Оно оказалось великовато, но слуга мой, к прочим своим достоинствам, неплохо портняжничал, так что в скором времени он уже с важным видом расхаживал в пышной ливрее.
В роте меня приняли хорошо. И хотя большую часть свободного времени я теперь проводил с Атосом, гвардейцы Дезэсара скоро начали относиться ко мне как к своему. Правда, я заслужил репутацию, которая в другое время могла бы показаться мне оскорбительной. Я продолжал старательно избавляться от родного выговора, и хотя мне частенько не хватало энергичных гасконских ругательств, но приходилось обходиться без них. Результатом этого стала уже постоянная медлительность речи. Так что не только Дезэсар, но и сослуживцы вскорости стали считать меня добрым малым и хорошим товарищем, но изрядным тугодумом. Со временем я настолько привык к этой репутации, что уже сам начал ее поддерживать – путая имена, подолгу не отвечая на вопросы и делая вид, что мало сведущ в том, что было хорошо известно образованным людям из моего окружения.
Тогда я еще не знал, что эта игра может завести меня очень далеко. А началось все с неожиданной встречи.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
в которой я знакомлюсь с весьма примечательным семейством
После зачисления в роту Дезэсара я очень быстро обрел привычную самоуверенность. Что делать – в столь юном возрасте трудно оценивать собственные возможности реально. Я пребывал в полном убеждении, что обладаю выдающимися способностями и талантами. В общем, основания для этого как будто бы имелись: все-таки своей дружбой меня одарил едва ли не самый знаменитый из мушкетеров – таинственный Атос, больше походивший на переодетого вельможу, чем на простого солдата. Меня зачислили в одну из лучших рот королевской гвардии (я считал – самую лучшую). Новые товарищи (а среди них были отпрыски прославленных французских семей) приняли меня как своего. Я стал постоянным и желанным участником приятельских вечеринок и многочисленных эскапад, на которые были горазды молодые дворяне. Немудрено, что голова у меня слегка закружилась от столь резких изменений. Неудивительно так же и то, что, по юношеской наивности, я приписывал все изменения почти исключительно личным качествам, хотя и отдавал должное помощи Атоса. Он стал моим Вергилием. Этот достойный господин неизменно вызывал мое восхищение. Можно сказать, что он был единственным, чье превосходство я признавал безоговорочно.
Поведение друга вызывало у меня еще и жгучее желание разгадать тайну, которую он скрывал не менее тщательно, чем я – свою. Однако я был вынужден сдерживать естественное любопытство и делать выводы из собственных наблюдений. Так, например, сцена, свидетелем которой я стал при нашей первой встрече, повторялась довольно часто. По меньшей мере, раз в месяц – и, как я заметил, в один и тот же день – мой старший друг напивался в полном одиночестве. Видеть его в такой период было очень тяжело. Его аристократическая бледность становилась поистине бледностью покойника, выразительные глаза глубоко вваливались, превращаясь в подобие пустых глазниц. Прибавьте к этому всклокоченные волосы, щетину, покрывавшую щеки, – и вы получите портрет выходца с того света, а не благородного и царственно-спокойного Атоса, каким он бывал в остальное время. По возможности я избегал в такие дни видеться с ним. Впрочем, он словно и не замечал своего одиночества. Да ему и не нужен был тогда ни собеседник, ни даже собутыльник. Я предполагал какую-то страшную тайну, скрывавшуюся в прошлом блестящего мушкетера, – тайну, принудившую его скрыть имя под странным прозвищем. Впрочем, если не считать этой особенности, Атос был приятным человеком, весьма образованным, знатоком французской истории, великолепным воином и верным, надежным товарищем. Ко мне он относился по-отечески заботливо – да и по возрасту годился мне если не в отцы, то в старшие братья. Его превосходство в вопросах чести молчаливо признавалось большинством мушкетеров и гвардейцев, и я присоединился к этому большинству без всякого внутреннего сопротивления. Не раз и не два он удивлял меня своими суждениями. Например, однажды, после стычки, в которой я имел честь участвовать вместе с одним из сослуживцев, выслушав мой рассказ (признаюсь – не без хвастливых преувеличений), он вдруг сказал:
– Портос, все эти поединки бессмысленны и даже вредны. Во всяком случае, по большей части.
– Но разве зашита чести не является главным делом любого дворянина? – спросил я, пораженный его замечанием.
– Главное дело дворянина, – возразил Атос, – беззаветное служение сюзерену. Мы же проливаем свою кровь, превозносим собственное удальство и ловкость, в то время как гордиться следовало бы, лишь рискуя жизнью во имя короля и Франции.
– Вы, стало быть, одобряете эдикты, которые издает кардинал? – Я не верил собственным ушам.
– Конечно, – ответил мой друг невозмутимо. – Его высокопреосвященство действует исключительно во благо Франции.
– То есть вы предлагаете мне не реагировать на оскорбления? Не принимать вызовы? – изумился я.
– Разумеется, следует реагировать. – Атос нахмурился. – Иначе вас сочтут трусом. Нет, друг мой, вы должны отвечать на оскорбление, должны принимать вызов. Но вы не должны гордиться победой в подобных стычках. Его величество находит удовольствие в том, что его мушкетеры или гвардейцы одерживают верх над мушкетерами его высокопреосвященства. А кардинал с тем же удовольствием наблюдает, как его телохранители побеждают воинов короля. Кто я такой, чтобы оценивать действия властителей? Но, согласитесь, пролить кровь врага на войне – это одно, а пролить кровь такого же француза на дуэли – совсем другое. Нам частенько приходится так поступать, но я не вижу повода для гордости и бахвальства.
Я запомнил речь Атоса почти дословно, потому что он крайне редко выражался столь пространно. Как правило, своей лаконичностью мой друг превосходил древних ораторов.
Словом, как я уже сказал, Атос восхищал меня благородством и глубиной своих суждений, он представлялся мне полубогом.
Наверное, я мог бы считать тогдашнюю свою жизнь безмятежной. Но кое-что мешало мне быть счастливым по-настояшему. Моя самоуверенность и наивная самовлюбленность сочетались с внутренней неуверенностью. Разумеется, это было связано с прошлым. Время от времени я вспоминал о том, что поклялся отыскать убийцу отца и отомстить ему. От этого я чувствовал себя неуютно и, стараясь уйти от прошлого, погружался в стихию бурной парижской жизни. Но чтобы даже при этом память о долге перед отцом сохранялась, я продолжал таскать во внутреннем кармане камзола его письмо, изрядно потершееся по краям. Нет, я так и не решился отправиться на розыски загадочного Исаака Лакедема. Но записка, адресованная этому человеку, постоянно находилась при мне.
Следует отметить, что одна сторона жизни парижской молодежи вызывала у меня некоторое смущение и в то же время жгучий интерес, простительный в моем возрасте: любовные похождения товарищей по службе. Не то чтобы я порицал их за интрижки, напротив – я бы и сам не прочь был завести возлюбленную. Воображение частенько рисовало мне знатных красавиц, бросавших благосклонные взоры на статного молодого гвардейца. Но до поры до времени соблазнительные картины так и оставались плодом воображения – знатные дамы, которых мне доводилось видеть во время несения караула в Лувре, не обращали на меня никакого внимания; что же до их служанок, то я испытывал непреодолимое смущение в присутствии этих озорных и насмешливых девиц. Продажная любовь меня тоже не привлекала. Так что оставалось лишь мечтать, да к тому же скрывать мечты от своих новых друзей, особенно от убежденного женоненавистника Атоса.
Однажды вечером, в первых числах сентября, сменившись после караула, я возвращался домой. Задумавшись, я и сам не заметил, как оказался на Новом мосту, недалеко от того места, где совсем недолго снимал комнату по приезде в Париж. Уже наступила ночь, первая ночь полнолуния. Сияние лунного диска заливало Сену желтым светом, превращая окрестности в подобие подземного мира. То ли и в самом деле живописные трущобы, выходившие на набережную, походили на созданный адским архитектором чудовищный город Дит, то ли действительность была менее пугающей, и все страхи рождались лишь моим воображением, распаленным неудачами и бесплодным ожиданием. Так или иначе, я взошел на мост и остановился точнехонько посередине, глядя в черную глубину. Плеск воды, казалось, влек меня прыгнуть и укрыться там, на речном дне. С содроганием я представил себе, сколько несчастных, которые свели счеты с жизнью или стали жертвами ночных грабителей, избавившихся от тел таким способом, покоится там. Одна лишь мысль о том, что после смерти я окажусь в таком обществе, мгновенно излечила меня от слабой тяги к самоубийству – если только она и правда зародилась в моем сознании.
Внезапно я услыхал слабый крик на берегу. Поглядев в ту сторону, откуда он донесся, я увидел фигуру женщины, бежавшей вдоль реки, которую преследовали два темных силуэта. Я бросился к ним навстречу. Уже через мгновение стало понятно, что два явных разбойника (таких немало было в окрестностях Нового моста) преследовали женщину. Сердце мое забилось – не от бега, разумеется, но от предчувствия рыцарского приключения. В молодости каждый мечтает о чем-то подобном.
– Не бойтесь, сударыня! – воскликнул я, преграждая дорогу преследователям. К большому моему разочарованию, те даже не сделали попытки сопротивляться и продемонстрировали куда больше прыти в спешном отступлении, чем ранее – в атаке.
Спасенная девушка тем не менее не спешила меня благодарить. И то сказать – внезапно выскочивший из темноты вооруженный человек мог оказаться опаснее прежних грабителей. Я тут же отступил на шаг, сорвал с головы шляпу и отвесил самый учтивый поклон, на который был способен.
– Надеюсь, вы позволите проводить вас? – произнес я после этого. – Время позднее, а места здешние небезопасны, как вы уже могли это заметить.
Незнакомка короткое время колебалась. Но видимо, я имел вид человека, заслуживающего доверия, поскольку она кивнула и опустила шаль, которой до того прикрывала лицо.
Как я уже говорил, ночь была очень светлой. Взглянув на спасенную, я испытал разочарование. Бедняжка оказалась очень молода – лет семнадцати, не более, – но при этом, увы, некрасива. Не то чтобы черты ее лица отталкивали, но внешность ее была далека от идеала, который я создал в своем воображении. Ни белокурых локонов, ни безукоризненной линии носа, ни алых пухлых губ. Даже при свете луны можно было заметить, что незнакомка смугла, волосы ее темны, может быть, черны, нос длинноват, а глаза слишком глубоки, чтобы можно было оценить их блеск. Ее внешность вполне описывалась словом «невзрачная».
– Благодарю вас, сударь, – сказала она, и мое впечатление несколько улучшилось – голос бедной девушки оказался очень красив и звучен. Такой голос должен был бы принадлежать сказочной красавице. Но природа распорядилась иначе и, видимо, в утешение даровала ей выразительный и глубокий голос. – Благодарю вас, я охотно воспользуюсь вашей любезностью. Живу я недалеко.
Я предложил ей опереться на мою руку, и мы пошли в сторону, указанную девушкой. По дороге я выразил удивление, что она в столь поздний час рискует ходить по городу одна.
– Я навещала больную подругу, – объяснила девушка, – и засиделась дольше обычного. Отец в таких случаях отправляет за мной слугу, но, по всей видимости, я разминулась с ним. Так что в неприятную историю едва не угодила по собственной вине: надеялась сократить путь, потому и свернула с безопасных улиц в эти трущобы. И вместо доброго старого Жака наткнулась на двух оборванцев, которых вы, сударь, столь храбро прогнали.
Я пробормотал что-то вроде: «Пустяки, совершеннейшие пустяки, сударыня…»
Молодость жестока. Я совсем не испытывал удовлетворения от благодарности столь некрасивого существа, каким показалась мне моя спутница. Впрочем, была еще одна причина – я не чувствовал себя таким уж спасителем. В моих родных местах девушки ничуть не боялись ходить без провожатых: многие, на манер испанок, носили в высокой прическе стилет и могли постоять за себя и свою честь.
Пройдя вдоль набережной почти до городских ворот, мы свернули к центру города. Здесь было куда оживленнее, горели яркие фонари, словом – я вполне мог избавить мою спутницу от своего присутствия. Но нет – девушка крепко сжимала мою руку и явно не спешила меня отпускать. Делать было нечего. С трудом подавив вздох, я обреченно брел по улице Могильщиков, а на руке моей висела малопривлекательная девица в черном плаще и черной же шали. Думаю, мы представляли забавную пару, потому что некоторые встречные прохожие окидывали нас с ног до головы. Правда, никто не усмехался – и я уже сожалел об этом: оскорбительный взгляд какого-нибудь местного щеголя избавил бы меня от роли провожатого.
По счастью, примерно через четверть часа мы свернули на улицу Кассет и остановились у углового дома.
– Здесь я живу. Итак, сударь, еще раз примите мою благодарность, – промолвила моя спутница.
Я молча поклонился, испытывая облегчение от мысли, что выполнил долг благородного человека и теперь могу наконец вернуться в свое скромное жилище. Но девушка легонько коснулась моей руки и добавила:
– Я хочу представить вас моему отцу. Надеюсь, вы не откажетесь?
Никакого желания знакомиться с отцом девушки у меня не было, но и отказать ей в этом я не мог. Пробормотав: «Почту за честь», я поднялся вслед за ней по ступеням крыльца. Тут она трижды ударила в дверь молотком, висевшим на бронзовой цепи. Дверь тотчас распахнулась, словно некто за дверью давно уже ждал этого стука. На пороге стоял пожилой мужчина в скромном одеянии.
– Наконец-то! – взволнованно воскликнул он. – Ах, госпожа Рашель, ваши родители не находят себе места! Они уже в третий раз отправили Жака вам навстречу!
– Все обошлось, добрый мой Юго, – ласково отозвалась девушка. – Этот господин был так любезен, что проводил меня до дома, так что никаких неприятностей со мной не случилось.
Юго – как я понял, старший слуга – окинул меня внимательным взглядом, после чего низко поклонился.
– К вашим услугам, милостивый государь, – сказал он с достоинством, которое встречается у слуг из хороших домов и которое порой не уступает достоинству их знатных хозяев. – Мой господин не преминет лично поблагодарить вас. Нынче парижские улицы не столь безопасны, хотя власти буквально наводнили их полицейскими агентами.
С этими словами Юго сделал шаг в сторону, приглашая нас с юной Рашелью войти.
В прихожей горели несколько светильников, укрепленных по углам. В их ровном неярком свете тяжелым блеском переливались бархатные шторы на окнах и дорогая обивка стен. Не успел я осмотреться, как высокие резные двери распахнулись и на пороге появился еше один человек. Он был несколько моложе Юго, а черный бархатный камзол, затканный золотыми и серебряными нитями, стоил наверняка больше десятилетнего жалованья почтенного слуги. Заключив в объятья Рашель, он повернулся ко мне. Взгляд его был острым и проницательным, черты смуглого лица, обрамленного черной с проседью бородой, показались мне жесткими и решительными. Голова его покрыта была черной бархатной шапочкой, вроде тех, какие носят настоятели монастырей.
– Отец, позволь представить тебе… Простите, сударь, я не поинтересовалась вашим именем, – с виноватым смешком заметила девушка. – Происшествие выбило меня из колеи. Отец, меня преследовали какие-то оборванцы, но этот господин вступился за меня и любезно проводил домой. Я думаю, тебе захочется выразить ему свою благодарность.
– Ну, разумеется! – с жаром воскликнул отец спасенной мною девицы. – Разумеется, – он шагнул ко мне и протянул руку. – Очень вам признателен, сударь. К сожалению, я не всегда могу заставить эту юную даму вести себя так, как считаю нужным. Вот и на этот раз – вместо того, чтобы дождаться провожатого, она решила самостоятельно отправиться в опасное путешествие по ночному городу. Надеюсь, это происшествие послужит тебе достаточным уроком.
Рашель ответила смехом и поцеловала отца. После чего, присев в реверансе, исчезла в глубине дома. Похоже, девушка не отличалась чрезмерным послушанием.
– В любом случае, сударь, моя благодарность безгранична. Отныне помните: я, ничтожный Исаак Лакедем, ваш вечный должник!
Если бы в эту минуту молния ударила между нами и прожгла дыру в полу, я бы меньше удивился, чем когда услышал это имя. Поистине, судьба управляет нашими действиями куда вернее, чем ярмарочный кукольник – марионетками в балагане.
– Господин Лакедем? – растерянно переспросил я. – Вас зовут – Исаак Лакедем? Лакедем из Португалии… из Испании?
Лицо его потемнело. Он нахмурился, бросил на меня подозрительный взгляд из-под густых бровей. Я понимал эту подозрительность. Незнакомый человек приходит вечером в дом и говорит о том, о чем, возможно, и вспоминать не следует.
Поведение друга вызывало у меня еще и жгучее желание разгадать тайну, которую он скрывал не менее тщательно, чем я – свою. Однако я был вынужден сдерживать естественное любопытство и делать выводы из собственных наблюдений. Так, например, сцена, свидетелем которой я стал при нашей первой встрече, повторялась довольно часто. По меньшей мере, раз в месяц – и, как я заметил, в один и тот же день – мой старший друг напивался в полном одиночестве. Видеть его в такой период было очень тяжело. Его аристократическая бледность становилась поистине бледностью покойника, выразительные глаза глубоко вваливались, превращаясь в подобие пустых глазниц. Прибавьте к этому всклокоченные волосы, щетину, покрывавшую щеки, – и вы получите портрет выходца с того света, а не благородного и царственно-спокойного Атоса, каким он бывал в остальное время. По возможности я избегал в такие дни видеться с ним. Впрочем, он словно и не замечал своего одиночества. Да ему и не нужен был тогда ни собеседник, ни даже собутыльник. Я предполагал какую-то страшную тайну, скрывавшуюся в прошлом блестящего мушкетера, – тайну, принудившую его скрыть имя под странным прозвищем. Впрочем, если не считать этой особенности, Атос был приятным человеком, весьма образованным, знатоком французской истории, великолепным воином и верным, надежным товарищем. Ко мне он относился по-отечески заботливо – да и по возрасту годился мне если не в отцы, то в старшие братья. Его превосходство в вопросах чести молчаливо признавалось большинством мушкетеров и гвардейцев, и я присоединился к этому большинству без всякого внутреннего сопротивления. Не раз и не два он удивлял меня своими суждениями. Например, однажды, после стычки, в которой я имел честь участвовать вместе с одним из сослуживцев, выслушав мой рассказ (признаюсь – не без хвастливых преувеличений), он вдруг сказал:
– Портос, все эти поединки бессмысленны и даже вредны. Во всяком случае, по большей части.
– Но разве зашита чести не является главным делом любого дворянина? – спросил я, пораженный его замечанием.
– Главное дело дворянина, – возразил Атос, – беззаветное служение сюзерену. Мы же проливаем свою кровь, превозносим собственное удальство и ловкость, в то время как гордиться следовало бы, лишь рискуя жизнью во имя короля и Франции.
– Вы, стало быть, одобряете эдикты, которые издает кардинал? – Я не верил собственным ушам.
– Конечно, – ответил мой друг невозмутимо. – Его высокопреосвященство действует исключительно во благо Франции.
– То есть вы предлагаете мне не реагировать на оскорбления? Не принимать вызовы? – изумился я.
– Разумеется, следует реагировать. – Атос нахмурился. – Иначе вас сочтут трусом. Нет, друг мой, вы должны отвечать на оскорбление, должны принимать вызов. Но вы не должны гордиться победой в подобных стычках. Его величество находит удовольствие в том, что его мушкетеры или гвардейцы одерживают верх над мушкетерами его высокопреосвященства. А кардинал с тем же удовольствием наблюдает, как его телохранители побеждают воинов короля. Кто я такой, чтобы оценивать действия властителей? Но, согласитесь, пролить кровь врага на войне – это одно, а пролить кровь такого же француза на дуэли – совсем другое. Нам частенько приходится так поступать, но я не вижу повода для гордости и бахвальства.
Я запомнил речь Атоса почти дословно, потому что он крайне редко выражался столь пространно. Как правило, своей лаконичностью мой друг превосходил древних ораторов.
Словом, как я уже сказал, Атос восхищал меня благородством и глубиной своих суждений, он представлялся мне полубогом.
Наверное, я мог бы считать тогдашнюю свою жизнь безмятежной. Но кое-что мешало мне быть счастливым по-настояшему. Моя самоуверенность и наивная самовлюбленность сочетались с внутренней неуверенностью. Разумеется, это было связано с прошлым. Время от времени я вспоминал о том, что поклялся отыскать убийцу отца и отомстить ему. От этого я чувствовал себя неуютно и, стараясь уйти от прошлого, погружался в стихию бурной парижской жизни. Но чтобы даже при этом память о долге перед отцом сохранялась, я продолжал таскать во внутреннем кармане камзола его письмо, изрядно потершееся по краям. Нет, я так и не решился отправиться на розыски загадочного Исаака Лакедема. Но записка, адресованная этому человеку, постоянно находилась при мне.
Следует отметить, что одна сторона жизни парижской молодежи вызывала у меня некоторое смущение и в то же время жгучий интерес, простительный в моем возрасте: любовные похождения товарищей по службе. Не то чтобы я порицал их за интрижки, напротив – я бы и сам не прочь был завести возлюбленную. Воображение частенько рисовало мне знатных красавиц, бросавших благосклонные взоры на статного молодого гвардейца. Но до поры до времени соблазнительные картины так и оставались плодом воображения – знатные дамы, которых мне доводилось видеть во время несения караула в Лувре, не обращали на меня никакого внимания; что же до их служанок, то я испытывал непреодолимое смущение в присутствии этих озорных и насмешливых девиц. Продажная любовь меня тоже не привлекала. Так что оставалось лишь мечтать, да к тому же скрывать мечты от своих новых друзей, особенно от убежденного женоненавистника Атоса.
Однажды вечером, в первых числах сентября, сменившись после караула, я возвращался домой. Задумавшись, я и сам не заметил, как оказался на Новом мосту, недалеко от того места, где совсем недолго снимал комнату по приезде в Париж. Уже наступила ночь, первая ночь полнолуния. Сияние лунного диска заливало Сену желтым светом, превращая окрестности в подобие подземного мира. То ли и в самом деле живописные трущобы, выходившие на набережную, походили на созданный адским архитектором чудовищный город Дит, то ли действительность была менее пугающей, и все страхи рождались лишь моим воображением, распаленным неудачами и бесплодным ожиданием. Так или иначе, я взошел на мост и остановился точнехонько посередине, глядя в черную глубину. Плеск воды, казалось, влек меня прыгнуть и укрыться там, на речном дне. С содроганием я представил себе, сколько несчастных, которые свели счеты с жизнью или стали жертвами ночных грабителей, избавившихся от тел таким способом, покоится там. Одна лишь мысль о том, что после смерти я окажусь в таком обществе, мгновенно излечила меня от слабой тяги к самоубийству – если только она и правда зародилась в моем сознании.
Внезапно я услыхал слабый крик на берегу. Поглядев в ту сторону, откуда он донесся, я увидел фигуру женщины, бежавшей вдоль реки, которую преследовали два темных силуэта. Я бросился к ним навстречу. Уже через мгновение стало понятно, что два явных разбойника (таких немало было в окрестностях Нового моста) преследовали женщину. Сердце мое забилось – не от бега, разумеется, но от предчувствия рыцарского приключения. В молодости каждый мечтает о чем-то подобном.
– Не бойтесь, сударыня! – воскликнул я, преграждая дорогу преследователям. К большому моему разочарованию, те даже не сделали попытки сопротивляться и продемонстрировали куда больше прыти в спешном отступлении, чем ранее – в атаке.
Спасенная девушка тем не менее не спешила меня благодарить. И то сказать – внезапно выскочивший из темноты вооруженный человек мог оказаться опаснее прежних грабителей. Я тут же отступил на шаг, сорвал с головы шляпу и отвесил самый учтивый поклон, на который был способен.
– Надеюсь, вы позволите проводить вас? – произнес я после этого. – Время позднее, а места здешние небезопасны, как вы уже могли это заметить.
Незнакомка короткое время колебалась. Но видимо, я имел вид человека, заслуживающего доверия, поскольку она кивнула и опустила шаль, которой до того прикрывала лицо.
Как я уже говорил, ночь была очень светлой. Взглянув на спасенную, я испытал разочарование. Бедняжка оказалась очень молода – лет семнадцати, не более, – но при этом, увы, некрасива. Не то чтобы черты ее лица отталкивали, но внешность ее была далека от идеала, который я создал в своем воображении. Ни белокурых локонов, ни безукоризненной линии носа, ни алых пухлых губ. Даже при свете луны можно было заметить, что незнакомка смугла, волосы ее темны, может быть, черны, нос длинноват, а глаза слишком глубоки, чтобы можно было оценить их блеск. Ее внешность вполне описывалась словом «невзрачная».
– Благодарю вас, сударь, – сказала она, и мое впечатление несколько улучшилось – голос бедной девушки оказался очень красив и звучен. Такой голос должен был бы принадлежать сказочной красавице. Но природа распорядилась иначе и, видимо, в утешение даровала ей выразительный и глубокий голос. – Благодарю вас, я охотно воспользуюсь вашей любезностью. Живу я недалеко.
Я предложил ей опереться на мою руку, и мы пошли в сторону, указанную девушкой. По дороге я выразил удивление, что она в столь поздний час рискует ходить по городу одна.
– Я навещала больную подругу, – объяснила девушка, – и засиделась дольше обычного. Отец в таких случаях отправляет за мной слугу, но, по всей видимости, я разминулась с ним. Так что в неприятную историю едва не угодила по собственной вине: надеялась сократить путь, потому и свернула с безопасных улиц в эти трущобы. И вместо доброго старого Жака наткнулась на двух оборванцев, которых вы, сударь, столь храбро прогнали.
Я пробормотал что-то вроде: «Пустяки, совершеннейшие пустяки, сударыня…»
Молодость жестока. Я совсем не испытывал удовлетворения от благодарности столь некрасивого существа, каким показалась мне моя спутница. Впрочем, была еще одна причина – я не чувствовал себя таким уж спасителем. В моих родных местах девушки ничуть не боялись ходить без провожатых: многие, на манер испанок, носили в высокой прическе стилет и могли постоять за себя и свою честь.
Пройдя вдоль набережной почти до городских ворот, мы свернули к центру города. Здесь было куда оживленнее, горели яркие фонари, словом – я вполне мог избавить мою спутницу от своего присутствия. Но нет – девушка крепко сжимала мою руку и явно не спешила меня отпускать. Делать было нечего. С трудом подавив вздох, я обреченно брел по улице Могильщиков, а на руке моей висела малопривлекательная девица в черном плаще и черной же шали. Думаю, мы представляли забавную пару, потому что некоторые встречные прохожие окидывали нас с ног до головы. Правда, никто не усмехался – и я уже сожалел об этом: оскорбительный взгляд какого-нибудь местного щеголя избавил бы меня от роли провожатого.
По счастью, примерно через четверть часа мы свернули на улицу Кассет и остановились у углового дома.
– Здесь я живу. Итак, сударь, еще раз примите мою благодарность, – промолвила моя спутница.
Я молча поклонился, испытывая облегчение от мысли, что выполнил долг благородного человека и теперь могу наконец вернуться в свое скромное жилище. Но девушка легонько коснулась моей руки и добавила:
– Я хочу представить вас моему отцу. Надеюсь, вы не откажетесь?
Никакого желания знакомиться с отцом девушки у меня не было, но и отказать ей в этом я не мог. Пробормотав: «Почту за честь», я поднялся вслед за ней по ступеням крыльца. Тут она трижды ударила в дверь молотком, висевшим на бронзовой цепи. Дверь тотчас распахнулась, словно некто за дверью давно уже ждал этого стука. На пороге стоял пожилой мужчина в скромном одеянии.
– Наконец-то! – взволнованно воскликнул он. – Ах, госпожа Рашель, ваши родители не находят себе места! Они уже в третий раз отправили Жака вам навстречу!
– Все обошлось, добрый мой Юго, – ласково отозвалась девушка. – Этот господин был так любезен, что проводил меня до дома, так что никаких неприятностей со мной не случилось.
Юго – как я понял, старший слуга – окинул меня внимательным взглядом, после чего низко поклонился.
– К вашим услугам, милостивый государь, – сказал он с достоинством, которое встречается у слуг из хороших домов и которое порой не уступает достоинству их знатных хозяев. – Мой господин не преминет лично поблагодарить вас. Нынче парижские улицы не столь безопасны, хотя власти буквально наводнили их полицейскими агентами.
С этими словами Юго сделал шаг в сторону, приглашая нас с юной Рашелью войти.
В прихожей горели несколько светильников, укрепленных по углам. В их ровном неярком свете тяжелым блеском переливались бархатные шторы на окнах и дорогая обивка стен. Не успел я осмотреться, как высокие резные двери распахнулись и на пороге появился еше один человек. Он был несколько моложе Юго, а черный бархатный камзол, затканный золотыми и серебряными нитями, стоил наверняка больше десятилетнего жалованья почтенного слуги. Заключив в объятья Рашель, он повернулся ко мне. Взгляд его был острым и проницательным, черты смуглого лица, обрамленного черной с проседью бородой, показались мне жесткими и решительными. Голова его покрыта была черной бархатной шапочкой, вроде тех, какие носят настоятели монастырей.
– Отец, позволь представить тебе… Простите, сударь, я не поинтересовалась вашим именем, – с виноватым смешком заметила девушка. – Происшествие выбило меня из колеи. Отец, меня преследовали какие-то оборванцы, но этот господин вступился за меня и любезно проводил домой. Я думаю, тебе захочется выразить ему свою благодарность.
– Ну, разумеется! – с жаром воскликнул отец спасенной мною девицы. – Разумеется, – он шагнул ко мне и протянул руку. – Очень вам признателен, сударь. К сожалению, я не всегда могу заставить эту юную даму вести себя так, как считаю нужным. Вот и на этот раз – вместо того, чтобы дождаться провожатого, она решила самостоятельно отправиться в опасное путешествие по ночному городу. Надеюсь, это происшествие послужит тебе достаточным уроком.
Рашель ответила смехом и поцеловала отца. После чего, присев в реверансе, исчезла в глубине дома. Похоже, девушка не отличалась чрезмерным послушанием.
– В любом случае, сударь, моя благодарность безгранична. Отныне помните: я, ничтожный Исаак Лакедем, ваш вечный должник!
Если бы в эту минуту молния ударила между нами и прожгла дыру в полу, я бы меньше удивился, чем когда услышал это имя. Поистине, судьба управляет нашими действиями куда вернее, чем ярмарочный кукольник – марионетками в балагане.
– Господин Лакедем? – растерянно переспросил я. – Вас зовут – Исаак Лакедем? Лакедем из Португалии… из Испании?
Лицо его потемнело. Он нахмурился, бросил на меня подозрительный взгляд из-под густых бровей. Я понимал эту подозрительность. Незнакомый человек приходит вечером в дом и говорит о том, о чем, возможно, и вспоминать не следует.