---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска (emercom@dvinaland.ru)
---------------------------------------------------------------

<ИМГ СРЦЧyakorya.gif>


    Евгений Степанович Коковин. Балалайка Андреева



(Повести и рассказы)

Северо-Западное книжное издательство
1983


Финский теплоход "Атлас" пришвартовался у одной из архангельских
лесобирж. Славным летним днем, наполненным щедрым солнцем, мы с
архангельским журналистом Николаем Карповичем Никитиным и переводчиком
Валентином Николаевичем Ивановым были в гостях у финнов на их
теплоходе. Сидели в каюте у капитана и дружески беседовали.
Через открытый иллюминатор слышался плеск бьющейся о борт
беспокойной северодвинской волны. Далеко-далеко монотонно рокотала
землечерпалка. И изредка вскрикивали чайки.
Шум, доносящийся из-за борта, не был хаотичным. Он даже казался
музыкальным фоном нашей мирной беседы. Разговор шел на английском
языке с переводом на русский. Говорили о мире, о дружественных
отношениях Советского Союза и Финляндии, вспоминали о подарке
президента Финляндии Урхо Кекконена Советскому Союзу - альбоме "Ленин
в Финляндии".
И вдруг мы услыхали песню. Умолкли и прислушались. Голос поющего
был негромкий, высокий, мальчишеский.
- Матти поет, - сказал капитан. - Сын нашего радиста.
Позднее, уже на палубе, мы встретили мальчугана лет двенадцати, в
аккуратной синей курточке, с пионерским значком. Это и был Матти, сын
радиста. Разговорились с ним и узнали, что он очень любит музыку и
играет почти на всех инструментах.
Вскоре подошли отец и мать мальчика, приветливо поздоровались и
представились:
- Ерма Корхонен.
- Эйла.
- У вас удивительно музыкальный сын, - сказал Николай Карпович.
- Да, - улыбнулась Эйла. - Дед и отец - моряки, а наш Матти
влюблен в музыку. Играет на многих инструментах.
- Мой отец тоже очень любил музыку и понимал ее, - добавил
радист, - а Матти еще не играет на русской балалайке. Мой отец
рассказывал, что у вас в России был замечательный музыкант и
исполнитель на балалайке - Андреев.
Признаться, мы были поражены. Финский моряк знает о русском
выдающемся балалаечнике!
- Где же ваш отец узнал об Андрееве? - спросил я.
- Он не узнал, - ответил Корхонен. - Он сам слушал оркестр
Андреева в Лондоне в девятьсот десятом году. Все газеты Англии писали
тогда об Андрееве и о необыкновенном русском инструменте - балалайке.
У вас в Архангельске можно купить балалайку? Я хотел бы купить для
Матти.
- Конечно, можно, - сказал Никитин.
Мы распрощались с финскими друзьями и договорились снова
встретиться в Архангельском клубе моряков.
Возвращаясь из Маймаксы, я думал об Андрееве и вспомнил об
отличном балалаечнике - земляке Михаиле Погодине, игру которого слушал
в Соломбале.
В 1912 году, после своих триумфальных поездок по Европе и
Америке, Василий Васильевич Андреев получил от Министерства
просвещения разрешение организовать краткосрочные курсы по подготовке
руководителей оркестров народных инструментов. Летом в Петербург со
всех концов России приехали больше сотни сельских учителей,
интересующихся музыкой. Среди них был и учитель из-под Архангельска.
Но он приехал не один. На деньги, собранные в народе, купил билет до
Петербурга своему ученику Мише Погодину.
Миша в деревне был непревзойденным балалаечником. Слушать его
музыку приходили и приезжали крестьяне из соседних деревень. Миша
играл русские народные песни, вызывая своим мастерством восхищение у
земляков. Нередко женщины плакали, слушая игру на простой балалайке.
- Наш Мишка в Питер поедет, - говорили мужики и охотно отдавали
гривенники и пятиалтынные.
Увидев среди приехавших подростка, Андреев удивился.
- А это что, тоже учитель? - спросил он с улыбкой.
- Нет, это мой ученик, - смущенно ответил архангелогородец. -
Хороший балалаечник! Вы бы послушали его. Это можно?..
- Обязательно послушаем, - сказал Андреев. - А вы из каких мест?
- Из Архангельской губернии.
- О, это итересно! - воскликнул знаменитый музыкант. - Сегодня
для всех вас наш оркестр дает концерт. А после концерта послушаем
вашего ученика. Как тебя зовут, паренек?.. Миша? Хорошо, Миша. А ты
балалайку свою привез?
Миша показал Василию Васильевичу свою неказистую балалайку.
- Да, - сказал Андреев, - о такой балалайке однажды мне сказали
пренебрежительно: "Ящик. Что можно на нем сыграть?" А я сыграл и
доказал, что на таком ящике можно исполнять любые вещи. Но у нас
теперь инструменты другие, русская балалайка улучшена. Вечером ты
попробуешь играть на моей.
Поздним вечером, после концерта, Андреев пригласил архангельских
музыкантов к себе. Послушать Мишу Погодина пришли знаменитый
виртуоз-исполнитель и композитор Борис Сергеевич Трояновский и
ближайший помощник Андреева, блестяще окончивший консерваторию,
Николай Петрович Фомин.
- Что же ты нам сыграешь, Миша? - спросил Андреев.
- Я бы сыграл "Светит месяц", - ответил мальчуган и застенчиво
добавил: - Только я не так, как у вас в оркестре. Я по-своему.
- Хорошо, играй по-своему, - согласился Андреев.
Нерешительно и тихо, смущаясь перед маститыми музыкантами, Миша
начал играть.
- Смелее! - попросил Андреев.
Миша заиграл громче. Наступила полнейшая тишина. И в этой
необычайной тишине звучала скромная и в то же время смелая балалайка
Миши Погодина.
При медлительном, спокойном и продолжительном трехструнном
звучании казалось, что в комнату струится такой же спокойный и
медлительный лунный свет... Светит месяц, светит ясный... И вдруг
неожиданный, но закономерный и виртуозный бурный пассаж. Кисть руки
музыканта превращается в трепещущий широкий и прозрачный веер. Свет
как будто затемняется. Но миг - и снова медлительное трехструнное
свечение...
И с каждой минутой все больше и больше светлели лица
требовательных слушателей. Музыканты были восхищены не только сильной
игрой юного балалаечника, но и совершенно новым и необычным, до сих
пор ими не слышанным исполнением русской песни.
Балалайка смолкла, и словно легкое облачко притушило лунный свет.
Некоторое время все молчали. Потом Андреев порывисто поднялся, подошел
к Мише и обнял мальчика.
- Это здорово! - тихо сказал Андреев. - Это действительно
по-своему. Это необыкновенный подарок, подарок нашему оркестру!
Спасибо, мой дорогой!
Андреев подал Мише одну из своих балалаек и попросил попробовать
инструмент. Но строй у балалайки Андреева был несколько иной. И все
же, пока музыкан ты разговаривали и обсуждали новое для них исполнение
песни "Светит месяц", Миша Погодин успел освоить новую балалайку.
Провожая архангельских музыкантов, Василий Васильевич протянул
Мише футляр с балалайкой из своего оркестра и сказал:
- Вот тебе подарок в благодарность за твое прекрасное исполнение.
Мы еще будем тебя слушать. Мы будем теперь играть "Светит месяц"
по-твоему. А может быть, и не только "Светит месяц".
К началу учебного года Миша со своим учителем уехал в
Архангельск. В свою деревню он привез драгоценный подарок - балалайку
Андреева. Но больше встретиться с замечательным музыкантом ему уже не
пришлось. Началась война с Германией, потом революция, интервенция на
Севере. В восемнадцатом году, как об этом Михаил Погодин узнал
позднее, Василий Васильевич скончался.
Я слушал игру Погодина на балалайке Андреева значительно позднее
- у своих знакомых в Соломбале. Это было волшебство. Такая музыка
держит ваши глаза широко раскрытыми, она может заставить смеяться и
плакать, может приказать, вести за собой, наполнить вашу душу болью
или радостью, голову - мыслями, светлыми или печальными.
Тогда же в Соломбале я узнал историю Миши и историю подарка
Андреева, о чем и рассказал по дороге Николаю Карповичу Никитину.
- А знаешь, есть отличная мысль! - сказал мне Карпыч, загораясь.
- Зачем отец Матти будет покупать балалайку? Мы сами можем сделать
маленькому финну такой подарок. Жаль только, что инструмент будет не
андреевский.
Мы так и сделали. При встрече с финскими друзьями мы подарили
Матти Корхонену новенькую балалайку. И он, обрадованный подарком, тут
же в клубе моряков начал на ней играть.
Через год финский радист вновь прибыл в Архангельск, но уже без
жены и сына. Он сообщил, что Матти прекрасно овладел балалайкой и даже
исполняет на ней русские народные песни на школьных концертах.
И Матти рассказывает своим товарищам о нас, архангелогородцах, и
еще о неутомимом и благородном человеке Василии Андрееве, чьим
талантом возвеличена и прославлена в мире русская балалайка.

    Евгений Степанович Коковин. Бронзовый капитан



---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска (emercom@dvinaland.ru)
---------------------------------------------------------------

(Повести и рассказы)

Северо-Западное книжное издательство
1983


Старый художник писал на холсте маслом. Он был очень стар и
быстро уставал. Тогда он отходил от мольберта и присаживался на шаткий
складной табурет с брезентовым сиденьем.
За спиной старика, чуть в стороне, лежала Северная Двина,
величественная и безмолвная.
Бронзовый великан - два метра и четыре сантиметра - смотрел на
реку, вдаль, поверх старика. В жизни Петр Первый тоже был высокий,
тоже два метра и четыре сантиметра. Сейчас Петр в треуголке и мундире
офицера Преображенского полка, с тростью, шпагой и подзорной трубой,
должно быть, думал о море, о мощнорангоутных кораблях, о дальних
плаваниях и о своем большом портовом городе.
Ему не было дела до того, что творил художник. А художник писал
его, памятник капитану России восемнадцатого века. Он писал из
благодарности не самому Петру, а из благодарности памятнику.
Художник приехал в Архангельск издалека, из Прибалтики. Он
приехал, чтобы побывать на могиле своего любимого брата.
В кармане у художника лежало письмо, пожелтевшее, более чем
пятидесятилетней давности.
В девятьсот шестнадцатом году вместе с другими рижскими портовыми
рабочими его брат Ян приехал в Архангельск. Когда англичане и
американцы захватили русский Север, коммунист Ян остался в городе, в
подполье. Но его выследили и арестовали.
Письмо было из тюрьмы.
"Не знаю, дойдет ли это письмо до тебя. Я сижу в архангельской
тюрьме и ожидаю, что подготовила мне судьба. А сладкого она мне не
приготовит. Ходят слухи, что некоторых из наших отправят в индийские
колонии, иначе говоря, в рабство. Мне это не угрожает. Каждый день из
нашей камеры уводят товарищей. Мы знаем - они живут последние часы,
последние минуты. Это же ждет и меня. Одних из камеры уводят на
смерть, других приводят. Камера большая, но нас много, и спать
приходится прямо на каменном полу. Эти несколько листочков бумаги мне
дал один товарищ по нашему общему несчастью. Ему разрешили передачу.
Меня арестовали дома, а когда вели в тюрьму, я бежал. В меня стреляли
и ранили. Было темно, и меня не нашли. Я укрылся в кустах у памятника.
Как я потом узнал, это был памятник русскому царю Петру Великому.
Думая об этом, даже при моей горькой доле, я усмехаюсь: меня,
коммуниста, прикрыл от преследователей, спас царь. У памятника меня
подобрали местные женщины. Их было две - сестры. Они тихонько довели
меня до своего дома. Эти женщины перевязали мою рану, накормили,
выходили меня. Они очень рисковали. Я прожил у них почти полгода, пока
окончательно не выздоровел. И не скрою от тебя, я полюбил одну из них
- Елену. И она любила меня, эта простая, но замечательная девушка,
необычайно скромная и самоотверженная северянка. Но нашелся предатель
- сосед моих спасительниц. И вот я в тюрьме. За принадлежность к
партии коммунистов и за побег хорошего мне ожидать нечего. Не хочется
умирать, но, поверь, смерти я не боюсь. Может быть, мне удастся
передать это письмо на волю. Только не уверен, дойдет ли когда-нибудь
оно до тебя. Но вот за мной пришли... Прости, прощай..."
Подписи под письмом не было. Но художник хорошо знал почерк
брата.
Хотя Елене свидание с Яном не разрешили, письмо ей передали,
когда интервенты были изгнаны из Архангельска. Пересылать его брату
Яна в те времена было бессмысленно: в Латвии свирепствовали
белогвардейцы.
Елена тоже прожила недолго. Потрясенная гибелью любимого,
ослабевшая, при первой простуде она заболела воспалением легких и
умерла на рассвете бледного июньского дня.
Письмо рижского коммуниста к брату сестра Елены Анна случайно
нашла в забытой книге. Эту книгу Елена читала перед смертью. Но нашла
письмо Анна более чем через полвека. Что с ним делать?
Пораздумав, Анна заклеила письмо в конверт, надписала рижский
адрес, найденный в бумагах Яна, и указала адрес свой, обратный. Все
это она делала без малейшей надежды. Но отправка письма казалась ей
выполнением последней воли погибшего.
Письмо не возвратилось. Неожиданно приехал брат Яна, старый
художник. Когда они сидели за вечерним чаем, художник спросил у Анны:
- Вы знаете, где похоронен Ян?
- Здесь есть братские могилы.
- А памятник Петру Великому уцелел?
- Он стоял раньше там, где сейчас братские могилы. А теперь
перенесен.
- Странное совпадение, - прошептал художник. - Братские могилы
там, где бронзовый капитан укрыл от белогвардейцев Яна.
Прошла минута, другая в горестном молчании. Потом художник
попросил:
- Вы сможете завтра проводить меня на братские могилы и к
памятнику Петру?
- Конечно, - согласилась Анна. - Это недалеко.
Утром они пошли на набережную, к обелиску жертвам интервенции на
братских могилах.
- Я напишу могилу моего брата и его товарищей, - сказал художник.
Они постояли в скорбной тишине, пошли дальше, к памятнику. И тут
художник не поверил своим глазам.
- Как же так?! - воскликнул он. - Работа Марка Матвеевича
Антокольского, моего земляка-прибалтийца и моего учителя! До сих пор я
считал, что таких памятников всего три - в Москве, Ленинграде и
Таганроге. Но оказывается, бронзовый капитан обитает и в Архангельске.
Я думал увидеть здесь совсем другую работу, другого скульптора.
Художник несколько раз обошел памятник.
- Я побуду здесь, посижу, отдохну, - сказал он Анне. - Вы идите.
Спасибо вам. Я дорогу найду.
На другой день художник опять пришел к бронзовому капитану.
Мальчики, соседи Анны, помогли ему донести мольберт и палитру. Так он
навещал памятник несколько дней. Мальчики, глядя на холст,
восхищались:
- Картина! Как похоже и красиво!
- Нет, это еще не картина, - возразил художник. - Это только этюд
к будущей картине.
- А кто там лежит? Он спит или умер?
- Он тяжело ранен.
Художник хотел добавить: "Это мой брат". Но больше он ничего не
сказал.
Уезжая из Архангельска, художник в последний раз пришел к
обелиску поклониться погребенным под ним отважным революционерам.
У памятника Петру он мысленно произнес маленькую прощальную речь.
Последними словами его были:
"Спасибо тебе, создание талантливых рук русского ваятеля".
Но бронзовый капитан молчал. Он смотрел на Северную Двину, на
большие торговые корабли под красными флагами с серпом и молотом,
ведомые славными советскими капитанами. И кто знает, может быть, в эти
минуты он хотел сказать:
"Добро, друзья! Счастливо плавать! Так держать!"

    Евгений Степанович Коковин. Хижина дяди Андрея



---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска (emercom@dvinaland.ru)
---------------------------------------------------------------

(Сборник "Гостья из Заполярья")

Детская литература
Москва
1980


Милый, чудесный человек дядя Андрей, старый охотник и рыболов,
гроза лесных хищников, наш постоянный "консультант по делам охоты"!
Вечерами, когда за черным Кунд-озером солнце нанизывалось на
острия длинноствольных елок, он выходил из своей избушки покоптить
белый свет стойким дымом ярославской махорки. И в это время, проплыв
восемнадцать километров на пароходе-колеснике и пройдя десять по узким
лесным тропкам, мы являлись к нему.
По сравнению с дядей Андреем мы были горе-охотниками. Теперь я
могу признаться: добрые три четверти нашей добычи - зайцы и белки,
глухари, косачи и тетерки, которых мы привозили домой в рюкзаках, -
были пойманы и убиты дядей Андреем.
Вечером мы слушали рассказы старого охотника, а утром вместе с
ним бродили но лесу, осматривали силки, стреляли.
Иногда мы не заставали охотника дома. Но хижина дяди Андрея все
так же гостеприимно встречала нас. По старым карельским обычаям,
избушка не имела замков и засовов. Черемуховый кол подпирал дверь.
Однако мы знали, что можем спокойно располагаться в избушке на отдых.
Смолистая растопка и береста были заботливо приготовлены дядей Андреем
для костра. Всегда можно было найти в хижине кусок вяленого мяса,
сушеную рыбу, мешочек с крупой.
Последний раз мы были у дяди Андрея в самую короткую ночь в году.
Впрочем, ночи не было совсем. Не успели потемнеть за озером на закате
сосны, как восток снова загорелся зарей.
Охота в что время года запрещена. С вечера мы забросили в озеро
жерлицы и до восхода проговорили с дядей Андреем об охоте, о повадках
зверя, о былых временах кремневок и бердан и о всякой всячине.
Когда роса накрыла озеро и стало прохладно, мы перебрались в
избушку. У потухающего костра остался Боско - густошерстая спокойная и
умная лайка. Уткнув морду между лапами, Боско чутко спал, часто поводя
острыми стоячими ушами.
- Охота - хитрое дело, - рассказывал дядя Андрей. - Ну вот
возьмем канкан. Пропах он железом, и ржавчиной, и керосином, и маслом.
К такому капкану ни одна лесная тварь не подойдет. Капкан никакого
запаха не должен напускать в лесу. Хвоей его почаще протирать нужно. Я
даже голой рукой капкана не касаюсь, рукавицы особые у меня вон лежат.
А люди думают - секрет какой-то дядя Андрей знает. На дядю Андрея,
говорят, зверь сам бежит...
Из окна избушки было видно озеро. Оно лежало длинное, причудливое
в своих очертаниях, обнесенное частоколом мачтовых сосен и елей.
Казалось, озеро дышало.
- Спать теперь некогда, - сказал дядя Андрей. - Нужно снасть
посмотреть.
Озеро запылало, подожженное зарей. У самого берега плеснулась
рыбешка.
- И как же хорошо наша жизнь устроена! - говорил дядя Андрей,
натягивая свои высокие болотные сапоги. - Никуда я из своих мест не
уезжаю, а вещи всякие и харч у меня в избушке со всего государства
собраны. Ружье ижевцы смастерили, топор, но клейму видно, в Москве
отковали, нож вот этот матрос из Мурманска подарил, сумка
ленинградской работы... Махорочку ярославскую курю, чай - таджикский,
вот тут написано. Порой вот сидишь так и думаешь: словно у тебя во
всем Советском Союзе дружки живут и не забывают, шлют все. Вот так и
послал бы в подарок тому таджику, что этот чай вырастил, самую лучшую
лисью шкуру.
В тот день мы поздно вернулись от дяди Андрея и пожалели, что в
его хижине не было радио. Фашистские войска напали на нашу землю.
Кунд-озеро, где стояла хижина дяди Андрея, лежало в тридцати
километрах от советско-финляндской границы. Нам больше не удалось
побывать у дяди Андрея. О нем рассказали колхозники, ушедшие из
деревни Кундозерской, занятой гитлеровцами и белофиннами.
Дядя Андрей позднее других узнал о войне. Не голосом диктора и не
газетным сообщением вошла война в его охотничью избушку, а воем
снарядов, тревожным гулом самолетов и автоматными очередями.
Три дня в его избушке лежал раненый пограничник, укрываясь от
фашистов,
Когда ночью дядя Андрей проводил пограничника никому не ведомыми
тропами за линию фронта и вернулся домой, он застал в своей хижине
незваных гостей - немецких офицеров.
Они окружили дядю Андрея и что-то требовали от переводчика-финна.
Охотник я здешний и ничего не знаю! - отвечал дядя Андрей на
вопросы переводчика.
Он смотрел, как три немца пили его водку и ели его копченую
жирную рыбу. Двое других уже спали.
Внезапно послышался легкий шум. Немцы уставились на дверь. Дядя
Андрей знал: это Боско царапает косяк и просится в избушку. Дверь чуть
приоткрылась, и немцы увидели красивую собачью морду. Один из них
выхватил пистолет и, не целясь, выстрелил.
- Айн!
- Не надо! - закричал дядя Андрей.
Боско спокойно смотрел на немца.
- Цвай! - произнес немец и вторично нажал на спусковой крючок.
Собака завизжала. Дверь захлопнулась, но немец подскочил и
распахнул ее. Он выстрелил в третий раз.
- Драй!
Раненый пес рванулся в сторону, подпрыгнул и, свалившись, замер в
траве.
Дядя Андрей посмотрел на свою двустволку и с силой повернул
голову в сторону.
В чугунном камельке лихорадочно подергивалось тусклое пламя.
Финн-переводчик ухватился за полку и повис на ней. Доски треснули -
хорошее, сухое топливо!
- Зачем порушил? - Дядя Андрей вскочил и схватил финна за руку.
- Сиди, - сказал финн, теперь я здесь хозяин. Карельская земля -
наша земля!
Сухие доски ярко запылали в камельке. Пламя гудело, прорываясь
через колена трубы.
Кто же здесь хозяин? Кто жил в этих местах двадцать пять лет? Кто
построил эту избу? Кто мастерил эти скамейки и полочки, красил
наличники, разбивал грядку под окошком? Кто охотился в этих лесах и
рыбачил на Кунд-озере?
"Посмотрим еще, кто здесь хозяин!" - подумал охотник.
Всякому тяжело переносить обиду, но особенно тяжело она
переживается старыми людьми. Обида еще больше старит их, сутулит,
делает молчаливыми.
Дядя Андрей очнулся утром. Финн и немцы спали. Оконное стекло,
казалось, плавилось в лучах солнца. Дядя Андрей осторожно поднялся,
снял двустволку и тихо вышел из избушки. Вокруг никого не было.
Знакомый клест свистел и щелкал в густой, позолоченной солнцем листве.
Для кого теперь будет щелкать и посвистывать эта косоклювая
хлопотливая птица? Чей сон будут охранять от ветров стены старой
охотничьей избушки? Хозяин должен уйти. Для него всюду найдется крыша.
Настанут другие, как и прежде, счастливые дни. Построит дядя
Андрей новую избу у Кунд-озера, и друзья со всей страны помогут ему
поднять хозяйство. А захватчикам - ни кола ни двора. В карельских
лесах и в избах место только друзьям.
Хозяин снял с шеста несколько колец бересты и швырнул их к стене
избушки. Ногой подтолкнул охапку сучьев. Подумал, подошел к двери и
подпер ее колом. Все это он делал не торопясь, спокойно, словно
обычное свое ежедневное дело. Спокойно чиркнул спичкой. Издали можно
было подумать, что охотник собирается готовить себе завтрак: так
неторопливы были его движения.
Береста вспыхнула бледным длинным пламенем, почернела и
свернулась в тугой ком. Молочный дым пополз по земле.
Дядя Андрей ставнем прикрыл костер, разведенный под стеной
хижины, оглянулся и быстрым шагом пошел прочь. Через мгновение он уже
скрылся в лесных зарослях.
Утро в северном лесу полно запахов моха и травы, напитанных
росой, брусничника и прелой земли, хвои можжевельника и листвы ольхи.
Дым горящего сухого дерева, легкий и бесцветный, дополнял утренний
запах леса. Пламя охватило избушку. Тихо горели стены, с треском
занимались пламенем просушенные солнцем доски у окоп и крыши, шипел и
дымил в пазах желтый застарелый мох.
Так перестала существовать хижина дяди Андрея - гостеприимная
охотничья избушка. В своих стенах она задушила фашистов.
Исчез старый охотник дядя Андрей. А в карельских лесах появился
новый отряд партизан. И как рассказывали кунд-озеровские крестьяне,
отрядом этим командовал старый человек, меткий стрелок.

    Евгений Степанович Коковин. Когда создавалась "Школа"



---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска (emercom@dvinaland.ru)
---------------------------------------------------------------

(Сборник "Мы поднимаем якоря")

Северо-Западное книжное издательство
1972

Четырнадцатилетний Мишка тайком покинул дом и поступил на пароход
дальнего плавания. Случилось это давно, через несколько лет после ос-
вобождения Севера от англо-американских захватчиков и белогвардейцев и
установления Советской власти Мишка жил в Соломбале - морской слободе,
рабочем районе Архангельска, где я родился и провел детство и юность.
Мишку долго разыскивали, но, конечно, не нашли, потому что
пароход ушел в море, в дальние страны. Тогда все думали, что мальчик,
купаясь, утонул или заблудился в лесу. Но через два года, когда
пароход вернулся в Архангельский порт, Мишка снова появился на нашей
улице, возмужалый, окрепший.
А еще через несколько лет, сам еще подросток, курсант морской
школы, я вспомнил этот случай и написал о Мишке коротенький рассказ
для нашего рукописного журнала. Тогда я совсем не собирался стать
писателем, хотел быть моряком.
Рассказ понравился моим товарищам и нашим преподавателям. По их
совету я отнес рассказ в редакцию местной газеты, и там мне сказали:
- Приходи на собрание литературного актива. Твой рассказ обсудим.
На собрании будут писатели. Они дадут полезные советы.
Признаться, я испугался такого предложения и тут же заявил, что
рассказ написал случайно и что писателем быть не собираюсь.
В редакции надо мной посмеялись, но на собрание велели
обязательно приходить.
- А какие будут писатели? - спросил я.
- Будет Аркадий Гайдар. Знаешь?..
Я сразу же представил обложку книги, которую недавно брал в
библиотеке и прочитал. На обложке был нарисован всадник на фоне