Страница:
— О, друг мой, — сказала я со свойственною мне пылкостью, — я так рада вас видеть!
Едва эти слова вырвались у меня, как я уже готова была язык себе отрезать за то, что так грубо напомнила о ее слепоте.
К моему утешению, эти слова не подействовали на нее так, как я ожидала.
— Позволите ли вы мне увидеть вас по-своему? — спросила она кротко, поднимая свою хорошенькую белую ручку. — Позволите ли вы мне прикоснуться к вашему лицу?
Я тотчас же села у окна. Нежные розовые кончики ее пальцев как будто покрыли все лицо мое в одно мгновенье. Три раза провела она рукой мне по лицу с видом глубочайшего внимания.
— Поговорите со мной еще, — сказала она, держа надо мною руку как бы в недоумении.
Я произнесла несколько слов. Она остановила меня поцелуем.
— Довольно! — воскликнула она радостно. — Голос ваш говорит ушам моим то же, что лицо ваше говорит моим пальцам. Я знаю, что полюблю вас. Войдите и посмотрите на комнаты, в которых мы будем жить с вами вместе.
Я встала. Она обняла меня, но вдруг отдернула руку и замахала пальцами словно от боли.
— Что такое, вы взволновались? — спросила я.
— Нет, нет. Какого цвета платье на вас?
— Темно-лилового.
— Так я и знала. Пожалуйста, не носите темных цветов. Я терпеть не могу ничего темного. Милая мадам Пратолунго, одевайтесь для меня всегда в светлые платья.
Она опять ласково обняла меня, но уже вокруг шеи, где рука ее легла на мой полотняный воротничок.
— Вы ведь переоденетесь к обеду, не правда ли? — шепнула она. — Позвольте мне разобрать ваши вещи и выбрать, вам платье по моему вкусу.
Теперь мне все стало ясно в отношении блестящего убранства коридора.
Мы вошли в комнаты. Ее спальня, моя спальня и общая комната между ними. Как я ожидала, так оно и оказалось: все в зеркалах, позолоте и веселых украшениях всякого рода. Комнаты более похожи были на жилища моей веселой родины, нежели на дома чопорной, бесцветной Англии. Одно только удивляло меня, что все это блестящее убранство имело целью доставить удовольствие слепой девушке. Опыт убедил меня, что слепые живут воображением и имеют свои причуды и странности, как и все мы.
Чтобы переменить мое темное лиловое платье, как желала Луцилла, нужно было доставить мои сундуки. Насколько мне было известно, Финчев мальчик препроводил мои пожитки вместе с пони в конюшню. Не успела Луцилла позвонить, чтоб осведомиться, как пожилая проводница моя, молча оставившая нас, пока мы разговаривали в коридоре, появилась с мальчиком и слугой, несущими мою поклажу. Они принесли также молодой хозяйке некоторые покупки, сделанные в городе, и в числе их завернутую в белую бумагу бутылку, как будто с лекарством, которая должна была играть известную роль в событиях этого дня.
— Это моя старая няня, — сказала Луцилла, представляя мне свою служанку. — Зилла все умеет делать, между прочим, и стряпать. Она училась в одном лондонском клубе. Вы должны полюбить Зиллу, мадам Пратолунго, ради меня. Сундуки ваши открыты?
Получив утвердительный ответ, она стала на колени перед сундуками. Ни одной девушке, одаренной зрением, не доставило бы большего удовольствия разбирать мои вещи. На этот раз, однако, удивительная тонкость осязания обманула ее. Из двух платьев совершенно одинаковой материи, хотя весьма различного цвета, она выбрала темное вместо светлого. Она, видимо, огорчилась, когда я объяснила ей ее ошибку. Но следующая догадка восстановила ее веру в свое осязание. Она заметила полосы в одной щегольской паре чулок и тотчас опять просветлела.
— Недолго одевайтесь, — сказала она, уходя от меня. — Мы будем обедать через полчаса. Французские блюда в честь вашего приезда. Я люблю хорошо пообедать. Я, как говорят у вас, une gourmande [3]. Видите, печальные последствия!
Она приложила руку к своему подбородку.
— Я толстею. Мне угрожает двойной подбородок.., в двадцать два года! Ужасно! Ужасно!
Она ушла. Вот первое впечатление, произведенное на меня бедною мисс Финч.
Глава IV
Глава V
Едва эти слова вырвались у меня, как я уже готова была язык себе отрезать за то, что так грубо напомнила о ее слепоте.
К моему утешению, эти слова не подействовали на нее так, как я ожидала.
— Позволите ли вы мне увидеть вас по-своему? — спросила она кротко, поднимая свою хорошенькую белую ручку. — Позволите ли вы мне прикоснуться к вашему лицу?
Я тотчас же села у окна. Нежные розовые кончики ее пальцев как будто покрыли все лицо мое в одно мгновенье. Три раза провела она рукой мне по лицу с видом глубочайшего внимания.
— Поговорите со мной еще, — сказала она, держа надо мною руку как бы в недоумении.
Я произнесла несколько слов. Она остановила меня поцелуем.
— Довольно! — воскликнула она радостно. — Голос ваш говорит ушам моим то же, что лицо ваше говорит моим пальцам. Я знаю, что полюблю вас. Войдите и посмотрите на комнаты, в которых мы будем жить с вами вместе.
Я встала. Она обняла меня, но вдруг отдернула руку и замахала пальцами словно от боли.
— Что такое, вы взволновались? — спросила я.
— Нет, нет. Какого цвета платье на вас?
— Темно-лилового.
— Так я и знала. Пожалуйста, не носите темных цветов. Я терпеть не могу ничего темного. Милая мадам Пратолунго, одевайтесь для меня всегда в светлые платья.
Она опять ласково обняла меня, но уже вокруг шеи, где рука ее легла на мой полотняный воротничок.
— Вы ведь переоденетесь к обеду, не правда ли? — шепнула она. — Позвольте мне разобрать ваши вещи и выбрать, вам платье по моему вкусу.
Теперь мне все стало ясно в отношении блестящего убранства коридора.
Мы вошли в комнаты. Ее спальня, моя спальня и общая комната между ними. Как я ожидала, так оно и оказалось: все в зеркалах, позолоте и веселых украшениях всякого рода. Комнаты более похожи были на жилища моей веселой родины, нежели на дома чопорной, бесцветной Англии. Одно только удивляло меня, что все это блестящее убранство имело целью доставить удовольствие слепой девушке. Опыт убедил меня, что слепые живут воображением и имеют свои причуды и странности, как и все мы.
Чтобы переменить мое темное лиловое платье, как желала Луцилла, нужно было доставить мои сундуки. Насколько мне было известно, Финчев мальчик препроводил мои пожитки вместе с пони в конюшню. Не успела Луцилла позвонить, чтоб осведомиться, как пожилая проводница моя, молча оставившая нас, пока мы разговаривали в коридоре, появилась с мальчиком и слугой, несущими мою поклажу. Они принесли также молодой хозяйке некоторые покупки, сделанные в городе, и в числе их завернутую в белую бумагу бутылку, как будто с лекарством, которая должна была играть известную роль в событиях этого дня.
— Это моя старая няня, — сказала Луцилла, представляя мне свою служанку. — Зилла все умеет делать, между прочим, и стряпать. Она училась в одном лондонском клубе. Вы должны полюбить Зиллу, мадам Пратолунго, ради меня. Сундуки ваши открыты?
Получив утвердительный ответ, она стала на колени перед сундуками. Ни одной девушке, одаренной зрением, не доставило бы большего удовольствия разбирать мои вещи. На этот раз, однако, удивительная тонкость осязания обманула ее. Из двух платьев совершенно одинаковой материи, хотя весьма различного цвета, она выбрала темное вместо светлого. Она, видимо, огорчилась, когда я объяснила ей ее ошибку. Но следующая догадка восстановила ее веру в свое осязание. Она заметила полосы в одной щегольской паре чулок и тотчас опять просветлела.
— Недолго одевайтесь, — сказала она, уходя от меня. — Мы будем обедать через полчаса. Французские блюда в честь вашего приезда. Я люблю хорошо пообедать. Я, как говорят у вас, une gourmande [3]. Видите, печальные последствия!
Она приложила руку к своему подбородку.
— Я толстею. Мне угрожает двойной подбородок.., в двадцать два года! Ужасно! Ужасно!
Она ушла. Вот первое впечатление, произведенное на меня бедною мисс Финч.
Глава IV
МУЖЧИНА В СУМЕРКАХ
Вкусный обед наш давно уже кончился. Мы болтали, болтали, болтали, как обыкновенно женщины, все о себе. Вечерело. Заходящее солнце бросило последние красноватые лучи в нашу хорошенькую гостиную, как вдруг Луцилла вскочила, словно что-то вспомнила, и позвонила. Вошла Зилла.
— Бутылку от аптекаря, — сказала Луцилла. — Давно следовало вспомнить об этом.
— Вы сами понесете ее к Сюзанне, друг мой?
Мне приятно было слышать, что старая нянька говорит так просто с своею молодою хозяйкой. Это было вовсе не по-английски. Да погибнет несчастная система отчуждения между сословиями, вот что я говорю!
— Да, я сейчас сама понесу ее Сюзанне.
— Идти мне с вами?
— Нет, нет! Незачем. — Она обратилась ко мне. — Вы, вероятно, слишком устали, чтобы идти пешком после вашей прогулки по горам?
Я пообедала, я отдохнула, я совершенно готова была ходишь еще. Так я и сказала ей.
Лицо Луциллы повеселело. Ей почему-то, очевидно, хотелось, чтобы я пошла с ней.
— Надо навестить бедную женщину в селе, страдающую от ревматизма, — сказала она. — Я выписала ей растиранье. Послать неудобно. Она стара и упряма. Если я ей принесу, она поверит лекарству; если принесет кто-нибудь другой, она его бросит. Я совсем об ней забыла, заговорившись с вами. Что ж мы, идем?
Едва притворила я дверь своей спальни, как ко мне постучались. Луцилла? Нет. Старая нянька вошла на цыпочках с таинственным видом, внушительно приложив палец к губам.
— Извините, сударыня, — сказала она шепотом. — Я думаю вас надо предупредить, что хозяйка наша с определенной целью берет вас сегодня с собою. Ее мучит любопытство, как и всех нас, впрочем. Вчера она брала меня, чтобы поглядеть моими глазами; но осталась недовольна. Теперь хочет попробовать ваши глаза.
— Что же так возбуждает любопытство мисс Луциллы?
— Оно очень естественно. Бедняжка, — продолжала старуха, не обращая внимания на мой вопрос. — Никто из нас ничего не может узнать о нем. Гуляет он обыкновенно в сумерки. Вы его теперь, наверное, встретите и сами рассудите, как лучше поступать с таким невинным созданием, как мисс Луцилла, Этот странный ответ возбудил мое любопытство.
— Душа моя, — сказала я, — вы забываете, что я здесь чужая. Я ничего не знаю. Разве нет имени у этого таинственного человека? Кто этот «он»?
Только произнесла я эти слова, как ко мне опять постучались. Зилла шепнула поспешно:
— Не ссылайтесь на меня. Вы сами увидите; я только забочусь о хозяйке.
Она подошла и отворила дверь. Луцилла в щегольской шляпке ждала меня. Мы вышли через дверь в сад и через калитку в стене прошли в селение.
После предостережения, сделанного мне нянькой, я не могла задавать вопросы, если не хотела наделать бед в первый же день своего приезда. Я бдительно поглядывала кругом и ждала, что будет. Когда выходили из дома, я сделала глупость: я предложила Луцилле руку, чтобы вести ее. Луцилла рассмеялась.
— Милая мадам Пратолунго! Я лучше вас знаю дорогу. Я брожу по всему околотку, вот только с помощью этого.
Она подняла свою красивую трость из слоновой кости с яркой шелковой петлей. С тростью этой в одной руке и с бутылкой лекарства в другой, в кокетливой шляпке на макушке, она представляла такую хорошенькую картинку, какой я давно не видела.
— Так ведите же вы меня, друг мой, — сказала я и взяла ее под руку. Мы пошли вниз по селению.
Никого похожего на таинственную личность не встретилось нам в сумерках. Я встретила опять немногих землевладельцев, которых видела уже прежде, вот и все. Луцилла молчала. Молчание это казалось мне подозрительным после того, что сказала мне Зилла. Она как будто внимательно к чему-то прислушивалась. Дойдя до хижины больной женщины, Луцилла остановилась и вошла; я осталась ждать ее у двери. Недолго ждала я. Через минуту Луцилла вышла и сама взяла меня под руку.
— Не пройдем ли мы еще немного подальше? — сказала она. — Теперь так свежо, хорошо.
Цель, к которой направлялась она, находилась, очевидно, за селением. В торжественной тишине сумерек мы двигались изгибом уединенной долины, по которой я уже проходила утром. Когда поравнялись мы с одиноким домиком, называвшимся, как я уже знала, Броундоуном, я почувствовала, что рука ее бессознательно сжимает мою руку.
— Ага! — сказала я себе, — значит, тут как-нибудь замешан Броундоун.
— Что, сегодня вид очень пустынный? — спросила Луцилла, обводя тростью своею окружавшую нас местность.
Это означало, как поняла я, не видите ли вы кого-нибудь гуляющего? Но не мое дело было угадывать тайный смысл ее вопросов, пока ей не заблагорассудится поверить мне свой секрет.
— По-моему, друг мой, вид прекрасный, — вот все, что я сказала.
Она опять замолчала и погрузилась в свои мысли. Мы повернули в новый изгиб долины, и вот с противоположной стороны появился, наконец, идущий нам навстречу одинокий мужчина.
Когда мы приблизились друг к другу, я увидела, что он имеет вид человека порядочного. Одет мужчина был в легкую охотничью куртку; на голове была у него пуховая шляпа конической формы, какие носят в Италии. Ближе подойдя, я увидела, что он молод. Еще ближе.., оказалось, что он красив собою, хотя несколько женоподобен. В эту минуту Луцилла услышала его шаги. Она тотчас же покраснела, и опять рука ее бессознательно сжала мою руку. (Прекрасно! Вот, значит, мы нашли наконец таинственный предмет предостережений Зиллы.) Признаюсь, я люблю взглянуть на красивого мужчину. Я поглядела на этого, когда мы поравнялись. Уверяю вас в том, что я вовсе не безобразная внешне женщина. Однако, когда глаза наши встретились, на лице незнакомца вдруг что-то дрогнуло и он нахмурился, показывая ясно, что я произвела на него неприятное впечатление. С некоторым трудом, ибо спутница моя крепко держала меня за руку и, казалось, готова была совсем остановиться, я ускорила шаг и быстро прошла мимо незнакомца, давая ему тем самым почувствовать, что я полагаю, что перемена в лице его при взгляде на меня показалась мне неучтивой. Как бы то ни было, через минуту я услышала шаги его позади нас. Он вернулся и шел за нами.
Он обогнал нас с моей стороны, остановился и снял шляпу.
— Извините меня, сударыня, — сказал он, — но вы сейчас так пристально поглядели на меня.
При первом звуке его голоса я почувствовала, что Луцилла вздрогнула. Рука ее, опирающаяся на мою руку, задрожала от какого-то непонятного мне внезапного волнения. Вдвойне удивленная и этим обстоятельством, и упреком в том, что позволила себе взглянуть на мужчину, я потеряла способность, которую редко теряют женщины, — способность говорить.
Он не дал мне времени оправиться. Он продолжал тоном, впрочем, вполне благовоспитанного человека, без всяких изменений в выражении лица и в манерах:
— Извините, если я осмелюсь задать вам весьма странный вопрос. Не были ли вы в Экзетере третьего числа прошлого месяца?
Я была бы не женщина, если бы теперь ко мне уже не вернулась способность говорить.
— Я от роду никогда не была в Экзетере, милостивый государь, — отвечала я. — Позвольте мне в свою очередь осведомиться, почему вы задаете мне этот вопрос?
Вместо ответа, он поглядел на Луниллу.
— Еще раз прошу извинения, но может быть эта молодая особа…
Он, очевидно, хотел спросить, не была ли Луцилла в Экзетере, но вдруг остановился. Следя с напряженным вниманием за всею этой сценой, она повернулась к нему лицом. Еще было довольно светло, чтобы увидеть на лице этом ее несчастье. Незнакомец понял, в чем дело, и появившееся было пытливое выражение на его лице сменилось выражением сострадания и, я сказала бы, огорчения. Он опять снял шляпу и поклонился мне с глубоким почтением.
— Простите меня, — сказал он очень серьезно. — Я прошу прощения у молодой дамы. Не сердитесь на меня. Мое странное поведение имеет свое оправдание, если бы я только в силах был объясниться. Вы огорчили меня своим взглядом. Не могу растолковать вам почему. Доброго вечера.
Он поспешно отвернулся, как будто в смущении и Стыдясь себя самого, и ушел. Повторяю, в поведении его не было ничего странного, неприличного. Вполне благовоспитанный человек, совершенно владеющий своим рассудком, — вот впечатление, какое производил он. Я поглядела на Луциллу. Она стояла, подняв слепые глаза свои к небу, как бы погруженная в какое-то восторженное созерцание.
— Кто этот человек? — спросила я.
Мой вопрос внезапно опустил ее с неба на землю.
— Ах! — сказала она с упреком. — У меня звучал в ушах его голос, а теперь я его не слышу.
— Кто он? — прибавила она через минуту, повторяя мой вопрос. — Никто не знает. Скажите мне, какой он? Хорош ли он собой? Он должен быть хорош собой, имея такой голос.
— Вы в первый раз слышали его голос? — осведомилась я.
— Да. Он встретился нам вчера, когда я ходила с Зиллой, но ни слова не сказал. Каков же он собой? Пожалуйста, скажите мне, какой он?
В голосе ее звучало страстное нетерпение. Я поняла, что с ней шутить нельзя. Темнело. Я сочла благоразумным предложить вернуться домой. Она соглашалась на все, лишь бы только я описала незнакомца. Всю дорогу домой она меня расспрашивала, так что я наконец начала испытывать чувство свидетеля, подвергаемого искусному допросу на суде. Луцилла, казалось, осталась довольна моими ответами.
А! — воскликнула она, выдавая тайну, которую открыла мне уже старая нянька. — Вы умеете все хорошо замечать глазами. Зилла ничего путного не могла сказать мне.
После возвращения домой любопытство ее разгорелось в другом направлении.
— Экзетер, — повторяла она в раздумье. — Он упомянул об Экзетере. Я, так же как и вы, никогда там не была. Что скажут нам книги об Экзетере?
Она отправила Зиллу на другую половину дома за справочным словарем. Я вышла за служанкой в коридор и успокоила ее.
— Я не выдала вашего секрета, — сказала я ей. — Человек этот гулял в сумерках, как вы предсказывали. Я говорила с ним и также заинтересовалась, как и все вы. Достаньте книгу.
Признаюсь, я поверила Луцилле в том, что словарь поможет нам объяснить странный вопрос незнакомца о третьем числе прошлого месяца и непонятное заявление его, что я огорчила его моим взглядом. Нянька с нескрываемым любопытством стояла подле меня с одной стороны, а Луцилла с другой; я открыла книгу на букву "Э", нашла нужное место и прочла вслух:
"Экзетер-приморский город в Девоншире. Некогда резиденция западных саксонских королей. Ведет большую иностранную и внутреннюю торговлю. Народонаселение 33 738. Девоншейрские ассизы [4] собираются в Экзетере весной и летом".
— Вот и все? — спросила Луцилла.
Я закрыла книгу и ответила, как Финчев мальчик, тремя словами:
— Вот и все.
— Бутылку от аптекаря, — сказала Луцилла. — Давно следовало вспомнить об этом.
— Вы сами понесете ее к Сюзанне, друг мой?
Мне приятно было слышать, что старая нянька говорит так просто с своею молодою хозяйкой. Это было вовсе не по-английски. Да погибнет несчастная система отчуждения между сословиями, вот что я говорю!
— Да, я сейчас сама понесу ее Сюзанне.
— Идти мне с вами?
— Нет, нет! Незачем. — Она обратилась ко мне. — Вы, вероятно, слишком устали, чтобы идти пешком после вашей прогулки по горам?
Я пообедала, я отдохнула, я совершенно готова была ходишь еще. Так я и сказала ей.
Лицо Луциллы повеселело. Ей почему-то, очевидно, хотелось, чтобы я пошла с ней.
— Надо навестить бедную женщину в селе, страдающую от ревматизма, — сказала она. — Я выписала ей растиранье. Послать неудобно. Она стара и упряма. Если я ей принесу, она поверит лекарству; если принесет кто-нибудь другой, она его бросит. Я совсем об ней забыла, заговорившись с вами. Что ж мы, идем?
Едва притворила я дверь своей спальни, как ко мне постучались. Луцилла? Нет. Старая нянька вошла на цыпочках с таинственным видом, внушительно приложив палец к губам.
— Извините, сударыня, — сказала она шепотом. — Я думаю вас надо предупредить, что хозяйка наша с определенной целью берет вас сегодня с собою. Ее мучит любопытство, как и всех нас, впрочем. Вчера она брала меня, чтобы поглядеть моими глазами; но осталась недовольна. Теперь хочет попробовать ваши глаза.
— Что же так возбуждает любопытство мисс Луциллы?
— Оно очень естественно. Бедняжка, — продолжала старуха, не обращая внимания на мой вопрос. — Никто из нас ничего не может узнать о нем. Гуляет он обыкновенно в сумерки. Вы его теперь, наверное, встретите и сами рассудите, как лучше поступать с таким невинным созданием, как мисс Луцилла, Этот странный ответ возбудил мое любопытство.
— Душа моя, — сказала я, — вы забываете, что я здесь чужая. Я ничего не знаю. Разве нет имени у этого таинственного человека? Кто этот «он»?
Только произнесла я эти слова, как ко мне опять постучались. Зилла шепнула поспешно:
— Не ссылайтесь на меня. Вы сами увидите; я только забочусь о хозяйке.
Она подошла и отворила дверь. Луцилла в щегольской шляпке ждала меня. Мы вышли через дверь в сад и через калитку в стене прошли в селение.
После предостережения, сделанного мне нянькой, я не могла задавать вопросы, если не хотела наделать бед в первый же день своего приезда. Я бдительно поглядывала кругом и ждала, что будет. Когда выходили из дома, я сделала глупость: я предложила Луцилле руку, чтобы вести ее. Луцилла рассмеялась.
— Милая мадам Пратолунго! Я лучше вас знаю дорогу. Я брожу по всему околотку, вот только с помощью этого.
Она подняла свою красивую трость из слоновой кости с яркой шелковой петлей. С тростью этой в одной руке и с бутылкой лекарства в другой, в кокетливой шляпке на макушке, она представляла такую хорошенькую картинку, какой я давно не видела.
— Так ведите же вы меня, друг мой, — сказала я и взяла ее под руку. Мы пошли вниз по селению.
Никого похожего на таинственную личность не встретилось нам в сумерках. Я встретила опять немногих землевладельцев, которых видела уже прежде, вот и все. Луцилла молчала. Молчание это казалось мне подозрительным после того, что сказала мне Зилла. Она как будто внимательно к чему-то прислушивалась. Дойдя до хижины больной женщины, Луцилла остановилась и вошла; я осталась ждать ее у двери. Недолго ждала я. Через минуту Луцилла вышла и сама взяла меня под руку.
— Не пройдем ли мы еще немного подальше? — сказала она. — Теперь так свежо, хорошо.
Цель, к которой направлялась она, находилась, очевидно, за селением. В торжественной тишине сумерек мы двигались изгибом уединенной долины, по которой я уже проходила утром. Когда поравнялись мы с одиноким домиком, называвшимся, как я уже знала, Броундоуном, я почувствовала, что рука ее бессознательно сжимает мою руку.
— Ага! — сказала я себе, — значит, тут как-нибудь замешан Броундоун.
— Что, сегодня вид очень пустынный? — спросила Луцилла, обводя тростью своею окружавшую нас местность.
Это означало, как поняла я, не видите ли вы кого-нибудь гуляющего? Но не мое дело было угадывать тайный смысл ее вопросов, пока ей не заблагорассудится поверить мне свой секрет.
— По-моему, друг мой, вид прекрасный, — вот все, что я сказала.
Она опять замолчала и погрузилась в свои мысли. Мы повернули в новый изгиб долины, и вот с противоположной стороны появился, наконец, идущий нам навстречу одинокий мужчина.
Когда мы приблизились друг к другу, я увидела, что он имеет вид человека порядочного. Одет мужчина был в легкую охотничью куртку; на голове была у него пуховая шляпа конической формы, какие носят в Италии. Ближе подойдя, я увидела, что он молод. Еще ближе.., оказалось, что он красив собою, хотя несколько женоподобен. В эту минуту Луцилла услышала его шаги. Она тотчас же покраснела, и опять рука ее бессознательно сжала мою руку. (Прекрасно! Вот, значит, мы нашли наконец таинственный предмет предостережений Зиллы.) Признаюсь, я люблю взглянуть на красивого мужчину. Я поглядела на этого, когда мы поравнялись. Уверяю вас в том, что я вовсе не безобразная внешне женщина. Однако, когда глаза наши встретились, на лице незнакомца вдруг что-то дрогнуло и он нахмурился, показывая ясно, что я произвела на него неприятное впечатление. С некоторым трудом, ибо спутница моя крепко держала меня за руку и, казалось, готова была совсем остановиться, я ускорила шаг и быстро прошла мимо незнакомца, давая ему тем самым почувствовать, что я полагаю, что перемена в лице его при взгляде на меня показалась мне неучтивой. Как бы то ни было, через минуту я услышала шаги его позади нас. Он вернулся и шел за нами.
Он обогнал нас с моей стороны, остановился и снял шляпу.
— Извините меня, сударыня, — сказал он, — но вы сейчас так пристально поглядели на меня.
При первом звуке его голоса я почувствовала, что Луцилла вздрогнула. Рука ее, опирающаяся на мою руку, задрожала от какого-то непонятного мне внезапного волнения. Вдвойне удивленная и этим обстоятельством, и упреком в том, что позволила себе взглянуть на мужчину, я потеряла способность, которую редко теряют женщины, — способность говорить.
Он не дал мне времени оправиться. Он продолжал тоном, впрочем, вполне благовоспитанного человека, без всяких изменений в выражении лица и в манерах:
— Извините, если я осмелюсь задать вам весьма странный вопрос. Не были ли вы в Экзетере третьего числа прошлого месяца?
Я была бы не женщина, если бы теперь ко мне уже не вернулась способность говорить.
— Я от роду никогда не была в Экзетере, милостивый государь, — отвечала я. — Позвольте мне в свою очередь осведомиться, почему вы задаете мне этот вопрос?
Вместо ответа, он поглядел на Луниллу.
— Еще раз прошу извинения, но может быть эта молодая особа…
Он, очевидно, хотел спросить, не была ли Луцилла в Экзетере, но вдруг остановился. Следя с напряженным вниманием за всею этой сценой, она повернулась к нему лицом. Еще было довольно светло, чтобы увидеть на лице этом ее несчастье. Незнакомец понял, в чем дело, и появившееся было пытливое выражение на его лице сменилось выражением сострадания и, я сказала бы, огорчения. Он опять снял шляпу и поклонился мне с глубоким почтением.
— Простите меня, — сказал он очень серьезно. — Я прошу прощения у молодой дамы. Не сердитесь на меня. Мое странное поведение имеет свое оправдание, если бы я только в силах был объясниться. Вы огорчили меня своим взглядом. Не могу растолковать вам почему. Доброго вечера.
Он поспешно отвернулся, как будто в смущении и Стыдясь себя самого, и ушел. Повторяю, в поведении его не было ничего странного, неприличного. Вполне благовоспитанный человек, совершенно владеющий своим рассудком, — вот впечатление, какое производил он. Я поглядела на Луциллу. Она стояла, подняв слепые глаза свои к небу, как бы погруженная в какое-то восторженное созерцание.
— Кто этот человек? — спросила я.
Мой вопрос внезапно опустил ее с неба на землю.
— Ах! — сказала она с упреком. — У меня звучал в ушах его голос, а теперь я его не слышу.
— Кто он? — прибавила она через минуту, повторяя мой вопрос. — Никто не знает. Скажите мне, какой он? Хорош ли он собой? Он должен быть хорош собой, имея такой голос.
— Вы в первый раз слышали его голос? — осведомилась я.
— Да. Он встретился нам вчера, когда я ходила с Зиллой, но ни слова не сказал. Каков же он собой? Пожалуйста, скажите мне, какой он?
В голосе ее звучало страстное нетерпение. Я поняла, что с ней шутить нельзя. Темнело. Я сочла благоразумным предложить вернуться домой. Она соглашалась на все, лишь бы только я описала незнакомца. Всю дорогу домой она меня расспрашивала, так что я наконец начала испытывать чувство свидетеля, подвергаемого искусному допросу на суде. Луцилла, казалось, осталась довольна моими ответами.
А! — воскликнула она, выдавая тайну, которую открыла мне уже старая нянька. — Вы умеете все хорошо замечать глазами. Зилла ничего путного не могла сказать мне.
После возвращения домой любопытство ее разгорелось в другом направлении.
— Экзетер, — повторяла она в раздумье. — Он упомянул об Экзетере. Я, так же как и вы, никогда там не была. Что скажут нам книги об Экзетере?
Она отправила Зиллу на другую половину дома за справочным словарем. Я вышла за служанкой в коридор и успокоила ее.
— Я не выдала вашего секрета, — сказала я ей. — Человек этот гулял в сумерках, как вы предсказывали. Я говорила с ним и также заинтересовалась, как и все вы. Достаньте книгу.
Признаюсь, я поверила Луцилле в том, что словарь поможет нам объяснить странный вопрос незнакомца о третьем числе прошлого месяца и непонятное заявление его, что я огорчила его моим взглядом. Нянька с нескрываемым любопытством стояла подле меня с одной стороны, а Луцилла с другой; я открыла книгу на букву "Э", нашла нужное место и прочла вслух:
"Экзетер-приморский город в Девоншире. Некогда резиденция западных саксонских королей. Ведет большую иностранную и внутреннюю торговлю. Народонаселение 33 738. Девоншейрские ассизы [4] собираются в Экзетере весной и летом".
— Вот и все? — спросила Луцилла.
Я закрыла книгу и ответила, как Финчев мальчик, тремя словами:
— Вот и все.
Глава V
МУЖЧИНА ПРИ СВЕЧАХ
Стемнело уже до такой степени, что я едва могла прочесть книжные строки. Зилла зажгла свечи и опустила занавески окон. Молчание, обыкновенно следующее за какой-нибудь неудачей, царствовало в комнате.
— Кто может он быть? — повторила Луцилла в сотый раз. — И почему взгляд ваш огорчил его? Постарайтесь отгадать, мадам Пратолунго.
Последняя строка прочитанного в словаре описания вертелась у меня в голове. В ней было одно слово, которое я не совсем понимала, — слово «ассизы». Я, надеюсь, уже доказала достаточную степень общего образования, но сведения мои скудны по части законов. Я осведомилась о значении слова ассизы и узнала, что это подвижные суды, разбирающие дела по преступлениям в различных частях Англии. Как только сказали мне это, меня осенила блестящая мысль. Я тотчас же сообразила, что таинственный незнакомец не кто иной, как преступник, убежавший от ассизов.
Почтенная Зилла вскочила на ноги, будучи убеждена, что я угадала.
— Господи помилуй! — вскричала она. — Я не заперла садовую дверь!
Она бросилась из комнаты спасать нас от грабежа и убийств, пока еще не поздно.
Я поглядела на Луциллу. Она полулежала в креслах со спокойной улыбкой на хорошеньком личике.
— Мадам Пратолунго, — сказала она, — это первая несообразность, которую вы сказали, с тех пор как приехали сюда.
— Погодите, мой друг, — возразила я. — Вы объявили, что ничего не знаете об этом человеке, то есть ничего такого, что бы вас удовлетворяло. Не с неба же он упал. Время прибытия его сюда должно быть известно. А также один ли он прибыл или еще с кем-нибудь. Прежде чем согласиться, что догадка моя лишена всякого основания, мне надо знать все факты, дошедшие о нем до общего сведения в Димчорче. Давно ли он здесь?
Луцилла сначала казалась не очень заинтересованной, чисто фактической стороной вопроса, на которую я хотела обратить ее внимание.
— Он здесь с неделю, — отвечала она небрежно.
— Он, так же как я, приехал через горы?
— Да.
— С проводником, конечно?
Луцилла внезапно привстала с кресла.
— С братом, — сказала она, — с братом-близнецом, мадам Пратолунго.
Я тоже привстала с кресла.
Появление брата в этом деле само по себе все усложняло. Стало быть, от ассизов ушел не один преступник, а два.
— Как они добрались сюда? — спросила я.
— Никто не знает.
— Где остановились они, когда приехали?
— В «Перепутье», трактире в селении. Трактирщик рассказывал Зилле, что сходство обоих братьев поразило его. Невозможно отличить одного от другого. Сходство удивительное даже для близнецов. Они приехали рано утром, когда общая комната была пуста, и долго друг с другом разговаривали наедине. Наконец они вызвали хозяина и спросили, нет ли у него свободной комнаты. Вы, конечно, сами заметили, что «Перепутье» не более как пивная лавка. У хозяина оказалась одна только комната, и та дрянная, не подходившая для спальни порядочного человека. Однако один из братьев все-таки снял эту комнату.
— А куда девался другой?
— Он уехал в тот же день очень неохотно. Расставание их было очень трогательно. Этот брат, которого мы сегодня видели, непременно требовал отъезда, иначе тот бы не уехал от него. Они оба плакали…
— Этого мало, что плакали, — сказала Зилла, в эту минуту снова входя в комнату. — Я заперла внизу все двери и окна; теперь он не влезет, не беспокойтесь.
— Что ж они такое еще делали? — осведомилась я.
— Целовались, — сказала Зилла с выражением глубокого негодования. — Двое мужчин!
— Может быть, они иностранцы, — заметила я. — Они как-нибудь назвали себя?
— Трактирщик спросил у оставшегося его имя, — сказала Луцилла. — Он ответил, что имя его Дюбур.
Этот факт подтвердил для меня справедливость моей догадки. Дюбур во Франции такое же обыкновенное имя, как в Англии Джонс или Томсон, именно такое имя, каким назвался бы у нас человек, вынужденный скрываться. Уж не преступный ли он соотечественник? Нет. В его произношении не было ничего иностранного, когда говорил он с нами. Несомненно, чисто английский выговор. А однако он назвался французским именем. Не оскорбил ли он умышленно мой народ? Да. Мало того что он, возможно, запятнан преступлением, он еще нанес умышленное оскорбление моему народу.
— Итак, — начала я опять, — мы оставили этого неуличенного злодея в трактире. Он и теперь там живет?
— Какое там! — воскликнула нянька. — Он здесь поселился. Он нанял Броундоун.
Я обратилась к Луцилле.
— Броундоун принадлежит кому-нибудь? — спросила я, пытаясь найти другой след. — Этот кто-нибудь так и отдал дом неизвестному?
— Броундоун принадлежит одному господину, живущему в Брейтоне, — ответила Луцилла. — Его хозяин попросил навести справки в известной лондонской фирме одного из крупных купцов Сити. Вот тут-то и кроется самое непонятное обстоятельство. Купец сказал: «Я знаю мистера Дюбура с детства. У него есть причины желать полного уединения. Я ручаюсь за то, что он человек вполне достойный, которому вы можете без опасения отдать дом свой внаймы. Больше я не могу ничего сказать вам». Отец мой знаком с владельцем Броундоуна; он передал мне ответ лондонского купца слово в слово. Что тут поймешь? Дом был сдан на шесть месяцев на следующий же день. Он был отделан скверно. Мистер Дюбур выписал все, что понадобилось, из Брейтона. Кроме мебели. Сегодня привезли еще из Лондона ящик. Он был так плотно заколочен, что пришлось позвать плотника открыть его. Плотник рассказывал, что ящик этот был заполнен тоненькими золотыми и серебряными пластинками, и с ним вместе прислана была шкатулка со странными инструментами, назначение которых плотник не знает. Мистер Дюбур запер все в заднюю комнату и положил ключ в карман. Он как будто был очень доволен; насвистывал и сказал: «Теперь дело пойдет на лад». Это передала нам хозяйка «Перепутья». Она на него стряпает, а дочь ее приводит ему комнаты в порядок. Они ходят к нему поутру и возвращаются в трактир свой вечером. У него нет слуги. Ночью он совершенно один. Не правда ли, что это интересно? Тайна в действительной жизни. Никто ничего понять не может.
— Странные вы люди, душа моя, — сказала я, — потому что вам кажется таинственным такое простое дело.
— Простое? — повторила Луцилла в изумлении.
— Конечно. Золотые и серебряные пластинки, и странные инструменты, и одинокая жизнь, и отсутствие слуги — все подводит к одному заключению. Моя догадка правильна. Этот человек — скрывающийся преступник, и преступление его состоит в изготовлении фальшивой монеты. Он был пойман в Экзетере, ускользнул от судебного преследования и собирается здесь сызнова начать свое дело. Поступайте как знаете, но если мне понадобится мелочь, так я, конечно, не буду здесь менять деньги.
Луцилла опять прилегла на спинку кресла. Я видела, что она махнула на меня рукой, как на человека, упорствующего в нелепом заблуждении относительно мистера Дюбура.
— Фальшивомонетчик, рекомендованный как достойный человек первым купцом Лондона! — воскликнула она. — У нас в Англии совершаются иногда странные вещи, но есть же границы нашему национальному чудачеству, а вы перешли их, мадам Пратолунго. Не заняться ли нам музыкой?
Она говорила немного резко. Мистер Дюбур был для нее герой романа, и она сердилась, серьезно сердилась на всякую попытку унизить его в ее глазах.
Я тем не менее осталась при своем, неприятном для него мнении. Вопрос состоял в том, как можно было объяснить ей, что нельзя верить лондонскому купцу. В ее глазах достаточным ручательством честности купца было его богатство. В моих глазах (как и в глазах всякого доброго социалиста) это именно обстоятельство говорило решительно против него. Капиталист — это мошенник одного рода, а фальшивомонетчик — мошенник другого рода. Капиталист ли рекомендует фальшивомонетчика, или фальшивомонетчик рекомендует капиталиста, по-моему, совершенно одно и то же. Для них обоих, как говорится в одной прекрасной английской драме, честные люди не что иное, как мягкие подушки, на которых негодяи эти покоятся и жиреют. Так и чесался у меня язык развить перед Луциллой этот широкий, либеральный взгляд на вещи. Но увы! Нетрудно было заметить, что бедный ребенок заражен ложными предрассудками окружающей среды. Могла ли я идти на размолвку с первого же дня моего приезда? Нет. Это было невозможно. Я поцеловала хорошенькое слепое личико, и мы вместе пошли к фортепиано. Я отложила до более удобного случая обращение Луциллы в серьезный социализм. Не стоило и открывать инструмента. Музыка не шла на лад.
Я играла со всею старательностью, переходя от Моцарта к Бетховену, от Бетховена к Шуберту, от Шуберта к Шопену. Она слушала с искренним желанием испытать удовольствие от моей игры. Она несколько раз благодарила меня. Она пыталась по моей просьбе сама поиграть, выбирая знакомые мотивы, которые знала наизусть. Нет! Проклятый Дюбур владел умом ее, нельзя было от него отделаться. Она пробовала, и пробовала, и пробовала — и не могла. Голос его звучал в ее ушах; это была единственная музыка, которую она способна была слышать в этот вечер. Я опять села за фортепиано и начала играть. Она внезапно отняла свои руки от клавиш.
— Зилла здесь? — шепотом спросила она.
Я сказала ей, что Зилла ушла. Она положила прелестную головку мне на плечо и вздохнула взволнованно.
— Не могу не думать о нем, — заговорила Луцилла. — Я несчастна первый раз в моей жизни! Нет, напротив, я счастлива первый раз в жизни. О! Что вы обо мне подумаете! Я сама не знаю, что говорю. Зачем вы предоставили ему случай заговорить с нами? Если бы не вы, я, может быть, никогда бы не услышала его голос.
— Кто может он быть? — повторила Луцилла в сотый раз. — И почему взгляд ваш огорчил его? Постарайтесь отгадать, мадам Пратолунго.
Последняя строка прочитанного в словаре описания вертелась у меня в голове. В ней было одно слово, которое я не совсем понимала, — слово «ассизы». Я, надеюсь, уже доказала достаточную степень общего образования, но сведения мои скудны по части законов. Я осведомилась о значении слова ассизы и узнала, что это подвижные суды, разбирающие дела по преступлениям в различных частях Англии. Как только сказали мне это, меня осенила блестящая мысль. Я тотчас же сообразила, что таинственный незнакомец не кто иной, как преступник, убежавший от ассизов.
Почтенная Зилла вскочила на ноги, будучи убеждена, что я угадала.
— Господи помилуй! — вскричала она. — Я не заперла садовую дверь!
Она бросилась из комнаты спасать нас от грабежа и убийств, пока еще не поздно.
Я поглядела на Луциллу. Она полулежала в креслах со спокойной улыбкой на хорошеньком личике.
— Мадам Пратолунго, — сказала она, — это первая несообразность, которую вы сказали, с тех пор как приехали сюда.
— Погодите, мой друг, — возразила я. — Вы объявили, что ничего не знаете об этом человеке, то есть ничего такого, что бы вас удовлетворяло. Не с неба же он упал. Время прибытия его сюда должно быть известно. А также один ли он прибыл или еще с кем-нибудь. Прежде чем согласиться, что догадка моя лишена всякого основания, мне надо знать все факты, дошедшие о нем до общего сведения в Димчорче. Давно ли он здесь?
Луцилла сначала казалась не очень заинтересованной, чисто фактической стороной вопроса, на которую я хотела обратить ее внимание.
— Он здесь с неделю, — отвечала она небрежно.
— Он, так же как я, приехал через горы?
— Да.
— С проводником, конечно?
Луцилла внезапно привстала с кресла.
— С братом, — сказала она, — с братом-близнецом, мадам Пратолунго.
Я тоже привстала с кресла.
Появление брата в этом деле само по себе все усложняло. Стало быть, от ассизов ушел не один преступник, а два.
— Как они добрались сюда? — спросила я.
— Никто не знает.
— Где остановились они, когда приехали?
— В «Перепутье», трактире в селении. Трактирщик рассказывал Зилле, что сходство обоих братьев поразило его. Невозможно отличить одного от другого. Сходство удивительное даже для близнецов. Они приехали рано утром, когда общая комната была пуста, и долго друг с другом разговаривали наедине. Наконец они вызвали хозяина и спросили, нет ли у него свободной комнаты. Вы, конечно, сами заметили, что «Перепутье» не более как пивная лавка. У хозяина оказалась одна только комната, и та дрянная, не подходившая для спальни порядочного человека. Однако один из братьев все-таки снял эту комнату.
— А куда девался другой?
— Он уехал в тот же день очень неохотно. Расставание их было очень трогательно. Этот брат, которого мы сегодня видели, непременно требовал отъезда, иначе тот бы не уехал от него. Они оба плакали…
— Этого мало, что плакали, — сказала Зилла, в эту минуту снова входя в комнату. — Я заперла внизу все двери и окна; теперь он не влезет, не беспокойтесь.
— Что ж они такое еще делали? — осведомилась я.
— Целовались, — сказала Зилла с выражением глубокого негодования. — Двое мужчин!
— Может быть, они иностранцы, — заметила я. — Они как-нибудь назвали себя?
— Трактирщик спросил у оставшегося его имя, — сказала Луцилла. — Он ответил, что имя его Дюбур.
Этот факт подтвердил для меня справедливость моей догадки. Дюбур во Франции такое же обыкновенное имя, как в Англии Джонс или Томсон, именно такое имя, каким назвался бы у нас человек, вынужденный скрываться. Уж не преступный ли он соотечественник? Нет. В его произношении не было ничего иностранного, когда говорил он с нами. Несомненно, чисто английский выговор. А однако он назвался французским именем. Не оскорбил ли он умышленно мой народ? Да. Мало того что он, возможно, запятнан преступлением, он еще нанес умышленное оскорбление моему народу.
— Итак, — начала я опять, — мы оставили этого неуличенного злодея в трактире. Он и теперь там живет?
— Какое там! — воскликнула нянька. — Он здесь поселился. Он нанял Броундоун.
Я обратилась к Луцилле.
— Броундоун принадлежит кому-нибудь? — спросила я, пытаясь найти другой след. — Этот кто-нибудь так и отдал дом неизвестному?
— Броундоун принадлежит одному господину, живущему в Брейтоне, — ответила Луцилла. — Его хозяин попросил навести справки в известной лондонской фирме одного из крупных купцов Сити. Вот тут-то и кроется самое непонятное обстоятельство. Купец сказал: «Я знаю мистера Дюбура с детства. У него есть причины желать полного уединения. Я ручаюсь за то, что он человек вполне достойный, которому вы можете без опасения отдать дом свой внаймы. Больше я не могу ничего сказать вам». Отец мой знаком с владельцем Броундоуна; он передал мне ответ лондонского купца слово в слово. Что тут поймешь? Дом был сдан на шесть месяцев на следующий же день. Он был отделан скверно. Мистер Дюбур выписал все, что понадобилось, из Брейтона. Кроме мебели. Сегодня привезли еще из Лондона ящик. Он был так плотно заколочен, что пришлось позвать плотника открыть его. Плотник рассказывал, что ящик этот был заполнен тоненькими золотыми и серебряными пластинками, и с ним вместе прислана была шкатулка со странными инструментами, назначение которых плотник не знает. Мистер Дюбур запер все в заднюю комнату и положил ключ в карман. Он как будто был очень доволен; насвистывал и сказал: «Теперь дело пойдет на лад». Это передала нам хозяйка «Перепутья». Она на него стряпает, а дочь ее приводит ему комнаты в порядок. Они ходят к нему поутру и возвращаются в трактир свой вечером. У него нет слуги. Ночью он совершенно один. Не правда ли, что это интересно? Тайна в действительной жизни. Никто ничего понять не может.
— Странные вы люди, душа моя, — сказала я, — потому что вам кажется таинственным такое простое дело.
— Простое? — повторила Луцилла в изумлении.
— Конечно. Золотые и серебряные пластинки, и странные инструменты, и одинокая жизнь, и отсутствие слуги — все подводит к одному заключению. Моя догадка правильна. Этот человек — скрывающийся преступник, и преступление его состоит в изготовлении фальшивой монеты. Он был пойман в Экзетере, ускользнул от судебного преследования и собирается здесь сызнова начать свое дело. Поступайте как знаете, но если мне понадобится мелочь, так я, конечно, не буду здесь менять деньги.
Луцилла опять прилегла на спинку кресла. Я видела, что она махнула на меня рукой, как на человека, упорствующего в нелепом заблуждении относительно мистера Дюбура.
— Фальшивомонетчик, рекомендованный как достойный человек первым купцом Лондона! — воскликнула она. — У нас в Англии совершаются иногда странные вещи, но есть же границы нашему национальному чудачеству, а вы перешли их, мадам Пратолунго. Не заняться ли нам музыкой?
Она говорила немного резко. Мистер Дюбур был для нее герой романа, и она сердилась, серьезно сердилась на всякую попытку унизить его в ее глазах.
Я тем не менее осталась при своем, неприятном для него мнении. Вопрос состоял в том, как можно было объяснить ей, что нельзя верить лондонскому купцу. В ее глазах достаточным ручательством честности купца было его богатство. В моих глазах (как и в глазах всякого доброго социалиста) это именно обстоятельство говорило решительно против него. Капиталист — это мошенник одного рода, а фальшивомонетчик — мошенник другого рода. Капиталист ли рекомендует фальшивомонетчика, или фальшивомонетчик рекомендует капиталиста, по-моему, совершенно одно и то же. Для них обоих, как говорится в одной прекрасной английской драме, честные люди не что иное, как мягкие подушки, на которых негодяи эти покоятся и жиреют. Так и чесался у меня язык развить перед Луциллой этот широкий, либеральный взгляд на вещи. Но увы! Нетрудно было заметить, что бедный ребенок заражен ложными предрассудками окружающей среды. Могла ли я идти на размолвку с первого же дня моего приезда? Нет. Это было невозможно. Я поцеловала хорошенькое слепое личико, и мы вместе пошли к фортепиано. Я отложила до более удобного случая обращение Луциллы в серьезный социализм. Не стоило и открывать инструмента. Музыка не шла на лад.
Я играла со всею старательностью, переходя от Моцарта к Бетховену, от Бетховена к Шуберту, от Шуберта к Шопену. Она слушала с искренним желанием испытать удовольствие от моей игры. Она несколько раз благодарила меня. Она пыталась по моей просьбе сама поиграть, выбирая знакомые мотивы, которые знала наизусть. Нет! Проклятый Дюбур владел умом ее, нельзя было от него отделаться. Она пробовала, и пробовала, и пробовала — и не могла. Голос его звучал в ее ушах; это была единственная музыка, которую она способна была слышать в этот вечер. Я опять села за фортепиано и начала играть. Она внезапно отняла свои руки от клавиш.
— Зилла здесь? — шепотом спросила она.
Я сказала ей, что Зилла ушла. Она положила прелестную головку мне на плечо и вздохнула взволнованно.
— Не могу не думать о нем, — заговорила Луцилла. — Я несчастна первый раз в моей жизни! Нет, напротив, я счастлива первый раз в жизни. О! Что вы обо мне подумаете! Я сама не знаю, что говорю. Зачем вы предоставили ему случай заговорить с нами? Если бы не вы, я, может быть, никогда бы не услышала его голос.