Кончаловская Наталья
Песня, собранная в кулак

   Наталья Кончаловская
   Песня, собранная в кулак
   Гонорар за эту книгу автор передает в фонд защиты мира.
   СОДЕРЖАНИЕ
   Один из ее друзей
   Незабываемое
   Клошары
   "На балу удачи"
   Тротуар
   "Мой легионер"
   В квартале Пигаль
   "А она с нутром, эта малютка!"
   Сорок лет тому назад
   В доме на авеню де ля Гранд Арме
   Размышления за красной скатертью
   Начало большой песни
   Кинозвезда без света
   "Баллада о ста двадцати"
   Театр Елисейских полей
   "Гимн любви"
   На краю пропасти
   Что-то должно быть нарушено!
   Снова на краю пропасти
   "Человек на мотоцикле"
   Дорога Ван-Гога
   Версаль
   Творцы и спутники песни
   Прощай, Эдит!
   Эта книга - о самой популярной французской певице нашего времени. Дитя парижских улиц, она принесла на эстраду мотивы, которые напевают на окраинах столицы и в кабачках на Монмартре, в метро и в очереди на стоянках автобусов. Свои произведения Эдит Пиаф исполняла совсем по-особому, так могла петь она одна. Песни составляли существо ее жизни, становились ее плотью и кровью.
   Иногда ее песня была приветливой и ласковой, как пожатие дружеской руки, иногда звучала иронически, высмеивая обывателя-рантье, но чаще всего трагически.
   Во французской народной песне Эдит Пиаф уловила отнюдь не фривольные интонации, милые сердцу стольких шансонье. Обращаясь к зрителю, Эдит говорила о неудачах в любви, о неразделенном чувстве, о драме одиночества. И благодаря голосу, берущему за живое, ее страсть, ее боль становилась болью тех, кто ее слушал. Когда пела Эдит Пиаф, на эстраде мюзик-холла или модного кабаре выступала великолепная трагическая актриса.
   По сравнению с другими шансонье путь Эдит Пиаф был необычайно тернист. Даже тогда, когда она добилась известности, ей постоянно приходилось преодолевать неприязнь буржуазной среды. Ее презирали мещане, третировали эстеты, всю жизнь ей ставили в упрек ее "низкое происхождение". Бульварные газеты трепали ее имя, обвиняя во всех смертных грехах, особенно в расточительстве: знаменитая артистка, познавшая в детстве жестокую нищету, не вела счет деньгам. Она говаривала: "Кто скуп на монеты, скуп на чувства".
   Деньги она презирала всем своим существом, зная, до какой духовной нищеты могут они довести. Далекая от политической жизни своего времени, она не могла принять и не принимала строя жизни, покоящегося на почитании золотого тельца. И в лучших своих песнях она запечатлела трагедию человека, жизнь которого сломлена этим обществом, человека с искалеченной судьбой, но несмирившегося, со всей силой отчаяния утверждающего свое чувство и самого себя. В искусстве Пиаф была заложена огромная энергия внутреннего сопротивления, этим оно нам бесконечно дорого, и как раз это всегда раздражало ее врагов, ее противников от тартюфов XX века до великосветских снобов.
   Жизнь Эдит Пиаф известна в первую очередь по ее собственным книгам: "На балу удачи", вышедшей в зените ее славы, и "Моя жизнь", опубликованной посмертно. Книги эти, отделенные пятью годами, ведут друг с другом жестокий спор. В "Моей жизни" история Золушки, которой на балу улыбнулась удача, оборачивается страшной предсмертной исповедью. И вместе с тем автобиографические произведения Пиаф дополняют друг друга и, несмотря на противоречия, создают целостный образ большой актрисы.
   На основе двух этих произведений написана своеобразная книжка Натальи Кончаловской. Сохраняя верность документу, биографическому факту, автор исходит из своих собственных впечатлений, непринужденно рассказывает нам о тех, кому выпало счастье быть другом или слушателем Эдит Пиаф. От сегодняшнего Парижа, от живых встреч писательница идет к творчеству певицы. Такое построение книги имеет принципиальное значение. Вспомним слова Пиаф о том, что она любила не только друзей, но и незнакомых, тех, кому она приносила лучшее свое - искусство, тех, для которых она готова была умереть с последней песней, тех, от кого пыталась ее отделить желтая пресса своими грязными сплетнями. В книге "Песня, собранная в кулак" образ Эдит возникает в восприятии ее слушателей - известного кинорежиссера, соратницы Анри Барбюса, старого русского актера, хорошенькой журналистки, продавщицы пластинок, - людей самых разных профессий, но объединенных демократическими представлениями об искусстве, любовью к нему и преданностью его интересам.
   Книга "Песня, собранная в кулак" не только знакомит вас с жизнью Эдит Пиаф. Автор умеет просто и поэтично передать свои ощущения, запечатлеть мир красок и мир звуков. Вместе с писательницей вы попадаете в мюзик-холл "Олимпия", что на бульваре Капуцинок, видите бледное, изможденное лицо артистки, слышите ее голос, чуть хрипловатый, в котором звучит то безумие страсти, то дружеская ирония, то бесконечная грусть одиночества.
   Вы бродите по улицам ночного Парижа, где-то залитым белым светом; где-то темным и притихшим. Вы спускаетесь в кафельные коридоры метро, едете в тесном вагоне второго класса. Вы ужинаете в плавучем ресторане бато-муш, совершаете паломничество в ван-гоговские места, где "дорога вьется между полями, засеянными пшеницей, овсами, горохом. Только что прошел дождик, торцы шоссе синевато поблескивают, а листья придорожных тополей словно покрыты лаком".
   Вместе с парижанами вы провожаете Королеву песни в последний путь через всю столицу на кладбище Пер-Лашез и закрываете книгу с чувством большой любви к великой артистке, к городу, где она жила и пела, к народу, которому она отдала свое самое чистое и самое дорогое - свое искусство.
   Ф. Наркирьер.
   ОДИН ИЗ ЕЕ ДРУЗЕЙ
   В час, когда апрельские фиолетовые сумерки крадутся по старинным парижским улицам-щелям, сидели мы с Марселем Блистеном в прохладном холле на улице де Боккадор, что неподалеку от площади Этуаль.
   Сквозь зеркальную витрину холла было видно, как сосед-мясник, спеша закрыть свою лавку, навешивал замок на толстую решетку поверх всегда открытой двери. За решеткой в темноте сверкал белый кафель и покачивались на цепях пустые крючья - нечто среднее между современной операционной и средневековой комнатой пыток.
   Рядом, за большой витриной, хозяйка цветочного магазина - маленькая парижанка с искусно уложенными волосами - поливала перед уходом купы розовато-голубоватых гортензий, похожих на облака под крыльями самолета.
   Я смотрела в окно и слушала Блистена. Невысокий, худощавый француз со светлыми глазами и седой головой, одетый в светло-серый костюм, рассказывал мне про Эдит Пиаф, которую снимал в трех фильмах. Он был с ней очень давно дружен.
   Марсель помешивал кофе в оранжевой чашке, и в его бледных пальцах эта чашка казалась неистовым полыханием пламени. Он с удовольствием отпивал кофе маленькими глотками, вежливо и суховато улыбался. И после этой улыбки странно было слышать его слова, такие горячие и убедительные:
   - Столько в этой крохотной некрасивой женщине было большого, человеческого... Такое внутреннее богатство! И никакого мещанства. Никакой меркантильности!
   Мое молчание показалось Марселю подозрительным. Он продолжал :
   - Вам, видно, приходилось читать скандальные сплетни о ней в газетах? Но знаете, у нас ведь очень часто выносят на улицу самые интимные стороны жизни знаменитостей. И конечно, сплошь и рядом все - наглое вранье! Эдит, бывало, читая, пожимала плечами и, хохоча во все горло, отмахивалась: "Ба! Предоставьте им заниматься своим ремеслом... Мне-то наплевать!.. Один бог знает правду!.."
   Я перелистываю роскошно изданную книжку Блистена "До свиданья,-Эдит!". Она была выпущена в 1963 году. Марсель принес ее мне в подарок.
   - Почему такое странное название, Марсель? - спрашиваю я.
   - Это мое философское убеждение. Эдит не может умереть. И вообще мы еще встретимся с ней...
   Было странно слышать такое от изысканного француза, принесшего мне вместе с книжкой список всех своих званий, всех своих сценариев и фильмов, всех выступлений по радио и телевидению. Я невольно улыбнулась:
   - Где же, Марсель, вы собираетесь встретиться с Эдит?
   Он развел руками и осклабился. Потом сказал серьезно:
   - Вы прочтите... Здесь для вас будет много интересного.
   Видимо, он был убежден, что правду об Эдит сказал только он этой книгой, тонкой, умной, умело обходящей острые углы, но несколько сентиментальной.
   Бедный Марсель! Знал ли он тогда, что через год после выхода его книги с ним в битву вступит сама Эдит, написав беспощадную "исповедь". Она диктовала ее уже в госпитале, откуда дорога вела прямо на кладбище Пер-Лашез... Книжка эта была выпущена в 1964 году и называется просто: "Моя жизнь".
   "Я умру, - начинает Эдит, - и столько будет обо мне сказано, что никто не узнает, чем же я была на самом деле...
   Вот потому, пока у меня есть еще время, я хочу сказать о себе сама. Рискуя нарваться на скандал. Рискуя показаться жалкой".
   И уже не опасаясь ничьих суждений, Эдит пишет:
   "Моя жизнь была отвратительной, это правда. Но моя жизнь была и восхитительной. Потому, что я любила прежде всего ее, жизнь. И потому я любила людей, своих друзей, своих любовников.
   Но я любила и незнакомых, тех незнакомых, из которых состояла моя публика, та, для которой я пела, для которой хотела умереть на сцене вместе с последней песней своей...
   Это та толпа, которая, я надеюсь, будет провожать меня в последний путь, потому что я не люблю одиночества. Ужасного одиночества, что сжимает вас в объятиях на заре или с наступлением ночи, когда спрашиваешь себя; стоит ли еще жить и для чего жить?.."
   Эдит заканчивает вступление к своей книге так:
   "Мне бы хотелось, чтобы те, кто прочтет эту мою, быть может, последнюю "исповедь", сказали бы обо мне, как о Марии Магдалине: "Ей многое простится, ибо она много любила".
   НЕЗАБЫВАЕМОЕ
   Олимпия" - небольшой театр на бульваре Капуцинок. Сегодня здесь во втором отделении поет Эдит Пиаф. У входа толпится публика, то ли мечтая проникнуть в театр, то ли ожидая конца, чтобы хоть на минуту встретиться с Эдит, выходящей после концерта, и попросить у нее автограф.
   К началу второго отделения зал битком набит. Занавес поднимается над абсолютно темной сценой. Два пучка света прожекторов вырывают из мрака широкое, бледное лицо со строгими глазами.
   Редкие рыжеватые волосы взбиты в прическу. Маленькая, тщедушная фигурка одета в черное, более чем скромное платье. В небольшом вырезе на шее - цепочка и крест с изумрудами.
   Эдит с усилием передвигает ноги, обутые в простые черные сандалеты: у нее ревматизм. Вид у нее изможденный, она не спит без снотворного. Следы богемы, постоянной, изнурительной, залегли в глубоких складках возле рта и глаз. Ей всего сорок пять лет, а она уже неизлечимо больна.
   Вот такой я увидела ее единственный раз в жизни, за два года до кончины. Вид этот вызвал во мне недоумение.
   Зрители долго и шумно приветствуют Эдит. Откуда-то из глубины вступает оркестр. Чуть хрипловатым голосом Эдит объявляет:
   "La ville inconnue" ("Незнакомый город"). (Все песни в этой книге переведены автором.)
   Этот город чужой
   Мне незнаком.
   Грустно здесь мне одной
   Бродить пешком.
   На проспекте большом
   Теряюсь я.
   На бульваре пустом
   Пуста скамья...
   Зал не дышит. Ни единого шороха! Эдит поет задумчиво, сначала говорком, потом в голосе начинает звенеть горечь :
   Этот город чужой
   Не знает слез.
   Я бездомной душой
   Брожу, как пес.
   От прохожих бегу,
   А они - от меня.
   Я найти не могу
   Улыбки дня...
   Ударный инструмент врывается в оркестр так, словно кто-то жестоко молотит в запертую дверь:
   И в отель я вернусь,
   И постель холодна.
   На заре я боюсь
   Просыпаться одна.
   Как хотелось бы мне
   Все спать и спать,
   Чтоб хотя бы во сне
   Тебе сказать,
   Что с тобой все мечты
   В чужом краю...
   Вспоминаешь ли ты
   Меня - твою?..
   Эдит замолкла. Долгий отыгрыш оркестра держит весь зал в напряженном молчании. И потом - взрыв аплодисментов и буквально рев публики. Все это ошеломляет меня. Сижу со спертым в горле дыханием.
   Эдит стоит неподвижно. Лицо ее преобразилось счастливой, вдохновенной улыбкой, она просто - красива! Когда буря улеглась, Эдит объявляет следующую песню. Снова зал замер, и торжественно, словно молясь, Эдит начинает:
   Бог мой! Бог мой! Бог мой!
   Оставь его немножечко со мной.
   На день, на два, на семь.
   Ведь ненадолго я прошу, не насовсем!
   Это была мольба женщины, прожившей долгую жизнь и неожиданно повергнутой в новое, еще не изведанное чувство. Это даже не мольба, а нечто вроде сделки с богом.
   Бог мой! Бог мой! О бог мой!
   Пусть он наполнит жизнь мою собой!
   На месяц, на два, на пять,
   Чтоб мне потом об этом вспоминать.
   В оркестр вступает женский хор, отрешенный, как в католической мессе. Ангельский голос соло где-то наверху выводит мелодию чистую, безгрешную. Этот контраст между полным тревоги, сильным голосом женщины, торгующейся с богом за свою уходящую любовь, и потусторонними голосами хора - контраст поразительный. Это красиво, дерзостно и правдиво.
   Бог мой! Бог мой! Бог мой!
   Оставь его, оставь его со мной.
   Пусть расцветет любовь моя,
   Хоть, может, недостойна я!
   Последнюю ноту певица берет с такой мощью, что перекрывает и оркестр и хор. Невозможно понять, откуда берется все это у тщедушной женщины с сутулой спиной, узкими плечами и впалой грудью?
   Снова буря аплодисментов. Люди встают, что-то выкрикивают, плачут и хлопают, хлопают, хлопают...
   Эдит смотрит в зал такими глазами, словно только что прозрела. Потом склоняет низко свою большую голову. А публика в зале неистовствует. Она любит свою Эдит и верит ей. И тот, кто хоть раз слышал ее, уже не забудет никогда.
   КЛОШАРЫ
   Как-то ночью я возвращалась домой в гостиницу "Мольер" на улице Мольера, что выходит на авеню Опера. Был двенадцатый час. Здание оперы вздымало к лунному свету свой купол цвета парижской зелени- медного купороса. Кругом было пустынно. Последние прохожие поспешно ныряли в подземные входы метро, обозначенные снаружи светящимися квадратами.
   Я свернула в переулок, чтобы сократить путь. Неожиданно в нише у входа в книжный магазин я заметила свернувшуюся калачиком спящую женскую фигуру. Серое поношенное пальто, фетровая шляпка, под головой большая черная сумка. Она лежала спиной к улице, и над ней висела ярко освещенная луной витрина с книжками. Из-за стекла, с обложки скорбными глазами под трагическим изломом бровей смотрела на меня Эдит Пиаф. Поющий, полуоткрытый квадратом рот, выразительные, повернутые ладонями наружу руки, словно отталкивающие невидимую беду.
   А над этим лицом - сверкающее буквами название книги "На балу удачи". Так и запомнилось мне все это вместе со спящей в нише. Женщина, видимо, была из странного, извечного парижского племени клошаров. Они и сейчас еще существуют там. Я видела их под мостом Сюлли, недалеко от собора Парижской богоматери. Они сидели группой возле жаровни и что-то варили себе.
   Неряшливые, немытые люди в лохмотьях. Любители бродячей жизни. Они не гангстеры, не воры и даже не нищие. Они роются в мусорных ящиках, выбирая тряпье, кости, бумагу, и сбывают все это за гроши.
   Они помогают ночью торговцам на Центральном рынке. Они же в конце дня убирают и выметают в здании рынка. А потом, собравшись компанией, любят купить в складчину колбасы или паштета - "патэ де фуа гра" - традиционного французского деликатеса, пикантного сыра, свежих батонов и вина. И где-нибудь на пустыре, в подвале разбомбленного дома, а чаще всего под мостом устроить пирушку.
   Если клошару предложить комнату со всеми удобствами, он сбежит из нее на следующий же день. Он предпочитает спать на вентиляционной решетке метро. Снизу идет спертое, специфического запаха тепло. А в дождь или снег можно укрыться на лестнице. Метро закрыто, но лесенка под навесом.
   Это особые люди с особыми требованиями друг к другу, с особым складом характера и особой жизнью. Клошар! И слово-то какое! Clocher по-французски прихрамывать, ковылять. Клошары - бродяги, калеки. В Париже есть и молодые клошары и клошарки- "ло мом дэ клош". Одной из таких мом-бродяжек была в юности Эдит Пиаф. И первая песенка, с которой она выступила на сцене ночного кабаре, была посвящена этому племени:
   Мы, малышки, клошарки, бедняжки,
   Без гроша в кармане, нищие бродяжки.
   Это нам, клошаркам, похвастать нечем.
   Любят нас случайно, на один лишь вечер!
   "НА БАЛУ УДАЧИ"
   Книга "На балу удачи" написана самой Эдит Пиаф в 1958 году. Мне она очень дорога. В ней слово за словом, такт за тактом рождается труднейший жанр песни, скользящей на острие ножа, одно мгновение - и искусства нет! А есть кабак с его банальными звездами, специально для удовлетворения вкусов богатых людей, ищущих острых ощущений.
   Эдит Пиаф выносит этот жанр за грань непристойной и тривиальной пошлости ночных кабаре. Быть может, то, что она поет, не всегда оригинально по музыке и тексту. И это только на хорошем уровне, но по мастерству и подлинности чувств исполнение ее было настолько высоко, что заслоняло все недостатки, как внутренние, так и внешние.
   В предисловии к книге "На балу удачи" французский поэт Жан Кокто предлагает читателю посмотреть на эту крохотную особу, у которой руки, "как трещины в руинах", у которой "бонапартовский лоб" и "глаза прозревшего слепца".
   "...Как могут, - удивляется Кокто, - из такой немощно-узкой груди выходить такие могучие звуки ночной жалобы или такие победные, апрельские соловьиные трели?..
   Слышал ли читатель работу соловья? Он трудится, он сомневается, он верещит, задыхается, устремляется ввысь, рушится и наконец находит голос. Он выводит трель и ею потрясает..."
   В этом тяжелом труде поисков "своего" Жан Кокто сравнивает Эдит Пиаф с соловьем. Кокто понимает всю сущность таланта Эдит Пиаф и необычайно точно и тонко раскрывает его.
   "...Вот голос, который выходит из утробы. И как не видимый на ветке соловей, Эдит начинает - невидимой. У нее нет ничего, кроме этого взгляда, бледных рук, воскового широкого лба и голоса, который растет, растет и высится, как тень на стене от ее маленькой и такой скромной фигурки. И в эту минуту Эдит Пиаф становится видимой. Она перерастает самое себя, свои песни, музыку, слово и зрителей. Голос этот, который живет в ней с головы до пят, словно разворачивается волной черного бархата. И эта горячая волна затопляет вас, пронизывает, глубоко волнует. С ее песней душа улицы внедряется во все городские квартиры, и это уже не поет Эдит Пиаф, это падает дождь, свистит ветер, лунный свет расстилает покрывало..."
   Жан Кокто был верным другом Эдит в продолжение всей жизни. Ее смерти старый поэт не вынес умер через несколько часов.
   ТРОТУАР
   Отцом Эдит был уличный акробат, нормандец Луи Гассион. Матерью третьесортная шансонетка Лина Марса. Пока отец бегал за извозчиком, чтоб отвезти жену в родильный дом, Лина родила прямо на тротуаре, возле подъезда дома на улице Бельвилль. Два ажана, обходившие квартал, приняли девочку. Это было в декабре 1915 года.
   Вскоре мать бросила мужа и дочь. Она сбежала к другому. Девочку воспитывала бабка Гассион - содержательница публичного дома в местечке Лизиё.
   Вместо молока бабка давала внучке из бутылочки с соской красное вино, разбавленное водой. А отец каждую неделю приводил домой новую "мачеху".
   Трех лет, после гриппа, девочка ослепла. Зрение вернулось к ней только к шести годам. Бабка Гассион уверяла, что прозрение пришло благодаря чуду, которое она вымолила перед базиликой святой Терезы, когда, собрав свой батальон публичных девок, повела их на богомолье. Участницы похода не накрасились на сей раз, как обычно, и оделись в самые скромные платья. Стоя на коленях перед статуей святой Терезы, они молили об исцелении внучки своей хозяйки.
   Этот эпизод великолепно описал Марсель Блис
   тен. Он же рассказывает о том, что Эдит никогда не училась ни в школе, ни в музыкальном училище. До конца жизни писала с ошибками, не знала нот и когда придумывала мелодии, то наигрывала их на рояле одним пальцем. Она обладала врожденным абсолютным слухом, который позднее помогал ей уловить в оркестре из восьмидесяти человек фальшивую ноту, пропущенную самим дирижером.
   Восьми лет Эдит стала выступать с отцом на улицах, в казармах, в кабачках, на площадях во время народных гуляний. Отец раскладывал потертый коврик и проделывал несложные акробатические трюки, дочь собирала на тарелочку медные гроши, а потом, в заключение, пела Марсельезу.
   Он был грубоватым человеком, Луи Гассион, и нередко Эдит получала от него затрещины. Но где-то в глубине его сердца и мозга жила нежность и воображение, и он мог при всей своей нищете вдруг купить дочери вместо пары туфель роскошную куклу.
   Двое состоятельных людей, угадывая в Эдит одаренность, захотели взять девочку на воспитание. Они предложили Гассиону сто тысяч франков - сумму, которая бы обеспечила его, по тем временам, на долгие годы.
   - Если вам хочется иметь ребенка, заведите собственного! Этому не мне вас учить. Но с моей дочерью я не расстанусь! - строптиво отрезал папаша Гассион и, схватив Эдит за ручонку, отправился восвояси.
   Так мимо девочки проскользнула судьба, быть может, оперной дивы. Ее таланту было суждено взрасти на дне Парижа, среди падших женщин, воров и сутенеров.
   "МОЙ ЛЕГИОНЕР"
   Шестнадцати лет Эдит ушла от отца. В те времена женщина в ее представлении была создана только для того, чтобы следовать за мужчиной, если он ее позовет.
   Ее позвал восемнадцатилетний большой, белокурый парень по прозвищу Маленький Луи. Он служил в магазине в отделе доставок на дом. Оба полюбили впервые. Полюбили и были счастливы, как дети. Они поселились в маленьком отеле, на мансарде. Он ухитрялся воровать с полок магазинов кое-какую посуду, для обзаведения. Она пела на улицах, на вырученные деньги покупала провизию и импровизировала домашний
   обед.
   Семнадцати лет она забеременела. Петь было нельзя. Она поступила на кухню в судомойки, но ее уволили: била слишком много посуды и была дерзка на язык. Поступила на галошную фабрику Топэна и Маске, за двести франков в неделю красила галоши. Через некоторое время уволили: не имели права держать беременных.
   Родилась девочка, ее назвали Марсель. Снова отель в районе Пигаль. Комнатка с потрескавшимися стенами. Белье на веревках за окном. Под кроватью чемоданы, грязное белье и весь мусор, что заметался туда ежедневно. И все-таки они были счастливы. Безденежье вынуждало порой крадучись уходить из отеля, проползая на четвереньках мимо дежурного, чтобы поселиться в другом отеле, откуда уходили тем же способом. Впрочем, однажды спустились из окна, связав четыре простыни.
   Луи все так же доставлял товары, Эдит пела на улицах, и вся жизнь порой казалась ей беспрерывным движением по улицам с остановками для пения. Беспрерывным шаганьем, а иногда беготней, если преследовали ажаны.
   Однажды, выступая в казарме, Эдит встретила легионера Альберта, в которого влюбилась без памяти. Он был немного старше, мужественнее и красивее Маленького Луи. Эдит взяла девочку и ушла к легионеру. Луи страдал, выслеживал Эдит на улицах и однажды, подкараулив ее, отнял у нее дочь и заявил, что, если она хочет жить вместе с дочерью, пусть вернется домой. Эдит подчинилась. А легионера Альберта вскоре отправили в Алжир.
   Двух лет Марсель умерла от менингита. Родители отупели от горя. Вдобавок, у них не было ни гроша на похороны. Кое-как Эдит собрала у друзей - уличных певцов немного денег. Не хватало десяти франков на гроб. И тогда впервые в жизни, запахнувшись в свое длинное, не по росту, пальто, Эдит вышла на панель.
   - Сколько стоит твоя любовь, мом? - За ней шел громадного роста "клиент" человек с холодными глазами.
   - Десять франков, - пробормотала Эдит не оборачиваясь.
   Он подхватил ее под руку и повел в грязный третьеразрядный отель. Они поднимались по крутой круглой лесенке, и Эдит чувствовала затылком чужое дыхание. В комнатушке "клиент" тут же бросил на стол монету в десять франков и выжидающе уселся на стул. Эдит неподвижно стояла посреди комнаты. И вдруг, разрыдавшись, призналась ему, на что нужны ей деньги. Не поднимая глаз, человек пожал плечами и сказал:
   - Ну, что ж!.. Ладно... Бери деньги. Жизнь невеселая штука! Э? - Эдит взяла десять франков и вышла.
   Девочку схоронили. После похорон Маленький Луи сказал:
   - Теперь ничто не держит тебя возле меня. Ты пришла в мою жизнь мечтой. А мечты всегда рассыпаются.
   И он ушел, осторожно закрыв за собой дверь. А Эдит осталась сидеть на кончике стула, под которым лежал пыльный красно-зеленый мяч с дыркой.
   А легионер Альберт? Он был убит в Алжире. Так ей потом сказали в казарме...
   Через несколько лет, когда Эдит уже стала певицей, поэт Раймонд Ассо написал для нее песню на музыку Маргерит Монно. Первую настоящую песню на тему, которую Эдит сама ему предложила. Эта песня называется "Мой легионер". Вот она:
   Были сини глаза у него,
   У него был веселый нрав.
   На руке татуировка была,
   Лишь два слова: "Я прав!"
   Я не знала, как его зовут,
   Но со мною провел он ночь.
   Лучезарным утром легко
   От меня уходил он прочь.
   Был он молод, строен, хорош,
   Весь горячим песком пропах,
   Солнца луч, играя, плясал
   В белокурых его волосах.
   Уходила, быть может, любовь,
   Без упреков, даже без слез,
   Он с веселой улыбкой ушел
   И в улыбке счастье унес.
   И в далекой пустыне был
   Найден мертвым мой легионер,