Страница:
Я посмотрел кругом и подумал, что Литл Бигхорн — довольно мрачное место для смерти, окруженное низкими желто-зелено-коричневыми горами, теряющимися в голубых и пурпурных далях. С любого возвышения местность вокруг хорошо просматривалась. Люди, погибшие здесь, должны были осознавать, что никто не придет им на помощь и что это их последние минуты на земле. Ужасная смерть: в одиночестве, вдали от дома их тела были рассеяны по полю и лежали неприбранными целых три дня, пока, наконец, не упокоились в братской могиле на гребне небольшой горы на востоке Монтаны. Имена погибших были высечены на гранитном монументе, поставленном над могилой.
Помню, я закрыл глаза и почувствовал, что их тени окружили меня. Я услышал ржание коней, выстрелы, шорох травы под ногами, крики боли, ненависти и страха. И, как ни странно, я тоже был там на этом поле, среди них.
Есть такие места на земле, где время не имеет значения, где лишь тонкая грань истории отделяет прошлое от настоящего. Стоя здесь на продуваемом гребне горы, я, тогда еще подросток, ощутил связь времен. На поле, где погибли эти молодые люди, казалось, все еще идет сражение, они все еще бьются и умирают, и будут сражаться в этом бою снова и снова, в том же месте и с тем же исходом.
Это был первый проблеск понимания мира, впервые появившееся ощущение, что прошлое не умирает, а неким странным образом живет в настоящем. Существует взаимное проникновение всех элементов бытия и небытия друг в друга, связь между тем, что лежит похороненным в земле, и тем, что живет над всем этим. И существует некий закон, который позволяет ценой благодеяний в настоящем исправить дисбаланс чего-то в прошлом. Это в конечном счете и есть основа правосудия: не отменять прошлое, загоняя его все дальше за горизонт времени, а попытаться внести в него элементы гармонии, равновесия, чтобы жизнь могла идти дальше с более легким грузом прошлого, а мертвые смогли обрести покой в потустороннем мире.
Сейчас, направляясь на север, я снова вспомнил тот день на поле битвы своего отца, молча стоящего рядом с развевающимися от ветра волосами. День поминовения мертвых. Меня ждет другое паломничество, другая расписка в получении долга с живущих теми, кто уже умер. Просто, постояв в том месте, где эти семьи когда-то приняли мученический венец, просто прибыв на место, которое помнит последний момент их жизни, и вслушавшись в эхо, я мог надеяться, что пойму.
Вот она, их «земля обетованная». На озере Святого Фройда ее сущность выставлена напоказ.
Еще в дороге я позвонил, чтобы получить давно обещанную услугу. В Нью-Йорке женский голос попросил меня назвать фамилию, затем после паузы меня соединили с Холлом Россом. Его недавно повысили, и теперь он был одним из трех спецагентов в территориальном отделе ФБР в Нью-Йорке, который подчинялся непосредственно помощнику директора. Мы с Россом скрестили шпаги еще при первой нашей встрече, но после смерти Странника наши отношения заметно потеплели. В настоящий момент ФБР занялось пересмотром всех дел, связанных со Странником, в рамках продолжающегося расследования его преступлений. Целый кабинет в Куантико был предоставлен для материалов правоохранительных органов со всех уголков страны. Расследование получило кодовое наименование «Харон», по имени перевозчика заблудших душ в Аид, и все упоминания о Страннике также проходили по делу Харона. Это был затянувшийся процесс из тех, которые никогда не будут завершены.
— Чарли Паркер, — представился я, когда Росс взял трубку.
— Привет, как дела? Звонок вежливости?
— Разве я когда-нибудь звонил тебе из вежливости?
— Нет, насколько я помню, но никогда не поздно начать.
— Не на сей раз. Ты помнишь об услуге, которую мне обещал?
Пауза затянулась.
— Ты просто создан для преследования. Продолжай.
— Это Харон. Семь или восемь лет назад он прибыл в Мэн, чтобы заняться расследованием деятельности организации, которая называется Братство. Ты не мог бы поискать, куда он отправился, и какие-нибудь имена тех, с кем он мог говорить?
— Могу я спросить, для чего?
— Братство, возможно, замешано в деле, которое я расследую: смерть молодой женщины. Любая информация, которую ты можешь мне дать о них, будет кстати.
— Не многовато ли для услуги, Паркер? Мы обычно не передаем записи.
Я еле удержался, чтобы не наорать.
— Я прошу не дать мне дела, а всего лишь намекнуть, куда он мог отправиться. Это очень важно, Холл!
Он вздохнул.
— Когда тебе это нужно?
— Скоро. Чем раньше, тем лучше.
— Я посмотрю, что можно сделать. Ты только что истратил свою девятую жизнь. Надеюсь, ты это понимаешь?
Я мысленно пожал плечами. Мне и так не придется прожить их в полном объеме.
Эллис перезвонил мне и назвал фамилию детектива из государственных войсковых казарм в Хоултоне. Его звали Джон Брушар, и я нашел его по пояс увязшим в грязной дыре под большим брезентовым тентом, натянутым для защиты останков, извлекаемых с помощью совков и лопат в неторопливом, размеренном ритме. Так здесь и работали: каждый выполнял свою часть общего дела. Полиция штата, тюремщики, помощники шерифа, патологоанатомы — все они, засучив рукава, работали, не покладая измазанных грязью рук. Трудились сверхурочно, потому что, когда твои дети дорастают до колледжа или приходится платить алименты, будешь рад любой возможности подработать.
Я остановился позади ленты, отмечающей место происшествия, и окликнул Брушара по имени. Он махнул рукой, чтобы я его заметил и выбрался из ямы, вытаскивая рамку размером 15 на 15 или 17 сантиметров. Брушар возвышался надо мной, и его голова закрывала солнце. Черными от грязи руками он пытался заправить в комбинезон пропитанную потом рубашку. Комья грязи налипли на его ботинки, и полосы грязи украшали лоб и щеки.
— Эллис Говард сказал мне, что вы помогаете им в расследовании, — сказал он, после того как мы пожали друг другу руки. — Вы не хотите рассказать мне, почему забрались сюда, если ваше расследование сосредоточено вокруг Портленда?
— Вы спрашивали Эллиса об этом?
— Он отослал меня к вам. Сказал, что у вас на все есть ответы.
— Да уж, Говард — большой оптимист. В двух словах, Кертис Пелтье — человек, который был убит в Портленде в прошедшие выходные, приходился родственником Элизабет Джессоп. Я думаю, что ее останки находятся среди прочих, найденных здесь. Дочерью Кертиса была Грэйс Пелтье. Управление по расследованию уголовных преступлений интересуется обстоятельствами ее гибели. Она писала магистерскую диссертацию о людях, похороненных в этой яме.
Брушар разглядывал меня секунд десять, а затем провел к передвижной лаборатории, где мне разрешили посмотреть видеосъемку места происшествия на экране портативного телевизора. Он был рад тому, что у него появилась возможность передохнуть. Пока я сидел и смотрел запись, Брушар налил нам по чашке кофе. На экране мелькали грязь, кости и деревья, фрагменты изуродованных черепов и скрюченных пальцев, темная вода; грудная клетка, раздробленная в щепки пулями, детский скелет, свернувшийся калачиком.
Когда запись закончилась, я последовал за ним через дорогу к краю могилы.
— Я не могу провести вас дальше, — сказал он, извиняясь. — Некоторые жертвы все еще находятся под землей, и мы ищем другие предметы и артефакты.
Я кивнул. Мне не надо было двигаться раньше: я и так мог видеть все с того места, где стоял. Над ямами в грязи торчали деревянные колышки с табличками, на которых было описание того, какие именно останки здесь найдены. Некоторые ямы пустовали, но в одном углу я увидел двух мужчин в синих комбинезонах, осторожно извлекавших из-под земли фрагмент скелета. Когда один из них отошел в сторону, я увидел изогнутые кости грудной клетки, похожие на темные пальцы, готовые соединиться в молитвенном жесте.
— У них у всех есть таблички с именами на шее? Сведения об именах, написанных на деревянных табличках, появились в «Мэн Санди Телеграф»: было бы чудом, если бы следователям удалось сохранить что-либо в тайне.
— Да, у большинства. Некоторые таблички основательно прогнили.
Брушар полез в карман своей рубашки и извлек сложенный лист бумаги, который передал мне. Это оказался список из 17 фамилий, вероятно, полученный после изучения документов баптистов. Анализ ДНК должны были сделать, используя генетический материал родственников, поскольку записи о лечении и состоянии зубов были недоступны. Звездочки напротив некоторых имен означали, что никакой идентификации в отношении этих людей произведено не было. Имя Джеймса Джессопа оказалось предпоследним в списке.
— Тело мальчика Джессопа все еще здесь?
Брушар заглянул в список у меня в руках.
— Его сегодня увезут, его и его сестру. Он что-то значит для вас?
Я не ответил. Другое имя в списке привлекло мое внимание: Луиза Фолкнер — жена преподобного. Имени самого Фолкнера не было в списке. Не было там и его детей.
— Нет предположений, как они умерли?
— Пока не сделана аутопсия точно сказать не могу, но у всех мужчин и двух женщин пулевые ранения в голову и тело. Другие, похоже, были убиты дубинкой. Жену Фолкнера, кажется, задушили: мы нашли фрагменты веревки, завязанной на ее шее. У некоторых детей раздроблены черепа, как будто на них упал камень, или, может быть, это сделано молотком. Двое детей, видимо, убиты выстрелом в голову.
Он замолчал и посмотрел в сторону озера.
— Я полагаю, вы что-то знаете об этих людях?
— Немного, — признался я. — Исходя из фамилий в списке, у вас появился, по крайней мере, один подозреваемый.
Брушар кивнул:
— Проповедник, Фолкнер, если только тот, кто изготовил эти таблички, не хотел увести следствие в сторону и Фолкнер тоже не лежит здесь мертвый среди других.
Это было закономерное предположение, хотя я знал, что существование Апокалипсиса, купленного Джеком Мерсье, исключает такую возможность.
— Он убил свою жену, — сказал я скорее себе, чем Брушару.
— У вас есть какие-нибудь соображения за что?
— Может быть, она возражала против того, что он задумал сделать. В статье Грэйс Пелтье, написанной для «Даун Ист Мзтэзин», упоминалось о том, что Фолкнер был фундаменталистом. Согласно доктрине фундаментализма, жена должна поддерживать авторитет своего мужа. Споры или неповиновение исключались. Я предполагаю, что Фолкнеру было нужно от нее лишь обожание и одобрение всех его действий. Когда это прекратилось, жена утратила для него всякое значение.
Брушар смотрел на меня с интересом.
— Вы знаете, почему он убил их всех?
Я думал о том, что мне рассказала Эми о Братстве, его ненависти ко всему, что воспринималось как человеческие слабости и заблуждения; о созданных Фолкнером Апокалипсисах, видениях Страшного Суда и о слове, вырезанном под именем Джеймса Джессопа на дощечке, изъеденной тлением: грешник.
— Это всего лишь догадка, но, я думаю, паства разочаровала его или ополчилась против него. И проповедник покарал их за их грехи. Как только они восстали против него, с ними было покончено, они были прокляты за мятеж против наместника Бога на земле.
— Это слишком суровое наказание.
— Я полагаю, он и был довольно жестоким парнем.
Я даже подумал, уж не знал ли Фолкнер в глубине своей темной души, что они подведут его. Это заложено в природе человека: пробовать и ошибаться, ошибаться и пробовать, пока, наконец, не получится то, к чему стремишься, либо время уйдет, и придется довольствоваться тем, что у тебя есть. Но для Фолкнера был только один-единственный шанс: когда они обманули его надежды это послужило доказательством их ничтожества, невозможности спасения их душ и оправданием насилия, которое одно и было целью и смыслом жизни проповедника. Они были прокляты. Они всегда были отверженными, и то, что произошло с ними, не имеет отношения ни к реальному, ни к потустороннему миру.
Эти люди следовали за Фолкнером до самой своей смерти, ослепленные надеждой на приход нового Золотого века, поисками твердой веры во что-то, во что стоит верить. Никто не вмешался. Кроме того, это был 1963 год: тогда угрозу видели в коммунистах, а не в богобоязненных верующих, которые хотели устроить себе более простую жизнь. Должно было пройти еще пятнадцать лет, пока Джим Джоунс и его последователи не разбили лицо конгрессмену Лео Райану, а затем организовали коллективное самоубийство 900 членов секты, чтобы люди начали относиться к верующим иначе.
Но даже после событий в Джонстауне лжепророки продолжали вербовать себе сторонников. Рок Териолт систематически истязал своих последователей в Онтарио, а в 1988 году голыми руками разорвал на части женщину по имени Соланж Бойлард. В апреле 1989 года Джеффри Лундгрен, предводитель секты отступников-мормонов, убил пятерых членов семьи Авери — Денниса и Шерил, их дочерей Трину, Ребекку и Карен — в амбаре в Киртлен-де, штат Огайо, и зарыл останки в землю, завалив их камнями и мусором. Никто и не пытался разыскивать несчастных, пока почти через год полиция не занялась этим делом, воспользовавшись конфиденциальной информацией, полученной от члена секты, недовольного тамошними порядками. Начиная с семидесятых и вплоть до 1991 года семья Ле-Барон и их сторонники в отдаленной мормонской церкви Фистборна убили почти 30 человек, включая и полуторагодовалую девочку. А потом было Вако, которое показало, что правоохранительные органы традиционно занимали позицию невмешательства в дела религиозных групп.
Но в 1963 году эти события даже невозможно было себе вообразить, практически не было причин опасаться за жизнь Арустукских баптистов, не было необходимости сомневаться в намерениях преподобного Фолкнера и не было оснований бояться отправиться с ним в царство теней и смерти.
Не все они умерли здесь, в этом я был совершенно уверен. Эта земля даже не была частью территории, отведенной для общины. Поля, на которых они работали, остались за холмом, позади собачьих будок; а дома, уже давно разрушившиеся, находились еще дальше отсюда. Взрослые должны были быть убиты в поселении или рядом с ним: было сложно заставить их прийти на место, предназначенное для захоронения, еще сложнее постоянно контролировать их, как только кровавая бойня началась. Разумнее похоронить жертвы вдали от центра общинной земли, тем более если в будущем зародятся какие-то подозрения и в результате последует обыск поселения. В таком случае надежнее было расположить захоронение у озера.
В статье Грэйс говорилось о том, что члены общины внезапно исчезли в декабре 1963 года. Следы похорон скрыл снег. Со временем талые воды нанесли сюда грязь, и не осталось ничего, что бы отличало этот участок земли от прочих. Это была твердая почва, она не должна была осесть, но она осела.
В конце концов, они слишком долго ждали своего часа.
Я закрыл глаза и прислушался... Мир вокруг меня исчез, я попытался представить себе, какими были эти последние минуты. Плачущие крики птиц стихли, шум машин на дороге превратился в жужжание мух и звук мягко раскачивающихся от ветра веток деревьев над моей головой...
Я слышу звуки стрельбы.
Бегут мужчины, застигнутые выстрелами в поле. Двое уже упали, кровавые дыры зияют в их спинах. Один из них, все еще живой, поворачивается, сжимая вилы в руках. Древко ручки разлетается от следующего выстрела, щепки и пуля впиваются в его тело одновременно. Они выслеживают последнего под прикрытием высокой травы и перезаряжают оружие на ходу. За их спинами стая ворон собирается кругами над убитыми и громко призывает своих сородичей. Крики последнего мужчины затихают, смешавшись с карканьем, и наступает тишина.
Я почувствовал движение за деревьями позади себя, но лишь ветви качались так, будто их неосторожно задело какое-то животное. Дальше зелень расплывалась в черноте, и очертания деревьев становились неопределенными.
Настала очередь женщин умереть. Им было велено встать на колени и молиться в одном из домов и думать о грехах общины. Они слышали звуки выстрелов, но не понимали их значения. Дверь открылась, и Элизабет Джессоп обернулась. Силуэт мужчины угадывался в утреннем свете. Он велел ей отвернуться, поклониться кресту и молить о прощении.
Элизабет закрыла глаза и начала молиться...
Позади меня вновь раздался шум, похожий на легкий звук приближающихся шагов. Что-то появилось из темноты, но я не повернулся.
Дети были последними. Они почувствовали, что-то не так, происходит что-то такое, чего не должно случиться, но все же последовали за проповедником к озеру, где для них уже были вырыты могилы. Воды озера были спокойны, а дети очень послушны, как бывают послушны, только дети.
Они тоже опустились на колени для молитвы, деревянные таблички на их шеях тянули к земле, веревки резали кожу. Им было велено держать руки перед грудью, скрестив большие пальцы рук, что они и сделали, но Джеймс Джессоп обернулся и взял свою сестру за руку. Она начала плакать, и он сильнее сжал ее руку.
— Не плачь,— сказал он.
Тень накрыла его.
— Не...
Я почувствовал холод в правой руке. Джеймс Джессоп стоял рядом со мной в тени пожелтевшей березы, его маленькая рука обхватила мою. Свет отражался от единственного стекла его очков. Из-под накрытого тентом места появились две фигуры, несущие на носилках следующий небольшой мешок.
— Они собираются увезти тебя отсюда, Джеймс, — сказал я.
Он кивнул и пододвинулся ближе, от его присутствия по моей ноге и ребрам разливался холод.
— Это было вовсе не больно, — сказал он, словно хотел успокоить. — Просто стало темно.
Я был рад, что он не почувствовал боли; попытался сжать его руку, чтобы подать ему знак, но рядом ничего не было, кроме холодного воздуха.
Он посмотрел на меня снизу вверх:
— Мне пора уходить.
— Я знаю.
Его единственный глаз был карим с желтыми крапинками в центре, исчезающими, как при затмении луны, в темных зрачках. Я видел отражение своего лица в его глазе и стекле очков, но не видел самого себя. Это выглядело так, будто бы я был бесплотным духом, а Джеймс Джессоп — существом из плоти и крови.
— Он говорил, что мы плохо вели себя, но я никогда не вел себя плохо. Я всегда делал то, что мне велели, до самого конца.
Капля холодной воды скатилась с моих пальцев, когда он отпустил мою руку и направился обратно в глубь леса; он высоко поднимал колени, чтобы не порезаться о листья осоки и не запутаться в траве. Я не хотел, чтобы он уходил. Хотел утешить его. Понять.
Я окликнул его по имени. Он остановился и оглянулся, уставившись на меня.
— Ты видел Даму лета, Джеймс? — спросил я.
Слеза покатилась по моей щеке и задержалась на губах, я слизнул ее.
Он кивнул с серьезным видом.
— Она ждет меня, — сказал он. — Она собирается отвести меня к остальным.
— Где она, Джеймс?
Джеймс Джессоп поднял свою руку и указал в темноту леса, затем повернулся и ушел: заросли кустов сомкнулись за его спиной, и я больше не мог его видеть.
Глава 19
Помню, я закрыл глаза и почувствовал, что их тени окружили меня. Я услышал ржание коней, выстрелы, шорох травы под ногами, крики боли, ненависти и страха. И, как ни странно, я тоже был там на этом поле, среди них.
Есть такие места на земле, где время не имеет значения, где лишь тонкая грань истории отделяет прошлое от настоящего. Стоя здесь на продуваемом гребне горы, я, тогда еще подросток, ощутил связь времен. На поле, где погибли эти молодые люди, казалось, все еще идет сражение, они все еще бьются и умирают, и будут сражаться в этом бою снова и снова, в том же месте и с тем же исходом.
Это был первый проблеск понимания мира, впервые появившееся ощущение, что прошлое не умирает, а неким странным образом живет в настоящем. Существует взаимное проникновение всех элементов бытия и небытия друг в друга, связь между тем, что лежит похороненным в земле, и тем, что живет над всем этим. И существует некий закон, который позволяет ценой благодеяний в настоящем исправить дисбаланс чего-то в прошлом. Это в конечном счете и есть основа правосудия: не отменять прошлое, загоняя его все дальше за горизонт времени, а попытаться внести в него элементы гармонии, равновесия, чтобы жизнь могла идти дальше с более легким грузом прошлого, а мертвые смогли обрести покой в потустороннем мире.
Сейчас, направляясь на север, я снова вспомнил тот день на поле битвы своего отца, молча стоящего рядом с развевающимися от ветра волосами. День поминовения мертвых. Меня ждет другое паломничество, другая расписка в получении долга с живущих теми, кто уже умер. Просто, постояв в том месте, где эти семьи когда-то приняли мученический венец, просто прибыв на место, которое помнит последний момент их жизни, и вслушавшись в эхо, я мог надеяться, что пойму.
Вот она, их «земля обетованная». На озере Святого Фройда ее сущность выставлена напоказ.
Еще в дороге я позвонил, чтобы получить давно обещанную услугу. В Нью-Йорке женский голос попросил меня назвать фамилию, затем после паузы меня соединили с Холлом Россом. Его недавно повысили, и теперь он был одним из трех спецагентов в территориальном отделе ФБР в Нью-Йорке, который подчинялся непосредственно помощнику директора. Мы с Россом скрестили шпаги еще при первой нашей встрече, но после смерти Странника наши отношения заметно потеплели. В настоящий момент ФБР занялось пересмотром всех дел, связанных со Странником, в рамках продолжающегося расследования его преступлений. Целый кабинет в Куантико был предоставлен для материалов правоохранительных органов со всех уголков страны. Расследование получило кодовое наименование «Харон», по имени перевозчика заблудших душ в Аид, и все упоминания о Страннике также проходили по делу Харона. Это был затянувшийся процесс из тех, которые никогда не будут завершены.
— Чарли Паркер, — представился я, когда Росс взял трубку.
— Привет, как дела? Звонок вежливости?
— Разве я когда-нибудь звонил тебе из вежливости?
— Нет, насколько я помню, но никогда не поздно начать.
— Не на сей раз. Ты помнишь об услуге, которую мне обещал?
Пауза затянулась.
— Ты просто создан для преследования. Продолжай.
— Это Харон. Семь или восемь лет назад он прибыл в Мэн, чтобы заняться расследованием деятельности организации, которая называется Братство. Ты не мог бы поискать, куда он отправился, и какие-нибудь имена тех, с кем он мог говорить?
— Могу я спросить, для чего?
— Братство, возможно, замешано в деле, которое я расследую: смерть молодой женщины. Любая информация, которую ты можешь мне дать о них, будет кстати.
— Не многовато ли для услуги, Паркер? Мы обычно не передаем записи.
Я еле удержался, чтобы не наорать.
— Я прошу не дать мне дела, а всего лишь намекнуть, куда он мог отправиться. Это очень важно, Холл!
Он вздохнул.
— Когда тебе это нужно?
— Скоро. Чем раньше, тем лучше.
— Я посмотрю, что можно сделать. Ты только что истратил свою девятую жизнь. Надеюсь, ты это понимаешь?
Я мысленно пожал плечами. Мне и так не придется прожить их в полном объеме.
* * *
Я ехал сквозь аллею деревьев, ветви которых зеленели свежими листьями, в место обманутых надежд и жестокой смерти; солнечный свет пятнами бежал по корпусу моей машины. Я следовал по шоссе в направлении Хоултона, затем по Первой Северной дороге США на Преск-Исл и оттуда через Эшленд, Портаж и Уинтервилл, пока, наконец, не добрался до окраин городка Орлиное Озеро. Двигаясь по основной дороге, я сообщил свое имя полицейскому, который проверял транспорт. Он махнул мне, чтобы я проезжал дальше.Эллис перезвонил мне и назвал фамилию детектива из государственных войсковых казарм в Хоултоне. Его звали Джон Брушар, и я нашел его по пояс увязшим в грязной дыре под большим брезентовым тентом, натянутым для защиты останков, извлекаемых с помощью совков и лопат в неторопливом, размеренном ритме. Так здесь и работали: каждый выполнял свою часть общего дела. Полиция штата, тюремщики, помощники шерифа, патологоанатомы — все они, засучив рукава, работали, не покладая измазанных грязью рук. Трудились сверхурочно, потому что, когда твои дети дорастают до колледжа или приходится платить алименты, будешь рад любой возможности подработать.
Я остановился позади ленты, отмечающей место происшествия, и окликнул Брушара по имени. Он махнул рукой, чтобы я его заметил и выбрался из ямы, вытаскивая рамку размером 15 на 15 или 17 сантиметров. Брушар возвышался надо мной, и его голова закрывала солнце. Черными от грязи руками он пытался заправить в комбинезон пропитанную потом рубашку. Комья грязи налипли на его ботинки, и полосы грязи украшали лоб и щеки.
— Эллис Говард сказал мне, что вы помогаете им в расследовании, — сказал он, после того как мы пожали друг другу руки. — Вы не хотите рассказать мне, почему забрались сюда, если ваше расследование сосредоточено вокруг Портленда?
— Вы спрашивали Эллиса об этом?
— Он отослал меня к вам. Сказал, что у вас на все есть ответы.
— Да уж, Говард — большой оптимист. В двух словах, Кертис Пелтье — человек, который был убит в Портленде в прошедшие выходные, приходился родственником Элизабет Джессоп. Я думаю, что ее останки находятся среди прочих, найденных здесь. Дочерью Кертиса была Грэйс Пелтье. Управление по расследованию уголовных преступлений интересуется обстоятельствами ее гибели. Она писала магистерскую диссертацию о людях, похороненных в этой яме.
Брушар разглядывал меня секунд десять, а затем провел к передвижной лаборатории, где мне разрешили посмотреть видеосъемку места происшествия на экране портативного телевизора. Он был рад тому, что у него появилась возможность передохнуть. Пока я сидел и смотрел запись, Брушар налил нам по чашке кофе. На экране мелькали грязь, кости и деревья, фрагменты изуродованных черепов и скрюченных пальцев, темная вода; грудная клетка, раздробленная в щепки пулями, детский скелет, свернувшийся калачиком.
Когда запись закончилась, я последовал за ним через дорогу к краю могилы.
— Я не могу провести вас дальше, — сказал он, извиняясь. — Некоторые жертвы все еще находятся под землей, и мы ищем другие предметы и артефакты.
Я кивнул. Мне не надо было двигаться раньше: я и так мог видеть все с того места, где стоял. Над ямами в грязи торчали деревянные колышки с табличками, на которых было описание того, какие именно останки здесь найдены. Некоторые ямы пустовали, но в одном углу я увидел двух мужчин в синих комбинезонах, осторожно извлекавших из-под земли фрагмент скелета. Когда один из них отошел в сторону, я увидел изогнутые кости грудной клетки, похожие на темные пальцы, готовые соединиться в молитвенном жесте.
— У них у всех есть таблички с именами на шее? Сведения об именах, написанных на деревянных табличках, появились в «Мэн Санди Телеграф»: было бы чудом, если бы следователям удалось сохранить что-либо в тайне.
— Да, у большинства. Некоторые таблички основательно прогнили.
Брушар полез в карман своей рубашки и извлек сложенный лист бумаги, который передал мне. Это оказался список из 17 фамилий, вероятно, полученный после изучения документов баптистов. Анализ ДНК должны были сделать, используя генетический материал родственников, поскольку записи о лечении и состоянии зубов были недоступны. Звездочки напротив некоторых имен означали, что никакой идентификации в отношении этих людей произведено не было. Имя Джеймса Джессопа оказалось предпоследним в списке.
— Тело мальчика Джессопа все еще здесь?
Брушар заглянул в список у меня в руках.
— Его сегодня увезут, его и его сестру. Он что-то значит для вас?
Я не ответил. Другое имя в списке привлекло мое внимание: Луиза Фолкнер — жена преподобного. Имени самого Фолкнера не было в списке. Не было там и его детей.
— Нет предположений, как они умерли?
— Пока не сделана аутопсия точно сказать не могу, но у всех мужчин и двух женщин пулевые ранения в голову и тело. Другие, похоже, были убиты дубинкой. Жену Фолкнера, кажется, задушили: мы нашли фрагменты веревки, завязанной на ее шее. У некоторых детей раздроблены черепа, как будто на них упал камень, или, может быть, это сделано молотком. Двое детей, видимо, убиты выстрелом в голову.
Он замолчал и посмотрел в сторону озера.
— Я полагаю, вы что-то знаете об этих людях?
— Немного, — признался я. — Исходя из фамилий в списке, у вас появился, по крайней мере, один подозреваемый.
Брушар кивнул:
— Проповедник, Фолкнер, если только тот, кто изготовил эти таблички, не хотел увести следствие в сторону и Фолкнер тоже не лежит здесь мертвый среди других.
Это было закономерное предположение, хотя я знал, что существование Апокалипсиса, купленного Джеком Мерсье, исключает такую возможность.
— Он убил свою жену, — сказал я скорее себе, чем Брушару.
— У вас есть какие-нибудь соображения за что?
— Может быть, она возражала против того, что он задумал сделать. В статье Грэйс Пелтье, написанной для «Даун Ист Мзтэзин», упоминалось о том, что Фолкнер был фундаменталистом. Согласно доктрине фундаментализма, жена должна поддерживать авторитет своего мужа. Споры или неповиновение исключались. Я предполагаю, что Фолкнеру было нужно от нее лишь обожание и одобрение всех его действий. Когда это прекратилось, жена утратила для него всякое значение.
Брушар смотрел на меня с интересом.
— Вы знаете, почему он убил их всех?
Я думал о том, что мне рассказала Эми о Братстве, его ненависти ко всему, что воспринималось как человеческие слабости и заблуждения; о созданных Фолкнером Апокалипсисах, видениях Страшного Суда и о слове, вырезанном под именем Джеймса Джессопа на дощечке, изъеденной тлением: грешник.
— Это всего лишь догадка, но, я думаю, паства разочаровала его или ополчилась против него. И проповедник покарал их за их грехи. Как только они восстали против него, с ними было покончено, они были прокляты за мятеж против наместника Бога на земле.
— Это слишком суровое наказание.
— Я полагаю, он и был довольно жестоким парнем.
Я даже подумал, уж не знал ли Фолкнер в глубине своей темной души, что они подведут его. Это заложено в природе человека: пробовать и ошибаться, ошибаться и пробовать, пока, наконец, не получится то, к чему стремишься, либо время уйдет, и придется довольствоваться тем, что у тебя есть. Но для Фолкнера был только один-единственный шанс: когда они обманули его надежды это послужило доказательством их ничтожества, невозможности спасения их душ и оправданием насилия, которое одно и было целью и смыслом жизни проповедника. Они были прокляты. Они всегда были отверженными, и то, что произошло с ними, не имеет отношения ни к реальному, ни к потустороннему миру.
Эти люди следовали за Фолкнером до самой своей смерти, ослепленные надеждой на приход нового Золотого века, поисками твердой веры во что-то, во что стоит верить. Никто не вмешался. Кроме того, это был 1963 год: тогда угрозу видели в коммунистах, а не в богобоязненных верующих, которые хотели устроить себе более простую жизнь. Должно было пройти еще пятнадцать лет, пока Джим Джоунс и его последователи не разбили лицо конгрессмену Лео Райану, а затем организовали коллективное самоубийство 900 членов секты, чтобы люди начали относиться к верующим иначе.
Но даже после событий в Джонстауне лжепророки продолжали вербовать себе сторонников. Рок Териолт систематически истязал своих последователей в Онтарио, а в 1988 году голыми руками разорвал на части женщину по имени Соланж Бойлард. В апреле 1989 года Джеффри Лундгрен, предводитель секты отступников-мормонов, убил пятерых членов семьи Авери — Денниса и Шерил, их дочерей Трину, Ребекку и Карен — в амбаре в Киртлен-де, штат Огайо, и зарыл останки в землю, завалив их камнями и мусором. Никто и не пытался разыскивать несчастных, пока почти через год полиция не занялась этим делом, воспользовавшись конфиденциальной информацией, полученной от члена секты, недовольного тамошними порядками. Начиная с семидесятых и вплоть до 1991 года семья Ле-Барон и их сторонники в отдаленной мормонской церкви Фистборна убили почти 30 человек, включая и полуторагодовалую девочку. А потом было Вако, которое показало, что правоохранительные органы традиционно занимали позицию невмешательства в дела религиозных групп.
Но в 1963 году эти события даже невозможно было себе вообразить, практически не было причин опасаться за жизнь Арустукских баптистов, не было необходимости сомневаться в намерениях преподобного Фолкнера и не было оснований бояться отправиться с ним в царство теней и смерти.
* * *
Пока мы молча стояли у воды, появился патологоанатом и началась подготовка к транспортировке большинства тел на летное поле на острове Преск. Брушар оказался занят уточнением деталей перевозки, а я направился к краю леса и оттуда наблюдал, как фигуры движутся под тентом. Время приближалось к трем часам дня, и от реки веяло холодом. Ветер трепал волосы медиков, пока они выносили мешки с телами с места захоронения, дополнительно привязав их к носилкам, чтобы избежать возможных повреждений костей. С севера послышался крик птиц.Не все они умерли здесь, в этом я был совершенно уверен. Эта земля даже не была частью территории, отведенной для общины. Поля, на которых они работали, остались за холмом, позади собачьих будок; а дома, уже давно разрушившиеся, находились еще дальше отсюда. Взрослые должны были быть убиты в поселении или рядом с ним: было сложно заставить их прийти на место, предназначенное для захоронения, еще сложнее постоянно контролировать их, как только кровавая бойня началась. Разумнее похоронить жертвы вдали от центра общинной земли, тем более если в будущем зародятся какие-то подозрения и в результате последует обыск поселения. В таком случае надежнее было расположить захоронение у озера.
В статье Грэйс говорилось о том, что члены общины внезапно исчезли в декабре 1963 года. Следы похорон скрыл снег. Со временем талые воды нанесли сюда грязь, и не осталось ничего, что бы отличало этот участок земли от прочих. Это была твердая почва, она не должна была осесть, но она осела.
В конце концов, они слишком долго ждали своего часа.
Я закрыл глаза и прислушался... Мир вокруг меня исчез, я попытался представить себе, какими были эти последние минуты. Плачущие крики птиц стихли, шум машин на дороге превратился в жужжание мух и звук мягко раскачивающихся от ветра веток деревьев над моей головой...
Я слышу звуки стрельбы.
Бегут мужчины, застигнутые выстрелами в поле. Двое уже упали, кровавые дыры зияют в их спинах. Один из них, все еще живой, поворачивается, сжимая вилы в руках. Древко ручки разлетается от следующего выстрела, щепки и пуля впиваются в его тело одновременно. Они выслеживают последнего под прикрытием высокой травы и перезаряжают оружие на ходу. За их спинами стая ворон собирается кругами над убитыми и громко призывает своих сородичей. Крики последнего мужчины затихают, смешавшись с карканьем, и наступает тишина.
Я почувствовал движение за деревьями позади себя, но лишь ветви качались так, будто их неосторожно задело какое-то животное. Дальше зелень расплывалась в черноте, и очертания деревьев становились неопределенными.
Настала очередь женщин умереть. Им было велено встать на колени и молиться в одном из домов и думать о грехах общины. Они слышали звуки выстрелов, но не понимали их значения. Дверь открылась, и Элизабет Джессоп обернулась. Силуэт мужчины угадывался в утреннем свете. Он велел ей отвернуться, поклониться кресту и молить о прощении.
Элизабет закрыла глаза и начала молиться...
Позади меня вновь раздался шум, похожий на легкий звук приближающихся шагов. Что-то появилось из темноты, но я не повернулся.
Дети были последними. Они почувствовали, что-то не так, происходит что-то такое, чего не должно случиться, но все же последовали за проповедником к озеру, где для них уже были вырыты могилы. Воды озера были спокойны, а дети очень послушны, как бывают послушны, только дети.
Они тоже опустились на колени для молитвы, деревянные таблички на их шеях тянули к земле, веревки резали кожу. Им было велено держать руки перед грудью, скрестив большие пальцы рук, что они и сделали, но Джеймс Джессоп обернулся и взял свою сестру за руку. Она начала плакать, и он сильнее сжал ее руку.
— Не плачь,— сказал он.
Тень накрыла его.
— Не...
Я почувствовал холод в правой руке. Джеймс Джессоп стоял рядом со мной в тени пожелтевшей березы, его маленькая рука обхватила мою. Свет отражался от единственного стекла его очков. Из-под накрытого тентом места появились две фигуры, несущие на носилках следующий небольшой мешок.
— Они собираются увезти тебя отсюда, Джеймс, — сказал я.
Он кивнул и пододвинулся ближе, от его присутствия по моей ноге и ребрам разливался холод.
— Это было вовсе не больно, — сказал он, словно хотел успокоить. — Просто стало темно.
Я был рад, что он не почувствовал боли; попытался сжать его руку, чтобы подать ему знак, но рядом ничего не было, кроме холодного воздуха.
Он посмотрел на меня снизу вверх:
— Мне пора уходить.
— Я знаю.
Его единственный глаз был карим с желтыми крапинками в центре, исчезающими, как при затмении луны, в темных зрачках. Я видел отражение своего лица в его глазе и стекле очков, но не видел самого себя. Это выглядело так, будто бы я был бесплотным духом, а Джеймс Джессоп — существом из плоти и крови.
— Он говорил, что мы плохо вели себя, но я никогда не вел себя плохо. Я всегда делал то, что мне велели, до самого конца.
Капля холодной воды скатилась с моих пальцев, когда он отпустил мою руку и направился обратно в глубь леса; он высоко поднимал колени, чтобы не порезаться о листья осоки и не запутаться в траве. Я не хотел, чтобы он уходил. Хотел утешить его. Понять.
Я окликнул его по имени. Он остановился и оглянулся, уставившись на меня.
— Ты видел Даму лета, Джеймс? — спросил я.
Слеза покатилась по моей щеке и задержалась на губах, я слизнул ее.
Он кивнул с серьезным видом.
— Она ждет меня, — сказал он. — Она собирается отвести меня к остальным.
— Где она, Джеймс?
Джеймс Джессоп поднял свою руку и указал в темноту леса, затем повернулся и ушел: заросли кустов сомкнулись за его спиной, и я больше не мог его видеть.
Глава 19
Я поехал обратно в Уотервилл, чтобы встретиться с Эйнджелом и Луисом; мою руку все еще покалывало от прикосновения призрака ребенка. Озеро Святого Фройда казалось неописуемо пустынным. Я все еще слышал вопли птиц, звенящие у меня в ушах, непрекращающийся хор стенаний по умершим. Образы хлопающей на ветру парусины, груд земли, холодной воды, потемневших от времени костей теснились в моем мозгу, пока не слились в единую картину. На этом фоне Джеймс Джессоп удалялся в чащу леса, где невидимая женщина в летнем платье ждала, чтобы увести его отсюда.
Я почувствовал прилив благодарности к той, которая ждала его на краю тьмы за то, что ему не придется проделывать этот путь в одиночестве.
И еще я надеялся, что есть кто-то, кто ожидает каждого из нас в конце пути.
— Думаю, мне придется внести Уотервилл в список мест, где я не собираюсь жить на пенсии, — заметил Эйнджел, когда мы вошли в здание. — После Боготы и Бангладеш.
— Я передам эту печальную новость чиновникам Торговой палаты, — ответил я ему. — Не знаю, как они это переживут.
— Ну, а где ты планируешь поселиться на пенсии?
— Возможно, я не доживу до того момента, когда это станет актуальным.
— Парень, ты все правильно понимаешь, — заметил Луис. — Старуха с косой, возможно, уже внесла твое имя в список номеров, по которым следует дозваниваться в ускоренном режиме.
Мы последовали за Эйнджелом вверх по застеленной тонкой ковровой дорожкой лестнице, пока не уперлись в деревянную дверь с небольшой пластиковой табличкой, привинченной на уровне глаз. На ней была простая надпись: «Братство». На правом косяке оказалась кнопка звонка на случай, если кто-нибудь проскользнет через парадный вход мимо мисс Торрэнс, которая кидалась на посетителей, как голодный ротвейлер. Я вытащил свой портативный фонарик и посветил в замочную скважину. Конечно, пришлось принять определенные меры предосторожности, обернув стекло фонарика полупрозрачной лентой так, чтобы остался только узкий лучик света размером с монетку. Эйнджел вынул из кармана отмычку и в пять секунд открыл дверь. Внутри свет с улицы освещал приемную с тремя пластмассовыми стульями, деревянным столом с телефонами и книгой для записей. В углу стоял шкаф для документов, по стенам были развешаны картинки, изображающие рассвет, маленьких деток и голубей.
Эйнджел покопался в замке шкафа и, когда тот щелкнул, вытащил верхний ящик. Посветив фонариком внутрь, он увидел стопки трактатов, опубликованных самим Братством, и других, которые, видимо, были одобрены Братством. Среди них были: Христианская семья; Разные нации — разные правила; Враги человечества; Евреи: Правда о «богоизбранном» народе; Убийство будущего: Данные об абортах; Папочка больше не любит меня: Развод и американская семья.
— Взгляни-ка на это, — сказал Эйнджел. — Естественное право— неестественные действия: Как гомосексуальность отравляет Америку.
— Может быть, они учуяли твой лосьон после бритья, — ответил я. — Есть там еще что-нибудь в других ящиках?
Эйнджел быстро просмотрел их.
— Да нет, все то же самое.
Он открыл дверь в центральный офис. Эта комната оказалась обставленной более элегантно, по сравнению с приемной. Стол был значительно более дорогостоящим, позади него стоял стул с высокой спинкой, обтянутый кожзаменителем; два диванчика из того же материала стояли у стены, между ними располагался журнальный столик. Стены украшали фотографии Картера Парагона в разной обстановке, обычно в окружении людей, которые не находили ничего лучшего, как сиять от счастья, стоя с ним рядом. Солнечный свет постоянно падал на эту стену, поэтому некоторые фотографии выцвели или пожелтели по краям, а слой пыли дополнял и без того тусклую картину. В углу, под богато орнаментированным крестом, стоял другой шкаф для документов, более прочный и солидный, чем в приемной. Эйнджел открыл его лишь со второй попытки, но, когда он проделал это, его брови поползли вверх от удивления.
— Что там? — спросил я.
— Взгляни сам, — ответил он.
Я подошел и посветил фонариком в открытый ящик. Он был пуст, если не считать толстого слоя пыли. Эйнджел вытащил следующие ящики, но только в самом нижнем нашлось хоть что-то: бутылка виски и два стакана. Я задвинул ящик и снова выдвинул один из верхних: здесь была только пыль, и она лежала уже долгое время.
Разве что это особая, священная пыль, которая объяснит, почему ее запирают на замок, — предположил Эйнджел, — или здесь просто ничего нет и никогда не было.
Я почувствовал прилив благодарности к той, которая ждала его на краю тьмы за то, что ему не придется проделывать этот путь в одиночестве.
И еще я надеялся, что есть кто-то, кто ожидает каждого из нас в конце пути.
* * *
В Уотервилле я припарковал машину около магазина «Эймс» и стал ждать. Прошел почти час, и вот, наконец, из-за поворота на главную улицу появился черный «лексус» и остановился в дальнем ее конце. Я видел, как Эйнджел выходит из машины и спокойно двигается к углу Главной улицы и Темпл-стрит, затем сворачивает к тыльной стороне здания штаб-квартиры Братства на перекрестке около китайского ресторана «Хайнаньские легенды», убедившись предварительно, что на улице никого нет. Я запер свой «мустанг», встретил Луиса, и мы вместе пошли по Темпл-стрит, чтобы присоединиться к Эйнджелу. Он вручил каждому из нас по паре перчаток. Рукой в такой же в перчатке он уже придерживал только что открытую дверь.— Думаю, мне придется внести Уотервилл в список мест, где я не собираюсь жить на пенсии, — заметил Эйнджел, когда мы вошли в здание. — После Боготы и Бангладеш.
— Я передам эту печальную новость чиновникам Торговой палаты, — ответил я ему. — Не знаю, как они это переживут.
— Ну, а где ты планируешь поселиться на пенсии?
— Возможно, я не доживу до того момента, когда это станет актуальным.
— Парень, ты все правильно понимаешь, — заметил Луис. — Старуха с косой, возможно, уже внесла твое имя в список номеров, по которым следует дозваниваться в ускоренном режиме.
Мы последовали за Эйнджелом вверх по застеленной тонкой ковровой дорожкой лестнице, пока не уперлись в деревянную дверь с небольшой пластиковой табличкой, привинченной на уровне глаз. На ней была простая надпись: «Братство». На правом косяке оказалась кнопка звонка на случай, если кто-нибудь проскользнет через парадный вход мимо мисс Торрэнс, которая кидалась на посетителей, как голодный ротвейлер. Я вытащил свой портативный фонарик и посветил в замочную скважину. Конечно, пришлось принять определенные меры предосторожности, обернув стекло фонарика полупрозрачной лентой так, чтобы остался только узкий лучик света размером с монетку. Эйнджел вынул из кармана отмычку и в пять секунд открыл дверь. Внутри свет с улицы освещал приемную с тремя пластмассовыми стульями, деревянным столом с телефонами и книгой для записей. В углу стоял шкаф для документов, по стенам были развешаны картинки, изображающие рассвет, маленьких деток и голубей.
Эйнджел покопался в замке шкафа и, когда тот щелкнул, вытащил верхний ящик. Посветив фонариком внутрь, он увидел стопки трактатов, опубликованных самим Братством, и других, которые, видимо, были одобрены Братством. Среди них были: Христианская семья; Разные нации — разные правила; Враги человечества; Евреи: Правда о «богоизбранном» народе; Убийство будущего: Данные об абортах; Папочка больше не любит меня: Развод и американская семья.
— Взгляни-ка на это, — сказал Эйнджел. — Естественное право— неестественные действия: Как гомосексуальность отравляет Америку.
— Может быть, они учуяли твой лосьон после бритья, — ответил я. — Есть там еще что-нибудь в других ящиках?
Эйнджел быстро просмотрел их.
— Да нет, все то же самое.
Он открыл дверь в центральный офис. Эта комната оказалась обставленной более элегантно, по сравнению с приемной. Стол был значительно более дорогостоящим, позади него стоял стул с высокой спинкой, обтянутый кожзаменителем; два диванчика из того же материала стояли у стены, между ними располагался журнальный столик. Стены украшали фотографии Картера Парагона в разной обстановке, обычно в окружении людей, которые не находили ничего лучшего, как сиять от счастья, стоя с ним рядом. Солнечный свет постоянно падал на эту стену, поэтому некоторые фотографии выцвели или пожелтели по краям, а слой пыли дополнял и без того тусклую картину. В углу, под богато орнаментированным крестом, стоял другой шкаф для документов, более прочный и солидный, чем в приемной. Эйнджел открыл его лишь со второй попытки, но, когда он проделал это, его брови поползли вверх от удивления.
— Что там? — спросил я.
— Взгляни сам, — ответил он.
Я подошел и посветил фонариком в открытый ящик. Он был пуст, если не считать толстого слоя пыли. Эйнджел вытащил следующие ящики, но только в самом нижнем нашлось хоть что-то: бутылка виски и два стакана. Я задвинул ящик и снова выдвинул один из верхних: здесь была только пыль, и она лежала уже долгое время.
Разве что это особая, священная пыль, которая объяснит, почему ее запирают на замок, — предположил Эйнджел, — или здесь просто ничего нет и никогда не было.