Кононов Александр. У железного ручья (Повесть о верном сердце - 1)

   Ребята прошли мимо. Никто из работавших на них и не глянул.
   От корчевья шла тропка. По ней мальчики вышли в поле.
   Тропинка пропала, а проселка-дороги все не было. Вышли в овсы, пошли дальше межой. Кончились овсы - опять начался лес: те же осины с горьким запахом листвы, та же ольха и береза. Совсем притомились, сели отдохнуть. Отдохнув, начали опять говорить - об Иване.
   От них, может быть, зависело его спасение!
   И они снова пошли вперед.
   Даже усталость как будто прошла через некоторое время - ноги гудели, но не так сильно. Притерпелись, видно.
   Солнце уже стояло косо над землей, когда деревья раздвинулись, и совсем невдалеке на высоком холме привольно открылись соломенные крыши, высокие ветлы у околицы... Ну конечно, это и была деревня Савны. Они, петляя по лесу, пришли к ней с другой стороны.
   Избу Комлевых найти было нетрудно: вторая у околицы, по левую руку. Дед, совсем старый - глаза у него были завешены бровями, - отгоняя собак палкой, долго расспрашивал ребят, чьи они, и ничего не понимал.
   - Кирюшка? - кричал он. - Кирюшки нету.
   Он замахивался на собак и опять кричал, тужась:
   - Кирюшка-то? А чего вам от него требуется? Да вы чьи будете?
   Под конец Гриша чуть не заплакал. Замолчал, перестал спрашивать.
   - Вот глупый народ! - удивился дед. - И я был малый, ну все ж таки с меня, бывало, чего хочешь спроси. А у вас слова не вытянешь. Вот глупые-то! Кирюшка сейчас в имении у Новокшоновых доски пилит... Как попасть туда? Да вон она, дорога. По дороге и идите до самого Новокшонова... Ах, глупый народ!
   И опять зашагали мальчишки - на этот раз по проселку, такому узкому, что росшие рядом высокие травы были в тележном дегте, и такому пухлому, что отрадно было погружать в мягкую его пыль горевшие от усталости ноги.
   Добрались они к имению Новокшоновых под самый вечер.
   Невиданно высокий частокол шел вокруг огромного сада - частокол из бревен, тесно пригнанных одно к другому и затесанных кверху, как колья: деревянная крепость. Мальчики стали пробираться вдоль этой крепостной стены и, конечно, нашли лаз. В одном месте, у самой земли, бревна были чуть раздвинуты углом - как раз в ширину ребячьих плеч, взрослому тут не пролезть.
   За стеной по-солдатски прямо высились в два ряда сумрачные ели будто тоже, как и бревенчатый частокол, охраняли сад.
   Мальчики полежали под широкими лапами елей в теплой сухой хвое много лет, видно, она накапливалась тут, в полумраке, - притаились, выглядывая, нет ли кого поблизости. Нет, сад был безлюден. В некошеной траве просторно стояли яблони, светлые, с побеленными известкой стволами. В стороне протянулись широкие гряды с клубникой; зоркие глаза мальчишек заметили среди листвы зеленые пупырышки незрелых ягод.
   Откуда-то донеслось злое повизгивание пилы. Не там ли искать Кирюшку?
   Осторожно оглядываясь, пригибаясь к траве, Гриша и Ян пошли между яблонями. Скоро они увидели изгородь - не из бревен, а из серо-голубых крашеных досок. Доски были резные, на каждой доске затейливо выпилены кружки и сердечки. Так и шла резьба по всей изгороди - ряд сердечек и ряд кружков.
   Гриша подкрался к изгороди, заглянул в одно из сердечек и увидел Кирюшку Комлева: освещенный косыми лучами заката, стоял он на высоченных козлах и кланялся наотмашь в пояс. С каждым его поклоном пила уходила вниз и косо летели на землю розовые струи опилок. Внизу, под козлами, стоял, задрав голову, рыжебородый человек - принимал сверкающую пилу и посылал ее обратно Кирюшке. Какой легкой и веселой казалась со стороны работа пильщиков!
   Гриша ухватился за перекладину, нащупал большим пальцем босой ноги резное сердечко, подтянулся кверху. Перед ним открылись задворки Новокшонова; длинной вереницей тянулись серые, невеселые дома без окон амбары: это было богатое имение. За амбарами целился в небо колодезный журавель, совсем такой же, как в "Затишье". Старуха с ведрами прошла к колодцу.
   Переждав, Гриша свистнул. Комлев не услыхал, продолжал пилить.
   Гриша крикнул: "Эй!" - и свистнул громче. Кирюшка разогнулся, придержал пилу, откинул со лба слипшиеся волосы и повернулся в сторону сада. Гриша махнул ему рукой и сложил у рта ладони: надо, дескать, поговорить.
   Кирилл вгляделся, сказал что-то рыжебородому и легко соскочил с козел.
   - Никак, Гришутка Шумов! Какими судьбами? - спросил он весело, подойдя к изгороди. - Э, да тут и Ян Редаль! Вы как сюда забрели?
   Гриша сделал страшное лицо, скосил глаза, замахал руками и сполз с забора - назад, в сад.
   - Скажи на милость, - посмеиваясь, пробормотал Кирюшка: - секреты!.. Ну и отчаянные, ну и бродяги!
   Комлев загрохотал с той стороны забора коваными сапогами - резные доски ходуном заходили под ним. Он перемахнул через забор в сад, сел на траву рядом с Гришей.
   - Ну, что у тебя, сказывай скорей, - велел он, - а то придет сюда Новокшониха, узнаешь тогда, почем нынче березовые веники.
   - Дядя Кирюша, - зашептал Гриша, - мы Ивана видели, солдата, он из тюрьмы убежал.
   - Брешешь!.. - выдохнул Кирюшка. - Брешешь!
   - Кобель брешет, - с достоинством ответил Гриша.
   - Где видали Ивана?
   - В Заозерском лесу.
   - Говорили с ним?
   - Ага. Он нас к тебе послал.
   Кирюшка с минуту глядел молча, широко раскрыв круглые, как у птицы, глаза. Потом оглянулся по сторонам, хлопнул себя с размаху по коленям и вдруг захохотал:
   - Живой? Неужто живой Иван? Ведь это что ж такое!
   - А чего смеешься? - строго спросил Ян.
   - С радости! С радости, чудари вы мои дорогие! Я вам поверил, не врете вы ведь?
   Комлев перестал смеяться, сорвал былинку, пожевал ее.
   - Иван ходит по лесу голодный - страшное дело! - сказал Гриша.
   - Ну, теперь надо ему помогать, ребята! - жарко заговорил Кирилл. Надо что-то придумать.
   - Мы ему хлеб носим.
   - Надо. Надо ему хлеба... и потом - одёжу. Одёжу подходящую.
   - Он теперь в пиджаке, вольный. Это ему латыши в городе дали. Пиджак-то драный, одни лохмоты.
   - Ну, сказывайте, чего он еще говорил?
   - Велел тебе завтра о полдень прийти туда, где пни корчуют. Не успеешь завтра, тогда послезавтра. Он тебя будет ждать, спрячется, а ты иди от корчевья по лесу и песню пой. Он твой голос узнает - выйдет к тебе.
   - Там, где пни корчуют? Ну как же, знаю я это место. Приду! - Кирюшка внимательно поглядел на Гришу, на Яна: - Открылся, значит, вам Иван-то... Крепко вам верит, что ли? Али это от нужды горькой?
   - Крепко верит нам, - сказал Гриша и покраснел.
   Кирилл смотрел на него, и Гриша краснел все больше.
   - Ну, добро! - Кирилл опять смеялся. - Добро! Раз краснеешь, значит совесть есть. А молчать умеешь или не научился еще?
   - Умею.
   - А Ян?
   - И Ян умеет.
   Теперь и Ян покраснел и отвернулся. Он-то умел молчать!
   - Одна надея, ребята: что вы болтать не станете. А проболтаетесь Ивану тогда конец!
   - Ну, ей-богу, маленькие мы, что ли! Дядя Кирюша, ну что мы, не понимаем?
   Но Комлев уже не слушал его. Он заговорил вполголоса, как бы в раздумье:
   - Теперь что ж в первую голову делать? В первую голову - это взять мне у Новокшоновых расчет. Все, поди, копеек шестьдесят заработал. Вы меня дожидайтесь тут, ребята. И смирно сидите, не дышите!
   Комлев перелез через забор, исчез.
   Вернулся он не скоро и, видно, страшно злой; губы крепко сжаты, на щеках желваки ходят.
   - Обсчитала, ведьма!.. Ну, пошли, ребята.
   Он повел мальчишек к проселку новой, незнакомой им дорогой - густой аллеей из плакучих берез. Зеленые косы их висели до земли. У самого выхода в поле одна береза стояла без верхушки, с обугленным стволом ("Громом ударило", - пояснил Кирилл); на ней под дощатым навесом чернел образ Николая-угодника.
   - Богобоязненные! - угрюмо сказал Комлев, глянув на икону. - У них, у Новокшоновых, две заботы: богу молиться да с нищих суму драть. Вот ободрали меня, обсчитали - смотришь, и господа можно возблагодарить, свечу поставить...
   - На много ли обсчитала? - серьезно, как взрослый, спросил Гриша.
   - На двугривенный, - так же серьезно ответил Кирюшка и добавил: - Ну, ничего... когда-нибудь сосчитаемся!
   Долго шли молча.
   От придорожных кустов легли длинные тени: запах полевых цветов и трав стал слышней... В дальнем болотце зажглись от заката розовые окна.
   Когда вышли на большак, Гриша стал спотыкаться, глаза у него слипались.
   - Э, Григорий Иваныч, - засмеялся Комлев, - нырять принялся! Садись ко мне на закорки.
   Он схватил Гришу и одним махом посадил к себе на плечи.
   - Ну что это, дядя Кирюша! - заныл Гриша. - Ну что, ей-богу, маленький я, что ли?
   Он ныл и вертелся на шее у Комлева до тех пор, пока тот не скинул его на дорогу. Скинул и тут же посадил себе на плечи Яна:
   - Этот тоже ныряет... Уморились ребята!
   Ян уселся на плечах у Кирилла спокойно, прочно. И вид у него стал снисходительный - сверху он глядел на Гришу.
   - Ишь, пан какой! - сказал тогда Гриша, шагая сзади. - Едет, как барин, а того в толк не возьмет, что человеку, может, тяжело.
   Комлев захохотал:
   - Ну, какая ж в нем тяжесть! У вас, ребятишки, кости еще пустые... да и в голове пусто. Потому и весу настоящего в вас нету!
   Край неба еще догорал, а земля была уже совсем темной, когда они дошли до знакомого поворота в усадьбу "Затишье".
   Комлев посадил Яна верхом на белевший в сумерках придорожный столбик и скомандовал:
   - Ну, теперь марш домой!
   16
   Дни после этого потянулись длинные.
   Раньше, бывало, не успеешь переделать всех дел за день - и вот уже вечер. А теперь как будто и дел никаких не стало. Овраг - место сражений был мальчиками забыт.
   Одно только событие и случилось за это время в усадьбе: к Редалям привели корову - рыжую, крутобокую, с длинными рубчатыми рогами. Гриша подбежал к ней - она доверчиво дохнула ему в лицо теплым, добрым дыханием.
   Собралось много народу.
   Смотреть корову пришли и Пшечинские, и Тэкля, и кухарка Анфиса.
   Золя Редаль, причитая что-то по-латышски, поглаживая корову по крестцу, стала загонять ее в новый хлев, сколоченный лесником из старых досок.
   Гриша так был поглощен всем происходящим, что не сразу обернулся, когда его тронули за плечо. Его тронули вторично, и он обернулся с досадой. Позади стоял Кирилл Комлев.
   - Отойдем в сторонку, - сказал он тихо Грише: - дело есть.
   Эти слова: "дело есть", возвысив Гришу в собственных глазах, сразу заслонили Редалеву корову. Он поспешно пошел за Кириллом. У садовой изгороди Комлев остановился и так же тихо сказал:
   - Вызови ко мне Шпаковского, учителя. Я его за амбаром буду ждать.
   - Да он же в Ребенишках! - удивился Гриша. - Он давно уже не приезжал... А я-то думал, дядя Кирюша, ты мне про Ивана что-нибудь хочешь сказать.
   - Погоди. Пока ты коровьи рога разглядывал, учитель-то и приехал. Сейчас у твоего бати сидит.
   Гриша глянул: верно, у их крыльца сверкал спицами велосипед.
   - Слушай-ка, - продолжал вполголоса Комлев, - ты ему потихоньку, незаметно шепни: ждет, мол, вас один человек. Понял?
   - Понял. Дяденька Кирюша, а как же Иван? Видал ты его в лесу?
   - Видал. Потерпи, сейчас нет времени рассказывать. Ступай к Шпаковскому, я буду ждать за амбарами.
   Гриша нехотя направился к дому. Обернулся:
   - А если он не пойдет?
   - Пойдет.
   - А на что он тебе?
   - Нужен. Ступай, не ленись.
   Вот, выходит, и все "дело". А что Шпаковский зовет Гришу сеньором, за козявку его считает - это Комлеву неинтересно. Ну как вызовешь учителя на улицу, да еще незаметно! В горнице сейчас и мать, и отец, да и бабка там же.
   - Не ленись, Гриша, не ленись! - еще раз сказал ему вдогонку Кирилл.
   В избе Гриша увидел знакомую картину: за столом сидели отец с учителем, у шкафа мать гремела посудой.
   - А, Григорий Иваныч! - закричал Шпаковский. - Пожалуйте чаевничать с нами.
   - Не хочу, - хмуро ответил Гриша, предвидя новые насмешки.
   - Серьезный мужичок! - подмигнул учитель отцу.
   Гриша сел в сторонке, у окна, и стал думать: как ему позвать учителя к амбарам?
   А тут еще мать никуда не уходит. Если б отец был один, при нем еще можно было б подойти к Шпаковскому поближе, да и шепнуть ему на ухо. А при матери так не сделаешь: свое ухо за это ответит.
   Долгие шли минуты; может, прошло уже с полчаса, а может, и больше. Учитель завел с отцом один из бесконечных разговоров, после которых оба они всегда становились довольными, даже глаза у них светились неизвестно почему. Гриша перестал и слушать эти разговоры, а сегодня и вовсе уж было не до них. В отчаянии он выглянул в окно. Комлев мог, не дождавшись, уйти. Правда, если он за амбарами, его все равно из окна не увидишь.
   Вдруг бабушка позвала из чулана мать слабым своим голосом, и та вышла из горницы. Не раздумывая, Гриша подскочил к учителю и загудел ему в ухо:
   - Ступайте к амбарам скорей!
   - Здравствуйте! - удивился учитель. - Явление пятое!
   - Там вас ждет... один.
   - Один? - просипел в ответ Шпаковский страшным шепотом, передразнивая Гришу и, как всегда, забавляясь. - Ну, с одним я управлюсь как-нибудь. - И он потянулся к стакану с чаем.
   - Вам всё смешки, - обиделся Гриша, - а там человек уже давно ждет!
   Гриша незаметно заговорил в полный голос.
   - Да кто ждет-то? - спросил учитель. - Говори толком. Из Ребенишек, что ли?
   - Нет. Деревенский.
   - А чего он в избу нейдет? - спросил отец.
   - Не знаю.
   Шпаковский внимательно поглядел на взволнованное Гришино лицо и поднялся:
   - Ну, пойдем. Посмотрим, что там за таинственный незнакомец.
   Гриша проводил учителя к амбарам. За старой ветлой стоял Комлев. Из вежливости Гриша отошел в сторону: может, Кирилл с учителем не хотят, чтобы их кто-нибудь слышал.
   Но скоро они сами подошли к нему, и Комлев сказал громко:
   - В этом деле нам без Гришутки не обойтись. Да вы не сомневайтесь: толковый мальчонка. Он вас лучше меня сведет куда надо. А мне нельзя. Да и вам со мной идти не рука. А тут - с мальчишкой, да еще с сыном приятеля вашего, свободная вещь - прогулка по лесу. Какие могут быть пересуды?.. Гриша, знаешь, где корчевье, бывал там?
   - Был один раз.
   - Ну, один раз был, значит и в другой раз найдешь.
   И Кирилл начал торопливо прощаться.
   Гриша в отчаянии спросил его дрожащим голосом:
   - А хлеб-то... надо носить?
   - Покамест не надо. Ты, Гриша, не серчай на меня. Скоро все узнаешь.
   Учитель смотрел в сторону, кусал в волнении усы, Гришиных слов, видно, не слышал - думал о своем. Потом удержал Комлева за руку и спросил:
   - Значит, это поручение Кейнина?
   - Его. Кейнин-то и узнал, что вы в волостном правлении свой человек.
   Учитель попрощался с Кириллом и обнял Гришу:
   - "Вперед!" - воскликнул Дон Кихот"!
   Он опять начал шутить и повел силком Гришу назад, в избу. На ступеньках крыльца Гриша уперся и спросил требовательно:
   - А про что это вы с Кириллом?
   - С Кириллом-то? Про дела!
   - Про какие дела?
   - Про всякие-разные.
   Гриша выскользнул у него из-под рук, убежал: вот человек обнимается, а толком разговаривать не хочет.
   Учитель пробыл у Шумовых на этот раз недолго. Солнце стояло еще высоко, а он уже укатил на своей машине в сторону корчмы - значит, к Ребенишкам.
   Дни после этого потянулись еще длинней. Может быть, потому, что Гриша ждал чего-то. Сам толком не знал - чего.
   Были, правда, у него за это время и дела и встречи.
   Приехал на неделю Лещов с сыном. Прасол ушел к помещице - должно быть, опять приторговывать будущий урожай яблок, - а Евлампий, на этот раз одетый в розовую рубашку с синими пуговицами, подошел к Грише и, не здороваясь, спросил:
   - Хошь, будем в козла играть?
   - Это что - в карты?
   - Какое в карты! В живого козла... А, сметанная голова! - закричал он, приметив издали Яна. - Лети сюда, будем играть.
   Ян подошел, остановился, глядя застенчиво.
   - Ну, вот ты, к примеру, будешь козел. Становись! Вот так. - Евлампий показал, как надо стать: согнулся, уперся руками в колени. - А я через тебя буду скакать. А ты считай: один раз прыгну - это называется: "вилочки козлу", другой раз прыгну - "ложечки козлу". Потом: "как бы не задеть козла", "как бы не помять козла". Тут я все время должен скакать через тебя так, чтобы не задеть ногами. А уж потом: "задел козла". Я тебя тогда двину ногами. Под конец: "помять козла" - это значит, я, как хочу, могу на тебя навалиться, хоть на голову сесть. Понятно?
   - Понятно.
   - А если я задену раньше времени козла или забуду сказать "вилочки козлу", спутаюсь, скажу сразу "ложечки", ну, тогда я - козел, тогда через меня сигайте. Ну, становись! - сказал он Яну.
   Ян согнулся, руки, как было показано, упер в колени.
   Евлампий сперва прыгал старательно, приговаривая вполголоса с озабоченным видом: "вилочки козлу", "ложечки козлу", а когда выходило: "помять козла" - садился с размаху Яну на шею так, что тот тыкался носом в песок.
   Ян вставал, снова терпеливо нагибался, и Евлампий опять прыгал. Скоро он начал строить Грише рожи, подмигивая в сторону Яна.
   Похоже было, что этот опытный игрок так и не собьется: вовремя скажет "вилочки", вовремя заденет козла.
   Прошло много времени. Ян стоял смирно и только от раза к разу все сильнее тыкался носом в землю.
   Грише стало не по себе. Почему козлом оказался Ян, а не Евлампий? Сбиться со счета "вилочки-ложечки" трудно. Значит, так Ян и будет стоять, согнувшись, до вечера, а Евлашка будет через него скакать, пока сам не устанет?
   Но Евлампий не уставал.
   Он скакал и скакал, да еще и подмигивал Грише: вот, мол, дурака нашли - сметанную голову...
   Наконец Гриша вспомнил: а "ножички" где же? "Вилочки козлу", "ложечки козлу", а "ножички"? Он и сам теперь толком не помнил, что должно идти после "ложечек" и закричал запальчиво:
   - "Ножички"!
   - Чего "ножички"? - оглянулся Евлампий и нечаянно задел Яна ногой.
   - Задел, задел! Теперь становись сам!
   - Чего задел, где задел?
   - Еще не было "задел козла". Значит, это ты рано...
   - "Рано, рано"!.. Рано у барана!
   - Но ты ж сбился? Задел?
   - А зачем ты заорал "ножички"? Какие тебе еще "ножички"? Ты заорал, я и сбился.
   - Сбился - значит, козел. Становись!
   - Становится виноватый. А я не виновен. Кто сбил меня своими дурацкими "ножичками", тот и виновен.
   - А, так ты не хочешь быть козлом? - зловеще спросил Гриша, подходя к Евлампию. - Ты не хочешь по-честному?
   - Но, но! Убери грабли подальше... Одного такого мы видали, через левую руку кидали!
   Гриша близко увидел злые глаза Евлампия, узенькие, карие, в зеленых крапинках.
   Не помня себя, он схватил его изо всех сил, пригнул к земле:
   - Ян, прыгай через него!
   Евлампий ловко вывернулся, с размаху дал Грише подножку, тот покатился на песок, еле успев ухватиться за Евлашину ногу. Но раз ухватился, то и не выпустил, - Евлампий упал рядом...
   Выйдя от Перфильевны, прасол Лещов долго глядел на мальчишек. Враги самозабвенно катались перед ним по земле. Верткий Евлампий то и дело оказывался наверху, но каждый раз потом его подминал под себя Гриша: он все-таки был сильнее.
   В сытых глазах прасола засветился неподдельный интерес; он даже описал полукруг около дерущихся, стремясь, видно, разглядеть подробности битвы. Наконец Гриша окончательно уселся на Евлампия и, схватив гореть песку, заорал победно:
   - Ешь землю, проси пощады!
   И тут увидел перед собой бороду Лещова. Он вскочил испуганно.
   Но прасол только сказал сыну:
   - Не умеешь, дурак, сдачи давать!..
   И пошел к двуколке. За ним поплелся и Евлаша, одергивая измятую рубаху и посылая исподтишка Грише и Яну разные посулы - в виде сжатых кулаков, кукишей, высунутого языка; все это чередовалось у него с удивительным проворством.
   Гриша с Яном долго обсуждали происшедшее, и воспоминаний об этом, должно быть, хватило бы у них на целый день...
   Но тут возник на дороге щеголеватый топот. Предчувствуя необычайное, мальчики побежали к придорожному плетню. Скакал эскадрон драгун. Впереди на золотистом жеребце сидел хмурый офицер; лицо у него было словно забинтовано огромными усами. Драгуны пропылили мимо "Затишья" не останавливаясь.
   Стоявшая с ведрами у колодца кухарка Анфиса проговорила громко:
   - Это они солдата ищут...
   Гриша спросил у нее осипшим от волнения голосом:
   - Какого солдата?
   - Беглый солдат, сказывали, в лесу объявился.
   - А кто... Как его зовут?
   - Да ты что взвился-то? Я на его крестинах не была...
   Взяв ведра, она пошла к дому.
   Гриша на Анфисиных крестинах тоже не был, а как ее зовут, знает. Но приставать к кухарке с расспросами не решился. Пробормотав растерянно в сторону Яна: "Погоди, я сейчас", он пошел домой. В избе была только одна мать. Гриша начал говорить про драгун, но она закричала:
   - А, провались ты! Уйду вот от вас от всех, тогда спохватитесь, да поздно будет!
   Гриша испугался, что мать уйдет. Она давно грозилась уйти "куда глаза глядят", и каждый раз становилось страшно: а ну как в самом деле уйдет? Без нее худо будет. Даже сердце падает, когда подумаешь об этом. Гриша выскользнул из избы и сам пошел по усадьбе "куда глаза глядят". И увидел Яна; тот успел уже заняться делом: сидел у сажалки, налаживал к спуску на воду сухую корягу. Хорошо плыть на ней к другому берегу!
   Ян посмотрел на расстроенное Гришино лицо и сказал уверенно:
   - Это Ивана ищут.
   И сразу оба забыли про корягу, бросили ее на берегу, пошли в поле и долго ходили - до вечера, говорили про Ивана, про тех, кто его спас, про боевую дружину, которая помогла солдату бежать из тюрьмы. В дружине ровно двенадцать человек, все - в красных рубашках, в высоких сапогах, с револьверами. Про многое говорили, мешая услышанное со своей выдумкой, и выдумки этой не стыдились. Она ведь не была ложью.
   17
   ...Шли по лесу учитель Шпаковский и Гриша Шумов.
   Шпаковский сегодня был серьезен и молчалив. Только один раз, увидев перед собой непроходимые на вид заросли ельника - там и тропок-то никаких не было видно, - он не удержался, сказал Грише:
   - "Сусанин, Сусанин, куда нас ведешь..."
   В ельнике было тихо и прохладно. Огромный рыжий комар плясал на пробившемся сюда тоненьком, как игла, луче солнца. Лазоревыми космами висел лишайник на темной коре старой ели. Гриша огляделся. Лес теперь казался ему знакомым. И ель эту он будто видел уже раньше, или, может быть, ее сестру, такую же молчаливую и сумрачную. Он огляделся. Корчевье где-то неподалеку. Да вот и стук топора послышался... Гриша зашагал дальше, за ним учитель.
   Они вышли на открытое место. Толкунчики серым облачком заколыхались над головой: к погоде.
   Попалось болотце. Гриша обошел его стороной, из уважения к штиблетам Шпаковского. Про это болотце, должно быть, и говорил Иван, когда посылал мальчишек к Кириллу Комлеву.
   Иван, Иван... Грише страшно захотелось рассказать про него учителю: есть, мол, в этом лесу такой человек, которого ищет, подымая пыль по дорогам, целое войско: драгуны... Можно не называть по имени, а просто сказать: есть в лесу такой человек.
   Удержался Гриша, ничего не сказал.
   Обойдя стороной болотце, подошли они к корчевью.
   На низких пеньках сидели молчаливые женщины в платочках, с узелками, с мешочками в руках, - сидели так, словно ждали кого-то.
   Шпаковский остановился в нерешительности.
   Но из-за дерева уже показался Кейнин и приветственно махал учителю рукой. Шпаковский пошел к нему своими журавлиными ногами так поспешно, что Гриша должен был бежать за ним трусцой, чтоб не отстать.
   Уже на ходу учитель вынул что-то из кармана, но Кейнин сказал ему повелительно-спокойно:
   - Не здесь!
   И повел их обоих к соснам, стоявшим неподалеку от корчевья.
   По дороге учитель пробормотал:
   - Да, да, конечно, осторожность... Нужна осторожность. Я и то уж подумал: туда ли попал? Женщины какие-то на пеньках сидят... Зачем они тут?
   Кейнин засмеялся:
   - Женщины? О, это наше интендантство.
   - А-а... - понимающе протянул Шпаковский.
   Но Гриша решил, что учитель сделал это из вежливости, чтоб не расспрашивать дальше; сам-то Гриша слов Кейнина не понял.
   Они пришли к соснам, сели на сухой, колкий от хвои бугорок.
   Кейнин вопросительно поглядел на учителя. Тот молча протянул ему что-то. Гриша удивился. Это были всего-навсего маленькие, серые снаружи книжечки; Кейнин бережно перелистал одну из них - мелькнули голубоватые страницы с черным орлом, распялившим хищные лапы.
   - О, целых четыре! - с уважением сказал Кейнин. - Как это вам удалось?
   - С помощью пива. Волостной писарь - большой любитель этого напитка.
   - Да как же это он решился? Так вот взял да и отдал? Или продал? Паспорта - дорогой товар.
   - Нет, обошлось недорого: писарь спал в это время.
   Кейнин помолчал, разглядывая учителя, потом оглушительно захохотал.
   Гриша и раньше уже замечал: латышские мужики смеются реже русских, но когда уж захохочут, так будто из пушки ударило.
   На этот пушечный раскат и вышли из лесу люди - пятеро. Трое были с дробовиками... И один из них - Иван!
   Гриша сперва даже как-то задохнулся, замер. Потом не помня себя кинулся вперед с криком:
   - Дядя Ваня!
   Иван прислонил дробовик к сосне, бережно взял Гришу, поднял его и поцеловал.
   Он изменился: отросшая борода его была аккуратно подстрижена, на голове новый картуз, пиджак залатан и по-военному подпоясан ремнем.
   - Дядя Ваня, а с Кирюшкой-то Комлевым видался ты? Нашел он тебя в лесу?
   - Нашел! И с людьми подходящими свел - вон они.
   Гриша глянул: рядом с тремя незнакомыми латышами стоял в городской своей одежде, такой необычной здесь, Петр Сметков. У него тоже успела отрасти темная бородка.
   - Здравствуй, Шумов! - сказал Сметков, протягивая руку.