Потому— то осмеливаются люди на зло, И пока они живы, в их сердцах -безумье, А после этого — к мертвым {Купцов цитирует Екклесиаст, гл. 9}.
…Я признаюсь, ничего не понял. И Крушинников тоже. Он побледнел и посмотрел на Леньку со страхом. Думаю, что он уловил только слова: «А после этого — к мертвым», — и принял их за приговор… Он побледнел и быстро распахнул дверь… На пару секунд улица предстала такой, какой она и была на самом деле: солнечной, яркой, живой. Но дверь закрылась, и снова навалились сумерки. В сумерках убийца миновал свечу — душу Людоеда — и пошел в сторону Невского. На свободу, на свободу… Мы с Ленькой смотрели ему вслед.
— И пока они живы, — пробормотал Ленчик, — в их сердцах — безумье…
Я смотрел, как убийца уходит на волю, и был странно спокоен. То ли потому, что с вечера не мог заснуть и начитался Екклесиаста. А может быть, потому, что уже принял решение.
Нет человека, властного над ветром, — Удержать умеющего ветер, — И над смертным часом нет власти, И отпуска нет на войне…{Екклесиаст, гл. 8}
Я смотрел, как убийца уходит по сумрачному в середине дня ущелью… И пока они живы, думал я, в их сердцах — безумье… Но то, что творим нынче мы, — безумие вдвойне. Или в квадрате. Или в кубе… Я не знаю, как измерить или взвесить то, что мы творим. А убийца уходит, и шаг его легок… И отпуска нет на войне.
…Потом Костя Зеленцов пригласил нас на доклад к господам соучредителям. Их было двое, и при жизни Людоеда оба, как я понял, держались в тени. Потому что были ма-а-ленькие-маленькие. А после смерти Людоеда сразу здорово подросли. И теперь доказывали сами себе и персоналу «Феникса», что они всегда были ба-а-льшие-преба-альшие, только очень скромные. Потому никогда и не высовывались… Это нам Костя рассказал. Но даже если бы не рассказал, я бы сам все понял. Потому что видел их насквозь и видел их номенклатурное комсомольское прошлое с комплексом вторых секретарей и любовью к песне про «птицу счастья завтрашнего дня», потому что там есть слова: «Выбери меня! Выбери меня!» И была вера, что когда-нибудь наступит счастливый день и его «выберут» и он станет не вторым, а Первым! Первым, ты понял? Э-э, да ты лох! Тебе не понять… А он станет Первым — пусть и всего лишь в своем засиженном мухами районе, — но Первым. И тогда отыграется за все унижения, и сам теперь будет трахать зав сектором Ингу (не потому даже, что ему хочется трахать эту заслуженную блядищу ВЛКСМ с химией и отвислым задом, а потому, что так положено), сам будет равнять инструкторов и благосклонно разрешать им лизать задницу… Потому что теперь он — Первый!
…Впрочем, может быть, мне показалось, и соучредители Людоеда никаким боком к ВЛКСМ причастны не были.
«Историческая» встреча состоялась в кабинете покойного Людоеда. Апартаменты, кстати, были на высшем уровне — строго, достойно, солидно. На дальней стене, перед которой стояли стол и трон Людоеда, распростерла крылья птица Феникс. После всего того, что произошло… А если называть вещи своими именами, то после того, как мы отпустили убийцу, эта птичка уже не казалась мне фантастической. Да ведь и дело-то было вовсе не в этом Крушинникове — век, как говорится, воли не видать, — но мне кажется, что этот бывший десантник больше никогда в жизни не возьмет в руки оружие. Дело в том, что мы готовились сейчас совершить преступление: научить наших комсомольцев, как им ненадежнее уличить заказчика… и тут же объявить ему «амнистию» в обмен на какие-то коммерческие уступки… И пока они живы, в их сердцах — безумье… Было до краю противно.
Итак, по окончании дела мы познакомились со своими заказчиками, в смысле — с работодателями. Их было двое — этих славных соратников Людоеда, чистая душа которого трепетала на асфальте, прикинувшись импортной свечкой из навороченного супермаркета. («А розы, — сказал Зеленцов, — меняем каждый день…») Их было двое: господин Безродный и господин Треплов. Я, помнится, подумал еще, что ежели я все-таки прав и у этих «фениксов» действительно комсомольское прошлое, то с фамилией Треплов карьеру в ВЛКСМ, конечно, не сделаешь… не, не сделаешь. Они были очень похожи: оба в хороших костюмах. Оба очкастенькие и брылястенькие. Доброжелательные и настороженные. В ожидании бабок. Костя представил нас друг другу. Произошли рукопожатия и прозвучали неизбитые слова: очень приятно. Сразу после представления Безродный у Кости спросил:
— Ну, вы избавились от ЭТОГО? (И жест очень неопределенный: ну… от ЭТОГО.)
Я чуть было не ответил вместо Кости: конечно, избавились. Проломили голову и сбросили в канал Грибоедова… Но я, разумеется, этого не сказал. А Костя ответил, что, мол, избавились, и никаких причин для беспокойства нет. ЭТОТ добирается в Тверь на электричках…
Нормально, подумал я, нормально… Убийца на свободе, и никаких причин для беспокойства нет.
— Вы прекрасно сделали свою работу, господа, — сдержанно подвел итог под докладом Купцова Безродный. Треплов кивнул: да, да, хорошо сделали… молодцы.
— Спасибо, — сдержанно отозвался Купцов.
— Особенно убедительны получились видеодокументы. Скажите, реально прижать с такими козырями Митрофана?
Вопрос был обращен к Купцову, но он сделал вид, что не понял этого, промолчал… Ответил Зеленцов:
— Это будет зависеть от…
— Я понял, — перебил его Безродный. Наверное, это означало: твое мнение никого не интересует. — Я понял, — сказал он и повернулся к Петрухину:
— А что скажете вы, Дмитрий Борисыч? Можно его прижать?
Петрухин спросил:
— А что вы имеете в виду под словом «прижать»?
— У нас с ЗАО «Манхэттен», а точнее — с господином Митрофановым возникли… э-э… некоторые финансовые споры… С них-то, собственно, все и началось… Так вот: можно ли, имея на руках такие козыри, заставить господина Митрофанова пересмотреть финансовую политику?
— Почему нет? — ответил Петрухин. — Садиться, а эти материалы — явный приговор, ему не захочется… Так что, если толково подойдете и проявите твердость, то вполне можно его «прижать».
— А вы… — сказал Безродный и посмотрел на Треплова. Треплов кивнул. — А вы бы не взялись за решение этой деликатной задачи? Разумеется, не бесплатно… Условия можно обговорить.
Деньги сами просились в руки, но Петрухин ответил:
— Простите, я вас не понимаю. У вас в штате есть прекрасный специалист, опытный в решении деликатных задач… вот к нему и обратитесь.
Безродный принужденно рассмеялся. Он понял, что Петрухиным движут корпоративные чувства, желание помочь коллеге и сказал:
— Разумеется, эту операцию вы проведете вместе с Константином Матвеевичем. Единой командой, так сказать.
— Нужно обдумать, — сказал Петрухин. Его смущало равнодушное молчание Купцова. Если бы Дмитрий знал, о чем думает партнер, он бы был смущен еще больше.
Я — мент. Что автоматически означает — циник. Да, да, все именно так: менты и врачи — циничны. А вы как думали? Вы баечки слышали про сопереживание? Про «ощущение чужой боли как своей собственной»?… Так вот: херня все это. Начни каждому терпиле «сопереживать» — через год в «Скворечнике» окажешься. Нельзя в нашем деле без цинизма. И я, соответственно, циник. За шестнадцать лет пахоты на следствии я много раз шел на компромисс с совестью, если, конечно, такое понятие уместно.
Я уже склонился к мысли, что стоит еще раз пойти на «компромисс», пять тысяч долларов — большие деньги… Стоит плюнуть на принципы и «посмотреть на вещи здраво»… И я уже был готов «посмотреть на вещи здраво», но увидел, как легко уходит «доказанный» убийца… Как он проходит мимо свечи на асфальте («А розы мы меняем каждый день»). Потом я увидел, как падает в свой БМВ «латиноамериканец» Бодуля и за лобовым стеклом вспыхивает красная точка тлеющей «беломорины» с косяком… Теперь мне предлагали «прижать» Митроху. На самом-то деле это называется: заняться шантажом.
— Разумеется, не бесплатно, — сказал Безродный.
— Нужно обдумать, — сказал Митька.
Я извинился, встал и вышел. В приемной сидел адвокат Розинер. Огромные глаза за стеклами очков внимательно смотрели на мир… Увидев меня, Розинер встал.
— Туда, — сказал я и ткнул большим пальцем за спину, в шикарную полированную дверь красного дерева. — Все вопросы — туда, господин адвокат.
Розинер кивнул. Кажется, он понял… Я прошел мимо секретарши, вышел в пустой коридор с рядом дверей слева и рядом окон — справа… Я спустился по мраморной лестнице с ковровой дорожкой, прижатой медными прутьями, и вышел в холл. Охранник с горящей птицей на черной униформе разговаривал по телефону. Я постучал по стеклу его кабины. Он обернулся, доброжелательно кивнул мне и нажал кнопку. На стойке турникета вспыхнул зеленый свет.
Я вышел в солнечную невозможность. В шум улицы и запах улицы. Улица была живой. Это только из утробы «Феникса» она казалась дном ущелья, где всегда сумерки.
Я постоял, вдыхая бензиновый чад, глядя на идущих мимо людей. Потом я посмотрел наверх и нашел на чердаке третье окошко слева… Ещё выше было небо с синевой, голубями и белыми кудряшками облаков.
Я сунул в рот сигарету и двинулся к своей ' «антилопе». Я сел в раскаленное нутро салона и стал смотреть на черную зеркальную дверь. Золотая птица Феникс горела так, что резало глаза. Через три сигареты я понял, что жду напрасно…
Петрухин вышел из «Феникса», когда Купцов пустил движок и уже собирался выехать со стоянки. Он сидел, развернувшись назад в три четверти оборота, выжидая «окно» в потоке транспорта и появления партнера не видел. Петрухин подошел и постучал костяшками пальцев по стеклу. Купцов резко повернулся:
— Тьфу, дурак! Напугал…
— Пугливый ты, смотрю, стал, — сказал Димка, шлепаясь на пассажирское кресло. — Ты чего в бутылку лезешь, Леня?
— Я не лезу в бутылку.
— Да? А мне показалось…
— Тебе не правильно показалось, Дима.
— Послушай, Лень… Объясни мне по-русски: чего ты хочешь?
Купцов заглушил движок, посмотрел на напарника сбоку:
— Я хочу себя уважать.
— А я, по-твоему, что…
— Стоп! — перебил Купцов. — Про тебя я ничего не говорил. Ты спросил: чего я хочу? Я ответил: хочу себя уважать. Не хочу быть шестеркой бессловесной.
— Даже за большие бабки? — с иронией спросил Петрухин.
Купцов, будто бы и не замечая иронии, ответил:
— Даже и за большие бабки, Митя.
— Понял. А я, Ленчик, по-твоему, что — не хочу себя ува…
— Стоп!
— Не перебивай! — заорал Петрухин. Купцов посмотрел изумленно. От крика черно-фиолетовая сторона лица Петрухина исказилась… Дмитрий, видимо от боли, поморщился.
— Да что ж это за беда? — сказал он. — Ведь одни мудашевы кругом. Плюнул — в мудашева попал! И никакого просвета.
Петрухин горестно покачал головой и вжикнул «молнией» сумки.
— На, — сказал он и шлепнул на «торпеду» видеокассету.
— Что это? — спросил Купцов удивленно.
— Все-таки ты, Ленчик, определенно мудашев.
— Интервью Бодули?
— Копия, следачок, копия… — сказал Петрухин с ухмылкой. — Ну заводи, что ли… поехали.
— Куда?
— Можно к убойщикам, а можно прямо в прокуратуру. Вор должен сидеть в тюрьме.
— Аи, Ленька! Аи, молоток! А я — точно — мудашев… Я-то думал, что ты из-за этих пяти тыщ зелени уперся, — весело заговорил Купцов, поворачивая ключ в замке зажигания.
— То-то, что ты мудашев, — согласился Петрухин. — Про пять штук я уже давно забыл… Они как бы виртуальные. А вот реальных расходов тысячу триста баков мы на этом расследовании потеряли.
— Да ладно, — отозвался Купцов. — Возместим. Наклевывается тут одно дело.
«Антилопа» задним ходом вылезла на улицу и двинулась в сторону Невского. Вскоре она исчезла из виду. А птица Феникс в языках пламени горела на двери так, что болели глаза.
Митрофанова задержали вечером того же дня. Это было совсем просто: практически каждый вечер Митроха проводил в одном и том же заведении. Там его и прихватили. Никакого сопротивления он, разумеется, не оказал… Да и вообще — пьян был изрядно. На другой день при обыске дома у Митрофанова обнаружили магазин к карабину «Вепрь» и патроны. Патроны, кстати, той же серии, какими пользовался убийца Людоеда.
Бодулю задержали только спустя месяц с лишним. Хитрый Бодуля залег на одной из съемных хат, поменял тачку и, в принципе, мог бы так существовать достаточно долго. (Авторам известен случай, когда человек, находившийся в розыске, спокойно жил себе в Ленинграде-Санкт-Петербурге… пять лет! Разумеется, по чужим документам и без прописки, что не мешало ему заниматься бизнесом и «решать вопросы». По истечении срока давности за инкриминируемое ему преступление он перешел на легальное положение.) Но Бодуля ни умом, ни трезвостью не отличался… В пьяном виде был остановлен сотрудниками ГИБДД. Откупиться сразу не сумел и был задержан. А уж там и выяснилось, что он в розыске. В «Крестах» он получил маляву от Митрофана с «пожеланием крепкого здоровья»… Что уж там будет дальше, мы не знаем, но на момент написания этой повести персонаж, выведенный под фамилией Коровин, был жив…
А вот Александра Крушинникова задержать вовсе не удалось. В Тверь ушла шифротелеграмма с предложением задержать гр. Крушинникова, и Саню приготовились встречать. Но на вокзале он не появился, а засаду возле дома сумел обойти… О том, что ночью он побывал на участке, свидетельствовала вырытая в углу огорода ямка. Скорее всего, Крушинников держал там деньги, полученные за Людоеда. А может, и еще чего. Где всплывет Александр Крушинников? — нам знать не дано.
Зато напарника снайпера — Андрея Петрова — взяли сразу. Он вола не крутил, вмиг раскололся… Да и улик против него была тьма: паспорт, украденный у Нечаева, телефон, зарегистрированный в Питере за день до убийства Людоеда, и почти две тысячи долларов.
Константину Зеленцову работу в «Фениксе» пришлось оставить. Купцов ощущал некую вину перед — ним и предлагал переговорить с Брюнетом насчет трудоустройства. Но Костя сказал:
— Не надо ничего. И вины вашей нет никакой. А с этими уродами, комсомольцами бывшими, я бы все равно работать не стал. У Людоеда кликуха была страшная, но характер вполне человеческий… А с этими кусками говна только такие же сумеют сработаться. Я сейчас в деревню уеду — есть у меня домишко в Вологодской губернии. Поживу там с годик, отдохну… Может, курить брошу…
Уходя, Зеленцов пытался оставить пухлый конверт.
— Вот, — сказал он, — стряхнул пять штук со своих комсомольцев. Что вы — зря пахали?
Петрухин предложил вычесть из этой суммы потраченные им тысячу триста баксов, а остальное поделить на троих. Так, невзирая на протесты Зеленцова, и поступили.
Брюнет, когда выслушал «отчет о проделанной работе», сказал:
— Ну вы, блин, даете… А в баню когда пойдем?
Ну вот, кажется, все… А-а, вот еще что: морда лица у Петрухина только через неделю в норму пришла.