Страница:
Цитаты были уже готовы прорвать плотину и хлынуть бесконечным потоком, но я, собрав все силы, успел все-таки удержать их. Тем не менее, кое-что ухитрилось просочиться, и я рассматривал теперь эти быстро высыхающие лужицы неуничтожимой Триады.
«Нам надлежит познать, что все, что возникает, должно быть готово к страданиям и гибели». Ницше. «Всевластна смерть. Она на страже и в счастья час. В миг высшей жизни она в нас страждет, ждет нас и жаждет – и плачет в нас». Рильке. «Приходят ниоткуда, уходят в никуда, Но днем и ночью надо им двигаться всегда. Кто б ни пришел
– остаться здесь не сумел никто. Так что же стало с чем-то? Ничто, одно Ничто…» Лал-дэд, Лалла.
«Бог – это одиночество людей». Сартр. «И одиночество над нами как дождь: встает над морем вечерами и простирается там, за холмами, до неба, им чреватого всегда. И с неба падает на города…» Вновь Рильке.
Стоп! Я поспешно отвернулся от этих лужиц, потому что ничем хорошим это бы не кончилось.
Думать о Триаде было страшно, поэтому многие старались хоть как-то укрыться от нее, спрятаться хоть на мгновение, попытаться забыть, заняться чем угодно – но вездесущая Триада никого и никогда не отпускала от себя. Мы постоянно возвращаемся в прошлое, мы видим там себя – в детстве, в юности, мы купаемся в своем прошлом, мы переживаем его и страдаем от невозможности воскресить его, вновь стать ребенком, перед которым простирается необъятное пока еще поле жизни. И чем старше становимся мы, тем чаще уходим в прошлое, потому что все острее чувствуем собственное Одиночество и Ужас неотвратимой смерти. Уходим в прошлое – чтобы хоть на время приглушить страх перед неизбежным роковым будущим.
«Люди всегда от тебя ускользают, и ты от них ускользаешь тоже». Прорвалось-таки. Кажется, Камю.
Ни в чем я здесь не был оригинален, все это было сказано до меня
– но, значит, подтверждало, что я знаю истину. Все живут в тени Триады, все носят ее в себе, только мало кто говорит об этом вслух. Мы видим человека внешнего, но в каждом из нас сидит человек внутренний, переполненный этой неизбежной и неизбывной Триадой. И чем ближе грань – тем сильнее страдает внутренний человек, обреченный на постоянное сознание неотвратимости смерти и на пожизненное одиночество.
Мы проносим свое одиночество от рождения до смерти, каждый из нас абсолютно, отчаянно одинок среди людей, и никакие наши попытки и потуги не могут устранить это одиночество, давая лишь краткую иллюзию. Нам не дано хоть как-то влиять на Триаду, нам не дано изменить ее. И что такое, в конечном счете, творчество? Всего лишь стремление выплеснуть, преодолеть извечное одиночество.
Ужас смерти. Одиночество. Память.
Все остальное – просто попытки приукрасить Триаду, сделать ее хоть чуточку более привлекательной.
Большинство из нас старается не думать о подобных вещах. Я тоже старался не думать, но с каждым прожитым днем эта проклятая Триада все сильнее сдавливала мне горло, все чаще являлась по ночам, не давая уснуть, черной тенью ложилась на все существующее, и не было от нее никакого убежища… И только придуманные миры отвлекали от мыслей о ней; отвлекали – но не могли навсегда поглотить ее.
Ужас смерти. Одиночество. Память.
«Напрасно ты так, – вмешался наконец Сю. – Не надо пытаться вытеснить Триаду из сознания – она невытеснима. Надо принять ее, потому что все вы – люди, и Триада неотъемлемая ваша часть. Ваш удел – прожить жизнь под знаком Триады. А ваш бунт, ваши душевные страдания – просто от недостаточного понимания».
«А оно придет?»
«Придет, – заверил Сю. – Когда ты поймешь, и окончательно сольешься с Триадой, все предстанет в совершенно ином свете».
«И когда же это случится?»
«Это случится, когда случится. Здесь нет трагедии – есть необходимость. Ведь все заложено изначально, и все происходит так, как происходит, иначе происходило бы по-другому, и были бы какие-то другие определения, но все равно были бы. Ты возвращаешься в прошлое, потому что должен туда возвращаться. Ты одинок, потому что должен быть одиноким. Ужас смерти пронизывает тебя – так и должно быть. Иначе было бы нечто другое – но было бы…»
Сю продолжал и продолжал втолковывать мне одно и то же – у него явно сложилось не очень лестное для меня представление о моей понятливости – и я незаметно уснул, и приснились мне какие-то неопределенные тени, за которыми брезжило что-то тоже очень неопределенное…
А потом я внезапно проснулся. Вокруг по-прежнему было темно, но я понял, что именно меня разбудило: отсутствие ставшей уже привычной качки. Это значило, что Сю остановился и что, наверное, пора было забираться к нему на шею.
«Совершенно верно, – подтвердил Сю. – Дальше дорога будет просматриваться от самых городских ворот».
Я вновь повторил свое скалолазательное упражнение и выбрался из «кармана». Донге уже ловко карабкалась вверх по спине остановившегося впереди Ни. Прежде чем начать свое восхождение, я несколько мгновений обозревал впечатляющую, величественную и мрачноватую картину окружающего. Какому-то исполину все-таки удалось отклеить солнце от небесного купола и упрятать за горизонт, и вокруг сгущались сумерки. Солнце, исчезая, успело, наверное, рассеять в вышине свои огненные семена, и теперь они прорастали сочными, истекающими светом звездами. Их рисунок был мне совершенно незнаком, хотя я отнюдь не был уверен в том, что каким-то образом перенесся на другой край Галактики или и вовсе в иную Вселенную; вполне вероятно, что я находился всего лишь в нескольких шагах от собственного жилища, за поворотом к овощному магазину. Или еще ближе. Миры, не соприкасаясь, могли пронизывать друг друга в разных направлениях (если в данном случае уместно говорить о направлениях), могли накладываться друг на друга подобно прозрачной бумаге с разными рисунками; могли, в конце концов, уподобляться японским куклам-матрешкам, с тем только отличием, что их можно было вынимать до бесконечности – самой маленькой матрешки просто не существовало, любая из них скрывала все бесконечное множество остальных, и все бесконечное множество скрывало каждую из них. И все-таки, вполне возможно, где-то в вышине над моей головой затерялось и наше Солнце – домашняя наша наседка-звезда с выводком привычных планет.
Над далекой горной грядой, черной иззубренной громадой впечатанной в небо, висели на одной высоте два бледно-зеленых шара размером побольше нашей Луны, испещренные едва заметными темноватыми пятнами и действительно похожие на глаза некоего космического исполина, пристально следящего за вверенным ему миром. На глаза Донге были похожи эти небесные спутники. Глаза смотрели на нагромождение гор, переплетенных тенями, на склоны и впадины, черные дыры пещер и росчерки трещин, на бесконечное разнообразие грандиозных каменных фигур, казавшихся каким-то несметным уснувшим многоруким и многоглавым воинством. Так могла бы, наверное, выглядеть земля после древней битвы гигантов, швырявших друг в друга куски планеты. Слева от меня провалом в никуда зияла широкая пропасть; из глубин ее доносился непрерывный отдаленный шум – там шумел водопад или стремительный поток. Справа уходила к звездам отвесная каменная стена, в которую отчаянно вцепились темные побеги кустарника. Стену и пропасть разделяло несколько метров исчезающей за поворотом дороги; по ней едва могли пройти беджи, одним боком прижимаясь к стене, а другим нависая над бездной. Вне всякого сомнения, тут можно было повернуть вспять любое войско, устроив засаду за поворотом и сбрасывая сверху глыбы на головы наступающих. Проскользнуть незамеченным по этой дороге мог только Уэллсов Невидимка, потому что даже ночью два зеленых спутника давали достаточно света. Вероятно, наши с Донге предшественники пытались пробраться в Тола-Уо другим путем – и никто из них не вернулся…
Подтягиваясь на руках и отталкиваясь ногами, я добрался, наконец, до шеи Сю, испытывая легкое головокружение от столь близкого соседства с пропастью. Донге уже не было видно, Ни застыл на дороге, сам похожий на гору, и пошевеливал хвостом – вероятно, ему не терпелось поскорее вернуться домой. Я лег, протиснулся под панцирь Сю и довольно удобно устроился там на животе, положив руки на неуязвимую крепкую шею гиганта и чувствуя себя уже не пассажиром, а словно бы водителем беджа. Так, должно быть, чувствуют себя погонщики слонов, хотя что такое слон по сравнению с беджем – плюгавая малолитражка на фоне крупнотоннажного самосвала. Или, скажем, речной буксир рядом с атомным ледоколом.
«Не высовывайся», – предупредил Сю, и наша колонна тронулась в полумраке по дороге, ведущей к городу хранителей. Два зеленых небесных глаза молча наблюдали за нами, и хотелось верить, что они желают нам счастливого пути.
Темная громада Ни скрылась за поворотом, Сю неторопливо последовал за ним, и мне из моей водительской кабины открылась новая картина. Дорога полого поднималась вверх, упираясь во вздымающийся из пропасти каменный массив, верхним своим краем, казалось, пропоровший звездное небо. Он представлялся стеной необъятного замка, вполне пригодного для обитания исполинов под стать беджам; нет, больше, гораздо больше – беджи годились им разве что в домашние ручные зверьки наподобие хомячков, которых можно спрятать за пазуху, таскать за хвост или посадить на ладонь, демонстрируя гостям.
«Будь осторожен», – вновь предупредил Сю, и я забрался поглубже в свое укрытие и притаился там, понимая, что эта наша с Донге попытка проникнуть в Тола-Уо будет единственной и последней.
Прошло еще несколько минут и Сю остановился. В ночной тишине раздались какие-то скрежещущие звуки, послышались шаги и басовитый мужской голос произнес:
– С возвращением, почтеннейшие. Подставляйте бока.
Сю зашевелился, я почувствовал себя в кабине падающего лифта и понял, что бедж как верблюд опускается на колени, давая возможность стражникам произвести таможенный досмотр. Вокруг велся обмен короткими репликами: «Ставь лестницу»; «Ну-ка, посвети»; «Поздновато вы сегодня, почтеннейшие», – а я старался дышать помедленнее и потише, словно стражники обладали сверхчутким слухом и могли меня услышать. К счастью, собак или каких-нибудь других ищеек у них, кажется, не было.
Разговоры и возня вокруг беджей продолжались еще некоторое время, а затем обладатель зычного голоса сказал:
– Порядок. Проходите, почтеннейшие.
Послышался невнятный продолжительный шум – это, вероятно, открывались ворота, и я почувствовал, что взлетаю и уперся руками в свод панциря, чтобы, чего доброго, не свалиться на головы стражникам. Сю вновь неторопливо зашагал вперед и я перевел дух. Мы проникли в город хранителей!
Я не знал, как Донге собирается действовать дальше, известно ли ей, где находится храм Уо и в каком месте храма спрятаны Плоды Смерти, и охраняются ли они от посторонних глаз. Я не знал, каким образом Донге намеревается их похитить и как вынести из города… хотя, возможно, никакого плана у нее и не было и она просто полагалась на удачу. Вообще-то, завладев Плодами Смерти, можно диктовать свои условия – не думаю, что горожане захотят принести себя в жертву своему зеленоглазому солнцеликому небесному божеству.
И все-таки не мешало бы попытаться выяснить кое-какие детали.
«Ты знаешь, где именно находятся Плоды Смерти? – обратился я к Сю. – Где искать их в храме Уо?»
«Знаю, – не сразу ответил бедж. – В подземелье. Вход в подземелье расположен под плитой с изображением символа разрушения – стрелы, пронзающей круг. Вход откроется, если поднять руку одной из статуй у стены. Статуя с тем же символом».
«Плоды охраняются?»
«Нет. Они спрятаны достаточно надежно».
«В храме кто-нибудь есть?»
«Да. Служители».
«Как ты думаешь, Сю, наша попытка будет удачной?»
Это я уже решил немного схитрить. Меня интересовало, конечно же, не то, что Сю думает, а то, что он видит в своем информационном океане.
«Все зависит от того, что считать удачей, – неопределенно отозвался Сю. – Случится то, что случится».
Кажется, я слишком многого хотел добиться от беджа. Еще попросил бы его раздобыть Плоды Смерти и принести их нам с Донге…
Сю внезапно остановился и я вновь испытал ощущение падения, когда он опустился на колени.
«Твоя спутница считает поездку законченной. Спускайся по моей шее».
– Спасибо, Сю. Надеюсь, что мы еще встретимся.
Я сказал это совершенно искренне, потому что мне был очень симпатичен Ледокол-бедж. Нуждался я в общении, не хватало мне общения, и не могли его заменить даже самые распрекрасные книги. Но беджа не будешь ведь держать на балконе, и во дворе он вряд ли будет уместен, да и что такое сейчас наши дворы?.. Оставалось рассчитывать только на встречу где-нибудь за другим поворотом.
Бедж вытянул шею, пригнул голову к земле, и я без особого труда проделал путь вниз из своей водительской кабины. Похлопал Сю по гладкому острому уху, подобному треугольному парусу, и шагнул в тень под дерево, где притаилась спустившаяся с Ни раньше меня Донге. Наши Ледоколы поднялись и медленно двинулись прочь, заполнив ночь шумным своим сопением. Я смотрел, как они уходят, и все больше чувствовал себя незащищенным. Беджи словно уносили с собой мою недавнюю уверенность в собственных силах.
– Иди сюда.
Донге потянула меня за рукав и я сделал шаг ближе к дереву. Девушка развязала суму.
– Дальше попробуем сами. Сейчас разберемся.
Зеленые луны освещали выложенную камнями прямую широкую улицу, обрамленную невысокими деревьями с густой листвой. Издалека доносился плеск воды. По обеим сторонам улицы стояли двух– и трехэтажные домики с покатыми крышами и балконами, окруженные кустарником и цветами. Воздух был прозрачным и неподвижным, в нем витали слабые незнакомые ароматы цветов. Цветов, а не асфальта, и не бензина и пыли. Таким чистым воздухом мне, пожалуй, еще не доводилось дышать. Разве что в детстве, в далекой деревне среди лесов и полей. Кое-где из окон на мостовую падал неяркий свет. Город был тихим и казался безлюдным, город свернулся клубком под звездным небом, и высокая черная стена, со всех сторон закрывавшая горизонт, надежно защищала его от всех неурядиц внешнего мира. Хранители создали для себя очень уютный уголок.
– Сейчас разберемся, – повторила девушка, развернув исчерченный линиями лист бумаги. – Вот ворота, а мы находимся примерно вот здесь. – Она постучала ногтем по одной из линий на плане. – Я считала повороты. А храм – вот он. – Палец скользнул по бумаге. – Не так уж и далеко, за прудом. Пойдем под деревьями, рядом. Думаю, они ничего не заподозрят, они же считают себя неуязвимыми.
– Девушка усмехнулась.
– А если все-таки заподозрят?
Донге сжала мою руку. Пальцы ее были холодными и крепкими. Такими пальцами можно было задушить кого угодно.
– Если кто-то что-нибудь и заподозрит – его подозрения умрут вместе с ним. Мы должны сделать дело, Легис! И мы его сделаем.
Она убрала план в суму и вытащила плащ. Вывернула его мехом наружу, накинула на плечи себе и мне, обхватила меня рукой, и я оказался прижатым к ее гибкому сильному телу. Не в храм бы нам сейчас пробираться, не за зловещими Плодами Смерти, а куда-нибудь на травку у пруда, под деревья, в душистые цветы…
– Вот так и пойдем, словно опьяненные ночью. – Девушка тихо засмеялась, но тут же оборвала смех. – Опьяняться будем потом, Легис. На обратном пути.
Ее уверенности, силы и отваги хватило бы на целую десантную бригаду. Она нравилась мне все больше, хотя я не представлял себе, как мог бы жить с ней под одной крышей. А попади она в очередь в нашем гастрономе? А утренние троллейбусы, всем пассажирам которых надо ежедневно выдавать медали «За участие в штурме троллейбуса»… Она же там такого натворит… Да и привыкнет ли она к ежевечерней ругани соседей снизу, к плюющемуся с балкона дяде Коле, к одуряющему, высасывающему все соки дурману телевизора, к загаженным собаками и прочей живностью вытоптанным газонам, к заплеванному подъезду, пьяным песням на улице по ночам, круговороту рабочих дней с вкраплениями бесплодных и бессмысленных выходных? Донге на моей кухне. Донге стирающая. Нет, нам все-таки лучше находиться в разных мирах. И потом, эта постоянная готовность к любым мерам ради достижения цели, эта заряженность на убийство…
– Откуда у тебя план города? – спросил я. – Значит, не все попытки были совсем уж неудачными?
– Воздушный шар. Надис поднялся на воздушном шаре и кое-что успел набросать. – Донге помолчала и ее рука буквально впилась в мой бок. – Они его сбили, но он не переставал чертить, пока падал. До самого конца. Сколько нам потом пришлось его искать… Ладно, надо торопиться.
– Ты знаешь, где искать в храме Плоды Смерти?
Девушка повернула голову ко мне и я почувствовал на своей щеке ее теплое дыхание.
– Это знаешь ты, Легис. Тебе ведь рассказал твой бедж. – Это прозвучало как утверждение. – Наше зеркало было туманным, Рерг не был уверен, что там именно ты, но теперь-то я убедилась – он не ошибся. Зеркало показывало именно тебя. И хватит разговоров, пора действовать.
Что-то она уже раньше говорила о зеркале; кажется, во время нашей остановки на пути к Тола-Уо, только я тогда ничего не понял. Я и сейчас, в общем-то, понимал не больше. Где-то было какое-то удивительное зеркало, какое-то просто сказочное зеркало, показавшее именно меня в качестве специалиста по изъятию Плодов Смерти. Что это за зеркало?.. Впрочем, действительно пора было приниматься за дело, пока не рассеялась темнота. Где-то ведь нужно было и пересидеть (в случае успеха, конечно) до наступления следующей ночи. Главное – чтобы Рерг не ошибся в том, что зеркало показало ему именно меня, а не кого-то другого. И чтобы не ошиблось само зеркало…
Мы медленно и осторожно пошли по тихой улице, переходя от дерева к дереву, вслушиваясь в ночь и вглядываясь в вереницу домов. Мы видели за окнами комнаты, в которых светились на стенах узоры, выложенные из круглых камней. (Я вспомнил, что в знании, данном мне Сю, присутствовали эти светящиеся камни, привезенные в город откуда-то издалека). В комнатах находились люди, самые обычные люди, мужчины и женщины в разноцветной одежде, вызвавшей в моей памяти какие-то ассоциации то ли с картинками в детских книгах сказок, то ли со средневековьем. Люди что-то ели и пили, люди читали книги, о чем-то беседовали, играли в какие-то игры – карты? кубики? шахматы? – люди смеялись и ходили по комнатам, люди жестикулировали и расчесывали волосы, люди просто жили неведомой мне жизнью, вполне, вероятно, довольные своим существованием в горном городе хранителей Тола-Уо. Впрочем, таких освещенных окон было немного, и пока мы с Донге шли к храму, их становилось все меньше и меньше; тускнели узоры на стенах и комнаты погружались в темноту – это связка зеленых лун, забравшихся высоко в небо и повисших там, насылала на всех сон.
Город процветал благодаря Плодам Смерти.
Мы миновали несколько кварталов, обогнули небольшую площадь, в центре которой журчали окруженные деревьями фонтаны; под деревьями раздавались негромкие голоса и смех. Кажется, нас не заметили, а если и заметили, то не обратили внимания – вряд ли кому-нибудь могла прийти в голову мысль о том, что по городу расхаживают посторонние; город был открыт только сверху и только для птиц, потому что любой воздушный шар или дирижабль был бы без труда обнаружен охраной, расположенной по верхнему краю каменного кольца, в котором укрывался Тола-Уо. Какой-то шанс на успех мог дать разве что управляемый парашют, хотя ночной спуск вслепую с большой высоты в каменный лабиринт представлялся все-таки делом практически безнадежным. Возможно, такие попытки уже предпринимались, если только, конечно, в этом мире существовали управляемые парашюты.
Свернув в сторону, мы прошли по темной аллее, которая привела нас к мостику над прудом. В черной воде отражались зеленые луны, у берега застыли лодки. Мне вдруг остро захотелось забраться в одну из них, выплыть на середину пруда и разлечься на скамье, опустив руки в воду и глядя в распростершее свои звездные крылья ночное небо. Время от времени появлялось у меня такое желание, но ни разу еще я не воплотил его, разве что в снах. Но если верить создателю психоанализа, сновидение – это и есть воплощенное желание… С годами все реже и реже возникало оно у меня… впрочем, вряд ли стоит стремиться к осуществлению всех желаний; хоть что-то должно же оставаться на потом, пусть даже этого «потом» так и не будет никогда.
Я не стал делиться своим желанием с Донге, потому что девушка напоминала сейчас кусок железа, притягиваемый магнитом; она шла все быстрее и молчала, сосредоточенная на своей задаче, и, по-моему, вообще не замечала ночную красоту. Тем не менее, она ничего не упускала из виду. Я убедился в этом, когда пруд остался позади и мы вновь вышли на улицу. Донге вдруг остановилась так резко, что я по инерции сделал еще несколько шагов, стянув с нее плащ. Она тут же подскочила ко мне, вцепилась в мою руку и прошипела, глядя в одно из редких освещенных окон:
– Олдан! Клянусь Хараммом, это Олдан!
Она потащила меня к этому окну, прямо по цветам, встала сбоку, у стены, и с ненавистью сказала:
– Предатель!
Я осторожно заглянул в окно. Комната изобиловала высокими массивными вазами, стоящими на устилающем пол ковре. В вазах всеми красками пестрели цветы, делая комнату похожей на сад. В низком кресле под светящимся на стене узором сидел молодой светловолосый мужчина в лиловом халате и, покусывая ноготь, читал толстую книгу. Его широкое лицо с крупным носом и глубоко посаженными глазами было сосредоточенным и немного отрешенным; мужчина был всецело поглощен своим занятием. Даже в халате, скрывающем его комплекцию, он казался боксером-тяжеловесом, успешно отработавшим свои пятнадцать или двадцать раундов.
– Предатель! – повторила Донге дрожащим от рвущегося наружу гнева голосом. – Подумать только – читает среди цветочков! Олдан читает книгу на сон грядущий. Проломить ему голову этими вазами!
Я собрался было удержать ее, но она сама справилась с этим порывом; ее исказившееся лицо и закушенная губа ясно говорили о том, каких усилий это ей стоило. Вновь накинув на плечи плащ, она подтолкнула меня, словно вымещая на мне свое негодование по поводу предательства Олдана, и мы направились дальше.
– Но на обратном пути я с ним разделаюсь, – пообещала Донге, оборачиваясь к окну. Это было сказано так, что я почувствовал себя в обществе разъяренной змеи. – Этот мерзавец книжки почитывает! Как в какой-нибудь библиотеке американского Конгресса.
От этих неожиданных слов я споткнулся и, наверное, упал бы, если бы не крепкая рука Донге. Лишь несколько секунд спустя я решился задать ей вопрос:
– А что такое библиотека американского Конгресса? Откуда ты об этом знаешь?
– Знаю, значит – знаю, – раздраженно ответила девушка, занятая мыслями о предателе Олдане. – Выражение такое есть, Рерг так говорил, а ему, наверное, зеркало нашептало. Оно много всякого непонятного шепчет. Ах, мерзавец…
Интересное зеркало было у Рерга. Что-то вроде окошка в наш мир. Увидеть бы это зеркало, послушать бы его шепот. И меня вот разглядели они в своем зеркале. Чудеса… Сказка о мертвой царевне и семи богатырях. Свет мой, зеркальце, скажи…
– Если бы ты знал, сколько мы его готовили, – с горечью сказала Донге. – Он мог на сутки задерживать дыхание, мог выскользнуть из любых веревок, из любых цепей… Ладонью пробивал стену! Мы закупорили его в бочку с вином, в повозке была сотня таких бочек. Рассчитывали, что каждую они у ворот проверять не будут. Долго надеялись, ждали, потом поняли, что не вернется… Думали, что схватили его уже в храме, думали, что погиб… А он устроился себе тут, книги читает. Все предал в обмен на жизнь свою поганую!
Донге буквально клокотала от злости, но сразу же замолчала, когда за поворотом открылось обширное пространство, поросшее цветами. Над цветами возвышалась темная громада храма. По обеим сторонам его двускатной крыши с шарообразным утолщением на вершине застыли две луны.
7
«Нам надлежит познать, что все, что возникает, должно быть готово к страданиям и гибели». Ницше. «Всевластна смерть. Она на страже и в счастья час. В миг высшей жизни она в нас страждет, ждет нас и жаждет – и плачет в нас». Рильке. «Приходят ниоткуда, уходят в никуда, Но днем и ночью надо им двигаться всегда. Кто б ни пришел
– остаться здесь не сумел никто. Так что же стало с чем-то? Ничто, одно Ничто…» Лал-дэд, Лалла.
«Бог – это одиночество людей». Сартр. «И одиночество над нами как дождь: встает над морем вечерами и простирается там, за холмами, до неба, им чреватого всегда. И с неба падает на города…» Вновь Рильке.
Стоп! Я поспешно отвернулся от этих лужиц, потому что ничем хорошим это бы не кончилось.
Думать о Триаде было страшно, поэтому многие старались хоть как-то укрыться от нее, спрятаться хоть на мгновение, попытаться забыть, заняться чем угодно – но вездесущая Триада никого и никогда не отпускала от себя. Мы постоянно возвращаемся в прошлое, мы видим там себя – в детстве, в юности, мы купаемся в своем прошлом, мы переживаем его и страдаем от невозможности воскресить его, вновь стать ребенком, перед которым простирается необъятное пока еще поле жизни. И чем старше становимся мы, тем чаще уходим в прошлое, потому что все острее чувствуем собственное Одиночество и Ужас неотвратимой смерти. Уходим в прошлое – чтобы хоть на время приглушить страх перед неизбежным роковым будущим.
«Люди всегда от тебя ускользают, и ты от них ускользаешь тоже». Прорвалось-таки. Кажется, Камю.
Ни в чем я здесь не был оригинален, все это было сказано до меня
– но, значит, подтверждало, что я знаю истину. Все живут в тени Триады, все носят ее в себе, только мало кто говорит об этом вслух. Мы видим человека внешнего, но в каждом из нас сидит человек внутренний, переполненный этой неизбежной и неизбывной Триадой. И чем ближе грань – тем сильнее страдает внутренний человек, обреченный на постоянное сознание неотвратимости смерти и на пожизненное одиночество.
Мы проносим свое одиночество от рождения до смерти, каждый из нас абсолютно, отчаянно одинок среди людей, и никакие наши попытки и потуги не могут устранить это одиночество, давая лишь краткую иллюзию. Нам не дано хоть как-то влиять на Триаду, нам не дано изменить ее. И что такое, в конечном счете, творчество? Всего лишь стремление выплеснуть, преодолеть извечное одиночество.
Ужас смерти. Одиночество. Память.
Все остальное – просто попытки приукрасить Триаду, сделать ее хоть чуточку более привлекательной.
Большинство из нас старается не думать о подобных вещах. Я тоже старался не думать, но с каждым прожитым днем эта проклятая Триада все сильнее сдавливала мне горло, все чаще являлась по ночам, не давая уснуть, черной тенью ложилась на все существующее, и не было от нее никакого убежища… И только придуманные миры отвлекали от мыслей о ней; отвлекали – но не могли навсегда поглотить ее.
Ужас смерти. Одиночество. Память.
«Напрасно ты так, – вмешался наконец Сю. – Не надо пытаться вытеснить Триаду из сознания – она невытеснима. Надо принять ее, потому что все вы – люди, и Триада неотъемлемая ваша часть. Ваш удел – прожить жизнь под знаком Триады. А ваш бунт, ваши душевные страдания – просто от недостаточного понимания».
«А оно придет?»
«Придет, – заверил Сю. – Когда ты поймешь, и окончательно сольешься с Триадой, все предстанет в совершенно ином свете».
«И когда же это случится?»
«Это случится, когда случится. Здесь нет трагедии – есть необходимость. Ведь все заложено изначально, и все происходит так, как происходит, иначе происходило бы по-другому, и были бы какие-то другие определения, но все равно были бы. Ты возвращаешься в прошлое, потому что должен туда возвращаться. Ты одинок, потому что должен быть одиноким. Ужас смерти пронизывает тебя – так и должно быть. Иначе было бы нечто другое – но было бы…»
Сю продолжал и продолжал втолковывать мне одно и то же – у него явно сложилось не очень лестное для меня представление о моей понятливости – и я незаметно уснул, и приснились мне какие-то неопределенные тени, за которыми брезжило что-то тоже очень неопределенное…
А потом я внезапно проснулся. Вокруг по-прежнему было темно, но я понял, что именно меня разбудило: отсутствие ставшей уже привычной качки. Это значило, что Сю остановился и что, наверное, пора было забираться к нему на шею.
«Совершенно верно, – подтвердил Сю. – Дальше дорога будет просматриваться от самых городских ворот».
Я вновь повторил свое скалолазательное упражнение и выбрался из «кармана». Донге уже ловко карабкалась вверх по спине остановившегося впереди Ни. Прежде чем начать свое восхождение, я несколько мгновений обозревал впечатляющую, величественную и мрачноватую картину окружающего. Какому-то исполину все-таки удалось отклеить солнце от небесного купола и упрятать за горизонт, и вокруг сгущались сумерки. Солнце, исчезая, успело, наверное, рассеять в вышине свои огненные семена, и теперь они прорастали сочными, истекающими светом звездами. Их рисунок был мне совершенно незнаком, хотя я отнюдь не был уверен в том, что каким-то образом перенесся на другой край Галактики или и вовсе в иную Вселенную; вполне вероятно, что я находился всего лишь в нескольких шагах от собственного жилища, за поворотом к овощному магазину. Или еще ближе. Миры, не соприкасаясь, могли пронизывать друг друга в разных направлениях (если в данном случае уместно говорить о направлениях), могли накладываться друг на друга подобно прозрачной бумаге с разными рисунками; могли, в конце концов, уподобляться японским куклам-матрешкам, с тем только отличием, что их можно было вынимать до бесконечности – самой маленькой матрешки просто не существовало, любая из них скрывала все бесконечное множество остальных, и все бесконечное множество скрывало каждую из них. И все-таки, вполне возможно, где-то в вышине над моей головой затерялось и наше Солнце – домашняя наша наседка-звезда с выводком привычных планет.
Над далекой горной грядой, черной иззубренной громадой впечатанной в небо, висели на одной высоте два бледно-зеленых шара размером побольше нашей Луны, испещренные едва заметными темноватыми пятнами и действительно похожие на глаза некоего космического исполина, пристально следящего за вверенным ему миром. На глаза Донге были похожи эти небесные спутники. Глаза смотрели на нагромождение гор, переплетенных тенями, на склоны и впадины, черные дыры пещер и росчерки трещин, на бесконечное разнообразие грандиозных каменных фигур, казавшихся каким-то несметным уснувшим многоруким и многоглавым воинством. Так могла бы, наверное, выглядеть земля после древней битвы гигантов, швырявших друг в друга куски планеты. Слева от меня провалом в никуда зияла широкая пропасть; из глубин ее доносился непрерывный отдаленный шум – там шумел водопад или стремительный поток. Справа уходила к звездам отвесная каменная стена, в которую отчаянно вцепились темные побеги кустарника. Стену и пропасть разделяло несколько метров исчезающей за поворотом дороги; по ней едва могли пройти беджи, одним боком прижимаясь к стене, а другим нависая над бездной. Вне всякого сомнения, тут можно было повернуть вспять любое войско, устроив засаду за поворотом и сбрасывая сверху глыбы на головы наступающих. Проскользнуть незамеченным по этой дороге мог только Уэллсов Невидимка, потому что даже ночью два зеленых спутника давали достаточно света. Вероятно, наши с Донге предшественники пытались пробраться в Тола-Уо другим путем – и никто из них не вернулся…
Подтягиваясь на руках и отталкиваясь ногами, я добрался, наконец, до шеи Сю, испытывая легкое головокружение от столь близкого соседства с пропастью. Донге уже не было видно, Ни застыл на дороге, сам похожий на гору, и пошевеливал хвостом – вероятно, ему не терпелось поскорее вернуться домой. Я лег, протиснулся под панцирь Сю и довольно удобно устроился там на животе, положив руки на неуязвимую крепкую шею гиганта и чувствуя себя уже не пассажиром, а словно бы водителем беджа. Так, должно быть, чувствуют себя погонщики слонов, хотя что такое слон по сравнению с беджем – плюгавая малолитражка на фоне крупнотоннажного самосвала. Или, скажем, речной буксир рядом с атомным ледоколом.
«Не высовывайся», – предупредил Сю, и наша колонна тронулась в полумраке по дороге, ведущей к городу хранителей. Два зеленых небесных глаза молча наблюдали за нами, и хотелось верить, что они желают нам счастливого пути.
Темная громада Ни скрылась за поворотом, Сю неторопливо последовал за ним, и мне из моей водительской кабины открылась новая картина. Дорога полого поднималась вверх, упираясь во вздымающийся из пропасти каменный массив, верхним своим краем, казалось, пропоровший звездное небо. Он представлялся стеной необъятного замка, вполне пригодного для обитания исполинов под стать беджам; нет, больше, гораздо больше – беджи годились им разве что в домашние ручные зверьки наподобие хомячков, которых можно спрятать за пазуху, таскать за хвост или посадить на ладонь, демонстрируя гостям.
«Будь осторожен», – вновь предупредил Сю, и я забрался поглубже в свое укрытие и притаился там, понимая, что эта наша с Донге попытка проникнуть в Тола-Уо будет единственной и последней.
Прошло еще несколько минут и Сю остановился. В ночной тишине раздались какие-то скрежещущие звуки, послышались шаги и басовитый мужской голос произнес:
– С возвращением, почтеннейшие. Подставляйте бока.
Сю зашевелился, я почувствовал себя в кабине падающего лифта и понял, что бедж как верблюд опускается на колени, давая возможность стражникам произвести таможенный досмотр. Вокруг велся обмен короткими репликами: «Ставь лестницу»; «Ну-ка, посвети»; «Поздновато вы сегодня, почтеннейшие», – а я старался дышать помедленнее и потише, словно стражники обладали сверхчутким слухом и могли меня услышать. К счастью, собак или каких-нибудь других ищеек у них, кажется, не было.
Разговоры и возня вокруг беджей продолжались еще некоторое время, а затем обладатель зычного голоса сказал:
– Порядок. Проходите, почтеннейшие.
Послышался невнятный продолжительный шум – это, вероятно, открывались ворота, и я почувствовал, что взлетаю и уперся руками в свод панциря, чтобы, чего доброго, не свалиться на головы стражникам. Сю вновь неторопливо зашагал вперед и я перевел дух. Мы проникли в город хранителей!
Я не знал, как Донге собирается действовать дальше, известно ли ей, где находится храм Уо и в каком месте храма спрятаны Плоды Смерти, и охраняются ли они от посторонних глаз. Я не знал, каким образом Донге намеревается их похитить и как вынести из города… хотя, возможно, никакого плана у нее и не было и она просто полагалась на удачу. Вообще-то, завладев Плодами Смерти, можно диктовать свои условия – не думаю, что горожане захотят принести себя в жертву своему зеленоглазому солнцеликому небесному божеству.
И все-таки не мешало бы попытаться выяснить кое-какие детали.
«Ты знаешь, где именно находятся Плоды Смерти? – обратился я к Сю. – Где искать их в храме Уо?»
«Знаю, – не сразу ответил бедж. – В подземелье. Вход в подземелье расположен под плитой с изображением символа разрушения – стрелы, пронзающей круг. Вход откроется, если поднять руку одной из статуй у стены. Статуя с тем же символом».
«Плоды охраняются?»
«Нет. Они спрятаны достаточно надежно».
«В храме кто-нибудь есть?»
«Да. Служители».
«Как ты думаешь, Сю, наша попытка будет удачной?»
Это я уже решил немного схитрить. Меня интересовало, конечно же, не то, что Сю думает, а то, что он видит в своем информационном океане.
«Все зависит от того, что считать удачей, – неопределенно отозвался Сю. – Случится то, что случится».
Кажется, я слишком многого хотел добиться от беджа. Еще попросил бы его раздобыть Плоды Смерти и принести их нам с Донге…
Сю внезапно остановился и я вновь испытал ощущение падения, когда он опустился на колени.
«Твоя спутница считает поездку законченной. Спускайся по моей шее».
– Спасибо, Сю. Надеюсь, что мы еще встретимся.
Я сказал это совершенно искренне, потому что мне был очень симпатичен Ледокол-бедж. Нуждался я в общении, не хватало мне общения, и не могли его заменить даже самые распрекрасные книги. Но беджа не будешь ведь держать на балконе, и во дворе он вряд ли будет уместен, да и что такое сейчас наши дворы?.. Оставалось рассчитывать только на встречу где-нибудь за другим поворотом.
Бедж вытянул шею, пригнул голову к земле, и я без особого труда проделал путь вниз из своей водительской кабины. Похлопал Сю по гладкому острому уху, подобному треугольному парусу, и шагнул в тень под дерево, где притаилась спустившаяся с Ни раньше меня Донге. Наши Ледоколы поднялись и медленно двинулись прочь, заполнив ночь шумным своим сопением. Я смотрел, как они уходят, и все больше чувствовал себя незащищенным. Беджи словно уносили с собой мою недавнюю уверенность в собственных силах.
– Иди сюда.
Донге потянула меня за рукав и я сделал шаг ближе к дереву. Девушка развязала суму.
– Дальше попробуем сами. Сейчас разберемся.
Зеленые луны освещали выложенную камнями прямую широкую улицу, обрамленную невысокими деревьями с густой листвой. Издалека доносился плеск воды. По обеим сторонам улицы стояли двух– и трехэтажные домики с покатыми крышами и балконами, окруженные кустарником и цветами. Воздух был прозрачным и неподвижным, в нем витали слабые незнакомые ароматы цветов. Цветов, а не асфальта, и не бензина и пыли. Таким чистым воздухом мне, пожалуй, еще не доводилось дышать. Разве что в детстве, в далекой деревне среди лесов и полей. Кое-где из окон на мостовую падал неяркий свет. Город был тихим и казался безлюдным, город свернулся клубком под звездным небом, и высокая черная стена, со всех сторон закрывавшая горизонт, надежно защищала его от всех неурядиц внешнего мира. Хранители создали для себя очень уютный уголок.
– Сейчас разберемся, – повторила девушка, развернув исчерченный линиями лист бумаги. – Вот ворота, а мы находимся примерно вот здесь. – Она постучала ногтем по одной из линий на плане. – Я считала повороты. А храм – вот он. – Палец скользнул по бумаге. – Не так уж и далеко, за прудом. Пойдем под деревьями, рядом. Думаю, они ничего не заподозрят, они же считают себя неуязвимыми.
– Девушка усмехнулась.
– А если все-таки заподозрят?
Донге сжала мою руку. Пальцы ее были холодными и крепкими. Такими пальцами можно было задушить кого угодно.
– Если кто-то что-нибудь и заподозрит – его подозрения умрут вместе с ним. Мы должны сделать дело, Легис! И мы его сделаем.
Она убрала план в суму и вытащила плащ. Вывернула его мехом наружу, накинула на плечи себе и мне, обхватила меня рукой, и я оказался прижатым к ее гибкому сильному телу. Не в храм бы нам сейчас пробираться, не за зловещими Плодами Смерти, а куда-нибудь на травку у пруда, под деревья, в душистые цветы…
– Вот так и пойдем, словно опьяненные ночью. – Девушка тихо засмеялась, но тут же оборвала смех. – Опьяняться будем потом, Легис. На обратном пути.
Ее уверенности, силы и отваги хватило бы на целую десантную бригаду. Она нравилась мне все больше, хотя я не представлял себе, как мог бы жить с ней под одной крышей. А попади она в очередь в нашем гастрономе? А утренние троллейбусы, всем пассажирам которых надо ежедневно выдавать медали «За участие в штурме троллейбуса»… Она же там такого натворит… Да и привыкнет ли она к ежевечерней ругани соседей снизу, к плюющемуся с балкона дяде Коле, к одуряющему, высасывающему все соки дурману телевизора, к загаженным собаками и прочей живностью вытоптанным газонам, к заплеванному подъезду, пьяным песням на улице по ночам, круговороту рабочих дней с вкраплениями бесплодных и бессмысленных выходных? Донге на моей кухне. Донге стирающая. Нет, нам все-таки лучше находиться в разных мирах. И потом, эта постоянная готовность к любым мерам ради достижения цели, эта заряженность на убийство…
– Откуда у тебя план города? – спросил я. – Значит, не все попытки были совсем уж неудачными?
– Воздушный шар. Надис поднялся на воздушном шаре и кое-что успел набросать. – Донге помолчала и ее рука буквально впилась в мой бок. – Они его сбили, но он не переставал чертить, пока падал. До самого конца. Сколько нам потом пришлось его искать… Ладно, надо торопиться.
– Ты знаешь, где искать в храме Плоды Смерти?
Девушка повернула голову ко мне и я почувствовал на своей щеке ее теплое дыхание.
– Это знаешь ты, Легис. Тебе ведь рассказал твой бедж. – Это прозвучало как утверждение. – Наше зеркало было туманным, Рерг не был уверен, что там именно ты, но теперь-то я убедилась – он не ошибся. Зеркало показывало именно тебя. И хватит разговоров, пора действовать.
Что-то она уже раньше говорила о зеркале; кажется, во время нашей остановки на пути к Тола-Уо, только я тогда ничего не понял. Я и сейчас, в общем-то, понимал не больше. Где-то было какое-то удивительное зеркало, какое-то просто сказочное зеркало, показавшее именно меня в качестве специалиста по изъятию Плодов Смерти. Что это за зеркало?.. Впрочем, действительно пора было приниматься за дело, пока не рассеялась темнота. Где-то ведь нужно было и пересидеть (в случае успеха, конечно) до наступления следующей ночи. Главное – чтобы Рерг не ошибся в том, что зеркало показало ему именно меня, а не кого-то другого. И чтобы не ошиблось само зеркало…
Мы медленно и осторожно пошли по тихой улице, переходя от дерева к дереву, вслушиваясь в ночь и вглядываясь в вереницу домов. Мы видели за окнами комнаты, в которых светились на стенах узоры, выложенные из круглых камней. (Я вспомнил, что в знании, данном мне Сю, присутствовали эти светящиеся камни, привезенные в город откуда-то издалека). В комнатах находились люди, самые обычные люди, мужчины и женщины в разноцветной одежде, вызвавшей в моей памяти какие-то ассоциации то ли с картинками в детских книгах сказок, то ли со средневековьем. Люди что-то ели и пили, люди читали книги, о чем-то беседовали, играли в какие-то игры – карты? кубики? шахматы? – люди смеялись и ходили по комнатам, люди жестикулировали и расчесывали волосы, люди просто жили неведомой мне жизнью, вполне, вероятно, довольные своим существованием в горном городе хранителей Тола-Уо. Впрочем, таких освещенных окон было немного, и пока мы с Донге шли к храму, их становилось все меньше и меньше; тускнели узоры на стенах и комнаты погружались в темноту – это связка зеленых лун, забравшихся высоко в небо и повисших там, насылала на всех сон.
Город процветал благодаря Плодам Смерти.
Мы миновали несколько кварталов, обогнули небольшую площадь, в центре которой журчали окруженные деревьями фонтаны; под деревьями раздавались негромкие голоса и смех. Кажется, нас не заметили, а если и заметили, то не обратили внимания – вряд ли кому-нибудь могла прийти в голову мысль о том, что по городу расхаживают посторонние; город был открыт только сверху и только для птиц, потому что любой воздушный шар или дирижабль был бы без труда обнаружен охраной, расположенной по верхнему краю каменного кольца, в котором укрывался Тола-Уо. Какой-то шанс на успех мог дать разве что управляемый парашют, хотя ночной спуск вслепую с большой высоты в каменный лабиринт представлялся все-таки делом практически безнадежным. Возможно, такие попытки уже предпринимались, если только, конечно, в этом мире существовали управляемые парашюты.
Свернув в сторону, мы прошли по темной аллее, которая привела нас к мостику над прудом. В черной воде отражались зеленые луны, у берега застыли лодки. Мне вдруг остро захотелось забраться в одну из них, выплыть на середину пруда и разлечься на скамье, опустив руки в воду и глядя в распростершее свои звездные крылья ночное небо. Время от времени появлялось у меня такое желание, но ни разу еще я не воплотил его, разве что в снах. Но если верить создателю психоанализа, сновидение – это и есть воплощенное желание… С годами все реже и реже возникало оно у меня… впрочем, вряд ли стоит стремиться к осуществлению всех желаний; хоть что-то должно же оставаться на потом, пусть даже этого «потом» так и не будет никогда.
Я не стал делиться своим желанием с Донге, потому что девушка напоминала сейчас кусок железа, притягиваемый магнитом; она шла все быстрее и молчала, сосредоточенная на своей задаче, и, по-моему, вообще не замечала ночную красоту. Тем не менее, она ничего не упускала из виду. Я убедился в этом, когда пруд остался позади и мы вновь вышли на улицу. Донге вдруг остановилась так резко, что я по инерции сделал еще несколько шагов, стянув с нее плащ. Она тут же подскочила ко мне, вцепилась в мою руку и прошипела, глядя в одно из редких освещенных окон:
– Олдан! Клянусь Хараммом, это Олдан!
Она потащила меня к этому окну, прямо по цветам, встала сбоку, у стены, и с ненавистью сказала:
– Предатель!
Я осторожно заглянул в окно. Комната изобиловала высокими массивными вазами, стоящими на устилающем пол ковре. В вазах всеми красками пестрели цветы, делая комнату похожей на сад. В низком кресле под светящимся на стене узором сидел молодой светловолосый мужчина в лиловом халате и, покусывая ноготь, читал толстую книгу. Его широкое лицо с крупным носом и глубоко посаженными глазами было сосредоточенным и немного отрешенным; мужчина был всецело поглощен своим занятием. Даже в халате, скрывающем его комплекцию, он казался боксером-тяжеловесом, успешно отработавшим свои пятнадцать или двадцать раундов.
– Предатель! – повторила Донге дрожащим от рвущегося наружу гнева голосом. – Подумать только – читает среди цветочков! Олдан читает книгу на сон грядущий. Проломить ему голову этими вазами!
Я собрался было удержать ее, но она сама справилась с этим порывом; ее исказившееся лицо и закушенная губа ясно говорили о том, каких усилий это ей стоило. Вновь накинув на плечи плащ, она подтолкнула меня, словно вымещая на мне свое негодование по поводу предательства Олдана, и мы направились дальше.
– Но на обратном пути я с ним разделаюсь, – пообещала Донге, оборачиваясь к окну. Это было сказано так, что я почувствовал себя в обществе разъяренной змеи. – Этот мерзавец книжки почитывает! Как в какой-нибудь библиотеке американского Конгресса.
От этих неожиданных слов я споткнулся и, наверное, упал бы, если бы не крепкая рука Донге. Лишь несколько секунд спустя я решился задать ей вопрос:
– А что такое библиотека американского Конгресса? Откуда ты об этом знаешь?
– Знаю, значит – знаю, – раздраженно ответила девушка, занятая мыслями о предателе Олдане. – Выражение такое есть, Рерг так говорил, а ему, наверное, зеркало нашептало. Оно много всякого непонятного шепчет. Ах, мерзавец…
Интересное зеркало было у Рерга. Что-то вроде окошка в наш мир. Увидеть бы это зеркало, послушать бы его шепот. И меня вот разглядели они в своем зеркале. Чудеса… Сказка о мертвой царевне и семи богатырях. Свет мой, зеркальце, скажи…
– Если бы ты знал, сколько мы его готовили, – с горечью сказала Донге. – Он мог на сутки задерживать дыхание, мог выскользнуть из любых веревок, из любых цепей… Ладонью пробивал стену! Мы закупорили его в бочку с вином, в повозке была сотня таких бочек. Рассчитывали, что каждую они у ворот проверять не будут. Долго надеялись, ждали, потом поняли, что не вернется… Думали, что схватили его уже в храме, думали, что погиб… А он устроился себе тут, книги читает. Все предал в обмен на жизнь свою поганую!
Донге буквально клокотала от злости, но сразу же замолчала, когда за поворотом открылось обширное пространство, поросшее цветами. Над цветами возвышалась темная громада храма. По обеим сторонам его двускатной крыши с шарообразным утолщением на вершине застыли две луны.
7
Было время, когда чуть ли не каждую ночь снился мне один и тот же сон: я стою у высокой черной двери и никак не решаюсь ее открыть; кто-то невидимый настойчиво предлагает, требует сделать это, но я не в силах поднять руку, рука не слушается меня; я делаю неимоверное усилие во сне, протягиваю руку к двери – и просыпаюсь от этого усилия, в самое последнее мгновение перед пробуждением успев заметить там, за дверью, что-то манящее и вместе с тем запретное, отталкивающее… Куда влекло меня подсознание, к чему так тянулся я, и чего так боялся? Зачем я принуждал себя сделать это и почему потом прекратились такие сны?.. Может быть, открой я тогда ту дверь, тогда, много лет назад, – и ушел бы без возврата в совсем иной мир, в мир не лучше и не хуже моего, а просто – иной? Но слишком крепки, вероятно, были тогда узы земного…
И вот я вновь стоял перед высокой черной дверью, словно воплощенной из моих снов, только на этот раз я знал, что все-таки открою ее, потому что дверь была не сном, а явью. Хотя что считать сном, а что – явью? Может быть, именно в жизни мы снимся себе, и именно во сне живем по-настоящему? Все слишком зыбко, слишком текуче, слишком эфемерно, и не подскажут ничего наши ощущения, потому что, возможно, только снятся нам, и практика не есть критерий истины, потому что истина тоже может оказаться очередным сном.
И вот я вновь стоял перед высокой черной дверью, словно воплощенной из моих снов, только на этот раз я знал, что все-таки открою ее, потому что дверь была не сном, а явью. Хотя что считать сном, а что – явью? Может быть, именно в жизни мы снимся себе, и именно во сне живем по-настоящему? Все слишком зыбко, слишком текуче, слишком эфемерно, и не подскажут ничего наши ощущения, потому что, возможно, только снятся нам, и практика не есть критерий истины, потому что истина тоже может оказаться очередным сном.