Корнблат Сирил. Карточный домик (Сборник рассказов)

   Лишь после того как опубликовали сообщение о крупной морской битве с сомнительным исходом, о потопленных кораблях и тысячах человеческих жертв, я понял, что здесь не шутят. На рукавах и в окнах появился траурный креп. Произошло вторжение в одну из союзных стран, и определилась линия фронта. Сообщали о дивизии, уничтоженной воздушным налетом; о сорока тысячах человек, павших в пятидневном сражении; о том, что нужны новые солдаты и новые деньги — в свете этих сообщений вскрылась истинная сущность событий. На улицах появились изможденные люди с забинтованными головами, с руками в гипсе; какую-то церковь и какую-то аудиторию университета переоборудовали под госпитали; эшелоны с ранеными прибывали один за другим. Чтобы удостовериться в реальности войны, я посетил госпитальные палаты и воочию увидел длинные ряды коек; хирургов, обрабатывающих страшные раны; людей с оторванными ногами или с чудовищно изуродованными лицами.
   Еду стали ограничивать; не было белого хлеба, сахар выдавали по карточкам. Ухудшилось качество одежды, уголь и нефть продавали только по разрешению правительства. Многие предприятия закрылись. Джон ушел на фронт; родители получили извещение, что он числится пропавшим без вести,
   Все это было явью; больше не приходилось сомневаться. Ярче всего убеждал в этом безнадежный калека, человеческий обрубок, вернувшийся с передовой, — воплощение протеста против ужасов войны. Но вот кто-нибудь говорил: "Куздра будланула бокров!" — и увечный бедняга расправлял плечи, гордо выпячивал грудь, и в глазах его загорался неугасимый огонь. Он не жалел, что пожертвовал собой во имя лозунга. Мне не дано было этого понять.
   Явью была и мобилизация. Требовалось больше пушечного мяса; добровольцев было недостаточно. Вместе со всеми я, согласно приказу, зарегистрировался, но проделал это механически, не раздумывая. И вдруг ко мне пришла неумолимая уверенность в реальности событий: я получил извещение, что на меня пал жребий и я должен идти воевать!
   До сих пор я смотрел на всю эту заваруху как бы со стороны, как на нечто, касающееся иного мира, к которому я не принадлежу. Но вот повестка призвала меня в учебный лагерь. Этот мир с его множеством смертей и увечий где-то за кадром меня попросту не интересовал. Я был нездешний. Испытывать на себе тяготы солдатской жизни, подвергаться риску ужасной смерти, и все это ни за что ни про что! Из-за дурацкого нагромождения бессмысленных слов.
   Доведенный до белого каления, я провел бессонную ночь. Утром из зеркала на меня глянула исступленная, осунувшаяся физиономия — эдакая карикатура. Но в душе я восстал. Не собирался нести воинскую повинность. Если слова "принципиально уклоняющийся" ^[2]хоть что-то да значат, то они сказаны про меня. Даже если меня расстреляют на месте за государственную измену, это все же лучше, чем выйти на поле боя и отдать все силы и саму жизнь за… да ни за что!
   Мои опасения подтвердились полностью. Несмотря на то что в душе у меня все клокотало, я с присущим мне самообладанием явился на мобилизационный пункт и уведомил присутствующих, что не верю в правоту их дела и не считаю нужным за него сражаться. Очевидно, там уже подозревали нечто подобное, так как наручники на мне защелкнулись прежде, чем я закончил речь. — Чрезвычайное положение, — сказал какой-то мускулистый тиран из-за письменного стола. — Не время разводить антимонии в суде. Вас ждет военный трибунал!
   Он проговорил это мстительным тоном, и охранники грубо поволокли меня по коридору; даже их возмутила моя позиция. Военный трибунал уже собрался. С тех пор как я ушел с лекции в церкви, меня держали под тайным надзором и потому отлично знали о моих настроениях. Это было первое, что сообщил мне председатель трибунала.
   Суд вершился недолго. Мне сказали, что у меня нет веских причин уклоняться от военной службы. Уклонение по религиозным, национальным и тому подобным мотивам все бы поняли; за него обычно сажают в тюрьму вплоть до окончания войны. Но я признал, что ничего не имею против войн как таковых; значит, я просто издеваюсь над священным и правым делом. Это тягчайшее государственное преступление.
   — Расстрелять на заре! — объявил председатель трибунала.
   Все окружающее поплыло у меня перед глазами, но только на секунду. Выручило самообладание. С удивительной самоотрешенностью, которая приходит к нам в чрезвычайных обстоятельствах, я заметил, что трибунал заседает в кабинете профессора Вайбенса — закопченной комнате викторианской эпохи, там, где я впервые рассказывал повесть о своем путешествии и впервые понял, что попал в t-осный мир. По всей видимости, она же была и последней комнатой, которую мне предстояло увидеть в этом мире. Я не питал ложных надежд на то, что казнь вернет меня в родной мир, как это случается иногда в художественной литературе. Уж если отняли жизнь, то ее отняли, на какой бы оси это ни произошло. В t-измерении я буду мертв точно так же, как и в z-измерении.
   "Ну, Эйнштейн, теперь или никогда! — подумал я. — Придите ко мне на помощь, о Риман, о Лобачевский! Если что-нибудь меня и спасет, то либо тензор, либо геодезическая".
   Думал я об этом с иронией. Меня завела сюда относительность. Может ли она вывести меня отсюда?
   А что ж! Почему бы и нет?
   Если характер законов природы, если физическое тело изменяется вместе с описывающим его наблюдателем, то, может быть, истинность и смысл лозунга о куздре тоже проверяется теорией относительности? Это все равно что еще раз заставить луну скользить вдоль верхушек деревьев. Будь я более способным сторонником этой теории и поставь себя на место этих людей, — возможно, я бы и осмыслил куздру. Возможно, даже охотно сражался бы за нее.
   Тут меня осенило. Наверное, я даже поднял голову и лицо у меня прояснилось; во всяком случае, мои конвоиры посмотрели на меня как-то странно, и хватка их стала еще цепче. Мы как раз спустились по парадным ступеням и зашагали по аллее.
   Заставить луну плыть между верхушками деревьев! Вот что я должен сделать. Но это звучало так же глупо, как и куздра. А куздра казалась теперь не такой уж глупостью. Я вздохнул поглубже, и это меня приободрило. Мне удалось снова встать на точку зрения относительности. Нужда многому научит. Я понял, как люди могут сражаться за куздру, будланувшую бокра. Мне даже захотелось излить душу этим людям. Удивительная штука — относительность. Меня вели вверх по склону холма, между двумя шеренгами тополей.
   Вдруг у меня в голове все прояснилось: ведь я попал сюда оттого, что изменил систему координат, внушил себе, будто иду вверх. Точно так же мы останавливаем луну или, когда ночью едем в машине, заставляем убегать назад деревья. Теперь я шел вверх. В моем мире, в t-измерении, та же аллея идет вниз по склону.
   "Она внизу!" — убеждал я себя. С закрытыми глазами я внушал себе, что здание позади меня и вверху. С закрытыми глазами мне казалось, будто так оно и есть. Я долго шел вслепую. Потом открыл глаза и стал озираться.
   Я стоял в конце тополевой аллеи. Меня это удивило. Аллея казалась короткой. Во всяком случае, она как-то укоротилась; я не ожидал, что так быстро дойду до конца. А где же конвоиры в оливковой форме? Возле меня никого не осталось.
   Я обернулся назад. За моей спиной вздымался склон холма. Я и вправду шел вниз. Охранников в поле зрения не было, а на вершине холма виднелось светлое новое здание.
   На ступеньках его стоял Волишенский.
   — А теперь что вы думаете о t-измерении? — обратился он ко мне.
   Волишенский!
   И новое, современное здание! Кабинет Вайбенса находился в старом здании викторианской постройки. Что общего между Вайбенсом и Волишенским? Я набрал побольше воздуху в легкие. На меня нахлынуло блаженное чувство — я вернулся в родной мир. Куздра и война остались где-то там. А тут — мир и Волишенский.
   Захлебываясь, я стал излагать свои впечатления.
   — Что все это значит? — спросил я, когда выговорился до конца. — У меня смутное подозрение, что тут, должно быть, кроется какой-то смысл.
   — Быть может, на самом деле мы живем в четырех измерениях, — ответил он, как всегда, рассудительно и ласково. — Частица нас и нашего мира — частица, которую нельзя ни увидеть, ни ощутить, — проецируется в другое измерение, как в книжном шкафу — обрезы книг, скрытые от нашего взора. Вам известно, что сечение конуса плоскостью у непохоже на сечение того же конуса плоскостью t? Возможно, вы видели наш собственный мир и нас самих в сечении другой системы координат. Относительность, как я и утверждал с самого начала.

Стивен Арр (Стивен Райнес)
По инстанциям

   — Джордж! — сказала Клара, с трудом сдерживая гнев. — Во всяком случае ты можешь попросить его. В конце концов ты мышь или слизняк?
   — Но ведь я каждую ночь ее отодвигаю, — возразил Джордж, тщетно пытаясь урезонить жену.
   — Да, конечно! А он каждое утро придвигает ее обратно. Джордж, я с ума сойду — а вдруг что-нибудь случится с детьми! Иди сейчас же и втолкуй ему, что он должен немедленно ее убрать.
   — Стоит ли? — расстроенно спросил Джордж. — Вдруг им будет неприятно узнать про нас!
   — Ну, они сами виноваты, что мы тут, — сердито сказала Клара. — Ведь они совершенно сознательно подвергли твоего прапрапрадеда Майкла воздействию жесткого облучения.
   Джордж расстроенно посмотрел на нее, не зная, что делать.
   Они прожили здесь так долго, что успели перенять человеческие обычаи и язык, они даже взяли себе человеческие имена.
   — Джордж! — умоляюще сказала Клара. — Ты только попроси его. Уговори. Растолкуй ему, что он напрасно тратит свое время…
   Едва Джордж услышал шорох швабры за стеной, он встал и вышел через парадный ход. Ловушка еще стояла в стороне — там, куда он ее отодвинул ночью.
   — Здравствуйте! — крикнул он.
   Уборщик перестал мести и с недоумением посмотрел по сторонам.
   — Здравствуйте! — взвизгнул Джордж, чувствуя, что сорвал голос.
   Уборщик посмотрел вниз и увидел мышь.
   — Здравствуй, — сказал он.
   Уборщик был человек необразованный и, увидев мышь, которая кричала: "Здравствуйте!" — так и подумал, что перед ним — мышь, которая кричит: "Здравствуйте!"
   — Ловушка! — надрывалась мышь.
   — Ну, ловушка, а что? — спросил старик.
   — Моя жена не хочет, чтобы вы ставили ее у нашего парадного, — объяснил Джордж. — Она боится, что дети могут попасть в нее.
   — Извиняюсь, — ответил уборщик. — Но мне приказано ставить мышеловки у всех нор. Тут атомный центр, и мыши тут не требуются.
   — Нет, требуются! — заспорил Джордж. — Они сами привезли сюда моего прапрапрадедушку Майкла и подвергли его действию жесткого облучения. А то откуда бы я тут взялся?
   — Мое дело маленькое, — огрызнулся уборщик. — Сказано ставить, и я ставлю.
   — Ну, а что я скажу жене? — закричал Джордж.
   Это подействовало на уборщика. Он тоже был женат.
   — Ладно, — поговорю с завхозом, — сказал он.
   — Ну? Что он сказал? — спросила Клара, едва Джордж вернулся домой.
   — Сказал, что поговорит с завхозом, — ответил Джордж, с облегчением усаживаясь в кресло.
   — Джордж! — приказала Клара. — Сейчас же отправляйся в комнату завхоза и проверь, поговорит он с ним или нет.
   — Послушай! — взмолился Джордж. — Он же обещал!
   — Он мог и соврать. Иди сейчас же к завхозу и проверь.
   Джордж покорно встал с кресла и неохотно побрел по мышиным переходам в стенах к дырочке, выходившей в комнату завхоза.
   В эту минуту туда как раз вошел уборщик, и завхоз поглядел на него с досадой. Это был грузный небритый человек, и ходил он вперевалку.
   — В комнате сто двенадцать мышь не хочет, чтобы у ихнего парадного хода стояла мышеловка, — без предисловий сообщил уборщик.
   — Ты свихнулся или что? — спросил завхоз. Уборщик пожал плечами.
   — Так что мне ему сказать?
   — Скажи, чтобы он пришел ко мне, — ответил завхоз, восхищаясь собственной находчивостью.
   — Я тут! — крикнул Джордж и вылез из норы, уверенно обогнув стоявшую перед ней мышеловку.
   — Господи! — прошептал завхоз, получивший кое-какое образование. — Галлюцинация!
   — Моя жена хочет, чтобы ловушку убрали, — терпеливо объяснил Джордж. — Она боится, что дети могут ненароком попасть в нее.
   — Ты его видишь? — растерянно спросил завхоз у уборщика все еще шепотом.
   — А как же, — ответил уборщик. — Тот самый, про которого я вам говорил, из сто двенадцатой комнаты.
   Завхоз встал на ноги и пошатнулся.
   — Я что-то плохо себя чувствую, — сказал он слабым голосом. — А об этом я поговорю с управляющим. Это ведь вопрос правил внутреннего распорядка.
   — Ты пойдешь со мной, — добавил он поспешно, когда уборщик повернулся к двери. — Лишний свидетель не помешает.
   Не трудно догадаться, что через несколько минут Джордж уже высунул мордочку из дырки в углу кабинета управляющего.
   Однако он опоздал и увидел только, как за завхозом и уборщиком закрылась дверь.
   Управляющий был худой, бледный человек с усталыми глазами.
   — Уходи! — сказал он уныло Джорджу. — Я только что объяснил двум людям, что ты не существуешь.
   — Но моя жена хочет, чтобы ловушку убрали — это же опасно для детей! — пожаловался Джордж.
   — Мне очень жаль, — вполне искренне сказал он, беря пачку писем, которые один раз уже прочел. — Но мышеловки мы убрать не можем.
   — А что же мне сказать жене? — сердито спросил Джордж.
   Упоминание о жене подействовало и на управляющего. Он закрыл лицо ладонями и задумался.
   — Формально говоря, — сказал он сквозь пальцы, — это вопрос безопасности.
   Со вздохом облегчения управляющий взял телефонную трубку и позвонил офицеру службы безопасности.
   Вскоре дверь стремительно распахнулась, и в кабинет вошел высокий человек с глазами, которые все видели насквозь.
   — Здравствуйте! — крикнул Джордж.
   — Здравствуйте! — крикнул в ответ офицер службы безопасности. — Вас в моих списках нет. Вы засекречены?
   — Нет! — крикнул в ответ Джордж. — Моя жена хочет, чтобы от нашего парадного убрали ловушку.
   — А она засекречена? — громовым голосом отпарировал офицер службы безопасности.
   — Нет, — ответил Джордж.
   Губы офицера службы безопасности сжались в узкую суровую линию,
   — Вопиющее нарушение инструкций! — рявкнул он. — Я немедленно этим займусь.
   — А ловушку вы уберете? — спросил Джордж.
   — Не имею права, пока вы не будете засекречены, — ответил офицер, повернулся и пошел к двери.
   — А что мне сказать жене? — крикнул Джордж ему вслед.
   — Скажите ей, что я пошлю запрос в Комиссию по атомной энергии с копиями в министерство обороны и в ФБР.
   Джордж вернулся домой, рассказал обо всем жене и на другое утро уже ехал на поезде в Вашингтон. Как и все его поколение, Джордж был телепатом и уже наладил связь с мышами, имевшими доступ в правительственные здания.
   Получив донесение офицера службы безопасности, Комиссия по атомной энергии тотчас направила в центр целый отряд психиатров. Когда психиатры доложили Комиссии о результатах своего обследования, их, в свою очередь, поручили заботам другого отряда психиатров. После этого Комиссия по атомной энергии созвала совещание представителей министерства обороны, ФБР, управления охраны природы, департамента общественного здравоохранения, департамента иммиграции и натурализации и департамента по делам Аляски. Последнее приглашение оказалось ошибочным.
   Толстая вашингтонская мышь проводила Джорджа до дырки в углу конференц-зала, где собралось совещание. Джордж выглянул наружу и с отвращением вдохнул прокуренный воздух.
   За длинным столом сидело семь человек.
   — Разбомбить их! — крикнул генерал, стукнув кулаком по столу. — Нанести им сокрушительный удар атомным оружием до того, как они нападут первыми.
   — Но ведь это одна из лучших наших установок, — возразил гражданский представитель Комиссии по атомной энергии.
   — А нельзя ли отправить их на Аляску? — нерешительно осведомился представитель департамента по делам Аляски, силясь понять, зачем его сюда пригласили.
   — А как насчет ловушек? — спросил представитель управления охраны природы. — У нас есть такие новинки — пальчики оближете.
   — Но в этом-то все и дело! — громко сказал Джордж, и все обернулись к нему. — Моя жена хотела бы, чтобы ловушку от нашего парадного убрали. Она опасается за детей.
   — Кто вы такой? — сурово спросил представитель департамента иммиграции и натурализации.
   — Я Джордж, — ответил Джордж. — Это перед моим парадным входом стоит ловушка.
   — Как вы сюда попали? — грозно спросил представитель ФБР. — Это закрытое заседание! Шпионите?
   — Я не шпионю! — воскликнул Джордж. — Я просто пришел попросить, чтобы вы убрали эту ловушку.
   — Вы нам угрожаете?
   — Нет, — ответил Джордж и взобрался по ножке на стол. — Мы никому не угрожаем. Мы же просто мыши. Мы не умеем угрожать.
   Тут он обвел взглядом семь гигантских лиц над столом, которые окружали его со всех сторон, и сразу осознал, что эти люди насмерть перепуганы тем, что он — мышь. Его охватило страшное предчувствие, что с этого совещания ему живым не уйти. Поэтому он разблокировал свое сознание, чтобы его близкие и вообще все мыши-телепаты могли следить за происходящим.
   — Вы, что же, станете утверждать, — насмешливо сказал представитель управления охраны природы, пряча ужас под воинственной манерой, — будто вы не знаете, что потомство одной мыши — вашего прапрапрадеда Майкла — насчитывает уже двенадцать миллиардов особей, в четыре раза превосходя численностью все народонаселение Земли?
   — Нет, я этого не знал, — сказал Джордж, пятясь от этого огромного качающегося пальца. — Мы, мыши, никогда ничего не уничтожаем просто так.
   — А вы можете перегрызть провода на любом самолете, танке, грузовике, поезде или корабле, полностью выведя их из строя — это вам тоже в голову не приходило? — вмешался генерал.
   — Конечно, не приходило, — ответил Джордж, с трудом встав на лапки. — У нас, мышей, и в мыслях этого не было. Не бойтесь, — докончил он умоляюще. Но он понимал, что слова бессильны против охватившей их паники.
   — А о том, что вы можете вывести из строя и взорвать все наши атомные установки, вы тоже, конечно, не думали? — спросил представитель Комиссии по атомной энергии.
   Джордж заплакал.
   — Это мне и в голову не приходило, — бормотал он, всхлипывая. — Мы, мыши, не такие…
   — Чушь! — сказал генерал. — Таков неизменный закон природы. Мы должны убить вас, или вы убьете нас, — генерал ревел громче всех, потому что и боялся больше.
   Его ладонь — огромная и ужасная — стремительно опустилась на маленького, мокрого, рыдающего Джорджа. Но Джордж успел уже соскользнуть по ножке и мчался к дырке в стене.
   Бедняга Джордж, перепуганный до смерти, изо всех сил улепетывал по мышиным ходам, ни разу не остановившись, чтобы перевести дух, пока не оказался в поезде. Но поезда, разумеется, уже не ходили. Мыши-телепаты перегрызли все кабели, все телефонные линии, все линии высоковольтных передач и все телеграфные линии, и еще они перегрызли провода на всех самолетах, танках, грузовиках, поездах и кораблях. Кроме того, они уничтожили все документы в мире до единого.
   Так что Джорджу пришлось пешком возвращаться к себе в атомный центр, который был сохранен в память прапрапрадедушки Майкла.
   Когда он добрался до дома, мышеловка была у парадного входа.
   Клара поцеловала его и сказала:
   — Джордж! Ты должен поговорить с уборщиком об этой ловушке.
   И Джордж сразу вышел, потому что за стеной шуршала швабра.
   — Здравствуйте! — крикнул он.
   — Здравствуйте, — ответил уборщик. — Вернулся, значит?
   — Моя жена хочет, чтобы эту ловушку убрали, — сказал Джордж. — Она боится за детей.
   — Извиняюсь, — сказал уборщик. — Мне было велено поставить по мышеловке у каждой мышиной норы.
   — А почему вы не ушли с остальными людьми? — закричал Джордж.
   — Да не кричи ты, — сказал уборщик и объяснил: — Стар уж я стал для перемен. Ну, и у меня тут поблизости есть ферма.
   — Но вам же не платят жалованья? — спросил Джордж.
   — Ну и что? — сказал уборщик. — На деньги-то теперь все равно ничего купить нельзя.
   — А что же мне сказать жене насчет ловушки? — спросил Джордж.
   Уборщик почесал затылок.
   — А ты ей скажи, что я поговорю с завхозом, если он сюда когда-нибудь вернется.
   Джордж пошел домой и передал его слова Кларе.
   — Джордж! — сказала она и топнула лапкой. — Я не могу жить, пока там стоят ловушки! Ты же знаешь, что завхоз сюда не вернется. Поэтому ты должен сам его отыскать.
   Джордж, который знал, что людей почти нигде не осталось, подошел к своему любимому креслу и решительно в него опустился.
   — Клара, — сказал он, беря книгу, — можешь уезжать или оставаться, как тебе заблагорассудится, но я больше ничего сделать не могу. Я убил на эту ловушку целый месяц, но так ничего и не добился. И я не собираюсь начинать все сначала.

Вильма Шор
Бюллетень совета попечителей института изучения будущего в г. Мармуте, Массачусетс

   Нижеследующий текст представляет собой расшифровку магнитофонной ленты, которая была найдена в лаборатории доктора Эдвина Гербера в Институте изучения будущего, Мармут, штат Массачусетс, через два месяца после смерти ученого среди шестидесяти семи других лент, содержащих его заметки, лекции, комментарии по поводу текущей работы.
   Хотя сам текст свидетельствует, что он был записан на пленку более чем за год до смерти доктора Гербера, ни изучение его заметок, ни беседы с его коллегами никак не подтвердили этого факта. Средства, отпускаемые Институтом на научную работу, предоставляются безо всяких условий, и ученые могут оповещать или умалчивать о результатах своих исследований. Тем не менее, исходя из самой сути и значимости эксперимента, специально записанного на пленку, Совет попечителей и сотрудники ничем не могут объяснить молчание доктора Гербера.
   Никоим образом не ручаясь за подлинность документа, Институт оглашает его из чувства ответственности перед научной общественностью, в надежде, что он напомнит тем физикам, с которыми доктор Гербер был в переписке, о любых замечаниях, как бы туманны они ни были, касающихся технических или теоретических посылок эксперимента.
   Некоторые сотрудники Института считают, что первый голос принадлежит доктору Герберу, но, так как убедительных доказательств этого не существует, мы предпочли обозначить голоса произвольно буквами «В» и «О». Расшифрованный текст, вероятно, представляет собой последнюю часть пленки. Можно предположить, что первая состояла из вступления доктора Гербера и его пояснений, но она была безнадежно повреждена, очевидно под влиянием помех, связанных с оборудованием, которым пользовался доктор Гербер. Неразборчивые или невнятные слова обозначены многоточием.
   (Пронзительный воющий звук.)
   В…попробуйте… до 70 биллионов, но кто… знает?.. может быть, магнитное вертикальное… 80 биллионов?.. еще четыре секунды…
   (Воющий звук становится громче.)
   В…оставьте так… сохраните…
   (Пять короткий взрывов через различные интервалы.)
   В…а теперь… очень маловероятно, но… Да! Да!.. работает… человек… сделал это!.. хорошо, сэр… первый человек, когда-либо… перешагнул… осторожней, осторожней… Эйнштейн?.. через барьер времени… сюда, сэр… микрофон… имя?
   О…елман…
   В. Мистер Гарри Венселман, вернувшись в прошлое из две тысячи…
   О…освободите руку…
   В…испугались, мистер Венселман?
   О. Я уже почти заснул и вдруг… мне показалось, это было что-то острое.
   В. Скажите мне… действительно верите… двадцатый век?
   О. Была глубокая ночь. Я еще подумал — нет, чтобы им подождать до воскресенья.
   В. Какие чувства вы испытываете, очутившись в прошлом на сотню…
   О. Все нормально. Вот только моя рука… здесь…
   В. Прекрасно! Так как у меня масса…
   О…очень рад…
   В…о будущем веке…
   О. Будущий век! Ну откуда же я…
   В. Нет, нет. Будущий для нас. Прошлый для вас.
   О. Ох, я малость запутался.
   В. Не удивительно после такого путешествия!
   О. О, я привык путешествовать. Вот только с рукой у меня вечно какие-нибудь неприятности.
   В. Итак, что вы считаете величайшим событием в вашей жизни? За те годы — сколько вам лет, мистер Венселман?
   О. А сколько бы вы мне дали?
   В. Сорок пять? Или медицинская наука…
   О. Сорок семь.
   В. Хорошо. В течение вашей жизни…
   О. Ладно, я родился в окрестностях Чикаго, а когда мне было десять лет, мы переехали в Детройт. Я ходил в начальную школу, потом в среднюю, потом в колледж, а потом поступил в "Федерейтед Индастриз", где и сейчас работаю, а когда я начал прилично зарабатывать…
   В. Мистер Венселман…
   О…прилично по тем временам, конечно, но так или иначе я женился. Моя жена на год моложе меня. У нас трое детей — два мальчика и девочка.
   В. Спасибо. Итак, пока все это шло своим чередом…
   О. Шло своим чередом? Что вы имеете в виду? У нас были свои мелкие неприятности, как в любой семье, но…
   В. Да нет, что вы, я имел в виду мир вообще.
   О. Ах, чего только не было.
   В. Самое важное.
   О. Ну, по-моему, люди становятся все более эгоистичными. Слишком много эгоизма в мире. Взять хотя бы все эти войны.
   В. Где?
   О. В Африке. В Азии. Повсюду.
   В. А в Америке?
   О. В Америке была революция, гражданская война, мировые войны. Разве вы не проходили все это в школе? Они ведь как будто были в ваше время, мы только что отмечали столетие. Фейерверки, У моего знакомого парня, Джорджа Марша, случилась беда со средним пальцем. Теперь ему приходится запихивать табак в трубку левой рукой.