Косенков Виктор. Новый порядок

   Слюнявый подхватил штаны, застегнул их на поясе, сунул руку в карман. В ночной темноте тускло сверкнула бритва. Любочка начала осторожно подтягивать носом, вовсю захлебываясь слезами.
   — Дурак ты, Матроскин, — сказала черная фигура. Смачно щелкнул затвор. — Дурак. И проживешь недолго.
   Коля замер, понимая, что сейчас из темноты на него смотрит ствол.
   — Ты мне, сука, за все заплатишь, — прошипел Слюнявый, и Любочка всхлипнула, понимая, что он обращается к ней. Тот факт, что его унизили на глазах у проститутки, был для Коли хуже смерти. Хотя помирать, опять же на глазах у той, кого он чуть не оттрахал, Матроскин тоже не собирался. — За все заплатишь. Падла.
   Он сделал несколько шагов спиной вперед и будто вытек через дыру в заборе.
   Любочка испуганно косилась на свою новую проблему и всхлипывала.
   — Неоконченный техникум, Люба, — сказал человек. — Это неоконченный техникум и желание заработать на лохах, которым обычные бабы не дают.
   — Борис Борисович? — Люба удивленно приподнялась на локте.
   Было слышно, как человек вздохнул, достал пачку сигарет. Вспыхнула зажигалка, выхватив на мгновение из темноты усатую физиономию, прищуренные глаза и лицо, располосованное сетью морщин.
   — Он самый, Любовь Игоревна. Что называется, сколько лет, сколько зим.
   — Ты что, гад… — Люба вскинулась и зашипела. — Ты что, гад, сволочь, мент, падла, меня убить хочешь?! Что я тебе сделала? За что? Он же меня на куски порежет! Ты что, гад, не понимаешь этого?! Сволочь ты!
   Человек в темноте молчал, только огонек сигареты изредка вспыхивал ярким светлячком.
   — По-моему, у тебя проблемы, Люба, — наконец сказал гость. — А все из-за неоконченного техникума и этих развесистых сказок, которыми тебя кормила подруга.
   — Пошел ты! — Люба села, укуталась в куртку Слюнявого.
   — Я-то пойду, но проблемы, Любовь Игоревна, проблемы, они не уйдут. — Человек сделал вид, что собирается уйти.
   — Куда, куда?! — Люба испуганно схватила его за руку. — Чего надо-то?
   — Как всегда. — Борис Борисович снова присел на корточки. — Поговорить. Кстати, ты бы оделась, а то голый одетого не понимает.
   Пока Люба натягивала чулочки, юбку и полупрозрачную блузку, человек слез с панелей, размял затекшие ноги и продолжил свои неторопливые нотации.
   — Вот ведь что забавно, Люба. Девка ты была очень даже видная. Крепкая. И вроде бы не дура, но нет же, купилась на байки о безбедной жизни. Мол, только ноги надо раздвигать умеючи и будешь в шоколаде. Главное, лоха найти, а дальше пойдет-поедет. Только лохи, которые с «бабками» и не уроды, они ведь на простой перепихон не ведутся. Да. Их еще развести надо. На разговоры, на чувства, ключик к каждому подобрать. А они чувствительные к фальши, эти лохи, чувствительные. Да и врать ты, Люба, не умеешь.
   — Кончай, а? — проворчала Люба. — Лучше сигаретку дай.
   Человек прикурил еще одну сигарету, протянул проститутке.
   — И вот, раз-два, ты уже на панели, — как ни в чем не бывало продолжил Борис. — Один раз села и не слезть. Потому что самый крутой лох при «бабках», которого ты попыталась развести, оказался твоим сутенером. Грустно это все, Люба. Грустно. Понимаешь? И все могло бы пойти по-другому, даже сейчас еще может…
   — Кончай! Тоже мне, вербовщик. Я тебе не пастор Шлак, а ты не Штирлиц. Я за ночь побольше твоего получаю. Хочешь, могу в долг дать?
   — Ты меня знаешь. Я взяток не беру.
   — Тогда давай к делу! Время деньги.
   — К делу так к делу, — легко согласился Борис. — Вот эта девочка тебе знакома?
   Он протянул Любе фотографию и подсветил огоньком зажигалки.
   — Нет.
   — А если подумать? — Борис не убрал фотографии.
   — Ну, если подумать, то это Юлька. Только мы с ней не часто пересекались, она все больше по верхам рулит. Со мной не в одной весовой категории. Так что особенных откровений не жди…
   — Жалко, что так… — протянул человек. — Жалко. У меня, впрочем, другая информация была. Но, вероятно, обманули. Да. Я, конечно, пойду, милая, пойду.
   — Как пойду… — Люба всполошилась. — Ты сначала меня залажал, а потом пойду?! Нет, так мы не договаривались!
   — Э, Любочка, это ты со мной договаривалась, а я тебе ничего не обещал. Ты вспомни… Ты полезна мне, я полезен тебе. А сейчас ты мне ничего сказать не хочешь…
   — Погоди…
   — Проблемы, Люба, проблемы, — продолжал Борис. — Давай так. Ты сейчас постараешься, а я всю вашу братию лишу одного ненужного человека. Слюнявого. Надолго лишу. Ты за это время на пенсию выйдешь, если не порежут…
   — Типун тебе! — зашипела Люба. — А что… Правда, уберешь его?
   — Когда я тебе врал? Давай-ка быстренько, что у тебя есть на твою подругу, госпожу Алтынину? Чем занималась, кто ее водил, как высоко забралась, кто был последний клиент? Давай по делу!
   — Да, много я действительно не скажу. Не знаю. Она давно у нас не появлялась. Очень давно. Ее водил Роман. Он по малолеткам специализируется.
   — Булатов? Цыган этот?
   — Да. Ее тут все любили. Она хоть и не молодая, но как была в его конторе, так и осталась.
   — Не молодая? — Борис удивился.
   — Ну, Роман обычно совсем с малолетками возится. А эта… Она выглядит так, будто бы только-только из гимназии. А опытная!..
   — Странно, что-то уровень для него высокий. А почему любили? Сейчас что?
   — Может, и высокий, но Рома парень дельный. В задницу без мыла влезет, если туда баксы затолкать. — Люба нервно курила, злыми, глубокими затяжками. — В последнее время он вообще плел чего-то… То ли обкуренный, то ли еще что… Говорит, все, завязываю с курвами, мол, бизнес у него какой-то наклевывается большой и высокий. То ли кино, то ли телевидение. Проект на миллион, типа. Продюсером стану. Как пошла она на эту работу, так и пропала. Черт его знает где…
   — Продюсером? Он что, порнофильмы снимать собирается?
   — Нет, кажется, — неуверенно сказала Люба. — Да не знаю я. У него спроси, если хочешь. Так что убрал он ее с линии. И давно Алтынина тут не появлялась. Черт его знает… Больше ничего не знаю.
   Она докурила сигарету до фильтра, выкинула окурок.
   Оба молчали.
   Наконец Борис отлепился от стены, взял куртку Коли-Матроскина, покопался в его карманах. Свернутые в трубочку купюры упруго плюхнулись на бетон. Куртка полетела в сторону.
   — Ладно, пойду… — Он направился к выходу.
   — А я?
   Человек обернулся:
   — А чего ты? Домой иди. И кончай с этой хренью. Все одно скоро всех ваших спонсоров передавят, как клопов. А до легализации проституции еще далеко. Так что, боюсь, как бы ты без работы не осталась в скором будущем.
   — Да ладно… — неуверенно пробормотала Люба.
   — Ну, ладно так ладно. — Борис нырнул в отверстие.
   — А Слюнявый?! — крикнула девушка.
   — Не беспокойся… — донеслось из-за забора.
 
   — В общем, такая история, — сказал Платон. — Наши коллеги из милиции поработали на удивление хорошо. И собрали массу информации. Почти что море.
   — Да уж, — ответил Иванов. — Остается только научиться в нем плавать.
   Они рассматривали генерального прокурора через зеркальное стекло в комнате для допросов. Чем-то это напоминало то ли реалити-шоу, то ли разглядывание витрины магазина, где внезапно ожили манекены.
   За стеклом устало молчал следователь, старательно делая вид, что изучает материалы дела, и так же упорно молчал прокурор. Молчал с самого начала следствия. Как воды в рот набрал. Назвал свое имя, фамилию, адрес. Сказал, что требует адвоката и хочет позвонить. Сделал звонок. И замолчал. Даже классического: «Я буду говорить только в присутствии своего адвоката» от него не удалось добиться.
   — Плавает там сейчас Артем. Я всю документацию ему слил, пусть анализирует, — сказал Звонарев, пододвигая стул. — Хотя тут все и без этого ясно. Девочка — обычная проститутка. Забралась к прокурору. По вызову. Как уж генеральный с цыганом связался, я не знаю, но…
   — Дело не в этом, — прервал Платона Сергей. — Дело совсем не в этом. Помнишь, что эта сказала, как ее?..
   — Любочка?
   — Да. Она сказала, что у Романа есть проект. На телевидении. Чуешь?
   — Не совсем… — Платон сощурился. — Что ты хочешь сказать?
   — Я хочу сказать, что господин Сорокин имеет к этому прямое отношение.
   — То есть имеется факт подстроенного шантажа? Они оборудовали комнату, потом подсунули прокурору эту девку…
   — Как ты себе это представляешь? Подсунуть прокурору какую-то дуру с улицы. Да еще молодую. Да и потом, какой к черту шантаж? Не было шантажа, понимаешь? Не было. Уж кто-кто, а мы бы об этом знали. К тому же он бежал. Не вяжется…
   — А может, он не бежал?
   — Как это? — удивился Сергей.
   — Просто. — Звонарев подтолкнул ему папку с документами. — Смотри. Новые материалы объявились.
   — Что?
   Сергей взял верхний листик. Присмотрелся,
   — Заявление на отпуск? Бред какой-то… Какой, к хрену, отпуск?
   — То-то и оно. — Платон кивнул. — Задним числом всплыло в глубинах бюрократической машины. Слава богу, не подписан.
   — Пытался себе задницу прикрыть.
   — Точно.
   — А кто его адвокат?
   — Левин.
   — Старший? — Иванов выпрямился. Положил бумажку с заявлением на отпуск обратно в папку. На скулах ощутимо напряглась кожа.
   — Насколько я могу судить, то младший. — Платон взлохматил волосы. — А что?
   — Да так, ничего. А когда это младший занялся адвокатурой?
   — Ну, как старший с арены сошел. Больной совсем стал. Вроде, говорят, инсульт был. Теперь младший всем заправляет. Только его папаша все больше бандитами занимался, а сынок забрался повыше. Так-то. Династия.
   — Хреново, — пробормотал Сергей. — Нам нужны девочка и этот цыган. Оба!

Глава 38

   Из разных Интернет-ресурсов:
   «Русские! Ну, это самый неприятный момент во всей этой истории. Это вообще какой-то недоделанный народ. Руки не в то место вставлены, глаза — на затылке, зубы — на полке.
   Начнут что-нибудь делать, а получаются только соленые огурцы. И те болгарские. Все пропьют, все проспят, доплывут только до середины, вырубят топором так, что не опишешь пером. Ни денег, ни совести, ни ума. Одни только песни и грязные носки на батарее. Утром пельмени, вечером — сосиски. Днем — курс доллара и вступление в ВТО. За душой — гармошка, в туалете — Антошка».
 
   Гена был обыкновенным бомжом. Жизнь не сложилась. Продав свою однокомнатную каким-то богатым господам, которые, сломав все стены, соединили ее со своей трехкомнатной, Гена оказался в общежитии. Комнатка, пусть небольшая, все-таки обладала определенным набором удобств. Однако зеленый змий требовал своих жертв. И вскоре комнатку пришлось продать. Так Гена поселился на улице. Сначала в своем прежнем подъезде, а потом, раззнакомившись со своими коллегами по стилю жизни, перебрался на свалку.
   Летом такая жизнь не была в тягость. Спальное место Гена находил легко. За это носил прозвище Везунчик. Его пускали туда, куда не пускали других бомжей. Одному Богу известно, чем подкупал хмурых сторожей вид Гены. Но спал он часто в тепле, не опасаясь озверевших от конопли скинхедов, избивающих «человеческий мусор», и ментов, в принципе делающих то же самое, но без всякой «дури».
   Сегодня Гене не повезло.
   Со стройки погнали, а в котельной была незнакомая Везунчику смена. Оставался только люк, довольно сухой и даже теплый. Запасной вариант.
   Гена открыл крышку и, воровато озираясь, нырнул внутрь, обратив внимание, что в убежище на удивление дурно воняет.
   Бомж остановился. Повел носом. Что-то было не так. Совсем не так.
   Наверху шумел город, было слышно, как неподалеку играют дети. Кто-то немелодично бренькает на гитаре. Но тут, внутри старого и уже сухого колодца, что-то было не так! Гена почувствовал это нутром, звериной частью человека, который вынужден не жить. Выживать.
   Он посмотрел вниз и чуть было не сорвался. В горле неожиданно стало сухо, и крик застрял где-то в легких. Со дна на него смотрело изуродованное гниением и следами побоев лицо девушки.
   Гена рванулся вверх, к чистому воздуху, к небу, к людям, чувствуя, как желудок просится наружу.
   Милиционер, к которому подбежал в жуткой панике грязный, облеванный бомж, долго не мог взять в толк, что нужно оборванцу. Бить идиота не хотелось. К чему дубинку пачкать?
   Постовой пару раз замахнулся на Гену. Но потом разобрал в бессвязной речи бомжа слово «труп» и нехотя пошел туда, куда его звали.
   Заглянув в колодец, милиционер плюнул, выдохнул и помянул чью-то мать.
   Гена, выполнив свой гражданский долг, незаметно сделал ноги. На свалку. К своим. На сегодня с него везенья хватит.

Глава 39

   Из дневников:
   «Нет, как все воняет. Кто не жил в России, тот не пошет».
 
   — Сюрприз, — мрачно сказал Платон и швырнул на стол пачку фотографий.
   Сергей собрал разлетевшиеся карточки в пачку и принялся изучать. Первая же фотография заставила его сощуриться.
   Девушка, когда-то очень молодо выглядевшая. Сильно изуродованная. Мертвая. Только во все еще открытых глазах живет испуг. Она знала, что ее сейчас будут убивать. И очень боялась. Никакого милосердного удара в затылок, выстрела, сломанной шеи. Девочку запугивали, грозили, подробно объяснили, что с ней будет. А потом убили. Как и обещали.
   Артем, поднявшийся со своего места, чтобы рассмотреть фотографии, сморщился, покачал головой и пошел наливать себе кофе.
   — Найдена в канализационной шахте. Шахта старая, давно облюбованная бомжами, — рассказывал Платон. — Собственно, они ее и нашли. Удивительно только, что не разбежались, а милицию позвали.
   — Установили личность? — на всякий случай поинтересовался Сергей.
   — Естественно. Госпожа Новобродская. Она же Алтынина. Вообще жуткий бардак у них там в картотеке. Пока раскопали… В общем, на, смотри. Ее карточка.
   Иванов раскрыл картонную папку с ксерокопиями. Пролистал.
   — Богато, — наконец сказал Сергей. — На ней клейма ставить негде. Приводы за проституцию черт знает с какого возраста.
   — Ты не на то смотришь, — покачал головой Звонарев. — Интересное начинается с самого начала.
   Сергей закрыл папку и посмотрел на вводные данные.
   — Ну… — Потом его взгляд уперся в дату рождения. — Елки.
   — Так точно, — улыбнулся Платон.
   — Ей же почти восемнадцать. А не выглядит…
   — То-то и оно. Понимаешь, почему ее этот сутенер держал? К этому возрасту да с таким послужным списком она профи. А выглядит как нимфетка. Два удовольствия в одном флаконе. Мечта педофила.
   — Тогда я вообще ничего не понимаю.
   — У нее были поддельные документы, среди всего прочего. И не одни. По одним, ей все еще пятнадцать. Липа классная. Денег в нее вбухано было…
   — Ну, я думаю, она и возвращала их сторицей. Я ничего не понимаю, кто-то зарезал курицу, несущую золотые яйца, — повторил Сергей. — При деньгах прокурора он бы откупился от этой лажи с видеопленкой. Или пробил бы ее по своим каналам и выяснил, что ему даже развратные действия не пришить. Он же законник, он должен понимать. Платон, дело пахнет странно… Это или провокация, или…
   — Или провокация, — кивнул Звонарев.
   — Но зачем? И кто является объектом?
   — Ну а давай подумаем, кому это выгодно?
   — Аналитик! — громко сказал Сергей.
   — Аюшки, — легкомысленно отозвался Артем.
   — Твои соображения.
   Артем снова подошел к столу, посмотрел на фотографии, провел ладонью по шершавой поверхности папки с документами.
   — Выгодно тому, кто имеет на этом деле «бабки», — наконец сказал аналитик.
   — Удивил!
   — Или… — Артем поднял руку. — Или их аналог. Например, имидж, народное мнение, популярность в публике. А в этом случае мы имеем дело только с одним человеком. С господином Сорокиным.
   — А не сложно ли?
   — Есть немного, но если мы говорим о выгоде, го напрашивается только это. Самому прокурору, несмотря на его любовь к «остренькому», проще было бы откупиться. Или надавить на тех, кто эту пленку сделал.
   — Из показаний Сорокина так и есть. — Иванов покачал головой.
   — Ну а поскольку телевизионщики оказались неподкупны, он свалил за рубеж, — сказал Платон.
   — Не вяжется. — Сергей развел руками. — Не вяжется. Зачем за рубеж?
   — Растление малолетних — неприятная статья.
   — Да, но генеральный прокурор, пожалуй, мог бы пробить девочку по картотеке. И у него па столе лежала бы папка, вот эта самая. — Артем постучал по бумагам ногтем. — А дальше… Ну, места своего лишился бы из-за скандала. PI все. Слишком глупо девочку убивать. Одно дело, трахнуть проститутку восемнадцати лет, а другое дело пойти за убийство. Оно того не стоит. Тем более что у него денег, судя по всему, немерено.
   — Именно это меня и настораживает, — ответил Сергей. — Я до сих пор понять не могу, за что ему все это свалилось? За какие такие заслуги? И перед кем? Вряд ли кто-то воспылал бешеной любовью к генеральному прокурору и решил завалить его, такого чистого душой, подарками. Фигня, правда?
   Иванов встал, налил себе кофе, вытащил из-под стола коробку с печеньем.
   — Угощайтесь. — Сергей снова плюхнулся в кресло.
   — Но пока все указывает на прокурора. PI убийство, и совращение несовершеннолетней. По крайней мере, в передаче, если не всплывает факт смерти девушки, все будет подано именно так, — гнул свою линию Артем. — Грязный, коррумпированный прокурор, развратный тип. Журналистам угрожал, девушку совращал, склонял ее к разврату, обещая выпустить братца. Кстати, вы в курсе, что его скоро действительно выпустят?
   — Нет. — Сергей удивлено поднял брови. — Неужели пятнадцать суток?
   — Не более того, — кивнул Артем. — PI тогда получается все хорошо. Прокурор своей мохнатой рукой повлиял, и этого оголтелого антисемита выпустили. Вот, мол, так делаются у нас дела! В высших эшелонах власти. Сладкий репортаж. PI слава борца с преступностью. Народного защитника. Стойте!
   Артем вздрогнул, кофе плеснуло через край стакана, обожгло руку.
   — Еп! Твою! — зашипел Артем и, с трудом сдерживаясь, поставил стакан на краешек стола. Запрыгал на месте, размахивая рукой.
   — Разольешь, — прокомментировал Платон.
   — Ай, блин! — Аналитик смахнул ладонью стакан. Коричневая жидкость плюхнулась на пол, заливая линолеум. — Вот елки!
   — Да, — понимающе сказал Звонарев. — Вот она, разрушительная сила мысли. Один приход, а какие последствия.
   Артем, вытаскивающий из шкафа тряпки, ничего не ответил.
   — Так что ты там понял? — спросил Иванов, разглядывая фотографии.
   — Я понял, за что прокурору давали «бабки», — глухо ответил Артем. — Но вам не скажу.
   — Здрасте, — воскликнул Платон. — Это что, саботаж?
   — Мне не хватает данных. У меня их нет! Вот! — Артем размазывал кофе по полу.
   — Так чего ты тут сидишь? А где они есть?
   — У прокурора. И вообще… — Он швырнул тряпку. — Надоело мне уборщицей работать! Давайте прижмем генерального!
   — Давайте! — воскликнул Платон, поднимая вверх сжатый кулак. Его почему-то веселила сложившаяся ситуация.
   — Только, чур, работаю я! — поставил условие Артем.
   — Не проблема, — кивнул Сергей. — Только потом все равно тут надо будет убрать…
   Даже по перегруженной автомобилями Москве они ухитрились добраться до дома прокурора меньше чем за час.
   Генеральный сидел в своей пятикомнатной квартире, без семьи, под подпиской о невыезде, пережив обыск и допрос. Вместе с ним в квартире находился и адвокат, господин Левин-младший.
   Розговцы позвонили. Дверь открыл сам прокурор, из-за плеча выглядывал адвокат.
   — Чем обязан? — поинтересовался хозяин.
   Сергей, Платон и Артем предъявили удостоверения.
   — И что? — все так же тускло спросил прокурор. Сергей в это время разглядывал Левина, тот равнодушно смотрел на пришедших. Когда их взгляды пересеклись, молодой адвокат подобрался.
   — Мы пришли поговорить с вами по делу, касающемуся известной вам видеопленки, — сказал Артем.
   — Я вас не приглашал, и вообще ордер, бумаги, все как положено… — Прокурор собрался закрыть дверь.
   — Есть новые факты, если хотите, вас вызовут в милицию. В убойный отдел.
   Прокурор замер. Он любил деньги, любил девочек, любил власть. Все это наложило свой отпечаток на его образ мыслей и поведение, но дураком он не был.
   — Это провокация, — тут же высунулся на первый план адвокат. — Я обязательно сообщу об этом в компетентные органы. К тому же я знаю кое-кого из этих людей, они и в прошлом не отличались чистоплотностью. Вы не должны с ними разговаривать.
   — Почему убойный? — спросил хозяин квартиры.
   Артем молчал.
   «Молодец», — подумал Сергей.
   — Проходите, — прокурор открыл дверь шире и махнул рукой внутрь.
   Сергей, проходя мимо, услышал, как Левин шепчет:
   — Вы совершаете ошибку…
   Прокурор отмахнулся.
   — Итак, чтобы не отвлекать вас и не трепать мои нервы, давайте к делу сразу, — предложил хозяин, проводив гостей в большую залу. Квартира располагалась в здании еще сталинской постройки, огромные комнаты, высокие потолки. — Без психологической обработки. По мне уже потоптались ваши коллеги, и я сильно устал.
   — Пожалуйста, — согласился Артем и выложил на стол фотографии.
   — Это незаконное давление! — снова сделал попытку вылезти адвокат.
   — Оставь, — устало вздохнул прокурор. Он смел карточки в одну пачку и стал рассматривать их, передавая через плечо адвокату.
   По мере разглядывания его лицо все сильнее бледнело. В конце концов он отдал всю пачку Левину, откинул голову и уставился в потолок остановившимся взглядом.
   — На что вы намекаете? — спросил адвокат у Сергея. — Что все это значит? Вообще, вы можете быть железно уверены в том, что о вашем поведении будет составлен соответствующий рапорт и направлен вашему руководству. Вы оказывали давление на моего клиента, при свидетелях. Можете даже и не сомневаться, что последствия будут! И для вас, и для ваших коллег! Я составлю бумагу…
   Сергей молчал.
   — И вы пожалеете…
   Прокурор махнул рукой и адвокат замолчал.
   — Я этого не делал, — прошептал генеральный. — Не делал.
   Артем пожал плечами:
   — Сегодня вечером программа пойдет в эфир. И там будут факты. Там будет пленка. Избитый журналист. Интервью с девушкой. — Артем начал загибать пальцы. — Запись телефонных угроз. И разные пикантные сведения, например о возрасте девушки. Но к этому вы, наверное, готовы. А вот потом… Потом, может быть, даже вне рамок передачи, отдельным сообщением, будет дана информация о том, что милую девушку, чистую сердцем и болеющую душой за брата, нашли в канализационном люке с проломленной головой. И пойдут эти фотографии. А еще информация о деньгах, которые уверенно поступали на ваши счета.
   — Это… — начал было Левин.
   — Никаких угроз! — оборвал его Артем. — Никаких угроз. Только факты! Так будет. Вы можете считать, что это такая программа передач на вечер. И в лице общественности вы будете сексуальным извращенцем и убийцей. Потом, конечно, будет следствие. Милиция. Наручники. Судебный процесс. И если бы девочка была жива… Все бы обошлось. Но ее убили.
   — Вот вы и попались, — спокойно хлопнул в ладоши адвокат. — Давление на обвиняемого — это вам, ребята, зачтется. При вынесении справедливого, но сурового. Можете даже к гадалке не ходить. То, что эту дуру кто-то убил, дело третье. А вы точно у меня на иск попадете. И вся ваша организация!
   Он удовлетворенно откинулся на спинку кресла. Потом снова подался вперед и добавил:
   — А я еще к этому делу и попытку вымогательства приплету. Иначе зачем вы сюда пришли?! Денег хотите?!
   — Папаша-то поумнее был, — вздохнул Сергей. — Как здоровьечко у старика?
   Левин округлил глаза и замолчал.
   Они бы ушли ни с чем. Но прокурор не выдержал. В его планы не входило переживать отвратительный публичный позор на родине. Где-то там, в жарком, благословенном климате, поглаживая одновременно черную и белую попки молоденьких девочек, можно было легко забыть о пленке, скандале, обвинениях, гадостях и о том, что его толстую задницу будет рассматривать не один миллиард человек. Но тут… Где за стеной притаились соседи, знакомые, друзья. Прокурор не был честным человеком, но он страшно боялся того мерзостного чувства, когда на обгадившегося человека все показывают пальцем и смеются. Смеются от омерзения.
   — Я расскажу, — сказал генеральный. — Можете считать это признательными показаниями.
   Левин хотел что-то сказать, но прокурор снова небрежно махнул рукой, и адвокат заткнулся.
   — Это должно было выглядеть как развращение, которого на самом деле не было.
   — Вы знали, что девочка совсем не девочка и что ей больше шестнадцати?
   — Да, конечно. Иначе я бы на это дело не пошел.
   — Съемки были в студии?
   — Да. Съемки в студии. Девочка специально подобрана.
   — Но вы же гарантированно теряли свой пост.
   — Ну и что? Я получил достаточно денег, чтобы не думать о работе. Мне заплатили за скандал. И я его сделал.
   — А почему именно вам?
   — Скандал должен быть достаточно громким. Неужели вы не поняли? — Прокурор удивленно посмотрел на Артема. — Развратный прокурор, чем не лакомый кусочек?
   — А зачем вы бежали? — спросил Иванов.
   — Во-первых, так громче прозвучал бы репортаж, сложилось бы мнение, что я испугался журналистского расследования. А во-вторых, я ненавижу… — Прокурор поморщился, словно проглотил что-то колючее и твердое. — Не переношу позора. У меня есть определенный круг общения, знакомые, люди, которых я вижу каждый день, или те, с кем я пью пиво каждую неделю. После этого вряд ли наше общение было бы возможно. А жить в изоляции — не мой стиль. Я хотел порвать все. Бросить. Уехать и жить где-нибудь на островах. Под пальмами. Финансовый вопрос меня не волнует.