Страница:
- Но едва ли удастся батюшке государю защитить нас, печатников! У него и без того дела много, а враги наши не спят. Не будем же мы ходить и жаловаться всяк раз царской милости. Он высоко - мы низко. А злоехидные гады ползают на низах. Они там властвуют. В иных делах гады сильнее царей. Мне страшно, чада мои! Боюсь, несдобровать мне и помощнику моему Петру Тимофеевичу Мстиславцу. Съедят нас!
Андрей хорошо понимал Ивана Федорова. Ему, как отмеченному царской милостью пушкарю, нередко приходилось испытывать то же самое. Зависть и недоброжелательство преследовали его на каждом шагу. Не выделяйся!
Иван Федоров поднялся, степенно помолился на икону, поклонился сначала Андрею, затем Охиме. Они ответили ему тем же.
После его ухода Андрей обнял Охиму и крепко-крепко ее поцеловал. Она была такая нежная, ласковая, теплая, что трудно было удержаться от новых, еще более страстных ласк. Ее черные, бедовые глаза, с капризными слезинками на бахроме ресниц, ее сильные и вместе с тем подвижные плечи, высокая грудь, все, все такое хорошо знакомое, дававшее столько уюта и счастья, - все это заставило Андрея забыть и Пушечный двор, и царя, и Нарву...
- Милая!.. - шептал, задыхаясь от волненья, Андрей. - Не надо думать!.. Я с тобой! Глупая! Твой, твой я!.. Слышу!.. Сердечко дрожит! Полно! Не горюй! Убаюкай меня!.. Забудем все на свете.
Охима все забыла!
Андрею слышен ее несвязный шепот: "Солнце крадет росу, так твоя улыбка сушит мои слезы!" Девушка ясно чувствует любовь Андрея. Он ей принадлежит. Бесстыдница! Ой, какие слова она шепчет ему в ухо! Да, она не отпустит его и тогда, когда в ее горницу через оконце проникнут бледные полосы, предвестницы рассвета... Никто и не должен слышать тех слов! Нет! Не надо! Пускай будет вечная ночь! Никого и ничего ей не надо!
Что с тобою, Охимушка?!
В самое ухо она шепчет такие дикие, грешные речи, от которых завтра она будет краснеть.
Угловая дворцовая башня.
Горница в ней; кирпичные стены сплошь обиты кизилбашскими коврами. За маленьким круглым столом - Григорий Лукьяныч Малюта Скуратов. Вокруг башни пустынно, внизу переходы, охраняемые стрельцами, и нежилые покои пыточное место по крамольным делам.
Лицо Малюты веселое. В слюдяную глазницу виден большой желтый круг солнца, затуманенного предвесенней сыростью. Вчера таяло - сегодня с утра подморозило. Февраль, видимо, не будет таким лютым, каким был декабрь.
Малюта помолился на икону, раскрыл свиток, врученный ему накануне царем.
Просматривая его, с усмешкой покачал головою.
- Они же! - проговорил он. - Вздыхальщики!
Писано самим царем со слов одному государю известного человека. Уже пять лет, - по словам царя, - как он завербован лично самим Иваном Васильевичем в соглядатаи.
Опять боярин Иван Петрович Челяднин, а с ним его неизменный друг Турунтай-Пронский, едва ли не самый кичливый из князей и бояр. Без Ростовского тоже дело не обошлось. А Репнин? Когда же, борода, угомонится?! Фуников... Этот и туда и сюда - не поймешь, какому он богу молится. И снова пристал к ним Михаил Яковлевич Морозов. Жаль человека! Государь Иван Васильевич хочет уберечь его от греха, любит он этого воеводу, хочет угнать его из Москвы вторым воеводой в Юрьев-Дерпт. И все самые доверенные царские дьяки. Сколько раз царь предупреждал Ивана Михайловича Висковатого, чтоб подальше держаться от дружбы с князем Старицким. В чинах его повышал, государственную печать ему доверил. Ведь был же он когда-то против князя Владимира Андреевича, а теперь стакался с ним. Склонен царю наперекор идти. Чего ему надо? Все у него есть. И дом богатейший в Китай-городе, и казны в сундуках немало, и почетом окружен, как никто, а вот поди ж ты!.. Не прямит царю, с недругами его якшается! Дьяки Поместного приказа за ним тянутся. Василий Степанович и Путило Михайлович. Как же! Он заступник их и покровитель! Да Андрей Васильев из Посольского приказа... Тоже его воспитанник. А казначей Иван Булгаков? Чего этому пьянице надо?
Все они уверены, будто Ивану Васильевичу неизвестно, как они собираются то у князя Владимира Андреевича, то у Турунтая-Пронского, то у святоши Щенятьева и противу войны восстают! Вишь, и море на западе пустая забава царя, и народ и деньги царь якобы безрассудно расточает. Казначей Иван Булгаков даже государственную тайну перед друзьями открывал о расходах на снаряжение кораблей... А на поминках по митрополиту у князя Старицкого тот же Иван Булгаков во хмелю говорил, что-де царь немало бросает золота на подкуп немецких сановников и не жалеет будто бы казны на морскую торговлю, от которой один убыток. И даже, будто бы, государь разбойниками заморскими не гнушается. Дешево ли будут стоить корабли, кои царь снаряжает для датского корсара Керстена Роде? Жаль, что не все пришлось подслушать в тот день его, Малютиным, людям.
Князь Владимир Андреевич постоянно жалуется боярам на несправедливость Ивана Васильевича, заточившего его матушку Евфросинию в монастырь. И это известно!
- Изобидел брат Иван неповинную душу моей матушки, - жалуется всем Владимир Андреевич. - Бог его покарает за это!
Висковатый постоянно в глаза восхваляет мудрость государя, извлекающего-де пользу государству от сношений с Англиею через Нарву. На дому у Владимира Андреевича тот же Висковатый говорил обратное: "Довольно, дескать, и Студеного моря, пошто нам лезть на запад?!"
Малюта покачал головою, читая эти строки: "Баламутная борода!" Лицо его побагровело.
Уж кому-кому, как не Висковатому, знать, что Иван Васильевич никогда не отказывался от Поморья, никогда и в мыслях у него не было сменить Студеное море на Западное. Напротив, царь приказал там построить судоверфь и пристанище для морских судов. Он всегда говорит: "Нам надобно и то и другое море". Лучше всех это знает именно Висковатый. Клевещет на государя с умыслом, нечестно.
Турунтай и того чище. Болтал, будучи во хмелю:
- Нашему царю-де государю заморские немцы стали дороже русских людей! Лишил его господь бог разума: помешался батюшка Иван Васильевич на море, на морской водице...
И говорили после того бояре и дьяки, что Иван Васильевич и лекарям-знахарям русским не доверяет, а верит одному супостату Бомелию, и охрану набрал из черкасских, горских людей и иноземцев, и поваров держит нерусских, и жену-то взял иноземку, горскую княжну Черкасскую. Откачнулся, мол, государь от всего русского. А про татар и говорить нечего - первые люди они стали у него. И они за него горой.
Послы польско-литовского короля успели перешепнуться кое с кем из приказных дьяков. Подозрение имеется и на дьяков Колыметов. Писульки будоражных беглых бояр из Литвы перехвачены Малютиными людьми. Немец Генрих Штаден вытащил у дьяка Колымета из-за пазухи письмо к Турунтаю от боярина Липатова, убежавшего в Литву. Польский король сманивает московских воевод к себе. Зараза коснулась многих приказных людей.
Малюта задумался: мудреные дела! Как теперь ему быть? Царь сказал: "Казнить сих людей успеем, надо потерпеть... Чую другое я... Пускай живут и работают, а мы выведать должны: нет ли у них забот похуже. Ты, Григорий Лукьяныч, подумай, что нам сделать, чтобы кого на чистую воду вывести, кого на путь праведный наставить без опалы, без кроволития".
Малюта со злобою плюнул, свертывая царский "столбец"*.
_______________
* Рукописный свиток.
- С божьей помощью надобно сей вертеп разметать. Во всем тут таится яд Курбского... Везде его рука... Пригрел царь змею у своего сердца.
Немца Генриха Штадена Малюта уже одарил и деньгами и грамотой на открытие шинка. Гнусный человек, хуже собаки, но полезный царю. От таких сторониться не след. Государь одно постоянно твердит: "Доброму делу не токмо хорошие, но и худые люди пользу приносят".
Сыск - нелегкая статья! Государь знает это. Мышь лесную легче изловить ночью, нежели матерого изменника днем. Тяжело! Домашний вор опаснее вора стороннего.
Он, Малюта, много раз отказывался от разбора тайных, сыскных дел. Ему любо ратное дело, конный копейный бой на полях сражения. Лучше умереть, сойдясь в поединке с врагом, в бою, нежели быть заколотым из-за угла каким-нибудь шелудивым наемным убийцей. Однако надо делать не то, что тебе по душе, но что прикажет царь. Малюта привык к порядку. Он, Малюта, не знатен родом, не высок чином, и гордится он только преданностью своему государю.
XI
Об Иване Васильевиче в Москве говорили как о "непоседе" и "торопыге".
Давно ли Нарва стала русской гаванью, а царь уже вздумал хозяйничать на Балтийском море.
И велика ли прибыль будет от того плавания?
Забыл он, какое несчастье постигло лет семь назад русских купцов в Швеции. Триста человек с товарами и деньгами были захвачены королем Густавом Вазой. Ограбили, оскорбили честных русских торговых мужиков, а потом ни с чем и отпустили домой.
В зарубежных государствах не считается грехом причинить ущерб московскому купцу.
Будто уж там какие-то другие люди, особой милостью господней отмеченные. Высокомерие непостижимое! А посмотрели бывалые русские люди на их торг - и противно стало! Рассказывали: на иного взглянешь - картина, а разглядишь - скотина! Сам поет, сам слушает, сам себя хвалит! Много шума из ничего!
Ограбленные в Швеции триста купцов пострадали не от разбойников, а от самого короля и его вельмож. Вот и думай как хочешь! Стоит ли с такими соседями дело иметь?!
Русские торговые люди неспроста начали остерегаться плавания за рубежи.
А царь спит и видит, чтобы приумножить толпу купцов, торгующих с иноземными странами. Разбойники на море навели страх на них, теперь же на разбойников и у царя нашелся разбойник. Надобно снова посылать корабли на торг за море.
Вот и сегодня. Во дворце должен состояться прием гостей - торговых людей московских. Прослышав об этом, бояре и прочие знатные люди переполошились. Опять новости! Давно уж бояре стали смотреть на купцов, как на недругов вотчинного быта, оспаривающих у вотчинников первенство на городских рынках. Низкие, подлые, осмеливаются "лезть в люди". Недаром-де монастыри считают купцов "порождением ехидны", своим появлением на свет мешающим монастырской торговле.
Иван Васильевич твердит одно и то же: "Море без торговых людей пусто, и незачем оно без них, заморские государи не спят, не гнушаются посылкою своих торговых людей в Москву и прочие страны".
Боярину Челяднину или Турунтаю дела никакого нет до этих мореплавателей, они с презрением и усмешкою смотрят на англичан, голландцев и немцев, а он, царь всея Руси, - с грустью и обидою. Как так?! В Московское государство иноземные гости ездят во множестве и повсеместно и возвращаются к себе на родину с богатым торгом, а московские купцы, не то что новгородские, - дальше своих базаров носа не показывают?! Самолюбие Ивана Васильевича, самолюбие московского царя, страдает от этого неравенства. И многие ли из московских вельмож понимают, какой убыток от того Московскому царству?!
Вот они перед ним, эти "гости"*, - люди, составляющие "гостиную сотню". Стали у трона, сопровождаемые боярином Бельским, дьяками Висковатым и Андреем Васильевым и именитым пермским гостем Яковом Строгановым.
_______________
* Г о с т и - доверенные, привилегированные купцы,
пользовавшиеся особым почетом и льготами.
Иван Васильевич в бархатном желтом, отделанном золотой тесьмой и драгоценными каменьями платье. На голове - корона, убранная алмазами. В одной руке - скипетр, в другой - держава. Он неподвижно сидит на высоком золоченом троне, словно неживой. Рядом, немного пониже, - царевич Иван, худощавый мальчик с голубыми, сверкающими любопытством глазами. Царевич в красном бархатном платье. Оно тоже унизано драгоценными каменьями. На голове - опушенная мехом маленькая шапочка с золотым донышком.
По обе стороны царского трона - юные рынды в белоснежных, обшитых золотым позументом кафтанах стоят с секирами в руках.
Несколько бояр и дьяков поодаль почтительно окружают трон.
Челяднин, посматривая исподлобья на пышную обстановку приема и на торговых мужиков, с недоумением кусал себе губы. "К чему сия торжественность?! Чудно! Не стоят подлые люди такого величавого приема!"
Ивану Васильевичу, напротив, казалось: не слишком ли ошибся он, принимая гостей в Малой палате и без духовенства? Толпа купцов внушала ему странное чувство, похожее на страх.
Накануне он много думал об этих людях.
Они - большая сила! Надо показать им величие царской власти. Царь, самодержец, - выше всего, он всемогущий властелин, он богат и славен, как никто в мире.
Купцы стоят смиренно на коленях, с умилением, робко поднимая взгляд на царя, но он не верит их смирению. "Притворяются", - мелькнуло у него в уме.
Яков Строганов, грузный, черный, как цыган, с большим красным мясистым носом, - борода с проседью - стоит, низко опустив голову, впереди всех. За ним в ряд: рыжий, бойкий молодец Трифон Коробейников; черноглазый, плечистый детина Юрий Грек; почтенный пожилой человек со смеющимися глазками, с острой седенькой бородкой - купец Иван Тимофеев; за ним - сутулый, длиннобородый Тимофей Смывалов и ранее известный царю, знакомый с заграницей Степан Твердиков и, наконец, благообразный старец Федор Погорелов, прославившийся крупной, смелой морской торговлей с англичанами на Студеном море*.
_______________
* Белое море.
Иван Васильевич внимательно приглядывался к каждому в отдельности. Он подметил: сутулый бородач Тимофей Смывалов, закатывая глаза к небу, вздыхает, жует губами, вертит большими пальцами, словно бы его насильно заставили стоять тут, перед троном. Это не понравилось царю: очень хотелось бы знать, о чем думает этот косматый дед. Царя покоробило, когда он подметил, что Юрий Грек исподтишка кусает ноготь, а курносый Степан Твердиков как будто к чему-то принюхивается, косится на что-то в угол. Что он там увидал? Старец, купец Погорелов, морщит лоб, шепчет про себя, словно его мучает нетерпение и он ждет не дождется, когда ему удастся исчезнуть из государева дворца.
Все это и еще кое-что, подмеченное царем, наводило его на неожиданные, новые мысли. Ивану Васильевичу пришло вдруг в голову, что он мало знает своих подданных, он привычен только к повседневному кругу придворных бояр, дворян, воевод... И, может быть, совсем рядом с ним, совсем около него, зреет, наливается силою толпа чуждых ему, чуждых его вельможам, дерзких людей, которые скоро дадут о себе знать и ему, царю, и всем его вельможным холопам... Дворец, вельможи, приказные... это не все!
Иван Васильевич круто повернулся в сторону Висковатого и слегка кивнул ему головой.
Висковатый сухо прокричал:
- Торговые московские люди! Царь и великий князь, наш батюшка Иван Васильевич, столь милостив к вам, что невозбранно удостоил вас собрать в свои царственные богом хранимые покои, чтоб направить разум ваш на дела, угодные хранителю царствия нашего, всевышнему создателю, и на благо великого государя и царя всея Руси Ивана Васильевича...
Речь самого царя была немногословной:
- Все старо по-старому в нашем торговом промысле, - сказал он, окинув суровым взглядом купцов. - Силен ли наш гость? Нам нужны соли, краски и олово "голанские", медь и железо из Антропи*. А где оное?.. Кто из вас доставил то нам? Никто. Пускай все то будет.
_______________
* Антверпен.
Дальше снова загремел голос Висковатого, провозгласившего, что отныне государь милостиво разрешает московским торговым людям плавать по Западному морю в заморские земли для доброго торга и согласия, под охраною царевой морской стражи - мореходов. Отныне торговым людям опасаться морского разбоя не следует. На цареву службу принят атаман, который сумеет покарать польских, немецких, свейских и иных каперов.
Висковатый далее объявил: в какую страну, кому и куда надлежит отправиться, будет указано в посольском государевом приказе особо.
Робко переглядываясь, тяжело отдуваясь, быстро поднялись купцы с пола по знаку боярина Бельского. Вспотели, бедняги, побагровели от напряжения. Ноги отекли, словно чужие. Невольно полезли мысли в голову: "Вот уж истинно: пришла честь - сумей ее снесть!" Нелегко в государевых хоромах гостем быть. Диву давались втайне купцы, глядя на неподвижно застывших у трона рынд. Спаси, господи, и помилуй! Ну, а ежели их укусит, не дай бог, какая-нибудь муха либо блоха, так, значит, и стой, не дыши? Э-эх, скорее бы отсюда выбраться! Да и сам царь-то сидит и не дышит, словно заколдованный, и мальчонка-царевич не шевелится. Чудеса! Царем, видать, тоже нелегко быть: в одной руке шар, в другой жезл, тяжелы, надо полагать, из золота!
Смущенные, озадаченные, купцы обратили на себя внимание царя. Усмехнувшись, он шепнул что-то царевичу. Тот засмеялся. Видя это, улыбнулись от всей души и купцы. Их обрадовало, что царь и царевич "ожили", "стали на людей похожи".
Бельский, озабоченный, деловой, подошел к купцам, шепотом велел земно поклониться Ивану Васильевичу и, пятясь задом, удалиться из палаты.
Якову Строганову сказано было, чтобы он остался во дворце. С ним Иван Васильевич изволит учинить беседу иную, и притом после обеденной трапезы, в своей царевой рабочей горнице.
Прием гостей, московских торговых людей, Висковатый объявил законченным.
Царь и царевич поднялись со своих мест. Все присутствующие низко поклонились царю.
Челяднин и его друзья из бояр терпеливо ждали окончания приема торговых людей. Посольский дьяк Андрей Щелкалов слышал, как Челяднин с Висковатым тихо переговаривались, выражая сомнение о пользе торговли через Западное море. Студеное море уже оплавали русские гости и поморские иноки. Многие иноземцы тоже находят, что "для того-де, чтобы торговля с Московским государством шла успешно, желательно, чтобы она шла целиком через Архангельск".
"Сам государь, - говорили, усмешливо улыбаясь, бояре, - многие караваны со своими мехами, пенькой, льном и мылом посылает на архангельские базары, чтобы обменять их там на шелковые ткани, бархаты, парчи, атласы, сукна и на другие товары..."
Приближение Малюты Скуратова прервало этот разговор. Щелкалов хмуро сдвинул брови, бросив недружелюбный взгляд в сторону бояр.
Неторопливо, переваливаясь с ноги на ногу, прошел Малюта при полном молчании бояр.
Строганова, по приказу государя, угостили обильным обедом из сорока блюд. Трапезой ведал боярин Бельский. Изрядно было выпито. Языки развязались. Исподтишка ехидничали Семен Ростовский с Турунтаем: "Вот до чего дожили - с торговыми мужиками бояре бражничают!"
- Перед концом света, знать... - с мрачным видом процедил сквозь зубы Михаил Репнин.
Вино непослушно. С разумом не ладит. Хмель шумит - ум молчит. Надо бы хмельному боярину где и воздержаться, смиренно воспринимая "священную влагу", да нет!.. Недаром бес с рогами да с хвостом, а никто его не видит. Наслушались Малютины послухи немало о царе, о московской торговле, о гостях... Недовольство вылилось все-таки наружу. Осудили бояре государя за его сегодняшний прием купцов, за столь обидное, не по чину, угощение холопствующего перед царем Яшки Строганова во дворце.
Все это завтра будет известно царю, да еще к тому же будет прибавлено послухами кое-что от себя, - иначе сказка не складна. Иван Васильевич любопытен и простых доносов недолюбливает - кляуза "в оправе" доходчивее.
Государь принял Строганова после повечерия. Перед этим усердно молился на коленях, прося господа бога не судить его, царя, за посылку русских людей в латинские еретические страны. Ожесточенно ударяя перстами себя в лоб, говорил он с презрением об иноземцах, обратившись к иконам: "На кой они мне?!" Да! Не о себе он печется, но о царстве своем, чтобы не осилили его "нечестивые агаряне", обитающие по берегам морей и океанов. Так неужели же станет грехом, коли корабли его подданных поплывут в те земли и люди его скажут там московское, доброе, христианское слово?! Пускай голос Москвы прозвучит над морями! Там, в королевских странах, неправедно клевещут на Русь, пугают ею народы, отвращают разум честных иноплеменников от признания Руси равноправным царством с прочими; московские корабли будут вестниками правды, глашатаями могущества московской державы!
О том Иван Васильевич и повел беседу со Строгановым, который, стоя, отвечал на вопросы царя. Кроме Строганова в покоях присутствовал боярин Бельский; к нему царь более, чем к другим боярам, питал доверие.
Строганову было сказано, что ему, государю, доподлинно ведомо, сколь обширную скупку русских товаров на севере ведут иноземные купцы.
Как ни кичатся иноземцы своею мудростью, а кожи лучше русских людей никто не выделывает. Набрасываются на них приезжие иностранные торговцы, особенно немецкие да голландские купцы. И нигде нет таких красильных веществ для тканей, как в Московском царстве. "Не всуе их увозят за рубежи; да мастера иноземные учатся в Москве нашему крашению тканей и кож тоже не попусту", - с горделивой улыбкой сказал царь.
- И тем обычаем, - продолжал он, - у русских гостей хлеб изо рта они вырывают. Не спят. Построили амбары и жилища в Холмогорах, в Вологде и Ярославле; на Вычегде поставили железоделательный завод. В самой Москве, на Варварке, воздвигли себе усадьбу. Стало быть, им у нас не худо. Невелика корысть царству, коли московские гости будут сидеть у очага и попусту хулить чужестранцев, обзывая их "ворами и супостатами". Прибытка от сего мало государю. Посуду надобно спускать на воду, свозить в Нарву товары и, помолясь богу, двинуться в дальний морской путь. Взираю с гордостью на иноков Печенгского монастыря, - молвил Иван Васильевич, - на утлых ладьях дерзают они плыть в чужедальние края. Ведомо мне: приходили они в ладьях с рыбой, рыбьим жиром и прочими товарами в дацкую крепость Вардегуз, что на норвежском берегу...
Лицо царя просветлело.
- Иноки, смиренные богомольцы, не погнушались мирским делом; церкви оно доходно и государю полезно... Так неужто наших гостей не умудрил господь бог на морское плавание? Вы, Строгановы, мною не обижены. Жалованными грамотами не однажды награждены. И ныне государь ждет от вас верной и пригожей службы.
Иван Васильевич сказал, что вологодскими купцами ему подана челобитная на заехавших в Вологду голландских купцов, которые не столько продают своих товаров, сколько покупают.
"Твоя, государева, весчая* перекупная пошлина на той торговле тебе, государь, не сбирается... ибо иноземцы градских государевых никаких податей не платят и тяглых служб не служат".
_______________
* В е с ч а я - весовая.
Так писали вологжане.
Строганов внимательно слушал молодого, любимого им государя. Иван Васильевич действительно оказал большую милость строгановскому гостиному роду, сделав Строгановых полными хозяевами камских и приуральских земель. Правда, царь велел им поставить "собою" (на свои деньги) укрепленные городки со стражею, засеки с казаками, но это не в тягость Строгановым. Немало воинской силы "из охочих людей, стрельцов и казаков" собрали они в своих городках, чтобы охранять государевы земли и "войною ходити и воевать черемису, остяков, вотяков и ногай, которые государю изменили".
- И того ради, - продолжал Иван Васильевич, - должны вы, столь знатные и казною богатые торговые люди, к морю иметь доброе пристрастие. Жду от вас десять сотен всадников, чтобы стали они под царевы стяги на ливонских землях...
Строганов не ожидал этого. Набрать десять сотен казаков и послать их завоевывать чужое Западное море! Об этом никогда не думал Строганов. И в голову никогда не могло прийти ему такой мысли. Кабы Студеное море другое дело, а Западное - ни к чему оно им, пермякам, Строгановым.
Дал слово собрать и послать казаков "без волокиты".
"Надо помогать! Авось и эта служба не пройдет даром. Богу на свечу, царю на подать, а себе на пропитание. Много ли купцу надо?" - размышлял Строганов с улыбкой, возвращаясь в кибитке из дворца на монастырское подворье в Замоскворечье.
Зря, что ли, Иван Васильевич разрешил им, Строгановым, держать свое войско и не только иметь снаряд огнестрельный, но и пушки с пушкарями?!
Даром, что ли, царь-государь запретил пермским наместникам и тиунам судить их, Строгановых?! Один царь - их суд! Как же не угождать государю?!
А торговля в течение двадцати лет без пошлины солью и рыбой! Разве это не клад купцам Строгановым? И не стоит ли одно это пятидесяти сотен всадников?! А царь просит только десять сотен.
Что отбилось от строгановских рук?! Царь обязал Строгановых "не делать руд", а если где-нибудь и удалось бы им найти серебряную, или медную, или оловянную руду, то чтобы они немедленно извещали государя.
При воспоминании об этом тяжело вздохнул Яков, откинулся на спину в своей обитой мехом кибитке, перебираясь по льду на ту сторону Москвы-реки. Ну, что ж теперь делать! Такая уж свадьба купецкая: прибыль с убылью живут! Купец - что стрелец: попал - так попал, а не попал - так заряд пропал. А насчет морской торговли надо подумать. С братом Григорием вместе обмозговать ту статью, чтобы и царю не думалось о нерадивости Строгановых, да чтоб и самим в убытке не остаться. Без ума торговать - только деньги терять!
Иван Васильевич, отпустив из своей рабочей горницы купца Строганова, весело произнес:
- Этот Яков однажды сказал о наших законах, когда его приказчика наместник посадил в острог, что наши законы, словно паутина: шмель проскочит, а муха застрянет.
Царь громко расхохотался. Засмеялись и Бельский с Висковатым.
- Истинно так! - укоризненно покачал головою царь.
XII
Немецкий ландскнехт Генрих Штаден - лисьи глаза, вьюн и пролаза - не из таких, чтобы попусту бродить по чужой земле. Ландскнехт даже во сне видит поживу. И на что ему мушкет, коли есть случай поживиться иным способом? Штаден обзавелся корчмой. Нигде так хорошо не было ему, как в Москве. Царю нужны люди бывалые, расторопные, знающие хорошо заморские мастерства, а ради этого царь покровительствует чужеземцам и разрешает им такое, чего не дозволяет своим подданным. Корчмы держать можно только иностранцам. Корчмы! Спасибо московскому владыке! Генрих Штаден не останется в долгу!..
Андрей хорошо понимал Ивана Федорова. Ему, как отмеченному царской милостью пушкарю, нередко приходилось испытывать то же самое. Зависть и недоброжелательство преследовали его на каждом шагу. Не выделяйся!
Иван Федоров поднялся, степенно помолился на икону, поклонился сначала Андрею, затем Охиме. Они ответили ему тем же.
После его ухода Андрей обнял Охиму и крепко-крепко ее поцеловал. Она была такая нежная, ласковая, теплая, что трудно было удержаться от новых, еще более страстных ласк. Ее черные, бедовые глаза, с капризными слезинками на бахроме ресниц, ее сильные и вместе с тем подвижные плечи, высокая грудь, все, все такое хорошо знакомое, дававшее столько уюта и счастья, - все это заставило Андрея забыть и Пушечный двор, и царя, и Нарву...
- Милая!.. - шептал, задыхаясь от волненья, Андрей. - Не надо думать!.. Я с тобой! Глупая! Твой, твой я!.. Слышу!.. Сердечко дрожит! Полно! Не горюй! Убаюкай меня!.. Забудем все на свете.
Охима все забыла!
Андрею слышен ее несвязный шепот: "Солнце крадет росу, так твоя улыбка сушит мои слезы!" Девушка ясно чувствует любовь Андрея. Он ей принадлежит. Бесстыдница! Ой, какие слова она шепчет ему в ухо! Да, она не отпустит его и тогда, когда в ее горницу через оконце проникнут бледные полосы, предвестницы рассвета... Никто и не должен слышать тех слов! Нет! Не надо! Пускай будет вечная ночь! Никого и ничего ей не надо!
Что с тобою, Охимушка?!
В самое ухо она шепчет такие дикие, грешные речи, от которых завтра она будет краснеть.
Угловая дворцовая башня.
Горница в ней; кирпичные стены сплошь обиты кизилбашскими коврами. За маленьким круглым столом - Григорий Лукьяныч Малюта Скуратов. Вокруг башни пустынно, внизу переходы, охраняемые стрельцами, и нежилые покои пыточное место по крамольным делам.
Лицо Малюты веселое. В слюдяную глазницу виден большой желтый круг солнца, затуманенного предвесенней сыростью. Вчера таяло - сегодня с утра подморозило. Февраль, видимо, не будет таким лютым, каким был декабрь.
Малюта помолился на икону, раскрыл свиток, врученный ему накануне царем.
Просматривая его, с усмешкой покачал головою.
- Они же! - проговорил он. - Вздыхальщики!
Писано самим царем со слов одному государю известного человека. Уже пять лет, - по словам царя, - как он завербован лично самим Иваном Васильевичем в соглядатаи.
Опять боярин Иван Петрович Челяднин, а с ним его неизменный друг Турунтай-Пронский, едва ли не самый кичливый из князей и бояр. Без Ростовского тоже дело не обошлось. А Репнин? Когда же, борода, угомонится?! Фуников... Этот и туда и сюда - не поймешь, какому он богу молится. И снова пристал к ним Михаил Яковлевич Морозов. Жаль человека! Государь Иван Васильевич хочет уберечь его от греха, любит он этого воеводу, хочет угнать его из Москвы вторым воеводой в Юрьев-Дерпт. И все самые доверенные царские дьяки. Сколько раз царь предупреждал Ивана Михайловича Висковатого, чтоб подальше держаться от дружбы с князем Старицким. В чинах его повышал, государственную печать ему доверил. Ведь был же он когда-то против князя Владимира Андреевича, а теперь стакался с ним. Склонен царю наперекор идти. Чего ему надо? Все у него есть. И дом богатейший в Китай-городе, и казны в сундуках немало, и почетом окружен, как никто, а вот поди ж ты!.. Не прямит царю, с недругами его якшается! Дьяки Поместного приказа за ним тянутся. Василий Степанович и Путило Михайлович. Как же! Он заступник их и покровитель! Да Андрей Васильев из Посольского приказа... Тоже его воспитанник. А казначей Иван Булгаков? Чего этому пьянице надо?
Все они уверены, будто Ивану Васильевичу неизвестно, как они собираются то у князя Владимира Андреевича, то у Турунтая-Пронского, то у святоши Щенятьева и противу войны восстают! Вишь, и море на западе пустая забава царя, и народ и деньги царь якобы безрассудно расточает. Казначей Иван Булгаков даже государственную тайну перед друзьями открывал о расходах на снаряжение кораблей... А на поминках по митрополиту у князя Старицкого тот же Иван Булгаков во хмелю говорил, что-де царь немало бросает золота на подкуп немецких сановников и не жалеет будто бы казны на морскую торговлю, от которой один убыток. И даже, будто бы, государь разбойниками заморскими не гнушается. Дешево ли будут стоить корабли, кои царь снаряжает для датского корсара Керстена Роде? Жаль, что не все пришлось подслушать в тот день его, Малютиным, людям.
Князь Владимир Андреевич постоянно жалуется боярам на несправедливость Ивана Васильевича, заточившего его матушку Евфросинию в монастырь. И это известно!
- Изобидел брат Иван неповинную душу моей матушки, - жалуется всем Владимир Андреевич. - Бог его покарает за это!
Висковатый постоянно в глаза восхваляет мудрость государя, извлекающего-де пользу государству от сношений с Англиею через Нарву. На дому у Владимира Андреевича тот же Висковатый говорил обратное: "Довольно, дескать, и Студеного моря, пошто нам лезть на запад?!"
Малюта покачал головою, читая эти строки: "Баламутная борода!" Лицо его побагровело.
Уж кому-кому, как не Висковатому, знать, что Иван Васильевич никогда не отказывался от Поморья, никогда и в мыслях у него не было сменить Студеное море на Западное. Напротив, царь приказал там построить судоверфь и пристанище для морских судов. Он всегда говорит: "Нам надобно и то и другое море". Лучше всех это знает именно Висковатый. Клевещет на государя с умыслом, нечестно.
Турунтай и того чище. Болтал, будучи во хмелю:
- Нашему царю-де государю заморские немцы стали дороже русских людей! Лишил его господь бог разума: помешался батюшка Иван Васильевич на море, на морской водице...
И говорили после того бояре и дьяки, что Иван Васильевич и лекарям-знахарям русским не доверяет, а верит одному супостату Бомелию, и охрану набрал из черкасских, горских людей и иноземцев, и поваров держит нерусских, и жену-то взял иноземку, горскую княжну Черкасскую. Откачнулся, мол, государь от всего русского. А про татар и говорить нечего - первые люди они стали у него. И они за него горой.
Послы польско-литовского короля успели перешепнуться кое с кем из приказных дьяков. Подозрение имеется и на дьяков Колыметов. Писульки будоражных беглых бояр из Литвы перехвачены Малютиными людьми. Немец Генрих Штаден вытащил у дьяка Колымета из-за пазухи письмо к Турунтаю от боярина Липатова, убежавшего в Литву. Польский король сманивает московских воевод к себе. Зараза коснулась многих приказных людей.
Малюта задумался: мудреные дела! Как теперь ему быть? Царь сказал: "Казнить сих людей успеем, надо потерпеть... Чую другое я... Пускай живут и работают, а мы выведать должны: нет ли у них забот похуже. Ты, Григорий Лукьяныч, подумай, что нам сделать, чтобы кого на чистую воду вывести, кого на путь праведный наставить без опалы, без кроволития".
Малюта со злобою плюнул, свертывая царский "столбец"*.
_______________
* Рукописный свиток.
- С божьей помощью надобно сей вертеп разметать. Во всем тут таится яд Курбского... Везде его рука... Пригрел царь змею у своего сердца.
Немца Генриха Штадена Малюта уже одарил и деньгами и грамотой на открытие шинка. Гнусный человек, хуже собаки, но полезный царю. От таких сторониться не след. Государь одно постоянно твердит: "Доброму делу не токмо хорошие, но и худые люди пользу приносят".
Сыск - нелегкая статья! Государь знает это. Мышь лесную легче изловить ночью, нежели матерого изменника днем. Тяжело! Домашний вор опаснее вора стороннего.
Он, Малюта, много раз отказывался от разбора тайных, сыскных дел. Ему любо ратное дело, конный копейный бой на полях сражения. Лучше умереть, сойдясь в поединке с врагом, в бою, нежели быть заколотым из-за угла каким-нибудь шелудивым наемным убийцей. Однако надо делать не то, что тебе по душе, но что прикажет царь. Малюта привык к порядку. Он, Малюта, не знатен родом, не высок чином, и гордится он только преданностью своему государю.
XI
Об Иване Васильевиче в Москве говорили как о "непоседе" и "торопыге".
Давно ли Нарва стала русской гаванью, а царь уже вздумал хозяйничать на Балтийском море.
И велика ли прибыль будет от того плавания?
Забыл он, какое несчастье постигло лет семь назад русских купцов в Швеции. Триста человек с товарами и деньгами были захвачены королем Густавом Вазой. Ограбили, оскорбили честных русских торговых мужиков, а потом ни с чем и отпустили домой.
В зарубежных государствах не считается грехом причинить ущерб московскому купцу.
Будто уж там какие-то другие люди, особой милостью господней отмеченные. Высокомерие непостижимое! А посмотрели бывалые русские люди на их торг - и противно стало! Рассказывали: на иного взглянешь - картина, а разглядишь - скотина! Сам поет, сам слушает, сам себя хвалит! Много шума из ничего!
Ограбленные в Швеции триста купцов пострадали не от разбойников, а от самого короля и его вельмож. Вот и думай как хочешь! Стоит ли с такими соседями дело иметь?!
Русские торговые люди неспроста начали остерегаться плавания за рубежи.
А царь спит и видит, чтобы приумножить толпу купцов, торгующих с иноземными странами. Разбойники на море навели страх на них, теперь же на разбойников и у царя нашелся разбойник. Надобно снова посылать корабли на торг за море.
Вот и сегодня. Во дворце должен состояться прием гостей - торговых людей московских. Прослышав об этом, бояре и прочие знатные люди переполошились. Опять новости! Давно уж бояре стали смотреть на купцов, как на недругов вотчинного быта, оспаривающих у вотчинников первенство на городских рынках. Низкие, подлые, осмеливаются "лезть в люди". Недаром-де монастыри считают купцов "порождением ехидны", своим появлением на свет мешающим монастырской торговле.
Иван Васильевич твердит одно и то же: "Море без торговых людей пусто, и незачем оно без них, заморские государи не спят, не гнушаются посылкою своих торговых людей в Москву и прочие страны".
Боярину Челяднину или Турунтаю дела никакого нет до этих мореплавателей, они с презрением и усмешкою смотрят на англичан, голландцев и немцев, а он, царь всея Руси, - с грустью и обидою. Как так?! В Московское государство иноземные гости ездят во множестве и повсеместно и возвращаются к себе на родину с богатым торгом, а московские купцы, не то что новгородские, - дальше своих базаров носа не показывают?! Самолюбие Ивана Васильевича, самолюбие московского царя, страдает от этого неравенства. И многие ли из московских вельмож понимают, какой убыток от того Московскому царству?!
Вот они перед ним, эти "гости"*, - люди, составляющие "гостиную сотню". Стали у трона, сопровождаемые боярином Бельским, дьяками Висковатым и Андреем Васильевым и именитым пермским гостем Яковом Строгановым.
_______________
* Г о с т и - доверенные, привилегированные купцы,
пользовавшиеся особым почетом и льготами.
Иван Васильевич в бархатном желтом, отделанном золотой тесьмой и драгоценными каменьями платье. На голове - корона, убранная алмазами. В одной руке - скипетр, в другой - держава. Он неподвижно сидит на высоком золоченом троне, словно неживой. Рядом, немного пониже, - царевич Иван, худощавый мальчик с голубыми, сверкающими любопытством глазами. Царевич в красном бархатном платье. Оно тоже унизано драгоценными каменьями. На голове - опушенная мехом маленькая шапочка с золотым донышком.
По обе стороны царского трона - юные рынды в белоснежных, обшитых золотым позументом кафтанах стоят с секирами в руках.
Несколько бояр и дьяков поодаль почтительно окружают трон.
Челяднин, посматривая исподлобья на пышную обстановку приема и на торговых мужиков, с недоумением кусал себе губы. "К чему сия торжественность?! Чудно! Не стоят подлые люди такого величавого приема!"
Ивану Васильевичу, напротив, казалось: не слишком ли ошибся он, принимая гостей в Малой палате и без духовенства? Толпа купцов внушала ему странное чувство, похожее на страх.
Накануне он много думал об этих людях.
Они - большая сила! Надо показать им величие царской власти. Царь, самодержец, - выше всего, он всемогущий властелин, он богат и славен, как никто в мире.
Купцы стоят смиренно на коленях, с умилением, робко поднимая взгляд на царя, но он не верит их смирению. "Притворяются", - мелькнуло у него в уме.
Яков Строганов, грузный, черный, как цыган, с большим красным мясистым носом, - борода с проседью - стоит, низко опустив голову, впереди всех. За ним в ряд: рыжий, бойкий молодец Трифон Коробейников; черноглазый, плечистый детина Юрий Грек; почтенный пожилой человек со смеющимися глазками, с острой седенькой бородкой - купец Иван Тимофеев; за ним - сутулый, длиннобородый Тимофей Смывалов и ранее известный царю, знакомый с заграницей Степан Твердиков и, наконец, благообразный старец Федор Погорелов, прославившийся крупной, смелой морской торговлей с англичанами на Студеном море*.
_______________
* Белое море.
Иван Васильевич внимательно приглядывался к каждому в отдельности. Он подметил: сутулый бородач Тимофей Смывалов, закатывая глаза к небу, вздыхает, жует губами, вертит большими пальцами, словно бы его насильно заставили стоять тут, перед троном. Это не понравилось царю: очень хотелось бы знать, о чем думает этот косматый дед. Царя покоробило, когда он подметил, что Юрий Грек исподтишка кусает ноготь, а курносый Степан Твердиков как будто к чему-то принюхивается, косится на что-то в угол. Что он там увидал? Старец, купец Погорелов, морщит лоб, шепчет про себя, словно его мучает нетерпение и он ждет не дождется, когда ему удастся исчезнуть из государева дворца.
Все это и еще кое-что, подмеченное царем, наводило его на неожиданные, новые мысли. Ивану Васильевичу пришло вдруг в голову, что он мало знает своих подданных, он привычен только к повседневному кругу придворных бояр, дворян, воевод... И, может быть, совсем рядом с ним, совсем около него, зреет, наливается силою толпа чуждых ему, чуждых его вельможам, дерзких людей, которые скоро дадут о себе знать и ему, царю, и всем его вельможным холопам... Дворец, вельможи, приказные... это не все!
Иван Васильевич круто повернулся в сторону Висковатого и слегка кивнул ему головой.
Висковатый сухо прокричал:
- Торговые московские люди! Царь и великий князь, наш батюшка Иван Васильевич, столь милостив к вам, что невозбранно удостоил вас собрать в свои царственные богом хранимые покои, чтоб направить разум ваш на дела, угодные хранителю царствия нашего, всевышнему создателю, и на благо великого государя и царя всея Руси Ивана Васильевича...
Речь самого царя была немногословной:
- Все старо по-старому в нашем торговом промысле, - сказал он, окинув суровым взглядом купцов. - Силен ли наш гость? Нам нужны соли, краски и олово "голанские", медь и железо из Антропи*. А где оное?.. Кто из вас доставил то нам? Никто. Пускай все то будет.
_______________
* Антверпен.
Дальше снова загремел голос Висковатого, провозгласившего, что отныне государь милостиво разрешает московским торговым людям плавать по Западному морю в заморские земли для доброго торга и согласия, под охраною царевой морской стражи - мореходов. Отныне торговым людям опасаться морского разбоя не следует. На цареву службу принят атаман, который сумеет покарать польских, немецких, свейских и иных каперов.
Висковатый далее объявил: в какую страну, кому и куда надлежит отправиться, будет указано в посольском государевом приказе особо.
Робко переглядываясь, тяжело отдуваясь, быстро поднялись купцы с пола по знаку боярина Бельского. Вспотели, бедняги, побагровели от напряжения. Ноги отекли, словно чужие. Невольно полезли мысли в голову: "Вот уж истинно: пришла честь - сумей ее снесть!" Нелегко в государевых хоромах гостем быть. Диву давались втайне купцы, глядя на неподвижно застывших у трона рынд. Спаси, господи, и помилуй! Ну, а ежели их укусит, не дай бог, какая-нибудь муха либо блоха, так, значит, и стой, не дыши? Э-эх, скорее бы отсюда выбраться! Да и сам царь-то сидит и не дышит, словно заколдованный, и мальчонка-царевич не шевелится. Чудеса! Царем, видать, тоже нелегко быть: в одной руке шар, в другой жезл, тяжелы, надо полагать, из золота!
Смущенные, озадаченные, купцы обратили на себя внимание царя. Усмехнувшись, он шепнул что-то царевичу. Тот засмеялся. Видя это, улыбнулись от всей души и купцы. Их обрадовало, что царь и царевич "ожили", "стали на людей похожи".
Бельский, озабоченный, деловой, подошел к купцам, шепотом велел земно поклониться Ивану Васильевичу и, пятясь задом, удалиться из палаты.
Якову Строганову сказано было, чтобы он остался во дворце. С ним Иван Васильевич изволит учинить беседу иную, и притом после обеденной трапезы, в своей царевой рабочей горнице.
Прием гостей, московских торговых людей, Висковатый объявил законченным.
Царь и царевич поднялись со своих мест. Все присутствующие низко поклонились царю.
Челяднин и его друзья из бояр терпеливо ждали окончания приема торговых людей. Посольский дьяк Андрей Щелкалов слышал, как Челяднин с Висковатым тихо переговаривались, выражая сомнение о пользе торговли через Западное море. Студеное море уже оплавали русские гости и поморские иноки. Многие иноземцы тоже находят, что "для того-де, чтобы торговля с Московским государством шла успешно, желательно, чтобы она шла целиком через Архангельск".
"Сам государь, - говорили, усмешливо улыбаясь, бояре, - многие караваны со своими мехами, пенькой, льном и мылом посылает на архангельские базары, чтобы обменять их там на шелковые ткани, бархаты, парчи, атласы, сукна и на другие товары..."
Приближение Малюты Скуратова прервало этот разговор. Щелкалов хмуро сдвинул брови, бросив недружелюбный взгляд в сторону бояр.
Неторопливо, переваливаясь с ноги на ногу, прошел Малюта при полном молчании бояр.
Строганова, по приказу государя, угостили обильным обедом из сорока блюд. Трапезой ведал боярин Бельский. Изрядно было выпито. Языки развязались. Исподтишка ехидничали Семен Ростовский с Турунтаем: "Вот до чего дожили - с торговыми мужиками бояре бражничают!"
- Перед концом света, знать... - с мрачным видом процедил сквозь зубы Михаил Репнин.
Вино непослушно. С разумом не ладит. Хмель шумит - ум молчит. Надо бы хмельному боярину где и воздержаться, смиренно воспринимая "священную влагу", да нет!.. Недаром бес с рогами да с хвостом, а никто его не видит. Наслушались Малютины послухи немало о царе, о московской торговле, о гостях... Недовольство вылилось все-таки наружу. Осудили бояре государя за его сегодняшний прием купцов, за столь обидное, не по чину, угощение холопствующего перед царем Яшки Строганова во дворце.
Все это завтра будет известно царю, да еще к тому же будет прибавлено послухами кое-что от себя, - иначе сказка не складна. Иван Васильевич любопытен и простых доносов недолюбливает - кляуза "в оправе" доходчивее.
Государь принял Строганова после повечерия. Перед этим усердно молился на коленях, прося господа бога не судить его, царя, за посылку русских людей в латинские еретические страны. Ожесточенно ударяя перстами себя в лоб, говорил он с презрением об иноземцах, обратившись к иконам: "На кой они мне?!" Да! Не о себе он печется, но о царстве своем, чтобы не осилили его "нечестивые агаряне", обитающие по берегам морей и океанов. Так неужели же станет грехом, коли корабли его подданных поплывут в те земли и люди его скажут там московское, доброе, христианское слово?! Пускай голос Москвы прозвучит над морями! Там, в королевских странах, неправедно клевещут на Русь, пугают ею народы, отвращают разум честных иноплеменников от признания Руси равноправным царством с прочими; московские корабли будут вестниками правды, глашатаями могущества московской державы!
О том Иван Васильевич и повел беседу со Строгановым, который, стоя, отвечал на вопросы царя. Кроме Строганова в покоях присутствовал боярин Бельский; к нему царь более, чем к другим боярам, питал доверие.
Строганову было сказано, что ему, государю, доподлинно ведомо, сколь обширную скупку русских товаров на севере ведут иноземные купцы.
Как ни кичатся иноземцы своею мудростью, а кожи лучше русских людей никто не выделывает. Набрасываются на них приезжие иностранные торговцы, особенно немецкие да голландские купцы. И нигде нет таких красильных веществ для тканей, как в Московском царстве. "Не всуе их увозят за рубежи; да мастера иноземные учатся в Москве нашему крашению тканей и кож тоже не попусту", - с горделивой улыбкой сказал царь.
- И тем обычаем, - продолжал он, - у русских гостей хлеб изо рта они вырывают. Не спят. Построили амбары и жилища в Холмогорах, в Вологде и Ярославле; на Вычегде поставили железоделательный завод. В самой Москве, на Варварке, воздвигли себе усадьбу. Стало быть, им у нас не худо. Невелика корысть царству, коли московские гости будут сидеть у очага и попусту хулить чужестранцев, обзывая их "ворами и супостатами". Прибытка от сего мало государю. Посуду надобно спускать на воду, свозить в Нарву товары и, помолясь богу, двинуться в дальний морской путь. Взираю с гордостью на иноков Печенгского монастыря, - молвил Иван Васильевич, - на утлых ладьях дерзают они плыть в чужедальние края. Ведомо мне: приходили они в ладьях с рыбой, рыбьим жиром и прочими товарами в дацкую крепость Вардегуз, что на норвежском берегу...
Лицо царя просветлело.
- Иноки, смиренные богомольцы, не погнушались мирским делом; церкви оно доходно и государю полезно... Так неужто наших гостей не умудрил господь бог на морское плавание? Вы, Строгановы, мною не обижены. Жалованными грамотами не однажды награждены. И ныне государь ждет от вас верной и пригожей службы.
Иван Васильевич сказал, что вологодскими купцами ему подана челобитная на заехавших в Вологду голландских купцов, которые не столько продают своих товаров, сколько покупают.
"Твоя, государева, весчая* перекупная пошлина на той торговле тебе, государь, не сбирается... ибо иноземцы градских государевых никаких податей не платят и тяглых служб не служат".
_______________
* В е с ч а я - весовая.
Так писали вологжане.
Строганов внимательно слушал молодого, любимого им государя. Иван Васильевич действительно оказал большую милость строгановскому гостиному роду, сделав Строгановых полными хозяевами камских и приуральских земель. Правда, царь велел им поставить "собою" (на свои деньги) укрепленные городки со стражею, засеки с казаками, но это не в тягость Строгановым. Немало воинской силы "из охочих людей, стрельцов и казаков" собрали они в своих городках, чтобы охранять государевы земли и "войною ходити и воевать черемису, остяков, вотяков и ногай, которые государю изменили".
- И того ради, - продолжал Иван Васильевич, - должны вы, столь знатные и казною богатые торговые люди, к морю иметь доброе пристрастие. Жду от вас десять сотен всадников, чтобы стали они под царевы стяги на ливонских землях...
Строганов не ожидал этого. Набрать десять сотен казаков и послать их завоевывать чужое Западное море! Об этом никогда не думал Строганов. И в голову никогда не могло прийти ему такой мысли. Кабы Студеное море другое дело, а Западное - ни к чему оно им, пермякам, Строгановым.
Дал слово собрать и послать казаков "без волокиты".
"Надо помогать! Авось и эта служба не пройдет даром. Богу на свечу, царю на подать, а себе на пропитание. Много ли купцу надо?" - размышлял Строганов с улыбкой, возвращаясь в кибитке из дворца на монастырское подворье в Замоскворечье.
Зря, что ли, Иван Васильевич разрешил им, Строгановым, держать свое войско и не только иметь снаряд огнестрельный, но и пушки с пушкарями?!
Даром, что ли, царь-государь запретил пермским наместникам и тиунам судить их, Строгановых?! Один царь - их суд! Как же не угождать государю?!
А торговля в течение двадцати лет без пошлины солью и рыбой! Разве это не клад купцам Строгановым? И не стоит ли одно это пятидесяти сотен всадников?! А царь просит только десять сотен.
Что отбилось от строгановских рук?! Царь обязал Строгановых "не делать руд", а если где-нибудь и удалось бы им найти серебряную, или медную, или оловянную руду, то чтобы они немедленно извещали государя.
При воспоминании об этом тяжело вздохнул Яков, откинулся на спину в своей обитой мехом кибитке, перебираясь по льду на ту сторону Москвы-реки. Ну, что ж теперь делать! Такая уж свадьба купецкая: прибыль с убылью живут! Купец - что стрелец: попал - так попал, а не попал - так заряд пропал. А насчет морской торговли надо подумать. С братом Григорием вместе обмозговать ту статью, чтобы и царю не думалось о нерадивости Строгановых, да чтоб и самим в убытке не остаться. Без ума торговать - только деньги терять!
Иван Васильевич, отпустив из своей рабочей горницы купца Строганова, весело произнес:
- Этот Яков однажды сказал о наших законах, когда его приказчика наместник посадил в острог, что наши законы, словно паутина: шмель проскочит, а муха застрянет.
Царь громко расхохотался. Засмеялись и Бельский с Висковатым.
- Истинно так! - укоризненно покачал головою царь.
XII
Немецкий ландскнехт Генрих Штаден - лисьи глаза, вьюн и пролаза - не из таких, чтобы попусту бродить по чужой земле. Ландскнехт даже во сне видит поживу. И на что ему мушкет, коли есть случай поживиться иным способом? Штаден обзавелся корчмой. Нигде так хорошо не было ему, как в Москве. Царю нужны люди бывалые, расторопные, знающие хорошо заморские мастерства, а ради этого царь покровительствует чужеземцам и разрешает им такое, чего не дозволяет своим подданным. Корчмы держать можно только иностранцам. Корчмы! Спасибо московскому владыке! Генрих Штаден не останется в долгу!..