Страница:
– А если вместо преступника карают невинного, как тогда быть?
– Вы считаете…
– Я в этом уверен хотя бы потому, что дело не довели до суда. Парень умер от передозировки снотворного в психолечебнице, куда его отправили для проведения судмедэкспертизы. А второй охранник вышел утром из дома в поисках работы и бесследно пропал.
– Какие страшные вещи вы говорите!
Испуг в ее глазах был неподдельным.
– Да, милая Оля, и вас я не чаял увидеть в живых, после того как ваш телефон замолчал. Но, слава Богу, все обошлось!
– Как знать. Может, меня ищут, чтобы придушить.
– Уже бы свершилось.
– Мой нынешний адрес не известен никому, кроме мамы. А мама живет далеко от Москвы.
– За два месяца вас обязательно бы разыскали. Просто те двое располагали определенной информацией. В то раннее утро, когда убили мальчика, они охраняли дом. А вы появились намного позже. И ничего об этом знать не можете. И никого не подозреваете. Ведь так?
Девушка кивнула в знак согласия.
– Вы тоже поверили в версию психически ненормального охранника? Значит, отношения внутри семейства складывались так, что ни на кого из них подозрение не могло упасть?
– Да-да, – подтвердила гувернантка. – И отец и мать любили Сашу. Просто души в нем не чаяли. Им, правда, некогда было заниматься его воспитанием, но когда у людей есть средства…
– Вот мы и опять вернулись к вам, – подытожил Еремин. – У людей есть средства. Они нанимают гувернантку и кухарку. И еще два раза в неделю приходит загадочная горничная.
– Почему загадочная?
– Для меня загадочная, потому что Грызунов не пожелал мне ее показать. Итак, мы имеем еще трех женщин. У всех алиби. Правда, не проверенные мной. Мне слишком быстро отказали от дома, чтобы успел что-то проверить. А между тем мой эксперт обнаружил неизвестные дамские отпечатки в детской и в супружеской спальне. Грызунов сослался на горничную. Заколдованный круг.
Он раскрыл перед ней все карты. Ольга сидела задумчивая и напуганная.
– Зачем вам все это? – спросила вдруг она.
– Чтобы восторжествовала истина! – прикинулся он чистым, без примеси корысти правдолюбцем.
– Она когда-нибудь торжествовала?
– Тем более пора. Как вы думаете, рассчитал Грызунов горничную?
Ольга пожала плечами.
– Позвоните Зинаиде Ивановне. Она всегда в курсе последних событий.
– Кто это?
– Кухарка Грызунова. Забыли?
Сыщик и в самом деле выпустил из виду эту злую старую грымзу.
– Тут есть одно «но». Зинаида Ивановна обязательно доложит о моем звонке хозяину. А мне бы не хотелось портить ему кровь. В каких вы были отношениях с кухаркой?
– Вы хотите, чтобы я ей позвонила? – догадалась гувернантка. – Значит, Сергея Анатольевича щадите, а меня вам не жалко?
– Здорово вы меня уели! – засмеялся Константин. – Что ж, нет так нет. По правде говоря, сам не хотел подставляться. Ведь дело закрыто.
– А знаете, я, наверно, попробую, – неожиданно согласилась она. – С Зинкой у меня были неплохие отношения, хоть она и стерва порядочная! Так ведь телефонный разговор ни к чему не обязывает. Адреса своего и телефона я ей все равно не сообщу.
– Вот и отлично! Вот и замечательно! – радовался Еремин. – Еще кофе не хотите?
– Мне уже пора.
– Погодите! Мы ведь еще не договорились, что вы скажете Зинаиде Ивановне.
– В самом деле. А что надо?
– Надо узнать телефон горничной. Соврите, что потеряли в доме Грызунова какую-то дорогую вам вещь и только сейчас спохватились, поэтому хотите связаться с горничной. Может, эта вещь ей попадалась на глаза. Заодно поинтересуйтесь, как там Сергей Анатольевич, и вообще разведайте обстановку.
– Вы меня, случайно, не в шпионки готовите?
– Это мысль. Может, вам стать моим штатным сотрудником и не давать больше объявлений во французскую газету?
– О, вы не знаете, какая я трусиха! Тогда бы не стали мне предлагать сотрудничество!
– А если я вас приглашу в кинотеатр, трусиха? Вы тоже испугаетесь?
– Это смотря в какой кинотеатр и на какой фильм.
– В «Иллюзион». В понедельник. На французский сеанс. Кажется, мне удалось вас напугать?
Глаза Ольги действительно расширились на какое-то мгновение, и даже приоткрылся кукольный рот.
– Вы там разве не бываете?
– Бываю… Мне ведь необходимо практиковаться, – начала сбивчиво объяснять она. – А фильм на французском – какая-никакая практика…
– А в этот понедельник вы там не были?
– Нет. Не очень-то поездишь из Алтуфьева.
– Так вы принимаете мое приглашение? Я могу заехать за вами.
– Принимаю, – попыталась как можно спокойней произнести она, но волнение еще слышалось в ее голосе.
– Но учтите, я ни слова по-французски не понимаю!
– Что ж, мы будем весь сеанс интимно шептаться?
– На это и рассчитываю!
– Вот ведь попалась на удочку! – засмеялась девушка.
Она уже окончательно пришла в себя.
«И все же что-то с ней происходит! – сделал вывод Константин, когда Ольга ушла. – Почему она так испугалась? Может, знает про поход в „Иллюзион“ нашей парочки? Ну, это уже из области фантастики! Впрочем, почему бы и нет? Разве не из области фантастики – французская газета с ее объявлением за батареей на кухне у Шведенко? А может, она просто никогда не ходила в кино с мужиками? А я тут голову ломаю! Может, она лесбиянка, черт возьми!»
– Представляю, – вздохнул Полежаев, – но на встречу ты ведь поедешь со мной! При мне-то она, наверно, постесняется склонять тебя к сожительству?
Как только он вернулся от Василины, его застиг Патин звонок. И он с ходу, не мешкая, напомнил ей о психологе-феминистке. Девушка звонила явно по другому поводу.
– Ладно. Попробую, – согласилась она. – Только не сегодня. Сегодня у меня дел по горло.
– Мы не встретимся? – расстроился Антон.
– Не знаю.
– От мамочки влетело? – догадался он.
– Влетело. Пришлось ей все рассказать.
– Как?
– Вот так. Да ты не бойся! Я ей сказала, что ты непременно женишься. И она мне поверила. Хочет с тобой познакомиться.
«Час от часу не легче! Эта девка доведет меня до инфаркта! Я не собираюсь снова надевать на себя хомут! Приспичило ей, видите ли! Уже и мамочка в курсе!»
– Почему молчишь? Не хочешь знакомиться с мамочкой?
– Можно и познакомиться.
– Фу, какой тон! Ты что, передумал?
«Она сейчас разнюнится! Только этого не хватало!»
– Ну что ты, маленькая! Я люблю тебя!
– А Василина ушла? – перешла на шепот Патрисия.
– Давно.
«Вот она, истинная причина ее звонка! Уж эти мне женские маневры! Ведь наверняка всю ночь не спала!»
– Надеюсь, вы спали в разных комнатах?
– Почему это тебя интересует? Ты ведь мне еще не жена.
– О-ля-ля! – угрожающе произнесла Патя.
– Конечно, в разных, детка. Разве я смогу с кем-нибудь после тебя?
– Правда? Как хорошо, что ты это сказал. А то… а то… у меня чуть сердце не остановилось.
– Ты приедешь?
– Постараюсь. Не обещаю. Я люблю…
– J'aime… quancl tu te fais ballerine[6].
– Обязательно изображу, милый! Только для тебя!
Он повесил трубку, и на душе стало отчего-то муторно. Может, оттого, что вдруг усомнился в своих чувствах к молоденькой француженке?
«Я люблю… Сколько раз мне приходилось это произносить? И позавчера я был не оригинален. Само собой вырвалось, после того как она начала танцевать, лежа в моей кровати. Вот и все объяснение. Патя напомнила мне другую женщину, к воспоминаниям о которой я тщетно не хочу возвращаться. Она мешает мне жить! Она возрождается из прошлого, как птица Феникс! Въезжает во двор на белом „мерседесе“! Непрерывным звонком звонит в мою дверь!..»
Безумный от воспоминаний, он выбежал на балкон.
Двор шумел листвой. От стен домов эхом отражались звонкие голоса детворы. Два старика внизу громко рассуждали о политике.
Полежаев опустился в плетеное кресло, обхватил руками голову и процедил:
– К черту воспоминания!
Позвонил три раза, как советовал усатый сосед.
Долго никто не открывал, но голоса были слышны. Видно, воинственно настроенные соседи не собирались привечать гостей пьянчужки. Наконец замок щелкнул, задвижка проскрежетала. В дверную щель высунулась уже знакомая ему голова Антонины Иосифовны. В спящем виде она казалась куда привлекательней. Сейчас все портили бесцветные, мутные глаза и взгляд приговоренного к смертной казни.
– Я к вам.
– Проходите, – произнесла она обреченно и впустила Антона в коридор.
– Это опять вы?
С кухни выполз усатый с претензией на интеллигентность. Сегодня он был в майке и спортивных штанах. И на плече красовалась татуировка – эмблема спортивного общества «Динамо».
– Вы вчера так драпанули, что мы подумали – украли чего. Да что там у нее красть!
Полежаев оставил монолог усатого без внимания и прошел за хозяйкой в ее комнату.
Здесь ничего не изменилось со вчерашнего дня. Разве что добавилось грязной посуды на столе. Дышалось, правда, легче. Видно, с утра проветрили.
– Вы вчера здесь были? – поинтересовалась она, будто не слышала речей соседа, будто сосед – пришелец из другого измерения и его речи недоступны человеческому пониманию.
– Да. Вы спали. Я не стал вас будить.
Она предложила гостю единственный стул, тот самый, на который он опасался сесть. Сама устроилась на кровати.
– Кто вы?
Он вдруг понял, что женщина его боится. Поэтому и не открывала так долго.
– Я тот, кто обнаружил вашу дочь… – начал он без лишних разъяснений.
Женщина стойко вынесла упоминание о погибшей дочери – слезы не появились.
– Вы знали Констанцию?
– Нет. Я искал у нее моего знакомого, журналиста.
– Журналиста? – почему-то удивилась она.
– Да, журналиста. Он тоже погиб. А в понедельник они вместе с Констанцией были в кинотеатре.
– В кинотеатре? – еще больше удивилась Антонина Иосифовна. – Зачем она потащилась в кинотеатр? У нее дома телевизор, видеомагнитофон, целая гора видеокассет! Вечно находила себе приключения! Вот и результат!
«Странно, почему-то ни я, ни Еремин не придали этому факту значения. А действительно – и телевизор, и видеомагнитофон, и видеокассеты. И наверняка был у нее в коллекции „Призрак свободы“. Надо проверить!»
– А как звали вашего знакомого?
– Леонид Шведенко.
– Первый раз слышу. Правда, она мне не особенно докладывала о своих похождениях.
Полежаеву показалось, что женщина хочет на него произвести впечатление, доказать, что она все-таки занималась воспитанием дочери, хоть какая-никакая, а мать.
– А кого из друзей Констанции вы знали?
– Многих, но разве всех упомнишь? – Лазарчук произнесла это так, что стало ясно – «упомнить» не сможет никого.
Антону было тоскливо, жаль потерянного времени.
«И во сне она кричала: „Откуда я знаю, кто он такой? Мне дела нет до твоих хахалей!“ Ничего она не знает. Все на свете пропила!»
– Может, сходите за бутылкой? – попросила ласково Антонина Иосифовна. – Тогда наверняка что-нибудь вспомню…
Он был смешон сам себе, когда потащился в ближайший магазин за бутылкой. И главное, перед ее соседями стыдно. Пришел собутыльник к пьянчужке. И ведь уверен, что зря, а ноги сами несут. Может, потому, что лучше пить с пьянчужкой, чем оставаться наедине со своим прошлым?
– Он меня больше не пустит сюда, – поставив на стол «Столичную», сообщил Полежаев.
– Кто? – не поняла женщина.
– Этот ваш сосед усатый. Так сверлил меня сейчас глазищами.
– Да кто он такой?! – неожиданно заверещала она. – Он тут на птичьих правах! Квартирант сраный! Я ему сдаю комнату!
«Вот как? Значит, квартирант? Значит, есть еще одна комната! А родная дочь скиталась по квартирам, только чтобы не видеться с „сукой-матерью“!»
– Сейчас я с ним разберусь! – продолжала она разглагольствовать. – Щас! Только выпью – и разберусь! – Она суетливо пыталась открыть бутылку. – Он у меня посверлит! Он у меня…
Антон безучастно наблюдал, как она сорвала пробку, побулькала в грязный стакан и выпила залпом, даже не вспомнив о нем.
«А ведь красивая баба! Раньше, наверное, сводила с ума мужиков!»
Она выпила еще, но идти разбираться с соседом не торопилась. Наверно, боялась, что Полежаев в ее отсутствие выпьет остатки.
– Ты, главное, не печалься! – успокаивала его Антонина Иосифовна, сразу перейдя на «ты». И даже запела: – Не надо печалиться! Вся жизнь впереди! Вся жизнь впереди – надейся и жди!.. Я щас его быстро обработаю! Он у меня посверлит! Квартирант сраный!
– Не надо никого обрабатывать, – попросил Антон. – Вы обещали вспомнить.
– Ничего я никому не обещала! И обещать не могла! – Она вдруг расхохоталась, как-то совсем по-молодому, задорно, весело. – А ты что себе не наливаешь? От меня не дождешься! Не надейся даже! Сам наливай! Есть закуска – огурчики маринованные!
Она отодвинула штору и взяла с подоконника двухлитровую банку с мутным рассолом, где на дне еще проглядывались два или три огурца.
– Спасибо, я не буду, – отказался писатель. – Пейте сами. Я не за этим сюда пришел.
– Гордый! – оценила Лазарчук. – Это хорошо, что гордый. Мне больше достанется!
– Так как же все-таки насчет воспоминаний? – совсем без надежды в голосе поинтересовался Антон.
– Да иди ты!..
– А вы во сне кричали! – ни с того ни с сего ляпнул он.
Она внимательно, насколько это было в ее силах, посмотрела на него своими веселыми глазами.
– И чего?
– Кого-то называли блядью.
– Мало ли кого!
– Да уж не секрет, – презрительно ухмыльнулся Полежаев. Сам не ожидал, что так выйдет. – Дочь свою, покойницу, вы блядью называли. А она вас – сукой! Вот ведь фотография лежит, – ткнул он пальцем в столешницу. Из-под грязной тарелки действительно торчал уголок фотоснимка.
– Ты кто такой, чтобы в душу мне заглядывать?! – завопила она. – Господь Бог?! Что тебе надо от меня? Я тебя не звала в гости.
– Я ухожу, – сказал он спокойно. – Мне дела нет до вашей души! Я лишь хотел знать, кто убил Констанцию и моего знакомого. Думал, поможете. Извините, ошибся.
Как и вчера, Антон пулей вылетел из квартиры под взглядами жильцов.
Быстрым шагом шел к Страстному и материл себя на чем свет стоит. Необходимо было где-нибудь посидеть и что-нибудь выпить. На Страстном есть ковбойское кафе «Белая лошадь». Он предпочитал «Копакабану» на Большой Бронной. Там дешевле. Там знакомая барменша, которой он дарит свои книжки. Там часто сиживают братцы-писатели, перемывая косточки другим братцам-писателям. Но до Бронной еще долго идти, а уже невтерпеж. К тому же от ковбойского питья должно полегчать.
Он заказал чашку горячего грога. Пил и рассматривал коллекцию техасских сапог на стене, мысленно примеривая на себя то одни, то другие.
Когда его тронули сзади за плечо, в голове сразу пронеслись четыре имени: «Патя! Марго! Василина!..» И еще имя той, о которой лучше не думать.
– А это я. – Антонина Иосифовна смутно улыбалась. Она снова выглядела, как приговоренная к казни. – Так и знала, что вы сюда пойдете. Человек вроде приличный. При деньгах. Отчего бы не посидеть в хорошем месте.
Он ее и узнавал, и не узнавал. Оказывается, она совсем не опьянела, хоть и допила «Столичную». Не могла не допить. Наверняка залпом, едва он выскочил за дверь. Значит, притворялась. Пела, бравировала, тыкала ему – все показное.
– Присаживайтесь, коль пришли. Надеюсь, буянить не будете?
– Не буду, – потупилась она, как провинившийся ребенок, а потом заискивающе улыбнулась. – А вы мне что-нибудь возьмите, а то у меня с деньгами…
– Вы не работаете?
Она покачала головой
– А на что живете?
– Так ведь комнату сдаю. Квартирант – мужчина положительный. Платит регулярно.
Он заказал ей тоже чашку грога.
– И курева! – взмолилась женщина.
– Когда похороны?
Она пожала плечами, пуская струи дыма в пол.
– Как не знаете?
– Похоронами занимаются друзья Констанции. Один из них был вчера, уже после вас. Очень поздно пришел. Я его видела впервые. Он просил не беспокоиться. Сказал, сам все устроит. И возьмет расходы на себя.
– Кто такой?
– Назвался Вячеславом.
– Как выглядел?
– Прилично.
– Да у вас все приличные! Внешность опишите!
– Не мучайте меня! Я была в таком состоянии! Что я могу вспомнить? Слава Богу, имя еще как-то удержалось в памяти!
– Когда обещал зайти?
– Сегодня вечером.
– Возьмите его координаты. Неужели он не оставил телефона?
– Оставил. Но я не могла его утром найти. Наверно, посеяла.
– Господи!
Грог она пила не так жадно, как водку. Делала маленькие глотки. Наверно, не поняла, что это такое. Приняла за ароматный напиток.
– А ведь у Консы был тогда день рождения, – задумчиво произнесла Антонина Иосифовна.
– Вы не собирались ее поздравить?
– Что вы! Она бы меня на порог не пустила! А ведь это я ее родила!
Он хотел ей бросить: «Нашли чем хвастаться!» – но сдержался. Уж больно жестоко для данной ситуации. И какое право он имеет судить?
– А все из-за него, из-за папаши французского!
– Что именно?
– Что-что! Дочь потеряла! Больно любила она его. Еще в школе во время каникул каталась в Париж. Он ей деньги на поездку присылал.
– Он что, бросил вас?
– Он никогда не был моим.
– Понятно. А как к поездкам Констанции в Париж относилась его жена?
– Откуда мне знать? Видимо, не совсем хорошо, потому что поездки вскоре прекратились. Деньги он перестал ей слать. Конса ревела. Во всем винила меня. Отца, мол, не смогла отбить у соперницы! А я перед собой такой цели не ставила. Любила его – и все. Потому и родила. Она, конечно, девка настырная была. Не хочет папаша видеть – не надо! Сама заработаю и в Париж поеду! Язык знала, как родной. Круглая отличница. Вот только с институтами никак разобраться не могла. То один бросит, то другой. Третий все-таки закончила. Но она уже тогда со мной не жила. Квартиру снимала. Не знаю, как зарабатывала, только догадываюсь. Однажды в наше техбюро – это до моего сокращения было – кто-то принес порнографический журнал. А там – моя дочка во всех позах. И подписано: Констанция Кревель. Зачем имя честного человека позорить? Представляете, что со мной было? Ведь стыдобища! Вот тогда-то я ее блядью и обозвала! А разве не так? Ведь это ж надо додуматься! Порнографический журнал! – Она подняла глаза на Полежаева, видимо, ища сочувствия.
– Наверно, это неприятно, – пожал он плечами. – Во всяком случае каждый зарабатывает как может. Мораль – вещь специфическая. Один растягивает ее до бесконечности, прикрываясь ею, как зонтиком от дождя. Она даже не греет. Другие, наоборот, завязывают в узелок и забывают на перроне перед отходом поезда. Ваша дочь относилась к последним. – Он сделал паузу: уж очень не к месту разразился своей метафорической проповедью. – И что дальше? Вы из-за этой порнухи запили?
– Нет. Я запила после того, как меня сократили. Я ведь пятнадцать лет проработала на одном месте. И не осталось никаких перспектив. С Консой почти не виделась. Я не знаю, как она жила эти годы. Я ее потеряла еще в тот школьный год, когда отец не прислал ей ни денег, ни визы. Как она тогда на меня кричала! Что с ней творилось, страшно вспомнить!
– Она так с отцом больше и не виделась?
– Не знаю. Я с Пьером не поддерживала связи. А Конса ездила в Париж еще пару раз – это точно. Но виделась ли она там с отцом? Трудно сказать. Мы уже жили врозь. Во всех смыслах.
– Во сне вы упоминали каких-то хахалей, у Констанции было много поклонников?
– Надо полагать. Девка-то красивая!
Вот тут, на этой самой «красивой девке», она впервые всплакнула. Тихо, обреченно, только шмыгнув несколько раз носом.
– Я часто вижу, как мы сидим с ней на Патриарших. Это наше место встреч с Пьером. Мы часто ходили туда с маленькой Консой. Ей всего лет пять-шесть. Я заплетаю косички. У Констанции чудесные густые черные волосы. У него такие же были. Она лопочет какую-то песенку, которую разучила в детском саду. Я ей рассказываю про далекий-далекий Париж, в котором сама никогда не была. Она слушает внимательно. А глаза-то на пол-лица! Такие мечтательные! Потом она опять лопочет свою песенку. Вдруг прерывается. И неожиданно спрашивает: «А папа с Эйфелевой башни видит нас?..»
Антон тоже разжалобился. Навернулись слезы. Непонятно, кого жалеть. Мать или дочь? А может, ту маленькую девочку, с которой он когда-то, в другом городе, сидел у другого пруда и отвечал на ее умные вопросы…
Разжалобившись, Антон расщедрился и заказал еще по чашке горячего грога.
Они сидели молча. И каждый пил из своей чашечки. Среди чужих техасских сапог.
– Идиот! – ругал себя Константин. – Ведь мог догадаться, что это Элвис! Тут много ума не надо! Он сам косит под Пресли!
Об Элвисе следователь был наслышан гораздо больше, чем говорилось в скудной руоповской сводке. И тот единственный случай, который приводился там, Еремин представлял себе куда красочней, чем сухой канцелярский отчет под названием «Дело об игровых автоматах Кацмана». Это была самая первая акция малышей. До этого о них никто не слышал.
Поначалу они входили в состав «солидной» организации, бесчинствовавшей на южной окраине Москвы. Но права молодых, как всегда, ущемлялись. Часто их просто не брали в расчет при дележе сфер влияния. И они объявили о своем выходе. Это произошло в одном из ресторанов на юге столицы и сопровождалось дракой и перестрелкой. Трое малышей погибли. Вероятно, в той потасовке принимал участие Элвис, потому что стоял у самых истоков организации.
Малыши объявили войну авторитетам. И первым сложил голову на поле брани вор в законе Сергей Кацман, по кличке Жорик.
После очередной отсидки пятидесятилетний Жорик поставил на игорный бизнес. Он был владельцем нескольких залов игровых автоматов. В одном из них, в помещении бывшей обувной мастерской, он восседал в мягком крутящемся кресле в окружении двух квадратноскулых телохранителей, когда явились малыши.
– Кто тут спрашивает Жору? – обратился к пяти молодчикам в коже бывший одессит. – Жора тута!
– У меня к тебе дело, – выступил вперед один из них, голубоглазый красавец с баками. Это был Элвис.
Одутловатое лицо Жорика, с кривым носом и веселыми черными глазками, поморщилось.
– Что тебе, мальчик? Наверно, мама денег на мороженое не дала?
– Шутки в сторону, Жорик! Я не люблю, когда со мной шутят.
– Мальчик без чувства юмора! – обратился вор к своим охранникам. – Какое горе для родителей! – Те изобразили на рожах презрительные улыбки.
– Вопрос серьезный, Жорик, – напирал на него парень. – И шутить я тебе не советую!
– Ша, молокосос! – подпрыгнул в своем кресле хозяин игровых автоматов. – У меня разговор с такими, как ты, короткий. А хочешь задушевной беседы, приводи кого-нибудь постарше. Да не из бакланов и сучар! А с тобой мне говорить не о чем. Я тебя не знаю. Мне с незнакомыми мальчиками мама не велела разговаривать!
– Я самый старший в моей группировке, – объявил Элвис, и это была чистая правда. – И если не хочешь неприятностей, то будешь говорить со мной.
– Уноси ноги, деточка! – прохрипел разъяренный Кацман. – Таких, как ты, я на зоне трахал в задницу!
– Ладно, Элвис, хватит дерьмо в ступе толочь! – бросил кто-то из его ребят. – Все равно дерьмом останется!
Телохранители Жорика полезли за пистолетами.
– Я тебя предупредил! – ткнул Элвис почти в самый нос вора в законе указательным пальцем.
Резко развернувшись, он со своими спутниками покинул зал.
Кацман, конечно, догадывался, о чем с ним хотели говорить малыши. Темы подобных бесед не отличаются разнообразием. Им приглянулся его бизнес, и они претендовали на часть барышей. Выходка его возмутила. Сосунки совсем оборзели! И все-таки серьезного значения он ей не придал. Ведь он вор в законе. Элита уголовного мира. А кто они? Дешевые фрайера, не нюхавшие зоны.
На следующий день они явились в то же время. Их было двадцать человек, вооруженных пистолетами и бейсбольными битами.
Жорик, как и вчера, восседал в кресле. В зале находились несколько игроков, не подозревавших, чем для них окончится эта игра.
Операцию малыши тщательно разработали и действовали молниеносно. Ни слова не говоря, оцепили зал, поставив под пистолет всех присутствующих. Однако разоружать никого не стали. Зачем лишняя возня? Элвис дал команду – и выстрелили почти одновременно, положив сразу обоих телохранителей, Жорика и семерых ни в чем не повинных игроков. Правда, один из телохранителей, истекая кровью, успел выстрелить. Метил в Элвиса, но не попал, угодил одному из парней в лоб.
– Сегодня ты тоже будешь шутить?
Элвис подошел к бледному, вжавшемуся в кресло Жорику почти вплотную.
– Вы считаете…
– Я в этом уверен хотя бы потому, что дело не довели до суда. Парень умер от передозировки снотворного в психолечебнице, куда его отправили для проведения судмедэкспертизы. А второй охранник вышел утром из дома в поисках работы и бесследно пропал.
– Какие страшные вещи вы говорите!
Испуг в ее глазах был неподдельным.
– Да, милая Оля, и вас я не чаял увидеть в живых, после того как ваш телефон замолчал. Но, слава Богу, все обошлось!
– Как знать. Может, меня ищут, чтобы придушить.
– Уже бы свершилось.
– Мой нынешний адрес не известен никому, кроме мамы. А мама живет далеко от Москвы.
– За два месяца вас обязательно бы разыскали. Просто те двое располагали определенной информацией. В то раннее утро, когда убили мальчика, они охраняли дом. А вы появились намного позже. И ничего об этом знать не можете. И никого не подозреваете. Ведь так?
Девушка кивнула в знак согласия.
– Вы тоже поверили в версию психически ненормального охранника? Значит, отношения внутри семейства складывались так, что ни на кого из них подозрение не могло упасть?
– Да-да, – подтвердила гувернантка. – И отец и мать любили Сашу. Просто души в нем не чаяли. Им, правда, некогда было заниматься его воспитанием, но когда у людей есть средства…
– Вот мы и опять вернулись к вам, – подытожил Еремин. – У людей есть средства. Они нанимают гувернантку и кухарку. И еще два раза в неделю приходит загадочная горничная.
– Почему загадочная?
– Для меня загадочная, потому что Грызунов не пожелал мне ее показать. Итак, мы имеем еще трех женщин. У всех алиби. Правда, не проверенные мной. Мне слишком быстро отказали от дома, чтобы успел что-то проверить. А между тем мой эксперт обнаружил неизвестные дамские отпечатки в детской и в супружеской спальне. Грызунов сослался на горничную. Заколдованный круг.
Он раскрыл перед ней все карты. Ольга сидела задумчивая и напуганная.
– Зачем вам все это? – спросила вдруг она.
– Чтобы восторжествовала истина! – прикинулся он чистым, без примеси корысти правдолюбцем.
– Она когда-нибудь торжествовала?
– Тем более пора. Как вы думаете, рассчитал Грызунов горничную?
Ольга пожала плечами.
– Позвоните Зинаиде Ивановне. Она всегда в курсе последних событий.
– Кто это?
– Кухарка Грызунова. Забыли?
Сыщик и в самом деле выпустил из виду эту злую старую грымзу.
– Тут есть одно «но». Зинаида Ивановна обязательно доложит о моем звонке хозяину. А мне бы не хотелось портить ему кровь. В каких вы были отношениях с кухаркой?
– Вы хотите, чтобы я ей позвонила? – догадалась гувернантка. – Значит, Сергея Анатольевича щадите, а меня вам не жалко?
– Здорово вы меня уели! – засмеялся Константин. – Что ж, нет так нет. По правде говоря, сам не хотел подставляться. Ведь дело закрыто.
– А знаете, я, наверно, попробую, – неожиданно согласилась она. – С Зинкой у меня были неплохие отношения, хоть она и стерва порядочная! Так ведь телефонный разговор ни к чему не обязывает. Адреса своего и телефона я ей все равно не сообщу.
– Вот и отлично! Вот и замечательно! – радовался Еремин. – Еще кофе не хотите?
– Мне уже пора.
– Погодите! Мы ведь еще не договорились, что вы скажете Зинаиде Ивановне.
– В самом деле. А что надо?
– Надо узнать телефон горничной. Соврите, что потеряли в доме Грызунова какую-то дорогую вам вещь и только сейчас спохватились, поэтому хотите связаться с горничной. Может, эта вещь ей попадалась на глаза. Заодно поинтересуйтесь, как там Сергей Анатольевич, и вообще разведайте обстановку.
– Вы меня, случайно, не в шпионки готовите?
– Это мысль. Может, вам стать моим штатным сотрудником и не давать больше объявлений во французскую газету?
– О, вы не знаете, какая я трусиха! Тогда бы не стали мне предлагать сотрудничество!
– А если я вас приглашу в кинотеатр, трусиха? Вы тоже испугаетесь?
– Это смотря в какой кинотеатр и на какой фильм.
– В «Иллюзион». В понедельник. На французский сеанс. Кажется, мне удалось вас напугать?
Глаза Ольги действительно расширились на какое-то мгновение, и даже приоткрылся кукольный рот.
– Вы там разве не бываете?
– Бываю… Мне ведь необходимо практиковаться, – начала сбивчиво объяснять она. – А фильм на французском – какая-никакая практика…
– А в этот понедельник вы там не были?
– Нет. Не очень-то поездишь из Алтуфьева.
– Так вы принимаете мое приглашение? Я могу заехать за вами.
– Принимаю, – попыталась как можно спокойней произнести она, но волнение еще слышалось в ее голосе.
– Но учтите, я ни слова по-французски не понимаю!
– Что ж, мы будем весь сеанс интимно шептаться?
– На это и рассчитываю!
– Вот ведь попалась на удочку! – засмеялась девушка.
Она уже окончательно пришла в себя.
«И все же что-то с ней происходит! – сделал вывод Константин, когда Ольга ушла. – Почему она так испугалась? Может, знает про поход в „Иллюзион“ нашей парочки? Ну, это уже из области фантастики! Впрочем, почему бы и нет? Разве не из области фантастики – французская газета с ее объявлением за батареей на кухне у Шведенко? А может, она просто никогда не ходила в кино с мужиками? А я тут голову ломаю! Может, она лесбиянка, черт возьми!»
* * *
– Она лесбиянка! Старая, противная лесбиянка! – волновалась по телефону Патя. – Я поэтому перестала брать у нее уроки! Она склоняла меня к сожительству! Представляешь, каково мне с ней договариваться о встрече?– Представляю, – вздохнул Полежаев, – но на встречу ты ведь поедешь со мной! При мне-то она, наверно, постесняется склонять тебя к сожительству?
Как только он вернулся от Василины, его застиг Патин звонок. И он с ходу, не мешкая, напомнил ей о психологе-феминистке. Девушка звонила явно по другому поводу.
– Ладно. Попробую, – согласилась она. – Только не сегодня. Сегодня у меня дел по горло.
– Мы не встретимся? – расстроился Антон.
– Не знаю.
– От мамочки влетело? – догадался он.
– Влетело. Пришлось ей все рассказать.
– Как?
– Вот так. Да ты не бойся! Я ей сказала, что ты непременно женишься. И она мне поверила. Хочет с тобой познакомиться.
«Час от часу не легче! Эта девка доведет меня до инфаркта! Я не собираюсь снова надевать на себя хомут! Приспичило ей, видите ли! Уже и мамочка в курсе!»
– Почему молчишь? Не хочешь знакомиться с мамочкой?
– Можно и познакомиться.
– Фу, какой тон! Ты что, передумал?
«Она сейчас разнюнится! Только этого не хватало!»
– Ну что ты, маленькая! Я люблю тебя!
– А Василина ушла? – перешла на шепот Патрисия.
– Давно.
«Вот она, истинная причина ее звонка! Уж эти мне женские маневры! Ведь наверняка всю ночь не спала!»
– Надеюсь, вы спали в разных комнатах?
– Почему это тебя интересует? Ты ведь мне еще не жена.
– О-ля-ля! – угрожающе произнесла Патя.
– Конечно, в разных, детка. Разве я смогу с кем-нибудь после тебя?
– Правда? Как хорошо, что ты это сказал. А то… а то… у меня чуть сердце не остановилось.
– Ты приедешь?
– Постараюсь. Не обещаю. Я люблю…
– J'aime… quancl tu te fais ballerine[6].
– Обязательно изображу, милый! Только для тебя!
Он повесил трубку, и на душе стало отчего-то муторно. Может, оттого, что вдруг усомнился в своих чувствах к молоденькой француженке?
«Я люблю… Сколько раз мне приходилось это произносить? И позавчера я был не оригинален. Само собой вырвалось, после того как она начала танцевать, лежа в моей кровати. Вот и все объяснение. Патя напомнила мне другую женщину, к воспоминаниям о которой я тщетно не хочу возвращаться. Она мешает мне жить! Она возрождается из прошлого, как птица Феникс! Въезжает во двор на белом „мерседесе“! Непрерывным звонком звонит в мою дверь!..»
Безумный от воспоминаний, он выбежал на балкон.
Двор шумел листвой. От стен домов эхом отражались звонкие голоса детворы. Два старика внизу громко рассуждали о политике.
Полежаев опустился в плетеное кресло, обхватил руками голову и процедил:
– К черту воспоминания!
* * *
Дом Антонины Лазарчук на этот раз он нашел без путеводных старушек.Позвонил три раза, как советовал усатый сосед.
Долго никто не открывал, но голоса были слышны. Видно, воинственно настроенные соседи не собирались привечать гостей пьянчужки. Наконец замок щелкнул, задвижка проскрежетала. В дверную щель высунулась уже знакомая ему голова Антонины Иосифовны. В спящем виде она казалась куда привлекательней. Сейчас все портили бесцветные, мутные глаза и взгляд приговоренного к смертной казни.
– Я к вам.
– Проходите, – произнесла она обреченно и впустила Антона в коридор.
– Это опять вы?
С кухни выполз усатый с претензией на интеллигентность. Сегодня он был в майке и спортивных штанах. И на плече красовалась татуировка – эмблема спортивного общества «Динамо».
– Вы вчера так драпанули, что мы подумали – украли чего. Да что там у нее красть!
Полежаев оставил монолог усатого без внимания и прошел за хозяйкой в ее комнату.
Здесь ничего не изменилось со вчерашнего дня. Разве что добавилось грязной посуды на столе. Дышалось, правда, легче. Видно, с утра проветрили.
– Вы вчера здесь были? – поинтересовалась она, будто не слышала речей соседа, будто сосед – пришелец из другого измерения и его речи недоступны человеческому пониманию.
– Да. Вы спали. Я не стал вас будить.
Она предложила гостю единственный стул, тот самый, на который он опасался сесть. Сама устроилась на кровати.
– Кто вы?
Он вдруг понял, что женщина его боится. Поэтому и не открывала так долго.
– Я тот, кто обнаружил вашу дочь… – начал он без лишних разъяснений.
Женщина стойко вынесла упоминание о погибшей дочери – слезы не появились.
– Вы знали Констанцию?
– Нет. Я искал у нее моего знакомого, журналиста.
– Журналиста? – почему-то удивилась она.
– Да, журналиста. Он тоже погиб. А в понедельник они вместе с Констанцией были в кинотеатре.
– В кинотеатре? – еще больше удивилась Антонина Иосифовна. – Зачем она потащилась в кинотеатр? У нее дома телевизор, видеомагнитофон, целая гора видеокассет! Вечно находила себе приключения! Вот и результат!
«Странно, почему-то ни я, ни Еремин не придали этому факту значения. А действительно – и телевизор, и видеомагнитофон, и видеокассеты. И наверняка был у нее в коллекции „Призрак свободы“. Надо проверить!»
– А как звали вашего знакомого?
– Леонид Шведенко.
– Первый раз слышу. Правда, она мне не особенно докладывала о своих похождениях.
Полежаеву показалось, что женщина хочет на него произвести впечатление, доказать, что она все-таки занималась воспитанием дочери, хоть какая-никакая, а мать.
– А кого из друзей Констанции вы знали?
– Многих, но разве всех упомнишь? – Лазарчук произнесла это так, что стало ясно – «упомнить» не сможет никого.
Антону было тоскливо, жаль потерянного времени.
«И во сне она кричала: „Откуда я знаю, кто он такой? Мне дела нет до твоих хахалей!“ Ничего она не знает. Все на свете пропила!»
– Может, сходите за бутылкой? – попросила ласково Антонина Иосифовна. – Тогда наверняка что-нибудь вспомню…
Он был смешон сам себе, когда потащился в ближайший магазин за бутылкой. И главное, перед ее соседями стыдно. Пришел собутыльник к пьянчужке. И ведь уверен, что зря, а ноги сами несут. Может, потому, что лучше пить с пьянчужкой, чем оставаться наедине со своим прошлым?
– Он меня больше не пустит сюда, – поставив на стол «Столичную», сообщил Полежаев.
– Кто? – не поняла женщина.
– Этот ваш сосед усатый. Так сверлил меня сейчас глазищами.
– Да кто он такой?! – неожиданно заверещала она. – Он тут на птичьих правах! Квартирант сраный! Я ему сдаю комнату!
«Вот как? Значит, квартирант? Значит, есть еще одна комната! А родная дочь скиталась по квартирам, только чтобы не видеться с „сукой-матерью“!»
– Сейчас я с ним разберусь! – продолжала она разглагольствовать. – Щас! Только выпью – и разберусь! – Она суетливо пыталась открыть бутылку. – Он у меня посверлит! Он у меня…
Антон безучастно наблюдал, как она сорвала пробку, побулькала в грязный стакан и выпила залпом, даже не вспомнив о нем.
«А ведь красивая баба! Раньше, наверное, сводила с ума мужиков!»
Она выпила еще, но идти разбираться с соседом не торопилась. Наверно, боялась, что Полежаев в ее отсутствие выпьет остатки.
– Ты, главное, не печалься! – успокаивала его Антонина Иосифовна, сразу перейдя на «ты». И даже запела: – Не надо печалиться! Вся жизнь впереди! Вся жизнь впереди – надейся и жди!.. Я щас его быстро обработаю! Он у меня посверлит! Квартирант сраный!
– Не надо никого обрабатывать, – попросил Антон. – Вы обещали вспомнить.
– Ничего я никому не обещала! И обещать не могла! – Она вдруг расхохоталась, как-то совсем по-молодому, задорно, весело. – А ты что себе не наливаешь? От меня не дождешься! Не надейся даже! Сам наливай! Есть закуска – огурчики маринованные!
Она отодвинула штору и взяла с подоконника двухлитровую банку с мутным рассолом, где на дне еще проглядывались два или три огурца.
– Спасибо, я не буду, – отказался писатель. – Пейте сами. Я не за этим сюда пришел.
– Гордый! – оценила Лазарчук. – Это хорошо, что гордый. Мне больше достанется!
– Так как же все-таки насчет воспоминаний? – совсем без надежды в голосе поинтересовался Антон.
– Да иди ты!..
– А вы во сне кричали! – ни с того ни с сего ляпнул он.
Она внимательно, насколько это было в ее силах, посмотрела на него своими веселыми глазами.
– И чего?
– Кого-то называли блядью.
– Мало ли кого!
– Да уж не секрет, – презрительно ухмыльнулся Полежаев. Сам не ожидал, что так выйдет. – Дочь свою, покойницу, вы блядью называли. А она вас – сукой! Вот ведь фотография лежит, – ткнул он пальцем в столешницу. Из-под грязной тарелки действительно торчал уголок фотоснимка.
– Ты кто такой, чтобы в душу мне заглядывать?! – завопила она. – Господь Бог?! Что тебе надо от меня? Я тебя не звала в гости.
– Я ухожу, – сказал он спокойно. – Мне дела нет до вашей души! Я лишь хотел знать, кто убил Констанцию и моего знакомого. Думал, поможете. Извините, ошибся.
Как и вчера, Антон пулей вылетел из квартиры под взглядами жильцов.
Быстрым шагом шел к Страстному и материл себя на чем свет стоит. Необходимо было где-нибудь посидеть и что-нибудь выпить. На Страстном есть ковбойское кафе «Белая лошадь». Он предпочитал «Копакабану» на Большой Бронной. Там дешевле. Там знакомая барменша, которой он дарит свои книжки. Там часто сиживают братцы-писатели, перемывая косточки другим братцам-писателям. Но до Бронной еще долго идти, а уже невтерпеж. К тому же от ковбойского питья должно полегчать.
Он заказал чашку горячего грога. Пил и рассматривал коллекцию техасских сапог на стене, мысленно примеривая на себя то одни, то другие.
Когда его тронули сзади за плечо, в голове сразу пронеслись четыре имени: «Патя! Марго! Василина!..» И еще имя той, о которой лучше не думать.
– А это я. – Антонина Иосифовна смутно улыбалась. Она снова выглядела, как приговоренная к казни. – Так и знала, что вы сюда пойдете. Человек вроде приличный. При деньгах. Отчего бы не посидеть в хорошем месте.
Он ее и узнавал, и не узнавал. Оказывается, она совсем не опьянела, хоть и допила «Столичную». Не могла не допить. Наверняка залпом, едва он выскочил за дверь. Значит, притворялась. Пела, бравировала, тыкала ему – все показное.
– Присаживайтесь, коль пришли. Надеюсь, буянить не будете?
– Не буду, – потупилась она, как провинившийся ребенок, а потом заискивающе улыбнулась. – А вы мне что-нибудь возьмите, а то у меня с деньгами…
– Вы не работаете?
Она покачала головой
– А на что живете?
– Так ведь комнату сдаю. Квартирант – мужчина положительный. Платит регулярно.
Он заказал ей тоже чашку грога.
– И курева! – взмолилась женщина.
– Когда похороны?
Она пожала плечами, пуская струи дыма в пол.
– Как не знаете?
– Похоронами занимаются друзья Констанции. Один из них был вчера, уже после вас. Очень поздно пришел. Я его видела впервые. Он просил не беспокоиться. Сказал, сам все устроит. И возьмет расходы на себя.
– Кто такой?
– Назвался Вячеславом.
– Как выглядел?
– Прилично.
– Да у вас все приличные! Внешность опишите!
– Не мучайте меня! Я была в таком состоянии! Что я могу вспомнить? Слава Богу, имя еще как-то удержалось в памяти!
– Когда обещал зайти?
– Сегодня вечером.
– Возьмите его координаты. Неужели он не оставил телефона?
– Оставил. Но я не могла его утром найти. Наверно, посеяла.
– Господи!
Грог она пила не так жадно, как водку. Делала маленькие глотки. Наверно, не поняла, что это такое. Приняла за ароматный напиток.
– А ведь у Консы был тогда день рождения, – задумчиво произнесла Антонина Иосифовна.
– Вы не собирались ее поздравить?
– Что вы! Она бы меня на порог не пустила! А ведь это я ее родила!
Он хотел ей бросить: «Нашли чем хвастаться!» – но сдержался. Уж больно жестоко для данной ситуации. И какое право он имеет судить?
– А все из-за него, из-за папаши французского!
– Что именно?
– Что-что! Дочь потеряла! Больно любила она его. Еще в школе во время каникул каталась в Париж. Он ей деньги на поездку присылал.
– Он что, бросил вас?
– Он никогда не был моим.
– Понятно. А как к поездкам Констанции в Париж относилась его жена?
– Откуда мне знать? Видимо, не совсем хорошо, потому что поездки вскоре прекратились. Деньги он перестал ей слать. Конса ревела. Во всем винила меня. Отца, мол, не смогла отбить у соперницы! А я перед собой такой цели не ставила. Любила его – и все. Потому и родила. Она, конечно, девка настырная была. Не хочет папаша видеть – не надо! Сама заработаю и в Париж поеду! Язык знала, как родной. Круглая отличница. Вот только с институтами никак разобраться не могла. То один бросит, то другой. Третий все-таки закончила. Но она уже тогда со мной не жила. Квартиру снимала. Не знаю, как зарабатывала, только догадываюсь. Однажды в наше техбюро – это до моего сокращения было – кто-то принес порнографический журнал. А там – моя дочка во всех позах. И подписано: Констанция Кревель. Зачем имя честного человека позорить? Представляете, что со мной было? Ведь стыдобища! Вот тогда-то я ее блядью и обозвала! А разве не так? Ведь это ж надо додуматься! Порнографический журнал! – Она подняла глаза на Полежаева, видимо, ища сочувствия.
– Наверно, это неприятно, – пожал он плечами. – Во всяком случае каждый зарабатывает как может. Мораль – вещь специфическая. Один растягивает ее до бесконечности, прикрываясь ею, как зонтиком от дождя. Она даже не греет. Другие, наоборот, завязывают в узелок и забывают на перроне перед отходом поезда. Ваша дочь относилась к последним. – Он сделал паузу: уж очень не к месту разразился своей метафорической проповедью. – И что дальше? Вы из-за этой порнухи запили?
– Нет. Я запила после того, как меня сократили. Я ведь пятнадцать лет проработала на одном месте. И не осталось никаких перспектив. С Консой почти не виделась. Я не знаю, как она жила эти годы. Я ее потеряла еще в тот школьный год, когда отец не прислал ей ни денег, ни визы. Как она тогда на меня кричала! Что с ней творилось, страшно вспомнить!
– Она так с отцом больше и не виделась?
– Не знаю. Я с Пьером не поддерживала связи. А Конса ездила в Париж еще пару раз – это точно. Но виделась ли она там с отцом? Трудно сказать. Мы уже жили врозь. Во всех смыслах.
– Во сне вы упоминали каких-то хахалей, у Констанции было много поклонников?
– Надо полагать. Девка-то красивая!
Вот тут, на этой самой «красивой девке», она впервые всплакнула. Тихо, обреченно, только шмыгнув несколько раз носом.
– Я часто вижу, как мы сидим с ней на Патриарших. Это наше место встреч с Пьером. Мы часто ходили туда с маленькой Консой. Ей всего лет пять-шесть. Я заплетаю косички. У Констанции чудесные густые черные волосы. У него такие же были. Она лопочет какую-то песенку, которую разучила в детском саду. Я ей рассказываю про далекий-далекий Париж, в котором сама никогда не была. Она слушает внимательно. А глаза-то на пол-лица! Такие мечтательные! Потом она опять лопочет свою песенку. Вдруг прерывается. И неожиданно спрашивает: «А папа с Эйфелевой башни видит нас?..»
Антон тоже разжалобился. Навернулись слезы. Непонятно, кого жалеть. Мать или дочь? А может, ту маленькую девочку, с которой он когда-то, в другом городе, сидел у другого пруда и отвечал на ее умные вопросы…
Разжалобившись, Антон расщедрился и заказал еще по чашке горячего грога.
Они сидели молча. И каждый пил из своей чашечки. Среди чужих техасских сапог.
* * *
После ухода Ольги Еремин занялся исследованием информации, полученной из РУОПа. В ней говорилось о том, что Старцев Вадим Игоревич, 1972 года рождения, известен в мафиозных кругах с 1993 года под кличкой Элвис как один из авторитетов молодежной группировки.– Идиот! – ругал себя Константин. – Ведь мог догадаться, что это Элвис! Тут много ума не надо! Он сам косит под Пресли!
Об Элвисе следователь был наслышан гораздо больше, чем говорилось в скудной руоповской сводке. И тот единственный случай, который приводился там, Еремин представлял себе куда красочней, чем сухой канцелярский отчет под названием «Дело об игровых автоматах Кацмана». Это была самая первая акция малышей. До этого о них никто не слышал.
Поначалу они входили в состав «солидной» организации, бесчинствовавшей на южной окраине Москвы. Но права молодых, как всегда, ущемлялись. Часто их просто не брали в расчет при дележе сфер влияния. И они объявили о своем выходе. Это произошло в одном из ресторанов на юге столицы и сопровождалось дракой и перестрелкой. Трое малышей погибли. Вероятно, в той потасовке принимал участие Элвис, потому что стоял у самых истоков организации.
Малыши объявили войну авторитетам. И первым сложил голову на поле брани вор в законе Сергей Кацман, по кличке Жорик.
После очередной отсидки пятидесятилетний Жорик поставил на игорный бизнес. Он был владельцем нескольких залов игровых автоматов. В одном из них, в помещении бывшей обувной мастерской, он восседал в мягком крутящемся кресле в окружении двух квадратноскулых телохранителей, когда явились малыши.
– Кто тут спрашивает Жору? – обратился к пяти молодчикам в коже бывший одессит. – Жора тута!
– У меня к тебе дело, – выступил вперед один из них, голубоглазый красавец с баками. Это был Элвис.
Одутловатое лицо Жорика, с кривым носом и веселыми черными глазками, поморщилось.
– Что тебе, мальчик? Наверно, мама денег на мороженое не дала?
– Шутки в сторону, Жорик! Я не люблю, когда со мной шутят.
– Мальчик без чувства юмора! – обратился вор к своим охранникам. – Какое горе для родителей! – Те изобразили на рожах презрительные улыбки.
– Вопрос серьезный, Жорик, – напирал на него парень. – И шутить я тебе не советую!
– Ша, молокосос! – подпрыгнул в своем кресле хозяин игровых автоматов. – У меня разговор с такими, как ты, короткий. А хочешь задушевной беседы, приводи кого-нибудь постарше. Да не из бакланов и сучар! А с тобой мне говорить не о чем. Я тебя не знаю. Мне с незнакомыми мальчиками мама не велела разговаривать!
– Я самый старший в моей группировке, – объявил Элвис, и это была чистая правда. – И если не хочешь неприятностей, то будешь говорить со мной.
– Уноси ноги, деточка! – прохрипел разъяренный Кацман. – Таких, как ты, я на зоне трахал в задницу!
– Ладно, Элвис, хватит дерьмо в ступе толочь! – бросил кто-то из его ребят. – Все равно дерьмом останется!
Телохранители Жорика полезли за пистолетами.
– Я тебя предупредил! – ткнул Элвис почти в самый нос вора в законе указательным пальцем.
Резко развернувшись, он со своими спутниками покинул зал.
Кацман, конечно, догадывался, о чем с ним хотели говорить малыши. Темы подобных бесед не отличаются разнообразием. Им приглянулся его бизнес, и они претендовали на часть барышей. Выходка его возмутила. Сосунки совсем оборзели! И все-таки серьезного значения он ей не придал. Ведь он вор в законе. Элита уголовного мира. А кто они? Дешевые фрайера, не нюхавшие зоны.
На следующий день они явились в то же время. Их было двадцать человек, вооруженных пистолетами и бейсбольными битами.
Жорик, как и вчера, восседал в кресле. В зале находились несколько игроков, не подозревавших, чем для них окончится эта игра.
Операцию малыши тщательно разработали и действовали молниеносно. Ни слова не говоря, оцепили зал, поставив под пистолет всех присутствующих. Однако разоружать никого не стали. Зачем лишняя возня? Элвис дал команду – и выстрелили почти одновременно, положив сразу обоих телохранителей, Жорика и семерых ни в чем не повинных игроков. Правда, один из телохранителей, истекая кровью, успел выстрелить. Метил в Элвиса, но не попал, угодил одному из парней в лоб.
– Сегодня ты тоже будешь шутить?
Элвис подошел к бледному, вжавшемуся в кресло Жорику почти вплотную.