Страница:
– Для Объединенной корпорации. Я вел их дела...
– Добивался разрешения для банка, к которому ты не имеешь никакого отношения? – спросил Мерфи, сложив на груди руки и наклонив голову.
Коннор перевел взгляд с Мерфи на Крокера, потом на газету, лежавшую на столе.
– После нашего разговора корпорация убедила меня...
– Ты имеешь в виду миссис фон Фюрстенберг? – перебил его Мерфи. – Ее ведь так зовут? Президента корпорации?
– Эту... твою подружку-суфражистку, – добавил Крокер. Коннор задержал дыхание.
– Как я уже говорил, Объединенная корпорация обратилась ко мне с просьбой помочь им получить разрешение на открытие банка нового типа.
– Новый женский «Стейт бэнк», – пояснил Мерфи.
– «Барроу стейт бэнк» на самом деле. – Коннор почувствовал, что краснеет. Не было никакой возможности отрицать свою связь с банком, какие бы объяснения он ни приводил. – Он был назван в честь нашей семьи... без моего согласия. Я предлагал, чтобы имя переменили. Думаю, я еще могу привлечь их внимание к...
– Слишком поздно, – оборвал его Крокер, выпрямляясь, его лицо внезапно стало пунцовым. – Как бы ты ни называл его, ты завяз в этом деле по уши!
Он развернул экземпляр «Нью-Йорк уорлд», который держал в руках, и бросил его на стол. На первой странице красовался заголовок, способный вызвать инфаркт: «Барроу сдерживает свое обещание – открывается банк для женщин!» Коннор почувствовал, что у него отнимаются ноги.
– Чертовы газеты, я даже не думал, что... – Он уставился на печатный текст, не в состоянии понять ничего, кроме ужасного заголовка. – Как они, дьявол их побери, узнали о разрешении? За него проголосовали только вчера утром.
– В государственном учреждении, Барроу, ты не смог бы даже икнуть незаметно. И ты об этом знаешь. Репортеры там на каждом шагу, – пробурчал Крокер, вставая и сердито расхаживая взад-вперед.
– Ты бы привлек меньше внимания, если бы развесил плакаты, нанял глашатаев и дал объявления в эту дурацкую «Дейли ньюс», – заявил Мерфи.
Коннор задумался, пытаясь вычислить, кто мог указать репортерам на его участие в процессе. Но если уж говорить честно, Крокер был прав – по меньшей мере дюжина корреспондентов ошивалась в учреждении, а он все-таки известная в политических кругах фигура. То, что он их не видел, еще не означает, что они его тоже не заметили.
– Послушайте, это не женский банк, – чистосердечно сказал Коннор. – Это просто банк, коммерческое предприятие, и он никак не связан с суфражистским движением.
– В газете по-другому написано, – произнес начальник полиции Бирн, тыча пальцем в статью. – Новая политика – вот что они говорят. Особое обслуживание для клиенток. Женщинам не потребуется подпись мужа на документах. – Он оглядел всех остальных присутствующих. – Очень похоже на эту ерунду о «женских правах».
Раздались возмущенные возгласы, а Коннор все думал, каким образом то, что было сказано на заседании комиссии, могло попасть в газеты.
– Говорю же вам, – своим самым убедительным тоном повторил он, – это обычный банк.
– Нет, – подошел к нему Мерфи. – Перестань, Барроу, ты же не глупец. Этот банк организован и напрямую связан с женщиной, которая, как известно, находится в самой гуще суфражистского движения. Она бросила тебе вызов на дебатах и дважды использовала эти «банковские» дела, чтобы втянуть тебя, чтобы ты оказался замешанным в ее политической игре и все выплыло в газетах.
– А теперь она заставила тебя работать на нее и с политической выгодой использует твое имя, – провозгласил Крокер, вплотную придвинувшись к Коннору и впиваясь в него взглядом, чтобы понять, о чем тот думает. – Но что беспокоит меня больше всего, так это твоя уверенность, что все идет как надо.
Когда босс отвернулся, Коннор почувствовал, что весь мир вокруг него зашатался и сам он теряет равновесие. Все, что они сказали, – чистая правда. Но очень многое можно было еще добавить. Конечно, он работал на нее – она шантажом заставила его это делать. И конечно, Беатрис использовала его имя – ведь она обладает жесткостью и хваткой деловой женщины, которая привыкла не упускать ни единой возможности... Холодок пробежал в его воспаленном мозгу. Он не думал так о ней... что она его использует... по крайней мере с тех пор...
В какой момент он позволил себе расслабиться и уступил ей, пожертвовал ради нее своими интересами? Он ездил в Олбани, чтобы вернуть долг – вынужденный долг. А закончил тем, что не только защищает ее дело, но и видит все ее глазами, спорит и с безумной страстью... Тут кровь отхлынула от его лица. Любовь! Боже мой! Он влюбился в...
– Эта дамочка фон Фюрстенберг, должно быть, та еще штучка, – с похабной ухмылкой проговорил Маклоски из городского управления.
– Наверняка, – поддакнул его коллега Берк. – Она так здорово его зацепила, что он не видит ничего, кроме ее юбок.
– Это так, Барроу? – пригвоздил его взглядом Крокер. – Ты связался с этой женщиной?
Когда Коннор не дал немедленного ответа, босс сделал свой собственный вывод и, отвернувшись, яростно рубанул ладонью воздух.
– Черт побери! Наконец находишь кандидата, который может победить, и тут появляется какая-то юбка и мерзавец готов все разрушить и уничтожить! – Он повернулся к остальным. – Это какое-то проклятие демократической партии!
– Послушайте, я все устрою. – Коннор в конце концов очнулся, но в голове у него все по-прежнему плыло. Мир словно вывернулся наизнанку. – Я поговорю с ней... заставлю ее изменить название банка...
– Нет, ты этого не будешь делать, – обернулся к нему Крокер. – Ты и близко не подойдешь к этой женщине или к одной из ее «соратниц». Ты займешься исключительно выборами, будешь держать нос по ветру, а штаны застегнутыми. – Он перевел взгляд на Мерфи, который глубоко вздохнул. – Может быть, чтобы убедиться, что ты думаешь только о кампании, нам следует приставить к тебе кого-нибудь.
– Я сам могу о себе позаботиться, – сказал Коннор, ощущая, что вместе с раздражением к нему возвращается былая ясность ума. – Мне не нужна нянька.
– Еще как нужна! – рявкнул Крокер. – Уже во второй раз в газетах пишут, что ты заодно с суфражистками. Если один раз может проскочить, то второй берут на заметку, а третий становится непреложной истиной. – Он ткнул толстым пальцем в грудь Коннору. – Третьего раза не будет. Понял?
Сердце Коннора выскакивало из груди, во рту пересохло. В воцарившейся вдруг тишине он понял, что они по-настоящему разозлились, и отыскивал подходящий ответ, пытаясь примирить свои личные чувства и убеждения с требованиями Крокера. Отказаться от Биби? Потерять вторую любовь в жизни?
– Да перестаньте, все не так плохо, – произнес он с улыбкой, настолько вымученной, что от нее заболело лицо. Сейчас самое время для сладких речей!.. – Я же никогда не говорил, что поддерживаю право голоса для женщин. Мои личные чувства...
– До тебя никак не дойдет, верно? – Крокер придвинулся ближе, чуть не уткнувшись лицом в лицо Коннора. – Ты сам не решаешь, что поддерживать, а что нет. Пока ты член партии, ты будешь делать то, что мы тебе скажем. И ты не будешь даже касаться темы женского голосования или женского банка. И будешь держаться как можно дальше от этой фон Фюрстенберг. Ясно?
Это было не чем иным, как ультиматумом. Неужели Мерфи не врал? Неужели они действительно пойдут на то, чтобы снять его кандидатуру из-за его связи с Биби?
– Кажется, я начинаю понимать, – с трудом проговорил Коннор.
Крокер понял его слова как подчинение великой мудрости «Таммани».
– Хорошо. А теперь нам надо получить – как это называется, когда в газетах берут свое слово назад? – Он щелкнул пальцами в направлении Мерфи.
– Опровержение. Но не думаю, что это необходимо, – внимательно наблюдая за Коннором, заметил тот. – Утверждая, что наш кандидат не поддерживает суфражисток, мы можем привлечь внимание к обвинениям. С другой стороны, мы можем заявить об этом неформально и дать полное объяснение на вторых дебатах. Не стоит зарываться.
– Думаешь, этого будет достаточно? – спросил Крокер. Мерфи кивнул.
– Я обо всем позабочусь.
Крокер направился к двери, затем остановился возле Коннора, чтобы дать тому последнее предупреждение:
– «Таммани» тебе поможет – или «Таммани» тебя уничтожит. Подумай об этом, сынок.
Глава 18
– Добивался разрешения для банка, к которому ты не имеешь никакого отношения? – спросил Мерфи, сложив на груди руки и наклонив голову.
Коннор перевел взгляд с Мерфи на Крокера, потом на газету, лежавшую на столе.
– После нашего разговора корпорация убедила меня...
– Ты имеешь в виду миссис фон Фюрстенберг? – перебил его Мерфи. – Ее ведь так зовут? Президента корпорации?
– Эту... твою подружку-суфражистку, – добавил Крокер. Коннор задержал дыхание.
– Как я уже говорил, Объединенная корпорация обратилась ко мне с просьбой помочь им получить разрешение на открытие банка нового типа.
– Новый женский «Стейт бэнк», – пояснил Мерфи.
– «Барроу стейт бэнк» на самом деле. – Коннор почувствовал, что краснеет. Не было никакой возможности отрицать свою связь с банком, какие бы объяснения он ни приводил. – Он был назван в честь нашей семьи... без моего согласия. Я предлагал, чтобы имя переменили. Думаю, я еще могу привлечь их внимание к...
– Слишком поздно, – оборвал его Крокер, выпрямляясь, его лицо внезапно стало пунцовым. – Как бы ты ни называл его, ты завяз в этом деле по уши!
Он развернул экземпляр «Нью-Йорк уорлд», который держал в руках, и бросил его на стол. На первой странице красовался заголовок, способный вызвать инфаркт: «Барроу сдерживает свое обещание – открывается банк для женщин!» Коннор почувствовал, что у него отнимаются ноги.
– Чертовы газеты, я даже не думал, что... – Он уставился на печатный текст, не в состоянии понять ничего, кроме ужасного заголовка. – Как они, дьявол их побери, узнали о разрешении? За него проголосовали только вчера утром.
– В государственном учреждении, Барроу, ты не смог бы даже икнуть незаметно. И ты об этом знаешь. Репортеры там на каждом шагу, – пробурчал Крокер, вставая и сердито расхаживая взад-вперед.
– Ты бы привлек меньше внимания, если бы развесил плакаты, нанял глашатаев и дал объявления в эту дурацкую «Дейли ньюс», – заявил Мерфи.
Коннор задумался, пытаясь вычислить, кто мог указать репортерам на его участие в процессе. Но если уж говорить честно, Крокер был прав – по меньшей мере дюжина корреспондентов ошивалась в учреждении, а он все-таки известная в политических кругах фигура. То, что он их не видел, еще не означает, что они его тоже не заметили.
– Послушайте, это не женский банк, – чистосердечно сказал Коннор. – Это просто банк, коммерческое предприятие, и он никак не связан с суфражистским движением.
– В газете по-другому написано, – произнес начальник полиции Бирн, тыча пальцем в статью. – Новая политика – вот что они говорят. Особое обслуживание для клиенток. Женщинам не потребуется подпись мужа на документах. – Он оглядел всех остальных присутствующих. – Очень похоже на эту ерунду о «женских правах».
Раздались возмущенные возгласы, а Коннор все думал, каким образом то, что было сказано на заседании комиссии, могло попасть в газеты.
– Говорю же вам, – своим самым убедительным тоном повторил он, – это обычный банк.
– Нет, – подошел к нему Мерфи. – Перестань, Барроу, ты же не глупец. Этот банк организован и напрямую связан с женщиной, которая, как известно, находится в самой гуще суфражистского движения. Она бросила тебе вызов на дебатах и дважды использовала эти «банковские» дела, чтобы втянуть тебя, чтобы ты оказался замешанным в ее политической игре и все выплыло в газетах.
– А теперь она заставила тебя работать на нее и с политической выгодой использует твое имя, – провозгласил Крокер, вплотную придвинувшись к Коннору и впиваясь в него взглядом, чтобы понять, о чем тот думает. – Но что беспокоит меня больше всего, так это твоя уверенность, что все идет как надо.
Когда босс отвернулся, Коннор почувствовал, что весь мир вокруг него зашатался и сам он теряет равновесие. Все, что они сказали, – чистая правда. Но очень многое можно было еще добавить. Конечно, он работал на нее – она шантажом заставила его это делать. И конечно, Беатрис использовала его имя – ведь она обладает жесткостью и хваткой деловой женщины, которая привыкла не упускать ни единой возможности... Холодок пробежал в его воспаленном мозгу. Он не думал так о ней... что она его использует... по крайней мере с тех пор...
В какой момент он позволил себе расслабиться и уступил ей, пожертвовал ради нее своими интересами? Он ездил в Олбани, чтобы вернуть долг – вынужденный долг. А закончил тем, что не только защищает ее дело, но и видит все ее глазами, спорит и с безумной страстью... Тут кровь отхлынула от его лица. Любовь! Боже мой! Он влюбился в...
– Эта дамочка фон Фюрстенберг, должно быть, та еще штучка, – с похабной ухмылкой проговорил Маклоски из городского управления.
– Наверняка, – поддакнул его коллега Берк. – Она так здорово его зацепила, что он не видит ничего, кроме ее юбок.
– Это так, Барроу? – пригвоздил его взглядом Крокер. – Ты связался с этой женщиной?
Когда Коннор не дал немедленного ответа, босс сделал свой собственный вывод и, отвернувшись, яростно рубанул ладонью воздух.
– Черт побери! Наконец находишь кандидата, который может победить, и тут появляется какая-то юбка и мерзавец готов все разрушить и уничтожить! – Он повернулся к остальным. – Это какое-то проклятие демократической партии!
– Послушайте, я все устрою. – Коннор в конце концов очнулся, но в голове у него все по-прежнему плыло. Мир словно вывернулся наизнанку. – Я поговорю с ней... заставлю ее изменить название банка...
– Нет, ты этого не будешь делать, – обернулся к нему Крокер. – Ты и близко не подойдешь к этой женщине или к одной из ее «соратниц». Ты займешься исключительно выборами, будешь держать нос по ветру, а штаны застегнутыми. – Он перевел взгляд на Мерфи, который глубоко вздохнул. – Может быть, чтобы убедиться, что ты думаешь только о кампании, нам следует приставить к тебе кого-нибудь.
– Я сам могу о себе позаботиться, – сказал Коннор, ощущая, что вместе с раздражением к нему возвращается былая ясность ума. – Мне не нужна нянька.
– Еще как нужна! – рявкнул Крокер. – Уже во второй раз в газетах пишут, что ты заодно с суфражистками. Если один раз может проскочить, то второй берут на заметку, а третий становится непреложной истиной. – Он ткнул толстым пальцем в грудь Коннору. – Третьего раза не будет. Понял?
Сердце Коннора выскакивало из груди, во рту пересохло. В воцарившейся вдруг тишине он понял, что они по-настоящему разозлились, и отыскивал подходящий ответ, пытаясь примирить свои личные чувства и убеждения с требованиями Крокера. Отказаться от Биби? Потерять вторую любовь в жизни?
– Да перестаньте, все не так плохо, – произнес он с улыбкой, настолько вымученной, что от нее заболело лицо. Сейчас самое время для сладких речей!.. – Я же никогда не говорил, что поддерживаю право голоса для женщин. Мои личные чувства...
– До тебя никак не дойдет, верно? – Крокер придвинулся ближе, чуть не уткнувшись лицом в лицо Коннора. – Ты сам не решаешь, что поддерживать, а что нет. Пока ты член партии, ты будешь делать то, что мы тебе скажем. И ты не будешь даже касаться темы женского голосования или женского банка. И будешь держаться как можно дальше от этой фон Фюрстенберг. Ясно?
Это было не чем иным, как ультиматумом. Неужели Мерфи не врал? Неужели они действительно пойдут на то, чтобы снять его кандидатуру из-за его связи с Биби?
– Кажется, я начинаю понимать, – с трудом проговорил Коннор.
Крокер понял его слова как подчинение великой мудрости «Таммани».
– Хорошо. А теперь нам надо получить – как это называется, когда в газетах берут свое слово назад? – Он щелкнул пальцами в направлении Мерфи.
– Опровержение. Но не думаю, что это необходимо, – внимательно наблюдая за Коннором, заметил тот. – Утверждая, что наш кандидат не поддерживает суфражисток, мы можем привлечь внимание к обвинениям. С другой стороны, мы можем заявить об этом неформально и дать полное объяснение на вторых дебатах. Не стоит зарываться.
– Думаешь, этого будет достаточно? – спросил Крокер. Мерфи кивнул.
– Я обо всем позабочусь.
Крокер направился к двери, затем остановился возле Коннора, чтобы дать тому последнее предупреждение:
– «Таммани» тебе поможет – или «Таммани» тебя уничтожит. Подумай об этом, сынок.
Глава 18
После возвращения из Олбани Беатрис закружилась в водовороте дел. Она проводила долгие часы в офисах корпорации, советуясь с юристами по поводу продажи акций, что позволило бы собрать часть капитала, необходимого для основания банка. Она привлекла Лейси и Франни, чтобы те обошли членов суфражистской ассоциации, от которых можно было ожидать помощи в создании банка, поддерживающего женщин. Она сама навестила Сьюзан Энтони и Элизабет Кэди Стэнтон. Беатрис известила всех лиц и все организации, которых, по ее мнению, мог заинтересовать этот проект, и составила списки «взносов», которые надо было собрать. Каждый вечер она приходила домой поздно, съедала холодный ужин в своей комнате и падала в кровать. Только на третий день она смогла перевести дыхание. Беатрис начала беспокоиться, почему Коннор до сих пор не дал о себе знать.
Ему надо вести политическую кампанию, уговаривала она себя. Три с половиной дня, которые он выкроил из своего расписания, уже были достаточной жертвой. Коннор предупреждал ее, что будет занят несколько дней, но все же она не могла не чувствовать разочарования из-за того, что он не нашел времени даже для короткого визита.
Ее очень интересовало, что он думает по поводу газетных статей, сообщавших об открытии нового банка корпорации. О лучшей рекламе нельзя было и мечтать. Даже несогласие с новой политикой банка работает на них. Пройдет немного времени, и все узнают, что в городе существует только одно коммерческое учреждение, которое уважает женщин и обслуживает их.
Этим вечером в «Восточный дворец» посыльный принес несколько конвертов из веленевой бумаги. В самый разгар веселой пирушки Мэри Кэтрин, Энни, Пэнси, Элеонора, Милли, Тэсса, Джейн и Дидрэ открыли их и внутри обнаружили отпечатанные приглашения на участие в первой продаже акций нового финансового учреждения – «Барроу стейт бэнк». Еще большее впечатление произвели короткие, написанные от руки послания от Беатрис фон Фюрстенберг в каждом конверте. Она уверяла девиц, что их накопления будут с радостью приняты в новом банке.
После того как основной поток посетителей схлынул, вся группа «избранных» собралась в комнате Мэри Кейт на третьем этаже и взволнованно принялась обсуждать впервые в их жизни полученные настоящие отпечатанные приглашения. Потом, сжимая драгоценные конверты, девицы затихли, а некоторые даже опустили головы, пряча мокрые глаза.
– Она написала нам, – прошептала Энни. – Я никогда в жизни не получала писем.
– И я тоже, – призналась Пэнси. – Такое красивое приглашение, прямо как для какой-нибудь госпожи.
Остальные закивали, а Мэри Кейт улыбнулась сквозь слезы.
– Эта Биби... она на самом деле очень хорошая, истинная леди.
– Даже еще лучше, – убежденно проговорила Дидрэ. – Она – настоящая женщина.
На пятое утро после возвращения из Олбани Беатрис в пустом здании вместе с подрядчиком по строительству обсуждала, где лучше всего расположить окошки кассиров, столы, кабинеты экономистов и новые подвалы из бетона и стали. Она некоторое время до этого обдумывала, как оборудовать банк, но только в предыдущий день стало известно, что здание на Бродвее, которое ей было нужно, выставлено на продажу и доступно по цене. Беатрис немедленно послала за инженером по строительству, до того уже работавшим на возведении нескольких предприятий для корпорации, и после тщательной проверки он согласился, что конструкция достаточно прочна и возможно провести требуемые перестройки.
Когда он повел своих рабочих вниз, чтобы проверить фундамент и месторасположение будущего подвала, Беатрис осталась одна в огромном, пустом помещении. Волнуясь оттого, что ее мечта приобретает конкретные очертания, она все же была не так счастлива и удовлетворена, как хотелось.
Беатрис прошлась по залу, вслушиваясь в эхо, сопровождавшее стук ее каблуков по деревянным полам. Звук был гулким и пустым, таким же пустым, как ее душа. Она все еще не получила никакого известия от Коннора и наконец сама послала ему записку за день до этого вместе с приглашением прийти на распродажу акций. Ответа не последовало.
Ее собственная реакция на его молчание беспокоила ее не меньше, чем само молчание. Вот почему, говорила она себе, она так долго держала людей на расстоянии... из-за этой неуверенности, тревоги, из-за боли, зарождавшейся где-то в глубине сердца. Без сомнения, он был очень занят, ведь до выборов оставалось всего три недели. Два дня назад в газете появилась статья о его посещении трудового конгресса и демократического митинга в Нижнем Ист-Сайде. У него было очень много забот. Коннор занимался делами, которыми пренебрег, чтобы помочь ей.
Беатрис вздохнула и подошла к окнам, чтобы оценить вид, который откроется постоянным посетителям, пока они будут ждать. К своему удивлению, она увидела Элис, спешащую к главному входу. Беатрис пошла ей навстречу.
– Вот. – Элис сунула ей в руки письмо и прислонилась к каменной колонне, чтобы отдышаться. – Это только что прибыло... очень важно.
Беатрис увидела, что Элис уже открыла конверт и прочитала письмо, как она поступала со всей деловой корреспонденцией. Письмо было от вице-президента Объединенной корпорации. Всего два коротких предложения. «В четверг утром, ровно в 10 часов, состоится срочное заседание правления директоров Объединенной корпорации. Ваше присутствие необходимо». Беатрис перевернула письмо, оглядела его в поисках объяснения...
– Какая причина? Почему вдруг срочное заседание? Элис, бледная, с двумя красными пятнами на щеках, протянула Беатрис газету, которую держала в руках.
– Страница четыре... наверху...
Заголовок обрушился на Беатрис, как удар молота: «Скандал в корпорации – женщине-президенту предъявлено обвинение в аморальности!» Ее глаза расширились от ужаса, когда она просмотрела статью. «Свидетели утверждают, что наблюдали, как президент Объединенной корпорации, богатая финансистка и суфражистка Беатрис фон Фюрстенберг развлекалась непристойным, аморальным образом в заведении, обладающем дурной славой и известным под названием «Восточный дворец»...»
С упавшим сердцем Беатрис читала распаляющие воображение строчки, которые в деталях описывали, как она «выступала» перед пьяными посетителями в паре с одним из мужчин из числа персонала борделя. В статье ее называли представительницей того крыла женского движения, которое выступает против брака, за «свободную любовь». Далее утверждалось, что, без сомнения, многие мужчины захотят подтвердить, что она является «ярой сторонницей плотских утех». Заканчивалась оскорбительная статья следующими словами: результатом этих обвинений стало «требование подавленных членов правления собраться на срочное заседание завтра утром», и будто бы «ожидается, что они немедленно сместят миссис фон Фюрстенберг с поста президента Объединенной корпорации».
Беатрис, казалось, перестала дышать, пока читала злобный пасквиль желтой прессы. Прислонившись к стене, она пыталась взять себя в руки. Что она будет делать? Элис задала ей тот же вопрос:
– Что вы будете делать?
Для Беатрис был возможен только один ответ:
– Бороться, что же еще?
Следующие двадцать четыре часа прошли для Беатрис словно в тумане. То она погружалась в воспоминания о разделенной любви и ее охватывала радость при мысли о том, что цель, которую она поставила перед собой, достигнута. В следующую минуту ей начинала досаждать толпа посетителей, размахивающих газетами и желающих узнать, действительно ли она самая порочная из представителей большого бизнеса. После обеда прибыли вице-президент правления корпорации Грэм и секретарь Райт, чтобы убедиться, что она непременно будет присутствовать на срочном заседании. Вскоре с предложением поддержки пришли Лейси Уотермэн и Франни Эксцельсиор. Затем явился Мартин Харриман из Чейз-Дарлингтонского банка, а за ним пожаловали Сьюзан Энтони и Кэрри Чапмен Кэтт, которые в интересах справедливости хотели знать правду.
Когда Беатрис решила, что наконец-то сможет передохнуть, нахлынула толпа юристов из фирмы, представлявших корпорацию на проходивших в данный момент деловых переговорах. Каждый посетитель имел при себе скандальную статью, и каждый задерживался, чтобы попытаться что-нибудь разнюхать. Кто-то делал это тонко, кто-то неуклюже, но все как один выводили Беатрис из себя. Единственный, кто не появился, хотя как раз его появления она ждала с нетерпением... был Коннор.
После ужина, удалившись в свою комнату вместе с Элис, она все ходила из угла в угол, взвешивая свои предстоящие действия. Конечно, можно было открыть всю правду, но это означало раскрыть те роли, которые сыграли Коннор, Присцилла и Джеффри в этом абсурдном спектакле. Хуже того, вся правда, в конце концов рассказанная Элис, даже для собственных ушей Беатрис звучала так нелепо, что трудно было представить, как ее воспримут остальные.
Наконец она решила отыскать автора статьи и узнать, откуда он почерпнул информацию. Если она сможет доказать, что Линч и Уинтроп были теми самыми «источниками», которые упоминаются в газете, тогда она заявит, что это те же самые слова тех же самых людей... которые публично предают интересы корпорации, пытаясь навязать правлению свою волю. Эта попытка захвата власти может не понравиться членам правления, и тогда они будут вынуждены поддержать ее и замять скандал. Риск заключался в том, что могли действительно существовать и другие свидетели, видевшие и узнавшие ее. Беатрис понимала, что в таком случае ей оставалось только рассказать правду и стоять на своем – она никогда не «гуляла» и не «выступала» в «Восточном дворце» и не участвовала ни в каких грязных развлечениях. Это она могла утверждать с чистой совестью.
Она вызвала Диппера и Шоти и отправила их побродить по барам, расположенным поблизости от редакции газеты в Нижнем Ист-Сайде, в надежде, что они смогут узнать личность и местонахождение репортера – автора статьи. Но когда они ушли, по дороге споря, с каких таверн и салунов лучше начать, она всерьез засомневалась в успехе. Беатрис лежала в тоске без сна, думая, что сейчас на карту поставлено не только ее положение в корпорации. Писака особое внимание уделил тому, что она – суфражистка и общественная деятельница. Все, ради чего она трудилась – права женщин, нормальные условия труда, уменьшение количества детей на производстве, организация банка, который обслуживал бы женщин на равных с мужчинами условиях, – все могло пострадать от того пятна, что появилось на ее репутации. Беатрис отчаянно требовалось поговорить с Коннором.
Где он? Почему не ответил на ее записку, не зашел, как обещал раньше? Она попыталась представить, что он подумал, когда увидел сегодня утром статью... если он ее видел. Потом Беатрис вспомнила, как тщательно Коннор просматривал утренние газеты, когда они были в Олбани. Конечно, он видел статью. Наверняка он знал, что история может иметь самые печальные последствия и для него. Ее сердце заколотилось при ужасной мысли, что Коннор тоже сейчас подвергается риску. Его уже связали с ней в газетах, и теперь все, что чернит ее репутацию, может запачкать и Коннора и дать его противникам в руки оружие, которое они используют на выборах.
Неужели дело в этом? Неужели он отстранился от нее? Беатрис похолодела. А если его спросят об этой истории, неужели он станет все отрицать... и утверждать, что всего лишь занимался ее юридическими делами... и больше их ничто не связывает? Беатрис вспомнила о том, как он защищал ее на заседании комиссии. Неужели Коннор мог с такой решительностью поддерживать ее тогда, а теперь просто отвернулся? В темноте как будто прошелестел голос Херста Барроу: «Он повернется к вам спиной... как раз тогда, когда будет вам нужен больше всего». Жуткое предсказание.
– Пожалуйста, Коннор... пожалуйста... – бормотала Беатрис, уткнувшись лицом в подушку, чтобы заглушить рыдания. Она наконец раскрылась навстречу любви и страсти, навстречу общению... обнаружила, что у нее есть сердце... и все для того, чтобы оно было разбито? Теперь Беатрис поняла, что от утреннего заседания зависела не только ее карьера, но и вся жизнь.
Этой ночью в полодиннадцатого Коннор выбрался из кеба у порога своего дома и стал медленно подниматься по ступеням. Дел Делани следовал за ним по пятам. Коннор провел весь день, обращаясь к группам городских рабочих и посетителям в ирландских клубах, а также к членам немецких общественно-культурных организаций. Повсюду, где бы ни был, он пожимал руки, шутил, льстил и обхаживал избирателей, добиваясь еще нескольких голосов. Сейчас у него не осталось ни сил, ни голоса, ни терпения. У входной двери он обернулся и окинул коренастого Делани таким взглядом, который прожег бы и гранит.
– По-моему, дальше я могу дойти сам, Делани, – ядовито заметил он, но его сарказм несколько потерял свою остроту из-за хриплого голоса. – Навряд ли где-то по пути к кровати меня поджидают дикие, необузданные суфражистки.
Заслуженный помощник босса отстал, но добился от Коннора согласия дождаться на следующее утро эскорта и только потом отправляться проводить кампанию. Коннор с трудом удержался, чтобы не врезать провожающему хорошенько, перед тем как войти в собственный дом.
В холле было тихо и темно. Поднявшись по ступеням и остановившись в дверях спальни, он подумал о Биби, и ощутил огромное желание увидеть ее, поделиться с ней тем, что произошло за последнее время. Но после всего физического и эмоционального напряжения, что он перенес задень, Кон-нор мог только стащить пиджак и упасть лицом вниз на кровать. Запах свежего белья напомнил ему ту первую ночь в Олбани... мягкую постель... ощущение ее кожи... Улыбнувшись, он закрыл глаза и не открывал их до следующего утра.
Миссис О'Хара, его домохозяйка, уже приготовила завтрак, когда он спустился, и, пока Коннор ел, положила перед ним смятый экземпляр вчерашней газеты. Она была открыта на странице со статьей, приводящей .слова Коннора после посещения текстильной фабрики в рабочем районе: «Дети должны ходить в школу, а не на работу». Эти невольно вырвавшиеся эмоциональные слова в очередной раз вызвали недовольство политических наблюдателей, следящих за его кампанией. Домохозяйка, подняв голову, заявила, что гордится им, потому что он всегда говорит то, что надо... что бы по этому поводу ни думали другие.
– Просто делай то, что считаешь нужным, парень, – произнесла миссис О'Хара, по-матерински похлопала его по плечу и вернулась на кухню.
Коннор слабо улыбнулся, отчаянно жалея, что она не имеет права голоса. Застонав от того, что такое пришло ему на ум, он перевернул газету и постарался доесть яичницу с беконом.
Но он все никак не мог отвести взгляд от газеты, и когда уже пил кофе, одно из слов привлекло его внимание. Коннор вгляделся и увидел, что это – словосочетание «Объединенная корпорация». Водя глазами по строчкам, он обнаружил имя «фон Фюрстенберг». Совсем загипнотизированный, Коннор схватил газету и прочитал заголовок статьи, расположенной как раз напротив заметки о его выступлении: «Скандал в корпорации – женщине-президенту предъявлено обвинение в аморальности!» «Свидетели утверждают, что наблюдали, как президент Объединенной корпорации, богатая финансистка и суфражистка Беатрис фон Фюрстенберг...» Желудок Коннора скрутило в тугой узел, пока он просматривал залихватскую статью, утверждавшую, что Беатрис видели во время ее «выступления» в пресловутом борделе. Потом он перевел взгляд в конец столбца, где было заявление о срочном заседании правления корпорации, проводящемся в четверг утром «с целью немедленного смещения миссис фон Фюрстенберг с поста президента Объединенной корпорации». Коннор закрыл глаза. Она рассказывала ему о попытке лишить ее поста президента. Тогда она, казалось, была уверена, что выиграла. Но то, чего ее противники не сумели достичь на заседании правления, сейчас они пытались добиться при помощи газет. И если этот гадкий образчик желтой прессы чего-нибудь да значит, то им вполне может повезти.
Похоже, что и в мире бизнеса репутация женщины была таким же хрупким, доступным для обсуждения всех остальных предметом, как и во всем обществе. Скандал превратит ее в отверженную, даже если на заседании будет доказана ее невиновность. Но четверг сегодня – они собираются этим утром!
«Поступай так, как считаешь правильным», – сказала ему миссис О'Хара. То, что он считал правильным, и то, на чем настаивала партия «Таммани», находилось на разных полюсах. Они требовали, чтобы он разорвал все отношения с Биби, отрекся от нее и от всего, что их связывало. Последние пять дней Коннор постоянно бунтовал в душе против этих требований. С прибавлением еще одной одинокой ночи конфликт все нарастал... между тем, что значила для него «Таммани», и тем, что она от него сейчас требовала... между преданностью их идеям и привязанностью к любимой женщине. Они сказали, что он принадлежит им полностью – душой и телом. Его мнение ничего не значит на предстоящих выборах, вот что они сказали. Он ничего не решает.
Решает, черт побери! Коннор сорвал с груди салфетку и вынул карманные часы. Почти девять! Проклятие – правление, может быть, уже собралось! Через секунду он был уже на улице и спешил в конец квартала, к остановке кебов. Он должен поехать к ней, помочь. Как бы странно и нелепо ни звучала правда, она их единственная надежда... даже если это означало раскрытие его собственной роли в той провальной затее с похищением. Ему надо будет привлечь Диппера и Шоти... и, если удастся, убедить Шарлотту выступить... И самое время, чтобы Присцилла и Джеффри ответили за свои поступки и понесли наказание, которого заслуживали.
Ему надо вести политическую кампанию, уговаривала она себя. Три с половиной дня, которые он выкроил из своего расписания, уже были достаточной жертвой. Коннор предупреждал ее, что будет занят несколько дней, но все же она не могла не чувствовать разочарования из-за того, что он не нашел времени даже для короткого визита.
Ее очень интересовало, что он думает по поводу газетных статей, сообщавших об открытии нового банка корпорации. О лучшей рекламе нельзя было и мечтать. Даже несогласие с новой политикой банка работает на них. Пройдет немного времени, и все узнают, что в городе существует только одно коммерческое учреждение, которое уважает женщин и обслуживает их.
Этим вечером в «Восточный дворец» посыльный принес несколько конвертов из веленевой бумаги. В самый разгар веселой пирушки Мэри Кэтрин, Энни, Пэнси, Элеонора, Милли, Тэсса, Джейн и Дидрэ открыли их и внутри обнаружили отпечатанные приглашения на участие в первой продаже акций нового финансового учреждения – «Барроу стейт бэнк». Еще большее впечатление произвели короткие, написанные от руки послания от Беатрис фон Фюрстенберг в каждом конверте. Она уверяла девиц, что их накопления будут с радостью приняты в новом банке.
После того как основной поток посетителей схлынул, вся группа «избранных» собралась в комнате Мэри Кейт на третьем этаже и взволнованно принялась обсуждать впервые в их жизни полученные настоящие отпечатанные приглашения. Потом, сжимая драгоценные конверты, девицы затихли, а некоторые даже опустили головы, пряча мокрые глаза.
– Она написала нам, – прошептала Энни. – Я никогда в жизни не получала писем.
– И я тоже, – призналась Пэнси. – Такое красивое приглашение, прямо как для какой-нибудь госпожи.
Остальные закивали, а Мэри Кейт улыбнулась сквозь слезы.
– Эта Биби... она на самом деле очень хорошая, истинная леди.
– Даже еще лучше, – убежденно проговорила Дидрэ. – Она – настоящая женщина.
На пятое утро после возвращения из Олбани Беатрис в пустом здании вместе с подрядчиком по строительству обсуждала, где лучше всего расположить окошки кассиров, столы, кабинеты экономистов и новые подвалы из бетона и стали. Она некоторое время до этого обдумывала, как оборудовать банк, но только в предыдущий день стало известно, что здание на Бродвее, которое ей было нужно, выставлено на продажу и доступно по цене. Беатрис немедленно послала за инженером по строительству, до того уже работавшим на возведении нескольких предприятий для корпорации, и после тщательной проверки он согласился, что конструкция достаточно прочна и возможно провести требуемые перестройки.
Когда он повел своих рабочих вниз, чтобы проверить фундамент и месторасположение будущего подвала, Беатрис осталась одна в огромном, пустом помещении. Волнуясь оттого, что ее мечта приобретает конкретные очертания, она все же была не так счастлива и удовлетворена, как хотелось.
Беатрис прошлась по залу, вслушиваясь в эхо, сопровождавшее стук ее каблуков по деревянным полам. Звук был гулким и пустым, таким же пустым, как ее душа. Она все еще не получила никакого известия от Коннора и наконец сама послала ему записку за день до этого вместе с приглашением прийти на распродажу акций. Ответа не последовало.
Ее собственная реакция на его молчание беспокоила ее не меньше, чем само молчание. Вот почему, говорила она себе, она так долго держала людей на расстоянии... из-за этой неуверенности, тревоги, из-за боли, зарождавшейся где-то в глубине сердца. Без сомнения, он был очень занят, ведь до выборов оставалось всего три недели. Два дня назад в газете появилась статья о его посещении трудового конгресса и демократического митинга в Нижнем Ист-Сайде. У него было очень много забот. Коннор занимался делами, которыми пренебрег, чтобы помочь ей.
Беатрис вздохнула и подошла к окнам, чтобы оценить вид, который откроется постоянным посетителям, пока они будут ждать. К своему удивлению, она увидела Элис, спешащую к главному входу. Беатрис пошла ей навстречу.
– Вот. – Элис сунула ей в руки письмо и прислонилась к каменной колонне, чтобы отдышаться. – Это только что прибыло... очень важно.
Беатрис увидела, что Элис уже открыла конверт и прочитала письмо, как она поступала со всей деловой корреспонденцией. Письмо было от вице-президента Объединенной корпорации. Всего два коротких предложения. «В четверг утром, ровно в 10 часов, состоится срочное заседание правления директоров Объединенной корпорации. Ваше присутствие необходимо». Беатрис перевернула письмо, оглядела его в поисках объяснения...
– Какая причина? Почему вдруг срочное заседание? Элис, бледная, с двумя красными пятнами на щеках, протянула Беатрис газету, которую держала в руках.
– Страница четыре... наверху...
Заголовок обрушился на Беатрис, как удар молота: «Скандал в корпорации – женщине-президенту предъявлено обвинение в аморальности!» Ее глаза расширились от ужаса, когда она просмотрела статью. «Свидетели утверждают, что наблюдали, как президент Объединенной корпорации, богатая финансистка и суфражистка Беатрис фон Фюрстенберг развлекалась непристойным, аморальным образом в заведении, обладающем дурной славой и известным под названием «Восточный дворец»...»
С упавшим сердцем Беатрис читала распаляющие воображение строчки, которые в деталях описывали, как она «выступала» перед пьяными посетителями в паре с одним из мужчин из числа персонала борделя. В статье ее называли представительницей того крыла женского движения, которое выступает против брака, за «свободную любовь». Далее утверждалось, что, без сомнения, многие мужчины захотят подтвердить, что она является «ярой сторонницей плотских утех». Заканчивалась оскорбительная статья следующими словами: результатом этих обвинений стало «требование подавленных членов правления собраться на срочное заседание завтра утром», и будто бы «ожидается, что они немедленно сместят миссис фон Фюрстенберг с поста президента Объединенной корпорации».
Беатрис, казалось, перестала дышать, пока читала злобный пасквиль желтой прессы. Прислонившись к стене, она пыталась взять себя в руки. Что она будет делать? Элис задала ей тот же вопрос:
– Что вы будете делать?
Для Беатрис был возможен только один ответ:
– Бороться, что же еще?
Следующие двадцать четыре часа прошли для Беатрис словно в тумане. То она погружалась в воспоминания о разделенной любви и ее охватывала радость при мысли о том, что цель, которую она поставила перед собой, достигнута. В следующую минуту ей начинала досаждать толпа посетителей, размахивающих газетами и желающих узнать, действительно ли она самая порочная из представителей большого бизнеса. После обеда прибыли вице-президент правления корпорации Грэм и секретарь Райт, чтобы убедиться, что она непременно будет присутствовать на срочном заседании. Вскоре с предложением поддержки пришли Лейси Уотермэн и Франни Эксцельсиор. Затем явился Мартин Харриман из Чейз-Дарлингтонского банка, а за ним пожаловали Сьюзан Энтони и Кэрри Чапмен Кэтт, которые в интересах справедливости хотели знать правду.
Когда Беатрис решила, что наконец-то сможет передохнуть, нахлынула толпа юристов из фирмы, представлявших корпорацию на проходивших в данный момент деловых переговорах. Каждый посетитель имел при себе скандальную статью, и каждый задерживался, чтобы попытаться что-нибудь разнюхать. Кто-то делал это тонко, кто-то неуклюже, но все как один выводили Беатрис из себя. Единственный, кто не появился, хотя как раз его появления она ждала с нетерпением... был Коннор.
После ужина, удалившись в свою комнату вместе с Элис, она все ходила из угла в угол, взвешивая свои предстоящие действия. Конечно, можно было открыть всю правду, но это означало раскрыть те роли, которые сыграли Коннор, Присцилла и Джеффри в этом абсурдном спектакле. Хуже того, вся правда, в конце концов рассказанная Элис, даже для собственных ушей Беатрис звучала так нелепо, что трудно было представить, как ее воспримут остальные.
Наконец она решила отыскать автора статьи и узнать, откуда он почерпнул информацию. Если она сможет доказать, что Линч и Уинтроп были теми самыми «источниками», которые упоминаются в газете, тогда она заявит, что это те же самые слова тех же самых людей... которые публично предают интересы корпорации, пытаясь навязать правлению свою волю. Эта попытка захвата власти может не понравиться членам правления, и тогда они будут вынуждены поддержать ее и замять скандал. Риск заключался в том, что могли действительно существовать и другие свидетели, видевшие и узнавшие ее. Беатрис понимала, что в таком случае ей оставалось только рассказать правду и стоять на своем – она никогда не «гуляла» и не «выступала» в «Восточном дворце» и не участвовала ни в каких грязных развлечениях. Это она могла утверждать с чистой совестью.
Она вызвала Диппера и Шоти и отправила их побродить по барам, расположенным поблизости от редакции газеты в Нижнем Ист-Сайде, в надежде, что они смогут узнать личность и местонахождение репортера – автора статьи. Но когда они ушли, по дороге споря, с каких таверн и салунов лучше начать, она всерьез засомневалась в успехе. Беатрис лежала в тоске без сна, думая, что сейчас на карту поставлено не только ее положение в корпорации. Писака особое внимание уделил тому, что она – суфражистка и общественная деятельница. Все, ради чего она трудилась – права женщин, нормальные условия труда, уменьшение количества детей на производстве, организация банка, который обслуживал бы женщин на равных с мужчинами условиях, – все могло пострадать от того пятна, что появилось на ее репутации. Беатрис отчаянно требовалось поговорить с Коннором.
Где он? Почему не ответил на ее записку, не зашел, как обещал раньше? Она попыталась представить, что он подумал, когда увидел сегодня утром статью... если он ее видел. Потом Беатрис вспомнила, как тщательно Коннор просматривал утренние газеты, когда они были в Олбани. Конечно, он видел статью. Наверняка он знал, что история может иметь самые печальные последствия и для него. Ее сердце заколотилось при ужасной мысли, что Коннор тоже сейчас подвергается риску. Его уже связали с ней в газетах, и теперь все, что чернит ее репутацию, может запачкать и Коннора и дать его противникам в руки оружие, которое они используют на выборах.
Неужели дело в этом? Неужели он отстранился от нее? Беатрис похолодела. А если его спросят об этой истории, неужели он станет все отрицать... и утверждать, что всего лишь занимался ее юридическими делами... и больше их ничто не связывает? Беатрис вспомнила о том, как он защищал ее на заседании комиссии. Неужели Коннор мог с такой решительностью поддерживать ее тогда, а теперь просто отвернулся? В темноте как будто прошелестел голос Херста Барроу: «Он повернется к вам спиной... как раз тогда, когда будет вам нужен больше всего». Жуткое предсказание.
– Пожалуйста, Коннор... пожалуйста... – бормотала Беатрис, уткнувшись лицом в подушку, чтобы заглушить рыдания. Она наконец раскрылась навстречу любви и страсти, навстречу общению... обнаружила, что у нее есть сердце... и все для того, чтобы оно было разбито? Теперь Беатрис поняла, что от утреннего заседания зависела не только ее карьера, но и вся жизнь.
Этой ночью в полодиннадцатого Коннор выбрался из кеба у порога своего дома и стал медленно подниматься по ступеням. Дел Делани следовал за ним по пятам. Коннор провел весь день, обращаясь к группам городских рабочих и посетителям в ирландских клубах, а также к членам немецких общественно-культурных организаций. Повсюду, где бы ни был, он пожимал руки, шутил, льстил и обхаживал избирателей, добиваясь еще нескольких голосов. Сейчас у него не осталось ни сил, ни голоса, ни терпения. У входной двери он обернулся и окинул коренастого Делани таким взглядом, который прожег бы и гранит.
– По-моему, дальше я могу дойти сам, Делани, – ядовито заметил он, но его сарказм несколько потерял свою остроту из-за хриплого голоса. – Навряд ли где-то по пути к кровати меня поджидают дикие, необузданные суфражистки.
Заслуженный помощник босса отстал, но добился от Коннора согласия дождаться на следующее утро эскорта и только потом отправляться проводить кампанию. Коннор с трудом удержался, чтобы не врезать провожающему хорошенько, перед тем как войти в собственный дом.
В холле было тихо и темно. Поднявшись по ступеням и остановившись в дверях спальни, он подумал о Биби, и ощутил огромное желание увидеть ее, поделиться с ней тем, что произошло за последнее время. Но после всего физического и эмоционального напряжения, что он перенес задень, Кон-нор мог только стащить пиджак и упасть лицом вниз на кровать. Запах свежего белья напомнил ему ту первую ночь в Олбани... мягкую постель... ощущение ее кожи... Улыбнувшись, он закрыл глаза и не открывал их до следующего утра.
Миссис О'Хара, его домохозяйка, уже приготовила завтрак, когда он спустился, и, пока Коннор ел, положила перед ним смятый экземпляр вчерашней газеты. Она была открыта на странице со статьей, приводящей .слова Коннора после посещения текстильной фабрики в рабочем районе: «Дети должны ходить в школу, а не на работу». Эти невольно вырвавшиеся эмоциональные слова в очередной раз вызвали недовольство политических наблюдателей, следящих за его кампанией. Домохозяйка, подняв голову, заявила, что гордится им, потому что он всегда говорит то, что надо... что бы по этому поводу ни думали другие.
– Просто делай то, что считаешь нужным, парень, – произнесла миссис О'Хара, по-матерински похлопала его по плечу и вернулась на кухню.
Коннор слабо улыбнулся, отчаянно жалея, что она не имеет права голоса. Застонав от того, что такое пришло ему на ум, он перевернул газету и постарался доесть яичницу с беконом.
Но он все никак не мог отвести взгляд от газеты, и когда уже пил кофе, одно из слов привлекло его внимание. Коннор вгляделся и увидел, что это – словосочетание «Объединенная корпорация». Водя глазами по строчкам, он обнаружил имя «фон Фюрстенберг». Совсем загипнотизированный, Коннор схватил газету и прочитал заголовок статьи, расположенной как раз напротив заметки о его выступлении: «Скандал в корпорации – женщине-президенту предъявлено обвинение в аморальности!» «Свидетели утверждают, что наблюдали, как президент Объединенной корпорации, богатая финансистка и суфражистка Беатрис фон Фюрстенберг...» Желудок Коннора скрутило в тугой узел, пока он просматривал залихватскую статью, утверждавшую, что Беатрис видели во время ее «выступления» в пресловутом борделе. Потом он перевел взгляд в конец столбца, где было заявление о срочном заседании правления корпорации, проводящемся в четверг утром «с целью немедленного смещения миссис фон Фюрстенберг с поста президента Объединенной корпорации». Коннор закрыл глаза. Она рассказывала ему о попытке лишить ее поста президента. Тогда она, казалось, была уверена, что выиграла. Но то, чего ее противники не сумели достичь на заседании правления, сейчас они пытались добиться при помощи газет. И если этот гадкий образчик желтой прессы чего-нибудь да значит, то им вполне может повезти.
Похоже, что и в мире бизнеса репутация женщины была таким же хрупким, доступным для обсуждения всех остальных предметом, как и во всем обществе. Скандал превратит ее в отверженную, даже если на заседании будет доказана ее невиновность. Но четверг сегодня – они собираются этим утром!
«Поступай так, как считаешь правильным», – сказала ему миссис О'Хара. То, что он считал правильным, и то, на чем настаивала партия «Таммани», находилось на разных полюсах. Они требовали, чтобы он разорвал все отношения с Биби, отрекся от нее и от всего, что их связывало. Последние пять дней Коннор постоянно бунтовал в душе против этих требований. С прибавлением еще одной одинокой ночи конфликт все нарастал... между тем, что значила для него «Таммани», и тем, что она от него сейчас требовала... между преданностью их идеям и привязанностью к любимой женщине. Они сказали, что он принадлежит им полностью – душой и телом. Его мнение ничего не значит на предстоящих выборах, вот что они сказали. Он ничего не решает.
Решает, черт побери! Коннор сорвал с груди салфетку и вынул карманные часы. Почти девять! Проклятие – правление, может быть, уже собралось! Через секунду он был уже на улице и спешил в конец квартала, к остановке кебов. Он должен поехать к ней, помочь. Как бы странно и нелепо ни звучала правда, она их единственная надежда... даже если это означало раскрытие его собственной роли в той провальной затее с похищением. Ему надо будет привлечь Диппера и Шоти... и, если удастся, убедить Шарлотту выступить... И самое время, чтобы Присцилла и Джеффри ответили за свои поступки и понесли наказание, которого заслуживали.