Крэн Бетина. Неотразимый обольститель

   Через несколько минут он предстанет перед дюжиной репортеров, а позади, дыша ему в затылок, будет стоять Крокер и весь «Таммани Холл». Если он хочет спасти свою карьеру, свое политическое будущее, он должен не только отречься, но и осудить все то, что вернуло ему счастье и придало смысл жизни. Больше всего его поражало то, что от него, без сомнения, ожидали подобных действий. Они рассчитывали, что он покорится их власти. Вот таким они его видели... честолюбивым, способным и абсолютно, до бесстыдства податливым. Он сделает все, что от него потребуют. И таким они его видели потому, что, как он сейчас понял, многие годы он именно таким и был.
   Коннор сидел, обхватив голову руками, пока карета не остановилась. Один за другим пассажиры вышли из экипажа, а он остался.
   – Пошли, Барроу, – мрачно проворчал Крокер. – Покончим с этим.
   Двигаясь в тумане гнева и отчаяния, Коннор спустился по ступенькам и пересек тротуар к дверям «Таммани Холла». С каждым его шагом по направлению к главному входу и к залу для приемов волнение росло. Кто-то снял с него пальто, кто-то еще прошелся по пиджаку щеткой.
   Двери распахнулись, и он увидел больше дюжины репортеров. Они были здесь, чтобы увидеть, как он продаст свою душу в угоду «Таммани Холлу» и собственному честолюбию. И, проходя в двери, Коннор ощутил, как его охватывает какое-то странное спокойствие. Вот оно, самое большое испытание. Единственная ситуация, из которой нельзя выбраться при помощи сладких речей. Он на мгновение закрыл глаза, потом открыл их и вошел в комнату.
   На него тотчас же обрушился шквал вопросов, которые он проигнорировал, направляясь к небольшой деревянной трибуне в конце зала. Коннор поднял руки, прося тишины, и сказал, что намерен сделать заявление, а уже потом ответит на все вопросы. Он помолчал, оглядел зал, сделал глубокий вдох и представил, что на его месте сейчас стоит Беатрис фон Фюрстенберг.
   – Джентльмены, вы собрались здесь, чтобы услышать заявление, необходимость которого была продиктована недавними событиями, и узнать мое мнение по поводу статьи в утреннем номере «Уордд». В газетах предполагается, а моими оппонентами прямо ставится мне в вину, что я не только заигрывал, но и принимал самое активное участие в набирающей силу борьбе женщин за свои права. Далее... то, что с моей помощью было получено разрешение от комиссии штата на учреждение банка, в котором намерены открывать денежные счета женщинам на тех же основаниях, что и мужчинам. Этот факт был предъявлен как свидетельство моей растущей заинтересованности как в женском движении, так и в некоей особе... миссис Беатрис фон Фюрстенберг. Я пришел сюда сегодня, чтобы заявить окончательно и недвусмысленно, что каждое из этих утверждений, подозрений и предположений является... абсолютной, неоспоримой и неопровержимой правдой.
   Коннор достиг такой ловкости в искусстве словесного жонглирования, что все присутствующие пребывали в полной уверенности, что он только что произнес опровержение.
   Только через минуту до них дошло, что на самом деле Коннор сказал совсем другое, а он в то время продолжал говорить, обращаясь к ошеломленной, сбитой столку аудитории.
   – За последний месяц я действительно поверил в необходимость равноправия для женщин. Я впервые увидел, с какой несправедливостью им приходится сталкиваться в нашем мире, и думаю, с этим необходимо что-то делать. Я полагаю, что одним из лучших способов борьбы с этой несправедливостью является предоставление женщинам права, которым они уже должны обладать как человеческие существа... права голоса.
   Какое-то клокотание, доносившееся из-за спины Кон-нора, внезапно переросло в нервный смех. Рядом появился босс Крокер с вымученной улыбкой на лице и свирепо схватил его за руку.
   – Более остроумного парня не найдешь во всем Нью-Йорке, – с неестественной веселостью проговорил он.
   – Действительно остроумного, – ответил Коннор, не обращая внимания на боль в руке, сжимаемой боссом. – И наконец, я должен сказать, что рад иметь дело как с «Барроу стейт бэнк», так и с замечательной женщиной, которая не только выносила идею создания этого банка, но и усердно работает над ее воплощением. Глубочайшее восхищение вызывает у меня Беатрис фон Фюрстенберг. – Он улыбнулся своей знаменитой очаровывающей улыбкой. – И я надеюсь, что со временем все население Нью-Йорка будет испытывать к ней такие же чувства.
   Один легкий нервный смешок донесся из-за его спины. Все остальные присутствующие затаили дыхание, наблюдая за Крокером и ожидая взрыва. Им не пришлось ждать долго.
   – Ты же не это хотел сказать, парень. Прекрасная шутка. Ну а теперь скажи ребятам то, ради чего ты их собрал.
   Его глаза сверкали, обещая одно из двух: снисхождение, если Коннор достаточно быстро раскается, и кару, если нет. Коннору давался последний шанс.
   Все это с ним уже происходило. Десять лет назад он стоял перед таким же выбором – легкий путь или правильный. Подчиниться чужой воле и отказаться от всего, что он любил и во что верил, или потерять всякую надежду на удобную жизнь и перспективу на будущее. Все возвращаюсь на круги своя. И, оставаясь самим собой, сейчас, после того как он нашел смысл жизни, Коннор не мог притворяться, что его вновь обретенные ценности и убеждения не существуют.
   Коннор рывком освободил руку и отступил, всем своим видом выражая решимость.
   – Это именно то, что я намеревался сказать, – с яростным спокойствием провозгласил он.
   – Последний шанс, будь ты проклят! – взревел Крокер, заглушая шум и хаос вокруг них. – Скажи им то, о чем мы договорились!
   – Нет.
   Босс ткнул толстым пальцем в лицо Коннору.
   – Ты больше не участвуешь в выборах! – прорычал он. – Черт, ты больше не член нашей партии!
   Мерфи и Гилрои держали Крокера, чтобы тот не бросился на Коннора. А тот ощущал необычайный прилив сил – он полностью владел собой в отличие от своего противника.
   – Прекрасно, – жестко проговорил он, повернулся и вышел.

Глава 20

   Вечером «Ирвинг-Холл» был весь увешан красными, голубыми и белыми полотнищами, ярко освещен снаружи, и повсюду, где только можно, были прикреплены плакаты, расписывающие достоинства двух кандидатов в конгресс, которые должны были участвовать в сегодняшних дебатах. Но когда Беатрис, Лейси, Франни, Элис и Эстер Роуз подошли к зданию, они увидели, что среди репортеров ведущих газет царит смятение, а каждый, кто приближался к главному входу, на секунду останавливался, а потом уходил прочь. Только у ступеней они поняли, что все читали объявление, вывешенное на дверях. На обратной стороне плаката кривыми буквами кто-то торопливо вывел: «Дебаты отменяются – Барроу не участвует в выборах».
   Беатрис смотрела на объявление, думая о том, что это, должно быть, самая жестокая шутка со стороны «Таммани». Потом Франни подлетела к дверям и яростно забарабанила в них, пока не появился престарелый швейцар и не уверил их, что дебаты действительно отменены и именно по той причине, которая указана. Когда дамы потребовали от него подробностей, он буркнул «купите газету» и захлопнул дверь.
   Они задержали ближайшего разносчика газет, купили у него один экземпляр и, стоя под большим газовым фонарем, прочитали тонкий листок специального выпуска. Газета излагала детали с ошеломляющей, как они позже узнали, точностью. Когда Лейси еще читала, у Беатрис начали дрожать руки, и вскоре все смотрели только на нее.
   – Он публично поддержал суфражистское движение, – в ужасе пробормотала Лейси.
   – Хорошо! – Франни ткнула кулачком в воздух. – Теперь у нас есть свой кандидат!
   – Но он же отстранен от участия в выборах, – сказала Эстер Роуз. – Какая нам от этого польза?
   – Они его вышвырнули, – простонала Лейси. – Неужели они могут так поступить?
   Элис взяла газету из рук подруги и закончила чтение.
   – Как они могла так с ним поступить?– У Беатрис перехватило горло. – Вышвырнуть его Из «Таммани Холла» и отстранить от выборов после всего, что он сделал для них и их драгоценной партии?
   – Проклятые мужчины! – Франни погрозила кулаком объявлению на дверях. – Если заполучат что-то хорошее, так никогда этого не сберегут!
   Беатрис покачнулась, и остальные поспешили поддержать ее. Они попросили Элис перечитать некоторые части статьи и гневно возмущались безжалостностью политической машины. Беатрис слышала только одно слово из трех. Ей было слишком хорошо понятно, что случилось. Он больше не кандидат в конгрессмены... не демократ... не участвует в выборах... Совокупность всех этих крутых перемен обрушилась на нее удушающей волной. Он только что потерял надежду победить, надежду сыграть свою роль в национальной политике... как только нашел подтверждение тому, что его политический курс – правильный. Его работа, членство в партии – весь его мир перевернулся. И все из-за нее. Господи! Что же она наделала? Связи Коннора, его дружба, его будущее в руинах. И она несет за это ответственность.
   Беатрис пыталась успокоиться. Откуда-то издалека до нее донесся голос Франни:
   – Мы не можем просто так здесь сидеть. Мы должны что-то делать.
   Ей действительно надо было что-то делать. Беатрис сорвалась с места, подхватив юбки, скатилась по ступенькам и поспешила к стоянке кебов на углу. Остальные побежали за ней.
   – Беатрис, подожди!
   – Куда ты?
   – Надо найти его! – отозвалась она, оглянувшись.
   Не очень надеясь застать Коннора, Беатрис отправилась сначала в его офис, а потом к нему домой. Ему придется рано или поздно возвратиться домой, убеждала она себя и намеревалась встретить его, когда он появится. Услышав всю историю, миссис О'Хара позволила ей остаться и подождать и даже предложила чашку чаю.
   Следующие два часа Беатрис провела в тускло освещенной гостиной, глядя на входную дверь и представляя себе Коннора в жутких ситуациях: лежащим в канаве, избитым и ограбленным... дающим выход своему гневу и обиде в драке в каком-нибудь баре... топящим свои несчастья в ирландском виски.
   Когда все эти мысли стали невыносимыми, она решила думать о другом, о том, что будет, когда он вернется домой. Не разозлится ли, увидев ее здесь? А вдруг он в ярости обвинит ее во всем, что с ним случилось? Что она может ему ответить?
   «Как жаль, что я втянула тебя во все это... Мне очень жаль, что я разрушила твою жизнь...»
   Коннор имел полное право выгнать ее из своего дома и отказаться от встреч с ней. Она представила себе будущее без него и увидела только длинную цепь тусклых, скучных дней и холодных, пустых ночей. Ни его гнев, ни его унижение, ни отказ видеть ее не могут изменить того, что живет в ее сердце. Что бы ни произошло между ними, она всегда будет верно и преданно любить Коннора Барроу.
   Он раздражал и очаровывал, был страстным и непредсказуемым и, возможно, таким же опасным для нее, как и она для него. Но мысль потерять его, после того как она только что его нашла, – эта мысль ее убивала.
   Что же ей делать? Через некоторое время Беатрис поняла, что на самом деле вопрос звучит так: что же им делать? Это касалось их обоих, менять надо было обе жизни. И решение надо было принимать вдвоем – или не принимать его вовсе.
   Она дремала, свернувшись на кушетке, когда хлопнула входная дверь. Беатрис подскочила и протерла глаза, и в этот момент в дверях появился Коннор. Его волосы и одежда были влажными от легкого дождика. Лицо напряжено, а глаза горели синим огнем. Беатрис так быстро поднялась на ноги, что на секунду потеряла равновесие.
   – Я знаю, что произошло, – сказала она, делая два шага ему навстречу и останавливаясь, не в силах понять, что творится у него в душе. – Мы пошли на дебаты, а их отменили. Я не верила... пока мы не купили газету...
   Коннор направился к небольшому бару в углу и налил себе виски, прежде чем ответить.
   – Ну что ж, – с сардонической ухмылкой проговорил он, – я в конце концов поддержал суфражистское движение. Похоже, я все-таки человек слова.
   Беатрис смотрела, как он поднял бокал, кивнул ей, сделал глоток и его передернуло, когда алкоголь достиг желудка.
   – Прости меня, Коннор. Я не хотела, чтобы случилось что-нибудь подобное. Я понимала, как много значат для тебя эти выборы. И все равно настаивала, требовала и добивалась своего... Это я во всем виновата. И я бы не стала обвинять тебя, если бы...
   – Ты виновата? – спросил он, подходя к ней и останавливаясь на расстоянии вытянутой руки. – Значит, это ты во всем виновата?
   Беатрис прикусила губу и кивнула. Сознание своей вины делало невыносимым для нее созерцание той боли и того гнева, что царили сейчас в его душе. Коннор с минуту молча смотрел на нее. Ее волосы были взлохмачены, глаза красные, а на щеке отпечатался рубец от подушки. Он провел несколько часов, бродя по улицам, думая, пытаясь разобраться со своими мыслями и чувствами. И теперь, видя сочувствие и муку на ее лице, ощутил огромную теплую волну, захлестнувшую его сердце.
   – Ты права. Это ты во всем виновата.
   Его слова словно хлестнули ее. С болью в сердце он сделал шаг ей навстречу, но она отшатнулась.
   – Если бы я не встретил тебя... не почувствовал твоей страсти... не видел твоей убежденности и твоей смелости... я бы, наверное, никогда не проснулся и не понял, в кого превратился. Я бы так никогда и не осознал, что растрачиваю себя. Я сегодня покончил со своей карьерой, с будущим, с надеждами и мечтами. И ради чего? Не ради суфражистского движения, не ради банковских дел и даже не из-за политических убеждений. Стыдно признаться, но все это не настолько важно для меня, чтобы устраивать революцию. Только мысль о том, что я могу потерять тебя и все, что я к тебе чувствую, – вот что оказалось для меня слишком большим испытанием. «Таммани» заставил меня сделать выбор. Они или ты. – Коннор глубоко вздохнул и через силу улыбнулся ей. – Говоря по правде... они могли бы заставить меня отречься от суфражистского движения. Могли бы заставить меня отказаться вести дела, связанные с твоим банком, и даже диктовать мне, что я должен был бы говорить во время политической кампании. – От стыда у него так перехватило горло, что голос звучал хрипло. – Но они никогда не смогли бы заставить меня отречься от любви к тебе. Я люблю тебя, Биби. – Легкая судорога пробежала по его лицу, как будто он боялся, что Беатрис оттолкнет его. – И эта любовь изменила все в моей жизни. Я больше не могу закрывать глаза на многое и позволить своей совести спокойно спать. Ты пробудила во мне желание изменить мир, переделать его... улучшить. Благодаря тебе я захотел в одиночку штурмовать конгресс и заставить их признать права женщин, данные им Богом... изменить неправильные законы... помочь каждой страдающей женщине и ребенку.
   Коннор потянулся и прикоснулся к ее щеке, ощутив, как она дрожит. Он с трудом удержался, чтобы не заключить ее в объятия.
   – Я бы хотел предложить тебе будущее... жизнь... чтобы ты могла гордиться тем, что любишь Коннора Барроу. – Он семь долгих лет готовил себя и вынашивал планы. И сейчас не мог представить свое будущее без этих мечтаний. – Но у меня нет будущего, нет карьеры, нет ни богатства, ни каких-либо достижений.
   – Мне не нужны деньги, Коннор, – проговорила Беатрис, сжимая его руки. – И меня не волнует ни «Таммани Холл», ни выборы, ни то, что ты не можешь предоставить мне какое-то особое место в жизни. У меня уже есть дом. То, чего мне не хватает и чего я жду от тебя, ни в какое сравнение не идет со всем, что ты перечислил.
   – Ты все еще не поняла. – Он склонился над ней с печальным выражением лица. – Мне нечего тебе предложить. У меня не осталось ничего ценного.
   – Это неправда, – ответила Беатрис, не выпуская его руки, когда он попытался освободиться. Коннор отступил на шаг, потом еще на один, но она все не отпускала его. Потом Беатрис сказала то, что он и боялся, и больше всего хотел услышать: – У тебя есть я.
   Коннор смотрел на ее смягчившееся лицо, на сияющие любовью влажные изумрудные глаза и чувствовал себя так, словно его раздавили.
   – У тебя есть моя любовь, Коннор, и тысячи новых дней впереди... когда все может перемениться... кроме этого.
   Он притянул ее к себе и крепко обнял, позволяя сильному жару ее любви прогнать холод, мучительно терзавший его душу. Она любит его. Он приподнял ее подбородок и поцеловал с такой нежностью и страстью, что их слезы смешались, придав поцелую солоноватый вкус.
   Когда он наконец разжал объятия, она посмотрела на него одновременно и с радостью, и с горечью.
   – Вместе, – она погладила его по щеке, – мы можем сделать все. Мы можем переделать мир... заставить людей думать по-другому... Мы даже можем добиться, чтобы тебя снова вернули в списки кандидатов.
   Коннор вздрогнул при упоминании своего провала на политическом поприще и через мгновение отпустил ее.
   – Коннор, ты еще можешь участвовать в выборах, – с волнением произнесла Беатрис. – Мы найдем выход.
   – Оставь это, Биби. – Он отвернулся, ему было больно на нее смотреть. – Это проигранное дело. Все кончено. После того, что я сказал на конференции для журналистов, ни одна партия в здравом уме не примет меня. Я сжег все мосты. – Черты его лица заострились. – И если бы меня даже на коленях просили вернуться в «Таммани», я бы отказался.
   – Мы что-нибудь придумаем, – начала она. – Мы попытаемся...
   – Послушай, – раздраженно продолжал Коннор, – я исключен из списка. И никакое сочувствие, никакие уговоры ничего не изменят.
   – Ты знаешь в городе многих, – сказала она. – Наверняка кто-то захочет помочь... добиться, чтобы ты участвовал в выборах.
   Он понял, что Беатрис не может примириться с проигрышем. Ей невыносима мысль связать свою жизнь с человеком, лишенным будущего, и поэтому она ищет выход там, где его не существует.
   – Что сделано, то сделано, Биби. Чем скорее мы это признаем, тем лучше.
   – Я не могу сдаваться, Коннор. Ради тебя. Мы не можем отказаться от того, что так много значит для тебя.
   Разговор становился все более мучительным для него.
   – Ты хочешь сказать, что так много значит для тебя. Ему надо было уйти. Не думать больше об этом... не страдать. Коннор повернулся и пошел к двери.
   – Подожди! Коннор...
   Она побежала за ним, но его фигура уже растворилась в темноте улицы. Беатрис почувствовала себя так, будто ее растоптали. Он считал, что ему не за что больше бороться, нечего отдавать! Она не могла в это поверить и не могла понять его... пока не вспомнила, что Коннор не раз переживал крушение всех надежд.
   Отчаяние все больше охватывало Беатрис, пока она стояла в полумраке, представляя себе безнадежное выражение на его лице. Но там, где растерялась влюбленная женщина, контроль в свои руки взяла женщина деловая и решительная. Она любила его, а он любил ее. Но они не смогут жить вместе, пока он не обретет будущее... то место в жизни, которое сможет назвать своим.
   Она должна была что-то предпринять. Беатрис должна была сделать так, чтобы он участвовал в выборах... и помочь ему победить.
   Прежде всего – лихорадочно думала она – федеральные выборы находятся под юрисдикцией правительства штата. Ей нужен кто-то, обладающий властью... судья... федеральный судья... которого можно убедить сделать то, что требуется. А потом ей придется сыграть на гордости Коннора или на других струнах его души и заставить его вернуться к предвыборной гонке.
   Через несколько минут она нашла нужное решение. Беатрис знала одного человека, который сумеет уговорить федерального судью и обладает достаточной твердостью характера, чтобы заставить упрямого кандидата продолжить борьбу за место в конгрессе.
   У нее не заняло много времени узнать, где живет Херст Барроу, но добраться туда оказалось нелегким делом. Он удалился от городского шума в особняк, расположенный в сельской местности на севере от Нью-Йорка. Когда ее впустили в двери, обитые железом, и она прошла в пещерообразный холл, то этот дом показался ей больше похожим на крепость, чем на жилище. Каменные стены были больше фута в толщину, интерьер украшали панели из темного дерева, а мебель казалась чересчур массивной и неподъемной. Воздух был затхлым, а сквозь арочные проемы Беатрис увидела, что в комнатах все еще задернуты гардины. Был уже полдень, ярко светило солнце, но в доме Херста Барроу горели лампы.
   Дворецкий вернулся, заявив, что хозяин занят и его нельзя беспокоить. Беатрис посмотрела в глаза высокомерному старому слуге, а потом пошла мимо него вдоль по коридору, из которого тот появился. Она пыталась найти старика, открывая одну дверь за другой, и наконец обнаружила старого банкира, скрывающегося в темном, с рядами книг вдоль стен кабинете. Его редкие волосы торчали во все стороны, а одну ногу, страдающую от подагры, он положил на табурет.
   – Какого черта... – Старик со стуком опустил на стол увеличительное стекло, при помощи которого читал, и принялся ругаться.
   Дворецкий многословно извинялся и пытался вытащить Беатрис из комнаты, но поскольку ему было неудобно применять силу к женщине, она этим воспользовалась. Освободившись от его рук, Беатрис вплотную подошла к столу, за которым скорчился Херст.
   – Что вы здесь делаете? – спросил он, жестом отсылая дворецкого.
   – Я пришла, чтобы заключить с вами сделку.
   – Сделку? – Он издал сухой смешок, изображавший язвительное удовольствие. Сделки были смыслом его жизни. – Вы уже провалились с этим своим банком?
   – Сделка касается не этого, – ответила Беатрис, рассматривая старика и его окружение.
   – С чего бы это я решил заключать с вами сделку? У вас нет ничего, что бы меня заинтересовало.
   – А вот и есть, – ответила Беатрис, хитро прищурившись. – Вы хотите, чтобы вас уважали, почитали, даже обожали? Хотите снова вернуться к жизни, вместо того чтобы превращаться в старый сухофрукт, – она повела рукой вокруг, – в своем заплесневелом мавзолее? – Беатрис оперлась о стол и, блестя глазами, бросила старику новый вызов: – Хотите повернуть часы на десять лет назад и исправить самый глупый поступок в своей жизни?
   Херст Барроу набрал воздуху, чтобы разразиться гневной отповедью, но почему-то, встретившись с ней глазами, ничего не произнес. Наконец он откинулся назад в массивном кожаном кресле и пристально посмотрел на нее.
   – А вы соображаете лучше, чем десяток мужчин, – ровным голосом проговорил он.
   Беатрис выпрямилась, нисколько не смутившись.
   – Так и есть.
   – Вы не можете мне ничего предоставить, – обвиняюще произнес старик.
   – Могу. – Она разгладила полу жакета. – Если вы окажете мне одну услугу.
   Он с минуту изучал ее, глаза его заблестели.
   – Какую услугу?
   – Юридическую. Надо нажать на федерального судью. «Таммани Холл» вычеркнул Коннора из списка кандидатов, и они сказали, что он больше не участвует в выборах. У них нет никакого права так поступать, я проверяла, но они настроены против него. А у нас нет времени, чтобы довести дело до слушания в суде. Решение должно быть принято быстро. Если кто-то и может выиграть дело в федеральном суде менее чем за неделю, то только вы.
   – С чего мне помогать этому наглому щенку? Он от меня отвернулся...
   – Его заставили, – пояснила Беатрис. – Вы же сами отталкивали его обеими руками.
   – Сам заварил кашу, пусть сам ее и расхлебывает, – проворчал старик.
   – Он не захотел превращаться в половую тряпку.
   – Он связался с бандой ирландских отбросов в своем «Таммани Холле» и заслужил такое обращение.
   – Он отрекся от этих мерзавцев... по той же самой причине, что и поссорился с вами. Потому что он настоящий мужчина. – Беатрис выпрямилась. – Он хороший человек – сильный и принципиальный. Такой, который нужен в этом мире.
   Херст нахмурился, но глубокая морщина на его лбу и почти ссутулившиеся плечи подсказывали Беатрис, что ее слова упали на благодатную почву. И она надеялась, что последний толчок поможет ему вернуться все-таки в мир живущих.
   – Мы с вами очень похожи. – Ее голос и лицо выражали сочувствие. – Мы оба прожили жизнь в погоне за властью – над вещами и людьми, окружающими нас... только для того, чтобы понять: нельзя властвовать над всем самым ценным. Любовь во всех ее проявлениях – это дар. Нельзя заставить другого человека подарить тебе любовь... можно только предложить ее и надеяться. Я делаю вам предложение, Херст Барроу. И это, может быть, ваш последний шанс.
   Когда старик, все еще упрямясь, взглянул на нее, Беатрис готова была поклясться, что в его глазах блестели слезы.
   Было уже поздно, когда следующим вечером Коннор повернул ключ в замке своей входной двери. Он провел большую часть дня, бродя по улицам, чтобы не возвращаться ни домой, ни в свою осажденную юридическую контору. Затем, когда репортеры устали ждать и разошлись, Коннор по пожарной лестнице забрался в офис, чтобы вздремнуть на диванчике. После этого он поужинал в маленьком итальянском кафе, подальше от Бродвея, и возобновил свою долгую прогулку, направляясь на этот раз домой.
   В гостиной горел свет, но Коннор быстро отмел возможность пребывания там Биби. Ему чертовски повезет, если она захочет разговаривать с ним после того, как он ее покинул накануне. Ему требовалось время и место, чтобы серьезно все обдумать. Он снял шляпу и помятое пальто и повесил их на вешалке в холле.
   Когда Коннор зашел в гостиную, чтобы выключить свет, то буквально окаменел... глядя на своего сморщенного, высохшего от старости деда, который дремал в одном из кресел у камина. Старик накрыл себе колени пледом, который взял с дивана, и, казалось, чувствовал себя очень уютно.