Креве оф Барнстейпл Т. Дж.. Федька-Зуек — Пират Ее Величества

   «Очень тяжело наказал Господь этот берег!» — выражая общее мнение, записал в свою тетрадь преподобный Флетчер.
   Зачем торчали в этой пустыне неделю? Затем, что Дрейк, по обыкновению, давал отдых экипажу перед длительным переходом. Во время этой стоянки каждый матрос попробовал ловить рыбу руками — и убедился, что ухватить рыбину тут ничего не стоит, это не сложнее, чем ложкой в миске зачерпнуть, — но удержать живую, скользкую, дергающуюся сильную рыбину белому человеку почти невозможно. Хватка не та, что ли. Каждый покатался на верблюде, но ни один белый человек не освоит местное верблюжье седло (общее мнение об этой диковинной деревянной конструкции размером почти в кровать было таким: «Большое упущение со стороны испанской инквизиции — то, что она до сих пор не взяла на вооружение это приспособление»); Капитан Винтер, оглядев седло, сказал недоумевающе: «Должно быть, у туземцев зад как-то иначе устроен. Я вообще не могу представить, чтобы человек уселся на это… Тьфу!» Ну и каждый матрос переспал с местной женщиной. Надобно сказать, что черных здесь было — чисто черных, я имею в виду, — даже меньше, чем на Могадоре. Зато примесь негритянской крови в белых ощущалась сильнее. Подивились англичане на то, что искали встреч с чужеземцами сами женщины, мужья же старались в эти часы не попадаться им на пути. Из ведра воды, полученного в уплату за труды, мавританки отливали мужу один, иногда два ковшика и уносили остальное в свой шатер. Вообще здешние мусульманки ходили с открытыми лицами и нраву были весьма нестрогого. Мужьями помыкали…
   Выйдя в море, корабли Дрейка стали стремительно отдаляться от африканского берега. «Ветер купцов» наполнил их паруса и за девять дней привел экспедицию к островам Зеленого Мыса. Пассаты начались еще на широте Канарских островов — но пока, до мыса Блан, они были непопутными, дули мористее принятого Дрейком курса. Теперь же они несли точно куда надо. Прежде-то, когда шли правым бакштагом, матросам бездельничать-то не приходилось. Не то сейчас…
   Подошли не к группе Барлавенту, а к более южной — Сотавенту, и притом со стороны материка. 30 января увидели невысокий — высшая точка его не достигает и полутора тысяч футов в высоту — остров Майу. На следующий день близ острова Сантьягу захватили испанский корабль с грузом вина, тканей и одежды. Но главное — в составе команды был знаменитый португальский кормчий дон Нуньеш да Силва! Знаток побережий Южной Америки (особенно Бразилии), сведущий картограф и умелый судоводитель — этот невысокий, щупленький смуглый мужчина, чрезвычайно подвижный для своих шестидесяти лет, оказался для Дрейка ценнее любого трофея. Отпустив всю команду португальца, Дрейк задержал да Силву более чем на год.
   Замечу здесь, забегая на полтора года вперед, что Нуньеш да Силва оказался человеком весьма наблюдательным, как это явствует из протоколов его допросов в инквизиции вице-королевства Новая Испания, куда он угодил сразу же после того, как был отпущен Дрейком. А это случилось в западно-мексиканском порту Гватулько 15 апреля 1579 года…
   В своих показаниях (которые, равно как и написанные им без малейшего принуждения на борту «Пеликана» записки, изобиловали зорко подмеченными и не без изящества стиля описанными деталями) португалец очень хвалил английские корабли — как «идеально приспособленные для сверхдальних и сверхдлительных переходов». Самого Дрейка он назвал «опытнейшим и разумнейшим мореходом».
   Да Силва особо отметил, что Дрейк увлекается географическими картами и навигационными инструментами и собирает их всюду, где только возможно, — и страсть эта не знает насыщения! На каждом захватываемом судне он забирает карты, октанты, астролябии… А книгу итальянца Пигафетта о плавании Магеллана — Элькано вокруг света он перечитывает, как другие протестанты свои Библии, ежедневно. Отметил да Силва и то, что Дрейк поручил своему двоюродному брату, неплохому рисовальщику, делать эскизы всех гаваней, куда заходила экспедиция, и наиболее примечательных участков берега…

8

   Дрейк объявил всему личному составу, что истинная цель экспедиции — вовсе не Александрия, а неведомый англичанам Тихий океан, только вдали от берегов. И тут иные встревожились, а иные вовсе закручинились. Да и половина остальных обиделась за недоверие.
   Этим немедленно воспользовался неутомимый интриган, книгочей и святоша мистер Томас Доути. Он счел, что пробил, наконец, его час! Находясь на «Елизавете», он собрал около двух десятков человек, в том числе шестерых «волонтеров» — дворянчиков, и обратился к ним с предложением: поскольку плавание, в котором они участвуют, сопряжено с величайшими опасностями для всех (а информированы правдиво и полно они, нанимаясь в экспедицию, не были!) — потребовать выделить для всех, кто желает вернуться в Англию сейчас же, один корабль, способный вместить всех того желающих. Они бы взяли, скажем, судно, полученное взамен «Бенедикта»…
   В тот раз дело кончилось разговорами. Матросы и офицеры, хоть и ворчали, хоть и не были всем довольны — но заговорщиков не поддержали. Винтер донес Дрейку, сомневаясь вслух, достойно ли поступает. Фрэнсис его успокоил:
   — Вы правильно понимаете свой долг, мистер Винтер. Был бы вам крайне признателен, если б вы и впредь информировали меня обо всех подобных действиях моего «лучшего друга».
   …Когда через пару дней Дрейк объезжал все корабли экспедиции с обычным осмотром, Доути вдруг объявил:
   — С искренним сожалением должен поставить вас в известность, что брат ваш украл множество различных вещей с «Марии», ныне переименованной в «Сент-Кристофер»!
   — Том, что ты можешь на это сказать? — сухо спросил Фрэнсис у побагровевшего, набычившегося парня. Но тут же, не дав тому ответить, добавил: — Впрочем, не здесь, нет. Зайдем в твою каюту.
   Вскоре в каюту Тома Дрейка затребовали двоих матросов, участвовавших в перегрузке с «Марии» штук полотна, одежды, что составляло основной груз судна, а также некоторого количества вельвета и шерсти в кипах. Тут, прослышав о случившемся, к Дрейку явился баталер — «завхоз» «Елизаветы» и заявил смело, громко:
   — Да, о пропаже части груза мне известно. Мне и вор известен. Это — мистер Доути!
   Произвели обыск в каютах Томаса Дрейка и Томаса Доути. В каюте Доути обнаружили большое количество одежды испанского или португальского покроя. В каюте же Дрейка-младшего — только ношеную морскую одежду хозяина.
   — Ну и как вы это объясните, мистер Доути? — ледяным тоном спросил Дрейк.
   Известный гуманист отвечал на это любезно и невозмутимо:
   — Это испанская и португальская одежда. Бархат у них, у папистов проклятых, особенно хорош. Что еще? Ах да, откуда это у меня? Это, знаете ли, подарки от команды «Марии». Португальцы меня полюбили…
   — Допустим. А как с обвинениями против моего брата?
   Доути улыбнулся глумливо и, вместе с тем, высокомерно:
   — А что, неужели не нашли ничего? Ищите получше. Ищите, ищите.
   Тут уж возмутилась вся команда судна, принявшая сторону Тома Дрейка. Матросы требовали примерно наказать славного кавалера Доути за клевету. И Фрэнсис принял такое решение:
   — Ты, мистер Томас Доути, переводишься на борт флагмана и примешь командование над волонтерами. Вмешиваться в управление кораблем воспрещаю безусловно! Муни переходит на «Пеликана», а я временно побуду на «Марии»! Все!
   С Муни ворчал:
   — Какого дьявола пускаешь этого щеголя вольно бродить по флагману и совать нос в каждую щелку? Его судить надо, а не… Попомни мое слово, Фрэнсис: ничего, кроме вреда для тебя лично и для всего дела, это не даст!
   Дрейк не ответил ничего. Видимо, он хотел разъединить Доути и основную группу «кавалеров», бывшую на «Елизавете»? В команде «Пеликана», набранной им самолично, без участия мистера Худа, капитана флагмана, он был уверен абсолютно — и, возможно, хотел накопить побольше информации о преступных, провокационных действиях этого злокачественного джентльмена? На обычный образ действий Дрейка это, разумеется, непохоже — но и случай ведь был не обычный. Доути его «достал», а судить секретаря влиятельнейших особ Дрейк мог себе позволить, лишь набрав с избытком бесспорного материала. Вот Фрэнсис и пошел на шаги, которых сам в принципе не одобрял…
   И тут пассат затих — и на флотилию Дрейка упал тяжкий тропический штиль. «Лошадиные широты»…
   Скука, безделье… Между тем Доути на «Пеликане» усердно старался вбить клин между офицерами и матросами, между новичками и ветеранами, между девонширцами и лондонцами… Дрейк ходил по палубе «Марии» и нервничал, слушая донесения. Тут, недолго пробыв на флагмане, на «Сент-Кристофер», бывшую «Марию», вернулся Том Муни с сообщением малорадостным, но уж никак не неожиданным:
   — Мистер Доути — кол ему в глотку! — открыто подбивает людей на бунт. Повторяет, что нас гонят на верную смерть; что наши корабли не смогут пройти сквозь гибельные теснины Магелланова пролива; что, даже если бы это вдруг удалось — при выходе из пролива нас бы встретили огромные военные корабли испанцев. Они без труда расправятся с нашими скорлупками — и те, кто не утонет, очень скоро станут завидовать утонувшим, потому что непременно попадут в лапы инквизиции.
   — Вот сволочь! Он же прекрасно знает, что никаких военных кораблей за Магеллановым проливом нет! Испанцы считают Тихий океан своим внутренним озером — им просто не нужны галионы в водах, в которых доселе не бывал ни один европейский корабль, кроме испанских, в которых на испанские владения за сорок лет не нападал никто! И им там нужны торговые суда, но разумеется, иные из них вооружены. И только! Для борьбы с восставшими индейцами достаточно нескольких пинасе.
   …Дрейк и без того был «на взводе» — штиль, когда не продвигаешься к цели и ни-че-го не можешь сделать для приближения ее, кого хочешь взбесит — а тут еще духота и зловещая напряженность, разлитая в воздухе (мы в двадцатом веке называем это «наэлектризованностью» атмосферы). Еще и этот «лучший друг»! Дрейк впал в бешенство. Вприскочку забегал взад-вперед по палубе (в таком состоянии знающие его хорошо люди предпочитали близко не оказываться), комкая платок, — потом остановился и ме-едленно, явно следя за собой и уже в силах контролировать себя, приказал передать на «Сент-Кристофера» приказ «советнику по вопросам применения войск» прибыть немедля «к борту флагмана».
   Приказание странно звучало: не «на борт» — а «к борту». Но вскоре выяснилось, что то была не оговорка. Едва адмиральский вельбот с «советником» толкнулся в борт «Пеликана» и старшина уже приготовился ловить штормтрап — Дрейк лично перегнулся через фальшборт и скомандовал:
   — Оставайся в вельботе, Томас Доути, — поскольку я отсылаю тебя на «Лебедя», где ты будешь содержаться под стражей!
   И тут же послал мистера Муни в ялике на «Лебедя» с инструкцией капитану Честеру о порядке содержания мистера Доути. В инструкции Доути был назван изменником и мятежником!

9

   Тем временем штиль сменился слабым западным ветерком: с ним уже можно было двигаться к цели, хотя и не кратчайшим путем… Переход от островов Зеленого Мыса до бразильских берегов отнял аж пятьдесят девять дней. Эти два месяца экипажи Дрейка не видели суши хотя бы на горизонте.
   Единственным развлечением была жизнь за бортом. Может быть, рыб и рачков тут было не больше, чем где-либо, зато прозрачность воды позволяла видеть их всех на пару ярдов в глубину. И смотреть было на что! Преподобный Флетчер писал: «Все это время мы не преставали удивляться и восхищаться Господом великим, создавшим неисчислимое количество как маленьких, так и огромных тварей в необозримых морях».
   Коки жарили падающих на палубу летучих рыб и — реже — морских птиц, на лету ударившихся о мачты или присевших на палубы отдохнуть. Летучих рыб с палубы одного только «Пеликана» каждое утро собирали не менее двух десятков. Создавалось впечатление, что кто-то свыше специально посылал их людям, соскучившимся на солонине, на продовольствие! Хотя на самом-то деле все было куда прозаичнее: рыбы выскакивали их воды, спасаясь от хищников, и летели в самых разных направлениях — но над палубами натыкались на снасти и падали оглушенными.
   В экваториальных водах, как писал далее Флетчер, условия для человеческой жизни просто райские — ни на суше, ни на море ничто сравниться с ними не может. Аристотель и Демокрит и с ними многие иные греческие и римские мудрецы заблуждались, полагая, что близ экватора жизнь вообще отсутствует из-за невыносимой жары. На самом-то деле в Африке или в Вест-Индии куда жарче.
   Ритуал празднования пересечения экватора — с непременными Нептуном, чертями, сиренами, купанием в бочке и выдачей самодельных дипломов — тогда ещё не установился. Но по чарке доброго испанского вина каждому члену команд выдали — причем выбирал себе каждый по вкусу: красное, белое, сухое или крепкое…

Глава 23
ЗЕМЛЯ ДЬЯВОЛА

1

   К бразильскому побережью подошли южнее Пернамбуку, и англичане увидели безлюдную и безлесную холмистую землю с редкими лохматыми пальмами и бутылкообразными деревьями с мелкими листочками. На такую унылую пыльную землю и высаживаться-то никому не захотелось, хотя земли никакой давно уж не видели, вроде и соскучились…
   Пошли к югу, к великой бухте, где в шестидесятых годах гугенотами был основан Форт-Колиньи. Но существует ли он доныне? Войдя в бухту Гуанабара, англичане потеряли на несколько минут управление: пейзажи по берегам были настолько прекрасны, что матросы, разинув рты, остолбенело любовались отвесными скалами из розового, серого и голубого гранита, роскошными лесами, замысловатыми взгорками — то в форме сахарной головы, то клыком из воды, то как сидящий дед… И из камня торчат-сверкают громаднейшие кристаллы горного хрусталя — такие, что, расскажи в Англии либо в России, — никто и не поверит… Бабочки такие, каких Федор и в Вест-Индии не видывал, за кабельтов видны… Радуги над мелкими водопадиками, коих сотни с разных сторон в бухту спадают с гор… Красотища!
   Но если б не Нуньеш да Силва, проведший англичан без приключений по лабиринту проливчиков меж островами и скалами — они б и места Форт-Колиньи в месяц не отыскали. Увы… От гугенотского поселения осталось одно пепелище. И Федор, печально разглядывая останки поселения, вспомнил своих убитых родных и симаррунов и подумал, как разно живут люди, непохоже друг на друга — и как однообразно гибнут. Сожженный мирный православный погост русских и сожженный укрепленный форпост протестантов-французов выглядели одинаково. Почти. Как люди — при жизни ну совершенно разные, и ничего меж ними-то и общего нет, и не понимают языки друг друга — а истлеют, и остовы с черепами неразличимы сделаются…
   Может быть, все эти различия, и вся жизнь вообще — так, кажущееся, а главное, настоящее — смерть, скелеты, пожарища? Тут он увидел крест, к которому были прикручены цепью обугленные останки человека, и ему вовсе тошно от этого — ну сказочно прекрасного — места стало… Он испытал нешуточное облегчение, когда корабли отошли от этого берега…

2

   Более к бразильскому берегу уж не приставали, хотя шли почти все время, не теряя берега из виду до заката, — к ночи отворачивали подалее, чтобы нечаянный шквал, или пригонное течение не натолкнули на прибрежные рифы… Но вот горы отошли от берега или просто кончились, пошла степь плоская… Подлиннее стали ночи, короче дни, а главное — остались позади мгновенные тропические закаты.
   Да, это была уж иная страна… Вот берег стал вовсе плоским — с палубы, не приставая к берегу, за версту вглубь материк просматривается. Вот берег стал отворачивать на запад, ветры стали неустойчивы, вода мутна и вдвое преснее. Это были признаки великой реки Ла-Платы (принятой Магелланом в свое время за пролив, ведущий в другой океан).
   Испанцев не было видно. Лишь индейцы — судя по всему, немирные — подскакивали на неоседланных конях к берегу и грозились дротиками, а то и метали их.
   Чувствуя, что люди приустали — после длительного перехода через Атлантику толком так еще и не отдохнули, потому что расчет на гугенотские поселения в бухте Гуанабара рухнул, — Дрейк приказал войти в реку. Впрочем, какая ж это река, если с марсовой площадки берегов не видать? Только и догадываешься, что уже не в открытом море, по сильно опресненной воде да по заметному встречному течению. Кстати, течение несло много подмытых рекою стволов — деревья с мелкими, вроде ивовых, листочками и терпко пахнущей корой. Видимо, шел осенний паводок…
   Дрейк намеревался стать на якорь у берега — но это не удалось. В одночасье небо дочерна истемнело, нависли тучи — и разразилась буря необычайной свирепости. Ветер трижды переменялся в продолжение одного часа — и наконец понес суда к северному берегу Ла-Платы — а там моряки по цвету воды еще вчера определили гиблые отмели… Спас экспедицию в очередной раз португальский кормчий. Он поднялся на мостик «Пеликана», отстранил мистера Худа коротким движением смуглой маленькой руки и сказал:
   — Теперь мой час. Кто хочет жить дальше — слушай меня!
   И властно повел «Пеликана» в никому, кроме него, не видимый, извилистый проход меж отмелей. За флагманом потянулись остальные корабли. При виде отмелей вот, рядом с бортом, капитана Худа стошнило! Справясь с собой, он робко скомандовал, глядя на португальца:
   — Вязать вешки и скидывать с обоих бортов через полкабельтова!
   Нуньеш да Силва закивал:
   — Мудро, капитан! Я не то что забыл об идущих сзади, а не привык думать о других — всегда вел одно судно — никогда караван.
   Но течение сказывалось, вешки сносило — и шедший последним «Сент-Кристофер» сел-таки на мель. Но через час и он снялся — самостоятельно, благодаря начинающемуся приливу.
   Да Силва объяснил причину таких бурь, а преподобный Флетчер это объяснение записал. Полвека назад на этих берегах попытались закрепиться португальцы. Они так мучили местных жителей, что те, не видя никакой иной возможности противостоять вооруженным железными клинками и огнестрельным оружием чужеземцам, заключили сделку с дьяволом! И теперь, завидев европейский корабль у своих берегов, запродавшие свою душу Князю Тьмы туземцы садятся в кружок на землю — и начинают подбрасывать в воздух пригоршни песка. От этого поднимается страшный ветер, то и дело меняющий направление (он может задуть вообще с любой стороны света — если только индейцы, сидящие на земле, образовали замкнутый круг. Если же нескольких человек не хватило для образования такого круга, либо кто-то из них отошел — с тех румбов, спиною к которым не сидят дьяволопоклонники, ветров не будет!). Потом наступает столь густой туман, что затруднительно отличить небо от земли. Затем разражается такой ливень, что уж никто и ничто спастись не может! При этом ветер громыхает, как гроза… От этих неожиданных бурь — «памперо» — уже погибло в этих водах множество кораблей и лодок…
   Когда шторм стих — оказалось, что «Сент-Кристофера» отнесло куда-то за пределы видимости. Пришлось вернуться к заранее обговоренному месту рандеву близ входа в Ла-Плату. После двух дней ожидания бывшая «Мария» появилась на юго-восточном горизонте. Дрейк назвал мысок, прикрывающий с севера неглубокий заливчик, избранный местом встречи, мысом Радости — в честь восстановления полноты эскадры. Затем по решению Дрейка корабли неделю поднимались вверх по течению Ла-Платы.

3

   Это было приятное, безопасное и нетяжелое путешествие. Ни штормов, ни штилей, волнение небольшое — да и то вызвано не силой ветра, а тем, что ветер дул попутный англичанам, и он «взъерошивал» воду, поскольку корабли шли против течения.
   Наконец, по правому борту увидели струю прозрачной воды, выделяющуюся среди ла-платской коричнево-зеленоватой мути так же резко, как застекленное окно среди глинобитной стены. Струя шла от устья притока. Выслали шлюпки, наполнили бурдюки и бочки пресной водой, вылив без сожаления даже свежую, позавчера набранную из Ла-Платы. Впрочем, за два дня в бочонках со свежей забортной водой отстоялось на полтора дюйма тонкой глина-песчаной смеси! Матросы повеселели: ведь согласитесь, что нет обиднее смерти, чем смерть от жажды на борту корабля!
   27 апреля поворотили назад. Путь, пройденный вверх по течению за неделю, вниз был пройден за пять дней — да и то из них более полусуток заняла охота на невиданных зверей, похожих на поросенка, вырядившегося в рыцарские доспехи. Позже узнали, что зверей этих испанцы и индейцы называют «броненосцами».
   Когда отчалили и Питчер приготовил мясо добытых зверей, Дрейк после пробы кисло сказал:
   — Признаться, такое мясо стольких трудов не стоит.
   — Ну почему, Фрэнсис. Мясо вполне приличное. Даже, можно сказать, на поросенка похоже, — добродушно ответил Том Муни.
   — Можно. А можно и не говорить. Если уж очень хотеть — то, действительно, некоторое сходство с поросенком отыскать можно.
   — А вот это не лучше?
   — А что это? — подозрительно спросил Дрейк. — Тушка на кролика похожа…
   — Видел бы ты лапы этого «кролика»! — ухмыльнулся Том Муни.
   — А что такое?
   — Да ничего особенного. Просто лапы эти с перепонками. Как утиные…
   — Тогда жрите сами!
   — И будем. По слухам, оч-чень вкусно!
   Федор тоже рискнул — и не прогадал. Мясо жирное, сочное… А мистер Фрэнсис отхватил себе солидный кусок гуанако — зажаренная целиком туша походила с виду на серну или молодого оленя. На вид. Но никак не на вкус…
   — Тьфу ты, дьявольщина! Мочой какой-то отдает или еще похуже чем! — Дрейк выплюнул непрожеванным первый же кусочек и потребовал вина — запить эту гадость. Осушив залпом стакан, он приказал:
   — Эту мерзость со стола — долой! А мне, так и быть, дайте этого болотного бобра или кто он там!
   Но нутрию уже доедали — и пришлось адмиралу довольствоваться «поросенком в доспехах».
   Странно было взобраться во время охоты на невысокий, пологий пригорок и увидеть бескрайнюю степь с жухлой бурой травой — а на ней пасущуюся нелепую птицу «нанду». Слишком малые для мощной туши крылышки ее просто не подняли б. Зато бегала эта птичка быстрее лошади и свирепо лягалась мозолистыми лапищами!
   И ни человека вокруг — только пасется почти непуганное зверье. Благодатные места эти! Кончается апрель — а это уж осень глубокая по-здешнему, а травы есть такие, что растут-зеленеют себе. И погода вполне летняя, а земля… Ну-ка посмотрим, какая землица тут…
   Федор с трудом продрался тесаком сквозь дерн — и увидел жирный, чистый чернозем. Полфута, фут, полтора, два — и все черная земля не кончается!
   — Эх, вот бы куда нашим хлебопашцам переселиться! — сказал он мечтательно. — Земля-то вон какая жирная, и сколько ж ее, и вся ничья…
   Подошли другие моряки, полюбовались на вывороченную Тэдом кучку чернозема — и тоже заахали восхищенно:
   — И земли-то — бери себе сколько угодно, сколько вспахать осилишь…
   — И никакой аренды платить никому не нужно…
   — Только переселяйся сюда — и живи себе! Только вот как добраться?
   — Вот то-то и оно…
   — Никаким образом сюда не переселишься. Кто тебя повезет и сколько за перевоз возьмет, ты подумал? Э-э!
   — А ежели и получится — испанцы налетят: и налогами задавят, и инквизицию введут…
   — А тут-то будет пострашнее, чем в самой Испании…
   — Чего ради? Тут, наоборот, вольнее будет, потому что от начальства подальше.
   — Тэдди, ты ведь бывал в Испании — объясни человеку!
   — Объясняю. Тут каждый мелкий чиновник будет над тобою королевские права иметь — именно потому, что Испания далеко, а он близко. Морда твоя не понравится или не так посмотрел — он и будет над тобой измываться. А Испания далеко, и управы на него нет никакой…
   — Соб-баки! Хуже наших!
   — Хуже. А сколько земель под себя подгребли!
   — Сами не «ам», и другим на дам.
   — Точно. У них людей не хватит все это заселить, даже если все до последнего человека сюда переедут…
   Беседуя на эту, волнующую каждого матроса тему (ведь матрос — или сын, или внук, или зять крестьянина), они охотились — на местных худощавых зайцев-«агути», и на водосвинок — грызунов, умудрившихся быть похожими одновременно и на морскую свинку, и на хомячка (только вымахавшего в порося размером), и на кролика — вкусных, но уж больно ловких в воде, а на берегу довольно неуклюжих…

4

   Корабли экспедиции Дрейка шли к югу от Ла-Платы. Безрадостная плоская земля с невысоким глинистым обрывом над узеньким мелкогалечным пляжем. Изредка на горизонте появляются пугливые стайки индейцев на лошадях… Ни у Дрейка, ни у кого из команды не появлялось особенного желания еще раз приставать к столь скучному берегу. Единственно — бабочки были в изобилии. Ветры то и дело приносили и раскидывали по наветренному борту оглушенных ударом с лету о паруса красавиц, обычного (много меньше тропических) размера, но самых странных для бабочек расцветок: шоколадных, бронзовых, серо-зеленых с черной каймой…
   Но вот берег, идущий последние дни в направлении почти широтном, с востоко-юго-востока-к-востоку на западо-северо-запад-к-западу, вновь повернул на юг — и берег этот из ровно плоского стал отныне вздымающимися одна над другой террасами из чего-то очень похожего — по крайней мере, издали — на меловые скалы Дувра…