Страница:
— Думаю, ты права… — сказал Альфред. — Он такой…
Лидия приладила последний камешек.
— Ну вот, — сказала она. — Теперь все готово.
— Готово к чему? — озадаченно переспросил ее Альфред.
Она рассмеялась.
— К Рождеству, глупый! К трогательному, чисто семейному празднику.
Его жена Хильда молча за ним наблюдала. Она заметила, как пульсирует жилка (а может, нерв) у него на виске, как слегка дрожат его длинные изящные пальцы, как время от времени все его тело непроизвольно вздрагивает. Когда он, отбросив то и дело падающую на лоб светлую прядь, умоляюще взглянул на Хильду своими голубыми глазами, у нее уже был готов ответ.
— Что нам делать, Хильда?
Но Хильда отвечать не спешила. Она услышала мольбу в его голосе. Она знала, как он зависит от нее — эта зависимость возникла сразу же с первых дней их брака, — знала, что последнее слово будет за ней, — именно по этой причине предпочитала высказываться осторожно, не навязывая собственное суждение.
— Все зависит от того, какие чувства ты сам испытываешь, Дэвид, — ответила она, и в ее голосе звучали спокойствие и мягкость, свойственные опытной няне при капризном ребенке.
Хильда не отличалась ни красотой, ни стройностью, но обладала каким-то магнетизмом. В ней было что-то от женщин с портретов великих голландцев, а голос — теплым и убаюкивающим. В ней чувствовалась сила, та самая, которая притягивает людей слабых духом. Дородная, довольно коренастая, немолодая уже… Эта женщина не блистала ни умом, ни элегантностью, она обладала тем, чего нельзя было не приметить. Силой! Хильда Ли была сильной личностью.
Дэвид встал и принялся ходить взад-вперед по комнате. Его светлые волосы почти не были тронуты сединой. В нем до сих пор сохранилось что-то мальчишеское. А выражение лица было до странности кротким.., чем он удивительно напоминал рыцарей с полотен Берн-Джонса.
— Ты ведь знаешь, какие чувства я испытываю, Хильда. Не можешь не знать, — с грустью произнес он.
— Ну почему же.
— Я же тебе говорил — не раз и не два, — как я ненавижу этот дом, само это место, и вообще все, что с ним связано. В моей памяти не осталось ничего, кроме горя. Мне ненавистен каждый проведенный там день! Как подумаю, сколько ей пришлось вынести… бедной моей матушке…
Хильда сочувственно кивнула.
— Она была такая кроткая, Хильда, такая терпеливая. Лежала, мучаясь от боли, но все сносила и не сетовала. А как только я вспоминаю об отце, — лицо его помрачнело, — о том, сколько горя он ей принес, как унижал ее, хвастаясь своими интрижками, да-да, даже не считал нужным их скрывать!..
— Ей не следовало с этим мириться, — заметила Хильда. — Она должна была от него уйти.
— Она была слишком мягкосердечной и конечно же не могла решиться на это, — с укором в голосе произнес он. — Считала своим долгом сохранить семью. К тому же это был ее дом — где еще она нашла бы приют?
— Она могла бы начать жизнь сначала.
— Не в те времена! — хмуро отозвался Дэвид. — Ты не понимаешь. В ту пору это было не принято. Женщины мирились с той судьбой, что выпадала на их долю. И не ропща несли свой крест. И потом.., у нее были мы. Что бы произошло, если бы она развелась с отцом? Он, скорее всего, женился бы снова. Появилась бы другая семья. Наши права были бы ущемлены. Ей приходилось принимать во внимание все эти обстоятельства.
Хильда промолчала.
— Нет, она знала, что делала, — продолжал Дэвид. — Она была святой. Она безропотно несла свой крест до конца.
— Не совсем безропотно, — заметила Хильда, — иначе тебе не были бы известны все эти подробности.
— Да, она во многое меня посвящала, — согласился Дэвид, и лицо его просветлело. — Она знала, как я ее любил. И когда она умерла…
Он на секунду умолк и машинально провел рукой по волосам.
— Это было страшно, Хильда. Меня охватило отчаяние. Она была еще совсем молодой, она не должна была умирать. Ее убил он — мой отец! Он виновник ее смерти. Он разбил ей сердце. Вот тогда я и решил, что не останусь с ним под одной крышей. И порвал с ним. Навсегда.
— Это ты правильно сделал. Только так и следовало поступить.
— Отец хотел, чтобы я вошел в дело, — продолжал Дэвид. — Но тогда мне пришлось бы жить в его доме. Этого я не смог бы выдержать… Не понимаю, как Альфред столько лет все это терпит?
— А он не пробовал восстать? — заинтересовалась Хильда. — Ты мне вроде говорил, что ему даже пришлось отказаться от какой-то другой карьеры.
Дэвид кивнул.
— Альфред должен был служить в армии. Отец все за нас решил. Альфреду, как старшему, следовало вступить в кавалерийский полк, нам с Гарри — продолжить семейный бизнес, а Джорджу — заняться политикой.
— И что же в результате получилось?
— Гарри сорвал все отцовские планы. Он всегда был неуправляем. Залезал в долги и вообще творил Бог знает что… А в один прекрасный день сбежал, прихватив чужие деньги — несколько сотен фунтов — и оставив записку, в которой говорилось, что он совсем не расположен торчать день-деньской в офисе и что он решил посмотреть мир.
— И с тех пор вы о нем больше ничего не слышали?
— Почему же? Слышали, — усмехнулся Дэвид. — И довольно часто. Он засыпал нас телеграммами из всех уголков земного шара — просил выслать денег. И обычно их получал.
— А что же Альфред?
— Отец заставил его уйти из армии и тоже заняться бизнесом.
— И он не возражал?
— Поначалу возражал. Терпеть не мог конторской работы, всех этих счетов и сводок. Но отец всегда умел его приструнить. Альфред, по-моему, до сих пор не смеет ни в чем ему перечить.
— А ты все-таки сумел уйти! — сказала Хильда.
— Да. Я уехал в Лондон учиться рисовать. Отец ясно дал мне понять, что если я не откажусь от этой пустой, по его мнению, затеи — стать художником, то, пока он жив, он, так и быть, назначит мне весьма скромное содержание, но после его смерти я не получу ни гроша. Я ответил, что мне наплевать. Он обозвал меня сопливым дураком, на том мы и расстались. И с тех пор ни разу не виделись.
— И ты не жалеешь? — мягко спросила Хильда.
— Нисколько. Я понимаю, что ни денег, ни славы мне не добиться, что большим художником я никогда не стану, но мы счастливы в этом коттедже, у нас есть все необходимое, все, что нам нужно. А если я умру, страховка за мою жизнь достанется тебе.
Он помолчал.
— И теперь — вот это! — выкрикнул он, хлопнув ладонью по письму.
— Мне очень жаль, что твой отец прислал это письмо, раз оно так тебя раздражает, — заметила Хильда. Словно не слыша ее, Дэвид продолжал:
— Просит меня привезти на Рождество жену, надеется, что мы всей семьей соберемся на этот праздник! Что это может означать?
— Разве так уж обязательно искать что-то между строк? — спросила Хильда.
Он посмотрел на нее с недоумением.
— Я хочу сказать, — улыбнулась она, — что он просто стареет, становится сентиментальным и начинает ценить семейные узы. Такое частенько случается, как тебе известно.
— Наверное, — не сразу отозвался Дэвид.
— Он старик, и ему одиноко.
Он бросил на нее быстрый взгляд.
— Ты хочешь, чтобы я поехал, верно, Хильда?
— Нехорошо пренебрегать отцовским приглашением. Наверное, я несколько старомодна, и поэтому мне трудно понять, почему хотя бы на Рождество не забыть о распрях? Ведь это тихий семейный праздник…
— Забыть после всего, что было?
— Я понимаю тебя, мой дорогой, я понимаю. Но все это уже в прошлом. Все давным-давно миновало.
— Только не для меня.
— Потому что ты не хочешь об этом забыть. И снова и снова к этому возвращаешься…
— Я не могу забыть.
— Нет, ты просто не хочешь, не так ли, Дэвид?
Он сжал губы.
— Такие уж мы, семья Ли. Мы все помним, ничего не забываем.
— Чем тут гордиться? — чуть раздраженно спросила Хильда. — По-моему, нечем.
Он задумчиво на нее посмотрел.
— Значит, для тебя верность прошлому ничего не значит? — спросил он с легким нажимом.
— Для меня важнее настоящее, — ответила Хильда. — Прошлое должно уйти. Если все время ворошить прошлое, то в конце концов оно искажается. Мы многое преувеличиваем и даже фальсифицируем.
— Я прекрасно помню каждое слово и каждое событие, — с чувством сказал Дэвид.
— Может быть, только это совершенно ни к чему, мой дорогой. Это неестественно. И учти: ты судишь о том, что было, с точки зрения мальчика, вместо того чтобы отнестись ко многому снисходительно, как подобает взрослому мужчине.
— Какая разница? — допытывался Дэвид.
Хильда молчала. Она понимала, что продолжать этот разговор не стоит, но очень уж ей хотелось высказаться.
— По-моему, — наконец продолжила она, — ты видишь в своем отце своего рода жупел[2]. Для тебя он — воплощение зла. Но вполне вероятно, что, увидев его сейчас, ты очень скоро убедился бы, что былые его страсти давным-давно улеглись и, хотя жизнь его была далеко не безупречна, он всего лишь человек, а не чудовище!
— Как ты не понимаешь! То, как он вел себя с моей матерью…
— Чрезмерная покорность иногда может разбудить в мужчине самые дурные из присущих ему качеств, — с грустью заметила Хильда. — Окажись он в иных условиях, когда ему противостоят сила духа и решительность, он и вести себя будет иначе.
— Другими словами, ты хочешь сказать, что это ее вина…
— Нет, ничего подобного я не хочу сказать, — перебила его Хильда. — У меня нет сомнений, что твой отец и в самом деле очень плохо относился к твоей матери, но брак — вещь непростая, и я далеко не уверена, что кто-то другой — пусть даже и родившийся от их союза — имеет право их судить. И вообще, эта твоя неприязнь к отцу уже ничем не поможет твоей матери. Все в прошлом, а его не вернешь. Остался только старик, который уже дышит на ладан и который зовет сына приехать к нему на Рождество.
— И ты хочешь, чтобы я поехал?
Хильда молчала, затем, собравшись с духом, решилась.
— Да, — сказала она. — Да. Хочу. Чтобы ты раз и навсегда убедился, что того пугала, которое ты старательно хранишь в своей памяти, не существует.
— Я уже сказал тебе, Магдалина, что считаю своим долгом поехать, — многозначительно произнес он.
Его жена в ответ лишь раздраженно пожала плечами. Это была изящная платиновая блондинка. Ее овальное личико с выщипанными бровями порой могло быть на редкость бесстрастным и лишенным всякого выражения — именно таким оно сейчас и было.
— Там будет жутко скучно, милый, я уверена, — сказала она.
— Более того, — продолжал Джордж Ли, и лицо его просветлело, словно в голову ему пришла блестящая мысль, — эта поездка даст нам возможность сэкономить значительные средства. На Рождество всегда уходит уйма денег. А на этот раз оставим только слугам на питание, обойдутся без всяких разносолов.
— Как хочешь, — согласилась Магдалина. — В конце концов, какая разница где скучать… На Рождество нигде не бывает весело.
— А то ведь, — продолжал разглагольствовать Джордж, — они, наверное, ждут от нас рождественский ужин, на который им вынь и положь если не индейку, то недурной кусок мяса.
— Кто? Слуги? О Джордж, перестань волноваться по пустякам. Вечно ты беспокоишься из-за денег.
— Кому-то ведь надо беспокоиться, — парировал Джордж.
— Да, но глупо экономить на таких мелочах. Почему бы тебе не убедить отца давать нам больше денег?
— Он и так дает немало.
— Как это ужасно — во всем от него зависеть! Было бы куда лучше, если бы он дал тебе приличную сумму разом.
— Это не в его правилах.
Магдалина посмотрела на мужа. Взгляд ее карих глаз внезапно сделался колючим. А на безмятежном фарфоровом личике неожиданно появилась заинтересованность.
— Он ведь чертовски богат? У него наверняка наберется миллиончик. Верно?
— Думаю, даже не один.
— И откуда у него такие деньги? — с завистью вздохнула Магдалина. — Из Южной Африки, да?
— Да. Он еще в молодости сколотил там целое состояние. Главным образом на алмазах.
— Потрясающе!
— А когда вернулся в Англию и занялся бизнесом, то удвоил, а то и утроил свой капитал.
— А что будет, когда он умрет? — спросила Магдалина.
— Отец об этом не очень-то распространяется. А спросить, разумеется, неудобно. Думаю, что основная часть достанется нам с Альфредом. Альфред, конечно, получит больше, чем я.
— Но ведь у вас есть еще братья, не так ли?
— Да, Дэвид, например. Но, по-моему, ему особенно рассчитывать не на что. В свое время он ушел из дома, чтобы заняться живописью. Отец предупредил, что лишит его наследства, но Дэвид заявил, что ему наплевать.
— Ну и глупо, — с презрением заметила Магдалина.
— Еще у нас была сестра Дженнифер. Она сбежала из дома с каким-то испанским художником, одним из приятелей Дэвида. Год назад она умерла. У нее вроде бы есть дочь. Отец, вполне возможно, оставит часть денег ей, но не думаю, что много. Еще есть Гарри…
И тут он, смутившись, умолк.
— Гарри? — удивленно переспросила Магдалина. — Какой еще Гарри?
— Это… мой брат.
— В первый раз слышу, что у тебя есть еще один брат.
— Видишь ли, дорогая, он.., э-э.., родство с ним не делает нам чести. Поэтому мы редко о нем вспоминаем. Он вел себя крайне непристойно. И в последние годы мы ничего о нем не слышали. Возможно, он умер.
Магдалина вдруг расхохоталась.
— В чем дело? Почему ты смеешься?
— Просто подумала, как это смешно: у такого респектабельного джентльмена, как ты, Джордж, — и вдруг брат с сомнительной репутацией!
— Ну и что? — холодно отозвался Джордж. Ее глаза сузились.
— Твой отец не отличался добропорядочностью, правда, Джордж?
— О чем это ты, детка?
— Иногда он такое говорит, что я чувствую себя крайне неловко.
— Ты удивляешь меня, Магдалина, — возмутился Джордж. — Неужто и Лидия испытывает подобные чувства?
— При Лидии он ничего такого себе не позволяет, — ответила Магдалина. — Нет, ей он таких вещей не говорит. — И сердито добавила:
— Не могу только понять почему.
Джордж пытливо на нее посмотрел, но тотчас отвел глаза.
— Пустяки, — поспешил успокоить ее он. — Надо уметь быть снисходительной. Учитывая возраст отца и состояние его здоровья… — Он умолк.
— Он что, в самом деле серьезно болен? — спросила Магдалина.
— Я бы этого не сказал. Он человек на редкость крепкий. Тем не менее, раз он хочет, чтобы вся семья собралась вокруг него на Рождество, нам следовало бы поехать. Возможно, это его последнее Рождество.
— Ну это твое мнение, Джордж, а мне кажется, он проживет еще много-много лет, — возразила Магдалина.
— Да… Вполне возможно, — рассеянно пробормотал Джордж.
Магдалина с досадой отвернулась, но потом упавшим голосом произнесла:
— Ладно, пожалуй, и вправду лучше поехать.
— Безусловно.
— Но мне страшно не хочется. Альфред такой скучный, а Лидия, как обычно, будет смотреть на меня свысока.
— Чепуха!
— Нет, правда. И я ненавижу этого мерзкого слугу.
— Старика Тресилиана?
— Да нет, Хорбери. Ходит бесшумно, как кот, да еще ухмыляется.
— Ты удивляешь меня, Магдалина. Ну чем тебе так не угодил Хорбери?!
— Он действует мне на нервы — вот и все. Но не будем об этом. Мы должны ехать, я понимаю. Не стоит обижать старика!
— Именно так. Что же касается рождественского ужина для слуг…
— Потом поговорим, Джордж. Мне нужно позвонить Лидии и предупредить ее, что мы приедем завтра поездом семнадцать двадцать.
Магдалина выпорхнула из комнаты. Позвонив, она направилась к себе и, сев перед бюро, начала рыться в многочисленных ящичках, из которых посыпались неоплаченные счета. Магдалина раскладывала их, стараясь хоть как-то систематизировать. Но в конце концов, нетерпеливо вздохнув, снова как попало распихала их по ящикам.
— Господи, что же мне делать? — пробормотала она, проведя рукой по своей безупречно причесанной платиновой головке.
В старинном кресле — самом большом и самом «богатом» — восседал тщедушный сморщенный старик. Его руки с длинными когтистыми пальцами покоились на подлокотниках, сбоку стояла палка с золотым набалдашником. На старике был выцветший поношенный халат, а на ногах — ковровые шлепанцы. Волосы у него были белые, а щеки и лоб отливали желтизной.
Жалкий, потрепанный жизнью старик. Но породистый нос с горбинкой и темные, живые, проницательные глаза сразу заставили бы вас хорошенько к нему присмотреться, не поддаваясь первому впечатлению. В этом человеке еще теплились и энергия и задор…
Старый Симеон Ли удовлетворенно чему-то усмехнулся.
— Ты передал мою просьбу миссис Альфред, а? — спросил он.
Хорбери, стоящий рядом с креслом, вполголоса почтительно произнес:
— Да, сэр.
— Слово в слово, как я сказал?
— Да, сэр. Я не сделал ни единой ошибки, сэр.
— Да, ошибок ты не делаешь. Что желаю тебе и в дальнейшем, иначе тебе придется пожалеть! Ну и что же она ответила, Хорбери? Что сказала миссис Альфред?
Хорбери подчеркнуто-безразличным тоном передал разговор, состоявшийся в гостиной.
Старик снова удовлетворенно хмыкнул и потер руки.
— Превосходно… Высший класс… Небось весь день ломали себе голову! Превосходно! А теперь я с ними поговорю. Позови-ка их ко мне.
— Слушаю, сэр.
Бесшумными шагами он пересек комнату и вышел.
— И еще, Хорбери…
Старик оглянулся и тихонько выругался.
— Ходит, как кот. Никогда не знаешь, здесь он или ушел.
Он так и сидел неподвижно в своем кресле, поглаживая время от времени подбородок. Довольно скоро раздался деликатный стук в дверь, и в комнату вошли Альфред и Лидия.
— А-а, вот и вы, вот и вы. Лидия, моя дорогая, садись-ка поближе. Какой у тебя чудесный цвет лица!
— Я была в саду. Сегодня холодно, поэтому щеки так и горят.
— Как ты себя чувствуешь, папа? — спросил Альфред. — Хорошо отдохнул после ленча?
— Отлично, по высшему разряду. Мне снилась моя молодость, то время, когда я еще не обосновался здесь и не стал столпом общества. — И он снова почему-то хмыкнул.
Его невестка учтиво улыбнулась в ответ.
— Кто эти двое, папа, что приедут к нам на Рождество? — не выдержал Альфред.
— Ах да, совсем забыл вам сказать. В этом году я намерен пышно отпраздновать Рождество. Значит, так: Джордж с Магдалиной…
— Да, — подтвердила Лидия. — Они приедут завтра поездом в семнадцать двадцать.
— Бедняга Джордж, — заметил Симеон. — Пустозвон и ничтожество. Тем не менее он мой сын.
— Избирателям он нравится, — счел нужным добавить Альфред.
— Наверное, считают его честным, — усмехнулся Симеон. — Честным! В роду Ли еще не было ни одного честного человека.
— Как ты можешь так говорить, папа!
— За исключением тебя, мой мальчик. За исключением тебя.
— А Дэвид? — спросила Лидия.
— Да, Дэвид. Очень хочется увидеть, каким он теперь стал. Столько лет не виделись. В юности он был размазней. Интересно, какая у него жена… Во всяком случае, в отличие от этого глупца Джорджа у него хватило ума не жениться на женщине на двадцать лет моложе его!
— Хильда написала очень милое письмо, — заметила Лидия. — И только что я получила от нее телеграмму: они уже точно приезжают завтра.
Симеон бросил на нее долгий проницательный взгляд.
— Мне еще никогда не удавалось выведать твоих истинных мыслей, Лидия, — засмеялся он. — Что делает тебе честь. Ты очень воспитанная женщина. Сказывается хорошее происхождение. А вообще наследственность забавная штука. Среди моих собственных детей в меня пошел только один.
В его глазах вспыхнули веселые искорки.
— Ну-ка отгадайте, кто еще приедет к нам на Рождество! Даю вам три попытки и держу пари на пять фунтов, что ни за что не отгадаете.
Он перевел взгляд с Альфреда на Лидию и обратно.
— Хорбери сказал, что ты ждешь какую-то молодую даму, — хмуро отозвался Альфред.
— И это, я вижу, вас заинтриговало. Пилар должна прибыть с минуты на минуту. Я приказал выслать за ней машину.
— Пилар? — переспросил Альфред.
— Пилар Эстравадос, дочь Дженнифер и моя внучка, — объяснил Симеон. — Интересно, как она выглядит.
— Господи Боже, папа, — воскликнул Альфред, — ты ни разу не говорил мне…
Старик злорадно ухмыльнулся.
— Да, я решил держать это в секрете. Попросил Чарлтона написать в Испанию и все выяснить.
— Ты ни разу не говорил мне… — с обидой и упреком повторил Альфред.
— Я хотел преподнести вам сюрприз, — отозвался Симеон с прежней ухмылкой. — Это так замечательно — в нашем доме снова появится юное существо!.. Я ни разу не видел Эстравадоса. Интересно, на кого она похожа — на мать или на отца?
— Ты в самом деле считаешь, что это разумно, папа? — начал Альфред. — Принимая во внимание все обстоятельства…
— Ты слишком осмотрителен, Альфред… Слишком печешься о покое, сынок! Да, да, слишком! Я же об этом никогда не думал! Делай, что тебе хочется, а за грехи расплатишься потом — вот это по мне! Эта девушка — единственная моя внучка! Какое мне дело до ее отца и до того, чем он занимался! Пилар — моя плоть и кровь! И она будет жить в моем доме.
— Она будет здесь жить? — резко переспросила Лидия. Он метнул на нее пытливый взгляд.
— Ты возражаешь?
Она покачала головой.
— Как я могу возражать против того, что вы собрались кого-то пригласить в ваш собственный дом? — улыбнулась она. — Просто я беспокоюсь за нее.
— За нее? Что ты имеешь в виду?
— Будет ли она здесь счастлива?
Старик вскинул голову.
— У нее нет ни пенни. Она должна быть благодарна!
Лидия пожала плечами.
— Теперь тебе понятно, что это будет необычное Рождество? — обернулся Симеон Ли к Альфреду. — Все мои дети соберутся наконец в моем доме. Все мои дети. А теперь отгадай, кто наш второй гость, я ведь, считай, уже подсказал.
Альфред смотрел на отца ошарашенным взглядом.
— Все мои дети! Неужели не догадываешься? Гарри, конечно. Твой брат Гарри!
Альфред побледнел.
— Гарри… — с трудом выдавил из себя он. — Но разве он…
— Гарри собственной персоной!
— Но мы же считали, что он умер!
— Жив!
— И ты пригласил его сюда? После всего, что случилось?
— Блудного сына? Ты прав! Мы должны приготовить ему достойную встречу. Мы должны заколоть откормленного теленка[3], Альфред.
— Он дурно вел себя по отношению к тебе.., ко всем нам. Он…
— К чему перечислять его проступки? Их чересчур много. Но на Рождество, как ты помнишь, грехи прощаются. Встретим блудного сына теплом и радушием.
Альфред встал.
— Да, это и вправду сюрприз, — пробормотал он. — Я и представить себе не мог, что Гарри когда-нибудь вернется в этот дом.
Симеон подался вперед.
— Ты никогда не любил Гарри, верно? — вкрадчиво спросил он.
— После того, как он так с тобой поступил…
— Что было — то быльем поросло, — усмехнулся Симеон. — На Рождество следует забыть старые обиды, не так ли, Лидия?
Лидия тоже побледнела.
— Я вижу, вы тщательно подготовились к нынешнему Рождеству, — сухо заметила она.
— Я хочу, чтобы рядом со мной была вся моя семья. Хочу мира и доброжелательности. Я старик. Ты что, уже уходишь, дорогой?
Альфред поспешно вышел. Лидия задержалась.
— Расстроился, — кивнул Симеон вслед удаляющейся фигуре сына. — Они с Гарри всегда не ладили. Гарри любил поддразнивать Альфреда. Говорил, что Альфред соображает медленно, зато действует наверняка.
Лидия шевельнула губами. Она хотела что-то сказать, но, увидев нетерпеливо-выжидательное выражение лица свекра, сдержалась. Что явно его разочаровало. Поэтому она решила хоть что-то ему ответить:
— Заяц и черепаха?[4] Но ведь в конце концов состязание выигрывает черепаха.
— Не всегда, — отозвался Симеон. — Не всегда, дорогая моя Лидия.
— Извините, — улыбнулась Лидия, — Пойду посмотрю, как там Альфред. Неожиданности всегда выбивают его из колеи.
Симеон усмехнулся.
— Да, Альфред не любитель перемен. Он всегда был слишком уравновешенным и на редкость прозаическим человеком.
— Альфред очень предан вам, — заметила Лидия.
— Тебе это кажется странным, не так ли?
— Иногда, — сухо отозвалась Лидия и вышла из комнаты.
Лидия приладила последний камешек.
— Ну вот, — сказала она. — Теперь все готово.
— Готово к чему? — озадаченно переспросил ее Альфред.
Она рассмеялась.
— К Рождеству, глупый! К трогательному, чисто семейному празднику.
4
Дэвид поднял письмо, которое только что скомкал и бросил, и, тщательно его разгладив, принялся снова перечитывать.Его жена Хильда молча за ним наблюдала. Она заметила, как пульсирует жилка (а может, нерв) у него на виске, как слегка дрожат его длинные изящные пальцы, как время от времени все его тело непроизвольно вздрагивает. Когда он, отбросив то и дело падающую на лоб светлую прядь, умоляюще взглянул на Хильду своими голубыми глазами, у нее уже был готов ответ.
— Что нам делать, Хильда?
Но Хильда отвечать не спешила. Она услышала мольбу в его голосе. Она знала, как он зависит от нее — эта зависимость возникла сразу же с первых дней их брака, — знала, что последнее слово будет за ней, — именно по этой причине предпочитала высказываться осторожно, не навязывая собственное суждение.
— Все зависит от того, какие чувства ты сам испытываешь, Дэвид, — ответила она, и в ее голосе звучали спокойствие и мягкость, свойственные опытной няне при капризном ребенке.
Хильда не отличалась ни красотой, ни стройностью, но обладала каким-то магнетизмом. В ней было что-то от женщин с портретов великих голландцев, а голос — теплым и убаюкивающим. В ней чувствовалась сила, та самая, которая притягивает людей слабых духом. Дородная, довольно коренастая, немолодая уже… Эта женщина не блистала ни умом, ни элегантностью, она обладала тем, чего нельзя было не приметить. Силой! Хильда Ли была сильной личностью.
Дэвид встал и принялся ходить взад-вперед по комнате. Его светлые волосы почти не были тронуты сединой. В нем до сих пор сохранилось что-то мальчишеское. А выражение лица было до странности кротким.., чем он удивительно напоминал рыцарей с полотен Берн-Джонса.
— Ты ведь знаешь, какие чувства я испытываю, Хильда. Не можешь не знать, — с грустью произнес он.
— Ну почему же.
— Я же тебе говорил — не раз и не два, — как я ненавижу этот дом, само это место, и вообще все, что с ним связано. В моей памяти не осталось ничего, кроме горя. Мне ненавистен каждый проведенный там день! Как подумаю, сколько ей пришлось вынести… бедной моей матушке…
Хильда сочувственно кивнула.
— Она была такая кроткая, Хильда, такая терпеливая. Лежала, мучаясь от боли, но все сносила и не сетовала. А как только я вспоминаю об отце, — лицо его помрачнело, — о том, сколько горя он ей принес, как унижал ее, хвастаясь своими интрижками, да-да, даже не считал нужным их скрывать!..
— Ей не следовало с этим мириться, — заметила Хильда. — Она должна была от него уйти.
— Она была слишком мягкосердечной и конечно же не могла решиться на это, — с укором в голосе произнес он. — Считала своим долгом сохранить семью. К тому же это был ее дом — где еще она нашла бы приют?
— Она могла бы начать жизнь сначала.
— Не в те времена! — хмуро отозвался Дэвид. — Ты не понимаешь. В ту пору это было не принято. Женщины мирились с той судьбой, что выпадала на их долю. И не ропща несли свой крест. И потом.., у нее были мы. Что бы произошло, если бы она развелась с отцом? Он, скорее всего, женился бы снова. Появилась бы другая семья. Наши права были бы ущемлены. Ей приходилось принимать во внимание все эти обстоятельства.
Хильда промолчала.
— Нет, она знала, что делала, — продолжал Дэвид. — Она была святой. Она безропотно несла свой крест до конца.
— Не совсем безропотно, — заметила Хильда, — иначе тебе не были бы известны все эти подробности.
— Да, она во многое меня посвящала, — согласился Дэвид, и лицо его просветлело. — Она знала, как я ее любил. И когда она умерла…
Он на секунду умолк и машинально провел рукой по волосам.
— Это было страшно, Хильда. Меня охватило отчаяние. Она была еще совсем молодой, она не должна была умирать. Ее убил он — мой отец! Он виновник ее смерти. Он разбил ей сердце. Вот тогда я и решил, что не останусь с ним под одной крышей. И порвал с ним. Навсегда.
— Это ты правильно сделал. Только так и следовало поступить.
— Отец хотел, чтобы я вошел в дело, — продолжал Дэвид. — Но тогда мне пришлось бы жить в его доме. Этого я не смог бы выдержать… Не понимаю, как Альфред столько лет все это терпит?
— А он не пробовал восстать? — заинтересовалась Хильда. — Ты мне вроде говорил, что ему даже пришлось отказаться от какой-то другой карьеры.
Дэвид кивнул.
— Альфред должен был служить в армии. Отец все за нас решил. Альфреду, как старшему, следовало вступить в кавалерийский полк, нам с Гарри — продолжить семейный бизнес, а Джорджу — заняться политикой.
— И что же в результате получилось?
— Гарри сорвал все отцовские планы. Он всегда был неуправляем. Залезал в долги и вообще творил Бог знает что… А в один прекрасный день сбежал, прихватив чужие деньги — несколько сотен фунтов — и оставив записку, в которой говорилось, что он совсем не расположен торчать день-деньской в офисе и что он решил посмотреть мир.
— И с тех пор вы о нем больше ничего не слышали?
— Почему же? Слышали, — усмехнулся Дэвид. — И довольно часто. Он засыпал нас телеграммами из всех уголков земного шара — просил выслать денег. И обычно их получал.
— А что же Альфред?
— Отец заставил его уйти из армии и тоже заняться бизнесом.
— И он не возражал?
— Поначалу возражал. Терпеть не мог конторской работы, всех этих счетов и сводок. Но отец всегда умел его приструнить. Альфред, по-моему, до сих пор не смеет ни в чем ему перечить.
— А ты все-таки сумел уйти! — сказала Хильда.
— Да. Я уехал в Лондон учиться рисовать. Отец ясно дал мне понять, что если я не откажусь от этой пустой, по его мнению, затеи — стать художником, то, пока он жив, он, так и быть, назначит мне весьма скромное содержание, но после его смерти я не получу ни гроша. Я ответил, что мне наплевать. Он обозвал меня сопливым дураком, на том мы и расстались. И с тех пор ни разу не виделись.
— И ты не жалеешь? — мягко спросила Хильда.
— Нисколько. Я понимаю, что ни денег, ни славы мне не добиться, что большим художником я никогда не стану, но мы счастливы в этом коттедже, у нас есть все необходимое, все, что нам нужно. А если я умру, страховка за мою жизнь достанется тебе.
Он помолчал.
— И теперь — вот это! — выкрикнул он, хлопнув ладонью по письму.
— Мне очень жаль, что твой отец прислал это письмо, раз оно так тебя раздражает, — заметила Хильда. Словно не слыша ее, Дэвид продолжал:
— Просит меня привезти на Рождество жену, надеется, что мы всей семьей соберемся на этот праздник! Что это может означать?
— Разве так уж обязательно искать что-то между строк? — спросила Хильда.
Он посмотрел на нее с недоумением.
— Я хочу сказать, — улыбнулась она, — что он просто стареет, становится сентиментальным и начинает ценить семейные узы. Такое частенько случается, как тебе известно.
— Наверное, — не сразу отозвался Дэвид.
— Он старик, и ему одиноко.
Он бросил на нее быстрый взгляд.
— Ты хочешь, чтобы я поехал, верно, Хильда?
— Нехорошо пренебрегать отцовским приглашением. Наверное, я несколько старомодна, и поэтому мне трудно понять, почему хотя бы на Рождество не забыть о распрях? Ведь это тихий семейный праздник…
— Забыть после всего, что было?
— Я понимаю тебя, мой дорогой, я понимаю. Но все это уже в прошлом. Все давным-давно миновало.
— Только не для меня.
— Потому что ты не хочешь об этом забыть. И снова и снова к этому возвращаешься…
— Я не могу забыть.
— Нет, ты просто не хочешь, не так ли, Дэвид?
Он сжал губы.
— Такие уж мы, семья Ли. Мы все помним, ничего не забываем.
— Чем тут гордиться? — чуть раздраженно спросила Хильда. — По-моему, нечем.
Он задумчиво на нее посмотрел.
— Значит, для тебя верность прошлому ничего не значит? — спросил он с легким нажимом.
— Для меня важнее настоящее, — ответила Хильда. — Прошлое должно уйти. Если все время ворошить прошлое, то в конце концов оно искажается. Мы многое преувеличиваем и даже фальсифицируем.
— Я прекрасно помню каждое слово и каждое событие, — с чувством сказал Дэвид.
— Может быть, только это совершенно ни к чему, мой дорогой. Это неестественно. И учти: ты судишь о том, что было, с точки зрения мальчика, вместо того чтобы отнестись ко многому снисходительно, как подобает взрослому мужчине.
— Какая разница? — допытывался Дэвид.
Хильда молчала. Она понимала, что продолжать этот разговор не стоит, но очень уж ей хотелось высказаться.
— По-моему, — наконец продолжила она, — ты видишь в своем отце своего рода жупел[2]. Для тебя он — воплощение зла. Но вполне вероятно, что, увидев его сейчас, ты очень скоро убедился бы, что былые его страсти давным-давно улеглись и, хотя жизнь его была далеко не безупречна, он всего лишь человек, а не чудовище!
— Как ты не понимаешь! То, как он вел себя с моей матерью…
— Чрезмерная покорность иногда может разбудить в мужчине самые дурные из присущих ему качеств, — с грустью заметила Хильда. — Окажись он в иных условиях, когда ему противостоят сила духа и решительность, он и вести себя будет иначе.
— Другими словами, ты хочешь сказать, что это ее вина…
— Нет, ничего подобного я не хочу сказать, — перебила его Хильда. — У меня нет сомнений, что твой отец и в самом деле очень плохо относился к твоей матери, но брак — вещь непростая, и я далеко не уверена, что кто-то другой — пусть даже и родившийся от их союза — имеет право их судить. И вообще, эта твоя неприязнь к отцу уже ничем не поможет твоей матери. Все в прошлом, а его не вернешь. Остался только старик, который уже дышит на ладан и который зовет сына приехать к нему на Рождество.
— И ты хочешь, чтобы я поехал?
Хильда молчала, затем, собравшись с духом, решилась.
— Да, — сказала она. — Да. Хочу. Чтобы ты раз и навсегда убедился, что того пугала, которое ты старательно хранишь в своей памяти, не существует.
5
Джордж Ли, член парламента от Уэстерингема, довольно плотный джентльмен сорока одного года, с тяжелым подбородком и светло-голубыми, чуть навыкате глазами, взирающими на мир с опаской, имел привычку говорить необыкновенно четко и размеренно.— Я уже сказал тебе, Магдалина, что считаю своим долгом поехать, — многозначительно произнес он.
Его жена в ответ лишь раздраженно пожала плечами. Это была изящная платиновая блондинка. Ее овальное личико с выщипанными бровями порой могло быть на редкость бесстрастным и лишенным всякого выражения — именно таким оно сейчас и было.
— Там будет жутко скучно, милый, я уверена, — сказала она.
— Более того, — продолжал Джордж Ли, и лицо его просветлело, словно в голову ему пришла блестящая мысль, — эта поездка даст нам возможность сэкономить значительные средства. На Рождество всегда уходит уйма денег. А на этот раз оставим только слугам на питание, обойдутся без всяких разносолов.
— Как хочешь, — согласилась Магдалина. — В конце концов, какая разница где скучать… На Рождество нигде не бывает весело.
— А то ведь, — продолжал разглагольствовать Джордж, — они, наверное, ждут от нас рождественский ужин, на который им вынь и положь если не индейку, то недурной кусок мяса.
— Кто? Слуги? О Джордж, перестань волноваться по пустякам. Вечно ты беспокоишься из-за денег.
— Кому-то ведь надо беспокоиться, — парировал Джордж.
— Да, но глупо экономить на таких мелочах. Почему бы тебе не убедить отца давать нам больше денег?
— Он и так дает немало.
— Как это ужасно — во всем от него зависеть! Было бы куда лучше, если бы он дал тебе приличную сумму разом.
— Это не в его правилах.
Магдалина посмотрела на мужа. Взгляд ее карих глаз внезапно сделался колючим. А на безмятежном фарфоровом личике неожиданно появилась заинтересованность.
— Он ведь чертовски богат? У него наверняка наберется миллиончик. Верно?
— Думаю, даже не один.
— И откуда у него такие деньги? — с завистью вздохнула Магдалина. — Из Южной Африки, да?
— Да. Он еще в молодости сколотил там целое состояние. Главным образом на алмазах.
— Потрясающе!
— А когда вернулся в Англию и занялся бизнесом, то удвоил, а то и утроил свой капитал.
— А что будет, когда он умрет? — спросила Магдалина.
— Отец об этом не очень-то распространяется. А спросить, разумеется, неудобно. Думаю, что основная часть достанется нам с Альфредом. Альфред, конечно, получит больше, чем я.
— Но ведь у вас есть еще братья, не так ли?
— Да, Дэвид, например. Но, по-моему, ему особенно рассчитывать не на что. В свое время он ушел из дома, чтобы заняться живописью. Отец предупредил, что лишит его наследства, но Дэвид заявил, что ему наплевать.
— Ну и глупо, — с презрением заметила Магдалина.
— Еще у нас была сестра Дженнифер. Она сбежала из дома с каким-то испанским художником, одним из приятелей Дэвида. Год назад она умерла. У нее вроде бы есть дочь. Отец, вполне возможно, оставит часть денег ей, но не думаю, что много. Еще есть Гарри…
И тут он, смутившись, умолк.
— Гарри? — удивленно переспросила Магдалина. — Какой еще Гарри?
— Это… мой брат.
— В первый раз слышу, что у тебя есть еще один брат.
— Видишь ли, дорогая, он.., э-э.., родство с ним не делает нам чести. Поэтому мы редко о нем вспоминаем. Он вел себя крайне непристойно. И в последние годы мы ничего о нем не слышали. Возможно, он умер.
Магдалина вдруг расхохоталась.
— В чем дело? Почему ты смеешься?
— Просто подумала, как это смешно: у такого респектабельного джентльмена, как ты, Джордж, — и вдруг брат с сомнительной репутацией!
— Ну и что? — холодно отозвался Джордж. Ее глаза сузились.
— Твой отец не отличался добропорядочностью, правда, Джордж?
— О чем это ты, детка?
— Иногда он такое говорит, что я чувствую себя крайне неловко.
— Ты удивляешь меня, Магдалина, — возмутился Джордж. — Неужто и Лидия испытывает подобные чувства?
— При Лидии он ничего такого себе не позволяет, — ответила Магдалина. — Нет, ей он таких вещей не говорит. — И сердито добавила:
— Не могу только понять почему.
Джордж пытливо на нее посмотрел, но тотчас отвел глаза.
— Пустяки, — поспешил успокоить ее он. — Надо уметь быть снисходительной. Учитывая возраст отца и состояние его здоровья… — Он умолк.
— Он что, в самом деле серьезно болен? — спросила Магдалина.
— Я бы этого не сказал. Он человек на редкость крепкий. Тем не менее, раз он хочет, чтобы вся семья собралась вокруг него на Рождество, нам следовало бы поехать. Возможно, это его последнее Рождество.
— Ну это твое мнение, Джордж, а мне кажется, он проживет еще много-много лет, — возразила Магдалина.
— Да… Вполне возможно, — рассеянно пробормотал Джордж.
Магдалина с досадой отвернулась, но потом упавшим голосом произнесла:
— Ладно, пожалуй, и вправду лучше поехать.
— Безусловно.
— Но мне страшно не хочется. Альфред такой скучный, а Лидия, как обычно, будет смотреть на меня свысока.
— Чепуха!
— Нет, правда. И я ненавижу этого мерзкого слугу.
— Старика Тресилиана?
— Да нет, Хорбери. Ходит бесшумно, как кот, да еще ухмыляется.
— Ты удивляешь меня, Магдалина. Ну чем тебе так не угодил Хорбери?!
— Он действует мне на нервы — вот и все. Но не будем об этом. Мы должны ехать, я понимаю. Не стоит обижать старика!
— Именно так. Что же касается рождественского ужина для слуг…
— Потом поговорим, Джордж. Мне нужно позвонить Лидии и предупредить ее, что мы приедем завтра поездом семнадцать двадцать.
Магдалина выпорхнула из комнаты. Позвонив, она направилась к себе и, сев перед бюро, начала рыться в многочисленных ящичках, из которых посыпались неоплаченные счета. Магдалина раскладывала их, стараясь хоть как-то систематизировать. Но в конце концов, нетерпеливо вздохнув, снова как попало распихала их по ящикам.
— Господи, что же мне делать? — пробормотала она, проведя рукой по своей безупречно причесанной платиновой головке.
6
На втором этаже Горстон-Холла длинный коридор вел в большую комнату, выходящую окнами на подъездную аллею. Комната была обставлена с бьющей в глаза старомодной помпезностью: изукрашенные под парчу обои, широченные кожаные кресла, огромные вазы с драконами, бронзовые статуэтки… Все вещи отличались роскошью, солидностью и явно стоили немалых денег.В старинном кресле — самом большом и самом «богатом» — восседал тщедушный сморщенный старик. Его руки с длинными когтистыми пальцами покоились на подлокотниках, сбоку стояла палка с золотым набалдашником. На старике был выцветший поношенный халат, а на ногах — ковровые шлепанцы. Волосы у него были белые, а щеки и лоб отливали желтизной.
Жалкий, потрепанный жизнью старик. Но породистый нос с горбинкой и темные, живые, проницательные глаза сразу заставили бы вас хорошенько к нему присмотреться, не поддаваясь первому впечатлению. В этом человеке еще теплились и энергия и задор…
Старый Симеон Ли удовлетворенно чему-то усмехнулся.
— Ты передал мою просьбу миссис Альфред, а? — спросил он.
Хорбери, стоящий рядом с креслом, вполголоса почтительно произнес:
— Да, сэр.
— Слово в слово, как я сказал?
— Да, сэр. Я не сделал ни единой ошибки, сэр.
— Да, ошибок ты не делаешь. Что желаю тебе и в дальнейшем, иначе тебе придется пожалеть! Ну и что же она ответила, Хорбери? Что сказала миссис Альфред?
Хорбери подчеркнуто-безразличным тоном передал разговор, состоявшийся в гостиной.
Старик снова удовлетворенно хмыкнул и потер руки.
— Превосходно… Высший класс… Небось весь день ломали себе голову! Превосходно! А теперь я с ними поговорю. Позови-ка их ко мне.
— Слушаю, сэр.
Бесшумными шагами он пересек комнату и вышел.
— И еще, Хорбери…
Старик оглянулся и тихонько выругался.
— Ходит, как кот. Никогда не знаешь, здесь он или ушел.
Он так и сидел неподвижно в своем кресле, поглаживая время от времени подбородок. Довольно скоро раздался деликатный стук в дверь, и в комнату вошли Альфред и Лидия.
— А-а, вот и вы, вот и вы. Лидия, моя дорогая, садись-ка поближе. Какой у тебя чудесный цвет лица!
— Я была в саду. Сегодня холодно, поэтому щеки так и горят.
— Как ты себя чувствуешь, папа? — спросил Альфред. — Хорошо отдохнул после ленча?
— Отлично, по высшему разряду. Мне снилась моя молодость, то время, когда я еще не обосновался здесь и не стал столпом общества. — И он снова почему-то хмыкнул.
Его невестка учтиво улыбнулась в ответ.
— Кто эти двое, папа, что приедут к нам на Рождество? — не выдержал Альфред.
— Ах да, совсем забыл вам сказать. В этом году я намерен пышно отпраздновать Рождество. Значит, так: Джордж с Магдалиной…
— Да, — подтвердила Лидия. — Они приедут завтра поездом в семнадцать двадцать.
— Бедняга Джордж, — заметил Симеон. — Пустозвон и ничтожество. Тем не менее он мой сын.
— Избирателям он нравится, — счел нужным добавить Альфред.
— Наверное, считают его честным, — усмехнулся Симеон. — Честным! В роду Ли еще не было ни одного честного человека.
— Как ты можешь так говорить, папа!
— За исключением тебя, мой мальчик. За исключением тебя.
— А Дэвид? — спросила Лидия.
— Да, Дэвид. Очень хочется увидеть, каким он теперь стал. Столько лет не виделись. В юности он был размазней. Интересно, какая у него жена… Во всяком случае, в отличие от этого глупца Джорджа у него хватило ума не жениться на женщине на двадцать лет моложе его!
— Хильда написала очень милое письмо, — заметила Лидия. — И только что я получила от нее телеграмму: они уже точно приезжают завтра.
Симеон бросил на нее долгий проницательный взгляд.
— Мне еще никогда не удавалось выведать твоих истинных мыслей, Лидия, — засмеялся он. — Что делает тебе честь. Ты очень воспитанная женщина. Сказывается хорошее происхождение. А вообще наследственность забавная штука. Среди моих собственных детей в меня пошел только один.
В его глазах вспыхнули веселые искорки.
— Ну-ка отгадайте, кто еще приедет к нам на Рождество! Даю вам три попытки и держу пари на пять фунтов, что ни за что не отгадаете.
Он перевел взгляд с Альфреда на Лидию и обратно.
— Хорбери сказал, что ты ждешь какую-то молодую даму, — хмуро отозвался Альфред.
— И это, я вижу, вас заинтриговало. Пилар должна прибыть с минуты на минуту. Я приказал выслать за ней машину.
— Пилар? — переспросил Альфред.
— Пилар Эстравадос, дочь Дженнифер и моя внучка, — объяснил Симеон. — Интересно, как она выглядит.
— Господи Боже, папа, — воскликнул Альфред, — ты ни разу не говорил мне…
Старик злорадно ухмыльнулся.
— Да, я решил держать это в секрете. Попросил Чарлтона написать в Испанию и все выяснить.
— Ты ни разу не говорил мне… — с обидой и упреком повторил Альфред.
— Я хотел преподнести вам сюрприз, — отозвался Симеон с прежней ухмылкой. — Это так замечательно — в нашем доме снова появится юное существо!.. Я ни разу не видел Эстравадоса. Интересно, на кого она похожа — на мать или на отца?
— Ты в самом деле считаешь, что это разумно, папа? — начал Альфред. — Принимая во внимание все обстоятельства…
— Ты слишком осмотрителен, Альфред… Слишком печешься о покое, сынок! Да, да, слишком! Я же об этом никогда не думал! Делай, что тебе хочется, а за грехи расплатишься потом — вот это по мне! Эта девушка — единственная моя внучка! Какое мне дело до ее отца и до того, чем он занимался! Пилар — моя плоть и кровь! И она будет жить в моем доме.
— Она будет здесь жить? — резко переспросила Лидия. Он метнул на нее пытливый взгляд.
— Ты возражаешь?
Она покачала головой.
— Как я могу возражать против того, что вы собрались кого-то пригласить в ваш собственный дом? — улыбнулась она. — Просто я беспокоюсь за нее.
— За нее? Что ты имеешь в виду?
— Будет ли она здесь счастлива?
Старик вскинул голову.
— У нее нет ни пенни. Она должна быть благодарна!
Лидия пожала плечами.
— Теперь тебе понятно, что это будет необычное Рождество? — обернулся Симеон Ли к Альфреду. — Все мои дети соберутся наконец в моем доме. Все мои дети. А теперь отгадай, кто наш второй гость, я ведь, считай, уже подсказал.
Альфред смотрел на отца ошарашенным взглядом.
— Все мои дети! Неужели не догадываешься? Гарри, конечно. Твой брат Гарри!
Альфред побледнел.
— Гарри… — с трудом выдавил из себя он. — Но разве он…
— Гарри собственной персоной!
— Но мы же считали, что он умер!
— Жив!
— И ты пригласил его сюда? После всего, что случилось?
— Блудного сына? Ты прав! Мы должны приготовить ему достойную встречу. Мы должны заколоть откормленного теленка[3], Альфред.
— Он дурно вел себя по отношению к тебе.., ко всем нам. Он…
— К чему перечислять его проступки? Их чересчур много. Но на Рождество, как ты помнишь, грехи прощаются. Встретим блудного сына теплом и радушием.
Альфред встал.
— Да, это и вправду сюрприз, — пробормотал он. — Я и представить себе не мог, что Гарри когда-нибудь вернется в этот дом.
Симеон подался вперед.
— Ты никогда не любил Гарри, верно? — вкрадчиво спросил он.
— После того, как он так с тобой поступил…
— Что было — то быльем поросло, — усмехнулся Симеон. — На Рождество следует забыть старые обиды, не так ли, Лидия?
Лидия тоже побледнела.
— Я вижу, вы тщательно подготовились к нынешнему Рождеству, — сухо заметила она.
— Я хочу, чтобы рядом со мной была вся моя семья. Хочу мира и доброжелательности. Я старик. Ты что, уже уходишь, дорогой?
Альфред поспешно вышел. Лидия задержалась.
— Расстроился, — кивнул Симеон вслед удаляющейся фигуре сына. — Они с Гарри всегда не ладили. Гарри любил поддразнивать Альфреда. Говорил, что Альфред соображает медленно, зато действует наверняка.
Лидия шевельнула губами. Она хотела что-то сказать, но, увидев нетерпеливо-выжидательное выражение лица свекра, сдержалась. Что явно его разочаровало. Поэтому она решила хоть что-то ему ответить:
— Заяц и черепаха?[4] Но ведь в конце концов состязание выигрывает черепаха.
— Не всегда, — отозвался Симеон. — Не всегда, дорогая моя Лидия.
— Извините, — улыбнулась Лидия, — Пойду посмотрю, как там Альфред. Неожиданности всегда выбивают его из колеи.
Симеон усмехнулся.
— Да, Альфред не любитель перемен. Он всегда был слишком уравновешенным и на редкость прозаическим человеком.
— Альфред очень предан вам, — заметила Лидия.
— Тебе это кажется странным, не так ли?
— Иногда, — сухо отозвалась Лидия и вышла из комнаты.