Страница:
Теперь я склонен думать, что это предложение епископа Пимена было комедией, просто он хотел показать нам, "заграничным" архиереям, какие мы, "советские" архиереи богатые.( даже после постановлений 1961года!)
Я хотел было выступить с протестом, но слово взял наш председатель, митрополит Никодим, и ответил епископу Пимену: " Президиум Собора не имеет никакого отношения к предложению владыки Пимена. Оно его личное и никого, кроме него не обязывает. А от владыки Пимена мы с благодарностью примем столь щедрый дар". Все в зале облегченно вздохнули. Интересно, подумал я, внесет ли Пимен эти деньги?
На этом прения закончились. Митрополит Никодим спросил еще: "Нет ли желающих задать вопросы?" Их не оказалось. Далее он спросил: " Все ли согласны, чтобы Собор одобрил процедуру выборов Патриарха и постановления 1961 года?" Я на это сказал, что остаюсь при своем мнении, то есть совершенно не одобряю. Никто другой ничего не сказал. Помню как это меня поразило. Потом митр. Никодим спросил, согласно ли в принципе наше Совещание с упразднением на Соборе клятв против старообрядцев. Возражающих не было.
Совещание окончилось. После молитвы все стали расходиться. Было 8часов 20 минут вечера. Мы заседали почти четыре с половиной часа.
Когда после окончания Архиерейского совещания я направился к выходу трапезного храма Новодевичьего монастыря, ко мне, не доходя немного до дверей- там столпилось много архиереев- подошел епископ Корсунский Петр и сказал: "Monseigneur, j'admire votre courage, j'approuve entiеrement bien que je n'ose pas vous suivre" ( "Я восхищен Вашей смелостью, хотя и не смогу последовать Вашему примеру"). И он мне объяснил, что у него нет смелости выступать так, как я, потому что и по возрасту и особенно по хиротонии он один из самых молодых архиереев, да к тому же он не русский и не может выступать по-русски из-за недостаточного знания русского языка и нуждается в переводчике. Далее он сказал, что он заметил, как многие из молодых епископов, сидевших близ него, хотя и молчали, но явно сочувствовали тому, что я говорил. Разговор перешел на владыку Антония (Блюма), нашего Экзарха. " Monseigneur Antoine ",- воскликнул епископ Петр, - quelle honte! Il a retournй sa veste! C'est ignoble!" ( "Владыка Антоний, какой стыд! Он как флюгер! Это отвратительно!") - Лучше было бы, если он совсем бы молчал, чем так отречься от своих слов, да еще просить прощения".
И он начал мне рассказывать, как все с нетерпением и надеждой ожидали вторичного выступления митрополита Антония и как он всех разочаровал и огорчил своим отречением. Все опустили головы, уныли и потеряли интерес к дальнейшим прениям. Что-то надломилось. Я сказал, что считаю сказанное епископом Петром о митрополите Антонии преувеличением, так как "отречение" митрополита Антония относилось преимущественно к тайному голосованию, и здесь я с ним более или менее согласен, а о постановлениях 1961 года он говорил только мимоходом.
-" Нет, -возразил епископ Петр, - у всех создалось впечатление, что он отрекся именно от своей оппозиции постановлениям 1961 года. А вот Вы этого не сделали и заявили это четко."
Этот первый отзвук на мои выступления на Архиерейском совещании конечно, ободрил и утешил меня. Значит, я не один, и многие мне сочувствуют, хотя и бояться говорить открыто. Тем не менее я был еще не уверен, действительно ли это так и насколько широко это сочувствие. Ведь епископ Петр, был иностранцем, живущим на Западе, он мог не разобраться в обстановке и принять свои собственные чувства за всеобщие.
Оставалось все же фактом, что ни один из архиереев, живущих в пределах Советского Союза, ни одним словом не высказался на нашем Совещании не только против постановлений 1961 года, но даже против открытого голосования. Молчали: митрополит Алма- Атинский Иосиф, архиепископ Вениамин Иркутский, архиепископ Леонид Рижский, архиепископ Феодосий Ивановский, архиепископ Кассиан Костромской, - это чтобы перечислить только наиболее видных. Возвращаясь в этот момент в гостиницу "Россия", о том как они были сейчас настроены, я в этот момент еще не знал. В общем, из шестидесяти девяти участников Совещания на нем выступило всего двадцать. Остальные молчали, не возражали, но как они были внутренне настроены, мне было не ясно.
За ужином в гостинице было, конечно, много народу, но особенно интересных разговоров не было. После ужина я поднимался на лифте вместе с архиепископом Винницким Алипием. Мы с ним почти однолетки, он только на год моложе меня, а значит человек, помнящий "старый режим".
-" Как Ваша фамилия?"- спрашивает он меня.
-" Кривошеин".- отвечаю я.
-" Ого, - многозначительно и вместе с тем сочувственно воскликнул он.Министерская фамилия!" Через некоторое время, когда мы пересели в другой лифт и к нам подсел епископ Феодосий (Дикун) Полтавский, архиепископ Алипий заметил: " А ведь сегодня у нас мог произойти раскол, но все обошлось" В этот момент епископ Феодосий вмешался в разговор и как-то порывисто сказал: " Пытались устроить!" На этом разговор прекратился. Кого имел в виду епископ Феодосий, трудно сказать. Может быть меня или других, которые пытались или выступали с критикой, как епископ Дионисий (он говорил очень резко). Во всяком случае замечание епископа Феодосия произвело на меня тягостное впечатление." А может быть, все против нас?"- подумал я.
Поздно вечером мне удалось связаться по телефону с о. Всеволодом Шпиллером и моим братом Игорем. Рассказал им в общих чертах о ходе Архиерейского совещания. Они целиком одобрили принятую мной линию.
Удивительно, что и о.Всеволод и мой брат были уже в курсе того что происходило на Совещании, в частности о позиции, которую занял митрполит Антоний. Отец Всеволод сказал, что он не одобряет его "палинодию"( с греческого "песнь, противоположная прежней")
На следующее утро, после утреннего чая, мне удалось ближе познакомиться и разговориться с архиепископом Иркутским Вениамином (Новицким) Он меня совершенно потряс своим внешним видом. Сгорбленный, без единого волоса на голове и на лице, точно кто-то сбрил ему начисто голову, усы и бороду. Первое впечатление какого-то скопца или латинского патера.( У Владыки Василия есть воспоминания о нем. См. "Воспоминания" изд.Нижний-Новгород,1998г) А между тем еще несколько лет назад у него были и усы и борода. С тех пор они совершенно вылезли. Все это, как и сломанная спина, - последствия долголетнего пребывания на советской каторге. Говорят, что его там избивали, спинной хребет сломали, а волосы вылезли от лишений, хотя не сразу, но много лет спустя. Архиепископ Вениамин родился в 1900 году, перед самой войной в 1939году был в сане архимандрита наместником Почаевской Лавры в тогдашней Польше. В 1940 году был (после вступления туда советской армии) рукоположен в епископы Московской Патриархией. Остался на Волыни при немецкой оккупации, но кстати, в изданиях Патриархии об этом нигде не сказано и биография его вообще не напечатана. Во всяком случае, как он сам мне сказал, был арестован в 1943году вернувшейся красной армией, и сослан на Колыму, где и провел двенадцать лет, вплоть до 1955года.
Я спросил архиепископа Вениамина, что он думает о постановлениях 1961 года и о моих выступлениях на вчерашнем Архиерейском совещании против них. Испуганно озираясь по сторонам архиепископ Вениамин полушепотом стал мне говорить, что свое мнение он уже высказал в нескольких записках в Предсоборную комиссию, где он критиковал эти постановления, указывая на их отрицательные последствия и вместе с тем, какие нужно внести изменения, сравнительно небольшие. Он считает, что двадцатка может существовать, если ввести настоятеля в исполнительный орган двадцатки и тогда постановления 1961 года будут приемлемыми для Церкви и не противоречащими советским законам. Мои выступления он одобрил и считает, что я говорил правильно.
- "Почему же Вы не выступили тогда на Совещании и не сказали всего этого?"- спросил я архиепископа Вениамина.
- " Меня обманули, - буквально ответил он, - вызвали в Предсоборную комиссию и долго внушали, что постановления 1961 года как вытекающие из государственных законов, не могут подыматься как дискуссионный вопрос. Что никакой дискуссии о них не будет и не должно быть. Ну, а теперь я увидел, что дискуссия была и меня обманули".
- " Владыко, - удивился я, - но раз Вы увидели, что дискуссия была, почему же Вы тоже не высказали своих взглядов?"
Архипископ Вениамин посмотрел на меня и грустно произнес: -" Знаете, я пробыл двенадцать лет на каторге на Колыме. Вновь начинать это в моем возрасте я не в силах. Простите!" Далее мы разговорились о его записке в Предсоборную комиссию. Архиепископ Вениамин сказал, что охотно мне ее даст и добавил " Если можете, вывезите ее за границу. Пусть там знают, что здесь происходит. Можете ее показывать другим, но ни в коем случае не печатайте, даже без моего имени. Догадаются. А посылать и печатать документы за границей - это у нас считается как измена Родине".
30 мая
В воскресенье 30 мая, в десять часов утра началась Божественная литургия в старинном Троицком Соборе Лавры преподобного Сергия. Служил ее прибывший из Москвы Патриарший местоблюститель митрополит Пимен с сонмом священников и диаконов. Алтарь Троицкого собора значительно меньше, чем в Успенском, и потому архиереи и другие члены собора были размещены не в нем, но в самом храме в особо предназначенных для них местах, впрочем, без точного обозначения, кто какое должен занять место. Позади, за деревянной перегородкой, стоял народ. До начала литургии в Лавру еще пускали, потом закрыли ворота, и милиция и дружинники стали выгонять народ. Тех кто был уже внутри церкви, не трогали. Собор был переполнен. Казалось, что эти строгие милицейские меры объяснялись тем, что ожидался приезд Кипрского президента, архиепископа Макария, и видимо в связи с этим приездом( в целях предотвращения покушения) приняты были чрезвычайные меры.
Литургия прошла молитвенно и торжественно. После ее окончания мы вышли на площадь перед собором. Там собралось много народу, как членов Собора, так и просто молившихся в церкви. Люди разбились на группы и беседовали между собою. Ко мне подошел архиепископ Рижский Леонид.
- " Простите меня, - сказал он, - что я вчера так ответил на Ваш вопрос. Но около нас близко стояли люди. Боялся, что услышат. Конечно, я вполне сочувствую тому, что Вы говорили на Архиерейском совещании, особенно о приходах. Но нам говорить об этом невозможно. Вы, наверное, знаете, что тех, кто писал в Предсоборную комиссию о постановлениях 1961 года в смысле необходимости их изменения, вызывали в Москву и строго внушали не касаться на Соборе этих вопросов. Всякая оппозиция постановлениям 1961 года рассматривается властями как антисоветчина". Я спросил владыку Леонида, дошли ли до него мои письма из Брюсселя.
- " Как же все дошли! Но, конечно, цензура по пути их следования, прочитала, и мы боялись, что Вам не дадут визу для приезда на Собор".
Тут мне на память пришел инцидент с проверкой моей визы на границе и как я тогда не мог понять в чем дело.
- " Но, если бы мне дали визу, что немыслимо, - возразил я, - это был бы большой скандал, ставший в скором времени известным на Западе".
- " Да, но они бы Вам прямо не отказали, а сказали бы, что произошло какое-то недоразумение, задержка, и дали бы Вам визу через два дня, к окончанию Собора. Конечно, попросили бы извинения за задержку".
- " Однако этого не случилось, - сказал я, - и Куприянов, советский консул в Брюсселе, был даже со мной любезен и без затруднения выдал визу".
- " Тем лучше, - сказал архиепископ Леонид, - но будьте осторожны. Вы собираетесь еще говорить на Соборе?"
- " О постановлениях 1961 года - да. Это самый важный вопрос. А о тайном голосовании я уже сказал на Совещании. Достаточно, все равно выберут Пимена".
-" Владыко, не советую Вам выступать, - ответил архиепископ Леонид, Вас могут не выпустить из Советского Союза".
В этот момент, я вдруг вспомнил о моем странном состоянии отравления. Неужто все, что говорит архиепископ Леонид правда?
- " Я сомневаюсь в подобных мерах, очень маловероятно, - возразил я. Хотя я не бельгийский гражданин, а апатрид по паспорту, но все же признанный бельгийским правительством епископ Русской Православной Церкви в Бельгии. Кроме того, у меня много знакомств и связей с влиятельными бельгийскими кругами, начиная с кардинала Сюненса, да и в других странах, они не будут молчать, если меня задержат в СССР. Поднимется шум, создастся дипломатический инцидент, который совсем не в интересах советского правительства. Самое большее, что может произойти - это то, что меня вышлют отсюда и в будущем не будут пускать".
- " Все это так, - заметил архиепископ Леонид, - но Вы не должны забывать, что у Вас в Москве брат и его семья, и они могут пострадать".
- " Но, то что Вы говорите, совершенно невероятно. Сейчас же не сталинские времена, - ответил я. Только за то, что я что-то скажу или не скажу на Соборе, с моим братом и его семьей ничего не сделают. Брат о моих действиях знает т одобряет их. Он сам и его сын Никита, отсидели в лагерях и ничего не боятся".
- " Все это так, но будьте осторожны. Это мой Вам совет, - сказал архиепископ Леонид. После этого наш разговор перешел на положение дел в епархии архиепископа Леонида. Он жаловался на трудности с уполномоченным, особенно в связи с двумя женскими обителями, находившимися в его епархии. В час дня мы пошли обедать.
Я сидел за большим столом, за которым обедало около восьми архиереев, среди них митрополит Ярославский Иоанн. Уже под конец обеда он меня спросил через стол, так что все услышали: -" Ну как, Владыко, Вы все еще остаетесь при своем мнении о постановлениях о приходах? Или переменили его?"
- " Остаюсь при моем мнении", - ответил я.
- " А разве прения на Архиерейском совещании Вас не убедили?"
- " Нет, не убедили",- твердо ответил я.
-" И Вы будете говорить об этом на Соборе?"
- " Да, предполагаю".
-" Почему? Вот митрополит Антоний решил не выступать", - сказал митр. Иоанн.
- " Надо быть последовательным", - ответил я.
На этом разговор прекратился, водворилось молчание, но лица у слушавших были напряженные.
Оставалось свободное время до приезда гостей из Москвы и открытия заседания Собора. Желающим было предложено осмотреть находящийся в лавре государственный музей. Нужно сказать, что вся Лавра как таковая, со всеми находящимися в ней церквами и зданиями, считается государственным музеем-заповедником. Но почти все церкви и большинство зданий переданы в ведение Церкви для совершения богослужений, помещения Академии и Семинарии и т.д. В помещении Академии находится также церковно-археологический кабинет, своеобразное и довольно богатое собрание икон и церковных предметов разного качества. Все это в ведении Церкви, и я много раз все это видел во время моих предыдущих посещений Лавры и не стал бы осматривать церковно-археологический кабинет сейчас. Но кроме него в Лавре имеется и Государственный Музей, богатый иконами и особенно митрами, сосудами и другими ценными церковными предметами, помещающийся, если не ошибаюсь, в так называемых Елизаветинских палатах. Этот музей обыкновенно не показывают приезжающим из-за границы духовным гостям, во всяком случае умалчивают о его существовании. Вероятно, чтобы у них не создалось впечатления, что советская власть заграбила у Церкви ее ценности и теперь не возвращает их ей. Мирским иностранцам, посещающих Лавру по линии Интуриста, музей это охотно показывает, только за плату в валюте. Более того, как мне рассказывал в Москве в 1969 году водитель такси, когда он хотел во время своего отпуска посетить этот музей, с него тоже потребовали валюту, которой у него не было , его отказались впустить за цену билета в рублях, и узнав, что он советский гражданин, пригрозили вызвать милицию, на что московский шофер негодовал.
Как бы то ни было, этот государственный музей Лавры я никогда не видел и потому решил воспользоваться свободным временем, чтобы его повидать. На, соборян, водили туда партиями человек по 20 архиереев, священников, мирян, всех вместе. Музей замечательный и интересный, содержится в большом порядке, но мысли мои были так захвачены предстоящим Собором и ожиданием его открытия, чувства так насыщены впечатлениями и переживаниями, что мне было не до музея. Я не мог подлинно, глубоко сосредоточиться на его экспонатах и был рад, когда этот осмотр кончился. И это несмотря на то, что я большой любитель музеев ( не всех вообще), но тех, где можно видеть предметы древнехристианского, византийского и вообще православного искусства.
Ровно в шесть часов вечера, в воскресенье 17/30 мая Собор открылся вступительным словом Патриаршего местоблюстителя митрополита Пимена (текст его см. в ЖМП 38 за 1971г., сс.31-31)
Не буду его, поэтому подробно приводить, как и другие речи и доклады, тексты которых были напечатаны в ЖМП. Повторяю, что я не пишу историю Собора, а воспоминания о нем и хочу привести здесь тексты особенно мне понравившиеся или наоборот. После своего выступления, митрополит Пимен совершил молебен с особыми, подходящими к случаю, прошениями и молитвами. По окончании молебна митрополит Пимен сел за стол, посреди обоих рядов столов. Рядом с ним уселся, появившийся в этот момент Куроедов, председатель Комитета по делам религий при Совете Министров СССР. За стол также сели другие члены президиума - митрополит Никодим, Филарет и Алексий.
Тут митрополит Пимен вновь обратился к присутствующим со словами: " Сердечно приветствую всех собравшихся здесь в Лавре преподобного Сергия в день открытия нашего Освященного Собора... Мы собрались, изволением Божиим, в союзе веры и любви, для соборного рассуждения о делах церковных. Одним из основных признаков полноты церковной жизни является Собор. Мы веруем в Соборную Церковь, соборность является неотъемлемой частью православного сознания... Основною целью настоящего Собора является избрание Патриарха Московского после кончины Патриарха Алексия, который был мудрым церковным кормчим, великим патриотом и ревностным борцом за мир и социальную справедливость". Отметив дальше большую работу, проделанную за последние 25 лет " по ликвидации различных расколов", отметив совершившееся за этот период воссоединение с Русской Православной Церковью отторгнутых от нее Брестской и Ужгородской униами православных чад Галиции и Закарпатья, указав, что мы живем в век экуменизма, митрополит Пимен подчеркнул значение миротворческой деятельности нашей Церкви, которая "была и есть неизменно с нашим народом на всех этапах его истории". Она " поддерживает труд нашего народа, направленный на торжество Мира и справедливости на земле". Он приветствовал представителей поместных Церквей и христианских организаций, прибывших на Собор" Господу содействующу, объявляю Поместный Собор Русской Православной Церкви открытым. Пропоем Символ Веры!"
Наступил один из самых торжественных и потрясающих по духовной силе моментов всего Собора. Все встали и единодушно запели Символ Веры! А поющих было свыше двухсот человек. Как-то робко оглянувшись по сторонам, встал и Куроедов и продолжал стоять, пока пели "Верую", но лицо его приняло какое-то каменное выражение. После окончания пения Символа Веры председатель Собора митрополит Пимен предложил утвердить намеченный на Архиерейском совещании состав президиума и секретариата, а также членов различных комиссий редакционной, мандатной и т.д. Возражений не было, и все предложения были утверждены. Митрополит Алексий в качестве секретаря Собора огласил программу работ и предложил, чтобы выступления ораторов, кроме основных докладчиков, были бы ограничены десятью минутами. Это разумное предложение было принято, но скоро, как мы увидим, было нарушено самым грубым образом.
После этого начались приветствия. Первым, "естественно", выступил Куроедов.
-" Уважаемый председатель Поместного Собора, - начал он, встав со своего места, - уважаемые члены Собора, уважаемые гости. Разрешите мне по поручению Советского Правительства сердечно приветствовать участников Собора. Поместный Собор и избрание Патриарха - большое событие в жизни Церкви, свидетельствующие о восстановлении в ней после Октябрьской Революции традиционных начал" (далее последовало восхваление деяний советской власти)" Старшее поколение духовенства помнит, какой убогой и отсталой была дореволюционная Россия, а теперь наша Родина стала могущественной Социалистической Державой! Советское Правительство высоко оценивало патриотическую деятельность Патриарха Алексия, духовенство уже много лет проявляет политическую лояльность... между государством и Церковью существуют вполне нормальные отношения. Церковь, в соответствии с законодательством о культах, имеет все возможности удовлетворять религиозные потребности верующих. Советское Правительство уверено в патриотических традициях Русской Православной Церкви. Позвольте пожелать Собору успехов в его работе!"
В общем, нужно признать, что кроме неумного, но широко принятого у большевиков самовосхваления советской власти, выступление Куроедова было выдержано в корректных и сдержанно дружелюбных тонах. Но в нем не было той теплоты и широкого признания положительной роли Церкви в политической и культурной истории России, какие чувствовались в аналогичной речи Карпова на Соборе 1945 года.
В ответ на приветственное слово Куроедова митрополит Пимен выразил "сердечную признательность членов Собора за высокое внимание и теплое приветствие".
- " Нам особенно дорого внимание к нашему Поместному Собору со стороны Советского Правительства, потому что члены Собора - граждане Советского Союза - по достоинству ценят его много полезные труды". Далее митрополит Пимен счел нужным дать высокую оценку и Совету по делам религий, со стороны которого "Мы неизменно находили понимание и помощь". В заключение митрополит Пимен предложил направить послание Косыгину. Отмечу, что, в то время как в своем слове Куроедов называл митрополита Пимена "уважаемым председателем", последний счел нужным обратиться к нему со словами "глубокоуважаемый Владимир Алексеевич!" В ответе митрополита Пимена, когда он говорил от имени членов Собора - "граждан Советского Союза", давалось понять, что все такого рода " политические" приветствия и заявления ни к чему не обязывают членов Собора - несоветских граждан. Эта линия проводилась более или менее систематически и на дальнейших заседаниях Собора. Нас " иностранцев" среди гостей и участников, это успокаивало. Лично я себя считал не иностранцем, а несоветским русским, но выступать против послания Косыгину не собирался. Было бы с моей стороны глупо выступать с политическими заявлениями на Соборе.
После этого митрополит Никодим выступил с приветствием почетным гостям Собора. Не стоит его повторять здесь, оно было мало интересно. Скажу только, что начал он хорошо, обращением в своем приветствии Александрийскому Патриарху "к александрийским святителям и египетским подвижникам, которые своим богопросвещенным разумом и богоугодным житием и доныне указывают нам путь к вечной жизни". Упомянул он, что представители " Константинопольской Церкви, прибывают к нам в самое ближайшее время для присутствия и участия в нашем Соборе. В конце своей речи он, к сожалению, свернул на "истребительную войну", " силы эксплуатации", " Индокитай, Ближний Восток" и прочие политические трафаретные лозунги. (А почему, подумал я не сказать ему о Чехословакии?) Это было первый раз, что на Собор был вынесен такой конкретный политический элемент. На Архиерейском совещании ничего подобного не было.
Затем со своими приветственными речами выступали почетные гости". Не буду приводить их подробно; они как обычно малосодержательны, стандартны и однообразны. Отмечу только несколько моментов, показавшихся мне более характерными. Первым как старший в порядке Церквей - константинопольцы еще не приехали - говорил Александрийский Патриарх Николай. Говорил он по-гречески: " Поздравляем братскую Русскую Церковь. Она дала хорошее свидетельство о Имени Господнем. Мы собрались во славу Православия. Это духовный пир, для нас радость и гордость. Выявляется единая, святая, соборная и апостольская Церковь. Знаменательно, что начало Собора, совпадает с памятью святых отцов первого Собора. Они разъяснили догматы, а мы исповедуем единство веры. Дух Святый, да благословит наши работы. Доброго успеха! Благодарим русское правительство!"
Следующим говорил нидерландский Кардинал Виллебранде. Выступал он со своего места за почетным столом, а не с центральной "трибуны", и потому было трудно разобрать его слова. Как будто бы он сказал, что Православная и Римо-Католическая Церкви не соперницы, а сестры и сотрудницы, и что нужно слушать внимательно, что Дух говорит Церквам.
Следом выступил африканец-протестант из Мадагаскара, пастор Андриаманджато. Говорил он по-французски, начал не плохо... о трудном и долгом пути Церкви вообще и Русской Церкви в особенности. А потом опять пошла пропаганда, " мы ценим роль Русской Церкви, в лице советского народа, в борьбе против фашизма и в деле построения свободной Африки". Он не забыл упомянуть о Вьетнаме и о месте Русской Церкви в движении за Мир во всем мире. К этому он как-то присоединил Патриарха Алексия с "конкретным свидетельством его жизни". Слушая почтенного пастора, я думал, зачем приглашают таких личностей? Не лучше ли было пригласить какого-нибудь англиканского епископа-богослова.
Следующий "черный", тоже африканец, пастор Амиссах, говорил по-английски и чуть лучше: "... моя жена и я благодарим за приглашение". Однако жена его на заседаниях Собора не участвовала. Женщины не допускались!
Я хотел было выступить с протестом, но слово взял наш председатель, митрополит Никодим, и ответил епископу Пимену: " Президиум Собора не имеет никакого отношения к предложению владыки Пимена. Оно его личное и никого, кроме него не обязывает. А от владыки Пимена мы с благодарностью примем столь щедрый дар". Все в зале облегченно вздохнули. Интересно, подумал я, внесет ли Пимен эти деньги?
На этом прения закончились. Митрополит Никодим спросил еще: "Нет ли желающих задать вопросы?" Их не оказалось. Далее он спросил: " Все ли согласны, чтобы Собор одобрил процедуру выборов Патриарха и постановления 1961 года?" Я на это сказал, что остаюсь при своем мнении, то есть совершенно не одобряю. Никто другой ничего не сказал. Помню как это меня поразило. Потом митр. Никодим спросил, согласно ли в принципе наше Совещание с упразднением на Соборе клятв против старообрядцев. Возражающих не было.
Совещание окончилось. После молитвы все стали расходиться. Было 8часов 20 минут вечера. Мы заседали почти четыре с половиной часа.
Когда после окончания Архиерейского совещания я направился к выходу трапезного храма Новодевичьего монастыря, ко мне, не доходя немного до дверей- там столпилось много архиереев- подошел епископ Корсунский Петр и сказал: "Monseigneur, j'admire votre courage, j'approuve entiеrement bien que je n'ose pas vous suivre" ( "Я восхищен Вашей смелостью, хотя и не смогу последовать Вашему примеру"). И он мне объяснил, что у него нет смелости выступать так, как я, потому что и по возрасту и особенно по хиротонии он один из самых молодых архиереев, да к тому же он не русский и не может выступать по-русски из-за недостаточного знания русского языка и нуждается в переводчике. Далее он сказал, что он заметил, как многие из молодых епископов, сидевших близ него, хотя и молчали, но явно сочувствовали тому, что я говорил. Разговор перешел на владыку Антония (Блюма), нашего Экзарха. " Monseigneur Antoine ",- воскликнул епископ Петр, - quelle honte! Il a retournй sa veste! C'est ignoble!" ( "Владыка Антоний, какой стыд! Он как флюгер! Это отвратительно!") - Лучше было бы, если он совсем бы молчал, чем так отречься от своих слов, да еще просить прощения".
И он начал мне рассказывать, как все с нетерпением и надеждой ожидали вторичного выступления митрополита Антония и как он всех разочаровал и огорчил своим отречением. Все опустили головы, уныли и потеряли интерес к дальнейшим прениям. Что-то надломилось. Я сказал, что считаю сказанное епископом Петром о митрополите Антонии преувеличением, так как "отречение" митрополита Антония относилось преимущественно к тайному голосованию, и здесь я с ним более или менее согласен, а о постановлениях 1961 года он говорил только мимоходом.
-" Нет, -возразил епископ Петр, - у всех создалось впечатление, что он отрекся именно от своей оппозиции постановлениям 1961 года. А вот Вы этого не сделали и заявили это четко."
Этот первый отзвук на мои выступления на Архиерейском совещании конечно, ободрил и утешил меня. Значит, я не один, и многие мне сочувствуют, хотя и бояться говорить открыто. Тем не менее я был еще не уверен, действительно ли это так и насколько широко это сочувствие. Ведь епископ Петр, был иностранцем, живущим на Западе, он мог не разобраться в обстановке и принять свои собственные чувства за всеобщие.
Оставалось все же фактом, что ни один из архиереев, живущих в пределах Советского Союза, ни одним словом не высказался на нашем Совещании не только против постановлений 1961 года, но даже против открытого голосования. Молчали: митрополит Алма- Атинский Иосиф, архиепископ Вениамин Иркутский, архиепископ Леонид Рижский, архиепископ Феодосий Ивановский, архиепископ Кассиан Костромской, - это чтобы перечислить только наиболее видных. Возвращаясь в этот момент в гостиницу "Россия", о том как они были сейчас настроены, я в этот момент еще не знал. В общем, из шестидесяти девяти участников Совещания на нем выступило всего двадцать. Остальные молчали, не возражали, но как они были внутренне настроены, мне было не ясно.
За ужином в гостинице было, конечно, много народу, но особенно интересных разговоров не было. После ужина я поднимался на лифте вместе с архиепископом Винницким Алипием. Мы с ним почти однолетки, он только на год моложе меня, а значит человек, помнящий "старый режим".
-" Как Ваша фамилия?"- спрашивает он меня.
-" Кривошеин".- отвечаю я.
-" Ого, - многозначительно и вместе с тем сочувственно воскликнул он.Министерская фамилия!" Через некоторое время, когда мы пересели в другой лифт и к нам подсел епископ Феодосий (Дикун) Полтавский, архиепископ Алипий заметил: " А ведь сегодня у нас мог произойти раскол, но все обошлось" В этот момент епископ Феодосий вмешался в разговор и как-то порывисто сказал: " Пытались устроить!" На этом разговор прекратился. Кого имел в виду епископ Феодосий, трудно сказать. Может быть меня или других, которые пытались или выступали с критикой, как епископ Дионисий (он говорил очень резко). Во всяком случае замечание епископа Феодосия произвело на меня тягостное впечатление." А может быть, все против нас?"- подумал я.
Поздно вечером мне удалось связаться по телефону с о. Всеволодом Шпиллером и моим братом Игорем. Рассказал им в общих чертах о ходе Архиерейского совещания. Они целиком одобрили принятую мной линию.
Удивительно, что и о.Всеволод и мой брат были уже в курсе того что происходило на Совещании, в частности о позиции, которую занял митрполит Антоний. Отец Всеволод сказал, что он не одобряет его "палинодию"( с греческого "песнь, противоположная прежней")
На следующее утро, после утреннего чая, мне удалось ближе познакомиться и разговориться с архиепископом Иркутским Вениамином (Новицким) Он меня совершенно потряс своим внешним видом. Сгорбленный, без единого волоса на голове и на лице, точно кто-то сбрил ему начисто голову, усы и бороду. Первое впечатление какого-то скопца или латинского патера.( У Владыки Василия есть воспоминания о нем. См. "Воспоминания" изд.Нижний-Новгород,1998г) А между тем еще несколько лет назад у него были и усы и борода. С тех пор они совершенно вылезли. Все это, как и сломанная спина, - последствия долголетнего пребывания на советской каторге. Говорят, что его там избивали, спинной хребет сломали, а волосы вылезли от лишений, хотя не сразу, но много лет спустя. Архиепископ Вениамин родился в 1900 году, перед самой войной в 1939году был в сане архимандрита наместником Почаевской Лавры в тогдашней Польше. В 1940 году был (после вступления туда советской армии) рукоположен в епископы Московской Патриархией. Остался на Волыни при немецкой оккупации, но кстати, в изданиях Патриархии об этом нигде не сказано и биография его вообще не напечатана. Во всяком случае, как он сам мне сказал, был арестован в 1943году вернувшейся красной армией, и сослан на Колыму, где и провел двенадцать лет, вплоть до 1955года.
Я спросил архиепископа Вениамина, что он думает о постановлениях 1961 года и о моих выступлениях на вчерашнем Архиерейском совещании против них. Испуганно озираясь по сторонам архиепископ Вениамин полушепотом стал мне говорить, что свое мнение он уже высказал в нескольких записках в Предсоборную комиссию, где он критиковал эти постановления, указывая на их отрицательные последствия и вместе с тем, какие нужно внести изменения, сравнительно небольшие. Он считает, что двадцатка может существовать, если ввести настоятеля в исполнительный орган двадцатки и тогда постановления 1961 года будут приемлемыми для Церкви и не противоречащими советским законам. Мои выступления он одобрил и считает, что я говорил правильно.
- "Почему же Вы не выступили тогда на Совещании и не сказали всего этого?"- спросил я архиепископа Вениамина.
- " Меня обманули, - буквально ответил он, - вызвали в Предсоборную комиссию и долго внушали, что постановления 1961 года как вытекающие из государственных законов, не могут подыматься как дискуссионный вопрос. Что никакой дискуссии о них не будет и не должно быть. Ну, а теперь я увидел, что дискуссия была и меня обманули".
- " Владыко, - удивился я, - но раз Вы увидели, что дискуссия была, почему же Вы тоже не высказали своих взглядов?"
Архипископ Вениамин посмотрел на меня и грустно произнес: -" Знаете, я пробыл двенадцать лет на каторге на Колыме. Вновь начинать это в моем возрасте я не в силах. Простите!" Далее мы разговорились о его записке в Предсоборную комиссию. Архиепископ Вениамин сказал, что охотно мне ее даст и добавил " Если можете, вывезите ее за границу. Пусть там знают, что здесь происходит. Можете ее показывать другим, но ни в коем случае не печатайте, даже без моего имени. Догадаются. А посылать и печатать документы за границей - это у нас считается как измена Родине".
30 мая
В воскресенье 30 мая, в десять часов утра началась Божественная литургия в старинном Троицком Соборе Лавры преподобного Сергия. Служил ее прибывший из Москвы Патриарший местоблюститель митрополит Пимен с сонмом священников и диаконов. Алтарь Троицкого собора значительно меньше, чем в Успенском, и потому архиереи и другие члены собора были размещены не в нем, но в самом храме в особо предназначенных для них местах, впрочем, без точного обозначения, кто какое должен занять место. Позади, за деревянной перегородкой, стоял народ. До начала литургии в Лавру еще пускали, потом закрыли ворота, и милиция и дружинники стали выгонять народ. Тех кто был уже внутри церкви, не трогали. Собор был переполнен. Казалось, что эти строгие милицейские меры объяснялись тем, что ожидался приезд Кипрского президента, архиепископа Макария, и видимо в связи с этим приездом( в целях предотвращения покушения) приняты были чрезвычайные меры.
Литургия прошла молитвенно и торжественно. После ее окончания мы вышли на площадь перед собором. Там собралось много народу, как членов Собора, так и просто молившихся в церкви. Люди разбились на группы и беседовали между собою. Ко мне подошел архиепископ Рижский Леонид.
- " Простите меня, - сказал он, - что я вчера так ответил на Ваш вопрос. Но около нас близко стояли люди. Боялся, что услышат. Конечно, я вполне сочувствую тому, что Вы говорили на Архиерейском совещании, особенно о приходах. Но нам говорить об этом невозможно. Вы, наверное, знаете, что тех, кто писал в Предсоборную комиссию о постановлениях 1961 года в смысле необходимости их изменения, вызывали в Москву и строго внушали не касаться на Соборе этих вопросов. Всякая оппозиция постановлениям 1961 года рассматривается властями как антисоветчина". Я спросил владыку Леонида, дошли ли до него мои письма из Брюсселя.
- " Как же все дошли! Но, конечно, цензура по пути их следования, прочитала, и мы боялись, что Вам не дадут визу для приезда на Собор".
Тут мне на память пришел инцидент с проверкой моей визы на границе и как я тогда не мог понять в чем дело.
- " Но, если бы мне дали визу, что немыслимо, - возразил я, - это был бы большой скандал, ставший в скором времени известным на Западе".
- " Да, но они бы Вам прямо не отказали, а сказали бы, что произошло какое-то недоразумение, задержка, и дали бы Вам визу через два дня, к окончанию Собора. Конечно, попросили бы извинения за задержку".
- " Однако этого не случилось, - сказал я, - и Куприянов, советский консул в Брюсселе, был даже со мной любезен и без затруднения выдал визу".
- " Тем лучше, - сказал архиепископ Леонид, - но будьте осторожны. Вы собираетесь еще говорить на Соборе?"
- " О постановлениях 1961 года - да. Это самый важный вопрос. А о тайном голосовании я уже сказал на Совещании. Достаточно, все равно выберут Пимена".
-" Владыко, не советую Вам выступать, - ответил архиепископ Леонид, Вас могут не выпустить из Советского Союза".
В этот момент, я вдруг вспомнил о моем странном состоянии отравления. Неужто все, что говорит архиепископ Леонид правда?
- " Я сомневаюсь в подобных мерах, очень маловероятно, - возразил я. Хотя я не бельгийский гражданин, а апатрид по паспорту, но все же признанный бельгийским правительством епископ Русской Православной Церкви в Бельгии. Кроме того, у меня много знакомств и связей с влиятельными бельгийскими кругами, начиная с кардинала Сюненса, да и в других странах, они не будут молчать, если меня задержат в СССР. Поднимется шум, создастся дипломатический инцидент, который совсем не в интересах советского правительства. Самое большее, что может произойти - это то, что меня вышлют отсюда и в будущем не будут пускать".
- " Все это так, - заметил архиепископ Леонид, - но Вы не должны забывать, что у Вас в Москве брат и его семья, и они могут пострадать".
- " Но, то что Вы говорите, совершенно невероятно. Сейчас же не сталинские времена, - ответил я. Только за то, что я что-то скажу или не скажу на Соборе, с моим братом и его семьей ничего не сделают. Брат о моих действиях знает т одобряет их. Он сам и его сын Никита, отсидели в лагерях и ничего не боятся".
- " Все это так, но будьте осторожны. Это мой Вам совет, - сказал архиепископ Леонид. После этого наш разговор перешел на положение дел в епархии архиепископа Леонида. Он жаловался на трудности с уполномоченным, особенно в связи с двумя женскими обителями, находившимися в его епархии. В час дня мы пошли обедать.
Я сидел за большим столом, за которым обедало около восьми архиереев, среди них митрополит Ярославский Иоанн. Уже под конец обеда он меня спросил через стол, так что все услышали: -" Ну как, Владыко, Вы все еще остаетесь при своем мнении о постановлениях о приходах? Или переменили его?"
- " Остаюсь при моем мнении", - ответил я.
- " А разве прения на Архиерейском совещании Вас не убедили?"
- " Нет, не убедили",- твердо ответил я.
-" И Вы будете говорить об этом на Соборе?"
- " Да, предполагаю".
-" Почему? Вот митрополит Антоний решил не выступать", - сказал митр. Иоанн.
- " Надо быть последовательным", - ответил я.
На этом разговор прекратился, водворилось молчание, но лица у слушавших были напряженные.
Оставалось свободное время до приезда гостей из Москвы и открытия заседания Собора. Желающим было предложено осмотреть находящийся в лавре государственный музей. Нужно сказать, что вся Лавра как таковая, со всеми находящимися в ней церквами и зданиями, считается государственным музеем-заповедником. Но почти все церкви и большинство зданий переданы в ведение Церкви для совершения богослужений, помещения Академии и Семинарии и т.д. В помещении Академии находится также церковно-археологический кабинет, своеобразное и довольно богатое собрание икон и церковных предметов разного качества. Все это в ведении Церкви, и я много раз все это видел во время моих предыдущих посещений Лавры и не стал бы осматривать церковно-археологический кабинет сейчас. Но кроме него в Лавре имеется и Государственный Музей, богатый иконами и особенно митрами, сосудами и другими ценными церковными предметами, помещающийся, если не ошибаюсь, в так называемых Елизаветинских палатах. Этот музей обыкновенно не показывают приезжающим из-за границы духовным гостям, во всяком случае умалчивают о его существовании. Вероятно, чтобы у них не создалось впечатления, что советская власть заграбила у Церкви ее ценности и теперь не возвращает их ей. Мирским иностранцам, посещающих Лавру по линии Интуриста, музей это охотно показывает, только за плату в валюте. Более того, как мне рассказывал в Москве в 1969 году водитель такси, когда он хотел во время своего отпуска посетить этот музей, с него тоже потребовали валюту, которой у него не было , его отказались впустить за цену билета в рублях, и узнав, что он советский гражданин, пригрозили вызвать милицию, на что московский шофер негодовал.
Как бы то ни было, этот государственный музей Лавры я никогда не видел и потому решил воспользоваться свободным временем, чтобы его повидать. На, соборян, водили туда партиями человек по 20 архиереев, священников, мирян, всех вместе. Музей замечательный и интересный, содержится в большом порядке, но мысли мои были так захвачены предстоящим Собором и ожиданием его открытия, чувства так насыщены впечатлениями и переживаниями, что мне было не до музея. Я не мог подлинно, глубоко сосредоточиться на его экспонатах и был рад, когда этот осмотр кончился. И это несмотря на то, что я большой любитель музеев ( не всех вообще), но тех, где можно видеть предметы древнехристианского, византийского и вообще православного искусства.
Ровно в шесть часов вечера, в воскресенье 17/30 мая Собор открылся вступительным словом Патриаршего местоблюстителя митрополита Пимена (текст его см. в ЖМП 38 за 1971г., сс.31-31)
Не буду его, поэтому подробно приводить, как и другие речи и доклады, тексты которых были напечатаны в ЖМП. Повторяю, что я не пишу историю Собора, а воспоминания о нем и хочу привести здесь тексты особенно мне понравившиеся или наоборот. После своего выступления, митрополит Пимен совершил молебен с особыми, подходящими к случаю, прошениями и молитвами. По окончании молебна митрополит Пимен сел за стол, посреди обоих рядов столов. Рядом с ним уселся, появившийся в этот момент Куроедов, председатель Комитета по делам религий при Совете Министров СССР. За стол также сели другие члены президиума - митрополит Никодим, Филарет и Алексий.
Тут митрополит Пимен вновь обратился к присутствующим со словами: " Сердечно приветствую всех собравшихся здесь в Лавре преподобного Сергия в день открытия нашего Освященного Собора... Мы собрались, изволением Божиим, в союзе веры и любви, для соборного рассуждения о делах церковных. Одним из основных признаков полноты церковной жизни является Собор. Мы веруем в Соборную Церковь, соборность является неотъемлемой частью православного сознания... Основною целью настоящего Собора является избрание Патриарха Московского после кончины Патриарха Алексия, который был мудрым церковным кормчим, великим патриотом и ревностным борцом за мир и социальную справедливость". Отметив дальше большую работу, проделанную за последние 25 лет " по ликвидации различных расколов", отметив совершившееся за этот период воссоединение с Русской Православной Церковью отторгнутых от нее Брестской и Ужгородской униами православных чад Галиции и Закарпатья, указав, что мы живем в век экуменизма, митрополит Пимен подчеркнул значение миротворческой деятельности нашей Церкви, которая "была и есть неизменно с нашим народом на всех этапах его истории". Она " поддерживает труд нашего народа, направленный на торжество Мира и справедливости на земле". Он приветствовал представителей поместных Церквей и христианских организаций, прибывших на Собор" Господу содействующу, объявляю Поместный Собор Русской Православной Церкви открытым. Пропоем Символ Веры!"
Наступил один из самых торжественных и потрясающих по духовной силе моментов всего Собора. Все встали и единодушно запели Символ Веры! А поющих было свыше двухсот человек. Как-то робко оглянувшись по сторонам, встал и Куроедов и продолжал стоять, пока пели "Верую", но лицо его приняло какое-то каменное выражение. После окончания пения Символа Веры председатель Собора митрополит Пимен предложил утвердить намеченный на Архиерейском совещании состав президиума и секретариата, а также членов различных комиссий редакционной, мандатной и т.д. Возражений не было, и все предложения были утверждены. Митрополит Алексий в качестве секретаря Собора огласил программу работ и предложил, чтобы выступления ораторов, кроме основных докладчиков, были бы ограничены десятью минутами. Это разумное предложение было принято, но скоро, как мы увидим, было нарушено самым грубым образом.
После этого начались приветствия. Первым, "естественно", выступил Куроедов.
-" Уважаемый председатель Поместного Собора, - начал он, встав со своего места, - уважаемые члены Собора, уважаемые гости. Разрешите мне по поручению Советского Правительства сердечно приветствовать участников Собора. Поместный Собор и избрание Патриарха - большое событие в жизни Церкви, свидетельствующие о восстановлении в ней после Октябрьской Революции традиционных начал" (далее последовало восхваление деяний советской власти)" Старшее поколение духовенства помнит, какой убогой и отсталой была дореволюционная Россия, а теперь наша Родина стала могущественной Социалистической Державой! Советское Правительство высоко оценивало патриотическую деятельность Патриарха Алексия, духовенство уже много лет проявляет политическую лояльность... между государством и Церковью существуют вполне нормальные отношения. Церковь, в соответствии с законодательством о культах, имеет все возможности удовлетворять религиозные потребности верующих. Советское Правительство уверено в патриотических традициях Русской Православной Церкви. Позвольте пожелать Собору успехов в его работе!"
В общем, нужно признать, что кроме неумного, но широко принятого у большевиков самовосхваления советской власти, выступление Куроедова было выдержано в корректных и сдержанно дружелюбных тонах. Но в нем не было той теплоты и широкого признания положительной роли Церкви в политической и культурной истории России, какие чувствовались в аналогичной речи Карпова на Соборе 1945 года.
В ответ на приветственное слово Куроедова митрополит Пимен выразил "сердечную признательность членов Собора за высокое внимание и теплое приветствие".
- " Нам особенно дорого внимание к нашему Поместному Собору со стороны Советского Правительства, потому что члены Собора - граждане Советского Союза - по достоинству ценят его много полезные труды". Далее митрополит Пимен счел нужным дать высокую оценку и Совету по делам религий, со стороны которого "Мы неизменно находили понимание и помощь". В заключение митрополит Пимен предложил направить послание Косыгину. Отмечу, что, в то время как в своем слове Куроедов называл митрополита Пимена "уважаемым председателем", последний счел нужным обратиться к нему со словами "глубокоуважаемый Владимир Алексеевич!" В ответе митрополита Пимена, когда он говорил от имени членов Собора - "граждан Советского Союза", давалось понять, что все такого рода " политические" приветствия и заявления ни к чему не обязывают членов Собора - несоветских граждан. Эта линия проводилась более или менее систематически и на дальнейших заседаниях Собора. Нас " иностранцев" среди гостей и участников, это успокаивало. Лично я себя считал не иностранцем, а несоветским русским, но выступать против послания Косыгину не собирался. Было бы с моей стороны глупо выступать с политическими заявлениями на Соборе.
После этого митрополит Никодим выступил с приветствием почетным гостям Собора. Не стоит его повторять здесь, оно было мало интересно. Скажу только, что начал он хорошо, обращением в своем приветствии Александрийскому Патриарху "к александрийским святителям и египетским подвижникам, которые своим богопросвещенным разумом и богоугодным житием и доныне указывают нам путь к вечной жизни". Упомянул он, что представители " Константинопольской Церкви, прибывают к нам в самое ближайшее время для присутствия и участия в нашем Соборе. В конце своей речи он, к сожалению, свернул на "истребительную войну", " силы эксплуатации", " Индокитай, Ближний Восток" и прочие политические трафаретные лозунги. (А почему, подумал я не сказать ему о Чехословакии?) Это было первый раз, что на Собор был вынесен такой конкретный политический элемент. На Архиерейском совещании ничего подобного не было.
Затем со своими приветственными речами выступали почетные гости". Не буду приводить их подробно; они как обычно малосодержательны, стандартны и однообразны. Отмечу только несколько моментов, показавшихся мне более характерными. Первым как старший в порядке Церквей - константинопольцы еще не приехали - говорил Александрийский Патриарх Николай. Говорил он по-гречески: " Поздравляем братскую Русскую Церковь. Она дала хорошее свидетельство о Имени Господнем. Мы собрались во славу Православия. Это духовный пир, для нас радость и гордость. Выявляется единая, святая, соборная и апостольская Церковь. Знаменательно, что начало Собора, совпадает с памятью святых отцов первого Собора. Они разъяснили догматы, а мы исповедуем единство веры. Дух Святый, да благословит наши работы. Доброго успеха! Благодарим русское правительство!"
Следующим говорил нидерландский Кардинал Виллебранде. Выступал он со своего места за почетным столом, а не с центральной "трибуны", и потому было трудно разобрать его слова. Как будто бы он сказал, что Православная и Римо-Католическая Церкви не соперницы, а сестры и сотрудницы, и что нужно слушать внимательно, что Дух говорит Церквам.
Следом выступил африканец-протестант из Мадагаскара, пастор Андриаманджато. Говорил он по-французски, начал не плохо... о трудном и долгом пути Церкви вообще и Русской Церкви в особенности. А потом опять пошла пропаганда, " мы ценим роль Русской Церкви, в лице советского народа, в борьбе против фашизма и в деле построения свободной Африки". Он не забыл упомянуть о Вьетнаме и о месте Русской Церкви в движении за Мир во всем мире. К этому он как-то присоединил Патриарха Алексия с "конкретным свидетельством его жизни". Слушая почтенного пастора, я думал, зачем приглашают таких личностей? Не лучше ли было пригласить какого-нибудь англиканского епископа-богослова.
Следующий "черный", тоже африканец, пастор Амиссах, говорил по-английски и чуть лучше: "... моя жена и я благодарим за приглашение". Однако жена его на заседаниях Собора не участвовала. Женщины не допускались!