Страница:
Какой-то человек в синем комбинезоне и с красной повязкой на руке показал нам светящимся жезлом, чтобы мы проехали дальше, а затем еще один, уже в путанице проездов между контейнерами, указал нам на место, где мы могли припарковаться.
Когда мы остановились, он подошел к машине и сказал что-то по-фламандски. Дрика перевела:
– Он говорит, что сутки можно стоять бесплатно, а потом надо будет немного заплатить. Мы можем пользоваться вот этим контейнером… – она указала на огромный белый параллелепипед, – …как нам заблагорассудится. Как складом, например, если нам надо что-то хранить, или даже можем там ночевать – так многие делают.
Насчет «многих» верилось: на площадке было относительно людно. Пока мы в Европе ни разу еще не видели столько людей в одном месте – прямо как в центр цивилизации попали.
Я обратился к подошедшему человеку уже по-английски, спросив:
– А что за люди здесь в основном?
Тот обернулся, оглядел площадку, затем сказал:
– Разные. Из разных коммун приезжают за разным товаром, в порту много всего скопилось. Некоторые ночуют здесь по дороге в другое место, некоторые собираются здесь остаться навсегда.
– А вы оставляете?
– Разумеется, если нормальные люди, – ответил тот. – Здесь много работы, а в перспективе планируют отрезать район вокруг улицы Шарля де Костера каналом от материка – получится остров с жилой застройкой, – а затем прорыть еще канал вокруг промзоны на Эскспрессвег. Так что если решите присоединиться – дайте знать в Информцентре.
– Хорошо, спасибо, – поблагодарил я его, поняв, что так или иначе, но все дороги ведут в тот самый Информцентр.
Человек ушел, оставив нас одних.
– Что будем делать? – спросила Дрика.
– Как и советовали, в Информцентр пойдем, – ответил я.
– А что ты хочешь там узнать?
Странный вопрос, но спишем его наивность на юный возраст.
– Ты слышала, что здесь уже даже какая-то торговля наладилась? – спросил я, попутно приседая, наклоняясь и прогибаясь назад, чтобы как-нибудь размять занемевшее от длительного сидения тело.
– Ну да, а что? – ответила она вопросом на вопрос, вытаскивая из машины кота и отпуская его прогуляться.
– Значит, сюда должна стекаться информация из всех мест, в которых живут люди. Ну и военные должны хотя бы радиосвязь установить с другими анклавами. Вот и спросим у них, знают ли они что-нибудь про обстановку в Амстердаме.
– А, понятно, – кивнула Дрика, как всегда заставив меня поморщиться, когда я увидел, как концы светлых прядок хлестнули прямо по глазам.
– Сэм, идешь? – обернулся я к нашему спутнику.
Он открыл металлическую штору в борту машины и теперь пытался то ли перекладывать наше имущество, которое мы туда запихали, то ли что-то там искал.
– Нет, с машиной останусь, – ответил он не оборачиваясь. – Если будут новости, то просто скажите мне.
– Хорошо.
И мы с Дрикой вдвоем пошли через уставленную контейнерами площадку, с завистью поглядывая на часто попадающихся навстречу велосипедистов. Расстояния тут все же были огромными – для пешехода, разумеется, – на велике было бы самое оно.
– Дрика, а дома ты на велосипеде каталась?
У Амстердама велосипед вообще одним из символов был – это первое, что на ум пришло. Основной городской транспорт, все на них повально разъезжают.
– Конечно, с детства. И мама тоже на работу ездила на велосипеде.
– А где она работала?
– В Рийкс-Музеуме, она реставратор. Знаешь такой?
– Знаю, даже бывал.
Быть в Амстердаме и туда не зайти – даже неприлично. Я в этом музее два дня пропадал, с самого утра и до самого закрытия. От Дам, возле которой жила Дрика с мамой, и до этого музея на велике в самый раз кататься – только размяться.
– А твой университет где?
– Калверт-страат знаешь? Где всякие магазинчики прикольной одежды, джинсы там, куртки и все такое?
– Это которая от Дам в сторону Рембрандт-плейн?
– Ага, – кивнула она.
– Знаю, конечно.
– Вот немножко по ней пройти и свернуть направо. Пешком от дома десять минут.
– Повезло.
– Конечно. Одно время мама хотела купить дом и переехать за город, но так и не смогла решиться. Хотя дом, в котором живем, старый и квартира тесновата. Но все равно не смогли уехать – очень старый город любим.
Старый Амстердам даже я люблю – таких городов больше в мире нет. Он словно со старинной гравюры целиком сошел. Прижавшиеся боками островерхие дома с тремя окнами по фасаду, выстроившиеся над каналами, мощенные брусчаткой площади, рынок цветов, доброжелательные люди, атмосфера какого-то покоя и твердая уверенность в том, что если ты пойдешь гулять, то обязательно наткнешься на что-то очень интересное. Единственный город, где мы с женой из отеля шли не в какое-то конкретное место, а просто так, куда ноги принесут. И никогда не ошибались.
– Слушай, а в Амстердаме порт не меньше? – спросил я.
– Меньше, хотя тоже очень большой, – ответила Дрика. – А самый большой в Роттердаме. Смотри, какой здоровенный!
Она указала рукой на огромный круизный теплоход, пришвартованный к одному из причалов. Я поднес к глазам бинокль, пригляделся… люди стоят на палубах, строители что-то делают на причале…
– Они там людей поселили, кажется, – сказал я, передавая девушке бинокль.
Она тоже пригляделась, кивнула, отдала бинокль обратно. Затем сказала:
– Наверное, там даже неплохо, верно?
– В такое время везде неплохо, если в этом месте никто не может тебя съесть.
– Да, пожалуй, – согласилась она. – А почему ты про амстердамский порт спрашивал? Думаешь, там тоже могли люди уцелеть?
– Вполне, – кивнул я. – Чем Амстердам хуже Антверпена?
– Он лучше, – убежденно ответила Дрика. – Намного. Если бы Антверпен был лучше, то мы бы в нем жили.
– Логично, – кивнул я с уважением.
В последние пару дней Дрика начала постоянно и как-то нервно шутить, чего до этого за ней не замечалось: молодая художница была девушкой серьезной и обстоятельной. Похоже, в такой форме проявил себя мандраж: чем ближе к дому, тем больше она боялась столкнуться с реальностью и при этом все же надеялась на лучшее. Она то замолкала надолго, то вдруг становилась болтливой, а то шутила вот так, как сейчас, некстати.
– И все же?
Я пожал плечами и ответил:
– Ну если здесь сумели занять такую территорию и отбиться, то почему не могли там? В порту есть все для выживания, причем этого хватит на долгие годы – за такой ресурс люди наверняка будут бороться. Вам же совсем недалеко до порта от дома, верно? – прикинул я расстояние от Дам.
– Да, пешком за несколько минут можно добраться. Правда, там улочки узкие и каналы – если мертвецы столпятся, то уже не прорваться.
– К морю можно и по каналу ведь прорваться, верно? – вспомнил я карту города.
– Да, можно, они все туда ведут, и по Амстелу можно, но только на чем?
– Ну не знаю… экскурсионные баржи ведь катаются туда-сюда, вполне могли людей собирать, – импровизировал я на ходу. – Да на надувном матрасе хотя бы: зомби в воду не лезут.
Импровизировал, но вообще-то это было бы разумным решением. Каждое такое суденышко, широкое и плоскодонное, может взять чуть не сотню человек, а шкиперы их водят по каналам виртуозно – кажется, что вот-вот в каменную стенку уткнется, а не тут-то было: громоздкое судно чуть не на месте разворачивается и идет туда, куда и требуется. Помню, что с удовольствием сыпанул горсть монет в деревянную туфлю у места шкипера, предназначенную для чаевых, – поразился такому отточенному мастерству.
– Да, наверное, – согласилась она. – Их очень много, если успели организовать, то они весь город могли бы вывезти в порт.
– Конечно, – закивал я.
У Информцентра скопилась небольшая толпа – человек двадцать, явно чего-то ожидавших. Рядом со входом за сетчатый заборчик пристроился небольшой киоск, из которого торговали водой, пивом, сигаретами – кто-то уже сообразил открыть бизнес среди ожидающих. Этот «кто-то» был белобрыс, красноморд и толстопуз. Он сидел в киоске и смотрел на людей ничего не выражающим взглядом белесых глаз под покрасневшими веками с рыжими ресницами.
Я заметил, что платили какими-то жетонами, больше похожими на «собачьи бирки» военных, – похоже, придумали некий эквивалент местной валюты. Не удержался, подошел и спросил.
– Вон там, – указал он толстой веснушчатой рукой, – в том корпусе есть местный банк. Они принимают всякий товар и взамен дадут таких жетонов.
– Какой товар?
– Оружие, патроны, топливо, консервы, алкоголь и сигареты в основном, – ответил рыжий. – Если ничего этого нет, можете попробовать менять то, что есть, на блошином рынке.
– Далеко?
– Вон там, на складах на Кетинслаан. – Он опять, не жеманясь, указал направление пальцем, потом добавил: – Но если что, то я могу взять патроны – они тут как деньги.
Неоригинально, хотя и более чем логично. Патроны – жизнь, они действительно сейчас чуть не главная валюта в природе. А пить хочется, кстати, сюда весна тоже уже в полный рост пришла, даже лето. Впрочем, что это я – по календарю уже второй день лета… Пожалуй, хуже весны в истории человечества пока не случалось, так, чтобы сразу всем раз – да и погибнуть. И чтобы уцелевшим потом прятаться по таким промзонам. Плохая была весна, очень плохая.
В Информцентре, а точнее, в той бытовке, что стояла на самом проходе, нас приняла деловитая женщина в очках, с длинным лицом и лошадиной улыбкой, открывающей не только зубы, но и верхнюю десну, широкую и бледную. Кроме нее в бытовке было еще двое – молодая конопатая курносая девушка с идеально круглым лицом и средних лет мужчина, похожий на примерного банковского служащего, лысоватый и какой-то пыльный.
– Чего вы хотели? – спросила женщина с лошадиной улыбкой, и я только в этот момент сообразил, что мы шли сюда, так толком и не сформулировав наших вопросов.
Спросила она на фламандском, разумеется, вопрос я понял из контекста, а содержание разговора мне уже позже пересказала моя спутница.
– Мы едем в Амстердам, – заговорила Дрика. – Я сама из Амстердама… не была там с того момента, как все началось… в общем…
– Не знаете, что вас там ждет? – закончила вопрос за нее собеседница.
– Ну… да, верно, – закивала Дрика.
– Город сильно пострадал, как и Антверпен, – ответила женщина, глядя Дрике в глаза. – Очень сильно. Здесь тоже была настоящая резня. Порт отбили военные, причем не сразу: спасли уже кого получилось.
– Там… было так же?
– Абсолютно. У вас там кто-то остался?
Дрика вздохнула судорожно, кивнула, зажала ладони между коленями. Пальцы у нее заметно дрожали, и она вообще не знала, куда девать руки. Когда стояла, она клала их на автомат, а сидя так не получалось.
– Да, мама осталась.
– У нас пока нет полной базы данных по всем анклавам, – ответила женщина, глядя в экран монитора и щелкая мышкой. – Но мы стараемся такую создать – связь есть уже почти со всеми. Люди стараются перебираться на Остершельде и Вестершельде… это здесь, в Бельгии, – добавила она, перехватив уже мой взгляд и сменив язык на английский.
– Это такие острова большие у самого берега, с дамбами, – добавила Дрика для меня.
– Да, верно, – кивнула женщина, сняв очки и разминая пальцами покрасневшую переносицу. – Туда советуют всем переселяться. Море прокормит в любом случае, и оно же не пустит мертвых с материка.
– А как там с зомби? – уточнил я.
– Их уже уничтожают, – пояснила она. – Скоро, наверное, ни одного не останется. Здесь остается только анклав в порту, вот этот самый, и отдельные группы людей, которые не хотят ни с кем объединяться.
– А что в Нидерландах? – спросила Дрика.
– Почти то же самое, – ответила женщина.
Она взяла из коробки на столе салфетку и начала протирать стекла очков, и без того сверкавшие чистотой. Надев их вновь, она добавила:
– Там хотят очистить всю северную часть, от Амстердама до Ден-Хелдера. Провести границу по каналу, опутать все проволокой и там жить.
– Много людей осталось? – спросила Дрика.
– Не знаю, как в Голландии, но в Бельгии не больше семи процентов, – как-то сухо, глядя при этом не на нас, а в окно, ответила женщина. – Приблизительно.
Мне показалось, что она солгала насчет того, что ей неизвестен процент уцелевших в Голландии. Скорее всего, она не хотела заранее окончательно расстраивать Дрику, переложила ответственность на нее саму – мол, доедет и узнает. Да здесь и догадаться можно: у нас за спиной половина Европы осталась. Живых людей почти что и не видели, в Америке такое разве что в Калифорнии да в районе Нью-Йорка.
– Заполните анкету на тех, кого вы разыскиваете. – Женщина придвинула Дрике два распечатанных листа и карандаш. – Оставите здесь, завтра мы сможем вам точно сказать, числится ли разыскиваемое вами лицо в какой-то из баз данных, на живых ли или на погибших.
Голос звучал как запись, никаких эмоций. Настолько никаких, что я понял: каждое слово из уже в который раз произносимой речи ее ранит. Семь процентов осталось. Девяносто три процента или погибло, или ходит по земле в виде неживых разлагающихся тварей. Сколько среди них ее близких? Кто погиб у нее? Муж? Дети? Родители? Все, кого она знала?
Разговор смялся и смолк. Дрика тщательно заполнила анкету из множества пунктов, в которых перечислялись все возможные зацепки для опознания, перечитала внимательно и отодвинула по столу от себя.
– Завтра с утра можете заходить, – сказала женщина, положив листочки в стопку таких же. – Мы в девять утра открываемся. Желаю удачи.
Мы опять оказались на улице. Пожертвовали шесть патронов за две маленькие пластиковые бутылки минеральной воды, которые рыжий толстяк достал нам из переносного холодильника, – у него таких целый штабель стоял за спиной.
– Как думаешь, они что-то узнают про маму? – спросила Дрика, явно боясь услышать от меня какой-то конкретный ответ.
– Нет, я думаю, – сказал я не очень искренне. – Откуда им было всех людей в базы собрать? Да и в Бельгии мы пока, не в Нидерландах.
– Ну да, конечно, – с готовностью согласилась она.
– Пройдемся до рынка? – предложил я, вспомнив «целеуказание» толстяка из киоска.
– Да, давай.
2 июня, суббота, день. Бельгия, Антверпен
Когда мы остановились, он подошел к машине и сказал что-то по-фламандски. Дрика перевела:
– Он говорит, что сутки можно стоять бесплатно, а потом надо будет немного заплатить. Мы можем пользоваться вот этим контейнером… – она указала на огромный белый параллелепипед, – …как нам заблагорассудится. Как складом, например, если нам надо что-то хранить, или даже можем там ночевать – так многие делают.
Насчет «многих» верилось: на площадке было относительно людно. Пока мы в Европе ни разу еще не видели столько людей в одном месте – прямо как в центр цивилизации попали.
Я обратился к подошедшему человеку уже по-английски, спросив:
– А что за люди здесь в основном?
Тот обернулся, оглядел площадку, затем сказал:
– Разные. Из разных коммун приезжают за разным товаром, в порту много всего скопилось. Некоторые ночуют здесь по дороге в другое место, некоторые собираются здесь остаться навсегда.
– А вы оставляете?
– Разумеется, если нормальные люди, – ответил тот. – Здесь много работы, а в перспективе планируют отрезать район вокруг улицы Шарля де Костера каналом от материка – получится остров с жилой застройкой, – а затем прорыть еще канал вокруг промзоны на Эскспрессвег. Так что если решите присоединиться – дайте знать в Информцентре.
– Хорошо, спасибо, – поблагодарил я его, поняв, что так или иначе, но все дороги ведут в тот самый Информцентр.
Человек ушел, оставив нас одних.
– Что будем делать? – спросила Дрика.
– Как и советовали, в Информцентр пойдем, – ответил я.
– А что ты хочешь там узнать?
Странный вопрос, но спишем его наивность на юный возраст.
– Ты слышала, что здесь уже даже какая-то торговля наладилась? – спросил я, попутно приседая, наклоняясь и прогибаясь назад, чтобы как-нибудь размять занемевшее от длительного сидения тело.
– Ну да, а что? – ответила она вопросом на вопрос, вытаскивая из машины кота и отпуская его прогуляться.
– Значит, сюда должна стекаться информация из всех мест, в которых живут люди. Ну и военные должны хотя бы радиосвязь установить с другими анклавами. Вот и спросим у них, знают ли они что-нибудь про обстановку в Амстердаме.
– А, понятно, – кивнула Дрика, как всегда заставив меня поморщиться, когда я увидел, как концы светлых прядок хлестнули прямо по глазам.
– Сэм, идешь? – обернулся я к нашему спутнику.
Он открыл металлическую штору в борту машины и теперь пытался то ли перекладывать наше имущество, которое мы туда запихали, то ли что-то там искал.
– Нет, с машиной останусь, – ответил он не оборачиваясь. – Если будут новости, то просто скажите мне.
– Хорошо.
И мы с Дрикой вдвоем пошли через уставленную контейнерами площадку, с завистью поглядывая на часто попадающихся навстречу велосипедистов. Расстояния тут все же были огромными – для пешехода, разумеется, – на велике было бы самое оно.
– Дрика, а дома ты на велосипеде каталась?
У Амстердама велосипед вообще одним из символов был – это первое, что на ум пришло. Основной городской транспорт, все на них повально разъезжают.
– Конечно, с детства. И мама тоже на работу ездила на велосипеде.
– А где она работала?
– В Рийкс-Музеуме, она реставратор. Знаешь такой?
– Знаю, даже бывал.
Быть в Амстердаме и туда не зайти – даже неприлично. Я в этом музее два дня пропадал, с самого утра и до самого закрытия. От Дам, возле которой жила Дрика с мамой, и до этого музея на велике в самый раз кататься – только размяться.
– А твой университет где?
– Калверт-страат знаешь? Где всякие магазинчики прикольной одежды, джинсы там, куртки и все такое?
– Это которая от Дам в сторону Рембрандт-плейн?
– Ага, – кивнула она.
– Знаю, конечно.
– Вот немножко по ней пройти и свернуть направо. Пешком от дома десять минут.
– Повезло.
– Конечно. Одно время мама хотела купить дом и переехать за город, но так и не смогла решиться. Хотя дом, в котором живем, старый и квартира тесновата. Но все равно не смогли уехать – очень старый город любим.
Старый Амстердам даже я люблю – таких городов больше в мире нет. Он словно со старинной гравюры целиком сошел. Прижавшиеся боками островерхие дома с тремя окнами по фасаду, выстроившиеся над каналами, мощенные брусчаткой площади, рынок цветов, доброжелательные люди, атмосфера какого-то покоя и твердая уверенность в том, что если ты пойдешь гулять, то обязательно наткнешься на что-то очень интересное. Единственный город, где мы с женой из отеля шли не в какое-то конкретное место, а просто так, куда ноги принесут. И никогда не ошибались.
– Слушай, а в Амстердаме порт не меньше? – спросил я.
– Меньше, хотя тоже очень большой, – ответила Дрика. – А самый большой в Роттердаме. Смотри, какой здоровенный!
Она указала рукой на огромный круизный теплоход, пришвартованный к одному из причалов. Я поднес к глазам бинокль, пригляделся… люди стоят на палубах, строители что-то делают на причале…
– Они там людей поселили, кажется, – сказал я, передавая девушке бинокль.
Она тоже пригляделась, кивнула, отдала бинокль обратно. Затем сказала:
– Наверное, там даже неплохо, верно?
– В такое время везде неплохо, если в этом месте никто не может тебя съесть.
– Да, пожалуй, – согласилась она. – А почему ты про амстердамский порт спрашивал? Думаешь, там тоже могли люди уцелеть?
– Вполне, – кивнул я. – Чем Амстердам хуже Антверпена?
– Он лучше, – убежденно ответила Дрика. – Намного. Если бы Антверпен был лучше, то мы бы в нем жили.
– Логично, – кивнул я с уважением.
В последние пару дней Дрика начала постоянно и как-то нервно шутить, чего до этого за ней не замечалось: молодая художница была девушкой серьезной и обстоятельной. Похоже, в такой форме проявил себя мандраж: чем ближе к дому, тем больше она боялась столкнуться с реальностью и при этом все же надеялась на лучшее. Она то замолкала надолго, то вдруг становилась болтливой, а то шутила вот так, как сейчас, некстати.
– И все же?
Я пожал плечами и ответил:
– Ну если здесь сумели занять такую территорию и отбиться, то почему не могли там? В порту есть все для выживания, причем этого хватит на долгие годы – за такой ресурс люди наверняка будут бороться. Вам же совсем недалеко до порта от дома, верно? – прикинул я расстояние от Дам.
– Да, пешком за несколько минут можно добраться. Правда, там улочки узкие и каналы – если мертвецы столпятся, то уже не прорваться.
– К морю можно и по каналу ведь прорваться, верно? – вспомнил я карту города.
– Да, можно, они все туда ведут, и по Амстелу можно, но только на чем?
– Ну не знаю… экскурсионные баржи ведь катаются туда-сюда, вполне могли людей собирать, – импровизировал я на ходу. – Да на надувном матрасе хотя бы: зомби в воду не лезут.
Импровизировал, но вообще-то это было бы разумным решением. Каждое такое суденышко, широкое и плоскодонное, может взять чуть не сотню человек, а шкиперы их водят по каналам виртуозно – кажется, что вот-вот в каменную стенку уткнется, а не тут-то было: громоздкое судно чуть не на месте разворачивается и идет туда, куда и требуется. Помню, что с удовольствием сыпанул горсть монет в деревянную туфлю у места шкипера, предназначенную для чаевых, – поразился такому отточенному мастерству.
– Да, наверное, – согласилась она. – Их очень много, если успели организовать, то они весь город могли бы вывезти в порт.
– Конечно, – закивал я.
У Информцентра скопилась небольшая толпа – человек двадцать, явно чего-то ожидавших. Рядом со входом за сетчатый заборчик пристроился небольшой киоск, из которого торговали водой, пивом, сигаретами – кто-то уже сообразил открыть бизнес среди ожидающих. Этот «кто-то» был белобрыс, красноморд и толстопуз. Он сидел в киоске и смотрел на людей ничего не выражающим взглядом белесых глаз под покрасневшими веками с рыжими ресницами.
Я заметил, что платили какими-то жетонами, больше похожими на «собачьи бирки» военных, – похоже, придумали некий эквивалент местной валюты. Не удержался, подошел и спросил.
– Вон там, – указал он толстой веснушчатой рукой, – в том корпусе есть местный банк. Они принимают всякий товар и взамен дадут таких жетонов.
– Какой товар?
– Оружие, патроны, топливо, консервы, алкоголь и сигареты в основном, – ответил рыжий. – Если ничего этого нет, можете попробовать менять то, что есть, на блошином рынке.
– Далеко?
– Вон там, на складах на Кетинслаан. – Он опять, не жеманясь, указал направление пальцем, потом добавил: – Но если что, то я могу взять патроны – они тут как деньги.
Неоригинально, хотя и более чем логично. Патроны – жизнь, они действительно сейчас чуть не главная валюта в природе. А пить хочется, кстати, сюда весна тоже уже в полный рост пришла, даже лето. Впрочем, что это я – по календарю уже второй день лета… Пожалуй, хуже весны в истории человечества пока не случалось, так, чтобы сразу всем раз – да и погибнуть. И чтобы уцелевшим потом прятаться по таким промзонам. Плохая была весна, очень плохая.
В Информцентре, а точнее, в той бытовке, что стояла на самом проходе, нас приняла деловитая женщина в очках, с длинным лицом и лошадиной улыбкой, открывающей не только зубы, но и верхнюю десну, широкую и бледную. Кроме нее в бытовке было еще двое – молодая конопатая курносая девушка с идеально круглым лицом и средних лет мужчина, похожий на примерного банковского служащего, лысоватый и какой-то пыльный.
– Чего вы хотели? – спросила женщина с лошадиной улыбкой, и я только в этот момент сообразил, что мы шли сюда, так толком и не сформулировав наших вопросов.
Спросила она на фламандском, разумеется, вопрос я понял из контекста, а содержание разговора мне уже позже пересказала моя спутница.
– Мы едем в Амстердам, – заговорила Дрика. – Я сама из Амстердама… не была там с того момента, как все началось… в общем…
– Не знаете, что вас там ждет? – закончила вопрос за нее собеседница.
– Ну… да, верно, – закивала Дрика.
– Город сильно пострадал, как и Антверпен, – ответила женщина, глядя Дрике в глаза. – Очень сильно. Здесь тоже была настоящая резня. Порт отбили военные, причем не сразу: спасли уже кого получилось.
– Там… было так же?
– Абсолютно. У вас там кто-то остался?
Дрика вздохнула судорожно, кивнула, зажала ладони между коленями. Пальцы у нее заметно дрожали, и она вообще не знала, куда девать руки. Когда стояла, она клала их на автомат, а сидя так не получалось.
– Да, мама осталась.
– У нас пока нет полной базы данных по всем анклавам, – ответила женщина, глядя в экран монитора и щелкая мышкой. – Но мы стараемся такую создать – связь есть уже почти со всеми. Люди стараются перебираться на Остершельде и Вестершельде… это здесь, в Бельгии, – добавила она, перехватив уже мой взгляд и сменив язык на английский.
– Это такие острова большие у самого берега, с дамбами, – добавила Дрика для меня.
– Да, верно, – кивнула женщина, сняв очки и разминая пальцами покрасневшую переносицу. – Туда советуют всем переселяться. Море прокормит в любом случае, и оно же не пустит мертвых с материка.
– А как там с зомби? – уточнил я.
– Их уже уничтожают, – пояснила она. – Скоро, наверное, ни одного не останется. Здесь остается только анклав в порту, вот этот самый, и отдельные группы людей, которые не хотят ни с кем объединяться.
– А что в Нидерландах? – спросила Дрика.
– Почти то же самое, – ответила женщина.
Она взяла из коробки на столе салфетку и начала протирать стекла очков, и без того сверкавшие чистотой. Надев их вновь, она добавила:
– Там хотят очистить всю северную часть, от Амстердама до Ден-Хелдера. Провести границу по каналу, опутать все проволокой и там жить.
– Много людей осталось? – спросила Дрика.
– Не знаю, как в Голландии, но в Бельгии не больше семи процентов, – как-то сухо, глядя при этом не на нас, а в окно, ответила женщина. – Приблизительно.
Мне показалось, что она солгала насчет того, что ей неизвестен процент уцелевших в Голландии. Скорее всего, она не хотела заранее окончательно расстраивать Дрику, переложила ответственность на нее саму – мол, доедет и узнает. Да здесь и догадаться можно: у нас за спиной половина Европы осталась. Живых людей почти что и не видели, в Америке такое разве что в Калифорнии да в районе Нью-Йорка.
– Заполните анкету на тех, кого вы разыскиваете. – Женщина придвинула Дрике два распечатанных листа и карандаш. – Оставите здесь, завтра мы сможем вам точно сказать, числится ли разыскиваемое вами лицо в какой-то из баз данных, на живых ли или на погибших.
Голос звучал как запись, никаких эмоций. Настолько никаких, что я понял: каждое слово из уже в который раз произносимой речи ее ранит. Семь процентов осталось. Девяносто три процента или погибло, или ходит по земле в виде неживых разлагающихся тварей. Сколько среди них ее близких? Кто погиб у нее? Муж? Дети? Родители? Все, кого она знала?
Разговор смялся и смолк. Дрика тщательно заполнила анкету из множества пунктов, в которых перечислялись все возможные зацепки для опознания, перечитала внимательно и отодвинула по столу от себя.
– Завтра с утра можете заходить, – сказала женщина, положив листочки в стопку таких же. – Мы в девять утра открываемся. Желаю удачи.
Мы опять оказались на улице. Пожертвовали шесть патронов за две маленькие пластиковые бутылки минеральной воды, которые рыжий толстяк достал нам из переносного холодильника, – у него таких целый штабель стоял за спиной.
– Как думаешь, они что-то узнают про маму? – спросила Дрика, явно боясь услышать от меня какой-то конкретный ответ.
– Нет, я думаю, – сказал я не очень искренне. – Откуда им было всех людей в базы собрать? Да и в Бельгии мы пока, не в Нидерландах.
– Ну да, конечно, – с готовностью согласилась она.
– Пройдемся до рынка? – предложил я, вспомнив «целеуказание» толстяка из киоска.
– Да, давай.
2 июня, суббота, день. Бельгия, Антверпен
Огромный складской терминал, метров так двести в длину и не меньше ста в ширину, с въездами для больших грузовиков. Грузовиков сейчас в нем нет, зато есть великое множество контейнеров – тех самых, которыми так богат любой морской порт в этом мире. Стоят рядами, прижавшись друг к другу боками, внутри обосновались торговцы. Много торговцев, неожиданно много, и людей между торговыми рядами тоже хватает.
Рынок хоть и большой, но совсем не шумный – это не Восток, тут все культурно. Смотрят люди товар, если что-то надо – спрашивают у продавца. Никто не торгуется, цена везде написана, как в магазине.
Торгуют всем. А нам, как выяснилось, всего и надо. У меня вот пена для бритья закончилась. Можно мылом, но нет помазка, а ладонью толком не намылишься – уже проблемка получается. У Дрики дела женские, тоже важно. Все важно, даже одежда нужна нормальная, а то у меня исключительно «тактическая», что тоже не всегда удобно.
Здесь были деньги – те самые жетоны, которые мы заметили раньше. Был «Новый Антверпенский банк», да-да, не надо смеяться, который принимал всякого рода ценности от людей и менял их на эти самые жетоны по установленному курсу, тоже никакого торга. Прорезалась былая сметка старой Антверпенской биржи, старейшей в мире? А почему бы и нет.
– Смотри, оружием торгуют, – сказал Дрика, толкнув меня под локоть.
Я обернулся, глянул, куда она указывала. Точно, сразу несколько стоящих бок о бок контейнеров торговали вполне конкретным товаром, в нынешние времена самым востребованным из всех прочих.
– Поглядим?
– А нам разве что-то нужно? – удивилась Дрика.
В чем-то права, наверное: у нас одних патронов почти три центнера, и стволов тоже хватает, и гранаты ящиками. Но кое-что все же требуется, если вспомнить.
– Нужно, – ответил я. – К снайперке патронов почти нет. Их и так было мало, и почти все в Нью-Йорке по «братьям из гетто» расстрелял. Да и вообще…
– Что «вообще»?
– Там посмотрим.
Выбор, к удивлению моему немалому, оказался богатым. Потом уже вспомнилось, что Бельгия хоть страна и маленькая, но производитель оружия очень большой, чуть ли не половину мира снабжала. В продаже было почти все, что можно пожелать, хоть выбор был куда меньше, чем в среднем аризонском магазине в былые времена. К удивлению моему, у торговцев хватало старых винтовок FAL, которые, как я думал, уже давно должны были быть распроданы в страны «третьего мира». Было много пистолетов «Браунинг Хай Пауэр» – уважаемая модель, хоть и старая, а еще я увидел несколько новых «браунингов», модели «Про-Найн», которые мне приходилось видеть в Америке, но стрелять или держать в руке не довелось.
Продавец – высокий худой мужик с растрепанной бородой – заметил мой интерес и протянул мне пистолет, сказав:
– Хотите посмотреть?
– Да, спасибо, – кивнул я.
Удобно. Самое первое впечатление – очень удобно, почти как М1911. Пластиковая рукоятка в ладонь села плотно, затыльник рамки улегся на руку сверху. Покрутил, прицелился в стену – точно нормально.
– Есть сменная задняя часть рукоятки, – сказал продавец. – Можно под руку подогнать.
– Да вроде и так ничего, – ответил я. – Магазины к нему?..
– Два в комплекте, и есть запасные, – ответил тот, выкладывая на прилавок несколько черных коробочек со стилизованной оленьей головой – эмблемой «Браунинга».
– А что по надежности? – спросил я.
– Нареканий не было вроде бы, – пожал тот плечами. – Бывают проблемы на первой сотне выстрелов, потом все нормализуется.
– А кобура под него?
– С этим сложнее, – поморщился он. – Модель новая, ничего под него не выпустили еще. Блэкхоковская «Серпа» от «Хеклер Пи 2000» подходит, кстати, только болтик регулировочный чуть-чуть распустить надо.
– А есть?
– Не было – не предлагал бы, – ответил тот спокойно, снимая с крючка прозрачную пластиковую коробку.
Открыв ее, продавец вытащил черную пластиковую кобуру с рычажком-стопором, покрутил винт крестообразной отверткой, протянул мне:
– Попробуйте.
Действительно, «браунинг» вошел туда как влитой, щелкнув запором. Все, теперь никак не вывалится, пока указательным пальцем не прижмешь плоский рычажок. С другой стороны, а зачем он мне? Сорок пятого у нас запас еще большой, а так я потрачу, как я понимаю, ресурс куда более ценный – патрон автоматный.
– Триста восьмой калибр матчевый есть? – спросил я, с сожалением отложив «браунинг» обратно.
– Есть, – ответил продавец. – Не много, но пару сотен наберу. Могу просто поменять на пять пятьдесят шесть.
– И курс?
– Обычный, три к одному, если военный стандарт.
– Кстати, откуда такое богатство?
– Я был местным дистрибьютором нескольких марок, еще с тех пор осталось, – ответил он. – А военным оружием уже потом разжился. Людей осталось мало, а оружия оказалось много.
Я задумчиво посмотрел на несколько FNC, выстроенных в рядок. Есть соблазн такой винтовкой разжиться, внутри ведь это, по сути, «калашников», как и мой утраченный все в той же Уичите Sig[5]. Причем все армейское, с полноценным «фулл-авто», разве что стандарт под все наши прицелы-фонари-ручки не подходит, тогда хоть выбрасывай добро… Нет, не вижу смысла. До России мне и наличного оружия хватит, а там все равно надо будет искать под другой стандарт. Лишнее это все.
Стоп, а вот это уже интересно… Мой взгляд упал на несколько стальных труб сантиметра по четыре толщиной, крашенных в черный матовый цвет и с какой-то маркировкой белой краской. Они явно напоминали глушители, и, судя по величине, не пистолетные.
– Глушители? – уточнил я на всякий случай.
– Они самые, – кивнул продавец. – «Брюггер унд Томет». Очень хорошо покупают.
– А у вас что, «сабсоники» в продаже есть? – немного удивился я.
Дозвуковой автоматный патрон должен быть сейчас ресурсом ценным – сомневаюсь, что кто-то его на продажу потащит.
– Нет, – ответил тот, – «сабсоников» нет. Но им и так можно пользоваться, звук все равно намного тише получается. – Он показал на мой М4, добавил: – Резьба подходящая, стандарт один и тот же, так что не пожалеете.
Перехватив мой непонимающий взгляд, сказал:
– Звуковой удар от такой пули негромкий, как воздушка хлопнула, а сам звук выстрела снижается на тридцать децибел.
– Ресурс какой? – уточнил я.
– Пожизненный, – сказал он. – Он полностью стальной, нечему портиться. Кстати, пристрелять только надо заново оружие: он скорость пули снижает немного, так что точка попадания смещается вниз. Хотя вблизи непринципиально, разница маленькая.
Хм, это мне точно пригодится. Просто наверняка, с гарантией. Шум от выстрела в замертвяченных местах в настоящую проблему превратился. Если его снизить хотя бы чуть-чуть – было бы очень здорово.
– Автоматика срабатывает?
– Разумеется, – ответил тот. – Даже у FNC срабатывает, а в М4 сопротивление меньше.
– Хорошо, вот это мне отложите. – Схватив с прилавка, я протянул продавцу сразу четыре глушителя. – И двести патронов «триста восемь». И вот это… – Я постучал пальцем по серой коробочке, в которой лежал гибрид пистолетного подствольного фонаря и лазерного целеуказателя. Потом добавил еще пару ЛЦУ[6] для автоматов, с проводками и креплениями, получив одобрительный кивок продавца. – Мне надо сходить за… – Я запнулся, затруднившись с формулировкой.
Сказать «за патронами» – звучит странно, «за деньгами» – так это не деньги.
– За платежным средством, – послышался сзади чей-то веселый голос, говоривший по-английски с сильным акцентом. – Извини, что вмешался, подсказал просто.
Я обернулся и увидел чернявого молодого парня с чуть горбатым носом, с трехдневной щетиной. Одет он был вроде чеченского боевика – кожаная куртка, камуфляжные штаны, берцы, разгрузка. На груди, стволом вниз, висел непривычного вида автомат. Я сначала чуть было за «галил» его не принял, лишь потом сообразил, что это какой-то совсем другой клон «калашникова». И у него, кстати, была планка под всякие приблуды, как раз наверху ствольной коробки, – это я сразу отметил. А вот магазин закруглен несильно, явно под натовский патрон машинка.
– Спасибо, – усмехнулся я в ответ. – Действительно проблема с термином.
– Издалека? – спросил он, взяв с прилавка обтянутый резиной бинокль.
– Из Амстердама, – вдруг ответила молчавшая Дрика.
– Надо же! – вроде как удивился парень. – Я тоже оттуда. Теперь уже нет, мы в Кааге сидим, там вода и безопасно, но раньше в Амстердаме жил.
Дрике явно хотелось поговорить – давали о себе знать нервы, а вот мне совершенно не хотелось давать ей разбалтываться. Больно уж собеседник на чеченца похож – общим своим стилем, я имею в виду, не лицом. Как-то вот так, ассоциации возникают. И жил он «раньше» в Амстердаме недолго, как мне кажется, судя по акценту. Не местный у него акцент.
Я обратил внимание на то, что он не один. Еще двое мужчин – один совсем молодой, другой постарше, лет сорока, одетые так же, как и он, кожа и коммерческий камуфляж, – прогуливались у прилавков. Все темноволосые, крепкие… вообще балканский типаж, может, даже и сербы, чего это я так напрягся. Ладно, все равно не до них сейчас.
Слово «Амстердам» оказалось для Дрики триггером: она начала выспрашивать парня о том, что делалось в городе, но ничего неожиданного мы не услышали. Эпидемия началась в Амстердаме быстро, сразу во многих местах, через два дня город превратился в ад. Узкие улицы центра превратились в ловушки для тех, кто пытался убежать. Лишь день на пятый в городе появились спасательные группы военных, забиравшие людей из домов прямо через окна, и те, кто смог просидеть в своих квартирах до их появления, спасся.
Все это время одна часть выживших уходила к порту, другая – как раз к огромному аэропорту Схипхол, где поначалу пытались создать что-то вроде пункта приема беженцев. Получилось это плохо – никого не проверяли, туда проходили укушенные, скопилось много мигрантов, которые обычно склонны к анархии, а у военных не нашлось командира «с железной рукой», которой следовало навести порядок. Правда, теперь там поселилось много других людей, которых привлекло огромное здание аэропорта, ограждение и запас горючего.
Но, в общем, как-то людям удалось организоваться и спасаться, на них работал голландский ландшафт. Не меньше чем треть страны расположена на самых настоящих островах, а каналы пересекают почти весь север во всех направлениях. Причем большие каналы, судоходные, настоящие реки, явившиеся непреодолимым препятствием для бродячих мертвецов. Остатки военных, вооружившиеся гражданские и даже люди из других стран, решившие, что надо жить ближе к морю, которое сможет кормить, занимали такие изолированные территории и постепенно уже очищали их от зомби. А вот внутренние европейские земли, лежащие южнее, были почти полностью зачищены мертвецами от людей, последние из них как раз и ушли к морю.
Рынок хоть и большой, но совсем не шумный – это не Восток, тут все культурно. Смотрят люди товар, если что-то надо – спрашивают у продавца. Никто не торгуется, цена везде написана, как в магазине.
Торгуют всем. А нам, как выяснилось, всего и надо. У меня вот пена для бритья закончилась. Можно мылом, но нет помазка, а ладонью толком не намылишься – уже проблемка получается. У Дрики дела женские, тоже важно. Все важно, даже одежда нужна нормальная, а то у меня исключительно «тактическая», что тоже не всегда удобно.
Здесь были деньги – те самые жетоны, которые мы заметили раньше. Был «Новый Антверпенский банк», да-да, не надо смеяться, который принимал всякого рода ценности от людей и менял их на эти самые жетоны по установленному курсу, тоже никакого торга. Прорезалась былая сметка старой Антверпенской биржи, старейшей в мире? А почему бы и нет.
– Смотри, оружием торгуют, – сказал Дрика, толкнув меня под локоть.
Я обернулся, глянул, куда она указывала. Точно, сразу несколько стоящих бок о бок контейнеров торговали вполне конкретным товаром, в нынешние времена самым востребованным из всех прочих.
– Поглядим?
– А нам разве что-то нужно? – удивилась Дрика.
В чем-то права, наверное: у нас одних патронов почти три центнера, и стволов тоже хватает, и гранаты ящиками. Но кое-что все же требуется, если вспомнить.
– Нужно, – ответил я. – К снайперке патронов почти нет. Их и так было мало, и почти все в Нью-Йорке по «братьям из гетто» расстрелял. Да и вообще…
– Что «вообще»?
– Там посмотрим.
Выбор, к удивлению моему немалому, оказался богатым. Потом уже вспомнилось, что Бельгия хоть страна и маленькая, но производитель оружия очень большой, чуть ли не половину мира снабжала. В продаже было почти все, что можно пожелать, хоть выбор был куда меньше, чем в среднем аризонском магазине в былые времена. К удивлению моему, у торговцев хватало старых винтовок FAL, которые, как я думал, уже давно должны были быть распроданы в страны «третьего мира». Было много пистолетов «Браунинг Хай Пауэр» – уважаемая модель, хоть и старая, а еще я увидел несколько новых «браунингов», модели «Про-Найн», которые мне приходилось видеть в Америке, но стрелять или держать в руке не довелось.
Продавец – высокий худой мужик с растрепанной бородой – заметил мой интерес и протянул мне пистолет, сказав:
– Хотите посмотреть?
– Да, спасибо, – кивнул я.
Удобно. Самое первое впечатление – очень удобно, почти как М1911. Пластиковая рукоятка в ладонь села плотно, затыльник рамки улегся на руку сверху. Покрутил, прицелился в стену – точно нормально.
– Есть сменная задняя часть рукоятки, – сказал продавец. – Можно под руку подогнать.
– Да вроде и так ничего, – ответил я. – Магазины к нему?..
– Два в комплекте, и есть запасные, – ответил тот, выкладывая на прилавок несколько черных коробочек со стилизованной оленьей головой – эмблемой «Браунинга».
– А что по надежности? – спросил я.
– Нареканий не было вроде бы, – пожал тот плечами. – Бывают проблемы на первой сотне выстрелов, потом все нормализуется.
– А кобура под него?
– С этим сложнее, – поморщился он. – Модель новая, ничего под него не выпустили еще. Блэкхоковская «Серпа» от «Хеклер Пи 2000» подходит, кстати, только болтик регулировочный чуть-чуть распустить надо.
– А есть?
– Не было – не предлагал бы, – ответил тот спокойно, снимая с крючка прозрачную пластиковую коробку.
Открыв ее, продавец вытащил черную пластиковую кобуру с рычажком-стопором, покрутил винт крестообразной отверткой, протянул мне:
– Попробуйте.
Действительно, «браунинг» вошел туда как влитой, щелкнув запором. Все, теперь никак не вывалится, пока указательным пальцем не прижмешь плоский рычажок. С другой стороны, а зачем он мне? Сорок пятого у нас запас еще большой, а так я потрачу, как я понимаю, ресурс куда более ценный – патрон автоматный.
– Триста восьмой калибр матчевый есть? – спросил я, с сожалением отложив «браунинг» обратно.
– Есть, – ответил продавец. – Не много, но пару сотен наберу. Могу просто поменять на пять пятьдесят шесть.
– И курс?
– Обычный, три к одному, если военный стандарт.
– Кстати, откуда такое богатство?
– Я был местным дистрибьютором нескольких марок, еще с тех пор осталось, – ответил он. – А военным оружием уже потом разжился. Людей осталось мало, а оружия оказалось много.
Я задумчиво посмотрел на несколько FNC, выстроенных в рядок. Есть соблазн такой винтовкой разжиться, внутри ведь это, по сути, «калашников», как и мой утраченный все в той же Уичите Sig[5]. Причем все армейское, с полноценным «фулл-авто», разве что стандарт под все наши прицелы-фонари-ручки не подходит, тогда хоть выбрасывай добро… Нет, не вижу смысла. До России мне и наличного оружия хватит, а там все равно надо будет искать под другой стандарт. Лишнее это все.
Стоп, а вот это уже интересно… Мой взгляд упал на несколько стальных труб сантиметра по четыре толщиной, крашенных в черный матовый цвет и с какой-то маркировкой белой краской. Они явно напоминали глушители, и, судя по величине, не пистолетные.
– Глушители? – уточнил я на всякий случай.
– Они самые, – кивнул продавец. – «Брюггер унд Томет». Очень хорошо покупают.
– А у вас что, «сабсоники» в продаже есть? – немного удивился я.
Дозвуковой автоматный патрон должен быть сейчас ресурсом ценным – сомневаюсь, что кто-то его на продажу потащит.
– Нет, – ответил тот, – «сабсоников» нет. Но им и так можно пользоваться, звук все равно намного тише получается. – Он показал на мой М4, добавил: – Резьба подходящая, стандарт один и тот же, так что не пожалеете.
Перехватив мой непонимающий взгляд, сказал:
– Звуковой удар от такой пули негромкий, как воздушка хлопнула, а сам звук выстрела снижается на тридцать децибел.
– Ресурс какой? – уточнил я.
– Пожизненный, – сказал он. – Он полностью стальной, нечему портиться. Кстати, пристрелять только надо заново оружие: он скорость пули снижает немного, так что точка попадания смещается вниз. Хотя вблизи непринципиально, разница маленькая.
Хм, это мне точно пригодится. Просто наверняка, с гарантией. Шум от выстрела в замертвяченных местах в настоящую проблему превратился. Если его снизить хотя бы чуть-чуть – было бы очень здорово.
– Автоматика срабатывает?
– Разумеется, – ответил тот. – Даже у FNC срабатывает, а в М4 сопротивление меньше.
– Хорошо, вот это мне отложите. – Схватив с прилавка, я протянул продавцу сразу четыре глушителя. – И двести патронов «триста восемь». И вот это… – Я постучал пальцем по серой коробочке, в которой лежал гибрид пистолетного подствольного фонаря и лазерного целеуказателя. Потом добавил еще пару ЛЦУ[6] для автоматов, с проводками и креплениями, получив одобрительный кивок продавца. – Мне надо сходить за… – Я запнулся, затруднившись с формулировкой.
Сказать «за патронами» – звучит странно, «за деньгами» – так это не деньги.
– За платежным средством, – послышался сзади чей-то веселый голос, говоривший по-английски с сильным акцентом. – Извини, что вмешался, подсказал просто.
Я обернулся и увидел чернявого молодого парня с чуть горбатым носом, с трехдневной щетиной. Одет он был вроде чеченского боевика – кожаная куртка, камуфляжные штаны, берцы, разгрузка. На груди, стволом вниз, висел непривычного вида автомат. Я сначала чуть было за «галил» его не принял, лишь потом сообразил, что это какой-то совсем другой клон «калашникова». И у него, кстати, была планка под всякие приблуды, как раз наверху ствольной коробки, – это я сразу отметил. А вот магазин закруглен несильно, явно под натовский патрон машинка.
– Спасибо, – усмехнулся я в ответ. – Действительно проблема с термином.
– Издалека? – спросил он, взяв с прилавка обтянутый резиной бинокль.
– Из Амстердама, – вдруг ответила молчавшая Дрика.
– Надо же! – вроде как удивился парень. – Я тоже оттуда. Теперь уже нет, мы в Кааге сидим, там вода и безопасно, но раньше в Амстердаме жил.
Дрике явно хотелось поговорить – давали о себе знать нервы, а вот мне совершенно не хотелось давать ей разбалтываться. Больно уж собеседник на чеченца похож – общим своим стилем, я имею в виду, не лицом. Как-то вот так, ассоциации возникают. И жил он «раньше» в Амстердаме недолго, как мне кажется, судя по акценту. Не местный у него акцент.
Я обратил внимание на то, что он не один. Еще двое мужчин – один совсем молодой, другой постарше, лет сорока, одетые так же, как и он, кожа и коммерческий камуфляж, – прогуливались у прилавков. Все темноволосые, крепкие… вообще балканский типаж, может, даже и сербы, чего это я так напрягся. Ладно, все равно не до них сейчас.
Слово «Амстердам» оказалось для Дрики триггером: она начала выспрашивать парня о том, что делалось в городе, но ничего неожиданного мы не услышали. Эпидемия началась в Амстердаме быстро, сразу во многих местах, через два дня город превратился в ад. Узкие улицы центра превратились в ловушки для тех, кто пытался убежать. Лишь день на пятый в городе появились спасательные группы военных, забиравшие людей из домов прямо через окна, и те, кто смог просидеть в своих квартирах до их появления, спасся.
Все это время одна часть выживших уходила к порту, другая – как раз к огромному аэропорту Схипхол, где поначалу пытались создать что-то вроде пункта приема беженцев. Получилось это плохо – никого не проверяли, туда проходили укушенные, скопилось много мигрантов, которые обычно склонны к анархии, а у военных не нашлось командира «с железной рукой», которой следовало навести порядок. Правда, теперь там поселилось много других людей, которых привлекло огромное здание аэропорта, ограждение и запас горючего.
Но, в общем, как-то людям удалось организоваться и спасаться, на них работал голландский ландшафт. Не меньше чем треть страны расположена на самых настоящих островах, а каналы пересекают почти весь север во всех направлениях. Причем большие каналы, судоходные, настоящие реки, явившиеся непреодолимым препятствием для бродячих мертвецов. Остатки военных, вооружившиеся гражданские и даже люди из других стран, решившие, что надо жить ближе к морю, которое сможет кормить, занимали такие изолированные территории и постепенно уже очищали их от зомби. А вот внутренние европейские земли, лежащие южнее, были почти полностью зачищены мертвецами от людей, последние из них как раз и ушли к морю.