Кунц Дин. Потерянные души

   В городском Мемориальном парке тоже росли деревья, но не в таком количестве. А если оставаться на вымощенных кирпичом дорожках, то и путей перед ним открывалось не так уж много, и все они приводили к знакомым ему улицам.
   Его маленький дом, где он вырос и теперь жил один… в нем не было слишком больших комнат. А самой маленькой была кухня, где он проводил большую часть времени.
   Тюремная камера размерами уступала его кухне, и вещей в ней стояло куда меньше. Ни холодильника, ни духовки, ни стола со стульями. В камере он чувствовал себя уютно и спокойно.
   Что ему в камере мешало, так это мистер Лисс. В том числе и потому, что от мистера Лисса воняло.
   Бабушка, которая воспитывала Намми, всегда говорила, что жить проще, если делать вид, что не замечаешь недостатки других людей. Людям не нравилось, когда ты говорил об их недостатках, особенно если ты не блистал умом.
   Намми знал, что он тупица. Знал, потому что очень многие постоянно твердили ему об этом, да и власть имущие давным-давно сказали, что ему нет смысла ходить в школу.
   Иногда он сожалел о том, что он тупица, но в основном его всё устраивало. Бабушка говорила, что он не тупица, а блаженный. Она говорила, что избыток ума ведет к тревогам. Она говорила, что избыток ума приводит к гордыне, а гордыня куда хуже тупости.
   А про власть имущих бабушка говорила, что они невежественные, а невежество тоже гораздо хуже тупости. Тупой не может учиться, как бы он этого ни хотел, а невежественному хватает ума, но он слишком ленив, чтобы учиться, или слишком доволен собой. Быть тупым – это состояние, все равно, что быть высоким, или низкорослым, или красивым. Быть невежественным – это выбор. Бабушка говорила, что тупых от рождения людей в аду очень мало, зато невежественных хоть пруд пруди.
   Намми притворялся, что не замечает, как плохо пахнет от мистера Лисса, но все равно это чувствовал.
   Еще одна проблема состояла в возбудимости мистера Лисса.
   В последние годы своей жизни бабушка не жалела времени, объясняя Намми, от каких людей ему надо держаться подальше, когда она уйдет и не сможет помогать ему принимать решения.
   Например, злобных людей, которые хотели, чтобы он сделал то, что сердцем считал неправильным. «Умные или нет, мы все чувствуем сердцем правильное и неправильное», – говорила бабушка. Если кто-либо уговаривал Намми сделать то, что Намми считал неправильным, человек этот мог и не быть невежественным, но точно был злобным.
   Возбудимые люди могли и не быть злобными, но хорошего от них точно ждать не следовало. Возбудимые люди не могли контролировать свои эмоции. Они, возможно, и не стремились навлечь на Намми беду или уговорить сделать что-то плохое, но общение с ними приводило бы именно к этому, не прояви Намми предельную осмотрительность.
   Более возбудимого человека, чем мистер Лисс, Намми видеть не доводилось. Как только чиф Хармильо и сержант Рапп ушли и поднялись по лестнице в конце коридора, Намми сел на нижнюю койку, но мистер Лисс долго кричал им вслед, говоря, что требует адвоката и требует его немедленно. Обеими руками он тряс дверь камеры. Топал ногами. Выплевывал слова, которые Намми никогда не слышал, но сердцем знал, что произносить эти слова неправильно.
   А когда полицейские ушли, мистер Лисс повернулся к соседу по камере. Намми улыбнулся, мистер Лисс – нет.
   Лицо старика перекосилось от злости… а может, он всегда так выглядел – состояние, а не выбор. Другим его Намми не видел. Короткие волосы торчали во все стороны, как шерсть или перышки у животных в мультфильмах после удара электрическим током. Его зубы были скорее черными, чем белыми, словно он наелся угля, а губы такими тонкими, что рот выглядел, как разрез.
   – Что он имел в виду, говоря, что теперь мы – домашняя скотина?
   – Я не знаю этих слов, – ответил Намми.
   – Каких слов? Домашняя скотина? Ты живешь в Монтане и не знаешь, что такое домашняя скотина? Ты дергаешь меня за цепь^[4]?
   Намми все слова понимал буквально.
   – У вас нет цепи.
   Сжав кулаки, мистер Лисс надвинулся на Намми.
   – Ты остряк, парень?
   – Нет, сэр. Я не остряк, я блаженный.
   Мистер Лисс уставился на него. Через какое-то время Намми отвел взгляд, принялся разглядывать пол. Когда поднял глаза, старик по-прежнему пристально смотрел на него.
   – Так ты, типа, тупой?
   – А разве есть типы тупых?
   – Сколько хочешь. Есть тупые по части денег. Есть тупые по части женщин. А некоторые настолько тупы, что проводят всю жизнь, уткнувшись носом в собственный зад.
   – В чей зад, сэр?
   – В собственный, в чей же еще?
   – Это невозможно, сэр, – возразил Намми. – Носом в собственный зад не уткнуться.
   – Возможно, – настаивал мистер Лисс.
   – Даже если и возможно, зачем им это нужно?
   – Потому что они идиоты, – ответил мистер Лисс. – Вот зачем.
   – Так они, должно быть, тупее меня, – в голосе Намми звучало сомнение.
   – Многие люди тупее тебя, потому что не осознают собственной тупости. Ты осознаешь. Это уже что-то.
   – Я знаю свои недостатки.
   – Ты счастливый.
   – Да, сэр. Потому-то они так и говорят.
   Мистер Лисс нахмурился.
   – Кто что говорит?
   – Слепая удача. Они так говорят, потому что это случается с тупыми. Но причина не в удаче, а в Боге. Бог приглядывает за такими, как я.
   – Приглядывает, говоришь? Откуда ты знаешь?
   – Мне сказала бабушка, а бабушка никогда не лгала.
   – Все лгут, парень.
   – Я не лгу, – возразил Намми.
   – Только потому, что слишком туп, чтобы лгать.
   – Вы говорите, что множество людей тупее меня, значит, множество людей не лжет.
   Мистер Лисс плюнул на пол.
   – Ты мне не нравишься, парень.
   – Извините, сэр. Вы мне нравитесь… немного.
   – А это уже ложь. Я тебе совершенно не нравлюсь.
   – Нет. Нравитесь. Действительно нравитесь. Самую малость.
   Правый глаз мистера Лисса вдруг стал больше левого, словно в него вставили увеличительное стекло, и он наклонился вперед, как будто нашел интересное насекомое и решил приглядеться к нему.
   – И что тебе во мне нравится?
   – Вы не скучный, сэр. Вы очень возбудимый, и это плохо. Но вы еще и колоритный, как сказала бы бабушка. Без колоритных людей мир был бы серым, как ванильный пудинг.

Глава 9

   В то самое мгновение, когда в шею Карсон уперся ствол пистолета, она замерла. Сквозь стиснутые зубы произнесла слово, оскорбляющее Чанга как мужчину и китайца, да еще ставящее под вопрос его образованность. В прежние времена за такое слово она тут же вылетела бы из Управления полиции Нового Орлеана.
   Он обозвал ее словом, означающим некий женский орган, пусть ни один доктор такое слово никогда не произносил, во всяком случае, при общении с пациентом, и прошептал:
   – Ты кто?
   Прежде чем она успела ответить, убийца дернулся, словно холодный ствол пистолета ткнулся уже в его шею, и тут же Карсон услышала голос Майкла:
   – Мы копы. Бросай оружие.
   Чанг молчал, возможно, размышляя над загадочностью вселенной, в которой оказалось гораздо меньше хаоса и больше порядка в сравнении с тем, как он себе это представлял.
   – Вы не копы, – наконец ответил он. И добавил, обращаясь к Карсон: – Если шевельнешься, сука, тут же вышибу тебе мозги.
   Темная бухта лениво покачивала яхту, и Карсон несколько раз моргнула, сбрасывая капельки воды, сконденсировавшиеся на ее ресницах. Она пыталась отогнать личико Скаут, стоящее перед ее мысленным взором, но ничего у нее не получалось.
   – Кто вы? – вновь спросил Чанг.
   – Частные детективы, – ответил Майкл. – Плюс я ее муж. У меня ставка выше, чем у тебя. Подумай об этом.
   – Муж, – повторил Чанг. – Это ты брось пистолет.
   – Спустись на землю, – предложил Майкл.
   – Ты меня не застрелишь, – бросил Чанг.
   – А что еще я могу сделать?
   – Ты застрелишь меня, я застрелю ее.
   – Может, ты умрешь так быстро, что не успеешь выстрелить.
   – Даже мертвый я рефлекторно нажму на спусковой крючок.
   – Может, нажмешь, может, и нет.
   – Или твоя пуля пробьет мою голову и убьет и ее.
   – Может, да, может, и нет.
   – Есть другой вариант, – встряла в разговор Карсон.
   – Я его не вижу, сладенькая, – возразил Майкл.
   – Не торопись, дорогой.
   – Хорошо хоть, что жизнь каждого застрахована.
   – За меня они тебе страховку не выплатят, дорогой.
   – Не говорите друг с другом, – вмешался Чанг. – Говорите со мной.
   – Хорошо, – не стала спорить Карсон. – Чанг, объясни Майклу, что страховая компания ничего не заплатит, если мы с тобой умрем, а он один останется жив. Выглядеть это будет слишком уж подозрительно.
   – Чанг, – подхватил тему Майкл, – скажи ей, что на основе баллистической экспертизы страховую компанию заставят заплатить, если ты убьешь ее первой, а потом я застрелю тебя.
   – Заткнитесь, заткнитесь! – скомандовал Чанг. – Вы очень меня нервируете.
   – Чанг, и ты нас не успокаиваешь, – фыркнула Карсон.
   Чанг сместил пистолет с шеи на затылок Карсон, надавил.
   – Бекманн убит, так что мне терять нечего.
   Карсон стояла первой, а потому не могла вдавить пистолет в чей-то затылок.
   – Мы можем договориться, – указал Майкл.
   – Ты приставил пистолет к моей голове! – пожаловался Чанг.
   «Китаец думает только о том, что к его голове приставлен пистолет, – решила Карсон, – и так же, как Майкл, забыл, что я тоже вооружена».
   – Да, – согласился Майкл, – мой пистолет приставлен к твоей голове, то есть мне есть, с чем идти на переговоры, но и ты не без козырей.
   Правая рука Карсон упала, повиснув вдоль бедра. Она чуть вывернула кисть, направив пистолет в палубу позади себя.
   – У вас нет причин доверять мне, а у меня нет причин доверять вам, – голос Чанга дрожал от отчаяния.
   – Нам ты как раз можешь доверять, – указал Майкл. – Мы хорошие люди.
   Нажимая на спусковой крючок, Карсон уже падала на колени, с тем, чтобы распластаться на палубе.
   Чанг закричал от боли и выстрелил в тот самый момент, когда в него попала пуля.
   Может, Карсон и не почувствовала, как ей пробило голову, но дульную вспышку увидела и ощутила запах жженых волос.
   Оказавшись на палубе, она перекатилась на спину и села, держа пистолет двумя руками. Увидела, что Чанг лежит на палубе, лицом вниз, а Майкл упирается коленом в его спину.
   – Моя нога, моя нога! – кричал Чанг, а Карсон озабоченно спросила:
   – Майкл, у меня не горят волосы?
   – Нет, – ответил Майкл. – Его пушка где-то на палубе. Найди ее!
   Карсон нашла пистолет.
   – Есть!
   Майкл сказал, что его сейчас вырвет. Такого с ним не случалось за все годы службы в полиции, но Карсон тем не менее опустилась на колено рядом с Чангом и вдавила ствол пистолета ему в голову, получив от этого огромное удовольствие. Чанг все кричал о раненой ноге, тогда как Майкл подошел к борту, наклонился над бухтой, и его таки вырвало. Вдали завыла сирена. Очистив желудок, Майкл сообщил, что позвонил по «911» с набережной, а потом спросил Карсон, не надо ли ей блевануть. Карсон ответила, что нет, но в этом ошиблась, а потому блеванула прямо на Чанга.

Глава 10

   Мистер Лисс наставил палец на Намми. Длинный палец. Костлявый. С ногтями цвета куриного жира.
   Сощурился, глядя в глаза Намми поверх руки и пальца.
   – Ты сидишь на моей койке.
   – Я решил, что это моя койка.
   – Ты решил неправильно. Твоя – верхняя.
   – Извините, сэр.
   Намми поднялся. Теперь они стояли глаза в глаза. У мистера Лисса глаза напоминали зажженные газовые горелки на плите. Не просто синие, потому что красивого синего хватало, а синие, и обжигающие, и опасные.
   – Как ты сюда попал? – спросил мистер Лисс.
   – Посадили.
   – Болван. За что посадили?
   – Миссис Труди Лапьер… она наняла человека, чтобы тот влез в ее дом и украл все лучшее.
   – Она наняла взломщика, чтобы тот влез в ее дом? – мистер Лисс пожевал бесцветную нижнюю губы угольными зубами. – Страховая афера, так?
   – Страховая что?
   – Ты не настолько туп, парень, и присяжные это поймут. Ты знал, зачем она тебя наняла.
   Дыхание мистера Лисса воняло помидорами, которые кто-то забыл собрать, и они остались гнить на кусте.
   Намми отодвинулся от мистера Лисса и встал у решетчатой двери в камеру.
   – Нет, меня она не нанимала. Она наняла мистера Боба Пайна. Она хотела, чтобы мистер Боб Пайн украл все лучшее в доме, а потом до смерти избил Бедного Фреда.
   – Какого Фреда?
   – Бедного Фреда. Бабушка всегда называла его Бедным Фредом. Он муж миссис Труди Лапьер.
   – Почему он Бедный Фред?
   – Несколько лет тому назад у него случился инсульт. Бедный Фред больше не может говорить, передвигается в инвалидной коляске. Они живут в соседнем доме.
   – Так эта Труди хотела, чтобы его убили, и собиралась обставить все, как убийство во время ограбления.
   – Мистер Боб Пайн должен был оставить наворованное в моем доме, и я бы сел в тюрьму.
   Глаза мистера Лисса превратились в щелочки, он ссутулился, наклонился вперед, теперь очень уж напоминая одну из тех птиц, что питались падалью на автострадах.
   – Это твоя версия, сынок?
   – Так почти и произошло, сэр. Но у мистера Боба Пайна замерзли ноги^[5].
   – Замерзли ноги?
   – Так сильно замерзли, что он не смог пойти в дом, чтобы ограбить и убить. Он идет к чифу Хармильо, все ему рассказывает. О том, для чего его наняла мисс Труди Лапьер.
   – И когда это произошло?
   – Вчера.
   – Так почему ты здесь?
   – Миссис Труди Лапьер, она опасная. Чиф говорит, что об этом давно известно, и она страшно зла на меня.
   – Ее не арестовали?
   – Никто не может ее найти.
   – Но почему она злится на тебя?
   – Это глупо, – ответил Намми. – Мистер Боб Пайн пришел в мой дом, чтобы повидаться со мной перед тем, как украсть и убить. Он хотел меня кремировать.
   По непонятной причине мистер Лисс вдруг разозлился и затряс костлявым кулаком перед лицом Намми. В костяшки пальцев въелась грязь.
   – Черт побери, парень, не усложняй тупость глупостью. Я пытаюсь узнать от тебя правду, а ты несешь такую хрень, что мне нужен переводчик. Кремировать? Сжечь, превратив в пепел? Если он собирался повесить на тебя это преступление, то не стал бы сначала кремировать.
   Отступая к койкам, чтобы ускользнуть от зловонного дыхания соседа по камере, Намми пытался понять свою ошибку.
   – Кремировать. Нет. Инкремировать.
   – Инкриминировать, – уточнил мистер Лисс. – Пайн хотел инкриминировать тебя, подставить, чтобы тебя обвинили в убийстве старого Фреда.
   – Бедного Фреда.
   – Но ведь он еще ничего не украл и не мог ничего спрятать в твоем доме.
   – Нет, он пришел, чтобы взять что-то мое, а потом оставить в доме Бедного Фреда.
   – Что твое?
   – Что-то. Я даже не знал, что оно у меня есть. Дэенкуй.
   – Что? Что ты такое говоришь?
   – Дэенкуй. Чиф Хармильо говорит, это что-то есть в моих волосах, в моей слюне на стакане.
   – Дэ-эн-ка, чертов дурак!
   – Мои пальцы на стакане, мои отметины.
   – Отпечатки твоих пальцев.
   – Мои пальцы, опять мои отметины, на рукоятке молотка. Чиф Хармильо говорит, что я бы и знать ничего не знал. О том, что у меня все это взяли.
   Мистер Лисс последовал за Намми к койкам.
   – И что произошло? Почему Пайн не довел дело до конца?
   – Мистер Боб Пайн, он приходит, я жарю гренок.
   – И? – после паузы спросил мистер Лисс.
   – Гренок из белого хлеба.
   Мистер Лисс переминался с ноги на ногу, покачивался с пяток на носки, будто исполнял какой-то танец. Пальцы по-прежнему сжимались в кулаки, а глаза выпучились еще больше, хотя и раньше уже грозили вывалиться из орбит.
   Очень уж он был возбудимым.
   – Гренок! – мистер Лисс выплюнул это слово, словно его тошнило от самой идеи приготовления гренка. – Гренок! Гренок! Какое отношение имеет ко всему этому гренок?
   – Я собирался намазать его персиковым вареньем бабушки, – ответил Намми. Уже начал садиться, чтобы вновь вынырнуть из облака зловонного дыхания, но распрямил ноги еще до того, как его зад коснулся койки мистера Лисса. – Я сделал хороший гренок для мистера Боба Пайна. Он обожал персиковое варенье, и я рассказал ему о бабушке, о том, как научила она меня всему, что мне понадобится для жизни дома и в одиночестве, когда она отправится к Богу, и я останусь один.
   – Ему понравилось варенье, – кивнул Лисс.
   – Сэр, он обожал персиковое варенье.
   – И потому что ему понравилось персиковое варенье, он решил не убивать старого Фреда…
   – Бедного Фреда.
   – …решил не вешать на тебя убийство и решил сдать эту суку Труди копам.
   – Миссис Труди Лапьер. Она сделала плохое дело, а такого лучше не делать.
   Мистер Лисс постучал костяшками пальцев по груди Намми, как мог постучать по двери.
   – Вот что я тебе скажу, Персиковое варенье. Если б ты сделал тот гренок для меня, никакое варенье в мире не заставило бы меня отказаться от кровавых денег Труди. Я бы их отработал. Я бы убил старого Фреда…
   – Бедного Фреда.
   – …и убил бы тебя, обставив все так, будто угрызения совести подвигли тебя на самоубийство после того, как ты забил до смерти соседа. Что ты об этом думаешь?
   – Не хочу думать об этом, сэр.
   Мистер Лисс вновь постучал по груди Намми.
   – Я хочу, Персиковое варенье, чтобы отныне и всегда ты относился ко мне с уважением. Я страшнее любого кошмара, который тебе когда-либо снился. Ты должен ходить рядом со мной на цыпочках с вечера до утра и с утра до вечера. Я – самый страшный сукин сын по всей Монтане. Скажи это.
   – Сказать что? – спросил Намми.
   – Скажи мне, что я самый страшный сукин сын во всей Монтане.
   Намми покачал головой.
   – Я же сказал вам, что не могу врать.
   – Это и не будет враньем, – мистер Лисс плюнул на свитер Намми. – Скажи это, дубина, а не то я откушу тебе нос. Я такое уже проделывал с другими.
   – Но много людей страшнее вас, – ответил Намми, жалея о том, что не может солгать, и теперь точно останется без носа.
   – Назови хоть одного, – потребовал мистер Лисс.
   Намми О’Бэннон указал на соседнюю камеру, отделенную от них решетчатой стеной.
   – Они все страшнее.
   Словно заметив их впервые, мистер Лисс повернулся, чтобы взглянуть на девять человек в соседней камере и еще на десять – в дальней.
   – А что в них такого пугающего?
   – Вы просто понаблюдайте за ними, сэр.
   – Они выглядят так, будто добровольно согласились подышать выхлопными газами, а пока сидят и спокойно ждут, пока им позволят это сделать. Стадо козлов.
   – Вы просто понаблюдайте, – повторил Намми.
   Мистер пригляделся к заключенным. Подошел к решетке, чтобы получше их рассмотреть.
   – Какого хрена? – вырвалось у него.

Глава 11

   В тающей октябрьской темноте, когда вращающаяся Земля уносила с собой звезды ночи, Девкалион вышел из калифорнийского аббатства в предрассветный Новый Орлеан.
   Двумя столетиями ранее уникальная молния, оживившая его в лаборатории, расположенной в горах центральной Европы, также принесла ему и долголетие, не считая других даров.
   Во-первых, на интуитивном уровне он понимал квантовую структуру мира: как различные варианты будущего заключены в каждом моменте настоящего, и все они не только одинаково возможны, но в равной степени реальны; как разум управляет материей; как полет бабочки в Токио может повлиять на погоду в Чикаго; как на самом глубоком уровне структуры все точки мира сведены в одну точку. Для перемещения по свету ему не требовались колеса или крылья. Он мгновенно попадал, куда хотел, и ни одна запертая дверь не служила для него преградой.
   В Новом Орлеане он зашагал по улице в Садовом районе, где не так уж давно под именем Виктор Гелиос жил Виктор Франкенштейн. Громадный особняк сгорел дотла в ночь гибели Виктора. Участок расчистили и продали. Новый владелец уже начал строить дом.
   Девкалион не знал, почему пришел сюда. Даже если бы Виктор каким-то образом и мог остаться в живых, он бы никогда не решился вернуться в этот город.
   Когда-то монстр, а теперь охотник за монстром, Девкалион, возможно, ожидал, что в Новом Орлеане ему будет откровение, и он узнает, где находится его создатель. Но ясновидение не входило в число полученных им даров.
   Патрульный автомобиль обогнул угол и направился к нему.
   Половина лица Девкалиона сделала бы честь любому красавцу, но вторую, вдавленную, переломанную, покрывали шрамы. Так двумя столетиями раньше закончилась его попытка убить своего создателя. Тибетский монах сложной многоцветной татуировкой попытался скрыть это уродство, и рисунок действительно отвлекал людей, не позволял осознать, что после такой травмы обычный человек выжить бы не смог.
   Тем не менее Девкалион предпочитал выходить на улицы ночью, а еще лучше – в грозу. Тогда он чувствовал себя в своей тарелке. Старался он избегать и слуг закона, которые редко симпатизировали ему.
   Когда патрульная машина приблизилась, Девкалион перебрался из Садового района в другую часть города, на улицу, вдоль которой росли старые дубы с обросшими мхом стволами. Здесь когда-то располагалась католическая больница «Руки милосердия», стараниями Виктора превращенная в лабораторию, где и создавалась Новая раса. И от этого здания ничего не осталось. Оно тоже сгорело дотла, а пожарище расчистили. Но что-нибудь новое на этом участке строить еще не начали.
   Развернувшись, Девкалион покинул пустырь, чтобы материализоваться на двухполосной дороге рядом со свалкой «Кроссвудс уэст менеджмент», расположенной к северо-востоку от озера Поншатрен. Высокий сетчатый забор огораживал свалку, поверху тянулись кольца колючей проволоки. Сам забор практически скрывали три ряда высаженных перед ним ладанных сосен.
   Здесь Виктор умер. Девкалион присутствовал при его казни. Этот ниспровергатель идеи человеческой исключительности, этот враг человечества, этот так называемый создатель суперрасы, в конце концов, оказался человеком, который умер и нашел покой под сотнями тонн мусора. Его изувеченное и безжизненное тело никак не могло воскреснуть.
   Над головой Девкалиона зашуршали крылья летучих мышей.
   Ночь кормления, благо, что в воздухе над свалкой насекомых хватало, подходила к концу. Началось бегство от зари. Огромная стая летучих мышей слеталась с просторов свалки, где они кормились. Образуя в воздухе огромное кольцо, они кружили над Девкалионом, стоящим по центру. Сначала десятки, потом сотни, может, и тысячи. Ничего подобного видеть ему еще не доводилось. Начальный шелест мембранных крыльев перешел в гул, от которого завибрировало все тело Девкалиона. Словно его позвоночник превратился в камертон, словно его скелет стал приемной тарелкой, получающей послание, которое отправляли летучие мыши.
   В этом промежутке времени между заходом луны и восходом солнца, летучие грызуны пронзительно закричали в унисон и полетели на север, к той пещере, что служила им прибежищем в часы, когда миром правило солнце. Едва они улетели, вокруг воцарились исключительные тишина и покой.
   И одновременно внутреннее спокойствие, дошедшее до самых глубин души, охватило Девкалиона. Смятение мыслей ушло, его сменило осознание того, что необычное поведение летучих мышей – адресованный ему знак, имеющий особое значение.
   Знак, говорящий о том, что его подозрения не лишены оснований. То есть интуитивная догадка поднялась на уровень реальной угрозы. Летучие мыши, кружившие над его головой, привлекшие к себе его внимание, символически говорили ему о том, что каким-то образом Виктор все-таки жив.
   Как и летучие мыши, Виктор принадлежал к ночным существам. Собственно, он был олицетворением ночи, воплощением тьмы, душа его давно заблудилась и кружила там, где не вспыхивало ни единого лучика света. В мире глубокого смысла Виктор брел вслепую, рассчитывая на то, что его навязчивая идея послужит радаром.
   После случившегося в Новом Орлеане он, скорее всего, перестал красоваться на публике, избегал публичности, как летучие мыши избегают солнечных лучей. И наверняка предпочел сельскую местность мегаполису.
   Девкалион теперь уже не сомневался, что найдет Виктора обретающимся под землей, как летучие мыши обретаются в пещере, под землей, но не мертвого и занятого работой над какими-то новыми созданиями.
   Хотя молния не даровала Девкалиону парапсихических способностей, он верил, что долголетие получил для того, чтобы окончательно уничтожить своего создателя. И он выслеживал Виктора из столетия в столетие как гончая, бегущая по следу. Хотя Девкалион не был ясновидящим, время от времени какая-то загадочная сила выводила его на ускользающего хищного зверя так же эффективно, как запах выводит гончую на дичь.

Глава 12

   На своем «Форде-Эксплорере» она медленно ехала в город, когда золотые и розовые пальцы зари потянулись к гаснущим звездам, которые ускользали от них. Проехать предстояло всего четыре мили, но к тому времени, когда она прибыла к конечному пункту своего путешествия, на востоке небо окрасилось в яркие цвета праздничного фейерверка, тогда как на западе сменило черноту сначала на темную синеву сапфира, а потом стало кобальтово-синим.