Страница:
– Это забавно мэм, до чего вы иногда саркастичны, но ваши шпильки не жалят.
– Все из-за моих ямочек. Ямочки примиряют.
– В любом случае вы не дьявол, миссис Фишер.
– Называй меня Эди. Послушай, дитя… если ты на вечеринке с сотней гостей и один из них дьявол, им окажется тот, на кого ты бы указал в последнюю очередь.
Я отъехал от трейлеров и бетонных островков с топливными колонками.
– Вечеринки я не люблю. Иногда надо надевать смешную шляпу, иногда есть суши, а это все равно что есть наживку для рыбной ловли. И всегда найдется какая-нибудь вдрызг пьяная девица, уверенная, что ты от нее без ума, тогда как ты всего лишь задаешься вопросом, вырвет ее тебе на рубашку или только на туфли.
– Я не о вечеринках, как ты прекрасно понимаешь.
В южном конце огороженного комплекса я припарковал лимузин на стоянке, предназначенной для легковушек, пикапов, внедорожников.
Озвучил свою мысль:
– Если он увидит меня раньше, чем я – его, мне, вероятно, конец.
– Некоторые детективы-любители – мастера камуфляжа, – указала миссис Фишер.
– Да, но инспектор Клузо[5] позаимствовал у меня набор «Все для камуфляжа», да так и не вернул.
– Слойка на руке может послужить отличным камуфляжем.
– Слойка на руке?
– Очаровательная бабулька, которая повиснет на твоей руке, чтобы держаться на ногах.
– Я не могу втягивать вас в эту историю, мэм. Вы не знаете меня, не знаете, как это опасно – находиться рядом со мной. Я благодарен вам за то, что вы меня подвезли, но теперь мы должны расстаться.
Из бардачка она достала черно-зеленую клетчатую кепку с коротким козырьком и большой, обшитой той же материей пуговицей наверху. Такие обычно носят шестидесятилетние мужчины, когда покупают спортивный кабриолет, чтобы произвести впечатление на женщин, которые в два раза их моложе.
– Она принадлежала Оскару. Вот кого отличал отменный вкус.
– Я надеюсь, его шоферская униформа не включала килт. Мэм, кепка не сильно меняет внешность.
– Надень ее. Надевай, надевай, – настаивала она. Достала из бардачка солнцезащитные очки и протянула мне. – Ты можешь их носить, они без диоптрий.
Хотя кепка подошла мне по размеру, я чувствовал, что выгляжу в ней глупо, словно пытаюсь сойти за шотландского гольфиста 1910 года.
Расстегнув молнию кожаного футляра, который миссис Фишер тоже достала из бардачка, она вынула из него двухунцевую бутылочку с золотистой жидкостью.
– Позволь намазать этим твою верхнюю губу.
Что это?
– Театральный клей. – Из того же футляра она извлекла три или четыре маленьких пластмассовых коробочки. – Усы, – пояснила она. – Разных видов. Большие к твоему лицу не подойдут. Надо что-то более неприметное. Но и не узкие стрелки. Слишком бросается в глаза. У меня есть и бородка!
– Почему вы возите с собой накладные усы и бороды?
Вопрос определенно поставил ее в тупик.
– А почему мне их с собой не возить?
Тихим голосом, но твердо я заявил:
– Приклеивать усы не буду.
– Тогда бородку. Ты станешь совершенно другим человеком.
– Я буду выглядеть нелепо.
– Ерунда, Одди. Ты приобретешь литературный облик. Увидев тебя в клетчатой кепке, солнцезащитных очках и с бородкой, все подумают, что ты знаменитый поэт.
– И какой поэт когда-нибудь так выглядел?
– Практически любой поэт из битников, в те дни.
– Битников больше нет.
– Потому что большая часть их поэзии смердит. Ты будешь писать лучше, – заявила она, откручивая крышку с бутылочки. – Подними подбородок.
– Извините, мэм. Нет. Я уважаю старших и все такое и вы удивительно добрая женщина, но я не буду приклеивать бороду к подбородку. Я не хочу выглядеть как Мейнард Г. Кребс.
– Кто такой Мейнард Г. Кребс?
– Приятель Доби Джиллис в старом телевизионном сериале[6], которому уже лет пятьдесят, но его постоянно где-нибудь да показывают.
– Не выглядишь ты человеком, который целыми днями просиживает на диване у телевизора.
– Благодарю вас, мэм. Я и не просиживаю. Просто ко мне все прилипает, даже имя приятеля Доби Джиллис.
Она радостно улыбнулась, заворачивая крышку.
– Ты такой милый мальчик… еще и гений.
– Не гений. Куда там. Просто у меня память, в которой все остается. – Я наклонился к ней, чтобы пожать руку. – Прощайте. Удачи вам. Да благословит вас Бог.
Мисс Фишер похлопала меня по руке, вместо того чтобы пожать.
– Не торопись. У меня есть хорошая книга.
– Я не знаю, что теперь произойдет, но точно знаю, что к вам я уже не вернусь.
– Разумеется, вернешься. Ты мой водитель.
– Я не хочу подвергать вашу жизнь риску.
– Ты подходишь к себе с очень уж строгими мерками. Машину ты водишь хорошо.
– Я хотел сказать, что у меня опасные враги.
– Они есть у всех, дорогой. А теперь иди и поиграй в мисс Марпл. Я буду здесь, когда закончишь.
Глава 6
Глава 7
– Все из-за моих ямочек. Ямочки примиряют.
– В любом случае вы не дьявол, миссис Фишер.
– Называй меня Эди. Послушай, дитя… если ты на вечеринке с сотней гостей и один из них дьявол, им окажется тот, на кого ты бы указал в последнюю очередь.
Я отъехал от трейлеров и бетонных островков с топливными колонками.
– Вечеринки я не люблю. Иногда надо надевать смешную шляпу, иногда есть суши, а это все равно что есть наживку для рыбной ловли. И всегда найдется какая-нибудь вдрызг пьяная девица, уверенная, что ты от нее без ума, тогда как ты всего лишь задаешься вопросом, вырвет ее тебе на рубашку или только на туфли.
– Я не о вечеринках, как ты прекрасно понимаешь.
В южном конце огороженного комплекса я припарковал лимузин на стоянке, предназначенной для легковушек, пикапов, внедорожников.
Озвучил свою мысль:
– Если он увидит меня раньше, чем я – его, мне, вероятно, конец.
– Некоторые детективы-любители – мастера камуфляжа, – указала миссис Фишер.
– Да, но инспектор Клузо[5] позаимствовал у меня набор «Все для камуфляжа», да так и не вернул.
– Слойка на руке может послужить отличным камуфляжем.
– Слойка на руке?
– Очаровательная бабулька, которая повиснет на твоей руке, чтобы держаться на ногах.
– Я не могу втягивать вас в эту историю, мэм. Вы не знаете меня, не знаете, как это опасно – находиться рядом со мной. Я благодарен вам за то, что вы меня подвезли, но теперь мы должны расстаться.
Из бардачка она достала черно-зеленую клетчатую кепку с коротким козырьком и большой, обшитой той же материей пуговицей наверху. Такие обычно носят шестидесятилетние мужчины, когда покупают спортивный кабриолет, чтобы произвести впечатление на женщин, которые в два раза их моложе.
– Она принадлежала Оскару. Вот кого отличал отменный вкус.
– Я надеюсь, его шоферская униформа не включала килт. Мэм, кепка не сильно меняет внешность.
– Надень ее. Надевай, надевай, – настаивала она. Достала из бардачка солнцезащитные очки и протянула мне. – Ты можешь их носить, они без диоптрий.
Хотя кепка подошла мне по размеру, я чувствовал, что выгляжу в ней глупо, словно пытаюсь сойти за шотландского гольфиста 1910 года.
Расстегнув молнию кожаного футляра, который миссис Фишер тоже достала из бардачка, она вынула из него двухунцевую бутылочку с золотистой жидкостью.
– Позволь намазать этим твою верхнюю губу.
Что это?
– Театральный клей. – Из того же футляра она извлекла три или четыре маленьких пластмассовых коробочки. – Усы, – пояснила она. – Разных видов. Большие к твоему лицу не подойдут. Надо что-то более неприметное. Но и не узкие стрелки. Слишком бросается в глаза. У меня есть и бородка!
– Почему вы возите с собой накладные усы и бороды?
Вопрос определенно поставил ее в тупик.
– А почему мне их с собой не возить?
Тихим голосом, но твердо я заявил:
– Приклеивать усы не буду.
– Тогда бородку. Ты станешь совершенно другим человеком.
– Я буду выглядеть нелепо.
– Ерунда, Одди. Ты приобретешь литературный облик. Увидев тебя в клетчатой кепке, солнцезащитных очках и с бородкой, все подумают, что ты знаменитый поэт.
– И какой поэт когда-нибудь так выглядел?
– Практически любой поэт из битников, в те дни.
– Битников больше нет.
– Потому что большая часть их поэзии смердит. Ты будешь писать лучше, – заявила она, откручивая крышку с бутылочки. – Подними подбородок.
– Извините, мэм. Нет. Я уважаю старших и все такое и вы удивительно добрая женщина, но я не буду приклеивать бороду к подбородку. Я не хочу выглядеть как Мейнард Г. Кребс.
– Кто такой Мейнард Г. Кребс?
– Приятель Доби Джиллис в старом телевизионном сериале[6], которому уже лет пятьдесят, но его постоянно где-нибудь да показывают.
– Не выглядишь ты человеком, который целыми днями просиживает на диване у телевизора.
– Благодарю вас, мэм. Я и не просиживаю. Просто ко мне все прилипает, даже имя приятеля Доби Джиллис.
Она радостно улыбнулась, заворачивая крышку.
– Ты такой милый мальчик… еще и гений.
– Не гений. Куда там. Просто у меня память, в которой все остается. – Я наклонился к ней, чтобы пожать руку. – Прощайте. Удачи вам. Да благословит вас Бог.
Мисс Фишер похлопала меня по руке, вместо того чтобы пожать.
– Не торопись. У меня есть хорошая книга.
– Я не знаю, что теперь произойдет, но точно знаю, что к вам я уже не вернусь.
– Разумеется, вернешься. Ты мой водитель.
– Я не хочу подвергать вашу жизнь риску.
– Ты подходишь к себе с очень уж строгими мерками. Машину ты водишь хорошо.
– Я хотел сказать, что у меня опасные враги.
– Они есть у всех, дорогой. А теперь иди и поиграй в мисс Марпл. Я буду здесь, когда закончишь.
Глава 6
В клетчатой кепке и солнцезащитных очках напоминая шотландского поэта-гольфиста, который оставил бородку дома, я подошел к парадной двери «Стар Трака». Створки автоматически разошлись с пневматическим шипением, которое воспринималось как осуждение моего облика.
Я очутился в некоем подобии вестибюля, безупречно чистом помещении шириной в двадцать и длиной в тридцать футов. Как и снаружи, стены обшили нержавеющей сталью, но, приглядевшись, я убедился, что это пластик, великолепная имитация стали, но все-таки имитация.
Слева находилась двустворчатая дверь под красной пластмассовой вывеской, на которой белыми буквами написали: «МАГАЗИН ПУТЕШЕСТВЕННИКА». Они продавали все: от наборов гаечных ключей до стелек, от открыток с гоночными автомобилями до Библии, от аудиокниг до цинковой мази. Мой психический магнетизм подсказывал, что в этом магазине маскарадного ковбоя мне не найти.
Ресторан, расположенный справа, делился на две зоны: для обычных автомобилистов и для дальнобойщиков, которых обслуживали быстрее. В этот странный век, когда столь многие считают себя обиженными, в каком-нибудь суде наверняка рассматривался иск с требованием запретить на стоянках для грузовиков разделять клиентов по категориям, не готовить в ресторанах блюда с высоким содержанием холестерина, разнообразить выбор в музыкальных автоматах, пока загруженных исключительно кантри, и исключить из лексикона дальнобойщиков сленг, который не понимают простые граждане.
По центру вестибюля высилась квадратная стойка, на каждой ее стороне крепилась карта-схема, позволяющая добраться до места, где оказывалась та или иная услуга из длинного списка, предлагаемого «Стар Траком». К сожалению, карта не могла вывести меня на карнавального ковбоя, поскольку ее не снабдили движущимся мигающим индикатором с надписью «ПСИХОПАТ».
За вестибюлем лежал широкий коридор, по сторонам которого находились павильон видеоигр, парикмахерская, магазин свежей выпечки и мороженого, магазин сувениров… Каждый квадратный дюйм всех поверхностей, от пола до потолка, за исключением окон в магазинах и стеклянных дверей, покрывали пластик или винил, яркий, гладкий, чистый. В наши дни едва ли не любая стоянка для грузовиков, будь это семейное предприятие или часть сети, выглядит так, будто ее отлили целиком в какой-то машине фантастических размеров и возможностей.
Тем не менее эта конкретная стоянка не вызывала отторжения, возможно, благодаря чистоте и яркости цветов, но и еще по одной причине: большинство дальнобойщиков, мимо которых я проходил, выглядели как любимый дядюшка или приятель главного героя в том или ином фильме. Полноватые мужчины с красными лицами и рабочими руками. Почти все носили джинсы или брюки цвета хаки, футболки или поло. Некоторые тяготели к стилю Джона Уэйна больше других, но практически у всех в наряде присутствовало что-то ковбойское: стетсон вместо предпочитаемой многими бейсболки с логотипом компании – производителя трейлеров, ремень с пряжкой в форме бронзовой лошади, ковбойские сапоги вместо саперных или кроссовок. Большие животы, нависающие над ремнями, не вызывали антипатии, наоборот, казались броней против враждебного мира. Тощие или толстые, эти мужчины выглядели так, будто могут справиться с любым делом, каким бы оно ни было.
Некоторые только удостаивали меня взгляда, другие кивали, парочка улыбнулась. В большинстве своем они меня игнорировали, возможно, потому, что дурацкая кепка и солнцезащитные очки в помещении предполагали наличие у меня каких-то психических проблем.
Разумеется, после половины десятилетия экономического хаоса и разложения общества когда-то крепкая дружба дальнобойщиков пошла трещинами из-за конкуренции за маршруты и грузы, а также «благодаря» высокой цене на топливо, ухудшающемуся состоянию автострад и лавине новых законов, регулирующих их работу. Свободы на дорогах стало существенно меньше. Их дружба когда-то поддерживалась средневолновыми рациями, американскими ценностями и просто верой. В наши дни их вера – предмет насмешек, их Америка все дальше уходит в прошлое, вот им и не остается ничего другого, как только уходить в себя.
В последние годы появились женщины-дальнобойщицы: как жены водителей, ставшие напарницами, так и составляющие пару. Находились и отчаянно храбрые, которые ездили в одиночку. Как и везде, среди них встречались самые разные, но симпатичных было на удивление много. Я и представить себе не мог, что в дальнобойщицы идут такие красотки. И все, кого я видел, бродя по «Стар Траку», улыбались мне. Все до единой.
Я думал, потому что выгляжу идиотом. Но дамы продолжали улыбаться мне и после того, как я снял кепку и сдвинул солнцезащитные очки на волосы. Не знаю почему. Из носа у меня ничего не висело. Язык не нашел остатков пищи, застрявших между зубов.
В поисках нужного мне человека я обошел все общественные помещения главного здания, от часовни на наземном этаже до последнего этажа, где обнаружил прачечную-автомат, кабинет мануальщика, большую ТВ-гостиную и душевые. Они находились в длинном коридоре, каждая – за запертой дверью с номером.
У дежурной, веселой женщины в синей униформе, на груди висел бейджик с именем «ЗИЛЛА», прямо-таки Годзилла, только без первого слога[7].
После того как я заплатил за помывку, Зилла выдала мне махровое полотенце, мочалку и пластиковый пакет, в котором лежали миниатюрный кусочек мыла, крошечный пузырек с шампунем и точно такой же с кондиционером. Когда она потянулась к ключу «Кабинки 7» – все ключи висели на красной дощечке у нее за спиной, – я спросил, не может ли она дать мне ключ от «Кабинки 5». Зилла сказала, что все кабинки одинаковые, но я объяснил, что «5» – моя счастливая цифра. Если она и подумала, что я ку-ку, раз прошу разрешить принять душ в кабинке со своим счастливым номером, то не подала виду.
«Кабинка 5» представляла собой обычную ванную комнату с унитазом, раковиной, зеркалом над ней и душевой за дверью из матового стекла, к которой крепилась вешалка для полотенец. Пол и стены выложили блестящей белой керамической плиткой, как и скамью рядом с душевой. Все сверкало и выглядело не просто чистым, но и продезинфицированным. По такому полу я мог безбоязненно ходить босиком. Правда, есть с него бы не стал.
Кабины тягачей оборудуют и двуспальной кроватью, и встроенным холодильником, и микроволновкой под приборным щитком. Чего в тягаче нет никогда, так это ванной комнаты. А в долгих поездках шоферы не хотят оплачивать номер в мотеле только для того, чтобы по-быстрому принять душ.
Повесив полотенце и положив мочалку на пол душевой, поставив все остальное на столешницу у раковины, я посмотрел в зеркало и решил, что только самую малость напоминаю шута с очками на волосах, а потом отвернулся, оглядывая кабинку.
Пять – не мое счастливое число. Нет у меня счастливых чисел, как нет официального дерева, или цветка, или птицы Одда Томаса. Заговорив о счастливой цифре, я даже не солгал или солгал по мелочи. Такая ложь никому не могла повредить. Я просто не мог назвать настоящую причину, по которой мне потребовалась «Кабинка 5». Такое со мной случается часто.
В «Кабинку 5» меня потянул психический магнетизм. Учитывая, что искал я маскарадного ковбоя, а кабинка пустовала, раз ключ висел на стене за спиной Зиллы, я понятия не имел, что там найду.
Если бы ковбой побывал здесь до меня, я бы обнаружил следы его психического присутствия, как служебная собака обнаруживает след сбежавшего преступника по частичкам кожи, каплям пота и так далее.
Хотя кабинка пахла дезинфицирующим средством с лимонной отдушкой и ее тщательно вымыли после последнего посетителя, я искал паранормальные улики прикосновений ковбоя к хромированным кранам раковины, сливной ручке унитаза, двери душевой. Но нет, ничто не говорило о том, что в этой кабинке ранее побывал этот странный дальнобойщик, с которым судьба свела меня на автомобильной стоянке супермаркета.
Я размышлял: то ли включить воду и прикинуться, будто принимаю душ, ради спокойствия Зиллы, сидевшей за столиком дежурного, то ли просто уйти, ничего не объясняя, когда периферийным зрением уловил движение, заставившее меня в тревоге повернуться налево. В кабинке я по-прежнему оставался один. Что-то двигалось только в зеркале, и движение это никак не могло быть отражением движений в кабинке.
Шагнув к зеркалу, я увидел, что кабинка начисто лишилась белой керамической облицовки. На меня смотрели голые бетонные стены. Несколько флуоресцентных ламп на потолке заменила одна лампа накаливания, висящая на проводе. И хотя я не чувствовал никакого ветерка, лампа лениво раскачивалась, и движущийся круг света заставлял тени скользить, словно в медленном танце.
Что-то влажное расползлось по моей правой щеке, я повернулся и обнаружил, что нахожусь не в душевой кабинке «Стар Трака», а в тесном помещении, мрачном, как подземная тюремная камера, с бетонными стенами, увиденными мной в зеркале. Может, и не бетонными. Может, я видел… только идею бетона. Не знаю, что я под этим подразумеваю. И теперь я чувствовал сквозняк, который раскачивал лампу. Еще более удивительным стало для меня присутствие маскарадного ковбоя, чья слюна сползала по моему лицу.
Его материализация, совсем как вызванного дьявола, появившегося в пентаграмме, привела к тому, что у меня перехватило дыхание, а вид большого пистолета сорок пятого калибра с глушителем, «Сиг Сауэра», направленного мне в лицо, парализовал меня.
Моим единственным оружием оставалось остроумие, хотя убить такое оружие не могло. Но в этот момент я не мог придумать достойной ремарки, а потому, испытывая отвращение к плевку, возмущенно произнес: «Фу!»
В сумраке, с торчащими во все стороны белыми волосами, он выглядел как одна из этих кукол-троллей, которые всегда казались мне какими-то безумными. Его цианидо-синие глаза, буквально светящиеся изнутри, соответствовали яду, которым сочились его слова: «Теперь яблоки у тебя закончились, что красные, что зеленые, так, Джонни Яблочное Семечко? Я хочу, чтобы ты объяснил мне, кто ты и откуда, но еще больше я хочу, чтобы ты просто умер».
И не дав мне времени даже на короткий ответ, – а я уже собрался сказать ему, кто я и откуда, – он нажал на спусковой крючок, моя шея словно взорвалась, боль тысячью осколков взрезала тело, кровь фонтаном хлынула из раны, и темнота утянула меня в себя.
Я очутился в некоем подобии вестибюля, безупречно чистом помещении шириной в двадцать и длиной в тридцать футов. Как и снаружи, стены обшили нержавеющей сталью, но, приглядевшись, я убедился, что это пластик, великолепная имитация стали, но все-таки имитация.
Слева находилась двустворчатая дверь под красной пластмассовой вывеской, на которой белыми буквами написали: «МАГАЗИН ПУТЕШЕСТВЕННИКА». Они продавали все: от наборов гаечных ключей до стелек, от открыток с гоночными автомобилями до Библии, от аудиокниг до цинковой мази. Мой психический магнетизм подсказывал, что в этом магазине маскарадного ковбоя мне не найти.
Ресторан, расположенный справа, делился на две зоны: для обычных автомобилистов и для дальнобойщиков, которых обслуживали быстрее. В этот странный век, когда столь многие считают себя обиженными, в каком-нибудь суде наверняка рассматривался иск с требованием запретить на стоянках для грузовиков разделять клиентов по категориям, не готовить в ресторанах блюда с высоким содержанием холестерина, разнообразить выбор в музыкальных автоматах, пока загруженных исключительно кантри, и исключить из лексикона дальнобойщиков сленг, который не понимают простые граждане.
По центру вестибюля высилась квадратная стойка, на каждой ее стороне крепилась карта-схема, позволяющая добраться до места, где оказывалась та или иная услуга из длинного списка, предлагаемого «Стар Траком». К сожалению, карта не могла вывести меня на карнавального ковбоя, поскольку ее не снабдили движущимся мигающим индикатором с надписью «ПСИХОПАТ».
За вестибюлем лежал широкий коридор, по сторонам которого находились павильон видеоигр, парикмахерская, магазин свежей выпечки и мороженого, магазин сувениров… Каждый квадратный дюйм всех поверхностей, от пола до потолка, за исключением окон в магазинах и стеклянных дверей, покрывали пластик или винил, яркий, гладкий, чистый. В наши дни едва ли не любая стоянка для грузовиков, будь это семейное предприятие или часть сети, выглядит так, будто ее отлили целиком в какой-то машине фантастических размеров и возможностей.
Тем не менее эта конкретная стоянка не вызывала отторжения, возможно, благодаря чистоте и яркости цветов, но и еще по одной причине: большинство дальнобойщиков, мимо которых я проходил, выглядели как любимый дядюшка или приятель главного героя в том или ином фильме. Полноватые мужчины с красными лицами и рабочими руками. Почти все носили джинсы или брюки цвета хаки, футболки или поло. Некоторые тяготели к стилю Джона Уэйна больше других, но практически у всех в наряде присутствовало что-то ковбойское: стетсон вместо предпочитаемой многими бейсболки с логотипом компании – производителя трейлеров, ремень с пряжкой в форме бронзовой лошади, ковбойские сапоги вместо саперных или кроссовок. Большие животы, нависающие над ремнями, не вызывали антипатии, наоборот, казались броней против враждебного мира. Тощие или толстые, эти мужчины выглядели так, будто могут справиться с любым делом, каким бы оно ни было.
Некоторые только удостаивали меня взгляда, другие кивали, парочка улыбнулась. В большинстве своем они меня игнорировали, возможно, потому, что дурацкая кепка и солнцезащитные очки в помещении предполагали наличие у меня каких-то психических проблем.
Разумеется, после половины десятилетия экономического хаоса и разложения общества когда-то крепкая дружба дальнобойщиков пошла трещинами из-за конкуренции за маршруты и грузы, а также «благодаря» высокой цене на топливо, ухудшающемуся состоянию автострад и лавине новых законов, регулирующих их работу. Свободы на дорогах стало существенно меньше. Их дружба когда-то поддерживалась средневолновыми рациями, американскими ценностями и просто верой. В наши дни их вера – предмет насмешек, их Америка все дальше уходит в прошлое, вот им и не остается ничего другого, как только уходить в себя.
В последние годы появились женщины-дальнобойщицы: как жены водителей, ставшие напарницами, так и составляющие пару. Находились и отчаянно храбрые, которые ездили в одиночку. Как и везде, среди них встречались самые разные, но симпатичных было на удивление много. Я и представить себе не мог, что в дальнобойщицы идут такие красотки. И все, кого я видел, бродя по «Стар Траку», улыбались мне. Все до единой.
Я думал, потому что выгляжу идиотом. Но дамы продолжали улыбаться мне и после того, как я снял кепку и сдвинул солнцезащитные очки на волосы. Не знаю почему. Из носа у меня ничего не висело. Язык не нашел остатков пищи, застрявших между зубов.
В поисках нужного мне человека я обошел все общественные помещения главного здания, от часовни на наземном этаже до последнего этажа, где обнаружил прачечную-автомат, кабинет мануальщика, большую ТВ-гостиную и душевые. Они находились в длинном коридоре, каждая – за запертой дверью с номером.
У дежурной, веселой женщины в синей униформе, на груди висел бейджик с именем «ЗИЛЛА», прямо-таки Годзилла, только без первого слога[7].
После того как я заплатил за помывку, Зилла выдала мне махровое полотенце, мочалку и пластиковый пакет, в котором лежали миниатюрный кусочек мыла, крошечный пузырек с шампунем и точно такой же с кондиционером. Когда она потянулась к ключу «Кабинки 7» – все ключи висели на красной дощечке у нее за спиной, – я спросил, не может ли она дать мне ключ от «Кабинки 5». Зилла сказала, что все кабинки одинаковые, но я объяснил, что «5» – моя счастливая цифра. Если она и подумала, что я ку-ку, раз прошу разрешить принять душ в кабинке со своим счастливым номером, то не подала виду.
«Кабинка 5» представляла собой обычную ванную комнату с унитазом, раковиной, зеркалом над ней и душевой за дверью из матового стекла, к которой крепилась вешалка для полотенец. Пол и стены выложили блестящей белой керамической плиткой, как и скамью рядом с душевой. Все сверкало и выглядело не просто чистым, но и продезинфицированным. По такому полу я мог безбоязненно ходить босиком. Правда, есть с него бы не стал.
Кабины тягачей оборудуют и двуспальной кроватью, и встроенным холодильником, и микроволновкой под приборным щитком. Чего в тягаче нет никогда, так это ванной комнаты. А в долгих поездках шоферы не хотят оплачивать номер в мотеле только для того, чтобы по-быстрому принять душ.
Повесив полотенце и положив мочалку на пол душевой, поставив все остальное на столешницу у раковины, я посмотрел в зеркало и решил, что только самую малость напоминаю шута с очками на волосах, а потом отвернулся, оглядывая кабинку.
Пять – не мое счастливое число. Нет у меня счастливых чисел, как нет официального дерева, или цветка, или птицы Одда Томаса. Заговорив о счастливой цифре, я даже не солгал или солгал по мелочи. Такая ложь никому не могла повредить. Я просто не мог назвать настоящую причину, по которой мне потребовалась «Кабинка 5». Такое со мной случается часто.
В «Кабинку 5» меня потянул психический магнетизм. Учитывая, что искал я маскарадного ковбоя, а кабинка пустовала, раз ключ висел на стене за спиной Зиллы, я понятия не имел, что там найду.
Если бы ковбой побывал здесь до меня, я бы обнаружил следы его психического присутствия, как служебная собака обнаруживает след сбежавшего преступника по частичкам кожи, каплям пота и так далее.
Хотя кабинка пахла дезинфицирующим средством с лимонной отдушкой и ее тщательно вымыли после последнего посетителя, я искал паранормальные улики прикосновений ковбоя к хромированным кранам раковины, сливной ручке унитаза, двери душевой. Но нет, ничто не говорило о том, что в этой кабинке ранее побывал этот странный дальнобойщик, с которым судьба свела меня на автомобильной стоянке супермаркета.
Я размышлял: то ли включить воду и прикинуться, будто принимаю душ, ради спокойствия Зиллы, сидевшей за столиком дежурного, то ли просто уйти, ничего не объясняя, когда периферийным зрением уловил движение, заставившее меня в тревоге повернуться налево. В кабинке я по-прежнему оставался один. Что-то двигалось только в зеркале, и движение это никак не могло быть отражением движений в кабинке.
Шагнув к зеркалу, я увидел, что кабинка начисто лишилась белой керамической облицовки. На меня смотрели голые бетонные стены. Несколько флуоресцентных ламп на потолке заменила одна лампа накаливания, висящая на проводе. И хотя я не чувствовал никакого ветерка, лампа лениво раскачивалась, и движущийся круг света заставлял тени скользить, словно в медленном танце.
Что-то влажное расползлось по моей правой щеке, я повернулся и обнаружил, что нахожусь не в душевой кабинке «Стар Трака», а в тесном помещении, мрачном, как подземная тюремная камера, с бетонными стенами, увиденными мной в зеркале. Может, и не бетонными. Может, я видел… только идею бетона. Не знаю, что я под этим подразумеваю. И теперь я чувствовал сквозняк, который раскачивал лампу. Еще более удивительным стало для меня присутствие маскарадного ковбоя, чья слюна сползала по моему лицу.
Его материализация, совсем как вызванного дьявола, появившегося в пентаграмме, привела к тому, что у меня перехватило дыхание, а вид большого пистолета сорок пятого калибра с глушителем, «Сиг Сауэра», направленного мне в лицо, парализовал меня.
Моим единственным оружием оставалось остроумие, хотя убить такое оружие не могло. Но в этот момент я не мог придумать достойной ремарки, а потому, испытывая отвращение к плевку, возмущенно произнес: «Фу!»
В сумраке, с торчащими во все стороны белыми волосами, он выглядел как одна из этих кукол-троллей, которые всегда казались мне какими-то безумными. Его цианидо-синие глаза, буквально светящиеся изнутри, соответствовали яду, которым сочились его слова: «Теперь яблоки у тебя закончились, что красные, что зеленые, так, Джонни Яблочное Семечко? Я хочу, чтобы ты объяснил мне, кто ты и откуда, но еще больше я хочу, чтобы ты просто умер».
И не дав мне времени даже на короткий ответ, – а я уже собрался сказать ему, кто я и откуда, – он нажал на спусковой крючок, моя шея словно взорвалась, боль тысячью осколков взрезала тело, кровь фонтаном хлынула из раны, и темнота утянула меня в себя.
Глава 7
Смерть обошлась без сновидений, если это была смерть, а потом я очнулся, лежа на облицованном белой керамической плиткой полу.
Солнцезащитные очки свалились с моей головы и переломились на перемычке. Они лежали под махровым полотенцем, которое висело на двери в душевую.
Я лежал на боку, в позе зародыша, и, наверное, плакал бы, зовя мамочку, не будь моя мама психически нездоровой женщиной, которая в детстве часто угрожала мне пистолетом. Я воспитывался не в соответствии с принципами доктора Бенджамина Спока, а согласно куда более мрачным теориям мистера Джекила.
Боли я не чувствовал, но как-то не хотелось подносить руку к шее из страха найти разорванную плоть и глубокую рану. Решившись сглотнуть, я обнаружил, что мне это по силам, а потом осознал, что могу дышать, да и во рту нет отвратительного привкуса крови.
Лишившись причины для существования, когда я потерял Сторми Ллевеллин девятнадцать месяцев тому назад, я проживал жизнь, в которой совершенно не нуждался. Смерти я не боялся, но надеялся избежать сильной боли, долгих страданий и вызванных сотрясением мозга обмороков, после которых приходишь в себя, чтобы увидеть, что ты весь в постыдных татуировках. Теперь же я облегченно вздохнул, потому что загадочным образом остался жив и невредим. Облегченно по большей части потому, что пообещал Аннамарии защищать ее от тех, кто намеревался ее убить, и потому, что я чувствовал себя обязанным спасти трех невинных детей, которых ковбой-дальнобойщик собирался сжечь живьем, и потому, что внезапно мне страшно захотелось съесть тарелку с мясным рулетом в сырном соусе, картофелем-фри и салатом из шинкованной капусты. Я надеялся, что сделаю все это до того, как умру вновь и останусь мертвым.
У последней трапезы приговоренного к смерти есть один существенный плюс: насчет изжоги на следующий день можно не беспокоиться.
Поднявшись, я обнаружил, что не один. Быстро развернулся к тому, кто сейчас делил со мной кабинку, пусть и не с балетной грацией, присущей Барышникову в «Лебедином озере». Мои руки взлетели вверх, чтобы перехватить пули, направленные мне в шею.
На облицованной белой плиткой скамье рядом с душевой сидел знаменитый мужчина, с приличным брюшком, одетый в черный костюм-тройку, белую рубашку, черный галстук и черные туфли, начищенные до блеска. Его круглое лицо, полные щеки и двойной подбородок присутствовали, пусть и не столь очевидно, даже на детских фотографиях. Тогда, как и теперь, нижняя губа выдавалась вперед относительно верхней. Никогда, однако, – ни в отрочестве, ни в зрелом возрасте – не создавалось ощущения, что он дуется. Наоборот, не вызывало сомнений, что он обдумывает какую-то глубокую идею.
– Мистер Хичкок! – воскликнул я, и он улыбнулся.
Меня только-только застрелили, а потом я чудесным образом оказался живым. Я полагал, что это не самый удачный момент для общения с Альфредом Хичкоком. В недоумении я подошел к раковине, наклонился к зеркалу, выискивая отражение бетонных стен и одной свисающей с потолка лампочки, подземной темницы или скотобойни, или где я там оказался, но видел лишь чистую, ярко освещенную душевую.
Мне никогда не нравилось смотреть на себя в зеркало. Почему именно, не знаю. Я, конечно, не такой красивый, как кинозвезда, но и не существо из Черной лагуны. У меня обычное лицо, которое ничем не выделяется в толпе, и я этому безмерно рад, потому что всегда стараюсь не привлекать к себе внимания. Есть что-то тревожное в разглядывании своего отражения. Дело не в том, что ты недоволен собственным лицом или смущен тщеславием. Может, когда смотришь в свои же глаза, ты не видишь там того, что хочется видеть… или замечаешь что-то такое, чего видеть как раз и не хочется.
Но по крайней мере мое лицо не забрызгала кровь, а глаза не были мертвыми и горящими, как у зомби. Не знаю, каково оно – быть душой, не желающей отправиться на Другую сторону, но я точно знал, что таковой не стал. Если встреча с маскарадным ковбоем была не галлюцинацией или видением из будущего, если меня действительно убили выстрелом в шею, тогда я тем не менее чудесным образом ожил.
Я не пытался понять, как такое могло быть. Мир полон чудес, и я знал по собственному опыту, что для каждого чуда найдется объяснение… или не найдется. Я не мог заставить Природу раздвинуть занавес и показать мне тайную машинерию, которая и заставляет мир крутиться.
Когда я вновь повернулся к мистеру Хичкоку, знаменитый режиссер поднял обе руки, со сжатыми кулаками и оттопыренными большими пальцами.
Я присел рядом с ним на скамью. Руки тряслись. Я обхватил ими колени, чтобы унять дрожь.
Он еще дальше оттопырил нижнюю губу и кивнул. Хотя его лицо более всего подходило для того, чтобы оставаться мрачным, он улыбался и казался веселым. Судя по сухому блеску его глаз, он мог отпустить какую-то шутку, которая наверняка рассмешила бы меня. Но он умер в 1980 году, я видел его душу, а души не разговаривали.
В прошлых томах моих мемуаров я писал о других знаменитых душах, которые отыскивали меня в надежде, что я помогу им набраться храбрости и все-таки покинуть этот мир. Мистер Элвис Пресли провел со мной несколько лет, прежде чем я понял, почему он задержался здесь, и смог убедить отправиться на Другую сторону. Мистер Фрэнк Синатра пробыл со мной гораздо меньше времени, показав, что душа у него более вспыльчивая, чем у короля рок-н-ролла, и он помог мне куда как больше, чем я ему, но в итоге и он, похоже, пересек границу между мирами.
Исходя из личного опыта, я ошибочно предполагал, что и следующей знаменитостью, которая обратится ко мне за помощью и советом, будет легендарный певец или певица. Может, Бинг Кросби, или Бобби Дарин, или Джон Леннон. Если вдруг у меня случался плохой день, я тревожился, что ко мне заявится Сид Вишес или Курт Кобейн.
Но пришел мистер Альфред Хичкок, один из пяти самых знаменитых режиссеров в истории Голливуда, создатель как «Психоза», так и искрометной комедии «Мистер и миссис Смит», и множества других шедевров, пришел за помощью через несколько десятилетий после смерти. Я уже многое о нем знал. Потом узнал еще больше. Но в тот момент, в душевой комнате «Стар Трака», чувствовал себя интеллектуально неадекватным для того, чтобы давать советы человеку, так много добившемуся в жизни.
Все еще в шоке от смерти и воскрешения, если такое действительно случилось, я просто потерял дар речи. Долго смотрел на него, потом оглядел белую комнату, словно рассчитывал прочитать на стенах слова, которые надо сказать ему. Но написать их не удосужились. Поэтому не оставалось ничего иного, как говорить первое, что придет в голову, чтобы он не принял меня за глухонемого:
– Извините, я никак не могу прийти в себя. Стены были бетонные. Ковбой появился внезапно. А может, не появился. Выстрелил мне в шею. В упор. А может, не выстрелил. Извините. Вы ничего не знаете о ковбое. На самом деле он не ковбой. Водит трейлер, но не лошадь. Ой, лошадь никто не водит, разумеется. На ней ездят. У нее же нет колес. Но вы понимаете, о чем я… Этот подонок называл меня Джонни Яблочное Семечко. Не то чтобы Джонни Яблочное Семечко – оскорбление. Джонни был великим человеком. Дело в том, как он это имя произнес. Пренебрежительно. С презрением. Он отвратительный тип. Я про ковбоя, не про Джонни Яблочное Семечко. Если бы он не посадил эти деревья пару сотен лет тому назад, я бы не нашел боеприпасов в супермаркете и умер бы в продуктовом отделе.
Мистер Хичкок поднял одну руку, чтобы положить на нее подбородок, и смотрел на меня с искренним интересом, словно я был Шерлок, а он – Ватсон, хотя я больше походил на Ларри-Кёрли-Мо[8], а он – на Эйнштейна.
После нескольких глубоких вздохов я более-менее взял нервы под контроль.
– Сэр, я сделаю для вас все, что смогу. Вы оказали мне честь, придя ко мне. Но, поскольку вас не убили, значит, вы не хотите уходить из этого мира по каким-то личным причинам. Может, чувства вины. Может, вас мучает совесть за что-то сделанное при жизни.
Он изогнул одну бровь.
– У мистера Пресли и мистера Синатры, – продолжил я, – личная жизнь была такой же открытой для всех, как и их карьера, поэтому я и смог определить причины, по которым их души задержались здесь. Я думаю, вы никого не допускали ни в свою личную жизнь, ни в ваши семейные отношения, а поскольку говорить вы не можете, мне будет достаточно сложно выяснить, что удерживает вас в этом мире, и я надеюсь, что вы будете терпеливы и отнесетесь к этому с пониманием.
Он убрал руку из-под подбородка, чтобы по-доброму похлопать меня по плечу, как бы давая понять, что он не ожидает, что я сразу подведу его к небесному эскалатору после того, как он провел среди живых так много лет.
Задержавшиеся в этом мире души мертвых для меня такие же теплые и материальные, как и любой живой человек. Они могут похлопать меня по плечу, как только что сделал мистер Хичкок, и я могу их обнять, утешая, но у них нет возможности ударить меня, вцепиться в лицо ногтями, задушить – короче, нанести травму или убить. Если души охватывает злость, их кулаки пролетают сквозь меня, не причиняя никакого вреда.
Единственное, чем душа опасна для живых, – это полтергейст. Такое состояние вызывается раздражением и яростью. Разъяренный призрак черпает энергию в каком-то черном месте и закачивает ее в этот мир, поднимая в воздух все, от книг до мебели, устраивая тарелочные бомбардировки.
Солнцезащитные очки свалились с моей головы и переломились на перемычке. Они лежали под махровым полотенцем, которое висело на двери в душевую.
Я лежал на боку, в позе зародыша, и, наверное, плакал бы, зовя мамочку, не будь моя мама психически нездоровой женщиной, которая в детстве часто угрожала мне пистолетом. Я воспитывался не в соответствии с принципами доктора Бенджамина Спока, а согласно куда более мрачным теориям мистера Джекила.
Боли я не чувствовал, но как-то не хотелось подносить руку к шее из страха найти разорванную плоть и глубокую рану. Решившись сглотнуть, я обнаружил, что мне это по силам, а потом осознал, что могу дышать, да и во рту нет отвратительного привкуса крови.
Лишившись причины для существования, когда я потерял Сторми Ллевеллин девятнадцать месяцев тому назад, я проживал жизнь, в которой совершенно не нуждался. Смерти я не боялся, но надеялся избежать сильной боли, долгих страданий и вызванных сотрясением мозга обмороков, после которых приходишь в себя, чтобы увидеть, что ты весь в постыдных татуировках. Теперь же я облегченно вздохнул, потому что загадочным образом остался жив и невредим. Облегченно по большей части потому, что пообещал Аннамарии защищать ее от тех, кто намеревался ее убить, и потому, что я чувствовал себя обязанным спасти трех невинных детей, которых ковбой-дальнобойщик собирался сжечь живьем, и потому, что внезапно мне страшно захотелось съесть тарелку с мясным рулетом в сырном соусе, картофелем-фри и салатом из шинкованной капусты. Я надеялся, что сделаю все это до того, как умру вновь и останусь мертвым.
У последней трапезы приговоренного к смерти есть один существенный плюс: насчет изжоги на следующий день можно не беспокоиться.
Поднявшись, я обнаружил, что не один. Быстро развернулся к тому, кто сейчас делил со мной кабинку, пусть и не с балетной грацией, присущей Барышникову в «Лебедином озере». Мои руки взлетели вверх, чтобы перехватить пули, направленные мне в шею.
На облицованной белой плиткой скамье рядом с душевой сидел знаменитый мужчина, с приличным брюшком, одетый в черный костюм-тройку, белую рубашку, черный галстук и черные туфли, начищенные до блеска. Его круглое лицо, полные щеки и двойной подбородок присутствовали, пусть и не столь очевидно, даже на детских фотографиях. Тогда, как и теперь, нижняя губа выдавалась вперед относительно верхней. Никогда, однако, – ни в отрочестве, ни в зрелом возрасте – не создавалось ощущения, что он дуется. Наоборот, не вызывало сомнений, что он обдумывает какую-то глубокую идею.
– Мистер Хичкок! – воскликнул я, и он улыбнулся.
Меня только-только застрелили, а потом я чудесным образом оказался живым. Я полагал, что это не самый удачный момент для общения с Альфредом Хичкоком. В недоумении я подошел к раковине, наклонился к зеркалу, выискивая отражение бетонных стен и одной свисающей с потолка лампочки, подземной темницы или скотобойни, или где я там оказался, но видел лишь чистую, ярко освещенную душевую.
Мне никогда не нравилось смотреть на себя в зеркало. Почему именно, не знаю. Я, конечно, не такой красивый, как кинозвезда, но и не существо из Черной лагуны. У меня обычное лицо, которое ничем не выделяется в толпе, и я этому безмерно рад, потому что всегда стараюсь не привлекать к себе внимания. Есть что-то тревожное в разглядывании своего отражения. Дело не в том, что ты недоволен собственным лицом или смущен тщеславием. Может, когда смотришь в свои же глаза, ты не видишь там того, что хочется видеть… или замечаешь что-то такое, чего видеть как раз и не хочется.
Но по крайней мере мое лицо не забрызгала кровь, а глаза не были мертвыми и горящими, как у зомби. Не знаю, каково оно – быть душой, не желающей отправиться на Другую сторону, но я точно знал, что таковой не стал. Если встреча с маскарадным ковбоем была не галлюцинацией или видением из будущего, если меня действительно убили выстрелом в шею, тогда я тем не менее чудесным образом ожил.
Я не пытался понять, как такое могло быть. Мир полон чудес, и я знал по собственному опыту, что для каждого чуда найдется объяснение… или не найдется. Я не мог заставить Природу раздвинуть занавес и показать мне тайную машинерию, которая и заставляет мир крутиться.
Когда я вновь повернулся к мистеру Хичкоку, знаменитый режиссер поднял обе руки, со сжатыми кулаками и оттопыренными большими пальцами.
Я присел рядом с ним на скамью. Руки тряслись. Я обхватил ими колени, чтобы унять дрожь.
Он еще дальше оттопырил нижнюю губу и кивнул. Хотя его лицо более всего подходило для того, чтобы оставаться мрачным, он улыбался и казался веселым. Судя по сухому блеску его глаз, он мог отпустить какую-то шутку, которая наверняка рассмешила бы меня. Но он умер в 1980 году, я видел его душу, а души не разговаривали.
В прошлых томах моих мемуаров я писал о других знаменитых душах, которые отыскивали меня в надежде, что я помогу им набраться храбрости и все-таки покинуть этот мир. Мистер Элвис Пресли провел со мной несколько лет, прежде чем я понял, почему он задержался здесь, и смог убедить отправиться на Другую сторону. Мистер Фрэнк Синатра пробыл со мной гораздо меньше времени, показав, что душа у него более вспыльчивая, чем у короля рок-н-ролла, и он помог мне куда как больше, чем я ему, но в итоге и он, похоже, пересек границу между мирами.
Исходя из личного опыта, я ошибочно предполагал, что и следующей знаменитостью, которая обратится ко мне за помощью и советом, будет легендарный певец или певица. Может, Бинг Кросби, или Бобби Дарин, или Джон Леннон. Если вдруг у меня случался плохой день, я тревожился, что ко мне заявится Сид Вишес или Курт Кобейн.
Но пришел мистер Альфред Хичкок, один из пяти самых знаменитых режиссеров в истории Голливуда, создатель как «Психоза», так и искрометной комедии «Мистер и миссис Смит», и множества других шедевров, пришел за помощью через несколько десятилетий после смерти. Я уже многое о нем знал. Потом узнал еще больше. Но в тот момент, в душевой комнате «Стар Трака», чувствовал себя интеллектуально неадекватным для того, чтобы давать советы человеку, так много добившемуся в жизни.
Все еще в шоке от смерти и воскрешения, если такое действительно случилось, я просто потерял дар речи. Долго смотрел на него, потом оглядел белую комнату, словно рассчитывал прочитать на стенах слова, которые надо сказать ему. Но написать их не удосужились. Поэтому не оставалось ничего иного, как говорить первое, что придет в голову, чтобы он не принял меня за глухонемого:
– Извините, я никак не могу прийти в себя. Стены были бетонные. Ковбой появился внезапно. А может, не появился. Выстрелил мне в шею. В упор. А может, не выстрелил. Извините. Вы ничего не знаете о ковбое. На самом деле он не ковбой. Водит трейлер, но не лошадь. Ой, лошадь никто не водит, разумеется. На ней ездят. У нее же нет колес. Но вы понимаете, о чем я… Этот подонок называл меня Джонни Яблочное Семечко. Не то чтобы Джонни Яблочное Семечко – оскорбление. Джонни был великим человеком. Дело в том, как он это имя произнес. Пренебрежительно. С презрением. Он отвратительный тип. Я про ковбоя, не про Джонни Яблочное Семечко. Если бы он не посадил эти деревья пару сотен лет тому назад, я бы не нашел боеприпасов в супермаркете и умер бы в продуктовом отделе.
Мистер Хичкок поднял одну руку, чтобы положить на нее подбородок, и смотрел на меня с искренним интересом, словно я был Шерлок, а он – Ватсон, хотя я больше походил на Ларри-Кёрли-Мо[8], а он – на Эйнштейна.
После нескольких глубоких вздохов я более-менее взял нервы под контроль.
– Сэр, я сделаю для вас все, что смогу. Вы оказали мне честь, придя ко мне. Но, поскольку вас не убили, значит, вы не хотите уходить из этого мира по каким-то личным причинам. Может, чувства вины. Может, вас мучает совесть за что-то сделанное при жизни.
Он изогнул одну бровь.
– У мистера Пресли и мистера Синатры, – продолжил я, – личная жизнь была такой же открытой для всех, как и их карьера, поэтому я и смог определить причины, по которым их души задержались здесь. Я думаю, вы никого не допускали ни в свою личную жизнь, ни в ваши семейные отношения, а поскольку говорить вы не можете, мне будет достаточно сложно выяснить, что удерживает вас в этом мире, и я надеюсь, что вы будете терпеливы и отнесетесь к этому с пониманием.
Он убрал руку из-под подбородка, чтобы по-доброму похлопать меня по плечу, как бы давая понять, что он не ожидает, что я сразу подведу его к небесному эскалатору после того, как он провел среди живых так много лет.
Задержавшиеся в этом мире души мертвых для меня такие же теплые и материальные, как и любой живой человек. Они могут похлопать меня по плечу, как только что сделал мистер Хичкок, и я могу их обнять, утешая, но у них нет возможности ударить меня, вцепиться в лицо ногтями, задушить – короче, нанести травму или убить. Если души охватывает злость, их кулаки пролетают сквозь меня, не причиняя никакого вреда.
Единственное, чем душа опасна для живых, – это полтергейст. Такое состояние вызывается раздражением и яростью. Разъяренный призрак черпает энергию в каком-то черном месте и закачивает ее в этот мир, поднимая в воздух все, от книг до мебели, устраивая тарелочные бомбардировки.