Страница:
"Где я?” — мысленно спросил он машину.
"Нет еще”.
Он подчинился, пытаясь проникнуть в то, что еще могло скрываться в окружающем его странном мире, сотканном из серого света, мягком, как мышиная шерстка, и напрочь лишенном каких-либо форм. Он мог ощущать некую ткань, из которой был сделан ремень, закрепленный у него на поясе, аналогичные путы притягивали его руки к краям кушетки. Пошевелив ладонью, он ощутил нечто странное, доселе неведомое, и испытал страх, доныне ему незнакомый. Ощущение было таким, словно он заставляет двигаться свою руку, а это рука чужая, но тем не менее повинуется ему как собственная.
"Расслабься”, — настаивал бестелесный голос с ленты.
Он вновь шевельнул пальцами. Сжал, разжал и потер ими один об другой. Реакция была быстрой и приятной — доподлинная плоть и кровь. Проблема, однако, осталась — у него вновь возникло чувство страха: пальцы двигались слишком быстро и казались излишне нежными. Это ощущалось скорее как преувеличенные, нереальные, однако осязаемые эффекты в сенсорном фильме в специально оборудованном зале, где все воспринимается лучше, чем в жизни, и гораздо ощутимее (и вовсе не потому, что сам кинотеатр предназначен именно для этого, а из-за того, пожалуй, что никто из людей не в состоянии точно оценить, какими же на самом деле должны быть эмоции и восприятия, и посетители охотнее платят за сверхощущения, чем за то, что чувства, внушаемые им с экрана, адекватны по воздействию их собственным).
Он попытался заговорить.
И не смог.
Его лицо напряглось не больше, чем обычно для того, чтобы произнести нужные слова, но выражение лица получилось совсем другим. Словно лицо было не его, а чье-то еще.
Ему захотелось закричать.
"В чьем я теле?” — беззвучно спросил он машину.
"В твоем”.
"Нет!"
"В твоем”.
"Пожалуйста! В чьем я теле?"
"Это твое тело”.
"Скажи мне, почему?"
"Нет еще”.
"Когда?"
"Жди”.
Он попытался разгадать загадку места своего пребывания, вдыхая и пробуя воздух на вкус. Но атмосфера была полностью стерильной — легкий привкус антисептиков и больше ничего. Что это — больница?
"Сейчас проведем тест”, — произнес голос.
"Что ты имеешь в виду?"
"Говори!"
"Я не могу говорить”.
"Говори!"
— Проклятие! Я не могу говорить! — взревел он и тут же понял, что слова, сформированные в мозгу, активизировали голосовые связки и сорвались с языка и губ. Это показалось почти что чудом.
"Вполне достаточно”, — произнес голос.
— Где я? Что со мной сделали? — У него это вырвалось таким тихим напряженным шепотом, что могло показаться, будто слова произнесены скорее мысленно, чем вновь обретенным голосом.
Голос?..
— Это не мой голос, — заявил он. Тон был слишком высоким и не совсем походил на низкий мужской баритон, какой он привык у себя слышать.
"Это твой голос”.
— Но я...
"Подожди. Если это не твой голос, то кто же тогда ты и как должен звучать твой голос?"
Он с ужасом осознал, что не только не знает, кто или что захватило его и где он теперь находится, но и то, что даже не представляет, кто же он на самом деле.
— Кто я? — робко поинтересовался он. “Вскоре я восстановлю твою память полностью. Нервные окончания ее клеток были временно отсоединены. Терпение! Жди!"
— Но...
"Сначала пройдут тесты. После них ты все узнаешь”.
Он выполнял все требования — пошевелить ногами, ладонями, руками. Его ноги и руки освободили от пут, но не сразу, а одну за другой, так, чтобы он не мог выпрыгнуть и убежать. “Вряд ли я на это отважился бы, — подумал он. — Очутиться в мире, который не знаю, почти слепым и лишенным чувств”. Затем нервы, связанные с обонянием, протестировали на множество запахов, которые он зачастую не узнавал — не потому, что не чуял их, а потому, что они не относились к запахам, привычным обитателям.., чего же? Он забыл.
"Теперь короткий сон”, — распорядился голос с ленты.
— Моя память! — воскликнул он.
Но тут же погрузился в сон...
"Какой это цвет?” — спросили у него.
— Желтый.
"А этот?"
Перед его глазами ничего не было, кроме мерцающего голубого, — таким бывает цвет неба над Землей. Он назвал оттенок машине.
"Теперь этот?"
— Пурпурный.
"В данный момент голубой ближе к тому, что ты назвал пурпурным, чем голубой к тому цвету, что ты видел перед этим”.
Он подвергался этой процедуре целых пять минут и стал уже испытывать нетерпение. Но он боялся возражать из-за страха, что его в наказание вновь уложат спать, прежде чем он добьется ответа на вопросы, которые не давали ему покоя. Когда с тестом было покончено, кушетка приняла горизонтальное положение и дюжины инструментов, судя по всему хирургических, замелькали над головой. Он чувствовал время от времени, как они скребут его кожу, хотя не мог понять зачем, и совсем не ощущал боли. Затем вдруг внезапно вспомнил, кто он и кем был в последние моменты перед тем, как очнуться здесь, и как лежал, умирая, у подножия горы Зуб. Он тогда умирал. Отчетливо помнил, как переходил из темноты полузабытья за грань мрака, той самой недвижной и вечной ночи, которая лежит за пределами человеческого восприятия и недоступна никакому описанию. Он попытался присесть — не давали ремни.
"Жди!"
И он ждал. Теперь хоть у него появилась вполне отчетливая идея — где он находится. Наконец-то в крепости. А Ли доставила его сюда. И раз он не умер до тех пор, пока она не водрузила его на приемный стол крупногабаритного робота-врача, то оставался шанс, что машина оказалась в состоянии накачать его адреналином, чтобы заставить биться сердце, пока через капельницы в вены вводится плазма крови.
Однако это не объясняло некоторые странные ощущения, которые он сейчас испытывал. Например, то, что он не вполне ощущал себя Стэффером Дэйвисом, словно это он и кто-то еще.
Затем снова последовал сон.
А когда он проснулся, то обнаружил, что сидит на изменяющей свою форму кушетке, все еще прикрепленный к ней ремнями, и смотрит прямо в глаза мужчины-димосианина, хотя такового ни в коем случае не могло быть, даже здесь. Все мужчины планеты Димос больше не существовали, будучи уничтоженными во время войны и в результате применения стерилизационного газа. Осталась только горстка женщин, как объяснила ему тогда экономка Солсбери, когда он наводил справки о муже Ли.
Он открыл было рот, чтобы спросить, как здесь оказался димосианин, но рот аборигена открылся одновременно с его. И тут Дэйвис понял, что смотрит в зеркало, находящееся прямо напротив, и что этот легкий симпатичный димосианин с крыльями, аккуратно сложенными за спиной, — не кто иной, как он сам.
Зеркало взмыло к потолку — и за ним оказалась Ли, стоявшая на платформе робота-хирурга и встревоженно глядевшая на него. Как только ремни позволили ему встать, она спросила:
— Правильно ли я все сделала и верно ли поступила?
Но он был слишком ошеломлен, не в состоянии понять, что же произошло с ним.
— Ты был мертв. Умер сразу после того, как я нашла вход и втащила тебя внутрь крепости. Через полчаса после твоей смерти мне удалось поместить тебя в машину. Тогда я не думала, что можно успеть что-то сделать. Но клетки мозга еще были живы, и машине-врачу удалось тебя воссоздать.
— Выходит, я больше не человек? — озадаченно спросил Дэйвис.
— Ты димосианин, да. Наши генетические камеры предоставили экземпляр полноценной особи мужского пола димосианского происхождения для имплантации твоих собственных мозговых клеток. В этом и заключалась проблема создания в искусственной матке: она могла воспроизвести любую особь зрелого возраста мужского или женского пола, но с мозгами, неспособными научиться заботиться хотя бы о себе. Тогда в проекте предусмотрели, в случае если не удастся решить эту проблему, использовать эти тела для имплантации в них мозговых клеток наших собственных людей — после того, как те будут убиты завоевателями, — создавая тем самым постоянно одних и тех же воинов. Предусматривалась также возможность изъять мозги у пленного захватчика, очистить их и затем имплантировать в димосианское тело. Получившийся в результате гибрид будет своего рода.., зомби, слуга для выполнения отдельных задач, чтобы высвободить занятых на них димосиан для боев. Чтобы спасти тебя, мне ничего не оставалось, как снабдить твои мозги телом димосианина.
— Но димосианская машина-врач.., ваша машина.., она же говорила со мной на английском.
— Она была запрограммирована на все языки, доминирующие в Альянсе, как и на все димосианские, на случай, если придется общаться с пленным захватчиком, чтобы вытянуть из него представляющую ценность информацию, прежде чем приступить к промывке мозгов.
— Как долго я здесь?
— Три недели.
Его как током ударило.
— Было так одиноко, — призналась она.
— Никто?..
— На розыски махнули рукой. Крепость дает возможность прослушивать средства массовой информации противника, так что я в курсе всего до малейших подробностей. Мы были убиты, как они объявили, при обстреле леса зажигательными гранатами.
Он разразился смехом и понял, что Ли пребывает в еще большем напряжении, чем он, когда она улыбнулась ему робкой улыбкой. Дэйвис сорвался с места, схватил и привлек ее к себе. Она больше уже не казалась такой крошечной, похожей на эльфа. Но воспринимая Ли теперь с точки зрения димосианина, так как изменился весь его внешний вид и, соответственно, произошла адаптация органов чувств, он находил ее в сотни раз привлекательнее, чем она казалась ему прежде. Он понимал, что это произошло просто потому, что нервные центры восприятия окружающего в димосианском теле были намного чувствительнее и утонченнее, чем в более мощном в физическом отношении, но и более грубом человеческом теле. Но ему также доставляло удовольствие думать, что радость, которой она лучилась, проистекала и из того, что теперь различий между ними стало гораздо меньше, и телесная схожесть будет способствовать более глубокой эмоциональной и физической близости, сделав их интимные отношения насыщенными и ничем не омраченными.
— Значит, ты не злишься и не сходишь с ума от отчаяния? — спросила она.
— Конечно нет.
— Я так рада! Все эти дни я не находила себе места от беспокойства, пока машина воссоздавала тебя в новом облике.
— Теперь, — заявил он, чувствуя, как радость жизни бурлит в нем и рвется наружу, — мы не только свободны и за нами никто не охотится, но у нас еще есть и крепость, в которой мы будем работать и составлять планы на будущее, и нам не грозит превратиться в дикарей, живущих без удобств и лишенных надежды. Предстоит так много изучить и столько всего освоить, что даже не знаешь, с чего начать.
— Как насчет того, чтобы полетать со мной для начала? — поинтересовалась Ли.
Ему потребовалось целое мгновение, чтобы понять, что под словом “полетать” она вовсе не подразумевает “заняться любовью”. Он застыл, раскрыв рот и оглядывая себя снизу доверху: ступни, казавшиеся такими маленькими, сильные, но тонкие ноги, тело, приспособленное для путешествий по воздуху. Затем осторожно раскрыл за спиной свои большие голубые крылья...
Глава 12
"Нет еще”.
Он подчинился, пытаясь проникнуть в то, что еще могло скрываться в окружающем его странном мире, сотканном из серого света, мягком, как мышиная шерстка, и напрочь лишенном каких-либо форм. Он мог ощущать некую ткань, из которой был сделан ремень, закрепленный у него на поясе, аналогичные путы притягивали его руки к краям кушетки. Пошевелив ладонью, он ощутил нечто странное, доселе неведомое, и испытал страх, доныне ему незнакомый. Ощущение было таким, словно он заставляет двигаться свою руку, а это рука чужая, но тем не менее повинуется ему как собственная.
"Расслабься”, — настаивал бестелесный голос с ленты.
Он вновь шевельнул пальцами. Сжал, разжал и потер ими один об другой. Реакция была быстрой и приятной — доподлинная плоть и кровь. Проблема, однако, осталась — у него вновь возникло чувство страха: пальцы двигались слишком быстро и казались излишне нежными. Это ощущалось скорее как преувеличенные, нереальные, однако осязаемые эффекты в сенсорном фильме в специально оборудованном зале, где все воспринимается лучше, чем в жизни, и гораздо ощутимее (и вовсе не потому, что сам кинотеатр предназначен именно для этого, а из-за того, пожалуй, что никто из людей не в состоянии точно оценить, какими же на самом деле должны быть эмоции и восприятия, и посетители охотнее платят за сверхощущения, чем за то, что чувства, внушаемые им с экрана, адекватны по воздействию их собственным).
Он попытался заговорить.
И не смог.
Его лицо напряглось не больше, чем обычно для того, чтобы произнести нужные слова, но выражение лица получилось совсем другим. Словно лицо было не его, а чье-то еще.
Ему захотелось закричать.
"В чьем я теле?” — беззвучно спросил он машину.
"В твоем”.
"Нет!"
"В твоем”.
"Пожалуйста! В чьем я теле?"
"Это твое тело”.
"Скажи мне, почему?"
"Нет еще”.
"Когда?"
"Жди”.
Он попытался разгадать загадку места своего пребывания, вдыхая и пробуя воздух на вкус. Но атмосфера была полностью стерильной — легкий привкус антисептиков и больше ничего. Что это — больница?
"Сейчас проведем тест”, — произнес голос.
"Что ты имеешь в виду?"
"Говори!"
"Я не могу говорить”.
"Говори!"
— Проклятие! Я не могу говорить! — взревел он и тут же понял, что слова, сформированные в мозгу, активизировали голосовые связки и сорвались с языка и губ. Это показалось почти что чудом.
"Вполне достаточно”, — произнес голос.
— Где я? Что со мной сделали? — У него это вырвалось таким тихим напряженным шепотом, что могло показаться, будто слова произнесены скорее мысленно, чем вновь обретенным голосом.
Голос?..
— Это не мой голос, — заявил он. Тон был слишком высоким и не совсем походил на низкий мужской баритон, какой он привык у себя слышать.
"Это твой голос”.
— Но я...
"Подожди. Если это не твой голос, то кто же тогда ты и как должен звучать твой голос?"
Он с ужасом осознал, что не только не знает, кто или что захватило его и где он теперь находится, но и то, что даже не представляет, кто же он на самом деле.
— Кто я? — робко поинтересовался он. “Вскоре я восстановлю твою память полностью. Нервные окончания ее клеток были временно отсоединены. Терпение! Жди!"
— Но...
"Сначала пройдут тесты. После них ты все узнаешь”.
Он выполнял все требования — пошевелить ногами, ладонями, руками. Его ноги и руки освободили от пут, но не сразу, а одну за другой, так, чтобы он не мог выпрыгнуть и убежать. “Вряд ли я на это отважился бы, — подумал он. — Очутиться в мире, который не знаю, почти слепым и лишенным чувств”. Затем нервы, связанные с обонянием, протестировали на множество запахов, которые он зачастую не узнавал — не потому, что не чуял их, а потому, что они не относились к запахам, привычным обитателям.., чего же? Он забыл.
"Теперь короткий сон”, — распорядился голос с ленты.
— Моя память! — воскликнул он.
Но тут же погрузился в сон...
* * *
Желтое..."Какой это цвет?” — спросили у него.
— Желтый.
"А этот?"
Перед его глазами ничего не было, кроме мерцающего голубого, — таким бывает цвет неба над Землей. Он назвал оттенок машине.
"Теперь этот?"
— Пурпурный.
"В данный момент голубой ближе к тому, что ты назвал пурпурным, чем голубой к тому цвету, что ты видел перед этим”.
Он подвергался этой процедуре целых пять минут и стал уже испытывать нетерпение. Но он боялся возражать из-за страха, что его в наказание вновь уложат спать, прежде чем он добьется ответа на вопросы, которые не давали ему покоя. Когда с тестом было покончено, кушетка приняла горизонтальное положение и дюжины инструментов, судя по всему хирургических, замелькали над головой. Он чувствовал время от времени, как они скребут его кожу, хотя не мог понять зачем, и совсем не ощущал боли. Затем вдруг внезапно вспомнил, кто он и кем был в последние моменты перед тем, как очнуться здесь, и как лежал, умирая, у подножия горы Зуб. Он тогда умирал. Отчетливо помнил, как переходил из темноты полузабытья за грань мрака, той самой недвижной и вечной ночи, которая лежит за пределами человеческого восприятия и недоступна никакому описанию. Он попытался присесть — не давали ремни.
"Жди!"
И он ждал. Теперь хоть у него появилась вполне отчетливая идея — где он находится. Наконец-то в крепости. А Ли доставила его сюда. И раз он не умер до тех пор, пока она не водрузила его на приемный стол крупногабаритного робота-врача, то оставался шанс, что машина оказалась в состоянии накачать его адреналином, чтобы заставить биться сердце, пока через капельницы в вены вводится плазма крови.
Однако это не объясняло некоторые странные ощущения, которые он сейчас испытывал. Например, то, что он не вполне ощущал себя Стэффером Дэйвисом, словно это он и кто-то еще.
Затем снова последовал сон.
А когда он проснулся, то обнаружил, что сидит на изменяющей свою форму кушетке, все еще прикрепленный к ней ремнями, и смотрит прямо в глаза мужчины-димосианина, хотя такового ни в коем случае не могло быть, даже здесь. Все мужчины планеты Димос больше не существовали, будучи уничтоженными во время войны и в результате применения стерилизационного газа. Осталась только горстка женщин, как объяснила ему тогда экономка Солсбери, когда он наводил справки о муже Ли.
Он открыл было рот, чтобы спросить, как здесь оказался димосианин, но рот аборигена открылся одновременно с его. И тут Дэйвис понял, что смотрит в зеркало, находящееся прямо напротив, и что этот легкий симпатичный димосианин с крыльями, аккуратно сложенными за спиной, — не кто иной, как он сам.
Зеркало взмыло к потолку — и за ним оказалась Ли, стоявшая на платформе робота-хирурга и встревоженно глядевшая на него. Как только ремни позволили ему встать, она спросила:
— Правильно ли я все сделала и верно ли поступила?
Но он был слишком ошеломлен, не в состоянии понять, что же произошло с ним.
— Ты был мертв. Умер сразу после того, как я нашла вход и втащила тебя внутрь крепости. Через полчаса после твоей смерти мне удалось поместить тебя в машину. Тогда я не думала, что можно успеть что-то сделать. Но клетки мозга еще были живы, и машине-врачу удалось тебя воссоздать.
— Выходит, я больше не человек? — озадаченно спросил Дэйвис.
— Ты димосианин, да. Наши генетические камеры предоставили экземпляр полноценной особи мужского пола димосианского происхождения для имплантации твоих собственных мозговых клеток. В этом и заключалась проблема создания в искусственной матке: она могла воспроизвести любую особь зрелого возраста мужского или женского пола, но с мозгами, неспособными научиться заботиться хотя бы о себе. Тогда в проекте предусмотрели, в случае если не удастся решить эту проблему, использовать эти тела для имплантации в них мозговых клеток наших собственных людей — после того, как те будут убиты завоевателями, — создавая тем самым постоянно одних и тех же воинов. Предусматривалась также возможность изъять мозги у пленного захватчика, очистить их и затем имплантировать в димосианское тело. Получившийся в результате гибрид будет своего рода.., зомби, слуга для выполнения отдельных задач, чтобы высвободить занятых на них димосиан для боев. Чтобы спасти тебя, мне ничего не оставалось, как снабдить твои мозги телом димосианина.
— Но димосианская машина-врач.., ваша машина.., она же говорила со мной на английском.
— Она была запрограммирована на все языки, доминирующие в Альянсе, как и на все димосианские, на случай, если придется общаться с пленным захватчиком, чтобы вытянуть из него представляющую ценность информацию, прежде чем приступить к промывке мозгов.
— Как долго я здесь?
— Три недели.
Его как током ударило.
— Было так одиноко, — призналась она.
— Никто?..
— На розыски махнули рукой. Крепость дает возможность прослушивать средства массовой информации противника, так что я в курсе всего до малейших подробностей. Мы были убиты, как они объявили, при обстреле леса зажигательными гранатами.
Он разразился смехом и понял, что Ли пребывает в еще большем напряжении, чем он, когда она улыбнулась ему робкой улыбкой. Дэйвис сорвался с места, схватил и привлек ее к себе. Она больше уже не казалась такой крошечной, похожей на эльфа. Но воспринимая Ли теперь с точки зрения димосианина, так как изменился весь его внешний вид и, соответственно, произошла адаптация органов чувств, он находил ее в сотни раз привлекательнее, чем она казалась ему прежде. Он понимал, что это произошло просто потому, что нервные центры восприятия окружающего в димосианском теле были намного чувствительнее и утонченнее, чем в более мощном в физическом отношении, но и более грубом человеческом теле. Но ему также доставляло удовольствие думать, что радость, которой она лучилась, проистекала и из того, что теперь различий между ними стало гораздо меньше, и телесная схожесть будет способствовать более глубокой эмоциональной и физической близости, сделав их интимные отношения насыщенными и ничем не омраченными.
— Значит, ты не злишься и не сходишь с ума от отчаяния? — спросила она.
— Конечно нет.
— Я так рада! Все эти дни я не находила себе места от беспокойства, пока машина воссоздавала тебя в новом облике.
— Теперь, — заявил он, чувствуя, как радость жизни бурлит в нем и рвется наружу, — мы не только свободны и за нами никто не охотится, но у нас еще есть и крепость, в которой мы будем работать и составлять планы на будущее, и нам не грозит превратиться в дикарей, живущих без удобств и лишенных надежды. Предстоит так много изучить и столько всего освоить, что даже не знаешь, с чего начать.
— Как насчет того, чтобы полетать со мной для начала? — поинтересовалась Ли.
Ему потребовалось целое мгновение, чтобы понять, что под словом “полетать” она вовсе не подразумевает “заняться любовью”. Он застыл, раскрыв рот и оглядывая себя снизу доверху: ступни, казавшиеся такими маленькими, сильные, но тонкие ноги, тело, приспособленное для путешествий по воздуху. Затем осторожно раскрыл за спиной свои большие голубые крылья...
Глава 12
Дэйвис сидел в легком, с мягкой набивкой кресле за затейливым столом, который по сравнению с его нынешней комплекцией казался весьма солидным и массивным, но по человеческим меркам выглядел совсем небольшим, чтобы за ним можно было заниматься серьезными делами. Прошло чуть больше двух недель с тех пор, как он, пробудившись под рукой киберхирурга в генетических камерах в цоколе расположенной глубоко в горе Димоса крепости, обнаружил, что больше не обладает телом землянина, и все это время не уставал сравнивать вновь испытываемые ощущения и новые мысли с теми, которые у него были, когда он пребывал в теле, в котором родился на свет. Гораздо чаще подобные сравнения говорили в пользу димосианского тела, чем против него, так как оно было более компактным, более жилистым, если иметь под этим в виду синхронную работу мышц, и обладало более быстрой реакцией, чем грузное массивное туловище прежнего Стэффера Дэйвиса.
Он обнаружил, что в отличие от землянина димосианин двигается в плавной кошачьей манере, причем настолько непринужденно, что даже подсознательно не ощущает своего тела. Так, например, он еще ни разу не зацепился ни за одну трещину в полу. Ни разу, нагнувшись за тем, чтобы что-нибудь поднять, он не почувствовал, что ему мешает живот. Никогда не стукался головой о дверной проем или задевал за него бедрами и с первого раза крепко удерживал в пальцах то, за чем нагибался. Теперь он оказался в новой окружающей его обстановке уже в другом качестве, что облегчало ему восприятие и подсознательно откладывалось в мозгу, помогая глубже осмыслить все то, чему он научился за прошедшие несколько дней.
Дэйвис выключил рекодер на столе, откинулся на спинку кресла и, закрыв глаза, дал волю своим мыслям. На ленте содержались записи, объясняющие работу искусственных маток, и теории, пытающиеся объяснить их неспособность воспроизводить существа с мозгами, способными нормально функционировать в головах этих искусственных созданий. Он все еще не понимал две трети научной терминологии, на которой все это излагалось, но усиленно учился с помощью обучающего во сне устройства, которое вводило данные в его память со скоростью, в сотни раз превышающей ту, которую могли бы обеспечить ему обычные классные занятия. Теория, которая сейчас интересовала его больше всего прочего, была разработана доктором Ми'Нелла — ныне мертвым, вернее, убитым безжалостными карателями Альянса во время захвата Димоса. Ми'Нелла верил, что проблема неспособности мыслить искусственно созданных людей кроется не в генетическом моделировании, а во временном факторе, когда в генетическую камеру помещаются зародыши и за десять дней выращиваются до размеров взрослых двадцатилетних особей. Таким образом, доказывал Ми'Нелла, воспроизводятся недоумки с телами двадцатилетних и мозгами младенцев, только что появившихся на свет, а чувственные восприятия и потребности сформировавшегося в сексуальном отношении тела наносят сокрушительный удар по едва вышедшему из зародышевого состояния неокрепшему мозгу младенца, доводя его до невменяемости уже в первые моменты жизни вне стенок генетической камеры. Ми'Нелла хотел перепрограммировать сам процесс на главном компьютере крепости-Два, чтобы убедиться, стоит ли и впредь выращивать зомби в генетических камерах или же предпочтительнее ограничиться созданием младенцев, которые смогут участвовать в боях не раньше, чем через дюжину лет.
Война закончилась раньше, чем Ми'Нелла предоставился такой шанс.
Но сама теория и — пусть даже слабая — возможность заставить работать искусственную матку в полную силу привела Дэйвиса в восторг и обнадежила. Он пришел к убеждению после первых двух дней торжества по поводу завершившегося успехом побега и своего перевоплощения, что было бы преступлением провести остаток их жизни в поисках удовольствий в просторной и полностью оснащенной крепости, вместо того чтобы посвятить их тому, чтобы использовать все достижения культуры, науки и техники, причем в доступной форме, оказавшиеся здесь у них в распоряжении, с пользой для себя и, возможно, для других. Библиотека была чрезвычайно обширной; устройства, обучающие во сне, могли сделать из них экспертов по любой области знаний буквально за ночь. Или по крайней мере за месяц. Компьютеры, которые творили форменные чудеса, начиная от генетических преобразований и кончая поддержанием функционирования всех систем обеспечения жизнедеятельности в крепости, подчинялись устным командам или же командам, вводимым с клавиатуры на любом из существовавших димосианских наречий (основной язык Дэйвис выучил уже за первую неделю с помощью обучения во сне). Ему казалось, что многое из того, что здесь находится, может быть пущено в ход, хотя он пока и не знал, что именно. Мысль, промелькнувшая в голове, заключалась в том, что ему с Ли следовало бы как-то отомстить Альянсу — и не только за все свои муки, но и как возмездие за уничтожение миллионов крылатых людей, ставших жертвой откровенного геноцида.
Самое простое, как ему представлялось, — это им с Ли завести детей, чтобы те впоследствии организовали партизанскую войну против правящего режима Альянса, а так как Ли была стерильной, то оставалось только прибегнуть к помощи искусственных маток для создания потомства химическим путем.
— Успешно, как вижу?
— Пожалуй, да. Как я тебе и говорила, есть и еще три другие крепости. Все найдешь здесь, в этой коробке. А та крепость-Два, о которой ты встретил упоминание.., ну, о которой говорил Ми'Нелла в связи с компьютером, — самая большая из всех четырех. По сравнению с ней наша покажется кротовьей норой. Там сорок восемь уровней, каждый длиной четыреста пятьдесят футов и шириной шестьсот футов. На последних десяти ярусах располагается главный компьютер и вспомогательный, в функции которого входит экстраполировать научные данные, полученные в генетических камерах, и предлагать возможные направления дальнейших исследований, включая и те, которые не могли бы прийти в голову человеку.
— Нам бы не помешала такая машинка — прелесть, да и только!
— Мы можем туда добраться, — ответила она.
— Тебе удалось определить ее местонахождение?
— Она находится в восьмидесяти шести милях отсюда, дальше к северу, третья гора от конца гряды. Две другие крепости спрятаны на расстоянии свыше тысячи двухсот миль отсюда. Нам повезло, что мы оказались не в одной из них.
— Всего восемьдесят шесть миль? Ну, пожалуй, мы сможем использовать тот компьютер, если та стандартная модель, которая находится здесь, не сможет нам помочь. А дополнительный компьютер, который способен экстраполировать данные, и вовсе может оказаться решающим фактором. Но я хочу сначала изучить все то, что находится здесь, прежде чем опять тронемся в путь.
— Темнеет, — заметила Ли, беря его за руку.
У них вошло в привычку вместе летать, когда в небе еще горел последний отблеск дня и мир казался столь же привлекательным, как полураздетая женщина. Он и в этот вечер не нарушил обычай и присоединился к ней в кабине лифта, похожей на колбу, которая плавно подняла их на верхушку горы, где был устроен скрытый пункт наблюдения, используемый ими как стартовая площадка для своих полетов.
В тот первый вечер, когда Дэйвис поднялся с кушетки киберхирурга, испытывая Шок от того, что обнаружил себя в теле инопланетянина, и узнав, что его собственные бренные останки покоятся в могиле, ему было не до полетов. Крылья-то он расправил и сделал все, как Ли ему говорила, но не смог оторваться от площадки даже на фут. Это лишь добавило огорчений в довершение к тем, что он уже испытывал, так как стал терзаться мыслями о своем будущем, когда, обладая телом, идеально приспособленным для полетов, из-за психики рожденного ходить по земле и приобретенных в силу этого привычек он так никогда и не сможет использовать свои крылья по назначению.
Но на следующий вечер она настояла, чтобы он попробовал снова, приведя ему кучу аргументов, и среди них тот, что димосианские дети тоже не летают со дня рождения. Тогда почему, хотела она знать, он должен быть исключением? Конечно, у него тело взрослого димосианина, но он все еще ребенок в том смысле, что ему предстоит учиться и учиться тому, как правильно координировать движения в новом облике. С явной неохотой, как непослушный ребенок, он последовал за ней.
Стоял ясный вечер с розово-желтым закатом, протянувшим свои пальцы-лучи от горизонта до середины неба.
Дэйвис скрепя сердце прошел через процедуру обучения для начинающих: принял позу такую же, как она, выслушал наставления — какие мышцы надо использовать, — внял ее советам и вновь потерпел фиаско. Это был самый неприятный эксперимент в его жизни, в основном из-за того, что у нее полет выходил легко и непринужденно, а ему только и оставалось топтаться, глупо ухмыляясь, и хлопать крыльями, как простыня на бельевой веревке во время сильного ветра. Он даже дал себе зарок — плюнуть на это занятие в дальнейшем, но тогда ему оставалось только торчать на вершине, раз уж он сюда пришел. Она обещала полчаса, а прошло всего пять минут — и вдруг когда он правильно взмахнул крыльями, то почувствовал, как их наполняет ветер, отрывая его от площадки наблюдательного пункта. Он поспешно сложил мембраны, чтобы не оказаться в воздухе на высоте нескольких тысяч футов над поверхностью Димоса и опасаясь, что не сможет и во второй раз правильно взмахнуть крыльями.
Но теперь он упрямо взмахивал ими снова и снова, пока наконец не отважился на последний шаг — рискнул и взмыл над горным склоном, затем целую секунду камнем падал вниз, но тут его крылья наполнились воздухом, и Дэйвис воспарил в небе так же уверенно, как и Ли.
И сейчас, две недели спустя, он все еще смотрел на возможность летать удивленными глазами ребенка, оказавшегося в зоопарке. Всегда находилось что-то новое, еще неизведанное, а в мозгу не до конца была изжита боязнь, что в любой момент — сказывалась психология землянина — крылья могут его подвести. Его терзали сомнения — не надоест ли ему со временем и небо, и крылья, и он припишет это тому, что якобы устал от Ли, хотя последнее было наименее вероятным. Возможно, будь он рожден с крыльями, то само собой постепенно стал бы воспринимать их как неотъемлемую часть своего тела, так же, как рожденный на Земле начинает смотреть на ноги как на обыденную вещь уже после первых нескольких недель, когда прошла радость от того, что научился ходить. Но обрести крылья в зрелом возрасте, после того как полжизни отшагал на своих двоих, — совсем другое дело, и с этим нельзя было не считаться.
Но не проблемы, связанные с полетом, беспокоили его в первую очередь, а причина, по которой он ощутил себя таким счастливым и довольным, обретя новое тело, и почему с такой легкостью примирился с потерей старого. Сначала его тревожила мысль, что он обманывает себя, закрывает глаза на тот страх, который, несомненно, испытывает, утратив облик прежнего Стэффера Дэйвиса, и что просто подавляет чувства ужаса и отчаяния, загоняя их в уголки подсознания, где они наверняка пустят ростки и со временем дадут себя знать. “Недалек тот день, — думал он, — когда наступит расплата за самообман”. Но дни шли, и он утверждался в сознании, что не лгал себе, когда говорил, что чувствует себя намного счастливее в новом теле, нежели в старом, и что сожалеет лишь о том, что не умер много лет назад, чтобы возродиться в облике димосианина. И он не мог не испытывать глубокого удовлетворения в душе, что освободился от прежней оболочки, унаследованной им от отца и матери и от родства с ними, — обстоятельство, которое его всегда так тяготило. Отныне он не их ребенок. Они даже не смогли бы — если были бы даже живы — узнать его, окажись на Димосе. Он мог бы разгуливать возле них, не опасаясь быть узнанным. Облик, манеры поведения, тик левой щеки — все, что он унаследовал от них, кануло в вечность, осталась только его сущность, образ мыслей, из которых он годами безжалостно выскребал ту ненависть, которая ему досталась от родителей и от которой окончательно помогла ему избавиться Ли за последние несколько месяцев, проведенных на Димосе. Ему не придется больше, глядя в зеркало, видеть длинный тонкий патрицианский нос, всегда напоминавший ему о матери, или квадратную массивную челюсть — явно наследие отца. Да, уже в одном этом крылись ростки буйно расцветающей в нем радости: сознание того, что оборвались все связи между ним и теми людьми, которых он презирал, этой парочкой с сердцами, переполненными ненавистью, которые вопреки своим желаниям произвели его на свет.
Колба подъемника остановилась, и Ли прикосновением пальцев заставила двери открыться. Маскировка из камней отъехала назад, и они прошли в нишу наблюдательного пункта, устроенного на самой вершине горы Зуб. Леса и горные пики Димоса раскинулись перед ними во всем своем величии, окрашенные в разные цвета лучами заходящего солнца.
Раскинув руки и расправив за спиной крылья, Дэйвис шагнул к краю ниши, прыгнул в бездну и едва успел наполнить мембраны воздухом, чтобы вовремя избежать столкновения с длинным антигравитационным автобусом, который при помощи тарелок забирался вверх по склону горы, подбираясь к вершине, чтобы повергнуть в ужас от высоты находящихся в нем пассажиров. На боку салона красовалась надпись: “Туристическая группа охотников на горных волков”. Находящиеся внутри мужчины и женщины, одетые в камуфляжные охотничьи костюмы, с напитками в руках, уставились на Дэйвиса широко раскрытыми от удивления глазами, не понимая, откуда он мог взяться, словно тот возник из ничего. Он увидел, как их взоры устремились выше, на Ли, все еще стоявшую в нише, и сразу понял, что их передышке от преследования властей пришел конец, в ту самую короткую секунду, когда он совершил непоправимую глупость — не огляделся как следует, прежде чем взмыть в воздух.
Он обнаружил, что в отличие от землянина димосианин двигается в плавной кошачьей манере, причем настолько непринужденно, что даже подсознательно не ощущает своего тела. Так, например, он еще ни разу не зацепился ни за одну трещину в полу. Ни разу, нагнувшись за тем, чтобы что-нибудь поднять, он не почувствовал, что ему мешает живот. Никогда не стукался головой о дверной проем или задевал за него бедрами и с первого раза крепко удерживал в пальцах то, за чем нагибался. Теперь он оказался в новой окружающей его обстановке уже в другом качестве, что облегчало ему восприятие и подсознательно откладывалось в мозгу, помогая глубже осмыслить все то, чему он научился за прошедшие несколько дней.
Дэйвис выключил рекодер на столе, откинулся на спинку кресла и, закрыв глаза, дал волю своим мыслям. На ленте содержались записи, объясняющие работу искусственных маток, и теории, пытающиеся объяснить их неспособность воспроизводить существа с мозгами, способными нормально функционировать в головах этих искусственных созданий. Он все еще не понимал две трети научной терминологии, на которой все это излагалось, но усиленно учился с помощью обучающего во сне устройства, которое вводило данные в его память со скоростью, в сотни раз превышающей ту, которую могли бы обеспечить ему обычные классные занятия. Теория, которая сейчас интересовала его больше всего прочего, была разработана доктором Ми'Нелла — ныне мертвым, вернее, убитым безжалостными карателями Альянса во время захвата Димоса. Ми'Нелла верил, что проблема неспособности мыслить искусственно созданных людей кроется не в генетическом моделировании, а во временном факторе, когда в генетическую камеру помещаются зародыши и за десять дней выращиваются до размеров взрослых двадцатилетних особей. Таким образом, доказывал Ми'Нелла, воспроизводятся недоумки с телами двадцатилетних и мозгами младенцев, только что появившихся на свет, а чувственные восприятия и потребности сформировавшегося в сексуальном отношении тела наносят сокрушительный удар по едва вышедшему из зародышевого состояния неокрепшему мозгу младенца, доводя его до невменяемости уже в первые моменты жизни вне стенок генетической камеры. Ми'Нелла хотел перепрограммировать сам процесс на главном компьютере крепости-Два, чтобы убедиться, стоит ли и впредь выращивать зомби в генетических камерах или же предпочтительнее ограничиться созданием младенцев, которые смогут участвовать в боях не раньше, чем через дюжину лет.
Война закончилась раньше, чем Ми'Нелла предоставился такой шанс.
Но сама теория и — пусть даже слабая — возможность заставить работать искусственную матку в полную силу привела Дэйвиса в восторг и обнадежила. Он пришел к убеждению после первых двух дней торжества по поводу завершившегося успехом побега и своего перевоплощения, что было бы преступлением провести остаток их жизни в поисках удовольствий в просторной и полностью оснащенной крепости, вместо того чтобы посвятить их тому, чтобы использовать все достижения культуры, науки и техники, причем в доступной форме, оказавшиеся здесь у них в распоряжении, с пользой для себя и, возможно, для других. Библиотека была чрезвычайно обширной; устройства, обучающие во сне, могли сделать из них экспертов по любой области знаний буквально за ночь. Или по крайней мере за месяц. Компьютеры, которые творили форменные чудеса, начиная от генетических преобразований и кончая поддержанием функционирования всех систем обеспечения жизнедеятельности в крепости, подчинялись устным командам или же командам, вводимым с клавиатуры на любом из существовавших димосианских наречий (основной язык Дэйвис выучил уже за первую неделю с помощью обучения во сне). Ему казалось, что многое из того, что здесь находится, может быть пущено в ход, хотя он пока и не знал, что именно. Мысль, промелькнувшая в голове, заключалась в том, что ему с Ли следовало бы как-то отомстить Альянсу — и не только за все свои муки, но и как возмездие за уничтожение миллионов крылатых людей, ставших жертвой откровенного геноцида.
Самое простое, как ему представлялось, — это им с Ли завести детей, чтобы те впоследствии организовали партизанскую войну против правящего режима Альянса, а так как Ли была стерильной, то оставалось только прибегнуть к помощи искусственных маток для создания потомства химическим путем.
* * *
Дверь в студию открылась — толстый кусок сплошного дерева с жужжанием откатился на роликах, приведенных в движение электричеством, — и вошла Ли с коробочкой с лентами в руках. Она занималась в библиотеке, выискивая для него ленты по тем предметам, о которых ему хотелось узнать побольше, и оказалась на поверку самой толковой и изобретательной по части поисков помощницей, о которой любой писатель мог только мечтать, так как никогда не приносила ему ничего, напрямую не связанного с тем предметом, который он изучал, — а в подобном случае можно было только приветствовать то, что приходится затрачивать дополнительные усилия.— Успешно, как вижу?
— Пожалуй, да. Как я тебе и говорила, есть и еще три другие крепости. Все найдешь здесь, в этой коробке. А та крепость-Два, о которой ты встретил упоминание.., ну, о которой говорил Ми'Нелла в связи с компьютером, — самая большая из всех четырех. По сравнению с ней наша покажется кротовьей норой. Там сорок восемь уровней, каждый длиной четыреста пятьдесят футов и шириной шестьсот футов. На последних десяти ярусах располагается главный компьютер и вспомогательный, в функции которого входит экстраполировать научные данные, полученные в генетических камерах, и предлагать возможные направления дальнейших исследований, включая и те, которые не могли бы прийти в голову человеку.
— Нам бы не помешала такая машинка — прелесть, да и только!
— Мы можем туда добраться, — ответила она.
— Тебе удалось определить ее местонахождение?
— Она находится в восьмидесяти шести милях отсюда, дальше к северу, третья гора от конца гряды. Две другие крепости спрятаны на расстоянии свыше тысячи двухсот миль отсюда. Нам повезло, что мы оказались не в одной из них.
— Всего восемьдесят шесть миль? Ну, пожалуй, мы сможем использовать тот компьютер, если та стандартная модель, которая находится здесь, не сможет нам помочь. А дополнительный компьютер, который способен экстраполировать данные, и вовсе может оказаться решающим фактором. Но я хочу сначала изучить все то, что находится здесь, прежде чем опять тронемся в путь.
— Темнеет, — заметила Ли, беря его за руку.
У них вошло в привычку вместе летать, когда в небе еще горел последний отблеск дня и мир казался столь же привлекательным, как полураздетая женщина. Он и в этот вечер не нарушил обычай и присоединился к ней в кабине лифта, похожей на колбу, которая плавно подняла их на верхушку горы, где был устроен скрытый пункт наблюдения, используемый ими как стартовая площадка для своих полетов.
В тот первый вечер, когда Дэйвис поднялся с кушетки киберхирурга, испытывая Шок от того, что обнаружил себя в теле инопланетянина, и узнав, что его собственные бренные останки покоятся в могиле, ему было не до полетов. Крылья-то он расправил и сделал все, как Ли ему говорила, но не смог оторваться от площадки даже на фут. Это лишь добавило огорчений в довершение к тем, что он уже испытывал, так как стал терзаться мыслями о своем будущем, когда, обладая телом, идеально приспособленным для полетов, из-за психики рожденного ходить по земле и приобретенных в силу этого привычек он так никогда и не сможет использовать свои крылья по назначению.
Но на следующий вечер она настояла, чтобы он попробовал снова, приведя ему кучу аргументов, и среди них тот, что димосианские дети тоже не летают со дня рождения. Тогда почему, хотела она знать, он должен быть исключением? Конечно, у него тело взрослого димосианина, но он все еще ребенок в том смысле, что ему предстоит учиться и учиться тому, как правильно координировать движения в новом облике. С явной неохотой, как непослушный ребенок, он последовал за ней.
Стоял ясный вечер с розово-желтым закатом, протянувшим свои пальцы-лучи от горизонта до середины неба.
Дэйвис скрепя сердце прошел через процедуру обучения для начинающих: принял позу такую же, как она, выслушал наставления — какие мышцы надо использовать, — внял ее советам и вновь потерпел фиаско. Это был самый неприятный эксперимент в его жизни, в основном из-за того, что у нее полет выходил легко и непринужденно, а ему только и оставалось топтаться, глупо ухмыляясь, и хлопать крыльями, как простыня на бельевой веревке во время сильного ветра. Он даже дал себе зарок — плюнуть на это занятие в дальнейшем, но тогда ему оставалось только торчать на вершине, раз уж он сюда пришел. Она обещала полчаса, а прошло всего пять минут — и вдруг когда он правильно взмахнул крыльями, то почувствовал, как их наполняет ветер, отрывая его от площадки наблюдательного пункта. Он поспешно сложил мембраны, чтобы не оказаться в воздухе на высоте нескольких тысяч футов над поверхностью Димоса и опасаясь, что не сможет и во второй раз правильно взмахнуть крыльями.
Но теперь он упрямо взмахивал ими снова и снова, пока наконец не отважился на последний шаг — рискнул и взмыл над горным склоном, затем целую секунду камнем падал вниз, но тут его крылья наполнились воздухом, и Дэйвис воспарил в небе так же уверенно, как и Ли.
И сейчас, две недели спустя, он все еще смотрел на возможность летать удивленными глазами ребенка, оказавшегося в зоопарке. Всегда находилось что-то новое, еще неизведанное, а в мозгу не до конца была изжита боязнь, что в любой момент — сказывалась психология землянина — крылья могут его подвести. Его терзали сомнения — не надоест ли ему со временем и небо, и крылья, и он припишет это тому, что якобы устал от Ли, хотя последнее было наименее вероятным. Возможно, будь он рожден с крыльями, то само собой постепенно стал бы воспринимать их как неотъемлемую часть своего тела, так же, как рожденный на Земле начинает смотреть на ноги как на обыденную вещь уже после первых нескольких недель, когда прошла радость от того, что научился ходить. Но обрести крылья в зрелом возрасте, после того как полжизни отшагал на своих двоих, — совсем другое дело, и с этим нельзя было не считаться.
Но не проблемы, связанные с полетом, беспокоили его в первую очередь, а причина, по которой он ощутил себя таким счастливым и довольным, обретя новое тело, и почему с такой легкостью примирился с потерей старого. Сначала его тревожила мысль, что он обманывает себя, закрывает глаза на тот страх, который, несомненно, испытывает, утратив облик прежнего Стэффера Дэйвиса, и что просто подавляет чувства ужаса и отчаяния, загоняя их в уголки подсознания, где они наверняка пустят ростки и со временем дадут себя знать. “Недалек тот день, — думал он, — когда наступит расплата за самообман”. Но дни шли, и он утверждался в сознании, что не лгал себе, когда говорил, что чувствует себя намного счастливее в новом теле, нежели в старом, и что сожалеет лишь о том, что не умер много лет назад, чтобы возродиться в облике димосианина. И он не мог не испытывать глубокого удовлетворения в душе, что освободился от прежней оболочки, унаследованной им от отца и матери и от родства с ними, — обстоятельство, которое его всегда так тяготило. Отныне он не их ребенок. Они даже не смогли бы — если были бы даже живы — узнать его, окажись на Димосе. Он мог бы разгуливать возле них, не опасаясь быть узнанным. Облик, манеры поведения, тик левой щеки — все, что он унаследовал от них, кануло в вечность, осталась только его сущность, образ мыслей, из которых он годами безжалостно выскребал ту ненависть, которая ему досталась от родителей и от которой окончательно помогла ему избавиться Ли за последние несколько месяцев, проведенных на Димосе. Ему не придется больше, глядя в зеркало, видеть длинный тонкий патрицианский нос, всегда напоминавший ему о матери, или квадратную массивную челюсть — явно наследие отца. Да, уже в одном этом крылись ростки буйно расцветающей в нем радости: сознание того, что оборвались все связи между ним и теми людьми, которых он презирал, этой парочкой с сердцами, переполненными ненавистью, которые вопреки своим желаниям произвели его на свет.
Колба подъемника остановилась, и Ли прикосновением пальцев заставила двери открыться. Маскировка из камней отъехала назад, и они прошли в нишу наблюдательного пункта, устроенного на самой вершине горы Зуб. Леса и горные пики Димоса раскинулись перед ними во всем своем величии, окрашенные в разные цвета лучами заходящего солнца.
Раскинув руки и расправив за спиной крылья, Дэйвис шагнул к краю ниши, прыгнул в бездну и едва успел наполнить мембраны воздухом, чтобы вовремя избежать столкновения с длинным антигравитационным автобусом, который при помощи тарелок забирался вверх по склону горы, подбираясь к вершине, чтобы повергнуть в ужас от высоты находящихся в нем пассажиров. На боку салона красовалась надпись: “Туристическая группа охотников на горных волков”. Находящиеся внутри мужчины и женщины, одетые в камуфляжные охотничьи костюмы, с напитками в руках, уставились на Дэйвиса широко раскрытыми от удивления глазами, не понимая, откуда он мог взяться, словно тот возник из ничего. Он увидел, как их взоры устремились выше, на Ли, все еще стоявшую в нише, и сразу понял, что их передышке от преследования властей пришел конец, в ту самую короткую секунду, когда он совершил непоправимую глупость — не огляделся как следует, прежде чем взмыть в воздух.