Страница:
Граф замолчал, к чему-то прислушиваясь. Кто-то чихнул. И на стул подле Виталия приземлился Виконт, зажимавший нос платком.
—Ай,— вскрикнула Вельда; лицо де ла Вурда было черным от сажи, равно как и белейшая когда-то его сорочка, сейчас обгоревшая.
—О-о, excuse me,— спешно сказал де ла Вурд и сорвался в ванную.
—Какой кошмар!— Вельда отхлебнула вина.— Что с ним случилось?
Видно было, что и граф не совсем понимает происходящее. Из ванной послышался плеск воды. А через некоторое время в зал вошел приведший себя в порядок Виконт. Теперь на его лице сажи не было, а одет он был, как новый русский: белейшая сорочка, черный костюм-двойка и черный же галстук. Он остановился, заметив барона, поклонился ему почтительно и сказал:
—Желаю здравствовать, господин барон.— А потом, обратилась к Леонарду: —Я, сир, принес некоторые новости. В свете настоящих событий они могут пойти нам на пользу. Вы, дорогой Гебриел,— Виконт повернулся к барону,— здесь весьма кстати.
—Отлично?— сказал граф.— А теперь сядь и выпей.
Де ла Вурд повиновался. Видно было, что новость действительно важная; Виконта только что не качало от волнения.
Де ла Вурд отхлебнул из бокала, который спешно наполнила ему Вельда, из воздуха поймал уже дымившую сигару, затянулся глубоко, откинулся на спинку стула. И, немного успокоившись, сказал:
—Я видел его, за что чуть ли не поплатился моим здесь присутствием. Он спустился на Землю.
—Кто спустился?— нетерпеливо спросил Леонард,— потрудись говорить яснее.
—Слушаюсь, монсеньор.— Виконт опрокинул бокал и опорожнил его. Только после этого ответил: —Старинный наш знакомый. Собственной персоной. Меня едва не сбила машина на Кировской площади. Посчитав это случайностью, я не придал сему особого значения. И зря: машина попыталась сбить меня вторично, но шофер был ли пьяным, машина ли была неисправна, только она врезалась в столб. Пассажир, слишком знакомый мне чем-то, выскочил, а шофер остался сидеть. И только я подошел к нему, собираясь разглядеть наглеца, как эта колымага взорвалась. Огонь ударил мне в лицо, я тут же оказался в торговых рядах, отнесенный взрывом, толпа окружила меня. В толпе находился этот пассажир, и, хотя было темно, я все же сумел рассмотреть его и только тогда понял, что мне в нем так знакомо. На правой щеке его красовался причудливый шрам в виде трезубца.
—Осиел,— сказал молчавший все это время барон.— Легок на помине ангел-хранитель Морозова.
—Кстати, шофер был какой-то вялый. Я заметил несколько трупных пятен на его лице.
—Старая привычка Осиела,— усмехнулся Гебриел,— хобби— оживлять мертвецов. Готов поклясться, что в каком-нибудь морге недосчитались трупа. Поразительный консерватор!
—А где Козлов?— осведомился граф,— он же был с тобой.
—Наводит справки,— ответил де ла Вурд,— я попросил его узнать, каким именем наградил себя Осиел в этот раз.
—Ну, что ж, джентльмены,— удовлетворенный этими новостями сказал Леонард,— давайте ужинать.
—Только вот,— сказал Гебриел,— все планы теперь летят к черту. Я не удивлюсь, если мы получим не то, на что надеялись. Случай сейчас займется нами вплотную. И вряд ли мы будем знать заранее, что нас ожидает. Осиел обладает поразительной способностью пускать пыль в глаза.
Де ла Вурд затянулся и сказал:
—Чувствую— город сильно поредеет и очень скоро...— Виконт хотел добавить еще что-то, но в этот момент в дверь позвонили.
Вельда поднялась, чтобы открыть. Через мгновение послышалось ее удивленное восклицание, а в зал зашел Козлов. Вся правая щека его была изодрана в кровь. Кожаный плащ исполосован, брюки мало чем отличались от плаща да, к тому же были мокрыми и заляпанными грязью. В свете свечей Ипполит Ипатьевич был похож на выходца с того света. Можно было предположить, не зная обстоятельств, что до такого состояния его довело желание выбраться из могилы, в которую зачем-то его поместили. Весь вид Ипполита говорил о том, что из переделки, которая случилась с ним, он вышел отнюдь не победителем.
—Хэллоу, монсеньор?— воскликнул Козлов.
Водрузилось молчание. У де ла Вурда с губ свисала готовая упасть потухшая сигара. Рука барона застыла с куском мяса на вилке по дороге ко рту. У Серебрякова отвалилась челюсть, да и Леонард, было видно, сам немало удивлен.
Первым заговорил Виконт:
—Я так понимаю— тебя в очередной раз похоронили?
—Не совсем,— ответил Ипполит, приглаживая свои ужасного вида усы и частями вырванную бороду.— Повздорил с собаками. Осиел всё же обставил меня. Пять собак! Удивляюсь, как только жив остался?
—А имя?— де ла Вурд встал, опасаясь, что зря понадеялся на Козлова.— Имя его ты узнал?
—Имя...— повторил Козлов задумчиво.— Имя… Николай Иванович Свинцов.
Глава XIII
Будильник затрещал, возвращая из забытья и грез в холодный мир. Проснувшись, она еле нашарила рукой пуговку звонка и заставила замолчать его. «Как холодно,— подумала, втянув носом воздух,— батареи остыли, что ли?».
За окном еще было темно. Наташа посмотрела на соседнюю кровать— пусто. Тогда девушка, укрывшись теплее и закрыв глаза, попыталась снова заснуть. Но сон не шел из-за воспоминаний о вчерашнем дне. «Может, стоит попытаться,— подумала она,— он ведь так добр ко мне. Нельзя сказать, что красив, но это не главное. …Такие грустные глаза. Никогда не говорил, что любит меня. А ведь любит... Уж это я знаю. Виталька не догадывается об этом. Чудак! Достаточно заглянуть в глаза,— и всё ясно. Как книгу читаешь. Какой робкий! Даже не пытался обнять. Боится потерять меня. Может попытаться самой! Чувствую, что-то меня к нему тянет. Как бы не напугать его... Ну, дорогая, ты быстро сменила ориентир.— Наташа рассмеялась.— Да. Виталька... Он бы так и сказал...»
Послышался звук со стороны двери; кто-то открывал замок. Но тихо. Видимо открывавший думал, что она еще спит. Чуть слышно вошла соседка по комнате.
Наташа приподнялась на локтях и сказала:
—Ань, я же просила разбудить меня в семь.
Вошедшая девушка потянулась к выключателю, в комнате загорелся свет.
—Ты так сладко спала, что я не решилась тебя тревожить.
Девушка заперла за собою дверь и повесила на натянутую через всю комнату веревку полотенце, которым только что вытирала волосы.
—Ну, как ты?— спросила Аня и присела на краешек кровати.
Наташа, сидевшая полулежа, ответила:
—Спасибо, всё в порядке.
—Пожалуйста. Кстати, обрати внимание на Витальку. Он, по-моему, любит тебя. Только никогда не говорил этого вслух.
—Ты не всё знаешь. В школе он был безумно влюблен в мою подругу. Ну, в Таньку, она вышла замуж за того придурка. Хотя, нет, не безумно… Первый раз, наверное, полюбил… Так вот...— Наташа сама перебила себя, видимо, вспомнив нечто важное,— кстати, он говорил, что писать настоящие стихи начал именно тогда.
—Он что, поэт?— спросила с небольшим удивлением Аня.
—Думаю— да, хотя он сам не любит, когда его называют поэтом. Любимые его слова: «Хорош поэт!— его не знает свет».
Наташа закуталась потеплее в одеяло и продолжала:
—Ты сама видела его и слышала. Можешь описать его?
—Ну, не знаю,— засомневалась Аня,— хотя попробую. Он очень начитан, любит поговорить, даже, я бы сказала, он— первостатейный болтун, если б не знала его хорошо. Хотя не очень-то общителен, с незнакомыми почти всегда молчит. Первое впечатление мое было негативным. Глядя на него, я бы никогда не подумала, что он поэт. Производит впечатление человека, который из-за одного опрометчиво сказанного слова после мучается, будто бы совершил преступление. Да, часто я замечала в нем вспышки гнева. Но он никогда, насколько мне известно, не выдавал своих чувств. Он никогда не раздражается и не теряет терпения. Его взгляд на некоторые вещи просто шокирует, а иногда его вообще трудно понять.
—Да, всё верно. Теперь отодвинь верхний ящик стола, пожалуйста. Достань тетрадь,— попросила Наташа.
Аня подошла к столу и, найдя тетрадь, отдала ее подруге. Та, полистав, перегнула пополам и протянула Анне со словами:
—Читай вслух.
Аня приняла тетрадь и прочла:
Вперед идя и поднимая пыль,
Ты часто думал о минуте той,
Что обратит твои желанья в быль.
Не думай, не жалей и не моли;
Ничто тебя отныне не спасет,
И страсть твою ничто не утолит;
Вокруг тебя нерастопляем лед.
Отверженный, убитый— но— живой,
Ступай вперед ты по своей тропе,
Лишь ты руководишь своей судьбой,
Лишь ты виновен в том, что не успел.
В твоих руках всё: счастье и беда;
Свой путь способен ты один пройти.
Ты каждый день благословляй как дар,
А Господа— за каждый дюйм пути.
Аня оторвалась от тетрадки и удивленно поглядела на Наташу.
—Никогда бы не подумала,— сказала она.— Он что, дал тебе переписать?
—Как же,— усмехнулась Наташа,— он боится или боялся, что «содержимое его души, как он выражается, станет достоянием гласности». Только я всё же списала парочку. Там есть еще одно, на следующей странице.
Анна перевернула лист и вновь стала читать:
Я мирно сплю и вижу снов картины?
Нет— сладких мыслей бесконечный рой
Плетет не прекращая паутины, —
В ночном бреду рождается узор;
Так неустанный я несу дозор.
Узор из гармоничных, пылких строф.
С их помощью, быть может, приоткрою
Скрывающий часть истины покров,
И нимфой белоснежною живою
Восстанет из тончайших покрывал
Любовь моя, которую скрывал,
Любовь, что я лелеял и хранил,
К которой всеми силами стремился.
Как вдруг раздался шелест чудных крыл,
И в мотылька мой разум обратился.
И, как на свет, на яркий идеал
Он полетел, и час его настал.
Падет завеса, я признаюсь вдруг
Во всём тебе, шатаясь от волненья,
Благодаря судьбу за сей недуг,
Покорно и без тени сожаленья
Себя всего отдав твоей любви,
Благословляя яд в своей крови.
В глазах бездонных прочитав ответ,
Я уст почувствую твоих прикосновенье
И этот яркий, теплый, нежный свет:
Твоей души к моей душе влеченье.
Я опьянел, вдруг всё тебе открыв,
И был вознагражден за сей порыв.
—Ну, что скажешь?— спросила, улыбаясь, Наташа.
—Этот человек любит тебя, ты будешь дурой, если откажешь ему в любви,— вынесла решение ее подруга.
—Я тоже об этом подумала.— Наташа приняла у подруги тетрадь.— Но вчера он меня малость напугал. Хотя я рада, что рассказала ему все.
Аня сказала обиженно:
—Да, лучшая подруга, конечно, не могла помочь.
—Ладно тебе!— Наташа легко толкнула в плечо Анну,— тебя не было рядом.
—Я знаю, зачем ты к нему пошла.— Тут подруга улыбнулась загадочно, а Наташа смутилась.
—Мне было очень больно. Но не могла подумать, что разговор с ним поможет,— сказала она.
—Он проявил завидное понимание. Ты, говоришь, что Виталька был на себя не похож?— спросила подруга.
—Он как-то странно себя вел. Говорил мало. Был почти неузнаваем. Глаза грустные. Что-то с ним произошло. Знаешь, когда он сказал: «Всё» и посмотрел мне в глаза, я... мне показалось, что я лечу. Ну, такое чувство, будто отрываешься от земли и тебя уносит. Как бы еще сказать... Нет, не могу объяснить. Какая-то сила исходит от этих глаз. Я не могу сказать точно, спала или нет. Просто чувствовала боль, стыд, и, потом он взял меня за руки и сказал это слово «Все». Дальше я как будто очнулась и поняла, что ничего от того ужаса не осталось, кроме памяти о нем. Хотя, может я и нафантазировала. Просто его слова, глаза, такая нежность во взгляде. Знаешь, если б он меня тогда поцеловал, я бы не стала противиться.
—Ну-и-ну?— засмеялась Аня,— вчера готова была в воду броситься, а теперь... С ума сойти! И что ты собираешься с этим делать? Встретишься еще с ним?
Наташа тоже улыбнулась и сказала задумчиво:
—Хотелось бы. Только...— Замолчала.
—Только что?— вкрадчиво спросила Аня.
—Он ничего не сказал, не предлагал встретиться. И он… Он не придет больше сам... Ну, то есть...— Наташа запнулась.
—То есть никогда не сделает первый шаг?— подхватила Аня.
—Да.
—А что мешает это сделать тебе? Берись за дело сама. Стоит тебе щелкнуть пальцами, и он за тобой пойдет на край света. Он последнее отдаст, душу дьяволу заложит ради тебя. Можешь быть уверена.
—Конечно, ты права,— все также задумчиво сказала Наташа,
—Только смотри: не говори ему об истинных своих чувствах. Он безумно влюблен в тебя и ждет от тебя того же.
Наташа удивленно посмотрела на подругу.
—Кто тебе?..— она запнулась. Наконец произнесла подозрительно: —Откуда ты всё это знаешь?
Тут Аня сообразила, что сболтнула лишнего в пылу дружеского откровения, что настал момент рассказать всё, и ответила:
—Я однажды встретилась с ним и решила вытянуть из него, зачем же он к тебе ходит. Я догадывалась, что это дружбой не объяснишь. Малость поднажала. Тут он мне всё и выложил. Конечно не сразу, боялся чего-то. Потом потребовал, чтобы я ничего тебе не говорила.
—А ты, конечно, все разболтала.— Улыбнулась Наташа.
—Ну, я ничего ему не обещала, отчего он меня сторонился потом, ты это заметила. Так что, вперед!
—Ладно, попробуем. Но...— Наташа замолчала. Потом выпалила: —Только рассказывай до конца. Ведь было еще что-то?
Аня опустила глаза и сказала, переводя разговор на другую тему:
—Да, ничего,— скороговоркой, и прибавила более веско: —Пора тебе принять душ, а то народу набежит.
Она хотела встать, но Наташа ухватила ее за руку.
—Выкладывай. Ты на нем испробовала один из своих приемов? Так? Ну, говори же!
—Да,— тихо ответила подруга,— я хотела поцеловать его.
—Конечно! Так вот почему он так конфузился при тебе! Ну, спасибо! Как только Мишка устоял? Это что-то исключительное.
—Я тебе не могла тогда сказать. Ну... Мишка... В общем, он не устоял. А с Виталькой ничего не произошло. Он оттолкнул меня, попросил больше так не делать. И ушел.
Наташа облегченно вздохнула. Она знала, что подруга не врет.
—Мишка... Какая мразь! Но соблазн был велик.— Наташа улыбнулась.— Еще немного, и Виталька бы сдался.
—Он удрал, не дав мне продолжить.
—Тебе здесь нет равных.
—Ладно,— смущенно заговорила Аня,— поднимайся.
Она подошла к столу, взяла чайник и вышла. Наташа встала с постели, надела халат, взяла полотенце и тоже покинула комнату.
Перед девушками на маленьком столе стоял на разделочной доске порядком закопченный чайник, рядом же находился заварочный чайничек с наполовину стертым рисунком на пухлых боках. На мелкой тарелке лежало несколько ломтиков хлеба с маслом. Стояла банка с вишневым вареньем. Подруги с аппетитом завтракали. Аня слушала радио, а перед ее подругой лежала раскрытая книга, и Наташа не слушала новости. Она брала бутерброд, намазывала его вареньем, откусывала, запивала чаем и увлеченно читала книгу.
А Аню до того увлекли передаваемые новости, что она перестала пить чай, увеличила у приемника громкость и толкнула в бок подругу со словами:
—Послушай, дикость какя-то!
Наташа прекратила чтение.
Из приемника слышался голос дикторши:
—За последние три дня в городе произошло пять убийств. Они все похожи по почерку и обстоятельствам. Старший следователь по этому делу согласился ответить на несколько вопросов нашего корреспондента. Вот краткое изложение встречи. Почерк почти один и тот же: у двоих вскрыты на запястьях вены, а у лаборанта железнодорожной больницы полностью отрезана голова. В последнем случае следователи первоначально предполагали самоубийство. Погиб также сержант милиции. Все четыре трупа в разное время были найдены сильно обгорелыми. Также в ночь с четверга на пятницу около метро «Безымянка» был найден труп обгорелого мужчины лет сорока-сорока пяти, погибшего, как сказано в медицинском заключении, в результате облучения повышенной дозой радиации. Удалось установить его имя. Просьба ко всем тем, кому известно что-либо о человеке по имени Александр Владимирович Кобальт, который в одиннадцать часов в четверг сошел с московского поезда, позвонить по телефону...— Далее диктор назвала шестизначный номер и дважды повторила его. После чего добавила:— В пятницу в двадцать один час напротив площади Кирова произошло транспортное происшествие: в фонарный столб врезался автомобиль «Москвич». По сведению очевидцев машина попыталась сбить прохожего, ударилась в столб и взорвалась. Пострадавшего, который в этот момент находился рядом с «Москвичом», взрывом отбросило в торговые ряды. В машине рядом с водителем находился пассажир, успевший покинуть салон. Водителем оказался труп Сотникова Александра Викторовича, похищенный четырьмя часами раньше в одном из городских моргов. Неизвестно, каким способом он смог сесть за руль. Пострадавший от взрыва и пассажир скрылись. До сих пор они не обратились ни в одну клинику.
После диктор обратилась к слушателям с просьбой ко всем, кому известно что-либо об этих происшествиях, обращаться по телефону. Вновь прозвучал ранее упомянутый телефон.
Аня, решив, что более ничего интересного не услышит, убавила звук.
—Маньяк опять бродит в городе,— сказала она и принялась за свой незаконченный завтрак.
Ее подруга промолчала.
Глава XIV
Наташа, студентка Железнодорожного института, проснулась в восемь часов тридцать минут субботнего утра от звонка будильника, а Олег Геннадьевич Сбединский очнулся тридцатью минутами позже от грохота, доносившегося из кухни. Произвела сей страшный звук гора грязной посуды, которая накопилась за последнюю неделю. Гора простояла бы еще дней десять, пока за нее не взялся бы Сбединский, но судьба распорядилась несколько иначе. Причиной этой беды, как и многих других несчастий в квартире, стал любимый кот Олега Геннадьевича, кличка которого была Маркиз.
Кот этот, как впрочем и все коты, отличался не только отменным аппетитом, но и исключительным любопытством. В обширном арсенале его привычек имелась страсть к ловле тараканов, коих на кухне его хозяина было предостаточно.
Так получилось, что в этот злополучный для «незабвенной» посуды Сбединского день Маркиз проснулся слишком рано, а именно часа на два раньше хозяина. Проболтавшись по кухне без дела и уничтожив остатки вчерашнего ужина, Маркиз со скучающим видом истинного аристократа забрался на холодильник, потянулся и улегся там. Будучи от природы вечно голодным, этот кот очень любил поесть. Маркиз знал, что в холодильнике хозяина есть аппетитный кусочек свежей рыбки. Маркиз знал, как его достать. Однако решил судьбы не испытывать и дождаться пробуждения хозяина, а за одно малость вздремнуть.
С недавних пор из арсенала привычек Маркиза по вине хозяина пропала любовь к добыче еды путем воровства. Кот ухитрялся тырить еду со стола даже во время приема ее хозяином. Когда же от этой привычки он волшебным образом отвык (этому волшебству способствовали несколько взбучек в виде лишения пропитания на довольно большой промежуток времени), Маркиз изловчился свистнуть внушительный кусок колбасы прямо из холодильника. И хозяин изобрел новую пытку: он буквально посадил кота на неделю на хлеб и воду. Ничего ужаснее, чем хлеб, Маркиз в жизни своей не знал. А тут еще заставляют не только лицезреть сей продукт, да еще и питаться им. Через три страшных дня кот удрал, то есть как обычно попросился на улицу и не вернулся даже через неделю после исчезновения. Олег Геннадьевич расстроился: его оставило единственное существо, с которым они понимали друг друга. Прошло дней десять, и порядком исхудавший Маркиз вернулся. От радости хозяин накормил его мясом. Но с тех пор кот прекратил воровать. Зато приобрел уникальную способность клянчить. Он мог часами ходить по пятам за хозяином и кричать таким дурным голосом, от которого соседи, жившие этажом ниже, только что не сходили с ума. Они стали упрекать Олега Геннадьевича тем, что он мучает своего подопечного.
Кот находился в легкой дреме. Он уже почти заснул, но чуткие уши засекли подозрительный звук. Кот тут же обратил свой взор в область источника шума и увидел жутко огромного таракана. Таракан выбрался из-за раковины, пересек по кафелю пространство до хлебницы, не замечая приготовившегося к прыжку зверя. Наконец Маркиз, ненавидевший этих неистребимых нахлебников, с силой оттолкнулся. Все бы прошло отлично, только эмалированная поверхность холодильника была чересчур уж гладкой. Кот поскользнулся, но всё же долетел до хлебницы, ударившись об нее пушистой мордой. Хлебница не была рассчитана на столь грубое обращение, тут же немедленно отвалилась и всем своим весом вместе с котом обрушилась на гору немытой посуды. На пол полетели три граненых с остатками высохшего молока стакана, венчавшие пирамиду. Стаканы мгновенно превратились в россыпь мелких осколков, разлетевшихся со свойственным им звуком по полу кухни. Все до одной фарфоровые тарелки разбились. В целости осталось лишь одно большое блюдо, да и то только потому, что оно было эмалированное. Кот, успевший оттолкнуться от хлебницы, сравнительно удачно приземлился на все четыре лапы возле помойного ведра под раковиной. Таракана он не поймал, о чем забыл сразу, как только увидел над собой заросшую щетиной физиономию разъяренного хозяина, стоящего на осколках в тапочках на босу ногу и в семейных полосатых трусах.
—Чертова скотина?— крикнул Олег Геннадьевич, и, вытянув волосатые руки, схватил неудачного охотника.
Сбединский был в ярости. Единственным утешением было то, что отвалилась необходимость в мытье посуды. Именно этому, да еще и тому, что Олег Геннадьевич не полностью осознал происшедшее, Маркиз был обязан не слишком суровому наказанию,— его просто выкинули на лестничную площадку.
Хотя вряд ли в другое время кота ожидало нечто более ужасное. Олег Геннадьевич считал себя на редкость несчастным человеком, и в происшедшем в это утро не было ничего необычного. Сбединский имел поразительную способность приносить всякие неприятности себе и окружающим. Будучи от природы исключительно рассеянным, Сбединский представлял собой поистине стихийное бедствие. Вокруг него постоянно что-то ломалось, падало, разбивалось, растекалось и рвалось.
Например, не долее, как в прошедшую среду, Олег Геннадьевич стал причиной насмешек сослуживцев и множества студентов (хотя он догадывался, что этот случай стал известен не только им, а всему институту, где он работал преподавателем на кафедре Инженерной Графики). День этот выдался удачным в смысле неприятностей, если не считать испачканных мелом рукавов Сбединского, но на подобную мелочь почти никто не обращал внимания; мелочь таковая была в порядке вещей и перестала занимать умы местных насмешников. Неприятность приключилась уже вечером, так сказать, под занавес. В небольшом кабинете кафедры находилось трое, не считая Сбединского, преподавателей, молоденькая секретарша и двое студентов. Сбединский,— надо отдать ему должное,— считался среди своих коллег, да и студентов, что было поистине гигантской заслугой, на редкость хорошим преподавателем, имевшим большой опыт (ему было сорок лет, пятнадцать из них он преподавал) и необычный дар чертежника. Олег Геннадьевич собственноручно изготовил большую часть образцов контрольных работ, и чертежи эти красовались на застекленных стендах в коридоре. Вот и сегодня Олег Геннадьевич собрался начертить аксонометрическую проекцию одной весьма сложной детали. Он пришпиливал лист формата А2 к чертежной доске, возвышавшейся на четырех ногах между столом заведующего кафедрой, всем известного похабника и алкоголика, и местом старшего преподавателя, который, как на грех, сидел здесь и занимался со студентами. Заведующий кафедрой, находившийся в возрасте сорока восьми лет, пил горячий чай из большого бокала. Сильно наклонившись над столом и делая вид, что рассматривает что-то под стеклом, он на самом деле любовался стройными ногами молоденькой секретарши, чуть прикрытыми полоскою ткани, скромно называемой современными модницами юбкой. Панорама, открывавшаяся взору заведующего кафедрой, была столь соблазнительной, что тот вовсе забыл об окружающих и думал лишь о том, чтобы подольше не иссякала стопка бумаги с напечатанными экзаменационными билетами на столе секретарши, которая, орудуя ножницами, нарезала этой из бумаги равные полоски. За этой ситуацией вел наблюдение преподаватель, сидевший напротив, через один стол, возле шкафа за своим столом. То есть,— скажем прямо,— все проходило вполне обыденно.
—Ай,— вскрикнула Вельда; лицо де ла Вурда было черным от сажи, равно как и белейшая когда-то его сорочка, сейчас обгоревшая.
—О-о, excuse me,— спешно сказал де ла Вурд и сорвался в ванную.
—Какой кошмар!— Вельда отхлебнула вина.— Что с ним случилось?
Видно было, что и граф не совсем понимает происходящее. Из ванной послышался плеск воды. А через некоторое время в зал вошел приведший себя в порядок Виконт. Теперь на его лице сажи не было, а одет он был, как новый русский: белейшая сорочка, черный костюм-двойка и черный же галстук. Он остановился, заметив барона, поклонился ему почтительно и сказал:
—Желаю здравствовать, господин барон.— А потом, обратилась к Леонарду: —Я, сир, принес некоторые новости. В свете настоящих событий они могут пойти нам на пользу. Вы, дорогой Гебриел,— Виконт повернулся к барону,— здесь весьма кстати.
—Отлично?— сказал граф.— А теперь сядь и выпей.
Де ла Вурд повиновался. Видно было, что новость действительно важная; Виконта только что не качало от волнения.
Де ла Вурд отхлебнул из бокала, который спешно наполнила ему Вельда, из воздуха поймал уже дымившую сигару, затянулся глубоко, откинулся на спинку стула. И, немного успокоившись, сказал:
—Я видел его, за что чуть ли не поплатился моим здесь присутствием. Он спустился на Землю.
—Кто спустился?— нетерпеливо спросил Леонард,— потрудись говорить яснее.
—Слушаюсь, монсеньор.— Виконт опрокинул бокал и опорожнил его. Только после этого ответил: —Старинный наш знакомый. Собственной персоной. Меня едва не сбила машина на Кировской площади. Посчитав это случайностью, я не придал сему особого значения. И зря: машина попыталась сбить меня вторично, но шофер был ли пьяным, машина ли была неисправна, только она врезалась в столб. Пассажир, слишком знакомый мне чем-то, выскочил, а шофер остался сидеть. И только я подошел к нему, собираясь разглядеть наглеца, как эта колымага взорвалась. Огонь ударил мне в лицо, я тут же оказался в торговых рядах, отнесенный взрывом, толпа окружила меня. В толпе находился этот пассажир, и, хотя было темно, я все же сумел рассмотреть его и только тогда понял, что мне в нем так знакомо. На правой щеке его красовался причудливый шрам в виде трезубца.
—Осиел,— сказал молчавший все это время барон.— Легок на помине ангел-хранитель Морозова.
—Кстати, шофер был какой-то вялый. Я заметил несколько трупных пятен на его лице.
—Старая привычка Осиела,— усмехнулся Гебриел,— хобби— оживлять мертвецов. Готов поклясться, что в каком-нибудь морге недосчитались трупа. Поразительный консерватор!
—А где Козлов?— осведомился граф,— он же был с тобой.
—Наводит справки,— ответил де ла Вурд,— я попросил его узнать, каким именем наградил себя Осиел в этот раз.
—Ну, что ж, джентльмены,— удовлетворенный этими новостями сказал Леонард,— давайте ужинать.
—Только вот,— сказал Гебриел,— все планы теперь летят к черту. Я не удивлюсь, если мы получим не то, на что надеялись. Случай сейчас займется нами вплотную. И вряд ли мы будем знать заранее, что нас ожидает. Осиел обладает поразительной способностью пускать пыль в глаза.
Де ла Вурд затянулся и сказал:
—Чувствую— город сильно поредеет и очень скоро...— Виконт хотел добавить еще что-то, но в этот момент в дверь позвонили.
Вельда поднялась, чтобы открыть. Через мгновение послышалось ее удивленное восклицание, а в зал зашел Козлов. Вся правая щека его была изодрана в кровь. Кожаный плащ исполосован, брюки мало чем отличались от плаща да, к тому же были мокрыми и заляпанными грязью. В свете свечей Ипполит Ипатьевич был похож на выходца с того света. Можно было предположить, не зная обстоятельств, что до такого состояния его довело желание выбраться из могилы, в которую зачем-то его поместили. Весь вид Ипполита говорил о том, что из переделки, которая случилась с ним, он вышел отнюдь не победителем.
—Хэллоу, монсеньор?— воскликнул Козлов.
Водрузилось молчание. У де ла Вурда с губ свисала готовая упасть потухшая сигара. Рука барона застыла с куском мяса на вилке по дороге ко рту. У Серебрякова отвалилась челюсть, да и Леонард, было видно, сам немало удивлен.
Первым заговорил Виконт:
—Я так понимаю— тебя в очередной раз похоронили?
—Не совсем,— ответил Ипполит, приглаживая свои ужасного вида усы и частями вырванную бороду.— Повздорил с собаками. Осиел всё же обставил меня. Пять собак! Удивляюсь, как только жив остался?
—А имя?— де ла Вурд встал, опасаясь, что зря понадеялся на Козлова.— Имя его ты узнал?
—Имя...— повторил Козлов задумчиво.— Имя… Николай Иванович Свинцов.
Глава XIII
ПОДРУГИ
Твой чудный взгляд, души моей коснувшись,
В ней пламень возродит благословенный.
И дрогну я, как будто бы очнувшись,
Перед тобой коленопреклоненный.
Будильник затрещал, возвращая из забытья и грез в холодный мир. Проснувшись, она еле нашарила рукой пуговку звонка и заставила замолчать его. «Как холодно,— подумала, втянув носом воздух,— батареи остыли, что ли?».
За окном еще было темно. Наташа посмотрела на соседнюю кровать— пусто. Тогда девушка, укрывшись теплее и закрыв глаза, попыталась снова заснуть. Но сон не шел из-за воспоминаний о вчерашнем дне. «Может, стоит попытаться,— подумала она,— он ведь так добр ко мне. Нельзя сказать, что красив, но это не главное. …Такие грустные глаза. Никогда не говорил, что любит меня. А ведь любит... Уж это я знаю. Виталька не догадывается об этом. Чудак! Достаточно заглянуть в глаза,— и всё ясно. Как книгу читаешь. Какой робкий! Даже не пытался обнять. Боится потерять меня. Может попытаться самой! Чувствую, что-то меня к нему тянет. Как бы не напугать его... Ну, дорогая, ты быстро сменила ориентир.— Наташа рассмеялась.— Да. Виталька... Он бы так и сказал...»
Послышался звук со стороны двери; кто-то открывал замок. Но тихо. Видимо открывавший думал, что она еще спит. Чуть слышно вошла соседка по комнате.
Наташа приподнялась на локтях и сказала:
—Ань, я же просила разбудить меня в семь.
Вошедшая девушка потянулась к выключателю, в комнате загорелся свет.
—Ты так сладко спала, что я не решилась тебя тревожить.
Девушка заперла за собою дверь и повесила на натянутую через всю комнату веревку полотенце, которым только что вытирала волосы.
—Ну, как ты?— спросила Аня и присела на краешек кровати.
Наташа, сидевшая полулежа, ответила:
—Спасибо, всё в порядке.
—Пожалуйста. Кстати, обрати внимание на Витальку. Он, по-моему, любит тебя. Только никогда не говорил этого вслух.
—Ты не всё знаешь. В школе он был безумно влюблен в мою подругу. Ну, в Таньку, она вышла замуж за того придурка. Хотя, нет, не безумно… Первый раз, наверное, полюбил… Так вот...— Наташа сама перебила себя, видимо, вспомнив нечто важное,— кстати, он говорил, что писать настоящие стихи начал именно тогда.
—Он что, поэт?— спросила с небольшим удивлением Аня.
—Думаю— да, хотя он сам не любит, когда его называют поэтом. Любимые его слова: «Хорош поэт!— его не знает свет».
Наташа закуталась потеплее в одеяло и продолжала:
—Ты сама видела его и слышала. Можешь описать его?
—Ну, не знаю,— засомневалась Аня,— хотя попробую. Он очень начитан, любит поговорить, даже, я бы сказала, он— первостатейный болтун, если б не знала его хорошо. Хотя не очень-то общителен, с незнакомыми почти всегда молчит. Первое впечатление мое было негативным. Глядя на него, я бы никогда не подумала, что он поэт. Производит впечатление человека, который из-за одного опрометчиво сказанного слова после мучается, будто бы совершил преступление. Да, часто я замечала в нем вспышки гнева. Но он никогда, насколько мне известно, не выдавал своих чувств. Он никогда не раздражается и не теряет терпения. Его взгляд на некоторые вещи просто шокирует, а иногда его вообще трудно понять.
—Да, всё верно. Теперь отодвинь верхний ящик стола, пожалуйста. Достань тетрадь,— попросила Наташа.
Аня подошла к столу и, найдя тетрадь, отдала ее подруге. Та, полистав, перегнула пополам и протянула Анне со словами:
—Читай вслух.
Аня приняла тетрадь и прочла:
Лишь ты…
Отверженный, убитый и пустой,Вперед идя и поднимая пыль,
Ты часто думал о минуте той,
Что обратит твои желанья в быль.
Не думай, не жалей и не моли;
Ничто тебя отныне не спасет,
И страсть твою ничто не утолит;
Вокруг тебя нерастопляем лед.
Отверженный, убитый— но— живой,
Ступай вперед ты по своей тропе,
Лишь ты руководишь своей судьбой,
Лишь ты виновен в том, что не успел.
В твоих руках всё: счастье и беда;
Свой путь способен ты один пройти.
Ты каждый день благословляй как дар,
А Господа— за каждый дюйм пути.
Аня оторвалась от тетрадки и удивленно поглядела на Наташу.
—Никогда бы не подумала,— сказала она.— Он что, дал тебе переписать?
—Как же,— усмехнулась Наташа,— он боится или боялся, что «содержимое его души, как он выражается, станет достоянием гласности». Только я всё же списала парочку. Там есть еще одно, на следующей странице.
Анна перевернула лист и вновь стала читать:
Признание
Ты думаешь, что в тишине ночнойЯ мирно сплю и вижу снов картины?
Нет— сладких мыслей бесконечный рой
Плетет не прекращая паутины, —
В ночном бреду рождается узор;
Так неустанный я несу дозор.
Узор из гармоничных, пылких строф.
С их помощью, быть может, приоткрою
Скрывающий часть истины покров,
И нимфой белоснежною живою
Восстанет из тончайших покрывал
Любовь моя, которую скрывал,
Любовь, что я лелеял и хранил,
К которой всеми силами стремился.
Как вдруг раздался шелест чудных крыл,
И в мотылька мой разум обратился.
И, как на свет, на яркий идеал
Он полетел, и час его настал.
Падет завеса, я признаюсь вдруг
Во всём тебе, шатаясь от волненья,
Благодаря судьбу за сей недуг,
Покорно и без тени сожаленья
Себя всего отдав твоей любви,
Благословляя яд в своей крови.
В глазах бездонных прочитав ответ,
Я уст почувствую твоих прикосновенье
И этот яркий, теплый, нежный свет:
Твоей души к моей душе влеченье.
Я опьянел, вдруг всё тебе открыв,
И был вознагражден за сей порыв.
—Ну, что скажешь?— спросила, улыбаясь, Наташа.
—Этот человек любит тебя, ты будешь дурой, если откажешь ему в любви,— вынесла решение ее подруга.
—Я тоже об этом подумала.— Наташа приняла у подруги тетрадь.— Но вчера он меня малость напугал. Хотя я рада, что рассказала ему все.
Аня сказала обиженно:
—Да, лучшая подруга, конечно, не могла помочь.
—Ладно тебе!— Наташа легко толкнула в плечо Анну,— тебя не было рядом.
—Я знаю, зачем ты к нему пошла.— Тут подруга улыбнулась загадочно, а Наташа смутилась.
—Мне было очень больно. Но не могла подумать, что разговор с ним поможет,— сказала она.
—Он проявил завидное понимание. Ты, говоришь, что Виталька был на себя не похож?— спросила подруга.
—Он как-то странно себя вел. Говорил мало. Был почти неузнаваем. Глаза грустные. Что-то с ним произошло. Знаешь, когда он сказал: «Всё» и посмотрел мне в глаза, я... мне показалось, что я лечу. Ну, такое чувство, будто отрываешься от земли и тебя уносит. Как бы еще сказать... Нет, не могу объяснить. Какая-то сила исходит от этих глаз. Я не могу сказать точно, спала или нет. Просто чувствовала боль, стыд, и, потом он взял меня за руки и сказал это слово «Все». Дальше я как будто очнулась и поняла, что ничего от того ужаса не осталось, кроме памяти о нем. Хотя, может я и нафантазировала. Просто его слова, глаза, такая нежность во взгляде. Знаешь, если б он меня тогда поцеловал, я бы не стала противиться.
—Ну-и-ну?— засмеялась Аня,— вчера готова была в воду броситься, а теперь... С ума сойти! И что ты собираешься с этим делать? Встретишься еще с ним?
Наташа тоже улыбнулась и сказала задумчиво:
—Хотелось бы. Только...— Замолчала.
—Только что?— вкрадчиво спросила Аня.
—Он ничего не сказал, не предлагал встретиться. И он… Он не придет больше сам... Ну, то есть...— Наташа запнулась.
—То есть никогда не сделает первый шаг?— подхватила Аня.
—Да.
—А что мешает это сделать тебе? Берись за дело сама. Стоит тебе щелкнуть пальцами, и он за тобой пойдет на край света. Он последнее отдаст, душу дьяволу заложит ради тебя. Можешь быть уверена.
—Конечно, ты права,— все также задумчиво сказала Наташа,
—Только смотри: не говори ему об истинных своих чувствах. Он безумно влюблен в тебя и ждет от тебя того же.
Наташа удивленно посмотрела на подругу.
—Кто тебе?..— она запнулась. Наконец произнесла подозрительно: —Откуда ты всё это знаешь?
Тут Аня сообразила, что сболтнула лишнего в пылу дружеского откровения, что настал момент рассказать всё, и ответила:
—Я однажды встретилась с ним и решила вытянуть из него, зачем же он к тебе ходит. Я догадывалась, что это дружбой не объяснишь. Малость поднажала. Тут он мне всё и выложил. Конечно не сразу, боялся чего-то. Потом потребовал, чтобы я ничего тебе не говорила.
—А ты, конечно, все разболтала.— Улыбнулась Наташа.
—Ну, я ничего ему не обещала, отчего он меня сторонился потом, ты это заметила. Так что, вперед!
—Ладно, попробуем. Но...— Наташа замолчала. Потом выпалила: —Только рассказывай до конца. Ведь было еще что-то?
Аня опустила глаза и сказала, переводя разговор на другую тему:
—Да, ничего,— скороговоркой, и прибавила более веско: —Пора тебе принять душ, а то народу набежит.
Она хотела встать, но Наташа ухватила ее за руку.
—Выкладывай. Ты на нем испробовала один из своих приемов? Так? Ну, говори же!
—Да,— тихо ответила подруга,— я хотела поцеловать его.
—Конечно! Так вот почему он так конфузился при тебе! Ну, спасибо! Как только Мишка устоял? Это что-то исключительное.
—Я тебе не могла тогда сказать. Ну... Мишка... В общем, он не устоял. А с Виталькой ничего не произошло. Он оттолкнул меня, попросил больше так не делать. И ушел.
Наташа облегченно вздохнула. Она знала, что подруга не врет.
—Мишка... Какая мразь! Но соблазн был велик.— Наташа улыбнулась.— Еще немного, и Виталька бы сдался.
—Он удрал, не дав мне продолжить.
—Тебе здесь нет равных.
—Ладно,— смущенно заговорила Аня,— поднимайся.
Она подошла к столу, взяла чайник и вышла. Наташа встала с постели, надела халат, взяла полотенце и тоже покинула комнату.
* * *
Спустя минут тридцать в комнате общежития сидели обе подруги, Наташа и Аня, и пили чай. Включенный в сеть радиоприемник тихо работал, передавая местные утренние новости. Новости касались главным образом главы администрации и его присных, кои занимались насущными городскими вопросами. Также звучало неодобрение политики повышения квартплаты, сообщалось о намерении горожан провести демонстрацию по этому поводу в скором времени. По своему обыкновению влезать во всякие конфликты коммунисты в очередной раз сообщили свое и без того всем известное мнение.Перед девушками на маленьком столе стоял на разделочной доске порядком закопченный чайник, рядом же находился заварочный чайничек с наполовину стертым рисунком на пухлых боках. На мелкой тарелке лежало несколько ломтиков хлеба с маслом. Стояла банка с вишневым вареньем. Подруги с аппетитом завтракали. Аня слушала радио, а перед ее подругой лежала раскрытая книга, и Наташа не слушала новости. Она брала бутерброд, намазывала его вареньем, откусывала, запивала чаем и увлеченно читала книгу.
А Аню до того увлекли передаваемые новости, что она перестала пить чай, увеличила у приемника громкость и толкнула в бок подругу со словами:
—Послушай, дикость какя-то!
Наташа прекратила чтение.
Из приемника слышался голос дикторши:
—За последние три дня в городе произошло пять убийств. Они все похожи по почерку и обстоятельствам. Старший следователь по этому делу согласился ответить на несколько вопросов нашего корреспондента. Вот краткое изложение встречи. Почерк почти один и тот же: у двоих вскрыты на запястьях вены, а у лаборанта железнодорожной больницы полностью отрезана голова. В последнем случае следователи первоначально предполагали самоубийство. Погиб также сержант милиции. Все четыре трупа в разное время были найдены сильно обгорелыми. Также в ночь с четверга на пятницу около метро «Безымянка» был найден труп обгорелого мужчины лет сорока-сорока пяти, погибшего, как сказано в медицинском заключении, в результате облучения повышенной дозой радиации. Удалось установить его имя. Просьба ко всем тем, кому известно что-либо о человеке по имени Александр Владимирович Кобальт, который в одиннадцать часов в четверг сошел с московского поезда, позвонить по телефону...— Далее диктор назвала шестизначный номер и дважды повторила его. После чего добавила:— В пятницу в двадцать один час напротив площади Кирова произошло транспортное происшествие: в фонарный столб врезался автомобиль «Москвич». По сведению очевидцев машина попыталась сбить прохожего, ударилась в столб и взорвалась. Пострадавшего, который в этот момент находился рядом с «Москвичом», взрывом отбросило в торговые ряды. В машине рядом с водителем находился пассажир, успевший покинуть салон. Водителем оказался труп Сотникова Александра Викторовича, похищенный четырьмя часами раньше в одном из городских моргов. Неизвестно, каким способом он смог сесть за руль. Пострадавший от взрыва и пассажир скрылись. До сих пор они не обратились ни в одну клинику.
После диктор обратилась к слушателям с просьбой ко всем, кому известно что-либо об этих происшествиях, обращаться по телефону. Вновь прозвучал ранее упомянутый телефон.
Аня, решив, что более ничего интересного не услышит, убавила звук.
—Маньяк опять бродит в городе,— сказала она и принялась за свой незаконченный завтрак.
Ее подруга промолчала.
Глава XIV
ОЛЕГ ГЕННАДЬЕВИЧ
О, непохожий на других,
Ты часть того, другого мира,
В тебе— непознанная сила,
Ты гармоничнее, чем стих!
Наташа, студентка Железнодорожного института, проснулась в восемь часов тридцать минут субботнего утра от звонка будильника, а Олег Геннадьевич Сбединский очнулся тридцатью минутами позже от грохота, доносившегося из кухни. Произвела сей страшный звук гора грязной посуды, которая накопилась за последнюю неделю. Гора простояла бы еще дней десять, пока за нее не взялся бы Сбединский, но судьба распорядилась несколько иначе. Причиной этой беды, как и многих других несчастий в квартире, стал любимый кот Олега Геннадьевича, кличка которого была Маркиз.
Кот этот, как впрочем и все коты, отличался не только отменным аппетитом, но и исключительным любопытством. В обширном арсенале его привычек имелась страсть к ловле тараканов, коих на кухне его хозяина было предостаточно.
Так получилось, что в этот злополучный для «незабвенной» посуды Сбединского день Маркиз проснулся слишком рано, а именно часа на два раньше хозяина. Проболтавшись по кухне без дела и уничтожив остатки вчерашнего ужина, Маркиз со скучающим видом истинного аристократа забрался на холодильник, потянулся и улегся там. Будучи от природы вечно голодным, этот кот очень любил поесть. Маркиз знал, что в холодильнике хозяина есть аппетитный кусочек свежей рыбки. Маркиз знал, как его достать. Однако решил судьбы не испытывать и дождаться пробуждения хозяина, а за одно малость вздремнуть.
С недавних пор из арсенала привычек Маркиза по вине хозяина пропала любовь к добыче еды путем воровства. Кот ухитрялся тырить еду со стола даже во время приема ее хозяином. Когда же от этой привычки он волшебным образом отвык (этому волшебству способствовали несколько взбучек в виде лишения пропитания на довольно большой промежуток времени), Маркиз изловчился свистнуть внушительный кусок колбасы прямо из холодильника. И хозяин изобрел новую пытку: он буквально посадил кота на неделю на хлеб и воду. Ничего ужаснее, чем хлеб, Маркиз в жизни своей не знал. А тут еще заставляют не только лицезреть сей продукт, да еще и питаться им. Через три страшных дня кот удрал, то есть как обычно попросился на улицу и не вернулся даже через неделю после исчезновения. Олег Геннадьевич расстроился: его оставило единственное существо, с которым они понимали друг друга. Прошло дней десять, и порядком исхудавший Маркиз вернулся. От радости хозяин накормил его мясом. Но с тех пор кот прекратил воровать. Зато приобрел уникальную способность клянчить. Он мог часами ходить по пятам за хозяином и кричать таким дурным голосом, от которого соседи, жившие этажом ниже, только что не сходили с ума. Они стали упрекать Олега Геннадьевича тем, что он мучает своего подопечного.
Кот находился в легкой дреме. Он уже почти заснул, но чуткие уши засекли подозрительный звук. Кот тут же обратил свой взор в область источника шума и увидел жутко огромного таракана. Таракан выбрался из-за раковины, пересек по кафелю пространство до хлебницы, не замечая приготовившегося к прыжку зверя. Наконец Маркиз, ненавидевший этих неистребимых нахлебников, с силой оттолкнулся. Все бы прошло отлично, только эмалированная поверхность холодильника была чересчур уж гладкой. Кот поскользнулся, но всё же долетел до хлебницы, ударившись об нее пушистой мордой. Хлебница не была рассчитана на столь грубое обращение, тут же немедленно отвалилась и всем своим весом вместе с котом обрушилась на гору немытой посуды. На пол полетели три граненых с остатками высохшего молока стакана, венчавшие пирамиду. Стаканы мгновенно превратились в россыпь мелких осколков, разлетевшихся со свойственным им звуком по полу кухни. Все до одной фарфоровые тарелки разбились. В целости осталось лишь одно большое блюдо, да и то только потому, что оно было эмалированное. Кот, успевший оттолкнуться от хлебницы, сравнительно удачно приземлился на все четыре лапы возле помойного ведра под раковиной. Таракана он не поймал, о чем забыл сразу, как только увидел над собой заросшую щетиной физиономию разъяренного хозяина, стоящего на осколках в тапочках на босу ногу и в семейных полосатых трусах.
—Чертова скотина?— крикнул Олег Геннадьевич, и, вытянув волосатые руки, схватил неудачного охотника.
Сбединский был в ярости. Единственным утешением было то, что отвалилась необходимость в мытье посуды. Именно этому, да еще и тому, что Олег Геннадьевич не полностью осознал происшедшее, Маркиз был обязан не слишком суровому наказанию,— его просто выкинули на лестничную площадку.
Хотя вряд ли в другое время кота ожидало нечто более ужасное. Олег Геннадьевич считал себя на редкость несчастным человеком, и в происшедшем в это утро не было ничего необычного. Сбединский имел поразительную способность приносить всякие неприятности себе и окружающим. Будучи от природы исключительно рассеянным, Сбединский представлял собой поистине стихийное бедствие. Вокруг него постоянно что-то ломалось, падало, разбивалось, растекалось и рвалось.
Например, не долее, как в прошедшую среду, Олег Геннадьевич стал причиной насмешек сослуживцев и множества студентов (хотя он догадывался, что этот случай стал известен не только им, а всему институту, где он работал преподавателем на кафедре Инженерной Графики). День этот выдался удачным в смысле неприятностей, если не считать испачканных мелом рукавов Сбединского, но на подобную мелочь почти никто не обращал внимания; мелочь таковая была в порядке вещей и перестала занимать умы местных насмешников. Неприятность приключилась уже вечером, так сказать, под занавес. В небольшом кабинете кафедры находилось трое, не считая Сбединского, преподавателей, молоденькая секретарша и двое студентов. Сбединский,— надо отдать ему должное,— считался среди своих коллег, да и студентов, что было поистине гигантской заслугой, на редкость хорошим преподавателем, имевшим большой опыт (ему было сорок лет, пятнадцать из них он преподавал) и необычный дар чертежника. Олег Геннадьевич собственноручно изготовил большую часть образцов контрольных работ, и чертежи эти красовались на застекленных стендах в коридоре. Вот и сегодня Олег Геннадьевич собрался начертить аксонометрическую проекцию одной весьма сложной детали. Он пришпиливал лист формата А2 к чертежной доске, возвышавшейся на четырех ногах между столом заведующего кафедрой, всем известного похабника и алкоголика, и местом старшего преподавателя, который, как на грех, сидел здесь и занимался со студентами. Заведующий кафедрой, находившийся в возрасте сорока восьми лет, пил горячий чай из большого бокала. Сильно наклонившись над столом и делая вид, что рассматривает что-то под стеклом, он на самом деле любовался стройными ногами молоденькой секретарши, чуть прикрытыми полоскою ткани, скромно называемой современными модницами юбкой. Панорама, открывавшаяся взору заведующего кафедрой, была столь соблазнительной, что тот вовсе забыл об окружающих и думал лишь о том, чтобы подольше не иссякала стопка бумаги с напечатанными экзаменационными билетами на столе секретарши, которая, орудуя ножницами, нарезала этой из бумаги равные полоски. За этой ситуацией вел наблюдение преподаватель, сидевший напротив, через один стол, возле шкафа за своим столом. То есть,— скажем прямо,— все проходило вполне обыденно.