Кунин Владимир Владимирович. Интердевочка

   - Я очень люблю тебя, Таня.
   Я всхлипнула и улыбнулась ему:
   - Тогда-то что… Тогда все ни хрена не страшно.
   - Сегодня днем будет прекрасная погода, - сказал Эдик, закрывая гараж. - И мы с тобой под вечер сможем…
   Если такая же погода будет сегодня в Ленинграде, то Симка с Кисулей обязательно днем пойдут в открытый бассейн спорткомплекса «Динамо», подумала я.
   …Кисуля и Симка-Гулливер сидели на пустынных трибунах открытого бассейна со спортивными сумками в руках. Они уже свое отплавали и теперь, поглядывая на малышей в «лягушатнике», трепались с двумя детскими тренерами - симпатичными молодыми ребятами.
   Кисуля посмотрела на часы, перекинула сумку через плечо:
   - Посиди, Симка, поболтай. Сейчас вернусь.
 
   Я всегда знала, что по восемьдесят восьмой статье - «Нарушение правил о валютных операциях…» И так далее - могут взять только с поличным. Хвать тебя за лапку при совершении сделки и, как говорится, «привет родителям»! От трех до восьми. А вот как это делается - только слышала. Меня саму бог миловал…
 
   Она спустилась вниз под трибуны и, не торопясь, вышла из спортивного комплекса на залитую солнцем стоянку машин. Подошла к своей одинокой «семерочке», закурила и еще раз посмотрела на часы.
   Тут к ее сверкающему «жигуленку» подкатил затрюханный «Москвич-407» и затормозил. Кисуля оглянулась вокруг - не видит ли кто - и юркнула на заднее сиденье «Москвича».
   Сидевший за рулем этого чуда техники обернулся к ней и… Оказался Петром Никаноровичем! «Дедом на входе», как называет их наш профсоюз. Швейцаром из нашей гостиницы! Вот шустрый отставник!..
   Кисуля протянула ему толстый конверт. Петр Никанорович заглянул в конверт, упиханный долларами, и спросил:
   - Сколько?
   - Как договаривались, - Кисуля нервничала.
   - Держи, - швейцар передал ей пачку советских денег.
   - Двигатель выключи, дышать нечем.
   - Не учи, - Петр Никанорович цепко оглядел стоянку, выход из бассейна и высокие густые кусты у ограды. Но двигатель не выключил.
   Кисуля положила пачку денег на колени и стала их пересчитывать.
   - Совсем спятила? - зашипел швейцар. - Нашла время?..
   - В прошлый раз два стольника не доложил, старая сволочь, и сейчас хочешь напарить? - Огрызнулась Кисуля.
   И в эту секунду с двух сторон распахнулись передние дверцы «Москвича» и голос Толи Кудрявцева произнес:
   - Сидеть! Не двигаться!
   Кто мог подумать, что старик такой прыткий? Видать, вспомнил свою лихую военную молодость…
   В мгновение ока Петр Никанорович выбросил на асфальт конверт с долларами и рванул машину вперед. Толя - с левой стороны машины, а Михаил Михайлович - с правой полетели кувырком. Так он их саданул своим «Москвичем»!
   Но тут же из кустов вылетела спрятанная там черная оперативная «Волга». За рулем сидел Женя. Он направил «Волгу» наперерез «Москвичу» и подставил себя под страшный удар…
 
   Потом была «скорая помощь» и еще одна милицейская машина, в которой уже сидел Петр Никанорович в наручниках…
   Стояли искореженные «Москвич» и «Волга»…
   Бережно несли окровавленного и очень бледного Женю…
   Билась в истерике и рвалась к носилкам Кисуля:
   - Женечка, я не виновата! Я не хотела, Женечка!.. Это все он! Он!.. Не виновата я, Женя!..
   Толя Кудрявцев вытряхивал свой пиджак, чистил брюки.
   - Заткнись, стерва, - негромко сказал он Кисуле. - Только ты и виновата. Не было бы тебя, не было бы и его, - он показал на сидящего в машине Петра Никаноровича в наручниках. - И Женя был бы жив и здоров. Утри сопли и садись в машину. Помоги ей, Миша…
 
   Ничего об этом не зная, я несколько дней спустя позвонила в Ленинград маме.
   - Мамочка! Ты меня хорошо слышишь? Слушай меня внимательно! - кричала я в трубку. - Эдик купил мне тур в Советский Союз, в Ленинград. И заказал билеты на конец месяца. Нет… Раньше все было забито. Сам он, к сожалению, не приедет. Нет… Он у нас теперь начальник отдела, и пока фирма его не отпускает из Стокгольма!.. Нет, нет! У нас все в порядке!.. Все в порядке! Спроси своего козла, что привезти ему из Швеции… Ну, ты же у меня гениальный педагог! Песталоцци, Ушинский и Макаренко - просто мальчики в сравнении с тобой! Как ты себя чувствуешь? Ну, слава богу!..
 
   Мама сидела на постели и ее оголенная худенькая рука была обернута манжеткой тонометра.
   Врач из «неотложки» терпеливо ждал конца нашего разговора.
   На столе стоял кардиограф. Сестра набирала из ампулы кардиамин в шприц.
   Покуривал в открытое кухонное окно Козел…
   - На днях звонила Сима!.. Сима, говорю, звонила! У Ниночки какие-то неприятности… Нет, я не знаю. Симочка сказала, что сама тебе позвонит… Нет, ляля еще не вернулась. Хорошо, деточка, - говорила мне мама. - Не волнуйся. Привет Эдику. И я тебя целую. Целую, говорю, и очень тебя жду. До свидания, доченька… До свидания.
   Мама положила телефонную трубку и виновато посмотрела на доктора.
   - Простите меня, пожалуйста. Это все-таки заграница…
   - Алла Сергеевна, нужно сделать еще одну кардиограммку, - сказал доктор.
 
   - Тебе привет от мамы, - вспомнила я.
   - Спасибо, - вежливо поблагодарил Эдик. - Я думаю, что будет лучше, если не мы будем звонить маме, а она - нам. В России это значительно дешевле. А потом мы отдадим ей деньги по курсу.
   - Что? - не поняла я.
   - Я говорю, что международные разговоры по телефону из России намного дешевле, чем у нас. Пусть лучше мама нам звонит, а мы ей потом компенсируем эти затраты.
   - Господи!!! - Возмутилась я. - Да пошел ты!.. Когда я из тебя человека сделаю?!..
   При возвращении домой, на выборгской таможне Вите устроили шмон.
   Нашли у него мою посылочку для отца, распатронили ее и прицепились:
   - Если это не ваши вещи, то почему вы их в декларацию не записали? Вот же специальный пункт: «Вещи или ценности, принадлежащие другим лицам…»
   - Да я и забыл совсем про них! Какие это «ценности»…
   Перед таможенником лежали две пары шерстяных носков, детское барахлишко и пакет фирмы «И.К.Е.А.» с ленинградским адресом моего отца.
   - Вы двадцать раз в год границу пересекаете! Неужели трудно соблюдать таможенные правила? Сегодня везете не записанные в декларацию чужие носки, завтра - видеокассеты с антисоветскими фильмами, а послезавтра порнографию повезете, да?..
   - Вы мне только дело не шейте, - усмехнулся Витя.
   - А я и не собираюсь ничего вам шить. Забирайте свои вещички и поезжайте спокойненько. Разбираться будете со своим начальством. Им и объясните - от кого возите, кому… Всего доброго.
 
   Когда спустя две недели настал день очередного приезда Вити в Швецию, я страшно нервничала и мечтала побыстрее спровадить Эдика на работу, чтобы успеть привести себя в боевой порядок и помчаться в порт «Викинг-лайн» встречать Витю.
   Я крутилась перед зеркалом, как девчонка, переменила десять шмоток и даже наподдала Фросе под хвост, чтобы не путалась под ногами…
   Трижды я бралась сверять совтрансавтовский календарик (с обведенным фломастером числом витиного приезда) с большим кухонным календарем. Словом, «дергалась, как свинья на веревке», как сказала бы Кисуля.
   Но на этот раз в порт я поехала несколько иным путем. У меня был запас во времени, и я неторопливо подкатила к единственной в Стокгольме православной церкви. Мне уже давно хотелось зайти сюда, но я все время не решалась этого сделать. А сегодня потянуло меня к этой церквухе со страшной силой!
   Я вылезла из машины, тщательно оглядела себя в зеркальце и припудрилась. Словно хотела предстать перед господом богом в приличном виде.
   Двери церкви были открыты, и оттуда тянуло прохладой. В сумрачной глубине мерцали лампады перед иконами.
   Я постояла-постояла в дверях, да так и не смогла заставить себя перешагнуть через порог. Вздохнула судорожно и вернулась к машине…
   Ровно в девять я уже была в порту и стояла на «своей» тумбе, а Фрося сидела на крыше «вольвочки».
   Из открытого зева гигантского парома нескончаемо текли большие и маленькие автомобили всех стран мира. Но из этого ошеломляющего потока мне нужна была только одна машина.
   И когда, наконец, она появилась, и я различила овальную марку «Совьет Юнион» и номер АВЕ 51-15, то, как коза, запрыгала на этой дурацкой каменной тумбе и замахала руками!
   Но на этот раз мой «вольво» не выехал из общего ряда. Он медленно тянулся за каким-то французом, не обращая на меня никакого внимания.
   Я закричала:
   - Витя! Витенька!!! Эге-гей!..
   Машина совсем было приблизилась ко мне, и с ужасом я увидела за лобовым стеклом совершенно незнакомого мне пожилого человека. А рядом, на пассажирском сиденье, - еще одного.
   - Подождите! Подождите!.. - Закричала я в полной растерянности. - А где же Витя?! Товарищи!..
   Водитель показал на меня своему напарнику и что-то проговорил.
   Я еще сильней и отчаянней замахала руками:
   - Товарищи!..
   Не притормаживая, водитель приоткрыл свою дверцу и, поравнявшись со мной, сказал мне на ходу:
   - Тамбовский волк тебе «товарищ». Шлюха…
   Захлопнул дверцу перед моим носом и проехал мимо.
 
   Боже мой, как я напилась на терраске того придорожного кафе, где мы дважды сидели с Витей!..
   За перилами стояла моя одинокая «вольвочка».
   На грязном, залитом столе передо мной сидела верная Фрося, пыталась лизать мне лицо и поскуливала…
   - «Мне снилась осень в полусвете стекол…» - бормотала я, силясь вспомнить идущие вослед строки Пастернака. - «Мне снилась осень в полусвете стекол… И как с небес…» Нет! Нет, мать вашу в душу!..
 

 
Мне снилась осень в полусвете стекол,
Друзья и ты в их шутовской гурьбе…
 

 
   Испуганная девочка-кельнер держала мою сумку, а хозяин кафе, вытащив оттуда мои документы, звонил куда-то по телефону.
 
   Кажется, приехал очень встревоженный Эдик на своем саабе и привез Рею - барменшу с заправочной станции.
   Они вдвоем перетащили меня в СААБ, что стоило им изрядных трудов, потому что ехать я не хотела и все пыталась вспомнить стихи:
 

 
И, как с небес добывший крови сокол,
Спускалось сердце на руку к тебе…
 

 
   Рея завела мою «вольвочку», Эдик - свой сааб, и они повезли меня домой…
 
   Телефон! Телефон! Телефон!.. О, черт побери!.. Словно по башке - дзынь-дзынь-дзынь! Чтоб вы сдохли все! Чтоб вы…
   Нащупала трубку, положила рядом на подушку. Даже глаз открыть не смогла:
   - Ну, кто там? Ну, что надо?
   Не сообразила, что говорю по-русски. А из трубки по-шведски:
   - Фру Ларссон вызывает Ленинград. Советский союз. Фру Ларссон…
   - Да! Да!.. Слушаю! Мамочка?
   Во рту - словно кошки нагадили. Голова трещит. Язык, как рашпиль.
   - Мамочка?
   - Момент! Соединяю…
   Огляделась - одна в спальне. Эдик, наверное, на работе. На его подушке дрыхнет Фрося.
   - Швеция? Салем?.. - по-русски.
   - Да! Да! - кричу я и дую минеральную воду прямо из горлышка большой бутылки. - Мама?
   - Танька! Это я - Гулливер… Слушай меня, не перебивай!
 
   Симка-Гулливер звонила мне с городского почтамта. Оглядывалась, прикрывала ладонью трубку, чтобы никто, кроме меня не слышал ее слов.
   - Кисулю замели с поличным… Взяли две с половиной штуки «зеленых». Она на первом же допросе показала, что это твои баксы. Представляешь?! И вроде бы ты ей передала их при мне! Меня дернули - я в полную несознанку: ничего не знаю, ничего не видела… Она все на тебя лепит! Мол, ты ей оставила эти две с половиной штуки, когда еще уезжала. Вроде бы ты ее попросила потом реализовать их и уже советскими отдать твоей матери… Вот сука, представляешь? Я думала, она мне на очной ставке глотку перекусит! Учти, Танька, как только приедешь - тебя сразу заметут и начнут раскручивать. Так что, сиди, не рыпайся! Сюда носа не показывай!
   - Но это же все фуфло! Липа!.. - закричала я. - Симка! Симка, ты же знаешь, что это чушь собачья!.. Оговор! Я прилечу через несколько дней, и мы с тобой вдвоем…
   - Ты совсем там чокнулась?! - заорала Симка. - Тебе пятера корячится, понимаешь ты это?!.. Тебя сразу с аэродрома в «Кресты» упакуют! Пока ты докажешь, что ты не верблюд, - три года, как миленькая, отчалишься, кретинка!.. И учти - я тебе не помощник! Я ваших дел не знаю. Сиди там у себя и не дергайся!
   - Но у меня же мама болеет!..
   - Поболеет и перестанет. Лучше, если она тебе передачи будет носить, да? Идеалистка хренова! Все!..
   - Погоди, Симка…
   - Я сказала все! - и Симка бросила трубку.
   Через стеклянную дверь она внимательно оглядела всю очередь, не заметила ничего подозрительного и вышла из переговорной будки…
 
   Что же делать? Что же делать? Что же делать?..
   - Что же делать, Фрося?! - закричала я, схватила собачонку и затрясла, как тряпичную куклу.
   Потом отбросила ее, рванула телефонную трубку и набрала номер:
   - Эдик! Приезжай домой! Я умоляю тебя! Миленький…
   - Я приеду к шести. Пожалуйста, не пей алкоголь.
   - Какой «алкоголь»?! Какой еще «алкоголь»?! О чем ты говоришь! Ты мне нужен сейчас же! Ты никогда мне не был так нужен, как сейчас!.. Эдинька, родной, единственный мой… Умоляю…
   - Я не могу уйти во время работы. Ты способна приехать ко мне?..
 
   Нечесаная, немазаная, одетая черт знает во что, я неслась по шоссе Салем - Стокгольм, и встречные машины шарахались от меня в разные стороны…
   Наверное, с точки зрения шведского здравого смысла, сцена, разыгравшаяся на автомобильной стоянке фирмы «Белитроник», была омерзительной; мы с Эдиком бегали вокруг наших машин, хлопали дверцами, хватали друг друга за руки, вырывались один от другого, оба кричали, путая русские и шведские слова, и вели себя - для деловой части города - более чем странно и непристойно.
   - Ты никуда не поедешь! - кричал он. - Завтра же я аннулирую твои билеты и визу! Я слишком люблю тебя… Я не хочу тобой рисковать! И ты немедленно поменяешь подданство!..
   - Это еще зачем?! - вырывалась я от него.
   - Не нужно быть гражданином страны, в которой такие ненормальные законы! Весь цивилизованный мир покупает и продает валюту - для этого построены банки, биржи, грандиозная финансовая система отношений между нормальными государствами… И это абсолютно легально. А у вас почему-то этого нельзя делать!.. Почему нужно сажать человека в тюрьму, если он поменял одну валюту на другую?!
   - Но у нас сажают не за обмен, а за спекуляцию! Это ты можешь понять? - я невольно встала на защиту законов, через которые с ежедневным риском перешагивала в течение нескольких последних лет в советском союзе.
   - Я ничего не хочу понимать! - закричал он. - Я люблю тебя… Я не могу без тебя жить! Я не хочу быть без тебя!.. Мы поменяем тебе паспорт… Ты станешь подданной Швеции и ваши каннибальские законы не будут тебя касаться!
   - А мама?!
   - Я добьюсь того, чтобы мама переехала сюда, к нам! Сейчас это уже возможно - даже ваши об этом пишут! Только не бросай меня… Не уезжай… Тебя не выпустят обратно! Пока поймут, что ты не виновата, пройдет очень много времени!.. Я не переживу этого… Ты слышишь?..
   - Эдинька! Но там же больная мама!..
   - Мы пошлем ей самые лучшие лекарства! Самые дорогие! Я знаю, ты меня еще не любишь… Тебе просто надо было уехать оттуда… Но я же тебя люблю! Я не могу тебя потерять… Я сделаю все, что ты скажешь… Хочешь пить алкоголь - пей. Я боюсь только за твое здоровье. Хочешь, уедем в другую страну? В Австралию… В Новую Зеландию? Там всегда тепло…
   - Боже мой! Боже мой… Что же делать, Эдинька?!. - прокричала я и, к удивлению многих шведов, наблюдавших за нами из окон и с тротуара, мы бросились в объятия друг к другу…
 
   В дверях нашей ленинградской квартиры стояли Толя Кудрявцев, Миша и двое каких-то незнакомых - мужчина и женщина. Провожала их моя мама.
   - Одну секундочку, Алла Сергеевна, - сказал Толя и повернулся к мужчине и женщине: - Большое спасибо, товарищи. Думаю, нет нужды предупреждать вас, чтобы ничего никому…
   - Уж предупредили, - женщина старалась не смотреть на маму.
   - Все будет в ажуре, товарищ капитан, - пообещал мужчина.
   - Миша, проводи товарищей и подожди меня в машине.
   Толя закрыл за ними дверь и сказал:
   - Алла Сергеевна, у меня к вам самый последний вопрос. Так сказать, не для протокола. Личный, если позволите.
   - Пожалуйста, - тихо проговорила мама.
   - Вы, действительно, не знали, чем занималась Таня до отъезда за границу?
   Мама промолчала.
   - Неужели вы столько лет ничего не подозревали?
   - Я должна отвечать? - Жалобно спросила мама.
   - Нет, - быстро сказал Толя. - Как хотите…
   - Вы знаете, Анатолий Андреевич, может быть, вам это покажется странным и неубедительным… Но мы с Танечкой очень оберегали друг друга, - мама помолчала и твердо добавила: - очень.
   - Выздоравливайте, Алла Сергеевна. Всего вам доброго, - сказал Толя и вышел на лестничную площадку.
 
   Козел со своей кодлой из пяти пацанов подошел к нашему подъезду, когда толина машина отъехала от дома. Козел посмотрел ей вслед и протянул компахе пачку американских сигарет:
   - Посидите. Я поднимусь, узнаю, может, чего надо.
   Пацаны тут же развалились на скамейке у подъезда, достали одинаковые разноцветные зажигалки и демонстративно закурили…
   Козел открыл нашу дверь своим ключом и вошел в квартиру. Мама сидела на кухне, разглядывала мои детские фотографии.
   - Кто-то был? - подозрительно огляделся Козел.
   - Танечкины товарищи приезжали с ее прошлой работы.
   - А чего у них тачка с ментовскими номерами?
   - Что ты говоришь? - не поняла мама.
   - Да, так… Чего-нибудь надо, Алла Сергеевна?
   - Если тебя не затруднит, Юрочка, сходи на почту. Дай Тане телеграмму. Вот текст, - мама протянула Козлу тетрадочный лист бумаги. - Тут слова русские, только латинскими буквами. Сумеешь на бланк переписать?
   - А чего там написано?
   - «Чувствую себя хорошо. Задержись вылетом. Мама». И адрес.
   - Так и переписать? - Козлу явно не понравился текст.
   - Да. Только латинскими буквами. Вот деньги.
   - Ладно, - сказал Козел. - А потом мы с пацанами хотели кое-куда свалить.
   - Конечно, конечно, - поторопилась согласиться мама.
 
   На почте Козел стоял за нетрезвым суетливым парнем лет тридцати.
   Больше на почте никого не было. Только молоденькая девчонка за стеклом с полукруглым окошечком и надписью: «прием телеграмм и переводов».
   Парень суматошно отсчитал из толстой пачки десятирублевок триста рублей, оставшиеся деньги - рублей двести - засунул в карман куртки и протянул девчонке бланк перевода:
   - Теперь правильно?
   - Теперь правильно. Деньги. - и девчонка стала оформлять перевод.
   Компашка козла стояла на улице, судачила о чем-то, и Козел видел их через большое стеклянное окно. Затем он перевел взгляд на карман куртки стоявшего парня, где лежала пачка десяток, и придвинулся к парню вплотную.
   - А за перевод? - спросила девчонка.
   - Виноват, виноват, виноват… - забормотал нетрезвый парень и полез в карман куртки.
   Козел отпрянул назад. Парень достал десятку из кармана и лихо шлепнул ею о прилавок:
   - С нашим удовольствием!
   Козел осторожно вытащил у него из куртки оставшиеся деньги и аккуратно подсунул их под стопку телеграфных бланков. И безмятежно стал читать разные почтовые объявления.
   Парень получил квитанцию, сдачу с десятки и, стараясь шагать как можно тверже, вышел на улицу. Козел внимательно следил за ним через окно. Парень пересек тротуар, газон и сел в ожидавшее его такси. И укатил.
   - Так и будешь стоять? - спросила девчонка.
   - Виноват, виноват, виноват… - подражая нетрезвому парню, сказал Козел, и девчонка рассмеялась.
   Козел загнул половину тетрадочного листа, оставил только строчки с адресом и сказал:
   - Вот адрес. Международная. Можешь переписать на бланк латинскими буквами?
   - А текст?
   - Счас… Пиши: «Прилетай. Матери плохо. Козел».
   - Что еще за Козел?
   - Обыкновенный. Там знают. Пиши, пиши.
   Козел смотрел в окно, ждал нетрезвого парня - авось, хватится.
   - Три рубля шестьдесят две копейки.
   Козел протянул пятерку, получил квитанцию и сдачу. Секунду помедлил, еще раз глянул в окно. Парня не было. За окном покуривала его кодла.
   - Я возьму пару бланков? - спросил он девчонку.
   - Хоть все.
   - Вот спасибо, вот спасибо, вот хороший человек! - спел ей Козел, сгреб бланки вместе с пачкой десяток, лежавших под стопкой, и вышел на улицу.
   - Айда! - скомандовал он пацанам и быстро завернул за угол дома.
   Там он остановился, огляделся и подмигнул кодле:
   - Маленький фокус-покус, джентельмены!
   Он развернул телеграфные бланки и предъявил компахе пачку десяток.
   - Гуляем, чижики! Перевод получил.
   - Ну, Козел!.. Ну, молоток!.. - захрипели приблатненными голосами пацаны.
 
   У нашего подъезда пацаны снова развалились на скамейке, а Козел с шальным криком: - счас!.. Только квитанцию и сдачу отдам! - Помчался скачками через три ступеньки на наш четвертый этаж.
   На третьем этаже Козел замедлил свой бег и тревожно принюхался. Он огляделся вокруг себя, приподнял крышку бака с пищевыми отходами. Но запах шел не оттуда, а сверху. Это Козел понял и в два прыжка оказался на четвертом - нашем - этаже.
   Здесь запах был так силен, что Козел закашлялся, рот его наполнился жгучей слюной и его затошнило. И вдруг Козел понял, что запах идет из-под нашей двери!
   Выронив почтовую квитанцию и сдачу с маминой пятерки, трясущимися руками Козел стал вставлять ключ в замочную скважину… Наконец ключ повернулся в замке. Козел рванул дверь на себя и отшатнулся - так шибануло газом из нашей квартиры!
   - Алла Сергеевна!.. - закричал Козел и, зажимая рот и нос руками, ворвался в квартиру.
   Окна были закрыты наглухо. Из кухни неслось убаюкивающее шипение.
   Козла вырвало. Утирая рот рукавом, он метнулся в кухню, увидел сидящую на полу маму, рассыпанные фотографии, открытую духовку газовой плиты…
   Задыхаясь и плача, сотрясаемый рвотными спазмами, Козел перекрыл газовые конфорки и духовку и стал рвать на себя оконную раму. В панике он делал что-то не так и окно не открывалось. Тогда Козел схватил кухонную табуретку и в полном отчаянии шарахнул ею по стеклам.
   В кухню ворвался свежий уличный воздух. Кровоточащими руками Козел схватил маму за халатик и стал вытаскивать ее в коридор.
   - Алла Сергеевна!.. - захлебываясь от страха, рыдал Козел. - Алла Сергеевна!.. Да помогите же кто-нибудь!.. Люди!.. Люди!.. Где же вы!
   Он выволок маму на лестничную площадку и бросился звонить в соседние квартиры, стучать в двери кулаками.
   - Помогите! - Кричал и плакал Козел. - Ну, помогите же кто-нибудь, сволочи! Суки!.. Гады!!
   Не открылась ни одна дверь. День… Лето… Да и поздно уже было.
   Мама лежала с полуоткрытыми глазами. Вокруг рта и на подбородке застыла серо-зеленая пена - такая характерная для смерти от удушья.
   - Помогите… - прошептал Козел и опустился на колени рядом с моей мамой.
   И не было в его голосе никакой приблатненной хрипотцы, взрословатой уличной наглости. Не стало лидера опасной дворовой кодлы, которая шарашит по ночам машины, портит девчонок в подвалах и волчьей стаей готова дать отпор любому взрослому сильному мужику.
   Около мертвой, худенькой, пожилой моей мамы сидел испуганный пятнадцатилетний мальчик, и тело его сотрясалось от рыданий и ужаса, потому что он впервые в своей жизни собственными глазами увидел, как выглядит смерть человека.
 
   А я, мерзкая, зажравшаяся тварь, сидела в своем собственном двухэтажном доме, всего в полутора часах полета от Ленинграда, слушала, как барабанит по крыше и окнам густой летний дождь, и ничего об этом не знала! Ничего!..
   Когда раздался входной звонок, я выглянула в окно и сквозь сумерки наступавшего вечера и струи воды, заливавшие стекло, увидела у нашего заборчика маленькую машинку салемского почтового отделения, а у калитки знакомого почтальона - Уолтера Меллера.
   Я нажала кнопку дистанционного управления калиткой, она распахнулась и Меллер прошел к дому. Я выскочила ему навстречу.
   - Добрый вечер, фру Ларссон, - улыбнулся Меллер. - Вам телеграмма. Из России.
   - Спасибо большое, господин Меллер, спасибо… - встревожилась я и дала Уолтеру несколько крон.
   Меллер раскланялся, а я тут же, не входя в дом, развернула телеграмму. Там латинскими буквами были написаны русские слова: «Прилетай. Матери плохо. Козел».
   Передо мной лежал шведский телефонный справочник.
   Впервые за полтора года моего пребывания за границей я обращалась к официальному представителю советского союза.
   - Здравствуйте! Это представитель советского аэрофлота? С вами говорит Татьяна Николаевна Зайцева - советская гражданка… То есть вообще-то сейчас я - Ларссон… Я здесь у вас, в Швеции, замужем… Извините. У меня рейс в Ленинград только в конце месяца, а мне нужно улететь сегодня. Сейчас же… Нет, билет на самолет компании САС. У меня телеграмма… Только получила. «Прилетай. Матери плохо…» Он зря не пошлет такую телеграмму. Ну, пожалуйста! И потом у меня в Союзе еще есть одно дело… Очень важное! Может быть, государственное. Там человека оклеветали. И только я смогу… Что вы! Успею, успею! Я на машине… Спасибо! Спасибо вам большое!
   Я бросила телефонную трубку и стала истерически собирать первые попавшиеся вещи.
   - Матери плохо, Фрося! - бормотала я. - Матери плохо… Мы должны улететь! Мы с тобой не имеем права…
   Через десять минут я сволокла вниз, в гараж, две огромные неподъемные сумки, запихала их в свою «вольвочку» и выгнала ее из гаража. Заперев все двери дома, я усадила Фросю в машину, открыла выездные ворота нашего участка и закричала через дорогу: