Страница:
— Ежели человек умирает, а тело его не сжигают, а в землю, по обычаю народов некоторых закапывают, — начал Нойдак с видом умным, ученым, потом сбился и продолжил уже по-свойски, — то Нойдаку ведун один рассказал… От человека тело остается мертвое, ежели оживет — упырем станет. И дух-душа остается, она в другие миры отлетает, у кого — куда, может, в Кощное царство, может — в Вирий, а может — и сразу в новорожденном младенце поселиться. Бывает и по другому, мудрец сказал — по вере его, я не очень понял.
— Так ты про старика рассказывай!
— Погодь, Нойдак все расскажет! От мертвого человека тело остается, то, которое черви съедят, да душа — которая дальше жить улетит, а что было с ней в этой жизни — забудет, но еще и призрак остается, не всегда, но бывает…
— Когда бывает? — заинтересовался Сухмат.
— Когда у человека дело какое остается, не сделанное, но важное… Когда любовь безответная, или месть затаенная… И от злых людей — остается! Могут такие призраки долго жить, очень долго, а могут — и быстро сгинуть. Коли дело сделает — так и рассеивается. А так — живут. Коли сам утоп, скажем — то близ омута, коль отца убил — так на том месте, где кровь родную пролил, там и живет… А от кого просто призрак остался — те на кладбище обитают, их по ночам увидеть можно у могил — светятся!
— А этот Пожиратель, он их — того?
— Кабы таких не было, то с тех времен, как устроен мир, все бы давно призраками заполнилось! Тела мертвые звери хищные да воронье поедает, а что остается — червяки доедают. А коли призраки от людей живых, в мир иной ушедших, остались, их тоже — свой зверь поедает, так уж все в нашем мире устроено!
— А призракам что, все равно, когда их поедают? — продолжал выспрашивать Сухмат.
— Вот и не все равно! — воскликнула Полина, — С того и началось, что услышала я, как этот… Пожиратель — светлого призрака схватил, а тот закричал, больно ему было, видать, вот — на помощь позвал, я и…
— Защитить хотела?
— Думала, что душу человеческую мучат…
— Призрак не душа!
— Я не знала! Да и все одно — жалко…
— Ладно, ты расскажи, как было, больше перебивать не станем! — пообещал за всех Сухмат. Рахта уже давно не вмешивался в разговор, только смотрел на любимую и молчал. Но рассказывать Полина начала явно для него, по крайней мере, обратив на него свои очи ясные…
— Слышу я крик, думать не подумала, на крик побежала… Вижу — огромный такой старик с бородой, держит в руках старушку такую, оба — как из дыма, иль тумана, короче — просвечивают. Но старушка-то светла, а старик — темен! А он еще и пасть раскрыл, новоровит старушку загрызть… Я ему и говорю, этому злыдню темному — оставь старую в покое, а не то, мол, я тебе устрою баню! Старик удивился, говорит — а это еще что такое объявилось — человек — не человек, упырь не упырь, призрак — не призрак? А я ему — сейчас узнаешь! И — хвать его за бороду. Рука как сквозь дым, но, вроде, немного уцепила, да башкой его — о плиту могильную! Он как-то извернулся, вроде и не особо больно ему было, но старушку прозрачную выпустил. А она — дура — нет, чтобы сбежать, села на камешек да заплакала…
Полина замолчала. Богатыри, помня уговор, молчали. Поляница собралась с воспоминаниями и продолжила.
— Драка у нас с ним получилось, но странная какая-то. Вроде и бьем друг друга, но руки по большей части насквозь проходят, но не совсем. Кабы я его схватить могла по-хозяйски, так в момент бы уломала, силы в нем ни на столечко… Но вертится, выскальзывает. Тут я вспомнила, что как-никак, а об плиту каменную он ушибся! Начала я хватать камни могильные, да в него швырять…
— Ну, ты… богатырша! — не удержался от восхищенного возгласа Сухмат.
— Да я и сама не знаю, откуда такая сила во мне тогда взялась… Повыворачивала камней уйму, некоторые в него, злыдня, даже попали, да не убили… Потом схватила одну плиту да его так отходила, так отходила… Короче, он вдруг взял да утек. Оглянулась — а вокруг по всем плитам упыри сидят, выжидают — чем дело кончится?
— Ну и как, дождались?
— Еще как! — Полина аж раскраснелась, — Сами виноваты, не я первая начала… Как утек тот длинный выродок, они все скопом на меня и набросились. У двоих палки в руках были, у одного — клинок какой-то заржавелый, да я не растерялась — как дала ногой одному коротышке про меж ног, да так, что он аж вверх взлетел… Я его на лету за ногу поймала, да начала им, как булавой, других мертвяков охаживать. Он даже голос подал, закричал что-то вроде «Помогите!»…
— Так это упырь на помощь звал? — до Сухмата, наконец, дошло.
— А что, вы слышали? — удивилась поляница.
— Не токмо услышали, но и на помощь прискакали, — давясь от смеха, произнес Рахта.
— Вот только спасти бедняжечку не успели, — зло усмехнулась Полина, — от него после полдюжины ударов одни ошметки остались, я еще его ногой, в руках оставшейся, из кого-то кашу сделала. Потом ногу выбросила, схватила плиту могильную, да развернулась-повернулась. Как упыри вокруг меня собрались, так все по мордасам плитой и заполучили. Один еще железякой старой замахнулся, я его сверху той плитой и ошарашила, да так в землю могильную и вбила!
— Ай да Полина, ай да богатырша! — закричали богатыри в восхищении.
— Станешь тут воительницей, коли тебя съесть заживо задумали, — продолжила поляница, — а там еще один, хитрый такой, в шею сзади зубами вцепился!
— Да, помнится, мне в бармицу так вцепился, еле сняли, вон, — Рахта указал пальцем на Нойдака, — колдун на глаза черепушке давил, только тогда челюсти и разжала!
— На глаза давить? — подивилась Полина, — Еще чего!?
— А как же ты от того клеща избавилась? — заинтересовался Сухмат.
— Дело нехитрое — взяла да оторвала ему челюсть! Вот и все дела, как ему дальше кусать? А той челюстью оторванной еще другому по башке дала. Совсем эти мертвяки ничего не соображали, все лезли и лезли. Так я бы их всех и перебила, да тут вы их спугнули, вернее, они живых почуяв, меня бросили, да на вас полезли…
— Вообще-то их еще много оставалось, — заметил Сухмат, — может, всех и не перебила бы…
— Еще как перебила бы! — голос Полины звучал уверено, — Кабы вы их не спугнули…
— А нас видела?
— Видела.
— Отчего ж не показалась?
Полина промолчала. Верно, вопрос был глупый по ее разумению. Впрочем, верно, глупый, по любому разумению…
— И чего их столько там собралось? — перевел на другую тему разговор Сухмат.
— А где ж им еще собираться? — пожал плечами Рахта.
— Нет, для одного кладбища слишком много, — настаивал богатырь.
— Может и так, — согласился Рахта, — правду сказать, и где такой ораве на том кладбище прокормиться было бы?
— Может у них там… Вече было? — предположил Нойдак.
— Что? Вече? — воскликнул Рахта.
— Вече?! — Сухмат схватился за живот, хохоча во весь рот, — Ну, уморил… Вече упыриное, князя, червями траченного, за стол Упырьградский звать решали…
— Видела я, как вы с упырями управляетесь, видела… — молвила Полина, — Кабы был у меня меч булатный, я бы не хуже вас, мужей, поработала бы! Да еще и трое. Вот ты, Сухматий, вконец обленился тогда, сам только половину работы делал, а остальное — Нойдаку оставлял, так что — не перетрудился!
— А што? — заявил Сухмат самодовольно, — Я — мастер, а колдун у меня — за подмастерья, пущай работает…
— Погодь, погодь, — вдруг обиделся Нойдак, — вот волшбе Нойдак научится, будешь просить чего — сам за подмастерье встанешь!
— Вот уж чему учиться не собираюсь, — махнул рукой Сухмат, — не богатырское это дело! Да мы перебили тебя, Полинушка, ты расскажи, что дальше было!
— А дальше — ничего и не было, — вздохнула Полина, — смотрела я, смотрела на Рахту моего милого из-за плиты каменной, насмотреться не могла! Как он ручками своими богатырскими мечом помахивал, ворогов бил-побивал, красовался! Ну как тут не залюбуешься? Так бы и смотрела, и смотрела, жаль — быстро враги кончились… И дальше за вами тихонько прокралась, все наблюдала. А когда ту руку нашли, с моими волосами девичьими, поняла я, что уходить надобно.
— И ушла? Так просто? — спросил Рахта.
— А как же еще? — ответила вопросом на вопрос Полина.
— Все-таки страшно так, после смерти, упырем стать, — задумался Сухмат.
— Упыри только из плохих людей получаются, да из утопленников, да детоубийц, ну, и… — Рахта весело подмигнул Нойдаку, — Из колдунов, само собой, тоже!
— Нойдак после смерти не станет упырем, — заявил молодой колдун серьезно.
— А кем станет?
— Нельзя говорить!
— А тебе что, известно?
— Я знаю.
На этом разговор закончился. Было уже поздно, давно пора было спать…
— То не самое опасное для меня было, — призналась Полина, — было и пострашней!
— А что пострашней? Может, разбойники? — спросил Нойдак.
— Разбойники? — Полина махнула рукой, — Что разбойники… Пока ночами без доспехов шла, никто и не позарился. Однажды, было дело, пробираюсь близ дороги, кругом — бурелом, а в проходе меж стволов поваленных — душегубы в засаде устроились. Мне чего-то лень стало обходить, через гущу ветвей пробираясь, да и все равно было, что ни случится… Пошла прямо, а был еще вечер ранний, видно все. Подхожу, руки подняла, пальцы скрючила и как завою: «У-у-у». Разбойнички и поразбежались все, нет, почти все. Один с испугу замер и на меня уставился. Прохожу мимо, разобрала меня то ли злость, то ухарство какое-то. Поворачиваю к нему лицо свое мертвое и молвлю: «Дай, добрый молодец, тебя поцеловать!». Тот задрожал дрожью крупной, да смотрю — течет у него из парток…
— Да, представляю! — засмеялся Сухмат, и тут же был поддержан товарищами в своем начинании. Правда, по лицу Рахты было видно, что шутка пришлась ему не совсем по вкусу…
— Так, стало быть, с разбойниками просто было?
— Не всегда, — призналась Полина, — уже позже так было… Я уже в одеждах железных была, что от кролевича мне в награду достались. Еду я, проезжаю меж деревьев, а из шлема этого ничего не видно, тут-то меня и достали. Аркан накинули, да с седла сдернули. А потом начали дубинами дубасить. Я в тех железах ничего и не почуяла, разве только когда по голове стучали — громко было страсть! Били они били, потом устали да решили, видать, что забили совсем. Сняли с меня шелом — ведро это с дырками, да увидали лицо мое, давно умертвленное. А я им еще и молвлю: «Чего зря стараться, мертвое убивать?». Побледнели разбойнички, переглянулись, не сказали ничего, но стали так тихонечко пятиться, осторожными такими шажками. А потом — врассыпную!
— Ну, а ты?
— А что я? — рассердилась Полина, — В бронях этих, иноземных-немецких, за молодцами не угонишься, им-то что — рубаха да портки, а у меня шаг сделать — полдня железками скрипеть!
— А стоило им накостылять!
— Ничего, еще повстречаются… — не в шутку пригрозила Полина, потом, помолчав, продолжила, — Было один раз, когда и не знала, выберусь ли из переделки… Люди-то меня боятся, нечисть не знает что делать, да вот встретился зверь — не волшебный, не разумный, зато большой и все пожирающий!
— Жряк, что ли?
— Да, он.
— Вот и мы с ним повстречались, — вспомнил Рахта.
— И не убили?
— Нет, не убили…
— А зря! — Полина уже готова была ругать богатырей за такую недоделку — как так, жряка не добили… — Он меня чуть не сожрал!
— Так ты ж… Мертвая была!
— А ему все единое, что живое, что мертвое — все в рот, да заглот!
— Но тебя ж не съел?
— Мог… — поляница собралась с мыслями и начала рассказ, — Собственно, по настоящему только жряк меня и мог слопать. Остальные — так. Жряк мне на второй переправе попался, а на первой меня тоже, вроде, слопать хотели…
— Кто же?
— Перебираться через реки мне, на самом деле, просто. Но это сейчас я такая умная, знаю, что утонуть уж не смогу, хоть море-окиян по дну переходи — ничего не сделается. А тогда… Когда я впервые увидела на своем пути большую реку, я долго не знала, как быть. Селяне перевозили путников в лодках, те — платили, а как мне быть, кто меня перевезти решится. Так и просидела в укромном месте целый день, дождалась ночи, вылезла да и пошла к берегу, там где лодки привязаны были. Ночь была светлая, звездная, с полным месяцем. Смотрю — сидит в лодке парень, ждет работу, видать. Подхожу. Он на меня не смотрит, взгляд куда-то в сторону устремлен. Спрашиваю — перевезешь? Он — садись, мол. Сам не меня не смотрит, о цене ни слова. Полезла я в лодку, отплыли. Парень все на меня не смотрит, молча загребает. Вот на середине реки, остановился, бросил весла, харю поднял, на луну уставился да завыл голосом не человечьим, а волчьим. Смотрю — клыки изо рта у него расти начали, шерсть ото всюду торчком, когти кривые на руках волосатых повылазили. Ну, думаю, придется повозиться, кабы медвежий оборотень был, так все просто — сказала бы ему, кто я. Медведь зверь чистый, мертвечину не ест. А волк и на падаль позарится… Приготовилась я к схватке, привстала, ногу отвела, вся напружинилась. Тут оборотень на меня и кинулся. Я — как с собакой — в живот ногой с размаху хрясть! Оборотень взвыл, за ногу зубами схватился — волки быстры, где человеку за ним… А я его за шкирку приподняла да трясти начала, что б почувствовал, кто здесь старший. Зарычал было оборотень, потом ногу мою выпустил. И заскулил. Я его мордой в реку — смотрю, обратно в человеческий вид возвращается. Ну, я ему — греби мол, дальше. Погреб… Да чего вспоминать, легко справилась…
Полина перевела дух, затем продолжила свой рассказ.
— Перейти мне речку малую предстояло, долго я место выбирала. Где узко — там глубоко, да и течение сильно. Где пошире — там помельче, вроде, ну я и решила, где помельче. Дело ночью было, само собой, а тут еще, как назло, тучки месяц ясный прикрыли, темень стоит… Пошла я поперек реки, куда иду — не вижу. Попала ногой в яму подводную, с головой окунулась, потом вылезла да подальше побрела. Чувствую, рядом рыбы снуют, но — не кусаются, за ноги не хватают! Видать, пошла-то я поначалу прямо, а потом направление потеряла, пошла чуть ли не вдоль. Иду, иду, а река все не кончается, даже глубже, вроде, стала. Вдруг слышу впереди — звук какой-то странный, как будто в воде кто чавкает. Вот чудеса, кому в воде по ночам чавкать? Рыбы, даже самые большие — безмолвны, кракордилы — тоже… Не медведь — точно, я знаю, как медведь рыбку ловит, как купается-плескается. А тут — как кабан какой-то в омуте. Про омут — это к тому, что, чую, вода стоит, не движется. Забрела, стало быть, в заводь какую-то в темноте. И еще чую — зверь неведомый чавкать перестал, да в мою сторону по воде зашлепал. Тут, на мое счастье, месяц ясный на небе из-под туч выбрался, да заводь осветил. Смотрю — берега вокруг высокие, отвесные, а прямо на меня плывет он… Жряк! Чую — на меня смотрит глазками своими злющими, а сам водоросли какие-то дожевывает. Челюсти — одна так, другая — так! А у меня даже в руках ничего…
— А жряк мертвечину ест? — спросил Нойдак.
— Все он ест, и что движется, и не движется, — поведал Сухмат.
— Так что дольше? — спросил Рахта, — Как убереглась?
— Я под воду нырнула, чуть вправо взяла, выждала да вынырнула, акурат сбоку от морды длинной. Жряк разворачиваться, а я ему пальцем — в глаз! Чуть палец не сломался, но, видно, обжоре тоже больно стало — забил он хвостом, да вдруг как вынырнет, да всем телом — на меня, да придавил. Мелководье, а он сам — большой. Лежу я под телом этим смирненько, ничего не вижу, а сама пошевелиться или рукой поискать — побаиваюсь. Враз огрела меня лапа — а я ничего, камнем прикинулась. Потом съехал с меня этот водяной хряк, сквозь воду слышу — хлюп, хлюп — начал по дну мордой рыскать. Я не выныривая, на полусогнутых ногах — вперед. Позади меня — хлюп, хлюп, я быстрее прочь! Вынырнула — смотрю — посреди реки! Я-то надеялась, что к берегу, а вышло наоборот…
— Ну, на берегу жряк от тебя не отстал бы…
— Тут повезло мне малость — плывет по реке бревно, я к нему, жряк — за мной… Я на бревно вскарабкалась, а морда уже рядом, пасть разинул, я — прыг в сторону, тут торец бревна в акурат возле той пасти оказался, я и подтолкнула. Жряк не понял сначала, сам в дерево зубами вцепился, потом, поняв, что то не мясо, а дерево, пасть снова раскрыл. Я, не будь дурой, моментом воспользовалась, да бревно подальше в пасть и затолкала. Забил жряк по воду плавниками, а лапами передними — ко рту, пытается деревяшку изо рта вытащить, да не получается. Тогда начал жряк бревно жевать. Вот, думаю, дело себе нашел, а я пока — своими займусь! И быстренько к берегу. Пробежала по суху шагов сто, да на дуб высокий взобралась, сижу, жду рассвета. Жряк бревно перекусил, на берег выбрался, меня ищет…
— И не нашел?
— Нет, таскался, таскался, кусты попереломал, но не нашел…
— Жряк чудище водяное, нюха у него на суше нет, — заметил Сухмат.
— Знамо дело, нет, — согласился Рахта, — да и вверх смотреть не умеет…
— А потом что было? — спросил Нойдак.
— Потом был рассвет, до полудня жряк еще по бережку таскался, а потом в свою заводь подался, да больше я его и не видела, — закончила свой рассказ Полина.
— Да, страшно мне было, особенно поначалу, — начала она свой рассказ, — и весь мир светлый ко мне темной стороной обернулся. Как шла я, куда — за любимым, коему и показаться-то нельзя было, иль судьбе навстречу — и не ведала! Вот о жряке рассказала, о старике злом с могильника, об упырях безмозглых… Но не то самое страшное было. Не могла я человеку живому не то что слова молвить, подойти близко нельзя было. Что звери лесные? Медведь обнюхал, мертвечину почуял, да отвернулся! Но ведь человек один не может, ему другие люди нужны. А я чувствовала себя живой, но мертва была. И к людям хода нет, и в Кощный мир не попала…
— Но теперь все позади! — напомнил полянице Рахта.
— Позади-то позади, да все это при мне на всю жизнь останется, такое не забыть-позабыть, помнить буду до дня последнего, а может — и дале…
— Да, — только и протянул богатырь.
— Все и всё против меня были, и люди, и чудища, и мир сам Навий на меня как на чужую смотрел, я это кожей чуяла! И поддержать, опереться не на кого было…
— А я? — удивился Рахта.
— Коли б я сразу тебе такой мертвой показалась, ты б меня принял…
— Нет, принял бы и такую!
— Нет, так не бывает…
— Принял бы, принял, — вдруг вмешался Сухмат, — он так потом бегал, искал тебя, когда ты в лесу пропала… — и богатырь умолк, запоздало поняв, что это разговор между влюбленными, а третий здесь лишний.
— Я тогда, очнувшись, сразу поняла, что мертва, — голос Полины был глуховат, — поняла, что среди живых мне не место… И ушла! Куда глаза глядят…
— Воцарилось молчание. Которое было нарушено неожиданным вопросом Сухмата.
— А как ты вдруг вся в железе оказалась? Это ведь с того витязя иноземного?
— Да, расскажи, — попросили все.
— Я все думала и думала, как быть? Ведь нельзя же было показаться никому из людей в том страшном облике… Душа звала меня вслед за любимым, но если скакать лишь ночью, когда не видно твоего лица, то немудрено и потерять след. А остаться на месте, не видеть, не чувствовать Рахту, пусть издали, но каждый день — это было хуже смерти. Скрыть лицо? А руки? А ноги? Но счастье, если только можно это назвать счастьем, чуть улыбнулось мне. Едва я увидела того странного мертвого витязя с далеких земель, мертвое тело которого было с ног до головы покрыто железом — так сразу поняла — вот решение!
— А тебе не было страшно? — спросил Нойдак, — Ведь рыцарь был заколдован!
— Да, точно, мы сами видали! — кивнул Сухмат.
— Чего ж мне-то бояться? — горько усмехнулась мертвая девушка, — Хотя, по правде говоря, я до сих пор ощущаю себя живой!
— Да, ощутить себя мертвой сложно, — согласился Сухмат. Рахта в разговор не вмешивался, лишь несколько тревожно переводил взгляд с побратима на любимую.
— Я быстро изгнала свой страх, — продолжила рассказ поляница, — и попыталась снять странные доспехи с погибшего. Начала с шелома. Странный шлем, как ведро какое-то…
— Вот-вот, — подхватил мысль Сухмат, — у всех нормальных воинов шелом покатый, сделан так, чтобы меч али секира с него бы соскальзывал, а этот — глупый шелом — все удары его будут!
— Зато такой шелом проще сделать, — не выдержал молчания Рахта. Тема вооружения могла завести наших богатырей даже в таких случаях…
— Ковали, стало быть, плохие в тех краях, — заключил Сухмат.
— Ковали, быть может, и плохие, зато колдуны там отменные! — перебила мужчин Полина.
— Так витязь был заколдован?
— И еще как! — воскликнула поляница, даже руками взмахнув, — Счастье селян, что не трогали того мертвого юношу!
— Мудрая старуха подсказала! — подал голос Нойдак. Как ни странно, а он был в курсе, впрочем, что тут странного — его дело ведунье…
— Юноша? А я думал — муж… — удивился Сухмат.
— Так усов не было, — напомнил Рахта.
— Я, признаться, не приглядывался, — пожал плечами Сухмат, — да и не все ли равно.
— Тебе, богатырь, мож и все равно, — рассердилась девушка, — а мне того добра молодца до сих пор жалко, да после того, как все про несчастную его судьбинушку прознала…
— Расскажи, расскажи!
— Все по порядку, — покачала головой Полина, — коли слушать хотите, то не перебивайте!
Богатыри и Нойдак, как сговорившись, чинно расселись вокруг Полины, а Сухмат даже шутливо «запер» свой рот на «замок» из пальцев. Удивительно, наши герои уже практически забыли, что перед ними сидит ожившая мертвлячка, существо, которым можно испугать не только малых детушек! А они сидели, слушали и переживали…
— Как только стащила я шелом с головы той мертвой, как начали бить в руки мои, когда-то белые, молнии злые, черные, смертоносные. Но дважды не умереть! Даже и не больно мне было, мертвенькой… Как кончились все молнии, затихло вроде все, начала я брони с тела снимать. Застежки незнакомые, хитрые, но я разобралась, как и что…
Только нагрудные железа рассупонились, вдруг слетает из-под них чудище невиданное. Я о таких даже и в сказках не слыхивала! Тело как у ящерицы, длинно да чешуйчато, да крылья за спиной, а морда здорова да зубаста. Глаза кровью багровой налиты, так и горят… Бросилось на меня чудо-юдо, норовит в горло зубами кривыми вцепиться! Этак, думаю, так и последние остатки красоты девичьей растеряешь, коли личико мне покусает! Ну, я кулаком ему по мордасам, по мордасам! Видать, так его еще никто не бивал, народ, видать, хлипкий в тех далеких краях… Повыбивала я тому зубастому-крыластому зубья многие, а он — еще и когтями царапаться надумал! Вот уж чего ненавижу… Я и кошек от того не люблю, что царапаются, а тут — выродок иноземный вконец обнаглел, младую деву оцарапал. Сгребла я того крыластого, да шею ему и свернула! Как хрустнула шейка его хлипкая, так и царапаться перестал, сдох, стало быть, уродина! Так, что б другим неповадно было! Отшвырнула я от себя выродка, смотрю — а хвост-то его, длинный-предлинный, оказывается, вокруг горла у мертвого витязя обвивается. Задушил, стало быть, его хвостом-то! Разорвала я те путы, из хвоста чудища получившиеся, да горло мертвому молодцу стягивавшие. А мертвец-то тут возьми да вздохни. Потом глаза открыл, на меня посмотрел, начал слова какие-то лепетать, да видно — немец он был, не славянского корня, ничего я так и не поняла. Потом посмотрел мертвец на руки свои сгнившие, увидел отражение в доспехах лика своего неживого, да вдруг — горько расплакался! Ну, я ему и говорю, что же ты, мол, такой большой, а плачешь, как дитя малое. Сначала не понял он, а потом догадался, что я его стыжу, слезы с лица утер да горделивый вид принял, мужу подобающий… А потом — снова сник, да мне в глаза взглянул этак робко. И тут поняла я, что можем мы с ним так вот, взглядами, переговариваться. И рассказала я ему первая, кто да откуда, да как умерла, да почему в Навий мир не сошла… Смотрю — пожалел он меня, снова слезы на глазах у недоросля этого появились. Ну, я ему говорю — взглядом, само собой… Расскажи, мол, как попал в такую переделку? Он и рассказал…
Поляница перевела дух и начала новый сказ.
— Был тот юноша княжич, по ихнему — кролевич, там, в землях далеких, князей кролями называют. Да, видать, не особо много у них там земли. Говорит — что б королевство наше проехать, целый день скакать надобно! А я думаю — это ж что за княжество — за день проскакать можно?! Но не о том речь. Был он в семье младшим сыном, а был еще и старший брат, была и сестра. А обычаи у них были другие, чем наши, русские. Князем рожденный мог только за отцовский стол потом сесть, а в других землях — он вроде и не князь… Так парень этот, его Самуэлем, кстати, звали, и был — вроде и княжич, а вроде — и просто так! Да и обычай там был — как новый князь приходит, своих братьев меньших — казнит али ослепляет. И, вообще, с обычаями там туго было. По их верам исконным княжий стол переходил через дочь к мужу ее, да не когда старый король умрет, а сразу, по свадьбе. Потому не хотели князья у них в старину отдавать дочерей за муж. Но по новым обычаям, что с верой в крест пришли, княжество сын наследовал, первородный. По большей части по новому обычаю наследовали, но бывало — и по старому. Все силой решалось, да хитростью.
— Так ты про старика рассказывай!
— Погодь, Нойдак все расскажет! От мертвого человека тело остается, то, которое черви съедят, да душа — которая дальше жить улетит, а что было с ней в этой жизни — забудет, но еще и призрак остается, не всегда, но бывает…
— Когда бывает? — заинтересовался Сухмат.
— Когда у человека дело какое остается, не сделанное, но важное… Когда любовь безответная, или месть затаенная… И от злых людей — остается! Могут такие призраки долго жить, очень долго, а могут — и быстро сгинуть. Коли дело сделает — так и рассеивается. А так — живут. Коли сам утоп, скажем — то близ омута, коль отца убил — так на том месте, где кровь родную пролил, там и живет… А от кого просто призрак остался — те на кладбище обитают, их по ночам увидеть можно у могил — светятся!
— А этот Пожиратель, он их — того?
— Кабы таких не было, то с тех времен, как устроен мир, все бы давно призраками заполнилось! Тела мертвые звери хищные да воронье поедает, а что остается — червяки доедают. А коли призраки от людей живых, в мир иной ушедших, остались, их тоже — свой зверь поедает, так уж все в нашем мире устроено!
— А призракам что, все равно, когда их поедают? — продолжал выспрашивать Сухмат.
— Вот и не все равно! — воскликнула Полина, — С того и началось, что услышала я, как этот… Пожиратель — светлого призрака схватил, а тот закричал, больно ему было, видать, вот — на помощь позвал, я и…
— Защитить хотела?
— Думала, что душу человеческую мучат…
— Призрак не душа!
— Я не знала! Да и все одно — жалко…
— Ладно, ты расскажи, как было, больше перебивать не станем! — пообещал за всех Сухмат. Рахта уже давно не вмешивался в разговор, только смотрел на любимую и молчал. Но рассказывать Полина начала явно для него, по крайней мере, обратив на него свои очи ясные…
— Слышу я крик, думать не подумала, на крик побежала… Вижу — огромный такой старик с бородой, держит в руках старушку такую, оба — как из дыма, иль тумана, короче — просвечивают. Но старушка-то светла, а старик — темен! А он еще и пасть раскрыл, новоровит старушку загрызть… Я ему и говорю, этому злыдню темному — оставь старую в покое, а не то, мол, я тебе устрою баню! Старик удивился, говорит — а это еще что такое объявилось — человек — не человек, упырь не упырь, призрак — не призрак? А я ему — сейчас узнаешь! И — хвать его за бороду. Рука как сквозь дым, но, вроде, немного уцепила, да башкой его — о плиту могильную! Он как-то извернулся, вроде и не особо больно ему было, но старушку прозрачную выпустил. А она — дура — нет, чтобы сбежать, села на камешек да заплакала…
Полина замолчала. Богатыри, помня уговор, молчали. Поляница собралась с воспоминаниями и продолжила.
— Драка у нас с ним получилось, но странная какая-то. Вроде и бьем друг друга, но руки по большей части насквозь проходят, но не совсем. Кабы я его схватить могла по-хозяйски, так в момент бы уломала, силы в нем ни на столечко… Но вертится, выскальзывает. Тут я вспомнила, что как-никак, а об плиту каменную он ушибся! Начала я хватать камни могильные, да в него швырять…
— Ну, ты… богатырша! — не удержался от восхищенного возгласа Сухмат.
— Да я и сама не знаю, откуда такая сила во мне тогда взялась… Повыворачивала камней уйму, некоторые в него, злыдня, даже попали, да не убили… Потом схватила одну плиту да его так отходила, так отходила… Короче, он вдруг взял да утек. Оглянулась — а вокруг по всем плитам упыри сидят, выжидают — чем дело кончится?
— Ну и как, дождались?
— Еще как! — Полина аж раскраснелась, — Сами виноваты, не я первая начала… Как утек тот длинный выродок, они все скопом на меня и набросились. У двоих палки в руках были, у одного — клинок какой-то заржавелый, да я не растерялась — как дала ногой одному коротышке про меж ног, да так, что он аж вверх взлетел… Я его на лету за ногу поймала, да начала им, как булавой, других мертвяков охаживать. Он даже голос подал, закричал что-то вроде «Помогите!»…
— Так это упырь на помощь звал? — до Сухмата, наконец, дошло.
— А что, вы слышали? — удивилась поляница.
— Не токмо услышали, но и на помощь прискакали, — давясь от смеха, произнес Рахта.
— Вот только спасти бедняжечку не успели, — зло усмехнулась Полина, — от него после полдюжины ударов одни ошметки остались, я еще его ногой, в руках оставшейся, из кого-то кашу сделала. Потом ногу выбросила, схватила плиту могильную, да развернулась-повернулась. Как упыри вокруг меня собрались, так все по мордасам плитой и заполучили. Один еще железякой старой замахнулся, я его сверху той плитой и ошарашила, да так в землю могильную и вбила!
— Ай да Полина, ай да богатырша! — закричали богатыри в восхищении.
— Станешь тут воительницей, коли тебя съесть заживо задумали, — продолжила поляница, — а там еще один, хитрый такой, в шею сзади зубами вцепился!
— Да, помнится, мне в бармицу так вцепился, еле сняли, вон, — Рахта указал пальцем на Нойдака, — колдун на глаза черепушке давил, только тогда челюсти и разжала!
— На глаза давить? — подивилась Полина, — Еще чего!?
— А как же ты от того клеща избавилась? — заинтересовался Сухмат.
— Дело нехитрое — взяла да оторвала ему челюсть! Вот и все дела, как ему дальше кусать? А той челюстью оторванной еще другому по башке дала. Совсем эти мертвяки ничего не соображали, все лезли и лезли. Так я бы их всех и перебила, да тут вы их спугнули, вернее, они живых почуяв, меня бросили, да на вас полезли…
— Вообще-то их еще много оставалось, — заметил Сухмат, — может, всех и не перебила бы…
— Еще как перебила бы! — голос Полины звучал уверено, — Кабы вы их не спугнули…
— А нас видела?
— Видела.
— Отчего ж не показалась?
Полина промолчала. Верно, вопрос был глупый по ее разумению. Впрочем, верно, глупый, по любому разумению…
— И чего их столько там собралось? — перевел на другую тему разговор Сухмат.
— А где ж им еще собираться? — пожал плечами Рахта.
— Нет, для одного кладбища слишком много, — настаивал богатырь.
— Может и так, — согласился Рахта, — правду сказать, и где такой ораве на том кладбище прокормиться было бы?
— Может у них там… Вече было? — предположил Нойдак.
— Что? Вече? — воскликнул Рахта.
— Вече?! — Сухмат схватился за живот, хохоча во весь рот, — Ну, уморил… Вече упыриное, князя, червями траченного, за стол Упырьградский звать решали…
— Видела я, как вы с упырями управляетесь, видела… — молвила Полина, — Кабы был у меня меч булатный, я бы не хуже вас, мужей, поработала бы! Да еще и трое. Вот ты, Сухматий, вконец обленился тогда, сам только половину работы делал, а остальное — Нойдаку оставлял, так что — не перетрудился!
— А што? — заявил Сухмат самодовольно, — Я — мастер, а колдун у меня — за подмастерья, пущай работает…
— Погодь, погодь, — вдруг обиделся Нойдак, — вот волшбе Нойдак научится, будешь просить чего — сам за подмастерье встанешь!
— Вот уж чему учиться не собираюсь, — махнул рукой Сухмат, — не богатырское это дело! Да мы перебили тебя, Полинушка, ты расскажи, что дальше было!
— А дальше — ничего и не было, — вздохнула Полина, — смотрела я, смотрела на Рахту моего милого из-за плиты каменной, насмотреться не могла! Как он ручками своими богатырскими мечом помахивал, ворогов бил-побивал, красовался! Ну как тут не залюбуешься? Так бы и смотрела, и смотрела, жаль — быстро враги кончились… И дальше за вами тихонько прокралась, все наблюдала. А когда ту руку нашли, с моими волосами девичьими, поняла я, что уходить надобно.
— И ушла? Так просто? — спросил Рахта.
— А как же еще? — ответила вопросом на вопрос Полина.
— Все-таки страшно так, после смерти, упырем стать, — задумался Сухмат.
— Упыри только из плохих людей получаются, да из утопленников, да детоубийц, ну, и… — Рахта весело подмигнул Нойдаку, — Из колдунов, само собой, тоже!
— Нойдак после смерти не станет упырем, — заявил молодой колдун серьезно.
— А кем станет?
— Нельзя говорить!
— А тебе что, известно?
— Я знаю.
На этом разговор закончился. Было уже поздно, давно пора было спать…
* * *
Вот и еще один вечер. Богатыри, поужинав, не торопились уходить спать. Расселись вокруг костра да повели неспешный разговор. Вспомянули рассказанные вчера приключения Полины, вновь похвалили поляницу за смелость да отвагу…— То не самое опасное для меня было, — призналась Полина, — было и пострашней!
— А что пострашней? Может, разбойники? — спросил Нойдак.
— Разбойники? — Полина махнула рукой, — Что разбойники… Пока ночами без доспехов шла, никто и не позарился. Однажды, было дело, пробираюсь близ дороги, кругом — бурелом, а в проходе меж стволов поваленных — душегубы в засаде устроились. Мне чего-то лень стало обходить, через гущу ветвей пробираясь, да и все равно было, что ни случится… Пошла прямо, а был еще вечер ранний, видно все. Подхожу, руки подняла, пальцы скрючила и как завою: «У-у-у». Разбойнички и поразбежались все, нет, почти все. Один с испугу замер и на меня уставился. Прохожу мимо, разобрала меня то ли злость, то ухарство какое-то. Поворачиваю к нему лицо свое мертвое и молвлю: «Дай, добрый молодец, тебя поцеловать!». Тот задрожал дрожью крупной, да смотрю — течет у него из парток…
— Да, представляю! — засмеялся Сухмат, и тут же был поддержан товарищами в своем начинании. Правда, по лицу Рахты было видно, что шутка пришлась ему не совсем по вкусу…
— Так, стало быть, с разбойниками просто было?
— Не всегда, — призналась Полина, — уже позже так было… Я уже в одеждах железных была, что от кролевича мне в награду достались. Еду я, проезжаю меж деревьев, а из шлема этого ничего не видно, тут-то меня и достали. Аркан накинули, да с седла сдернули. А потом начали дубинами дубасить. Я в тех железах ничего и не почуяла, разве только когда по голове стучали — громко было страсть! Били они били, потом устали да решили, видать, что забили совсем. Сняли с меня шелом — ведро это с дырками, да увидали лицо мое, давно умертвленное. А я им еще и молвлю: «Чего зря стараться, мертвое убивать?». Побледнели разбойнички, переглянулись, не сказали ничего, но стали так тихонечко пятиться, осторожными такими шажками. А потом — врассыпную!
— Ну, а ты?
— А что я? — рассердилась Полина, — В бронях этих, иноземных-немецких, за молодцами не угонишься, им-то что — рубаха да портки, а у меня шаг сделать — полдня железками скрипеть!
— А стоило им накостылять!
— Ничего, еще повстречаются… — не в шутку пригрозила Полина, потом, помолчав, продолжила, — Было один раз, когда и не знала, выберусь ли из переделки… Люди-то меня боятся, нечисть не знает что делать, да вот встретился зверь — не волшебный, не разумный, зато большой и все пожирающий!
— Жряк, что ли?
— Да, он.
— Вот и мы с ним повстречались, — вспомнил Рахта.
— И не убили?
— Нет, не убили…
— А зря! — Полина уже готова была ругать богатырей за такую недоделку — как так, жряка не добили… — Он меня чуть не сожрал!
— Так ты ж… Мертвая была!
— А ему все единое, что живое, что мертвое — все в рот, да заглот!
— Но тебя ж не съел?
— Мог… — поляница собралась с мыслями и начала рассказ, — Собственно, по настоящему только жряк меня и мог слопать. Остальные — так. Жряк мне на второй переправе попался, а на первой меня тоже, вроде, слопать хотели…
— Кто же?
— Перебираться через реки мне, на самом деле, просто. Но это сейчас я такая умная, знаю, что утонуть уж не смогу, хоть море-окиян по дну переходи — ничего не сделается. А тогда… Когда я впервые увидела на своем пути большую реку, я долго не знала, как быть. Селяне перевозили путников в лодках, те — платили, а как мне быть, кто меня перевезти решится. Так и просидела в укромном месте целый день, дождалась ночи, вылезла да и пошла к берегу, там где лодки привязаны были. Ночь была светлая, звездная, с полным месяцем. Смотрю — сидит в лодке парень, ждет работу, видать. Подхожу. Он на меня не смотрит, взгляд куда-то в сторону устремлен. Спрашиваю — перевезешь? Он — садись, мол. Сам не меня не смотрит, о цене ни слова. Полезла я в лодку, отплыли. Парень все на меня не смотрит, молча загребает. Вот на середине реки, остановился, бросил весла, харю поднял, на луну уставился да завыл голосом не человечьим, а волчьим. Смотрю — клыки изо рта у него расти начали, шерсть ото всюду торчком, когти кривые на руках волосатых повылазили. Ну, думаю, придется повозиться, кабы медвежий оборотень был, так все просто — сказала бы ему, кто я. Медведь зверь чистый, мертвечину не ест. А волк и на падаль позарится… Приготовилась я к схватке, привстала, ногу отвела, вся напружинилась. Тут оборотень на меня и кинулся. Я — как с собакой — в живот ногой с размаху хрясть! Оборотень взвыл, за ногу зубами схватился — волки быстры, где человеку за ним… А я его за шкирку приподняла да трясти начала, что б почувствовал, кто здесь старший. Зарычал было оборотень, потом ногу мою выпустил. И заскулил. Я его мордой в реку — смотрю, обратно в человеческий вид возвращается. Ну, я ему — греби мол, дальше. Погреб… Да чего вспоминать, легко справилась…
Полина перевела дух, затем продолжила свой рассказ.
— Перейти мне речку малую предстояло, долго я место выбирала. Где узко — там глубоко, да и течение сильно. Где пошире — там помельче, вроде, ну я и решила, где помельче. Дело ночью было, само собой, а тут еще, как назло, тучки месяц ясный прикрыли, темень стоит… Пошла я поперек реки, куда иду — не вижу. Попала ногой в яму подводную, с головой окунулась, потом вылезла да подальше побрела. Чувствую, рядом рыбы снуют, но — не кусаются, за ноги не хватают! Видать, пошла-то я поначалу прямо, а потом направление потеряла, пошла чуть ли не вдоль. Иду, иду, а река все не кончается, даже глубже, вроде, стала. Вдруг слышу впереди — звук какой-то странный, как будто в воде кто чавкает. Вот чудеса, кому в воде по ночам чавкать? Рыбы, даже самые большие — безмолвны, кракордилы — тоже… Не медведь — точно, я знаю, как медведь рыбку ловит, как купается-плескается. А тут — как кабан какой-то в омуте. Про омут — это к тому, что, чую, вода стоит, не движется. Забрела, стало быть, в заводь какую-то в темноте. И еще чую — зверь неведомый чавкать перестал, да в мою сторону по воде зашлепал. Тут, на мое счастье, месяц ясный на небе из-под туч выбрался, да заводь осветил. Смотрю — берега вокруг высокие, отвесные, а прямо на меня плывет он… Жряк! Чую — на меня смотрит глазками своими злющими, а сам водоросли какие-то дожевывает. Челюсти — одна так, другая — так! А у меня даже в руках ничего…
— А жряк мертвечину ест? — спросил Нойдак.
— Все он ест, и что движется, и не движется, — поведал Сухмат.
— Так что дольше? — спросил Рахта, — Как убереглась?
— Я под воду нырнула, чуть вправо взяла, выждала да вынырнула, акурат сбоку от морды длинной. Жряк разворачиваться, а я ему пальцем — в глаз! Чуть палец не сломался, но, видно, обжоре тоже больно стало — забил он хвостом, да вдруг как вынырнет, да всем телом — на меня, да придавил. Мелководье, а он сам — большой. Лежу я под телом этим смирненько, ничего не вижу, а сама пошевелиться или рукой поискать — побаиваюсь. Враз огрела меня лапа — а я ничего, камнем прикинулась. Потом съехал с меня этот водяной хряк, сквозь воду слышу — хлюп, хлюп — начал по дну мордой рыскать. Я не выныривая, на полусогнутых ногах — вперед. Позади меня — хлюп, хлюп, я быстрее прочь! Вынырнула — смотрю — посреди реки! Я-то надеялась, что к берегу, а вышло наоборот…
— Ну, на берегу жряк от тебя не отстал бы…
— Тут повезло мне малость — плывет по реке бревно, я к нему, жряк — за мной… Я на бревно вскарабкалась, а морда уже рядом, пасть разинул, я — прыг в сторону, тут торец бревна в акурат возле той пасти оказался, я и подтолкнула. Жряк не понял сначала, сам в дерево зубами вцепился, потом, поняв, что то не мясо, а дерево, пасть снова раскрыл. Я, не будь дурой, моментом воспользовалась, да бревно подальше в пасть и затолкала. Забил жряк по воду плавниками, а лапами передними — ко рту, пытается деревяшку изо рта вытащить, да не получается. Тогда начал жряк бревно жевать. Вот, думаю, дело себе нашел, а я пока — своими займусь! И быстренько к берегу. Пробежала по суху шагов сто, да на дуб высокий взобралась, сижу, жду рассвета. Жряк бревно перекусил, на берег выбрался, меня ищет…
— И не нашел?
— Нет, таскался, таскался, кусты попереломал, но не нашел…
— Жряк чудище водяное, нюха у него на суше нет, — заметил Сухмат.
— Знамо дело, нет, — согласился Рахта, — да и вверх смотреть не умеет…
— А потом что было? — спросил Нойдак.
— Потом был рассвет, до полудня жряк еще по бережку таскался, а потом в свою заводь подался, да больше я его и не видела, — закончила свой рассказ Полина.
* * *
Вот и еще один вечер, и вновь воспоминания. Только Полинушка что-то, как красавица снежная, под взглядами людей близких растаяла, и в страхах своих великих призналась…— Да, страшно мне было, особенно поначалу, — начала она свой рассказ, — и весь мир светлый ко мне темной стороной обернулся. Как шла я, куда — за любимым, коему и показаться-то нельзя было, иль судьбе навстречу — и не ведала! Вот о жряке рассказала, о старике злом с могильника, об упырях безмозглых… Но не то самое страшное было. Не могла я человеку живому не то что слова молвить, подойти близко нельзя было. Что звери лесные? Медведь обнюхал, мертвечину почуял, да отвернулся! Но ведь человек один не может, ему другие люди нужны. А я чувствовала себя живой, но мертва была. И к людям хода нет, и в Кощный мир не попала…
— Но теперь все позади! — напомнил полянице Рахта.
— Позади-то позади, да все это при мне на всю жизнь останется, такое не забыть-позабыть, помнить буду до дня последнего, а может — и дале…
— Да, — только и протянул богатырь.
— Все и всё против меня были, и люди, и чудища, и мир сам Навий на меня как на чужую смотрел, я это кожей чуяла! И поддержать, опереться не на кого было…
— А я? — удивился Рахта.
— Коли б я сразу тебе такой мертвой показалась, ты б меня принял…
— Нет, принял бы и такую!
— Нет, так не бывает…
— Принял бы, принял, — вдруг вмешался Сухмат, — он так потом бегал, искал тебя, когда ты в лесу пропала… — и богатырь умолк, запоздало поняв, что это разговор между влюбленными, а третий здесь лишний.
— Я тогда, очнувшись, сразу поняла, что мертва, — голос Полины был глуховат, — поняла, что среди живых мне не место… И ушла! Куда глаза глядят…
— Воцарилось молчание. Которое было нарушено неожиданным вопросом Сухмата.
— А как ты вдруг вся в железе оказалась? Это ведь с того витязя иноземного?
— Да, расскажи, — попросили все.
— Я все думала и думала, как быть? Ведь нельзя же было показаться никому из людей в том страшном облике… Душа звала меня вслед за любимым, но если скакать лишь ночью, когда не видно твоего лица, то немудрено и потерять след. А остаться на месте, не видеть, не чувствовать Рахту, пусть издали, но каждый день — это было хуже смерти. Скрыть лицо? А руки? А ноги? Но счастье, если только можно это назвать счастьем, чуть улыбнулось мне. Едва я увидела того странного мертвого витязя с далеких земель, мертвое тело которого было с ног до головы покрыто железом — так сразу поняла — вот решение!
— А тебе не было страшно? — спросил Нойдак, — Ведь рыцарь был заколдован!
— Да, точно, мы сами видали! — кивнул Сухмат.
— Чего ж мне-то бояться? — горько усмехнулась мертвая девушка, — Хотя, по правде говоря, я до сих пор ощущаю себя живой!
— Да, ощутить себя мертвой сложно, — согласился Сухмат. Рахта в разговор не вмешивался, лишь несколько тревожно переводил взгляд с побратима на любимую.
— Я быстро изгнала свой страх, — продолжила рассказ поляница, — и попыталась снять странные доспехи с погибшего. Начала с шелома. Странный шлем, как ведро какое-то…
— Вот-вот, — подхватил мысль Сухмат, — у всех нормальных воинов шелом покатый, сделан так, чтобы меч али секира с него бы соскальзывал, а этот — глупый шелом — все удары его будут!
— Зато такой шелом проще сделать, — не выдержал молчания Рахта. Тема вооружения могла завести наших богатырей даже в таких случаях…
— Ковали, стало быть, плохие в тех краях, — заключил Сухмат.
— Ковали, быть может, и плохие, зато колдуны там отменные! — перебила мужчин Полина.
— Так витязь был заколдован?
— И еще как! — воскликнула поляница, даже руками взмахнув, — Счастье селян, что не трогали того мертвого юношу!
— Мудрая старуха подсказала! — подал голос Нойдак. Как ни странно, а он был в курсе, впрочем, что тут странного — его дело ведунье…
— Юноша? А я думал — муж… — удивился Сухмат.
— Так усов не было, — напомнил Рахта.
— Я, признаться, не приглядывался, — пожал плечами Сухмат, — да и не все ли равно.
— Тебе, богатырь, мож и все равно, — рассердилась девушка, — а мне того добра молодца до сих пор жалко, да после того, как все про несчастную его судьбинушку прознала…
— Расскажи, расскажи!
— Все по порядку, — покачала головой Полина, — коли слушать хотите, то не перебивайте!
Богатыри и Нойдак, как сговорившись, чинно расселись вокруг Полины, а Сухмат даже шутливо «запер» свой рот на «замок» из пальцев. Удивительно, наши герои уже практически забыли, что перед ними сидит ожившая мертвлячка, существо, которым можно испугать не только малых детушек! А они сидели, слушали и переживали…
— Как только стащила я шелом с головы той мертвой, как начали бить в руки мои, когда-то белые, молнии злые, черные, смертоносные. Но дважды не умереть! Даже и не больно мне было, мертвенькой… Как кончились все молнии, затихло вроде все, начала я брони с тела снимать. Застежки незнакомые, хитрые, но я разобралась, как и что…
Только нагрудные железа рассупонились, вдруг слетает из-под них чудище невиданное. Я о таких даже и в сказках не слыхивала! Тело как у ящерицы, длинно да чешуйчато, да крылья за спиной, а морда здорова да зубаста. Глаза кровью багровой налиты, так и горят… Бросилось на меня чудо-юдо, норовит в горло зубами кривыми вцепиться! Этак, думаю, так и последние остатки красоты девичьей растеряешь, коли личико мне покусает! Ну, я кулаком ему по мордасам, по мордасам! Видать, так его еще никто не бивал, народ, видать, хлипкий в тех далеких краях… Повыбивала я тому зубастому-крыластому зубья многие, а он — еще и когтями царапаться надумал! Вот уж чего ненавижу… Я и кошек от того не люблю, что царапаются, а тут — выродок иноземный вконец обнаглел, младую деву оцарапал. Сгребла я того крыластого, да шею ему и свернула! Как хрустнула шейка его хлипкая, так и царапаться перестал, сдох, стало быть, уродина! Так, что б другим неповадно было! Отшвырнула я от себя выродка, смотрю — а хвост-то его, длинный-предлинный, оказывается, вокруг горла у мертвого витязя обвивается. Задушил, стало быть, его хвостом-то! Разорвала я те путы, из хвоста чудища получившиеся, да горло мертвому молодцу стягивавшие. А мертвец-то тут возьми да вздохни. Потом глаза открыл, на меня посмотрел, начал слова какие-то лепетать, да видно — немец он был, не славянского корня, ничего я так и не поняла. Потом посмотрел мертвец на руки свои сгнившие, увидел отражение в доспехах лика своего неживого, да вдруг — горько расплакался! Ну, я ему и говорю, что же ты, мол, такой большой, а плачешь, как дитя малое. Сначала не понял он, а потом догадался, что я его стыжу, слезы с лица утер да горделивый вид принял, мужу подобающий… А потом — снова сник, да мне в глаза взглянул этак робко. И тут поняла я, что можем мы с ним так вот, взглядами, переговариваться. И рассказала я ему первая, кто да откуда, да как умерла, да почему в Навий мир не сошла… Смотрю — пожалел он меня, снова слезы на глазах у недоросля этого появились. Ну, я ему говорю — взглядом, само собой… Расскажи, мол, как попал в такую переделку? Он и рассказал…
Поляница перевела дух и начала новый сказ.
— Был тот юноша княжич, по ихнему — кролевич, там, в землях далеких, князей кролями называют. Да, видать, не особо много у них там земли. Говорит — что б королевство наше проехать, целый день скакать надобно! А я думаю — это ж что за княжество — за день проскакать можно?! Но не о том речь. Был он в семье младшим сыном, а был еще и старший брат, была и сестра. А обычаи у них были другие, чем наши, русские. Князем рожденный мог только за отцовский стол потом сесть, а в других землях — он вроде и не князь… Так парень этот, его Самуэлем, кстати, звали, и был — вроде и княжич, а вроде — и просто так! Да и обычай там был — как новый князь приходит, своих братьев меньших — казнит али ослепляет. И, вообще, с обычаями там туго было. По их верам исконным княжий стол переходил через дочь к мужу ее, да не когда старый король умрет, а сразу, по свадьбе. Потому не хотели князья у них в старину отдавать дочерей за муж. Но по новым обычаям, что с верой в крест пришли, княжество сын наследовал, первородный. По большей части по новому обычаю наследовали, но бывало — и по старому. Все силой решалось, да хитростью.