Страница:
Почему Писание Ветхого Завета молчит о самой насущной религиозной тайне – чуть позже. Но нельзя не заметить, что на эту тему оно именно молчит.
Учение о переселении душ предполагает детальную проработку послесмертной географии. Но в Ветхом Завете отсутствует не то что развитая танатология (учение о смерти), а и просто – любая. (Видение Иезекииля о собирающихся костях по своему ближайшему смыслу есть пророчество о собирании Израиля из рассеяния (Иез. 37,11-14), и лишь затем пророчество о воскресении тел1193 ; слова Иова о том, что его глаза увидят Бога – опять же в своем первом смысле означают не надежду на то, что по воскресении тела Иов увидит своего Спасителя, а надежду на то, чтоб хотя бы в последний день своих земных страданий Иов увидит Высшую Правду).
Состояние, в котором пребывала душа умерших, в древнееврейском языке обозначается словом «Шеол» – безвидное место, сумеречное и без-образное место, в котором ничего не видно (Иов 10,21-22). Это скорее состояние тяжкого и бесцельного сна (Иов 14,12), чем место каких-то конкретных мучений. Это «царство теней», эта мнимость в своем мареве скрывала людей от Бога.
Ветхий Завет не акцентирует даже идеи о посмертном воздаянии праведникам и грешникам.
Древнейшие ветхозаветные книги не знают идеи посмертной награды, не ожидают рая. «Всему и всем – одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и злому, чистому и нечистому, приносящему жертву и не приносящему жертвы. Это-то и худо во всем, что делается под солнцем, что одна участь всем, и сердце сынов человеческих исполнено зла, и безумие в сердце их, в жизни их; а после того они отходят к умершим. Кто находится между живыми, тому есть еще надежда, так как и псу живому лучше, чем мертвому льву. Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению, и любовь их и ненависть их и ревность их уже исчезли, и нет им более части во веки ни в чем, что делается под солнцем» (Еккл. 9, 2-6).
Так что вообще не ясно – существует ли с точки зрения людей Ветхого Завета человеческая душа после смерти тела или нет. Скорее – нет, чем да. Мы только что видели, как мудрый Экклезиаст без всякой надежды вглядывается в пределы человеческой жизни. А вот восприятие смерти простой женщиной, потерявшей сына: «А теперь дитя умерло… Разве я могу возвратить его? Я пойду к нему, а оно не возвратится ко мне „ (2 Цар 12,23). „Мы умрем и будем как вода, вылитая на землю, которую нельзя собрать“ (2 Цар 14,14). Это говорит простая женщина, так что образ предельно прост – он говорит ровно то, что говорит и не предполагает „эзотерических“ толкований на тему «как капля воды сливается с морем, так атман души сольется с Брахманом“..
Мудрецы Ветхого Завета размышляют подобным же образом. «Для дерева есть надежда, что оно, если и будет срублено, снова оживет… А человек умирает, распадается; отошел, и где он? Уходят воды из озера, и река иссякает и высыхает; так человек ляжет и не встанет; до скончания неба он не пробудится, и не воспрянет от сна своего» (Иов. 14,7-12). Можно увидеть в этих словах надежду на грядущее Воскресение, на Воскресение, которое будет после «скончания неба» (и в таком слуаче Иов гораздо ближе к христианскому переживанию таинства смерти, нежели к реинканационно-теософскому). Но скорее всего, это обычная метафора вечности («скорее небо падет на землю, чем…»), неизменности установившегося порядка вещей. «До скончания неба» – то есть – никогда… «Вспомни, что жизнь моя дуновение, что око мое не возвратится видеть доброе. Не увидит меня око видевшего меня; очи Твои на меня, – и нет меня. Редеет облако,и уходит; так нисшедший в преисподнюю не выйдет, не возвратится более в дом свой и место его не будет уже знать его Не буду же я удерживать уст моих; буду говорить в стеснении духа моего; буду жаловаться в горести души моей» (Иов. 7,7-11).
Не мог бы Иов плакать и «жаловаться», если бы он верил в реинкарнацию. И друзья Иова – знай они о реинкарнации – разве не стали бы останавливать его «бунт» рассуждениями о «справедливости кармы»? Иов и не посмел бы возвысить гласа, если бы он был кармически просвещен. Мало ли, что ты не видишь грехов в твоей жизни – ты в прошлый раз нагрешил! Если бы Библии была знакома кармическая философия, разве не безусловно права была бы позиция его друзей, твердивших, что все же есть за ним некий грех, который он должен искупать? Но Бог осуждает собеседников и обличителей Иова, и оправдывает бунт правдолюбца. Может быть, странная книга Иова и была помещена в Писание именно для того, чтобы самим фактом своего существования опровергать кармические мифы?
Это важно, это очень важно, господа тесофы. Дело в том, что ни Иов, ни его собеседники, ни автор «Книги Иова» не знают не только о карме и переселении душ. Еще они ничего не знают о Моисее, Аврааме и вообще о еврейском Законе. Никакие обстоятельства истории Израилч, никакие подробности иудейского закона не упоминаются в этой книге. И если эта не-иудейская книга, книга, крайне сложная, книга с мощнейшим богоборческим зарядом, книга, которая ставит «проклятые вопросы» с невиданной в мировой литературе остротой и при этом так и не дает на них простого и очевидного ответа, была включена в ветхозаветное Священное Писание – значит, священной эта книга стала не по воле иудеев, не по выбору составителей канона Ветхого Завета. Задолго до этого она уже воспринималась как священная и потому какие бы трудности ни представляло ее истолкование, как бы разительно ни отличалась она от книг древнееврейских законодателей – она должна была быть принята в канон. Она была настолько окружена ореолом священной древности, ореолом почитания, идущим от доветхозаветной архаики, что была включена в позднейшее иудейское Писание. Книга Иова – древнейшая из книг Ветхого Завета (литературная обработка может быть вполне поздней, но сам сюжет этой книги весьма древен)1194. И вот – самая древняя книга Ветхого Завета, книга, чье происхождение теряется в глубине времен и несет весть о жизни и вере домоисеевских патриархов – эта книга не знает никакой реинкарнации. Вера в переселение душ – слишком молодая идея, чтобы быть отраженной в книге Иова.
И Иов вопрошает, очевидно, не ожидая ответа: «Когда умрет человек, то будет ли он опять жить?» (Иов 14.14).
В этой же интонации и с тем же плачем псалмопевец Давид размышляет о скоромимоходящести человеческой жизни: «дни человека – как трава, как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его» (Пс. 102,15-16)… Смерть в восприятии ветхозаветных авторов – не освобождение от тела и не шаг к воссоединению с Божественным духом. Здесь, на земле, можно говорить с Богом. Смерть же есть та бездна, в которую даже взгляд Бога не опускается, и то пространство, которое не охватывается Божией памятью и Божиим Промыслом… Бог не может заботиться о том, чего нет. Это страшит людей Ветхого Завета – но такова реальность, возвещенная им. Им хотелось бы иначе думать о смерти – но Откровение, получаемое ими, не согласно с чаяниями человеческого сердца… «Ибо душа моя насытилась бедствиями, и жизнь моя приблизилась к преисподней. Я сравнялся с нисходящими в могилу; я стал как человек без силы, между мертвыми брошенный, – как убитые, лежащие во гробе, о которых Ты уже не вспоминаешь и которые от руки Твоей отринуты… Разве над мертвыми Ты сотворишь чудо? Разве мертвые встанут и будут славить Тебя? Или во гробе будет возвещаема милость Твоя, и истина Твоя – в месте тления? Разве во мраке познают чудеса Твои, и в земле забвения – правду Твою?» (Пс. 87, 4-13). Это уже не Давид. Это псалом Емана Езрахита. Но и ему неоткрыта никакая «эзотерика», и он не знает никакой реинкарнационной кармы.
В Ветхом Завете нет вообще ясных мест, утверждающих посмертное выживание человека.
В литературе адвентистов и «свидетелей Иеговы» об этом говорится с удовольствием – чтобы отвергнуть идею бессмертия души как языческую и вместе с нею отвергнуть церковное почитание святых и поминовение усопших. А те из атеистических авторов, что осведомлены об этой особенности Ветхого Завета, не отказывают себе в удовольствии заметить, что здесь пролегает непроходимая пропасть между Ветхим и Новым Заветом: новозаветная ориентация на бессмертие души не находит подтверждения в Ветхом Завете и противоречит ему. Тем самым в очень существенном пункте единство Библии ставится под сомнение.
Но именно Новый Завет и может объяснить – почему столь необычно относится к человеческой смерти религия древнего Израиля. Этих свидетельств и не могло быть в Ветхом Завете. Поскольку до Жертвы Искупителя никто не мог разорвать узы духовной смерти, Промысл наложил покров молчания на тайну послежизни. Ведь если бы пророками была сказана людям правда (то есть правда о мраке «шеола») – это привело бы Израиль, и так не слишком счастливый в своих земных судьбах, в полное отчаяние. Говорить людям Ветхого Завета правду о Шеоле – значило бы провоцировать в них приступы безысходного отчаяния или надрывного эпикурейства: «станем есть и пить, ибо завтра умрем!». Как об этом сказал св. Феофан Затворник: «Без Евангелия пробуждение духа нашего было бы пагубно, ибо неизбежно ввергало бы в отчаяние»1195.
А рассказывать сказки о «Елисейских полях», которые слишком очевидно разбивались бы при исходе каждой души из этого мира, было недостойно Откровения. Потому Слово молчало об этом до тех пор, пока Само не стало плотью и не проторгло нам – Своим Крестом и Воскресением – пасхальную дорогу к Вечной Жизни. С грехопадения первых людей в структуре мироздания произошла подвижка, которая перервала животворящую связь людей и Бога. В самой природе человека произошла мутация, делавшая его неспособным к подлинному Богообщению. Даже в смерти праведник не соединялся с Богом. До Христа Царство Радости еще не может вобрать в себя мир, и никто из мира не может вместить его в себя.
Но вот пришло время, когда надежды, казалось бы обманутые, все же оправдались, когда исполнилось пророчество Исаии: «На живущих в стране тени смертной свет воссияет» (Ис. 9,2). И действительно оказалось, что мертвые смогли восславить Искупителя, и те, кто были во мраке, вновь познали своего Творца, Его правду и Его чудеса (см. Пс. 87,11-13)1196. И тогда мир по ту сторону смерти оказался доступен человеку; в том числе, отчасти, доступен и для исследования. В богословии появились ясные формулы о том, что из нашей жизни есть два противоположных исхода: смерть и успение.
Но Ветхий Завет этого еще не знал (хотя и предчувствовал). Он молчал о посмертии. И на пороге Новгго Завета это молчание стало совсем уж невмоготу . В Израиле начали появляться разные религиозные школы, по разному интепретирующее молчание Слова Божия. Ни одна из этих школ не могла в свое подтверждение привести авторитетную устную традицию истолкования Писания. Но именно поэтому самые разные, самые противоположные точки зрения должны были терпеть друг друга. И в одном Синедрионе заседали фарисеи и саддукеи.
Так вот – если бы в Библейской религии на уровне текстов или эзотерической священнической традиции присутствовала идея переселения душ, то в рамках официальной иудейской религии не могла бы существовать школа саддукеев, радикально отрицающая бессмертие души. Если бы «Закон и пророки» возвещали реинкарнацию, то существование в священнической среде, в синедрионе «саддукейской ереси» было бы совершенно невозможно.
Кроме того, если бы в иудаизме была идея реинкарнации, то совершенно непонятным стало бы отсутствие этой концепции в самой мистической еврейской секте – у кумранских ессеев1197. Даже еврейские еретики на грани Заветов не проповедовали переселение душ, продолжая держаться отеческой веры в воскресение плоти.
Да, тот, кто обратится в сегодняшнему иудаизму, найдет там школы, исповедающие реинкарнацию. Но, во-первых, было бы весьма опрометчиво судить по современному иудаизму о религии Ветхого Завета. И во-вторых, полезно было бы поинтересоваться – когда именно идея реинкарнации вошла в иудаизм.
Американская «Еврейская энциклопедия» авторитерно утверждает, что «идея реинкарнации оставалась чуждой иудаизму приблизительно до VIII века»1198.
Насколько неорганична идея реинкарнации для ветхозаветной религии, видно из того, сколь неуклюже обосновываются первые попытки интеграции этой идеи в еврейскую религию, предпринятые вскоре после новозаветной катастрофы1199.
У еврейских писателей, озабоченных поиском и созданием общих мест у Библии и языческой философии, идея реинкарнации появляется в первом веке по Р. Х. Иосиф Флавий приписывает допущение реинкарнации фарисеям (вполне вероятно, что на самом деле Флавий просто стилизует под нормы греческой философии традиционную библейскую веру в воскресение плоти): «Души, по их мнению, бессмертны; но только души добрых переселяются после их смерти в другие тела, а души злых обречены на вечные муки» (Иудейская война. II, 8, 14). «Фарисеи верят в бессмертие души и что за гробом людей ожидает суд; грешники подвергаются вечному заключению, а добродетельные люди имеют возможность вновь воскреснуть» (Иудейские древности. XVIII. 1, 3). «Тем, кто сохранил верность законам, Бог даровал право родиться вновь и получить лучшее, в сравнении с прежним, существование» (Против Апиона II, 30)1200. Тут же Флавий отмечает, что это учение фарисеев весьма популярно в народе.
Итак, «вторая попытка» может быть дана только праведникам (в то время как грешники наследуют вечные муки). Переселение служит средством возвращения к Богу только тех людей, которые не сошли совершенно с пути спасения.
Между прочим, если признать изложение фарисейского учения Флавием за вполне корректное, то придется признать, что теософские спекуляции на евангельском вопрос о слепорожденном «Кто согрешил: он или родители его»? (Ин. 9,2) начисто лишены всякой исторической базы. Этот вопрос даже в сознании флавиевских фарисеев не мог строиться на реинкарнационной теории: грешники не перевоплощаются.
Почему только праведники могут вернутся, Иосиф Флавий еще не поясняет. Но это объяснение появляется в каббалистической традиции. Основание таково: поскольку нельзя спастись, не исполнив весь закон, то реинкарнация может быть нужна для того, чтобы исполнить-таки всю полноту Закона. В Законе 248 заповедей. И даже при полной праведности может просто не представиться случай исполнить их все. Например, если кто не имеет злой жены, тот не разводится с ней, и, следовательно, не выполняет заповеди, предписанной в книге Второзакония (24,1), по которой он обязан выдать злой жене разводную. Поэтому он должен родиться еще и вступить в несчастный брак1201.
Это все равно, как если бы мы сказали, что в православной Церкви есть 7 таинств – и они только в совокупности спасительны. Потому если кто в этой жизни не принял таинства священства – он должен это сделать в следующей, а если кто избрал, напротив, монашеский путь и не познал таинства брака – то должен будет сюда вернуться и в следующей жизни венчаться.
Итак, идея реинкарнации не вырастает из глубин религии древнего Израиля. Скорее она заимствуется из общей для поздней античности моды на пряности восточного производства. Религия евреев презиралась язычниками. Соответственно, иудейские книжники старались оправдать веру своих отцов перед судом покорителей Палестины. Иосиф Флавий и Филон Александрийский дают примеры приспособления религии своих предков ко вкусам языческой философской среды. Учитывая, что Писание ничего не говорило иудею о смерти, казалось вполне допустимым заимствовать танатологию из тех источников, где оно разработанно. Так фарисеи, требовавшие буквального и тщательнейшего исполнения внешней стороны религии Израиля, впустили внутрь вероучения языческую идею реинкарнации.
К выводу, заимствованному из языческого оккультизма, иудейские оккультисты пробуют подстроить логическую лестницу, исходящую из библейского материала. Комбинация получается достаточно странной и весьма мало похожей как на «закон кармы», так и на религию Пророков. Еще почти тысяча лет требуется иудейской философии, чтобы прийти к более общепринятой в языческой среде трактовке реинкарнации: «В XVI веке автор мистического произведения „Галия Раза“ утверждал, что переселение душ является наказанием за грехи»1202. Если с эпохи Флавия и до средних веков иудейские философы считали переселение души наградой, в XVI столетии появляется противоположное мнение. Вывод: устойчивой и авторитетной традиции, трактующей посмертную участь человека, в иудаизме не было даже накануне Нового Времени.
Тем более неуместно предполагать развитую танатологию (учение о смерти) в Древнем Израиле.
Очевидно, однако, что для древнееврейских Пророков жизнь человеческого духа вне тела неудобовразумительна. Душа живого существа нередко помещается ими в крови. И уже одно это предположение делает совершенно немыслимым приписывать древнееврейской религии учение о переселении души. Пророк Захария возвещает о Господе, «образовавшем дух человека внутри него» (Зах. 12,1). Понятно, что такая позиция также несовместима с представлением о существовании души прежде возникновения человеческого тела.
И в любом случае иудей надеялся не на посмертные странствия души, а на воскресение в своей же плоти. Эта вера Израильского народа может казаться утонченным спиритуалистам с Гималаев варварством, но исторические реалии нельзя отменять по желанию. Евреи и христиане хранили древнюю веру в телесное воскресение и отвергали новомодный метампсихоз.
Сторонники реинкарнации ссылаются на предызбрание Иакова вместо Исава – мол, за заслуги в предшествующей жизни. Апостол Павел, однако, пишет об этом событии иначе: «когда они еще не родились и не сделали ничего доброго или худого (дабы изволение Божие в избрании происходило не от дел, но от Призывающего), сказано было ей: больший будет в порабощении у меньшего. Итак, помилование зависит не от желающего и не от подвизающегося, но от Бога милующего» (Римл. 9,11-16). Итак – «не от дел», то есть не от «кармических заслуг» прежней жизни зависело предызбрание, оно вытекало из предзнания Богом последующих судеб этих близнецов и их родов.
Если теософия ставит Бога под власть кармических законов, то Библия, напротив, видит Его освобожденным от всех внешних понуждений. Бог Ветхого Завета есть чистая Воля. Если она желает, чтобы Иаков, младший сын, а не первенец, стал наследником обетований – эта Воля и делает его таковым. И причина такого поступка Творца не в кармическом прошлом Исава или Иакова, а в будущем. В будущем отношения «Нового Завета» к «Ветхому Завету» будут строиться именно по принципу отношений Исава и Иакова. Израиль – первенец Божий («Израиль сын Мой, первенец Мой» – Исх. 4,22). Но однажды это право особой, исключительной близости к Богу перейдет на новый народ, на народ христиан («от их падения спасение язычникам, чтобы возбудить в них ревность» – Римл. 11,11). И чтобы Израилю было легче понять духовный смысл происшедшей трагедии, в его священные книги Промыслом Божиим были включены рассказы о переходе Божиих благословений, о переходе прав первородства.
Первый раз эта тема зазвучала в рассказе о наречении имен животных. Человек, который в порядке физического времени – новичок в мире, последыш, оказывается главой земной семьи. В глазах Бога он «старше», важнее, существеннее всех животных (даже самых «древних»)1203.
Во второй раз тема передачи прав первородства появляется в четвертой главе книги Бытия. Уже в рамках человеческого рода достоинство первородства отымается от Каина и переходит сначала к Авелю, а после его убийства к третьему сыну Адама – к Сифу. Наконец, пройдет еще некоторое время, и в середине книги Бытия этот мотив зазвучит уже весьма резко. Исав «за чечевичную похлебку» уступит своему младшему брату Иакову право первородства (Быт. 25,29-34). Более того – минуя старшего Исава, на Иакова от их отца Исаака перейдет участие в Завете с Богом (Быт. 27).
Так что эпизод с Исавом и Иаковым понятен без «кармической мудрости» – и понятен именно из собственного и целостного контекста Библии.
Кроме того, теософы повелевают служить подпоркой реинкарнационного мифа евангельскому рассказу о слепорожденном.
В этом евангельском эпизоде ученики задают Христу вопрос: «Кто согрешил: он или родители его»? (Ин. 9,2). Комментарий теософов понятен: если человек был слеп от рождения, как он сам мог согрешить? – Не иначе как в прошлой жизни.
Во-первых, если кто-то спрашивает о чем-то Иоанна или Христа – это не означает, что вопрошаемый согласен с той теорией, на которой основывается вопрос. Меня часто на лекциях спрашивают об НЛО, но это не означает, что я сторонник уфологии, или что уфология – это традиционная и народная религия России. Точно также, если бы люди, спрашивавшие Христа, верили в переселение душ, это вовсе не означало бы, что Христос и евангелисты разделяли эту веру.
Во-вторых, стоит заметить, что этот вопрос предполагает не слишком хорошее знание Писания. Вопрошающий считает, что несчастье слепорожденного можно объяснить двумя причинами: грехами его самого или грехами его родителей. Так вот, второе предположение означает, что автор вопроса, хоть и знал «десять заповедей», но не помнил позднейших книг Пророков. Действительно, синайское законодательство времен религиозного рождения Израиля говорило, что Господь есть «Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои» (Исх. 20,5-6).
Учение о переселении душ предполагает детальную проработку послесмертной географии. Но в Ветхом Завете отсутствует не то что развитая танатология (учение о смерти), а и просто – любая. (Видение Иезекииля о собирающихся костях по своему ближайшему смыслу есть пророчество о собирании Израиля из рассеяния (Иез. 37,11-14), и лишь затем пророчество о воскресении тел1193 ; слова Иова о том, что его глаза увидят Бога – опять же в своем первом смысле означают не надежду на то, что по воскресении тела Иов увидит своего Спасителя, а надежду на то, чтоб хотя бы в последний день своих земных страданий Иов увидит Высшую Правду).
Состояние, в котором пребывала душа умерших, в древнееврейском языке обозначается словом «Шеол» – безвидное место, сумеречное и без-образное место, в котором ничего не видно (Иов 10,21-22). Это скорее состояние тяжкого и бесцельного сна (Иов 14,12), чем место каких-то конкретных мучений. Это «царство теней», эта мнимость в своем мареве скрывала людей от Бога.
Ветхий Завет не акцентирует даже идеи о посмертном воздаянии праведникам и грешникам.
Древнейшие ветхозаветные книги не знают идеи посмертной награды, не ожидают рая. «Всему и всем – одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и злому, чистому и нечистому, приносящему жертву и не приносящему жертвы. Это-то и худо во всем, что делается под солнцем, что одна участь всем, и сердце сынов человеческих исполнено зла, и безумие в сердце их, в жизни их; а после того они отходят к умершим. Кто находится между живыми, тому есть еще надежда, так как и псу живому лучше, чем мертвому льву. Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению, и любовь их и ненависть их и ревность их уже исчезли, и нет им более части во веки ни в чем, что делается под солнцем» (Еккл. 9, 2-6).
Так что вообще не ясно – существует ли с точки зрения людей Ветхого Завета человеческая душа после смерти тела или нет. Скорее – нет, чем да. Мы только что видели, как мудрый Экклезиаст без всякой надежды вглядывается в пределы человеческой жизни. А вот восприятие смерти простой женщиной, потерявшей сына: «А теперь дитя умерло… Разве я могу возвратить его? Я пойду к нему, а оно не возвратится ко мне „ (2 Цар 12,23). „Мы умрем и будем как вода, вылитая на землю, которую нельзя собрать“ (2 Цар 14,14). Это говорит простая женщина, так что образ предельно прост – он говорит ровно то, что говорит и не предполагает „эзотерических“ толкований на тему «как капля воды сливается с морем, так атман души сольется с Брахманом“..
Мудрецы Ветхого Завета размышляют подобным же образом. «Для дерева есть надежда, что оно, если и будет срублено, снова оживет… А человек умирает, распадается; отошел, и где он? Уходят воды из озера, и река иссякает и высыхает; так человек ляжет и не встанет; до скончания неба он не пробудится, и не воспрянет от сна своего» (Иов. 14,7-12). Можно увидеть в этих словах надежду на грядущее Воскресение, на Воскресение, которое будет после «скончания неба» (и в таком слуаче Иов гораздо ближе к христианскому переживанию таинства смерти, нежели к реинканационно-теософскому). Но скорее всего, это обычная метафора вечности («скорее небо падет на землю, чем…»), неизменности установившегося порядка вещей. «До скончания неба» – то есть – никогда… «Вспомни, что жизнь моя дуновение, что око мое не возвратится видеть доброе. Не увидит меня око видевшего меня; очи Твои на меня, – и нет меня. Редеет облако,и уходит; так нисшедший в преисподнюю не выйдет, не возвратится более в дом свой и место его не будет уже знать его Не буду же я удерживать уст моих; буду говорить в стеснении духа моего; буду жаловаться в горести души моей» (Иов. 7,7-11).
Не мог бы Иов плакать и «жаловаться», если бы он верил в реинкарнацию. И друзья Иова – знай они о реинкарнации – разве не стали бы останавливать его «бунт» рассуждениями о «справедливости кармы»? Иов и не посмел бы возвысить гласа, если бы он был кармически просвещен. Мало ли, что ты не видишь грехов в твоей жизни – ты в прошлый раз нагрешил! Если бы Библии была знакома кармическая философия, разве не безусловно права была бы позиция его друзей, твердивших, что все же есть за ним некий грех, который он должен искупать? Но Бог осуждает собеседников и обличителей Иова, и оправдывает бунт правдолюбца. Может быть, странная книга Иова и была помещена в Писание именно для того, чтобы самим фактом своего существования опровергать кармические мифы?
Это важно, это очень важно, господа тесофы. Дело в том, что ни Иов, ни его собеседники, ни автор «Книги Иова» не знают не только о карме и переселении душ. Еще они ничего не знают о Моисее, Аврааме и вообще о еврейском Законе. Никакие обстоятельства истории Израилч, никакие подробности иудейского закона не упоминаются в этой книге. И если эта не-иудейская книга, книга, крайне сложная, книга с мощнейшим богоборческим зарядом, книга, которая ставит «проклятые вопросы» с невиданной в мировой литературе остротой и при этом так и не дает на них простого и очевидного ответа, была включена в ветхозаветное Священное Писание – значит, священной эта книга стала не по воле иудеев, не по выбору составителей канона Ветхого Завета. Задолго до этого она уже воспринималась как священная и потому какие бы трудности ни представляло ее истолкование, как бы разительно ни отличалась она от книг древнееврейских законодателей – она должна была быть принята в канон. Она была настолько окружена ореолом священной древности, ореолом почитания, идущим от доветхозаветной архаики, что была включена в позднейшее иудейское Писание. Книга Иова – древнейшая из книг Ветхого Завета (литературная обработка может быть вполне поздней, но сам сюжет этой книги весьма древен)1194. И вот – самая древняя книга Ветхого Завета, книга, чье происхождение теряется в глубине времен и несет весть о жизни и вере домоисеевских патриархов – эта книга не знает никакой реинкарнации. Вера в переселение душ – слишком молодая идея, чтобы быть отраженной в книге Иова.
И Иов вопрошает, очевидно, не ожидая ответа: «Когда умрет человек, то будет ли он опять жить?» (Иов 14.14).
В этой же интонации и с тем же плачем псалмопевец Давид размышляет о скоромимоходящести человеческой жизни: «дни человека – как трава, как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его» (Пс. 102,15-16)… Смерть в восприятии ветхозаветных авторов – не освобождение от тела и не шаг к воссоединению с Божественным духом. Здесь, на земле, можно говорить с Богом. Смерть же есть та бездна, в которую даже взгляд Бога не опускается, и то пространство, которое не охватывается Божией памятью и Божиим Промыслом… Бог не может заботиться о том, чего нет. Это страшит людей Ветхого Завета – но такова реальность, возвещенная им. Им хотелось бы иначе думать о смерти – но Откровение, получаемое ими, не согласно с чаяниями человеческого сердца… «Ибо душа моя насытилась бедствиями, и жизнь моя приблизилась к преисподней. Я сравнялся с нисходящими в могилу; я стал как человек без силы, между мертвыми брошенный, – как убитые, лежащие во гробе, о которых Ты уже не вспоминаешь и которые от руки Твоей отринуты… Разве над мертвыми Ты сотворишь чудо? Разве мертвые встанут и будут славить Тебя? Или во гробе будет возвещаема милость Твоя, и истина Твоя – в месте тления? Разве во мраке познают чудеса Твои, и в земле забвения – правду Твою?» (Пс. 87, 4-13). Это уже не Давид. Это псалом Емана Езрахита. Но и ему неоткрыта никакая «эзотерика», и он не знает никакой реинкарнационной кармы.
В Ветхом Завете нет вообще ясных мест, утверждающих посмертное выживание человека.
В литературе адвентистов и «свидетелей Иеговы» об этом говорится с удовольствием – чтобы отвергнуть идею бессмертия души как языческую и вместе с нею отвергнуть церковное почитание святых и поминовение усопших. А те из атеистических авторов, что осведомлены об этой особенности Ветхого Завета, не отказывают себе в удовольствии заметить, что здесь пролегает непроходимая пропасть между Ветхим и Новым Заветом: новозаветная ориентация на бессмертие души не находит подтверждения в Ветхом Завете и противоречит ему. Тем самым в очень существенном пункте единство Библии ставится под сомнение.
Но именно Новый Завет и может объяснить – почему столь необычно относится к человеческой смерти религия древнего Израиля. Этих свидетельств и не могло быть в Ветхом Завете. Поскольку до Жертвы Искупителя никто не мог разорвать узы духовной смерти, Промысл наложил покров молчания на тайну послежизни. Ведь если бы пророками была сказана людям правда (то есть правда о мраке «шеола») – это привело бы Израиль, и так не слишком счастливый в своих земных судьбах, в полное отчаяние. Говорить людям Ветхого Завета правду о Шеоле – значило бы провоцировать в них приступы безысходного отчаяния или надрывного эпикурейства: «станем есть и пить, ибо завтра умрем!». Как об этом сказал св. Феофан Затворник: «Без Евангелия пробуждение духа нашего было бы пагубно, ибо неизбежно ввергало бы в отчаяние»1195.
А рассказывать сказки о «Елисейских полях», которые слишком очевидно разбивались бы при исходе каждой души из этого мира, было недостойно Откровения. Потому Слово молчало об этом до тех пор, пока Само не стало плотью и не проторгло нам – Своим Крестом и Воскресением – пасхальную дорогу к Вечной Жизни. С грехопадения первых людей в структуре мироздания произошла подвижка, которая перервала животворящую связь людей и Бога. В самой природе человека произошла мутация, делавшая его неспособным к подлинному Богообщению. Даже в смерти праведник не соединялся с Богом. До Христа Царство Радости еще не может вобрать в себя мир, и никто из мира не может вместить его в себя.
Но вот пришло время, когда надежды, казалось бы обманутые, все же оправдались, когда исполнилось пророчество Исаии: «На живущих в стране тени смертной свет воссияет» (Ис. 9,2). И действительно оказалось, что мертвые смогли восславить Искупителя, и те, кто были во мраке, вновь познали своего Творца, Его правду и Его чудеса (см. Пс. 87,11-13)1196. И тогда мир по ту сторону смерти оказался доступен человеку; в том числе, отчасти, доступен и для исследования. В богословии появились ясные формулы о том, что из нашей жизни есть два противоположных исхода: смерть и успение.
Но Ветхий Завет этого еще не знал (хотя и предчувствовал). Он молчал о посмертии. И на пороге Новгго Завета это молчание стало совсем уж невмоготу . В Израиле начали появляться разные религиозные школы, по разному интепретирующее молчание Слова Божия. Ни одна из этих школ не могла в свое подтверждение привести авторитетную устную традицию истолкования Писания. Но именно поэтому самые разные, самые противоположные точки зрения должны были терпеть друг друга. И в одном Синедрионе заседали фарисеи и саддукеи.
Так вот – если бы в Библейской религии на уровне текстов или эзотерической священнической традиции присутствовала идея переселения душ, то в рамках официальной иудейской религии не могла бы существовать школа саддукеев, радикально отрицающая бессмертие души. Если бы «Закон и пророки» возвещали реинкарнацию, то существование в священнической среде, в синедрионе «саддукейской ереси» было бы совершенно невозможно.
Кроме того, если бы в иудаизме была идея реинкарнации, то совершенно непонятным стало бы отсутствие этой концепции в самой мистической еврейской секте – у кумранских ессеев1197. Даже еврейские еретики на грани Заветов не проповедовали переселение душ, продолжая держаться отеческой веры в воскресение плоти.
Да, тот, кто обратится в сегодняшнему иудаизму, найдет там школы, исповедающие реинкарнацию. Но, во-первых, было бы весьма опрометчиво судить по современному иудаизму о религии Ветхого Завета. И во-вторых, полезно было бы поинтересоваться – когда именно идея реинкарнации вошла в иудаизм.
Американская «Еврейская энциклопедия» авторитерно утверждает, что «идея реинкарнации оставалась чуждой иудаизму приблизительно до VIII века»1198.
Насколько неорганична идея реинкарнации для ветхозаветной религии, видно из того, сколь неуклюже обосновываются первые попытки интеграции этой идеи в еврейскую религию, предпринятые вскоре после новозаветной катастрофы1199.
У еврейских писателей, озабоченных поиском и созданием общих мест у Библии и языческой философии, идея реинкарнации появляется в первом веке по Р. Х. Иосиф Флавий приписывает допущение реинкарнации фарисеям (вполне вероятно, что на самом деле Флавий просто стилизует под нормы греческой философии традиционную библейскую веру в воскресение плоти): «Души, по их мнению, бессмертны; но только души добрых переселяются после их смерти в другие тела, а души злых обречены на вечные муки» (Иудейская война. II, 8, 14). «Фарисеи верят в бессмертие души и что за гробом людей ожидает суд; грешники подвергаются вечному заключению, а добродетельные люди имеют возможность вновь воскреснуть» (Иудейские древности. XVIII. 1, 3). «Тем, кто сохранил верность законам, Бог даровал право родиться вновь и получить лучшее, в сравнении с прежним, существование» (Против Апиона II, 30)1200. Тут же Флавий отмечает, что это учение фарисеев весьма популярно в народе.
Итак, «вторая попытка» может быть дана только праведникам (в то время как грешники наследуют вечные муки). Переселение служит средством возвращения к Богу только тех людей, которые не сошли совершенно с пути спасения.
Между прочим, если признать изложение фарисейского учения Флавием за вполне корректное, то придется признать, что теософские спекуляции на евангельском вопрос о слепорожденном «Кто согрешил: он или родители его»? (Ин. 9,2) начисто лишены всякой исторической базы. Этот вопрос даже в сознании флавиевских фарисеев не мог строиться на реинкарнационной теории: грешники не перевоплощаются.
Почему только праведники могут вернутся, Иосиф Флавий еще не поясняет. Но это объяснение появляется в каббалистической традиции. Основание таково: поскольку нельзя спастись, не исполнив весь закон, то реинкарнация может быть нужна для того, чтобы исполнить-таки всю полноту Закона. В Законе 248 заповедей. И даже при полной праведности может просто не представиться случай исполнить их все. Например, если кто не имеет злой жены, тот не разводится с ней, и, следовательно, не выполняет заповеди, предписанной в книге Второзакония (24,1), по которой он обязан выдать злой жене разводную. Поэтому он должен родиться еще и вступить в несчастный брак1201.
Это все равно, как если бы мы сказали, что в православной Церкви есть 7 таинств – и они только в совокупности спасительны. Потому если кто в этой жизни не принял таинства священства – он должен это сделать в следующей, а если кто избрал, напротив, монашеский путь и не познал таинства брака – то должен будет сюда вернуться и в следующей жизни венчаться.
Итак, идея реинкарнации не вырастает из глубин религии древнего Израиля. Скорее она заимствуется из общей для поздней античности моды на пряности восточного производства. Религия евреев презиралась язычниками. Соответственно, иудейские книжники старались оправдать веру своих отцов перед судом покорителей Палестины. Иосиф Флавий и Филон Александрийский дают примеры приспособления религии своих предков ко вкусам языческой философской среды. Учитывая, что Писание ничего не говорило иудею о смерти, казалось вполне допустимым заимствовать танатологию из тех источников, где оно разработанно. Так фарисеи, требовавшие буквального и тщательнейшего исполнения внешней стороны религии Израиля, впустили внутрь вероучения языческую идею реинкарнации.
К выводу, заимствованному из языческого оккультизма, иудейские оккультисты пробуют подстроить логическую лестницу, исходящую из библейского материала. Комбинация получается достаточно странной и весьма мало похожей как на «закон кармы», так и на религию Пророков. Еще почти тысяча лет требуется иудейской философии, чтобы прийти к более общепринятой в языческой среде трактовке реинкарнации: «В XVI веке автор мистического произведения „Галия Раза“ утверждал, что переселение душ является наказанием за грехи»1202. Если с эпохи Флавия и до средних веков иудейские философы считали переселение души наградой, в XVI столетии появляется противоположное мнение. Вывод: устойчивой и авторитетной традиции, трактующей посмертную участь человека, в иудаизме не было даже накануне Нового Времени.
Тем более неуместно предполагать развитую танатологию (учение о смерти) в Древнем Израиле.
Очевидно, однако, что для древнееврейских Пророков жизнь человеческого духа вне тела неудобовразумительна. Душа живого существа нередко помещается ими в крови. И уже одно это предположение делает совершенно немыслимым приписывать древнееврейской религии учение о переселении души. Пророк Захария возвещает о Господе, «образовавшем дух человека внутри него» (Зах. 12,1). Понятно, что такая позиция также несовместима с представлением о существовании души прежде возникновения человеческого тела.
И в любом случае иудей надеялся не на посмертные странствия души, а на воскресение в своей же плоти. Эта вера Израильского народа может казаться утонченным спиритуалистам с Гималаев варварством, но исторические реалии нельзя отменять по желанию. Евреи и христиане хранили древнюю веру в телесное воскресение и отвергали новомодный метампсихоз.
Сторонники реинкарнации ссылаются на предызбрание Иакова вместо Исава – мол, за заслуги в предшествующей жизни. Апостол Павел, однако, пишет об этом событии иначе: «когда они еще не родились и не сделали ничего доброго или худого (дабы изволение Божие в избрании происходило не от дел, но от Призывающего), сказано было ей: больший будет в порабощении у меньшего. Итак, помилование зависит не от желающего и не от подвизающегося, но от Бога милующего» (Римл. 9,11-16). Итак – «не от дел», то есть не от «кармических заслуг» прежней жизни зависело предызбрание, оно вытекало из предзнания Богом последующих судеб этих близнецов и их родов.
Если теософия ставит Бога под власть кармических законов, то Библия, напротив, видит Его освобожденным от всех внешних понуждений. Бог Ветхого Завета есть чистая Воля. Если она желает, чтобы Иаков, младший сын, а не первенец, стал наследником обетований – эта Воля и делает его таковым. И причина такого поступка Творца не в кармическом прошлом Исава или Иакова, а в будущем. В будущем отношения «Нового Завета» к «Ветхому Завету» будут строиться именно по принципу отношений Исава и Иакова. Израиль – первенец Божий («Израиль сын Мой, первенец Мой» – Исх. 4,22). Но однажды это право особой, исключительной близости к Богу перейдет на новый народ, на народ христиан («от их падения спасение язычникам, чтобы возбудить в них ревность» – Римл. 11,11). И чтобы Израилю было легче понять духовный смысл происшедшей трагедии, в его священные книги Промыслом Божиим были включены рассказы о переходе Божиих благословений, о переходе прав первородства.
Первый раз эта тема зазвучала в рассказе о наречении имен животных. Человек, который в порядке физического времени – новичок в мире, последыш, оказывается главой земной семьи. В глазах Бога он «старше», важнее, существеннее всех животных (даже самых «древних»)1203.
Во второй раз тема передачи прав первородства появляется в четвертой главе книги Бытия. Уже в рамках человеческого рода достоинство первородства отымается от Каина и переходит сначала к Авелю, а после его убийства к третьему сыну Адама – к Сифу. Наконец, пройдет еще некоторое время, и в середине книги Бытия этот мотив зазвучит уже весьма резко. Исав «за чечевичную похлебку» уступит своему младшему брату Иакову право первородства (Быт. 25,29-34). Более того – минуя старшего Исава, на Иакова от их отца Исаака перейдет участие в Завете с Богом (Быт. 27).
Так что эпизод с Исавом и Иаковым понятен без «кармической мудрости» – и понятен именно из собственного и целостного контекста Библии.
Кроме того, теософы повелевают служить подпоркой реинкарнационного мифа евангельскому рассказу о слепорожденном.
В этом евангельском эпизоде ученики задают Христу вопрос: «Кто согрешил: он или родители его»? (Ин. 9,2). Комментарий теософов понятен: если человек был слеп от рождения, как он сам мог согрешить? – Не иначе как в прошлой жизни.
Во-первых, если кто-то спрашивает о чем-то Иоанна или Христа – это не означает, что вопрошаемый согласен с той теорией, на которой основывается вопрос. Меня часто на лекциях спрашивают об НЛО, но это не означает, что я сторонник уфологии, или что уфология – это традиционная и народная религия России. Точно также, если бы люди, спрашивавшие Христа, верили в переселение душ, это вовсе не означало бы, что Христос и евангелисты разделяли эту веру.
Во-вторых, стоит заметить, что этот вопрос предполагает не слишком хорошее знание Писания. Вопрошающий считает, что несчастье слепорожденного можно объяснить двумя причинами: грехами его самого или грехами его родителей. Так вот, второе предположение означает, что автор вопроса, хоть и знал «десять заповедей», но не помнил позднейших книг Пророков. Действительно, синайское законодательство времен религиозного рождения Израиля говорило, что Господь есть «Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои» (Исх. 20,5-6).