Позвоните вот по такому телефону. Звоню, волнуюсь, объясняю, горячусь, подробно все рассказываю, подробно и расспрашивают. Длится разговор долго, а в заключение резюме: это не к нам, позвоните по такому телефону. Все сначала. Объясняю - спрашивают, объясняю - спрашивают. Снова - не к нам, позвоните. Начинаю думать - для чего им это надо? Сбить пыл? Перепроводить? Заставить отвязаться со своим делом? Проверить настойчивость? Зачем тогда так подробно расспрашивать, а не сразу сказать --не к нам. Вопросы роились в голове, но ответа не было. Успокоился и стал звонить по шестому телефону. Записывал их в столбик один за другим, а сам думал - ребята в беде, сорваться мне никак нельзя и упустить случай тоже. Наконец, по голосу почувствовал, что он может что-то решать, и увеличил напор. - Изложите все сказанное в письме и опустите в ящик приемной. - Как так в ящик?! Что у нас, почты нет? Я и по почте мог бы послать письмо. Не для ящика мне надо было лететь из Сибири, а для беседы. Прежде чем нас посадить, находили много времени для бесед, и не один человек, а вы говорите в ящик! - Но мы работаем и постараемся разобраться. - А мы не работаем?! Я вот здесь, а дело мое стоит. И вдруг в письме я упущу самое существенное для вас и не существенное для меня? - Вы член партии? - О чем вы спрашиваете? Я недавно отбыл срок по 58.10. - Паспорт есть? Подходите к подъезду, там будет пропуск. В волнении хожу по коридору и не решаюсь зайти в кабинет. Думаю. Времени половина двенадцатого. Скомкает все и скажет, что у него обед. Решил, будь, что будет. Захожу. Сажусь. Со мной бумаги. Приговор, письма, копия жалобы из Вихоревки, решение суда после пересмотра и другие. Через некоторое время я понимаю, что со мной говорит начальник партийного контроля за работой органов КГБ. Молодой человек и, видимо, недавно назначенный. Внимательно читает бумаги, задает вопросы и в конце концов загорается. Ему интересны: настроения в лагерях, отношение к власти, к суду, к действиям органов КГБ. Рассказываю о бессмысленности репрессий один инженер возит воду, другой копает картошку и т.п. Изображаю ход следствия, суда, нелепое положение свидетелей. Он объясняет мне, как составить письмо. Ясно убедительно и главное коротко, длинное читать будут невнимательно. Затем объясняет всю структуру подчиненности судов, прокуратуры, надзора, кто кого боится, чего боится и куда последовательно обращаться. Эта лекция была весьма интересна. В конце он разъяснил свои возможности. Единственное, что он сможет сделать, это направить рекомендацию от ЦК в прокуратуру СССР пересмотра дела (во, откуда, и во куда!), и то после сложного согласования. Дальнейшее от него не зависит. Когда мы расстались, на часах было ровно пять. Остановился я в Москве у Майи Липович, удивительного и славного человека. Она многое сделала для освобождения ребят, и не только их. Примчался я к ней в Богословский переулок, тут же засел за письмо. Обложился книгами умелых ораторов и, отыскав нужный тон, на одном дыхании написал все как надо. Утром письмо пошло в ящик, а я улетел в Барнаул. Там все понимали мои заботы и помогали кто как мог. Немцы из модельного цеха делали ящики для посылок, каждый из которых мог бы стать образцом столярной работы. Ада Киселева, конструктор из нашего КБ, болела тяжело туберкулезом и свела меня с лечащим врачом на предмет обследования. Тот дал заключение с полным обоснованием, что мне надо предоставить отпуск из-за очагов в легких. У директора недавно умерла жена от туберкулеза, и он готов был помочь в деле профилактики или лечения, лишь бы не запустить процесс болезни. Отношения с людьми, дававшими на нас показания, были разными. Крикун объяснил мне, как он струсил, когда приехала машина и его посадили в машину между двумя офицерами КГБ. Он не воевал, а всю войну пробыл на авиационных заводах технологом, проверял чертежи. Почему-то после войны в авиации не остался. Коммунист, в отличии от беспартийного, не подвергается допросу, а ему дают бумагу с пером и велят написать собственной рукой, что он знает об имярек и его антисоветских и контрреволюционных взглядах. Опасность для него состоит в забывчивости. Если он чего-то не вспомнит, а другие покажут на этот случай или факт, то он будет обвинен в сокрытии или даже в соучастии. Это заставляет человека начисто вспоминать все, а для большей уверенности и прибавить побольше. Лишнее можно убрать безнаказанно, с пониманием взволнованного состояния человека (очко играет), а недосказанное преступно и наказуемо. Это страшно для бесправного человека. Видимо, Крикун был внутренне достойным человеком и кончил жизнь самоубийством по причинам, понятным только ему. Сколько сейчас ходит по свету губителей, готовых доказать свою правоту, совершенно четко представляя себе свое подонство и омерзительность для других. Для собственной уверенности они успокаивают себя девизом: "Меня никто не может упрекнуть" - они, де, честно выполняли свой долг на высшем профессиональном уровне и готовы выполнять дальше, и мысль свою не могут поднять выше уровня служебной собаки. Такие люди являются самыми удобными и ценными для власти. Майя постоянно держала меня в курсе передвижения бумаг, и после сообщения о получении бумаги из ЦК в Прокуратуре СССР мне тут же надо было вылететь в Москву. Пустить дело на самотек - значит загубить его. Работники всех правовых органов озабочены своим благополучием, и предметом их внимания являются поступки, способные им повредить, а не те, которые могут помочь справедливости. Может быть, это написано в запальчивости и не совсем справедливо. Ведь среди армии законников есть и честные люди. Прокурор по надзору, через десять лет после этих событий, по жалобам и просьбам сам ездил в лагерь, познакомился с заключенным и отстоял его освобождение. Он коллегами был обвинен в мягкотелости и пособничестве, и встал вопрос не только его освобожения от высокой должности, но и от членства в партии и более грозных наказаний. Он никого не винил, но сам бросился под поезд в метрополитене. По приезде в Москву, я тут же направился в Прокуратуру СССР. Диспетчер, уже знакомый мне по пересмотру дела в суде, достал из сейфа папку и, подмигнув, с веселым настроением похлопал по корочке. Когда попадаешь в такие необычные центральные органы да еще волнуешься, то, естественно, чувствуешь себя не в своем корыте и не все можешь понять, для них обычное и очевидное. Спросил, что в этой папке и почему у него такое хорошее настроение.. Он открыл ее и показал текст письма, известный мне по телеграмме Майи. Захлопнул папку и обратил мое внимание на обложку самого заурядного скоросшивателя, где было большими типографскими буквами красного цвета оттиснуто: "Рекомендация ЦК КПСС". Не понимая его радости я спросил о значении этого тиснения. Он вперил в меня взгляд и сказал: "это девяносто процентов!". Мне же нужно было сто процентов, и я стал выяснять дальнейший ход рассмотрения дела. Он пояснил, что дело будет направлено прокурору по надзору и тот, после изучения его, даст свое заключение. Дайте мне возможность встретиться с этим прокурором, если он назначен. Если нет, так я буду ждать. Выяснилось, что прокурор есть, но встретиться с ним нельзя. Видимо бояться дачи взятки. Начинаю настаивать на встрече. Наконец, диспетчер сдается и называет кабинет, куда можно зайти. Стучу, открываю дверь, а навстречу мне крик - зачем вы пришли сюда? Мы здесь работаем и разбираемся с делами, а ваше присутствие не обязательно! Мне было непонятно, для чего этот жирный человек кричит на меня прямо с появления на пороге его кабинета. Деликатно извиняюсь за визит и уверяю в полном уважении к их ответственной работе и объясняю причину своего появления не недоверием, а желанием помочь и облегчить столь трудное занятие. С другой строны, отмечаю для себя положительный сдвиг. Если уж кто-то орет и как-либо выражает свое отношение к делу, значит, с ним можно поговорить, убедить или наоборот. Чиновник чем равнодушнее, чем сдержаннее и официальнее - тем ценнее. Живые же люди в этом мертвом царстве - враги сами себе. Как этот жив, да еще и раскормлен, для меня было загадкой. Наверное, он уже ознакомился с нашим делом и начал опять же на крике объяснять мне об организации, которую мы пытались создать. Потом успокоился, сел в кресло, а мне предложил место напротив. Посидели молча. Видимо он уже наорался в магнитофон и решил заняться делом. Поднялся с кресла, стал греметь ключами, как в камере, открыл верхний сейф и вытащил оттуда тома нашего дела. Я опять начинаю о своей осведомленности и желании помочь не пропустить главного, ибо, впервые знакомясь с делом, можно и не заметить разногласия в показаниях. Сразу называю страницу и прошу ознакомиться с показаниями на предварительном следствии. Читает. Называю страницу во втором томе и прошу сличить эти показания с первыми. Читает. Задаю вопрос: "Как же могло быть проведено организационное собрание клуба свободного от влияния партии и комсомола в помещении МВД?" Достает красный карандаш и начинает чиркать по делу. Это похоже на работу. Называю еще ряд противоречий, и карандаш продолжает чиркать. Завелся мужик! Я тут же стал прощаться, лишь бы не переборщить, а он напутствовал меня такими словами: - Что касается одной личности, то это неважно. - Мы же знали, что отягчающим обстоятельством были недобрые высказывания в адрес Генерального секретаря. Должно быть, для сталиниста-прокурора, который каждый день, в подушку, клял Хрущева, такого рода высказывания не котировались как нарушение законности. Выходя от прокурора, я с благодарностью подумал - молодец цековец, сделал, что обещал, но, к сожалению, не запомнил его фамилию. Дальнейшее развитие событий надо было ожидать и терпеть. По справке об освобождении по нашей статье выдают паспорта с припиской - выдан на основании "Положения о паспортах". Вскоре после возобновления работы на БЗМП мне надо было лететь в Харьков на согласование сложного проекта. Это был мой первый полет на Ту-104, который совсем недавно стал перевозить пассажиров. Впечатление ошеломляющее. Вылетили в десять и в десять же прилетели. В троллейбусе с восторгом делюсь впечатлением о полете с дедом, соседом по сидению. Он так разволновался от моих рассказов, что выскочил на остановке, оставив в салоне свою корзинку, накрытую чистой тряпочкой. Я передал корзину водителю и вышел возле гостиницы со своим чемоданом, полным чертежей. Заполняю бланк проживающего и вместе с паспортом сую администратору. Реакция ее была неожиданной. Она испуганно на меня посмотрела, быстренько сунула в стол бланк и протянула мне паспорт со словами: - "Вы достаточно знаете свой паспорт, чтобы на что-то претендовать". Подхожу к дежурному капитану возле лестницы в вестибюле и прошу его разъяснить ситуацию. Он тоже смотрит в паспорт и удивленно - на меня. Мальчишка, а с таким страшным паспортом. Это унижение вызвало глубокую досаду. Еще более мерзко почувствовал себя в главном управлении милиции, куда меня послал дежурный к начальнику МВД за разрешением. Здесь офицер, заглянув в паспорт, бросился на меня и стал меня обыскивать, опытными движениями похлопывая по местам, вероятным для нахождения в них оружия. Так я впервые узнал, что значат слова "положение о паспортах". Отыскал завод и направился прямо к директору. Это было не просто. Ежедневно на завод приезжает больше сотни командированных, в основном это снабженцы и толкачи (снабженцы что-то выпрашивают, толкачи упрашивают выполнить заказ). Их не пускают, они лезут через заборы. Завод огромный, и делают на нем электродвигатели и крупнейшие генераторы. Секретарей человек двадцать. Треск машинок. Проскакиваю мимо в кабинет директора. Метров тридцать до его стола. Подхожу и не пойму ,чем это он занят. Сидят два видных мужика, и один из них щелкает игрушечным пистолетиком, что стреляет бумажными пистонами. Это директор. Рядом главный бухгалтер --с отвращением смотрит на эту игру. Директор оторвался от забавы и спросил, с чем я пришел. Тут же назвал номера кабинетов. В одном работа, в другом оформление общежития. В недоумении смотрю на пистолетик, так не подходящей для всей обстановки. Тут директор пояснил, а главный подтвердил, что горком партии замучил ширпотребом. Делай, и никаких возражений и доводов. Вот и ломаем голову, что нам выпускать из отходов электротехнической стали.
Тогда я вспомнил наш спор с Отто в лагере и представил себе, что в Германии правят коммунисты. Это ведь пол страны бездельников-паразитов. ЦК в столице, ЦК по всем земельствам, обкомы, горкомы, райкомы, и все дублированные своими резервными комсомольскими комами с огромной сферой их обслуживания, ничего не производящей. Созданная ими система требует многие тысячи снабженцев и толкачей, агитаторов, инструкторов и освобожденных (от работы) секретарей на заводах в вузах и учреждениях с бездельниками первых отделов КГБ. Огромная армия из солдат-рабов (деньги им выдают только для приобретения пасты для зубов и сапог) - тоже ничего не производит. Власть глушит любую разумную инициативу и внедряет свои идиотские исторические решения. Загнулась бы Германия, как и другие страны при коммунистах, а Россия и эту напасть должна перетерпеть. То была очередная компания в хрущевском варианте. Позже, при брежневском правлении, не горкомы, а уже ЦК КПСС на совместном заседании с Совмином выдает постановление об увеличении выпуска посуды и махровых полотенец. Из письма в редакцию "Комсомольской правды": "Сегодня разбили последнюю тарелку. Едим из кружек". Приказным порядком, в убыток себе, завод стройкерамики, где я тогда работал, заставляют выпускать кружки, наряду с умывальными столами и унитазами различных конструкций. При автоматическом производстве тарелок и чашек себестоимость их ничтожна, но надо решать катастрофическое положение с посудой, и заводы на нее не ориентированные, должны выпускать ее себе в убыток и низкого качества. "Тришкин кафтан" устраивает мудрых правителей, но не тех, кто его латает. На обратном пути в Барнаул при приземлении в Новосибирске, летчик неудачно посадил самолет, и его так тряхнуло, что ампулы с двухпроцентным морфием, приготовленные мною для пересылки в лагерь, находящиеся в багажнике самолета в чемодане, частичо полопались. Этого я не знал. Когда же приехал на железнодорожный вокзал, то увидел чисто лагерную картину. Была амнистия, и бытовики заполнили его до предела. Привычная обстановка для этой части населения страны была в туалетах. Сидели по всем стенам и углам на корточках, многие под хмельком - шум, гам, возбужденные они громко разговаривали. Запах анаши и музыка - на расческах играют. Пустые флаконы от лекарственных препаратов, одеколона, грязные бинты, коробки. Кто-то перевязывал себе руку и оставил флакон с лекарством тут же на умывальном столе. Подошел любитель, понюхал и выпил содержимое до дна. Мне стало не по себе. Как будто скрытая лагерная грязь оказалась вывернутой наизнанку. Поднялся наверх в зал ожидания, попросил соседку присмотреть за чемоданом, если засну в ожидании поезда, и стал дремать. Осторожное прикосновение меня разбудило. Вот-те раз, передо мной стоял Яша! Он закончил срок и ехал к брату в Ташкент. Брат работал в Совмине и его чурался. Деться же ему было некуда, и он надеялся (инкогнито) на его помощь. Большой поклонник поэтического таланта Г. Черепова и силы его натуры, он в лагере был ему весьма предан. Покладистый и верный человек всегда мог что-то сделать или найти. Среди высоких цветов незаметно растет мак. Нечем колоться - сейчас же лезвием на стебле и корбочке мака сделает спиральные надрезы, и из них выступает белый сок. Подвялится, станет коричневатым, его соскребают аккуратно тем же лезвием и в пузырьки от пенециллина. Тут же на огне кипятят с водой, а после охлаждения и фильтрации через вату из фуфайки - шприцем в вену. Ощущение весьма необычное. Волны гуляют внутри тебя от затылка от затылка до кончиков всех пальцев и постепенно успокаиваются. Все внешние ощущения вроде вкусной еды, питья, поцелуев не могут сравниться с этим чувством небытия. Надо мной это чувство не возобладало, потому как жажда к обычным, возникающим из-за общения с другими людьми чувствами, казалось мне более ценным. Наслаждаться без возможности передать радость другому для меня не имело смысла. Все же многие подкупались этой обманной ситуацией и становились наркоманами. Тут я и вспомнил об ампулах в чемодане и рассказал Яше, что приготовил их для пересылки, но как это сделать, не мог сообразить. Теперь же я прямо мог их отдать нуждающемуся человеку. Когда открыл чемодан, тут и заметил битые. Пошли в ресторан и на все оставшиеся у меня деньги купили пива. Расспрашивал о ребятах, а он рассказывал и все держал ампулы в руках и не спускал с них глаз. Поезд наш был уже у перрона, и нам надо было идти на посадку. Шприц достать было негде. Он на каждой остановке выскакивал в медпункт, но безуспешно. По пути он мне рассказал, как уже ездил к брату перед этим сроком, тоже после освобождения. Из общего вагона пошел в ресторан. Облезлый зек идет через спальный вагон. Толстый, говорит, стоит хмырь в пижаме и рожу скорчил, что тут всякая шваль проползает. Еле протиснулся за его задницей. На обратном пути, Яков уже забалдевший, опять столкнулся с ним. Тот деревянным животом прижал его к стене. Тут уже Яков не выдержал: тощий лагерный доходяга врезал толстому в рожу и обозвал его коммунистской харей. Выскочили,говорит,еще трое из купе, оттащили меня в тамбур и так били, не знаю почему они меня не скинули. Разбитые ампулы он держал в руках и в отчаянии мечтал о соломинке. Бывало, и через соломинку, вскрыв вену, вводили себе наркотик. И этой не было. Так мы и расстались с ним. Он с ампулами в руках, а я с чемоданом. Однако Яков не был наркоманом. Просто при его темпераменте, уме, желании общения, привязанности к делу и жажде этого дела, всего этого ему не хватало, поэтому и тоска была безысходной. По этой же причине масса нашего населения пьет и прибегает к другого рода "глушителям", искуственно заменяя естественные потребности неестественными.
Получаю телеграмму от Майи с текстом о реабилитации! Закупаю много горячительного и бутылки уже занимают половину пространства под моей кроватью. Через четыре дня получаю письмо из Прокуратуры СССР с официальной справкой. Тут же мчусь в милицию и меняю свой рабский паспорт на другой, где написано, что паспорт выдан на основании паспорта. Прикидываю, когда ребята получат справки и приедут. Через несколько дней в общежитии, в разговоре один хмырь произнес, что-то скабрезное насчет Ады Киселевой, я бросился на него, но он оказался шустрее. В бане я не мог мочалкой прикоснуться к губе, закрывшей ноздрю и закупоренному отеком глазу. Утром как-то автоматически просыпаюсь. Бах! В дверях Колька! Смотрит с удивление на мои синяки. Плевать, дело житейское. Берем с собой бутылку и опять в баню, ему с дороги а мне поотмокать. Разговоры, рассуждения, планы. Все- таки все впереди. Пока мы холостые и пустые. Арнольд прибыл через три дня. Задержка вышла из-за отсутствия в зоне одежды, в которой можно человека выпустить за проволоку. На нем была одна рвань. Наконец, подыскали и выпустили. Казалось, празднику не будет конца, но и будням - место. У умного человека я почерпнул, что государство для того и создавалось естественным путем, чтобы дать человеку безопасность и возможность соревноваться. Нет еще такого государства, где в полной мере были бы выполнены эти основы. Нигде человек не находится в безопасности и нигде не может соревноваться: честно, открыто, во всем объеме своих возможностей, данных ему от Бога. Воплощение этих возможностей в безопасности и есть основная, как я думаю, цель разума.
* * * * *
Илюстрации Сенокос. Липовый чай на костре Парад физкультурников 1954 г. Группа Помилуйко Парад физкультурников 1954 г. Разминка Барнаул 1956 г. Слева направо: А.Кузин, А. Тюрин, Н. Семенов Лагерь в Чуне 1958 г. Стриженые Чуна. В лагере 019 Чуна 1958 г. Слева направо: А. Эйбрамс, А.Кузин, Б. Вайль Чуна 1958 г. Слева направо: Мещеряков, Рекушин, Кузин, Бернадский, Тюрин, Семенов Заключенные Свидетели Иеговы Лагерные лица. Чуна У стены нашего барака Участники футбольной команды зоны "Голый король" Е. Шварца. Лагерная самодеятельность Московская область, г. Лобня Слева направо: В. Воронов, А. Кузин, А. Иванин. 1966 г. А. Н. Кузин. На воле после освобождения
Тогда я вспомнил наш спор с Отто в лагере и представил себе, что в Германии правят коммунисты. Это ведь пол страны бездельников-паразитов. ЦК в столице, ЦК по всем земельствам, обкомы, горкомы, райкомы, и все дублированные своими резервными комсомольскими комами с огромной сферой их обслуживания, ничего не производящей. Созданная ими система требует многие тысячи снабженцев и толкачей, агитаторов, инструкторов и освобожденных (от работы) секретарей на заводах в вузах и учреждениях с бездельниками первых отделов КГБ. Огромная армия из солдат-рабов (деньги им выдают только для приобретения пасты для зубов и сапог) - тоже ничего не производит. Власть глушит любую разумную инициативу и внедряет свои идиотские исторические решения. Загнулась бы Германия, как и другие страны при коммунистах, а Россия и эту напасть должна перетерпеть. То была очередная компания в хрущевском варианте. Позже, при брежневском правлении, не горкомы, а уже ЦК КПСС на совместном заседании с Совмином выдает постановление об увеличении выпуска посуды и махровых полотенец. Из письма в редакцию "Комсомольской правды": "Сегодня разбили последнюю тарелку. Едим из кружек". Приказным порядком, в убыток себе, завод стройкерамики, где я тогда работал, заставляют выпускать кружки, наряду с умывальными столами и унитазами различных конструкций. При автоматическом производстве тарелок и чашек себестоимость их ничтожна, но надо решать катастрофическое положение с посудой, и заводы на нее не ориентированные, должны выпускать ее себе в убыток и низкого качества. "Тришкин кафтан" устраивает мудрых правителей, но не тех, кто его латает. На обратном пути в Барнаул при приземлении в Новосибирске, летчик неудачно посадил самолет, и его так тряхнуло, что ампулы с двухпроцентным морфием, приготовленные мною для пересылки в лагерь, находящиеся в багажнике самолета в чемодане, частичо полопались. Этого я не знал. Когда же приехал на железнодорожный вокзал, то увидел чисто лагерную картину. Была амнистия, и бытовики заполнили его до предела. Привычная обстановка для этой части населения страны была в туалетах. Сидели по всем стенам и углам на корточках, многие под хмельком - шум, гам, возбужденные они громко разговаривали. Запах анаши и музыка - на расческах играют. Пустые флаконы от лекарственных препаратов, одеколона, грязные бинты, коробки. Кто-то перевязывал себе руку и оставил флакон с лекарством тут же на умывальном столе. Подошел любитель, понюхал и выпил содержимое до дна. Мне стало не по себе. Как будто скрытая лагерная грязь оказалась вывернутой наизнанку. Поднялся наверх в зал ожидания, попросил соседку присмотреть за чемоданом, если засну в ожидании поезда, и стал дремать. Осторожное прикосновение меня разбудило. Вот-те раз, передо мной стоял Яша! Он закончил срок и ехал к брату в Ташкент. Брат работал в Совмине и его чурался. Деться же ему было некуда, и он надеялся (инкогнито) на его помощь. Большой поклонник поэтического таланта Г. Черепова и силы его натуры, он в лагере был ему весьма предан. Покладистый и верный человек всегда мог что-то сделать или найти. Среди высоких цветов незаметно растет мак. Нечем колоться - сейчас же лезвием на стебле и корбочке мака сделает спиральные надрезы, и из них выступает белый сок. Подвялится, станет коричневатым, его соскребают аккуратно тем же лезвием и в пузырьки от пенециллина. Тут же на огне кипятят с водой, а после охлаждения и фильтрации через вату из фуфайки - шприцем в вену. Ощущение весьма необычное. Волны гуляют внутри тебя от затылка от затылка до кончиков всех пальцев и постепенно успокаиваются. Все внешние ощущения вроде вкусной еды, питья, поцелуев не могут сравниться с этим чувством небытия. Надо мной это чувство не возобладало, потому как жажда к обычным, возникающим из-за общения с другими людьми чувствами, казалось мне более ценным. Наслаждаться без возможности передать радость другому для меня не имело смысла. Все же многие подкупались этой обманной ситуацией и становились наркоманами. Тут я и вспомнил об ампулах в чемодане и рассказал Яше, что приготовил их для пересылки, но как это сделать, не мог сообразить. Теперь же я прямо мог их отдать нуждающемуся человеку. Когда открыл чемодан, тут и заметил битые. Пошли в ресторан и на все оставшиеся у меня деньги купили пива. Расспрашивал о ребятах, а он рассказывал и все держал ампулы в руках и не спускал с них глаз. Поезд наш был уже у перрона, и нам надо было идти на посадку. Шприц достать было негде. Он на каждой остановке выскакивал в медпункт, но безуспешно. По пути он мне рассказал, как уже ездил к брату перед этим сроком, тоже после освобождения. Из общего вагона пошел в ресторан. Облезлый зек идет через спальный вагон. Толстый, говорит, стоит хмырь в пижаме и рожу скорчил, что тут всякая шваль проползает. Еле протиснулся за его задницей. На обратном пути, Яков уже забалдевший, опять столкнулся с ним. Тот деревянным животом прижал его к стене. Тут уже Яков не выдержал: тощий лагерный доходяга врезал толстому в рожу и обозвал его коммунистской харей. Выскочили,говорит,еще трое из купе, оттащили меня в тамбур и так били, не знаю почему они меня не скинули. Разбитые ампулы он держал в руках и в отчаянии мечтал о соломинке. Бывало, и через соломинку, вскрыв вену, вводили себе наркотик. И этой не было. Так мы и расстались с ним. Он с ампулами в руках, а я с чемоданом. Однако Яков не был наркоманом. Просто при его темпераменте, уме, желании общения, привязанности к делу и жажде этого дела, всего этого ему не хватало, поэтому и тоска была безысходной. По этой же причине масса нашего населения пьет и прибегает к другого рода "глушителям", искуственно заменяя естественные потребности неестественными.
Получаю телеграмму от Майи с текстом о реабилитации! Закупаю много горячительного и бутылки уже занимают половину пространства под моей кроватью. Через четыре дня получаю письмо из Прокуратуры СССР с официальной справкой. Тут же мчусь в милицию и меняю свой рабский паспорт на другой, где написано, что паспорт выдан на основании паспорта. Прикидываю, когда ребята получат справки и приедут. Через несколько дней в общежитии, в разговоре один хмырь произнес, что-то скабрезное насчет Ады Киселевой, я бросился на него, но он оказался шустрее. В бане я не мог мочалкой прикоснуться к губе, закрывшей ноздрю и закупоренному отеком глазу. Утром как-то автоматически просыпаюсь. Бах! В дверях Колька! Смотрит с удивление на мои синяки. Плевать, дело житейское. Берем с собой бутылку и опять в баню, ему с дороги а мне поотмокать. Разговоры, рассуждения, планы. Все- таки все впереди. Пока мы холостые и пустые. Арнольд прибыл через три дня. Задержка вышла из-за отсутствия в зоне одежды, в которой можно человека выпустить за проволоку. На нем была одна рвань. Наконец, подыскали и выпустили. Казалось, празднику не будет конца, но и будням - место. У умного человека я почерпнул, что государство для того и создавалось естественным путем, чтобы дать человеку безопасность и возможность соревноваться. Нет еще такого государства, где в полной мере были бы выполнены эти основы. Нигде человек не находится в безопасности и нигде не может соревноваться: честно, открыто, во всем объеме своих возможностей, данных ему от Бога. Воплощение этих возможностей в безопасности и есть основная, как я думаю, цель разума.
* * * * *
Илюстрации Сенокос. Липовый чай на костре Парад физкультурников 1954 г. Группа Помилуйко Парад физкультурников 1954 г. Разминка Барнаул 1956 г. Слева направо: А.Кузин, А. Тюрин, Н. Семенов Лагерь в Чуне 1958 г. Стриженые Чуна. В лагере 019 Чуна 1958 г. Слева направо: А. Эйбрамс, А.Кузин, Б. Вайль Чуна 1958 г. Слева направо: Мещеряков, Рекушин, Кузин, Бернадский, Тюрин, Семенов Заключенные Свидетели Иеговы Лагерные лица. Чуна У стены нашего барака Участники футбольной команды зоны "Голый король" Е. Шварца. Лагерная самодеятельность Московская область, г. Лобня Слева направо: В. Воронов, А. Кузин, А. Иванин. 1966 г. А. Н. Кузин. На воле после освобождения