В дальнем углу стояло фортепьяно, играл сам Дмитрий Дмитриевич, этот замечательный композитор. Он как будто почувствовал мой взгляд, повернул голову и улыбнулся мне……..
………………………………………………………………………………………………………………………………………..
Странную вечеринку устроила Собака на мой день рождения, к мясным закускам, красному вину и прочим весомым вещам перешли только после того, как съели сладкий торт и выпили шампанское.
От шампанского и вина я развеселился, мне очень хотелось пообщаться с кем-то очень душевно, поговорить о чем-то важном для обоих. Все уже разбрелись по разным концам обширной комнаты, видимо, единственной в домике, стояли плотными кружками и что-то обсуждали, где-то стали откупоривать коньяк, где-то взялись уже за водку. Я стоял в растерянности и думал, к какой же компании мне присоединиться, думал, и понимал, что ни к одной из них по-настоящему не принадлежу, везде буду, по большому счету, лишний. Вдруг меня пронзило, как будто вьюга распахнула окно и залетела в комнату, пронзило чувство безмерного одиночества: я ни на кого не похож, у меня просто нет аналогов, как на меня нужно реагировать?
Я очень хотел уйти от этих мыслей, они могли заставить меня сейчас, посреди праздника, молча уйти, никому ничего не объясняя. И неожиданно нашелся способ уйти от них. Около столика с салатами стоял сутулый официант, ему на вид было лет шестьдесят, и в одиночку нализывался вином: наливал из бутылки в бокал, выпивал, не отрываясь, наливал снова.
Прихватив свой бокал с остатками вина, я подошел к нему и заговорил, как мне казалось, на тему, для нас обоих важную, способную нас объединить, сплотить:
– Знаете, я вас очень часто вижу в совершенно разных кофейнях и ресторанах, это наверняка не случайно. Всюду вы сутулитесь и всегда появляетесь в моменты, когда реальность передо мной начинает плыть и клубиться дымом. И я никак не могу понять, в чем дело. Скажите, что вы обозначаете?
Тут на меня накатил еще больше страх одиночества и непонимания: официанта, судя по мимике, до глубины души оскорбили мои слова:
– Я, с вашего позволения, – начал он холодно, – ничего не обозначаю, не символизирую и не олицетворяю… Понятно? – добавил он с раздражением, взгляд у него был такой, как будто он собирался врезать мне по зубам.
– Подождите, но ведь вы необычны, – я попытался заслужить его дружбу лестью, – вы не просто какой-то человек на фоне, вы красной нитью проходите через мою жизнь последних недель. Кроме того, каждый день утром вы бываете молодой, а потом в течение дня стареете, так что ночью уже с трудом держите поднос и, кажется, вот-вот развалитесь.
Я замолчал, чувствуя, что наговорил лишнего, и вместо комплимента получилось оскорбление.
– Я т-те дам, развалитесь! Сам щас у меня развалишься! Какое тебе до меня дело? Да, я такой, утром я молодой, а вечером старый, так что же мне теперь лопнуть, что ли?
– Я ничего не хотел сказать… – начал было я.
Но сутулый официант меня перебил криком и бросил в лицо какой-то мелкий предмет:
– Ничего не хотел! А как издевался надо мной, не помнишь?! Это тебе в чай, для аромата! – передразнил он злобно. – Да подавись ты своей тополиной почкой, идиот, – он бросился на меня с кулаками, но Собака пришла на помощь, загородила меня своим массивным, крепким телом и ударила сутулого официанта по скуле, он отлетел, опрокинув столик с несколькими бутылками водки и блюдом селедки под шубой.
Я стоял и мучительно думал о своих прошлых ошибках, резких действиях, в которых я не отдавал себе отчета и которые могли обидеть других, я обвинял себя в том, что из-за ужасного характера у меня нет настоящих друзей.
– А ну, спокойно, – зарычала Собака, – именинника не обижать, он под моей защитой! Кто посмеет его тронуть, будет иметь дело со мной, всем ясно!? – со всех сторон послышались одобрительные возгласы.
Мне стало стыдно. Я преследовал Собаку, подозревал ее, хотел ее посадить на место, не дал ей денег, когда она в них нуждалась, а Собака готова за меня постоять в трудную минуту. Я почувствовал, что нужно перед ней извиниться, и попытался заговорить с ней, но она не услышала меня: я, придавленный стыдом, говорил шепотом, а она в суете не могла расслышать. Ходила от компании к компании, везде шутила, рассказывала анекдоты, беспрестанно поднимала за меня тосты: за мое долголетие, за мое будущее безграничное могущество, которого я достоин и которое рано или поздно придет ко мне, – этим она заставляла меня еще больше смущаться, ведь я чувствовал, что недостоин, – за мою работу, за подсказки, за творческие успехи моих клиентов, за моих детей и внуков, – и при этих тостах я краснел и чувствовал себя подлецом, ведь я знал, что у меня никаких детей и внуков нет. От отчаяния я уже не пытался заговорить с ней, а просто дергал ее за рукав фрака время от времени, но она понимала меня неправильно и, не оборачиваясь, протягивала мне рюмку водки. И я каждый раз пил, ведь тосты были за меня и праздник посвящен мне! К тому же я не мог подвести Собаку, она же за меня горой!
Неудивительно, что вскоре я сильно захмелел, и все происходящее начало странно колыхаться, казалось нереальным, как будто мы все погрузились под воду, в мутную реку. Помню, суровую компанию из трех мужчин, пивших водку: доктор Зомберг, австрийский нейрохирург, полковник Зловещий, – мужья двух милых девушек, – и писатель Эдуард Мертвец, помню, что первые двое своей мрачностью и неповоротливостью походили на надгробные камни, особенно Зомберг с его болезненной, какой-то зеленоватой даже бледностью на щеках. Эдуард Мертвец на их фоне смотрелся очень живо: шутил, кричал, хлопал по плечу, плескал водку по рюмкам.
Помню, сказал что-то Мертвецу, и ему это, кажется не понравилось, Зомберг и Зловещий перекинулись парой фраз на немецком и отвернулись от меня, и я в недоумении смотрел на их затылки… Потом ко мне подбежали рыжая девушка и девушка, умевшая стильно одеваться, а ныне госпожа Зловещая и госпожа Зомберг, они потащили меня за локти к другому столику, налили полный бокал вина, принудили выпить и стали наперебой говорить о том, как удачно они вышли замуж, как долго они ждали этого, как было тяжело в юности, когда любой козел готов тебя трахнуть, и никому нет дела до семейной жизни, как хотелось стабильности и родить детей.
– Тут хочешь – не хочешь, стервой станешь, а что делать? – говорила одна, и глаза ене блестели, нет, даже светились.
– А сколько сил нужно, сколько лишений, чтобы великолепно выглядеть! Но зато мы получили себе таких замечательных мужей, – трещала вторая, и глаза ее тоже светились зеленым пламенем.
Они все говорили, говорили, повторяли свои незамысловатые соображения и хватали меня за ладони, за локти, клали свои руки мне на плечи, стали обнимать меня и шептали на ухо, как великолепно я их понимаю, как они благодарны мне. И все требовали: ну скажите, наши мужья гораздо лучше этого Мертвеца, и пусть он хоть трижды известный писатель.
Вдруг я почувствовал плотный, приторный, неприятный запах, не знал, откуда он, мне стало очень не по себе, и я, лопоча бессвязные оправдания, стал выбираться из их объятий. Освободившись, я поплелся мимо столиков, пока не увидел Диму.
Я затесался в шумную компанию хранителей города… или это сначала были хранители города? Не могу прорваться сквозь пьяную пелену, вспомнить все по порядку…
Помню, маленькие хранители города пили коньяк большими стаканами, добавляя чуть-чуть колы, и заедали бутербродами с икрой, маринованными шампиньонами, укропом. Они мне обрадовались, налили большой стакан и заставили выпить, потом двое из них, кажется, поддерживали меня за локти, а другие лезли ко мне целоваться, – и опять навалился на меня тяжелый, сладковатый запах, – пожимать мне руку, и, размахивая своими короткими мохнатыми лапками, кричали, что я изменил их жизнь, что я очень нужен им, что я такой один единственный, и до меня они совсем не могли справиться со своей работой.
– А как же мой предшественник, – пробормотал я, – почему его, кстати, здесь нет?
И хранители города замолчали на мгновение, мне показалось даже, что замолчали вообще все, так тихо стало вдруг, но в следующий миг воздух опять наполнился пьяным гомоном и суетой. Дима обнял меня за талию – выше хранители города не дотягивались – и закричал:
– Старик, что ты несешь?! Не было у тебя предшественник! Я же пошутил тогда!
– Но мне и Сергей Константинович говорил, – смазывая слова, сказал я.
Мне послышался колокольный звон где-то вдалеке, а хранители города, окружавшие меня, расплылись на мгновение в бесформенные полупрозрачные серые пятна, как будто мои глаза потеряли фокусировку, но в следующий миг все было нормально, и я услышал голос Димы:
– Ты много выпил, друг! И фантазируешь, я выдумал ту историю, слышишь!
Я хотел было ответить, что Сергей Константинович существует, и я с ним встречался, и у меня почти назрел вопрос о том, как я здесь…
– Пей! Пей до дна! За здоровье и долголетие! – уже кричали хранители города, протягивая мне большой стакан коньяка.
Выпив со всеми вместе, я закусил бутербродом с икрой и понял вдруг, что действительно, не существовало никакого Сергея Константиновича, а попал я сюда очень просто, я… попал сюда, это же очевидно! И у меня отлегло от сердца: как же все просто, как хорошо!
Потом было еще что-то, а может быть ничего не было, я уже еле держался на ногах, и все происходящее слилось в непонятную серую массу, но вдруг…
Я увидел, что на полу посередине круга, образованного конфетти от хлопушек, теми остатками, которые еще на растащили ногами по комнате, – посередине круга кто-то сидел на полу, рядом с ним лежал деревянный посох, в руках он держал выточенное из дерева сердце и что-то бормотал: это был тот мужичок, которого я назвал лешим!
Вроде бы надо было обрадоваться этому гостю на моем дне рождения, его здесь не хватало, еще надо было удивиться, почему я так долго не замечал его среди веселящихся, но вместо всего этого я почувствовал себя странно. Как будто сейчас надо было сделать что-то очень простое и важное… подойти к нему тихо и сесть рядом. Но я почему-то закричал: «Смотрите! Смотрите! Надо его тоже угостить!»
Собравшиеся замолчали и стали оглядываться, но как будто ничего не замечали, кто-то их хранителей города подергал меня за штанину, спрашивая: «Ты о чем?», Эдуард Мертвец из другого конца комнаты зычно крикнул: «Господа! Можете убивать меня, но я ничего не понимаю!»
Собака вдруг появилась рядом со мной, положила мне лапу на плечо и долго смотрела туда, куда я показывал пальцем.. Я снова почувствовал себя странно: захотелось столкнуть лапу с плеча и броситься к лешему, сесть рядом с ним, схватиться за деревянную фигурку в его руках…
Я почувствовал, как Собака вздрогнула всем телом. Она убрала с моего плеча свою лапу, вышла на свободное место, прокашлялась, полезла в карман, извлекла оттуда темный футляр, открыла его, начала пьяными непослушными руками доставать очки, но уронила их на пол.
– Поднимите мои очки! – не своим, каким-то грудным, злобным, абсолютно трезвым голосом заорала она и тут же добавила вполне вежливо и с трудом ворочая языком: – Господа, я очень прошу поднять! Тех, кто потрезвее, в особенности! А то я нагнусь и упаду…
К Собаке твердой походкой, гордо подняв голову, приблизился полковник Зловещий, поднял очки и протянул ей. Собака водрузила очки на нос, посмотрела на круг из конфетти и проговорила:
– А-ахх, вот кто тут у нас!.. Напился до беспамятства, теперь бормочет! Эй, любезнейший! Любезнейший, – настойчиво повторила она, вперившись взглядом в лешего. – Я к тебе обращаюсь, давай посмотри на меня… слышишь, с тобой разговаривают!
Леший перестал бормотать, какое-то время сидел неподвижно, потом резко повернул голову к собаке. Глаза его были широко раскрыты.
– Мы рады тебя видеть, – дружелюбно сказала Собака, глядя ему в глаза. – Присоединяйся к нам, что сидишь там один!
Она подошла к нему, наступила на посох, лежащий на полу, взяла лешего за подмышки, поставила на ноги и крепко обняла. Остальные с радостными криками и какими-то несуразными поздравлениями тоже ринулись к лешему. Скоро в середине комнаты образовалась толпа, за грудой тел я не мог уже разглядеть лешего. Я снова почувствовал себя очень странно: как будто я сплю, а может быть, как будто здесь происходит нечто совсем другое, не то, что мне кажется, и я один об этом не подозреваю. Я взглянул на дверь, и мне пришло в голову, что нужно сейчас же тихонько проскользнуть в дверь, пока про меня забыли, и бежать со всех ног. Но что-то остановило меня, я услышал мысль у себя в голове: «Надо же поздороваться с лешим, да и чего я буду не как все, надо со всеми вместе!»
После минутного колебания я присоединился к остальным и хотел тоже обнять лешего, но прорваться в центр никак не получалось, меня как-то все время отталкивали локтями, и я оказывался с краю.
Потом вдруг все стали расходиться к столикам с выпивкой и закуской, и я поплелся за Собакой, оглядываясь в поисках лешего, но его нигде не было. Собака взяла меня за локоть, сказав строго:
– Куда оглядываешься? Оступишься – нос разобьешь, ты много выпил, – мне показалось, что Собака была уже трезвой.
Я перестал оглядываться и шел за Собакой, мне показалось, что я иду за ней целую вечность… передо мной появились лица, все почему-то бледные, в руке у меня оказался наполненный до краев граненый стакан, Собака начала было:
– Пьем за…
Но остановилась, прислушиваясь, остальные тоже молчали, я почувствовал, что-то не так, они чем-то обеспокоены, что-то происходит… Я услышал петушиный крик за окном, потом еще раз. Собака поставила стакан на стол и сказала глухо:
– Что-то хватит мне пить, плохо уже. Пойду-ка я спать.
– Да и нам пора, – поддержал полковник Зловещий, взял за талию еле стоящую на ногах жену и повел ее куда-то.
Мимо меня прошли плотной гурьбой хранители города, Дима сказал мне:
– Мы пойдем спать, голова болит, на втором этаже ляжем.
– Дим, здесь нет второго этажа, только чердак, – попытался остановить его я.
– Ты дурак? – вдруг ответил Дима со злостью, отвернулся и вместе со всеми растворился за какой-то из дверей.
Скоро комната опустела, я подумал было, что здесь не может быть других комнат, кроме этой, но тут же удивился, каких это еще комнат и где их нет. Было чувство, как будто я должен о чем-то догадаться, но совершенно не могу догадаться ни о чем. Что-то вроде приступа кретинизма.
Навалилась адская усталость, я грохнулся на единственный диван, уткнувшись в него носом и сразу же провалился в тяжелый похмельный сон………………………………………………….
Проснувшись, я какое-то время не шевелился, пытаясь обмануть себя, будто бы я все еще сплю. Наконец я рывком сел на диване, в глазах на секунду потемнело – отток крови. В следующую секунду я понял, как же сильно у меня болит грудь, слева, я пощупал, там во внутреннем кармане плаща лежал молоток. Так я всю ночь веселился, не снимая плаща?! В следующую секунду я понял, что у меня раскалывается голова.
Я огляделся, ища взглядом на столах воду, но вдруг понял, что никаких столов, никаких остатков выпивки и никакой недоеденной закуски нет… Я подумал, что все убрали и надо найти Собаку, у нее, наверняка, есть таблетки от головной боли… Я заметил, что фортепьяно нет, и дверь всего одна, хотя вчера мои друзья расходились через три разных двери, как минимум…
Какие, к черту, друзья! Какой день рождения? У меня день рождения в ноябре, а не в июне! Спасительная мысль успокоила меня: это все приснилось мне, это все было дурацким сном. И Зловещий с Зомбергом, и Собака в роли тамады, и выпивка, и хлопушка, и торт со свечами, и… и Сергей Константинович, укол в запястье… домик!
Я вскочил и побежал к двери, ударил ее ногой, дверь поддалась. Но за дверью была точно такая же пустая комната с двумя занавешенными тюлем окошками и диваном в углу. Теперь, кроме головной боли, у меня появилось внимание к деталям. Секунду я с наслаждением смотрел на лучи света, падавшие из окна, прорезавшие пыльный воздух, льющие янтарь на деревянные стены и пол. Это было мучительное наслаждение, оно перемешивалось с тяжелым страхом перед тем местом, где я нахожусь. Я вытащил молоток, взвесил его на руке – очень хорошее оружие. Поплотнее закрыв за собой дверь, я подбежал к двери напротив, открыл ее: там была точно такая же комната, я оглянулся – на месте закрытой мной двери была ровная стена. Теперь я не стал закрывать дверь и пошел по комнате, пятясь, чтобы не терять открытую дверь из виду. Уперевшись спиной в стену, я не смог нащупать новую дверь. Развернулся посмотреть – дверь была, оглянулся назад – той двери, в которую я вошел, уже не было.
Вот теперь, несмотря на светлое время суток, тяжелый страх обратился в пронзительный ужас, я бросился к окну. За окном был стриженный газон, облепиховые деревья и край второго дома, я с размаху ударил по стеклу и взвизгнул: молоток отлетел от стекла как от брони, вырвался у меня из рук и сбил со спинки дивана тряпичную куклу, теперь она лежала на полу, и ее руки шевелились: видимо она была с пружинами внутри. Ее подергивания вызвали у меня чрезвычайно неприятное чувство, на куклу было почти физически больно смотреть, я нагнулся и, преодолевая странную брезгливость, остановил подергивания. У куклы был пришит к лицу неестественно большой и красный рот, а на месте глаз торчали разорванные нитки.
Схватив молоток, я открыл дверь – снова комната. Но кое-что изменилось – кукла здесь сидела на подоконнике, а не на диване. Я заставил себя подойти поближе и рассмотреть ее. У куклы была оторвана рука, из дырки торчали куски ваты. В следующих залах кукла сидела то в одном углу, то в другом, и каждый раз была изувечена. Потом кукол стало две, потом три, наконец их было четыре, они все сидели под дверью в боковой стене – да, в этом зале была еще одна дверь. Дверь, ведущая прямо, не открывалась. Оставалось идти в боковую. Я носком ботинка раскидал кукол, мне показалось, что они источали тепло, даже, скорее, жар, но я не стал проверять. Открыв дверь, я ступил на лестницу, уходяющую куда-то вниз.
Я прошел несколько шагов, держа молоток наготове. Когда сзади раздался удар, я не удивился: я ожидал, что дверь позади меня захлопнется… Лестница привела в тускло освещенный коридор с кафельным полом, промозглым воздухом и звуком капающей воды. Стены коридора терялись в темноте, где-то впереди справа было светлое мигающее пятно. Это оказалась душевая, освещенная единственной сорокаваттной мигающей лампочкой. Все это время у меня раскалывалась голова, мучила жажда. Я включил кран, но вода отвратительно пахла, ее невозможно было пить. Шлепая по лужам воды на потрескавшейся кафельной плитке, я прошел мимо нескольких душевых установок, из которых капала вода с таким же тошнотворным запахом. Подошел к зеркалу, слева от зеркала стояла металлическая ванная с ржавой жижей на дне. На полочке под зеркалом сидели неподвижно две тряпичные куклы и таращились в пустоту мертвыми глазами-пуговками. Я посмотрел на отражение в зеркале: бледный, с черными кругами под глазами, с проседью в висках, – ее не было еще две недели назад. Взгляд сосредоточенный, губы плотно сжаты. В этот момент я казался себе героем, воплощением спокойствия и смелости. Оказался в домике и неторопливо разглядывает себя в зеркале. Я отвернулся и хотел направиться к выходу, но почувствовал что-то странное. Повернулся к зеркало опять – ничего, развернулся – снова странное ощущение, как будто я что-то увидел краем глаза, что-то важное…
Несколько раз я разворачивался и понял наконец, что ощущение приходит в тот момент, когда во время поворота я оказываюсь боком к зеркалу, а если просто стоять боком или спиной или лицом, этого ощущения нет. Тогда я попробовал поворачивать только голову и скашивать в бок глаза, и… самым краем глаза я уловил движение – куклы, сидевшие на полочке, когда я поворачивался к ним спиной, оживали. Одна нервно трясла головой из стороны в сторону, другая дергала ногой.
Это взорвало меня, я закричал, содрал зеркало и полку со стены, опрокинул в ванную, куклы оказались под грудой стекольных осколков, я выбежал обратно в промозглый коридор, весь трясясь. Оказалось, я порезал палец о стекло, и теперь большими тяжелыми каплями с подушечки пальца падала кровь.
Коридор был очень длинный, я шел, казалось, очень долго, пока не услышал впереди душераздирающие мужские вопли, голос был очень похож на мой. Бросившись на крик, я вскоре обнаружил еще одну душевую, тоже тускло освещенную слабой лампочкой, воплей уже не было, слышались тихие стоны, я вбежал внутрь, держа молоток наготове… Над ванной склонился человек в сером, он стоял спиной ко мне и бил ножом куда-то внутрь ванны, и при каждом ударе из ванны выплескивалось немного воды, красного цвета. В зеркале отражалась пустая душевая.
Стараясь не дышать, я стал подкрадываться к убийце, и когда уже занес молоток, чтобы ударить его по затылку, он обернулся – у него было тряпичное лицо с нашитыми красными губами и огромными пуговицами вместо глаз. Молоток врезался в тряпичное лицо, и кукла с воплем упала… На меня напало какое-то помрачение, я бил куклу молотком по голове, пока у нее из лица не полезла вата, потом я положил мягкое тело в ванну с красной водой и для верности несколько раз ударил ножом… Я бы продолжил бить дальше, но появилось ощущение, что сейчас кто-то всадит нож мне в спину. Я обернулся, нож выпал у меня из рук, молоток тоже, быстро нагнувшись и подняв его, я распрямился и пролепетал:
– Я берегу ваш подарок, вы видите…
– Ты пришел поговорить со мной? Или… – торговец оружием замолчал, не договорив, и внимательно смотрел мне в глаза, он стоял, скрестив руки на груди, в своем сером плаще и со своим выражением безнадежности на лице.
– С моим предшественником, меня сюда… поместили каким-то образом… Сергей Константинович вколол препарат, и я потерял сознание…
– Я так и думал, не без его воли попадают сюда…
– А что вы здесь делаете? Он тоже вас отправил сюда, – спросил я по инерции, хотя уже начал догадываться.
– Я твой предшественник, ты не понял еще? – тоскливо сказал он.
Повисло молчание… около его ботинка что-то закопошилось, я посмотрел, это ползла в мою сторону тряпичная кукла размером с котенка.
– Что здесь делают куклы? – спросил я.
– У тебя из пальца капает кровь, чем-то она им нравится, моя вот не нравится, меня они не трогают.
Кукла подползла ко мне и стала лизать маленькую лужицу на кафеле у самых моих ног, меня всего передернуло от омерзения, и я пнул ее, она зацепилась руками за шнурки и попыталась кусать ботинок, я махнул сильнее, она пролетела над плечом торговца оружием и завизжала, ударившись об стену, от визга все похолодело у меня внутри.
– Ты шел по коридору, капая кровью, они почуяли, стали просыпаться, выползать, взяли твой след, слизывали каждую каплю, дрались за каждую каплю, выпускали за каждую каплю вату друг другу из брюха. Они потеряли след, но обязательно тебя найдут, сейчас они ползут сюда, скоро будут здесь. С сотней или двумя ты справишься, но несколько тысяч сильнее тебя. Сначала они выпьют всю твою кровь, но ты не умрешь, здесь так просто не умирают. После этого они либо медленно сожрут тебя, что маловероятно, либо они будут жрать тебя вечно, вечно, – в его голосе послышались беспокойные нотки, а потом и вовсе истеричные, – вечно, изо дня в день жрать тебя, изо дня в день, понимаешь, каково?!
– Что ты от меня хочешь? – крикнул я, глядя, как еще две куклы проползли в душевую.
– Я? Ничего. Мой хозяин хочет, – он достал из внутреннего кармана телефон с одной кнопкой и протянул мне. – Поговори с ним, он имеет некоторую власть над домиком, возможно, он тебя выручит, за определенную плату, разумеется.
– Стой, стой, – заторопился я, глядя, как куклы стали лизать пол у меня под ногами. – Объясни мне, что происходит, что ты знаешь о домике, что с тобой произошло… тогда.
Торговец оружием содрогнулся и сказал глухо:
– Домик – это мучение, это воздаяние за ошибки, по крайней мере, для таких, как мы. Он не принадлежит моему хозяину, не подчиняется ему. Хозяин просто научился немного его использовать. Скорее всего, это вещь могущественных волшебников, некий полигон… я не знаю, я знаю, что меня здесь мучают. Меня грызло мое собственное колено, пожирая мою руку, хозяин предложил мне условие – я буду днем покидать домик и работать на хозяина, а ночью возвращаться в домик. Я стал торговать оружием, ты видел экземпляры… если я продаю в день стволов больше, чем в предыдущий, ночью меня не мучает мое колено, а если не продаю, то оно прорастает зубами, завладевает ногой и начинает пожирать меня, грызть мои руки, лицо, и нет спасения от него… к утру, изуродованный, с отгрызенными конечностями, истекающий кровью, теряю сознание, а потом просыпаюсь целый и невредимый, выхожу, сажусь в свой фургон и еду торговать оружием с надеждой продать на один ствол больше, чем вчера. Со временем продать больше становится все труднее, сейчас почти невозможно. Уже сотни ночей подряд меня мучает проклятая пасть. Я стал посвящать целые рабочие дни исследованию домика – он, кажется, бесконечен. Я ищу новые модели оружия, которые бы стали пользоваться большим спросом. Недавно я нашел гранатомет «Наркоман»… Очень трудно заставить себя ходить по домику, когда есть возможность провести день за его пределами, я испытываю ужас перед домиком, каждый шаг по нему – мучение, даже сейчас я не верю, что это ты стоишь здесь, парадигматик. Возможно, ты просто созданная домиком галлюцинация, и я не знаю, чего ожидать от тебя. Я вынужден надеяться, что это ты, – и он протянул мне телефонную трубку.