Я как ошпаренный бросился искать собаку по всему метрополитену. У меня еще был шанс все исправить. Нужно было поймать ее, и тогда появится надежда…
Так сильны были эмоции в тот момент, что я прыгнул аж через всю Москву на станцию Курится Академиком Яндексом, надеясь на быстрый поиск. Это была единственная станция, где сияющая новизной красно-синяя доска с возможностью “SOS” и возможностью “i” – была оборудована также клавиатурой и мышью. Торопливо оттолкнув накуренного чем-то экзотическим юношу, одной рукой водившего мышкой, а ладонью другой пытавшегося поймать и содрать суетливый курсор с экрана, – даже, прямо скажем, нагловато оттолкнув несчастного, я лихорадочно вбил: «Пропала собака», но тут же получил за такое по голове от педантичного сыщика. Он выдал мне внушительный список пропавших без вести мопсов, сеттеров, ретриверов, бассетхаундов, сенбернаров, цвергшнауцеров, шпицев, английских мастифов, айну, кламбер-спаниелей и просто «обычных дворняг», но с уточнением, вроде количества ног, длины хвоста, пятен на ушах и выражения глаз; а сбоку страницы я обнаружил рекламу «клуба элитного отдыха «Собачья жизнь» с картинкой, изображающей вместо собаки обнаженную красивую женщину, однако тоже на четырех опорах, так что отличий было немного; кроме того, я узнал про казино «Золотая Собака Удачи» и замечательный экзотический ресторан «Жареная Собака», а также о продаже «будки VIP-класса для вашей любимой собаки» и «настоящей английской элитной одежде для собак». Я уточнил свой поиск: «В метро пропала тощая облезлая дворняжка собака возможно больная». На это я получил совершенно неожиданный ответ: ни одной ссылки, зато фраза в строке поиска: «Она не пропала, а как раз наоборот – появилась». При этом буква «т» нагло и противоестественно заграждалась курсором мыши в форме стрелочки. Я попытался его сдвинуть, но он отказывался реагировать на движения мыши. Появилось желание содрать курсор с экрана. Если я избавлюсь от него и отшвырну куда-нибудь в сторону, возможно, даже, под поезд, наверняка выяснится, что стрелочка скрывала несколько слов, ясно указывающих, где искать мою собаку. Я потянулся за курсором, и обязательно бы ему не поздоровилось, но меня кто-то резко схватил за плечо и швырнул в сторону, да так сильно, что я влетел в открытые двери поезда. Несколько остановок я не мог прийти в себя. У меня в голове только сумрачно курилась мысль: «что же нужно было набрать в строке поиска, чтобы узнать, где собака». Из этой дымчатой задумчивости меня вытащила странная обстановка на очередной станции: там было неподвижное скопление нескольких сотен людей посередине зала. «Станция Нагорная», – объявил поезд женским голосом, и я решил выйти. Люди стояли ко мне спиной, увлеченные чем-то. Я стал толкаться плечами, пробираться к центру. В таких ситуациях я всегда лезу сквозь локти и добираюсь до самого центра. Я так устроен. Пока пробирался, я слышал, как из центра добродушный голос рассказывает вполне гуманные домыслы, однако временами сумбурно и даже с бредотцой. Когда я протиснулся сквозь толпу уже почти в самую середину сборища, улыбчивая девушка преподнесла мне канапе, с семгой, как выяснилось. Здесь, for insiders only, разносили угощение. Я сквозь угощение, в отличие, кажется, от остальных, смог разглядеть, что на пустом пространстве в центре сидит не кто иной, как собака!
Моему возмущению не было предела! С криком: «Самозванка! Обманщица! Да как ты смеешь!» я бросился вперед. Собака с поразительной быстротой вскочила, вскинула торжественно руки и прокричала с египетским, а возможно, с сирийским акцентом: «I’m a wizard; take my blizzard!». Ну точно, больная, подумал я, теперь-то я ее настигну. Однако мой восторг был омрачен – зал покачнулся, в глазах у меня на миг потемнело. В следующую секунду я понял: что-то ударило меня по голове, причем довольно больно, издав, к тому же, характерный хруст. Я с опаской потрогал голову ладонью. Мои волосы были в чем-то липком и теплом! Нащупывались даже комочки… С замиранием сердца я поднес ладонь к глазам. Она воняла селедкой! Глянув на пол, я заметил метрах в двух от себя оборванный селедочный хвост. Не вполне поняв, что это значит, я, однако, сообразил, что моему здоровью ничто не угрожает пока, и бросился за собакой. Хитрюга воспользовалась моим замешательством: вовсю улепетывала, расталкивая слушателей. От резких ударов ее локтей и толчков ее плеч люди сотрясались, и с их ушей валились, подобно осенним листьям при порывах ветра, толстый белый удон, коричневатая длинная гречневая соба и плебейский рамен, причем последний – целыми разваренными брикетами. Погоня закончилась быстро: прямо под мои ноги что-то упало, я поскользнулся и обязательно разбил бы себе лицо вкровь, если бы за мгновение до меня на гранит не шлепнулся шестипудовый сом горячего копчения. В его-то мягкое брюхо и влетел я подбородком. Пока поднимался, утираясь рукавом, что-то мелкое несколько раз плюхнулось мне на спину. Оглядевшись, я не увидел собаки, но через минуту она выдала сама себя, подняв лапы и вскрикнув пискляво: «I’m a wizard; take my blizzard!». Я рванул в ее сторону, однако меня остановил рыбий ливень: сверху на мое темя, лицо, плечи, спину, мне под ноги падали соленые, маринованные, копченые и вяленые лещи, караси, уклейки, жерехи, красноперки, хариусы, щуки, окуни, лини, голавли, сомы и даже деликатесные осетры. Согнувшись в три погибели, вжав голову в плечи и тщетно прикрываясь растопыренными локтями, я начал пробираться сквозь толпу. Вдруг твердая колючая рыбина ударила мне по пальцам, у меня включился хватательный рефлекс, как у всех нормальных людей, когда в них, например, летит неожиданный мяч, и продолжил было двигаться вперед с зажатой в пальцах вяленой воблой, но мощный лысый мужчина крепко схватил мое запястье, прорычав: «Отдай рыбу!». Я удивленно разжал кулак, мужчина будто голодный шакал, торопливо схватил воблу и, на бегу вгрызаясь в чешую, растворился в толпе. Я с удивлением огляделся: рядом с моим правым локтем двое подтянутых деловых людей, будто канат перетягивали, отбирали друг у друга десятикилограммового сырокопченого лосося, пока, наконец, один из них остроумно не схватил чудо за жабры, выиграв сложные переговоры; прямо впереди торчала своей огнисто-рыжей шевелюрой молодая женщина в красных чулках и минимальной юбке, с оголенными плечами и влажными губами (любившая, как выяснилось несколько позже, увлекательную компьютерную игру «Зловещие зомби»). Она встала на колени перед худосочным заморенным мужчиной и расстегивала его штаны, он смотрел на нее со смесью недоверия и призрачной надежды во взгляде, правда, надежда полностью покинула его, когда она запустила руку ему глубоко в штаны и, пошарив, извлекла откуда-то, возможно даже из носок, селедку, не менее худосочную, чем ее обладатель, и жадно вгрызлась в так тщательно укрытый съестной припас; поодаль полная женщина с цветущей и благоухающей, такой набухшей, родинкой на правой ноздре, нещадно била мальчика лет десяти воблой по голове, – я заметил даже следы покусов на этой вобле и посочувствовал шакалу, который лишился добычи, – била до тех пор, пока мальчик не разжал зубы, отпуская хвост осетра, чья голова уже была предусмотрительно зажата между колен драчливой дамы.
Я отчаялся найти среди этого безобразия собаку, но она откуда-то издалека просигналила мне своей дурацкой фразой про волшебную метель. Я с мыслью, что здесь только пива не хватает сейчас, под такую закуску, передразнил это, по-видимому, со съехавшей напрочь крышей, существо: «Mister wizard, I am here! Please, give me seven barrels of beer!» Это заставило собаку даже подпрыгнуть и выпучить на меня глаза. К полу, как и меня, ее прибила не столько гравитация, сколько волна жидкого хлеба. Поскальзываясь, я осторожно поднялся с пола и увидел, что люди – многие даже легли для такой цели навзничь – подставляли открытые пасти льющимся свыше струям в надежде впитать побольше, однако их носоглотки с этим потоком явно не справлялись, так что пиво, прогулявшись по ротовым полостям, вырывалось наружу и увлекало за собой весь тот мясной и костистый сор, что застрял между человеческих зубов за тысячелетия, вместе со слюной, грибком, кусочками эмали, стафилококками и личинками паразитов. Мутный поток сплошным слоем покрыл зал и принялся смывать людей на другие станции метро. Собака смылась от меня вместе со всеми.
Весь мокрый, липкий, провонявший рыбой, будто ржавый дальневосточный траулер, нещадно эксплуатируемый браконьерами уже тридцать лет, я ввалился в первый пришедший поезд, заставив половину пассажиров выбежать из вагона. Вторая половина просто не успела: столпилась у дверей и растворилась на следующей остановке. Вошел же только один – распухший старик в рваной телогрейке с красным бугристым лицом. Он подошел ко мне, внимательно изучил, похлопал по плечу, достал шкалик аптечного спирта из рукава, угостился сам и угостил меня. Я послушно хлебнул, улыбнулся в ответ и смог преодолеть чувство неловкости, отдарившись застрявшим у меня за шеей «плесским копченым лещом», который, между прочим, будучи обыкновенной рыбой, выловленной мальчишками на ближайшем причале города Плеса и повисевшей в струях сосново-осинового дыма над старой буржуйкой причального охранника, продается здесь в палатке «Абырвалг» иностранцам за десять евро как российская достопримечательность.
Совершенно удовлетворенный дипломатическим обменом, старик растянулся на сиденьях поспать, подложив под голову моего леща вместо подушки.
Вскоре мне пришлось его покинуть. На станции Поганка уже было накрыто в просторной столовой комнате, из окон которой открывается вид на Черное море. У камина в глубоком кресле меня поджидал свояк-дядюшка. Он встал, вперевалочку, покачивая мощными щеками, подошел и – в манерах идейно крепкого партийца радушно поприветствовал меня: экая же он собака!
– Ну, садись-ка, садись давай за стол, брат! Как я рад поприветствовать тебя на моей даче! Знал бы ты, как рад! И видеть рад тебя – не представляешь! Ты, я смотрю, окреп, надо понимать, возмужал. В некотором смысле, так сказать, настоящий мужчина в расцвете лет! Отдохнуть нужно с дороги, друг, вот что я скажу. Голодный, небось! Все-таки, сорок часов, как-никак, ехал, почитай, без остановки совсем! Спешил, смотрю, к дядюшке повидаться! Ну, давай хряпнем по горькой.
Продолжая в таком духе изливать на меня свое бесконечное дружелюбие и натренированную долгими попойками еще комсомольских лет обаятельность, он хлобыстнул мне в стакан, повозился над стаканом пару секунд, поправляя так невовремя расстегнувшиеся часы, и хлобыстнул себе тоже. Я, тем временем, рассмотрел стол – основательный дубовый лакированный стол метров пять длиной и добрых два шириной, из конца в конец уставленный всевозможной роскошью из спецраспределителей: сырокопченая колбаса, кабаний окорок, буженина, черная икра, сыры многих мастей, – о разнообразнейших фруктах вплоть до карамболы и ромбутана даже не заикаюсь, – а также моя страсть – грибы, самые лучшие: маринованные осенние опята и не менее маринованные белые грибы, грузди и рыжики крепкого холодного посола из деревянной кадки, чернушки горячего соления… красота!
Мы подняли по граненому и медленно подносили к губам, дружелюбно, по-своячески глядя друг другу в глаза. Когда дядюшка-собака увидел, что я дотронулся губами до стакана, он не совладал с рефлексом и, зажмурившись, опрокинул благодатный напиток в себя. Я воспользовался этим его мимолетным зажмуриванием и выплеснул содержимое стакана себе через плечо. После этого я закрыл нос рукавом, сказал «уууу-х», треснул стаканом по столу и взял кусочек черного хлеба, однако, не надкусывая.
Дядюшка тоже по-коммунистически стукнул об стол, довольно засопел, но закусывать не стал. Теперь он смотрел на меня с двойным удовольствием и по-свойски задавал бесконечные добродушные вопросы: как дисер, как девушки, друзья как, Олег и Эдик, кто же еще-то? Ничего, да? Вот и я тоже, ничего, не жалуюсь. А вечером купаться пойдем с тобой сегодня – сменил он тему, не меняя добродушно-гостеприимного лада, – шашлыков потом нажарим на вишневых бревнах и еще водочки треснем, да с арбузом! – однако выражение глаз его, когда он дошел до арбузных фантазий, сменилось настороженностью. Когда же спустя пять минут я продолжал сидеть такой же румяный, как ни в чем ни бывало, и довольно слушать треп свояка, во взгляде его легко читалась обида.
– После такой дороги водку на голодный желудок – себя травить! – воскликнул он и принялся даже с некоторым остервенением, что ли, накладывать в мою тарелку разные грибные соленья. Дядюшка всегда отличался великолепным нюхом на людские слабости; сейчас он, как обычно, попал в точку – я плотнее сжал губы, чтобы слюна не потекла на скатерть! Как мне хотелось наброситься на грибочки и слопать их все разом! Накалывать на вилку, с хрустом жевать и жадно проглатывать, запивая время от времени водочкой.
Однако я вместо этого сказал:
– Ох, дядюшка! Водка ваша отлично пошла, спасибо, дядюшка! А вот аппетит, пока не высплюсь, не вернется. Зато уж просплюсь, в баньку схожу и кабана тогда съем, вы поймите уж, а сами не стесняйтесь, ешьте на здоровье, такая ведь вкуснота, – и щедро накладывал ему в тарелку те же грузди, боровики, опята, рыжики и чернушки.
А дядюшка смотрел на меня так же благосклонно, однако улыбка его стала несколько растерянной.
Так мы сидели на станции Поганка и глядели друг другу в глаза, дружелюбно улыбаясь, а я все пытался ногой под столом прижать к полу подлый собачий хвост. И вдруг – есть! Ну все, теперь ты моя, дорогуша! Однако, собаку спасла комитетская закалка. Она кинула в меня вилкой, и, уворачиваясь, я забыл держать ногу на месте, так что хвост освободился, и собака бросилась в окно. Пока я обегал стол, она уже заводила моторный катер на причале. Создавая облако брызг и оставляя серый след на воде, она сбежала от меня в темно-синюю даль. Сбежала вновь.
Надо было перехватить ее в проливе, не дав уйти в открытый океан. Иначе она станет неуязвимой.
Так что я со всей возможной спешкой понесся на Маяковскую. Когда я прибыл, уже была ночь. Здесь море очень сильно сужалось, и морские волны бились о скалистый берег с особенным озлоблением. Я подбежал к металлической двери и при неверном свете месяца пытался вставить ключ в массивный замок. Надо было торопиться, а я все возился с замком, и мне даже показалось, что сквозь шум прибоя начинаю слышать далекий вой моторного катера. Наконец, я открыл дверь и понесся, прыгая через три ступеньки, по крутой винтовой лестнице на самый верх. Добравшись до зала наверху, я нажал кнопку на панели из потрескавшейся пластмассы. Мощный фонарь, установленный на крыше, стал торопливо рыскать по водам, к нему я присоединил второй, управляемый вручную, прикрепленный к станковому пулемету в проеме окна.
Прошло пять долгих минут, и вот в пятне слепящего синеватого света промелькнуло что-то маленькое, черное. Я направил туда пулемет и высветил моторный катер. Стрелять было рано. Здесь пули не долетят, но собака неизбежно подойдет ближе, у нее нет другого выхода, и тогда!.. А пока я схватил восьмикратный бинокль, чтобы рассмотреть врага. Собака, облаченная в резиновый костюм, с автоматом за плечами и в металлической с двумя яркими молниями по бокам каске, держала штурвал, бесстрашно неся катер все быстрее навстречу моим пулям. Я откинул бинокль, направил ствол… Первая очередь прошла рядом, растворившись в морской пене. Вторая, возможно, слегка причесала корму. Собака смотрела на меня своим открытым арийским взглядом из-под каски, двигаясь прямо на маяк, будто хотела протаранить каменную башню. «Все, теперь ты моя…», – азартно прорычал я, прицелился в ненавистную каску и нажал… Черт! Заело ленту! Нет! Я судорожно вырывал из пулеприемника ленту, потом трясущимися руками пытался вставить новую, и у меня все никак не получалось попасть в паз. Вот, наконец, я пустил пробную очередь вдаль и стал искать собаку на западе. Я был уверен, что она уже проскочила маяк и теперь летела в облаке брызг навстречу открытому океану. Я вздрогнул, когда услышал сквозь рокот волн искаженный мегафоном голос. Он доносился ровно снизу. Из зоны, мертвой для станкового пулемета! Я неосторожно высунулся и глянул вниз. Катер качался на волнах прямо под маяком. Опасно! Там такие скалы! Впрочем, сейчас прилив…
– Эй, герой! – кричала в мегафон собака, и я опущу все грязные ругательства берлинских промышленных кварталов, которыми она снабжала свои призывы. – Я не хочу бежать в океан! Я хочу сразиться в честном бою! Давай! Я знаю, ты ходишь по воде, плевками топишь подводные лодки и пинками вышвыриваешь эсминцы на земную орбиту! Просто вылезай из окна и прыгай вниз! Прыгай вниз! Приземлишься на скалы или на воду – тебе все равно. Ты же неуязвимый, так сразись со мной, неуязвимый. Прыгни вниз!
Я… что я делаю?! Куда лезет моя нога?! Остановиться, смертный! У тебя же есть автомат на бедре, так что же ты…
Я высунулся из окна и пустил очередь из моего Томсона вниз. По звуку, пули раскрошили ветровое стекло катера, а еще разбили мегафон, потому что чертовы собакины призывы перестали рвать уши. В следующий миг взревел мотор, и катер, сделав короткую петлю, понесся на запад, в океан. Сначала я стрелял наугад из автомата, а когда кончилась обойма, направил в темноту мощный световой луч и высадил тысячу патронов из пулемета!
Но катер был слишком быстрым. Собака вновь ушла от меня. Вторая ничья подряд.
Теперь торопиться было некуда. Я выключил фонарь, аккуратно спустился вниз, под шум прибоя запер дверь и вдоль каменистого берега в тумане маленьких соленых капелек отправился колесить по всему начинающему уже пустеть вечернему метрополитену, в основном, в пределах кольца.
Вновь зарядился бодростью, читая самопальную рекламу. В какой-то период жизни Москвы число дешевых листовок на неприслонятельных дверях вагонов переросло комичный предел. Сегодня я снова любовался бородами и гроздьями листовок о «компьютерной помощи», «помощи в техосмотре», «помощи в оформлении регистрации» «мужской помощи» и других видах помощи, разве что кроме скорой. На меня воровато и притом с наглецой таращились «английский язык за месяц – работа с подсознанием», «центр «Блажная весть», аборты, вытрезвление, фрукты и зелень – оптом», «кредит за один день», «лучшая дверь – позвони и проверь», «саморазвитие взрослым и детям; актерское мастерство; нужны расклейщики»; «отправь смс на номер 1234 или умри!»; «продам ногу своего брата»; «помощь в президентских выборах»; «аренда станций метро»; «опытный маг; снимаю; порчу». А также совершенно загадочное объявление: «принудительная вентиляция; дипломированные специалисты». Среди этих залежей обнаруживалась временами черно-белая: «Христос грядет. Время читать библию». И по злой иронии какого-то прыщавого шестнадцатилетнего расклейщика всегда по соседству с ней красовалось: «Курсы быстрого чтения».
В процессе такого занимательного чтения у меня в голове потихоньку стала вызревать мысль, где я могу встретить собаку. Наконец, я окончательно понял, что именно там, и нигде иначе, сейчас найду ее.
Отправился на юг по зеленой ветке и вышел на станции Властемировской, той самой, что располагается на Схеме немного выше Царицина.
Зал станции был пуст. Я присел на скамейку и приготовился терпеливо ждать. Однако долгого ожидания не получилось. Среди гулкой тишины между крайне редкими в это время суток поездами раздались в конце зала шаги. Шаги ровной, уверенной и деловой походки. Я сидел и смотрел перед собой. Шаги становились громче, звонче, приближались, и вот уже были прямо передо мной.
Прямо передо мной стоял невысокого роста и среднего телосложения мужчина лет, наверное, тридцати семи, а впрочем, возможно, и сорока пяти, или, быть может, двадцати девяти. Одет он был в неброский и даже с намеками на изношенность в некоторых местах светлый костюм.
Такая вот невзрачная, собака смотрела теперь на меня своими бесцветными невыразительными глазами из-под жиденьких бровей.
Я встал и подошел к ней почти вплотную.
– Предлагаю мир, – просто сказала она; весьма, кстати, миролюбиво. И дружелюбно протянула для рукопожатия свою правую руку с элегантными часами на кожаном черном ремешке – значит, она была левша.
Я стоял неподвижно и молча смотрел на нее. Под моим немигающим взглядом она вдруг согнула руку в локте, выставила один мизинец и принялась кривляться, прыгая на одной ноге: «Мирись, мирись, мирись, и больше не дерись, а если будешь драться, то я буду кусаться». Закончив фразу, она продолжала еще некоторое время прыгать. Я не шевелился и не говорил ничего. Тогда она перестала прыгать и встала ровно. Однако сделано это было не в смущении, какое случается с большинством людей при отсутствии реакции со стороны собеседника, а совершенно спокойно.
Внезапно я понял, что у меня пересохли губы. Я попытался их разлепить, и собака истолковала это как…
– Вы сказали «да»? – вежливо поинтересовалась она, внимательно вглядываясь в мое лицо.
Губы слиплись обратно. Поезда уже проезжали мимо за это время или мы только начали разговор? В животе голодно заурчало. Это было совершенно некстати. Однако урчание продолжилось. Более того, оно передалось и в подбрюшье, и в грудь, и в голову, и следом за мной, кажется, принялся урчать зал станции, и другие станции тоже. Урчание вырвалось наружу и молниеносной взрывной волной заполнило весь город. В ответ на это урчание из глубины темного парка раздалось другое, холодное и…
«Нет», – громко сказал я; урчание прекратилось.
Секунду собака смотрела на меня все так же внимательно и спокойно, однако вдруг бросилась вперед, стремясь схватить меня своими лапами за волосы. Я поспешил ей навстречу, пользуясь таким замечательным шансом поймать ее, наконец. Но собака меня обманула. Пальцы мои схватили только воздух, а сама она прошла насквозь… Я обернулся, но ее уже не было.
Вместо собаки обнаружился служащий метро, а может быть, милиции, требуя «убираться отсюда». Я послушался, вышел и взял себе квартиру в доме прямо рядом со станцией.
После трех ничьих, первый турнирный день подошел к концу. Предстояло заснуть и выспаться. Заснуть, несмотря на урчание, которое я слышал на Властемировской. То, второе урчание.
6) Игры
Следующий день принес резкое похолодание, набежали сумрачные облака, опрокинули на город слякоть и серость…
Пребывая в различных заботах, я только самым краем памяти касался упущенной собаки. Но к вечеру мысли о возможных последствиях вернулись. Как я и сказал Диме, связь с собакой действительно появилась, и поразительная быстрота этого события не вызывала у меня оптимизма; принимались мной во внимание и урчащие звуки, возникавшие на протяжении дня отдельными всхрапами из подворотен, канализационных люков, из салонов дорогих машин, проезжавших мимо, из карманов гаишников и других неожиданных мест.
Ближе к ночи, после долгих чашек чая и тревожного шебуршания тапочками о паркет, я решил, что полиция мыслей может помочь мне обезопасить себя.
Хранители и просто разные незнакомцы, между делом или специально, говорили не раз про полицию мыслей. Она, судя по рассказам, не имела ничего общего с тем страхолюдством, которое было нарисовано в романе 1984. Я слышал очень разные вещи о том, кто они такие, или, возможно, что оно такое. Оно «останавливает идеи, отрицающие мир», оно же «не дает определенным образам не появиться», оно же «не имеет лица и обожает притчи», оно же решает, что «должно прийти в наш город и надолго в нем обосноваться».
Но все в один голос давали мне совет: не обращайся к ним ни в коем случае; исключение – ситуация, когда необходимость окажется чрезвычайной. Необходимость в чем? – так я спрашивал в ответ. И мне говорили… точнее, ничего не говорили. Тогда я спрашивал, почему не стоит их беспокоить. И слышал «от них можно узнать много лишнего», или «их трудно понять», или «они могут взять на заметку».
Теперь я решил, что необходимость чрезвычайна. И встреча была назначена, во сне.
Она должна была состояться в 14:39:28 на Садово-Триумфальной улице немного в стороне от столкновения с Долгоруковской. Я знал, что произойдет она в тот момент, когда зеленый светофор преодолеет свою одиннадцатую секунду.
Оказавшись на перекрестке, я дождался зеленого света и стал считать. До этого момента я оставался удивительно, непробиваемо спокоен. Но как только сказал себе: «один» – пульс подскочил до двухсот ударов, и похолодели руки. Я продолжал считать. От напряжения стало темнеть в глазах… На одиннадцатой закрыл глаза, позвал их.
Сердце успокоилось. Звон в ушах прекратился. Кровь прилила к лицу и ладоням, стало тепло.
Ничего не произошло. В чем дело?! Сколько времени? Я поднял руку – часов не было! Как я мог забыть часы, осёл?!