Рубщики камня, побросав свой нехитрый инструмент - тяжелые камни овальной формы и рубила из твердого базальта, - словно муравьи, облепили плиту, перехваченную в нескольких местах канатами. Ноги нащупали упор, бронзовые тела слились с белой плитой, канаты натянулись - все замерло в ожидании сигнала.
Взвыли бичи надсмотрщиков, и каменная громада поддалась: она медленно поползла вверх по отлогому склону, выложенному обрубками стволов толстых деревьев.
Убедившись, что вмешательства не потребуется - вчера по его приказу до смерти забили палками двух нерадивых каменотесов, - старший жрец повернулся спиной к карьеру. Он уже было решил вернуться в укрытие, но внезапно каким-то неведомым чувством, скорее чутьем уловил движение на тропе, которая уходила на восток, к великому городу Спящего Ягуара.
Вскоре из густых зарослей сельвы появились носилки. Их несли четыре рослых раба. За носилками гуськом шагали воины и прислуга. Жрец заметил среди них людей в одежде подмастерьев-строителей; сомнения исчезли: это был Великий Мастер, и жрец вприпрыжку засеменил навстречу.
Но встреча с Великим Мастером произошла не так, как хотелось жрецу: не останавливаясь, процессия прошла мимо, и жрецу ничего не оставалось, как затрусить назад к каменоломне вслед За носилками.
Великий Мастер сошел с носилок. Это был высокий стройный мужчина. В его мускулистой фигуре, особенно в руках, спокойно лежавших на обнаженной груди, угадывалась огромная сила, скрытое напряжение, подобное тому, которое таит в себе тетива лука, готовая метнуть в цель звонкую стрелу. Высокий лоб почти перпендикулярно отходил назад от ястребиного носа, придавая конусообразную форму голове, которую увенчивали длинные черные волосы, перехваченные наподобие скопа травы узкой лентой из пятнистой шкуры ягуара. Губы были полными, а подбородок острым, резко очерченным. Большие продолговатые глаза, черные, как обсидиан, смотрели грустно и немного устало.
Он был молод - ему совсем недавно исполнилось сорок лет, однако уже несколько лет его называли Великим Мастером - главным зодчим города Спящего Ягуара. Он был удостоен этого высокого звания только благодаря своему несравненному таланту и поразительному мастерству. Совет жрецов долго не соглашался провозгласить его Великим Мастером, но Верховный правитель города Спящего Ягуара не посчитался с жрецами.
Тяжелые мысли одолевали главного зодчего; вот и сейчас он стоял и думал все о том же...
Между тем плиту вытащили из котлована и подтянули к дороге, спускавшейся к берегу реки Лачанха, где Великий Мастер вел строительство. Каменотесы вернулись в карьер.
Рабы-толкачи заняли свои места: шестеро, навалясь грудью на плиту, расположились сзади; человек двадцать впряглись в длинные канаты - они должны были тянуть их далеко впереди, чтобы не мешать тем, кто на протяжении всего долгого пути будет укладывать под плиту бревна-катки. Так было легче и гораздо быстрее перетаскивать камни на строительство. Последнее обстоятельство имело немаловажное значение, так как под палящими лучами солнца и от воздуха известняк твердел, становился хрупким, теряя свои замечательные качества - мягкость и вязкость, за которые ваятели и строители майя так высоко ценили его.
Жрецы-погонщики встали по обеим сторонам плиты. С униженным почтением, нерешительно поглядывали они то на Великого Мастера, то на старшего жреца, ожидая приказа тронуться в путь.
Но Великий Мастер не замечал их, он был целиком поглощен своими мыслями. Внезапно он резко повернулся, что-то сказал своему погонщику и бегом устремился вниз по дороге к реке Лачанха. Вся свита бросилась за ним, и только помощник остался у каменоломни.
- Быстро! - указал он рукой на плиту, а сам стал спускаться в котлован.
Вскоре он вновь появился на обрыве котлована в сопровождении рослого индейца...
Быстрееоленя, наблюдавший из своего укрытия за этой сценой, чуть не закричал от удивления и досады: помощник Великого Мастера уводил... Каменотеса! Надо же случиться такому!..
Три дня и три ночи Быстрееоленя неподвижно пролежал в расщелине на самой вершине горы, подымавшейся почти отвесно над каменоломней. Он не мог покинуть свое укрытие, похожее на гнездо горного орла: кругом было слишком много стражников. В городе Спящего Ягуара рабы-соплеменники, с которыми ему удалось переброситься несколькими словами, говорили, что Каменотеса отправили на строительство, но где именно он работал - в каменоломне или непосредственно на стройке, - никто толком не знал. Быстрееоленя решил вначале пробраться к каменоломне.
Три дня он до боли напрягал глаза, чтобы разыскать среди копошащихся в котловане фигурок ту, ради которой пришел сюда. Раза два ему показалось, что он видел Каменотеса, но потом снова терял его в муравейнике человеческих тел.
Даже по ночам, когда в каменоломне загорались костры, вокруг которых спали изнуренные работой люди, Быстрееоленя высматривал Каменотеса. Сам он не мог разжечь костер и всю ночь дрожал от холода. А днем камни раскалялись так, что до них было невозможно дотронуться. Только такой опытный, как он, лазутчик мог выдержать все эти испытания. И вот сегодня, когда ему наконец удалось определить место, где обычно спал Каменотес, и наметить путь, по которому он ночью прокрадется в каменоломню, Каменотеса куда-то уводил помощник Великого Мастера!
Быстрееоленя успел заметить, что Каменотеса повели по дороге на строительство. Сегодня ночью и он проделает этот путь; теперь же нужно отдохнуть. И Быстрееоленя заставил себя заснуть, хотя солнце стояло прямо над головой и беспощадно жгло его обнаженное тело.
Так повелели боги
За многие месяцы строительных работ бревна-катки хорошо утрамбовали дорогу, и бежать по ней было легко и приятно. Великий Мастер не любил носилок. Он пользовался ими лишь для того, чтобы избежать лишних пересудов жрецов, внимательно следивших за каждым его поступком. Они никак не могли смириться с тем, что простой жрец-рисовальщик, переписывавший священные книги и украшавший их рисунками, неожиданно стал главным зодчим священного города Спящего Ягуара. Он и так позволял себе много вольностей. Великий Мастер прекрасно понимал, что о каждой из них слишком быстро узнавал правитель, и в конце концов наветы жрецов могли достичь цели.
Собственная судьба не волновала Великого Мастера. Он боялся не за себя, а за строительство, за дело, которое ему могли помешать довести до конца. А то, что он задумал, было необычно и грандиозно. Воспоминания о прошлом нахлынули на Великого Мастера...
...Он понял: сейчас или никогда! Невероятным усилием воли заставил свои окаменевшие от страха ноги сделать вперед четыре шага, только четыре, как требовал обычай, и поднял левую руку к небу в знак того, что хочет говорить. Он почти не сомневался, что всемогущий Ицамна немедленно поразит его, младшего жреца, осмелившегося на такую невероятную дерзость, и от этого на душе стало легче.
Но боги молчали, молчали и люди.
- Говори! - резко и гневно прозвучал голос ахав кана - Верховного жреца.
Младший жрец не стал говорить, а лишь вплотную приблизился к трону, на котором восседал правитель в окружении знати и служителей всемогущего бога Ицамна. Не поднимая головы, чтобы не осквернить их своим взглядом, жрец быстро вынул из-под плаща сложенные гармошкой страницы книги-хууна и растянул их на груди.
- Говори! - повторил тот же грозный голос.
Но жрец продолжал молчать: он только еще выше поднял растянутую "гармошку" - хуун. И тогда правитель и жрецы наконец увидели, что показывал этот странный человек в одежде младшего жреца: на широких листах из луба фикуса танцевали и пели, сражались и умирали, радовались и страдали маленькие человеческие фигурки.
Зачарованные, затаив дыхание, они разглядывали рисунки и, потрясенные, узнавали себя. Хоровод тел, фантастическая оргия цветов были подчинены строгому порядку, в котором легко угадывались события, совсем недавно разыгравшиеся здесь, на этой площади, среди величественных храмов и дворцов священного города Спящего Ягуара. Вот что они увидели.
...Окруженные челядью полководцы-наконы облачались в ритуальные одеяния. Словно гигантские крылья, вырастали у них за спиной огромные плюмажи из перьев кетсаля - священной птицы несравненной гордости и красоты. Гордость птицы была такова, что, плененная, она умирала в руках охотника! Никто и никогда не видел живого кетсаля в клетке! Красота его сине-красного оперения ослепляла человека - так гласила молва. Недаром перья кетсаля служили у индейцев разменной монетой. Яркие ткани накидок, фартуки и пояса из шкур ягуара, тонкие кожаные ремни и многочисленные драгоценные украшения - браслеты, ожерелья, бусы - дополняли туалеты наконов. На ногах тяжелые сандалии также из шкуры ягуара...
...У подножия пирамиды главного храма бога Ицамны возвышался трон Верховного правителя. Подобрав под себя ноги, халач виник сидел на священной циновке ягуара - символе могущества и власти. По краям трона пристроились его жены.
На нижних ступенях пирамиды стояли батабы - правители селений. Их длинные белые плащи были украшены морскими раковинами - символами земли, которой они правили по наследству. Они тихо переговаривались между собой, и причудливые головные уборы батабов мерно покачивались в такт неторопливому разговору.
Солнце склонялось к закату.
...Внезапно гулкая дробь барабанов и вой длинных труб заполнили город. Вместе с воинственной музыкой, будто гигантские птицы, на площадь влетели трое высоких мужчин. Это наконы - полководцы. За ними бежали их воины в масках чудовищ, наводившие ужас и страх. Сотрясая оружием, маски неслись по площади, образуя водоворот человеческих тел, над которым плыли штандарты боевых отрядов.
Водоворот захватил толпу городской бедноты. Трещотки и сухие тыквы-барабаны сотрясали воздух пронзительными звуками. Все танцевало, грохотало, ревело, и казалось, что даже могучие каменные стены храмов и дворцов покачнулись и пришли в движение. А люди-птицы летели все быстрее: они уже сцепились в клубок из разноцветных перьев, тканей и лент... И вдруг все замерло: люди-птицы бросились к главной пирамиде; они летели вверх по ее крутым ступеням, а там, наверху, у жертвенного камня, их ждал сияющий золотом Ицамна, окруженный своими верными служителями...
С трудом оторвав зачарованный взгляд от рисунка на хууне, халач виник спросил:
- Жрец! Камень расскажет о победе богов?
Больше нельзя было молчать, и жрец негромко, но решительно ответил:
- Нет, Великий! Краски на стенах храма будут петь гимн твоей великой победе. Так повелели боги, - и младший жрец склонился в глубоком поклоне.
- Какого храма? - удивился халач виник.
- Боги приказали построить храм на берегу реки Лачанха. Прикажи, и я приведу туда строителей...
Только так можно было говорить с халач виником, ибо только боги могли приказывать в стране, которой он правил уже многие годы. Разве жрец виноват, что боги пожелали говорить с халач виником именно его устами, а не устами ахав кана - Верховного жреца? Ведь не мог же какой-то младший жрец сам придумать такое? Да и мысль о храме с рисунками пришла ему в голову в тот самый момент, когда ахав кан сказал однажды жрецам, что Верховный правитель требует от богов ответа, как и чем должен он увековечить свою победу и разгром соседнего царства, а Ицамна молчит и не принимает даже жертвы. Вот тогда-то (это было ровно месяц назад) он, простой жрец - переписчик хуунов, и подумал о храме. Правда, он ничего не сказал другим жрецам, но по ночам стал рисовать свои хууны, которые с таким вниманием теперь рассматривали правитель и вся знать города Спящего Ягуара. Но какая в том беда, если так повелел ему сам Ицамна? И жрец молча развернул перед правителем свой второй хуун.
Здесь была изображена битва.
...Нападение воинов Спящего Ягуара застало противника врасплох. Без доспехов, вооруженные чем попало, враги вели неравный бой, постепенно отходя к центру своего города. Пики, дубинки, камни, случайно подвернувшийся тяжелый брус или даже опахало - все было пущено в ход, но остановить наступавших воинов Спящего Ягуара они уже не могли.
Полные драматизма сцены заполняли страшную картину боя: здесь в предсмертном объятии застыла группа бойцов; там лежат неподвижные, бездыханные тела, сраженные меткими ударами противника; пронзенный пикой человек, напрягая последние силы, пытается вырвать из своей плоти поразившее его оружие; а вот уже взяты первые пленные, и победители волокут их за волосы по обагренной кровью земле...
Но бой не закончен. Враги продолжают защищаться. Они знают, что пощады не будет. Жертвенный камень или рабство ожидают тех, кто попадет в плен, и поэтому сражаются, напрягая последние силы...
Халач виник изловчился и ударил Обнаженного воина тяжелым копьем. Воин покачнулся и стал оседать на землю. Отбросив щит, правитель схватил за волосы поверженного врага - теперь он был его пленником. Гордо взметнулись вверх длинные перья кетсаля, украшавшие высокий шлем Верховного правителя - знак высшего военачальника. Он хотел уже было прокричать свой боевой победный клич, как вдруг перед ним выросла грозная фигура воина с тяжелым копьем, облаченная, как и сам халач виник, в доспехи из шкур. Это был вражеский вождь.
Отбросив своего пленника, халач виник взмахом копья вызвал вражеского вождя на единоборство. Ряды сражающихся разомкнулись - начался поединок вождей-полководцев. Не отрывая друг от друга пристального взгляда, чтобы уловить или предугадать любое движение соперника, халач виник и вождь медленно закружились в смертельном танце. По-кошачьи мягкие шаги внезапно сменялись стремительными бросками и дикими прыжками. Мощные удары тяжелых копий или едва уловимые уколы с одинаковой ловкостью парировались обоими противниками, в совершенстве владевшими грозным оружием. Со стороны могло показаться, что два могучих человека в пышных головных уборах и богатых красочных одеяниях исполняют сложный ритуальный танец. В действительности так оно и было: следуя священным законам войны, каждый из них стремился не столько убить, сколько пленить противника!
Боги требовали жертв, и чем знатнее и важнее был человек, приносимый в жертву, тем милостивее становились они к своему народу. Кто из богов не пожелал бы увидеть на жертвенном камне своего алтаря правителя чужого ему народа? - так учили жрецы, благословляя воинов, уходивших в военный поход.
Халач виник сделал вид, что готовится уколоть противника в грудь, но вместо этого высоко подпрыгнул и острым наконечником копья полоснул по шлему вождя. Это был несильный, но точно рассчитанный удар - излюбленный прием халач виника. Кожаные ремешки, удерживавшие шлем на голове, лопнули. Огромное и тяжелое сооружение из перьев и шкур, предохранявшее голову от ударов, стало сползать на лоб и глаза противника. Халач виник прыгнул вправо, потом влево, как бы раскачивая из стороны в сторону шлем вождя, ставший теперь для него лишь помехой. Судорожные, потерявшие уверенность движения противника, и страшный удар халач виника тупым концом копья прямо в голову соперника завершил поединок. Дикий вопль возвестил о победе.
Пленных привели в город Спящего Ягуара. Чтобы унизить и лишить возможности оказать сопротивление, жрецы вырывали пленным ногти. С кровоточащими руками их тащили по ступеням пирамиды к верхней платформе, туда, где стоял их победитель - халач виник города Спящего Ягуара. Коленопреклоненные, они молили правителя о пощаде, но халач виник даже не удостаивал их своим взглядом.
Он стоял неподвижно, словно изваяние, сжимая в руке огромное копье. Ни один мускул не дрогнул на его лице: как и великие боги, которым поклонялся его народ, он не слышал мольбы тех, кого жрецы приносили в жертву...
Рисунки простого жреца-переписчика воспроизводили события с невероятной достоверностью и покоряющей простотой. Все ждали решения Верховного правителя. Но халач виник внезапно встал и ушел в свои покои. Жрец-художник, поразивший всех своим удивительным искусством, еще долго стоял перед опустевшим каменным троном, разукрашенным изображениями спящего ягуара. И только когда наступила ночь, направился к опочивальне младших жрецов. Она находилась в длинном помещении, примыкавшем к храму с западной стороны. Войдя в свою комнату, он с удивлением заметил, что с пола исчезли циновки других жрецов, которые обычно спали здесь. "Не разыскать ли их?" - подумал художник, но когда он повернулся к выходу, то увидел двух стражников, перекрывших длинными пиками дорогу назад.
Два дня жрец не покидал своей комнаты, а на третий за ним пришли восемь стражников-жрецов. Они молча обмыли его тело и одели в чистые белые одеяния. Художник с ужасом вспомнил, как подвергали ритуалу омовения знатных пленных, прежде чем выводили к жертвенному камню. "Значит, так повелели боги", - решил несчастный и покорно зашагал под охраной стражи к подножию главной пирамиды. Он не хотел обидеть великих богов своими рисунками и поэтому не страшился предстоящей встречи.
Процессия остановилась. Внезапно художник почувствовал, что его уже не держат руки грозных стражников, что он свободен, и тогда с вершины пирамиды до него долетели слова, которым он не сразу смог поверить:
- Великий Мастер! Выполняй волю всемогущего Ицамна!..
Снова в каменоломне
Десятки изнуренных голых людей в узких набедренных повязках роились небольшими группами на ровных платформах, вырубленных причудливыми уступами прямо в скале.
Человек добывал камень, чтобы строить храмы, дворцы, пирамиды. Вначале он выравнивал по горизонту большой участок скалы, пока не образовывалась ровная гладкая площадка. Потом обрубал ее с трех сторон, чтобы получилась длинная платформа-стол, основание и одна из сторон которого еще продолжали оставаться скалой. Человек наносил на "столе" параллельные линии и осторожно, с удивительным терпением и упорством углублял каждую из них, пока они не превращались вначале в желоб, а затем в узкую щель, в которую с трудом пролезала рука, сжимавшая рубило или молот. Когда щель достигала нужной глубины, начиналась самая сложная и тяжелая часть работы, требовавшая особой точности глаза и твердости руки: разрезанный на ровные прямоугольники стол-платформу нужно было снизу отрубить от скалы. Делалось это тем же способом, только теперь щель рубили в горизонтальном направлении.
Ее долбили с особой осторожностью, так как под действием собственного веса плита могла неожиданно отколоться. То, что она своей тяжестью раздавила бы руки каменотесов, было не так уж важно в представлении жрецов-надсмотрщиков, но плита могла треснуть, а это означало порчу самой плиты, потерю стольких дней труда.
Толстый жрец остановился. Прямо перед ним на острых обломках битого камня, прижавшись всем телом к скале, голова к голове лежали два совершенно голых человека. Они казались неподвижными, и только напряженные мускулы говорили о том, что люди не отдыхали, а трудились: один глубоко в щели наводил на ощупь рубило, другой, также на ощупь, бил по нему молотом.
Спина левого была сплошь разукрашена еще не зажившими рубцами свидетелями недавних жестоких побоев. Выбрав место, где раны казались посвежее, жрец сильно ударил по нему ногой, обутой в толстые сандалии. Человек вздрогнул, рука невольно рванулась из щели, но узкие каменные тиски крепко держали ее.
Жрец довольно захохотал. Он присел на камень и стал наблюдать, как Каменотес с изуродованной спиной заставил расслабиться напряженные от боли мышцы, только так он мог вытянуть руку из каменного плена. Жрец видел, как медленно отползало от скалы бронзовое тело и вместе с ним так же медленно ползла из щели рука, чем-то напоминавшая змею. Наконец рука-змея выползла наружу; она сжимала длинное острое рубило.
Это была великолепная рабочая рука: сухая, тонкая, жилистая, а главное, послушная. Сколько бесформенных камней превратила она в идеально ровные прямоугольные плиты; сколько тончайших узоров нанесла на камень, повторяя сложнейшие рисунки священных знаков, которыми жрецы записывали на вечные времена божественные пророчества или восхваляли мудрость и военные победы великих правителей; сколько мертвых камней ожило от ее прикосновения, оставляя потомкам бессмертные образы богов, их верных служителей на земле и всемогущих владык...
Это была великолепная рабочая рука. Любой другой, будь он на месте тупого надсмотрщика, залюбовался бы ею...
Каменотес медленно поднимался с земли.
- Пойдешь опять к реке! - бросил жрец. Он хотел встать, но не успел: рука, сжимавшая рубило, обрушила на его голову страшный удар. Она перестала быть послушной...
Началось!..
...Люди падали от усталости. Они не могли говорить, но их глаза яснее всяких слов требовали ответа.
- Соберите оружие надсмотрщиков. - Каменотес задыхался от боли в груди - удар палицы пришелся прямо в ключицу. - Соберите оружие, рубила, палки. Мы пойдем на строительство к реке и освободим наших братьев!
Но никто не шелохнулся: голод и напряжение недавней битвы с надсмотрщиками и жрецами лишили людей последних сил. Все молчали, и только стоны раненых нарушали непривычную тишину в каменоломне.
- Вставайте! - крикнул Каменотес, превозмогая боль. - Иначе мы погибнем!
Пошатываясь, он поднялся, опираясь на огромную палицу, принадлежавшую убитому им старшему жрецу-надсмотрщику, и направился к дороге. И люди пошли за ним. Впервые им было так легко и приятно шагать по широкой тропе, спускавшейся к реке среди непроходимых зарослей тропического леса. Усталые ноги с каждым шагом двигались все быстрее. Лесная прохлада и свежий аромат зелени вселяли бодрость и уверенность. А главное, рабы не слышали больше яростных окриков ненавистных жрецов, свиста плетей надсмотрщиков - впереди ждала свобода!
Ни о чем заранее не договариваясь - их не учили держать военный совет перед боем, - они выскочили из леса нестройной толпой и молча рассыпались на широкой, выложенной ровными камнями площади, как рассыпаются на земляном полу крестьянской хижины зерна спелого маиса.
Через час все было кончено. Ни один жрец, ни один надсмотрщик не остался в живых. Ярость восставших обрушилась и на богов: каменные изваяния, стелы с изображением богов, правителя и жрецов погибли под их ударами.
На строительстве оказалось немного запасов еды - ее берегли для себя жрецы и надсмотрщики. Восставшие разделили их между собой поровну.
А когда стемнело, на площади запылали веселые языки костров. Все думали об одном: что делать дальше? Постепенно они стали сходиться туда, где на широкой террасе у подножия большого храма с тремя низкими входами сидел у костра Каменотес. Никто не выбирал его вождем, но все тянулись к нему: он первый осмелился поднять руку на ненавистных жрецов, он привел сюда людей с каменоломни, значит, боги вручили ему судьбу этих обездоленных.
Каменотес видел, скорее ощущал, как в ночной темноте двигались к его костру братья по страданиям, товарищи по борьбе. Он слышал их взволнованный говор, тревожное дыхание и ясно понимал, зачем они пришли. Он знал, какой ответ нужно дать этим людям; он не сомневался в правильности своего решения.
Каменотес встал.
- Братья! - Широкая площадь, окруженная каменными дворцами, многие из которых не были еще достроены, поглотила его голос. Ему показалось, что его никто не услышал, и он крикнул еще громче: - Братья! С первыми лучами солнца мы пойдем на логово Спящего Ягуара! - На мгновение он умолк, может быть ожидая, не покарают ли его боги за то, что он назвал логовом их священную обитель.
И вдруг откуда-то издалека, из непроглядной тьмы сельвы, расстилавшейся кругом на тысячи полетов стрелы, прилетели отчетливые слова: "...логово Спящего Ягуара".
- Мы уничтожим жрецов и знать! Небо прокляло их! Слушайте!
И эхо повторило: "Небо прокляло их! Слушайте!"
Каменотес
Странные, противоречивые чувства владели Каменотесом.
Еще совсем юношей во время набега на одно из селений города Спящего Ягуара он был схвачен воинами, поджидавшими в засаде кочевников-грабителей. Его жестоко избили - как он только выжил? - и вместе с другими пленными, уцелевшими от побоища, продали в рабство. Так он оказался на тяжелых строительных работах: таскал каменные глыбы, рубил плиты в каменоломнях, дробил, превращая в муку, обожженный известняк и снова впрягался в длинные упряжки толкачей. Каторжный труд пожирал все физические и духовные силы: жрецы и надсмотрщики старались превратить рабов в послушную рабочую скотину, безмолвную, лишенную всяких надежд на свободу. Но непосильный труд, постоянное недоедание и частые побои не могли убить в молодом рабе чувство смертельной ненависти к жрецам и знати, ко всему, что связано с городом Спящего Ягуара. Эта ненависть с каждым годом крепла, придавая силы истощенному и истерзанному телу.
Но жрецов и охранявших их стражников и воинов было слишком много в городе Спящего Ягуара. Они казались ему хитрыми и могучими щупальцами гигантского чудовища, которым не было счета, умевшими вовремя предугадать любые попытки рабов вырваться на свободу. Должно быть, он так бы и погиб на одной из строек, забитый насмерть надсмотрщиками или раздавленный каменной глыбой, как умирало большинство его братьев по неволе, если бы в его судьбу однажды не вмешался случай.
На работах по перестройке одного из главных храмов города Спящего Ягуара надсмотрщики убили раба, вырезавшего на каменной плите-стеле замысловатый орнамент. Не рассчитав силу удара, раб-резчик отколол часть тонкого узора. Повреждение было незначительным, но надсмотрщики, изнывавшие от безделья, набросились на него с палками и стали зверски избивать. Шум побоев, крики и стоны умирающего привлекли к себе внимание мастера стройки, однако, когда он по привычке не спеша подошел к месту происшествия, все было кончено: на земле лежало кровавое месиво, в котором трудно было опознать человека.
Взвыли бичи надсмотрщиков, и каменная громада поддалась: она медленно поползла вверх по отлогому склону, выложенному обрубками стволов толстых деревьев.
Убедившись, что вмешательства не потребуется - вчера по его приказу до смерти забили палками двух нерадивых каменотесов, - старший жрец повернулся спиной к карьеру. Он уже было решил вернуться в укрытие, но внезапно каким-то неведомым чувством, скорее чутьем уловил движение на тропе, которая уходила на восток, к великому городу Спящего Ягуара.
Вскоре из густых зарослей сельвы появились носилки. Их несли четыре рослых раба. За носилками гуськом шагали воины и прислуга. Жрец заметил среди них людей в одежде подмастерьев-строителей; сомнения исчезли: это был Великий Мастер, и жрец вприпрыжку засеменил навстречу.
Но встреча с Великим Мастером произошла не так, как хотелось жрецу: не останавливаясь, процессия прошла мимо, и жрецу ничего не оставалось, как затрусить назад к каменоломне вслед За носилками.
Великий Мастер сошел с носилок. Это был высокий стройный мужчина. В его мускулистой фигуре, особенно в руках, спокойно лежавших на обнаженной груди, угадывалась огромная сила, скрытое напряжение, подобное тому, которое таит в себе тетива лука, готовая метнуть в цель звонкую стрелу. Высокий лоб почти перпендикулярно отходил назад от ястребиного носа, придавая конусообразную форму голове, которую увенчивали длинные черные волосы, перехваченные наподобие скопа травы узкой лентой из пятнистой шкуры ягуара. Губы были полными, а подбородок острым, резко очерченным. Большие продолговатые глаза, черные, как обсидиан, смотрели грустно и немного устало.
Он был молод - ему совсем недавно исполнилось сорок лет, однако уже несколько лет его называли Великим Мастером - главным зодчим города Спящего Ягуара. Он был удостоен этого высокого звания только благодаря своему несравненному таланту и поразительному мастерству. Совет жрецов долго не соглашался провозгласить его Великим Мастером, но Верховный правитель города Спящего Ягуара не посчитался с жрецами.
Тяжелые мысли одолевали главного зодчего; вот и сейчас он стоял и думал все о том же...
Между тем плиту вытащили из котлована и подтянули к дороге, спускавшейся к берегу реки Лачанха, где Великий Мастер вел строительство. Каменотесы вернулись в карьер.
Рабы-толкачи заняли свои места: шестеро, навалясь грудью на плиту, расположились сзади; человек двадцать впряглись в длинные канаты - они должны были тянуть их далеко впереди, чтобы не мешать тем, кто на протяжении всего долгого пути будет укладывать под плиту бревна-катки. Так было легче и гораздо быстрее перетаскивать камни на строительство. Последнее обстоятельство имело немаловажное значение, так как под палящими лучами солнца и от воздуха известняк твердел, становился хрупким, теряя свои замечательные качества - мягкость и вязкость, за которые ваятели и строители майя так высоко ценили его.
Жрецы-погонщики встали по обеим сторонам плиты. С униженным почтением, нерешительно поглядывали они то на Великого Мастера, то на старшего жреца, ожидая приказа тронуться в путь.
Но Великий Мастер не замечал их, он был целиком поглощен своими мыслями. Внезапно он резко повернулся, что-то сказал своему погонщику и бегом устремился вниз по дороге к реке Лачанха. Вся свита бросилась за ним, и только помощник остался у каменоломни.
- Быстро! - указал он рукой на плиту, а сам стал спускаться в котлован.
Вскоре он вновь появился на обрыве котлована в сопровождении рослого индейца...
Быстрееоленя, наблюдавший из своего укрытия за этой сценой, чуть не закричал от удивления и досады: помощник Великого Мастера уводил... Каменотеса! Надо же случиться такому!..
Три дня и три ночи Быстрееоленя неподвижно пролежал в расщелине на самой вершине горы, подымавшейся почти отвесно над каменоломней. Он не мог покинуть свое укрытие, похожее на гнездо горного орла: кругом было слишком много стражников. В городе Спящего Ягуара рабы-соплеменники, с которыми ему удалось переброситься несколькими словами, говорили, что Каменотеса отправили на строительство, но где именно он работал - в каменоломне или непосредственно на стройке, - никто толком не знал. Быстрееоленя решил вначале пробраться к каменоломне.
Три дня он до боли напрягал глаза, чтобы разыскать среди копошащихся в котловане фигурок ту, ради которой пришел сюда. Раза два ему показалось, что он видел Каменотеса, но потом снова терял его в муравейнике человеческих тел.
Даже по ночам, когда в каменоломне загорались костры, вокруг которых спали изнуренные работой люди, Быстрееоленя высматривал Каменотеса. Сам он не мог разжечь костер и всю ночь дрожал от холода. А днем камни раскалялись так, что до них было невозможно дотронуться. Только такой опытный, как он, лазутчик мог выдержать все эти испытания. И вот сегодня, когда ему наконец удалось определить место, где обычно спал Каменотес, и наметить путь, по которому он ночью прокрадется в каменоломню, Каменотеса куда-то уводил помощник Великого Мастера!
Быстрееоленя успел заметить, что Каменотеса повели по дороге на строительство. Сегодня ночью и он проделает этот путь; теперь же нужно отдохнуть. И Быстрееоленя заставил себя заснуть, хотя солнце стояло прямо над головой и беспощадно жгло его обнаженное тело.
Так повелели боги
За многие месяцы строительных работ бревна-катки хорошо утрамбовали дорогу, и бежать по ней было легко и приятно. Великий Мастер не любил носилок. Он пользовался ими лишь для того, чтобы избежать лишних пересудов жрецов, внимательно следивших за каждым его поступком. Они никак не могли смириться с тем, что простой жрец-рисовальщик, переписывавший священные книги и украшавший их рисунками, неожиданно стал главным зодчим священного города Спящего Ягуара. Он и так позволял себе много вольностей. Великий Мастер прекрасно понимал, что о каждой из них слишком быстро узнавал правитель, и в конце концов наветы жрецов могли достичь цели.
Собственная судьба не волновала Великого Мастера. Он боялся не за себя, а за строительство, за дело, которое ему могли помешать довести до конца. А то, что он задумал, было необычно и грандиозно. Воспоминания о прошлом нахлынули на Великого Мастера...
...Он понял: сейчас или никогда! Невероятным усилием воли заставил свои окаменевшие от страха ноги сделать вперед четыре шага, только четыре, как требовал обычай, и поднял левую руку к небу в знак того, что хочет говорить. Он почти не сомневался, что всемогущий Ицамна немедленно поразит его, младшего жреца, осмелившегося на такую невероятную дерзость, и от этого на душе стало легче.
Но боги молчали, молчали и люди.
- Говори! - резко и гневно прозвучал голос ахав кана - Верховного жреца.
Младший жрец не стал говорить, а лишь вплотную приблизился к трону, на котором восседал правитель в окружении знати и служителей всемогущего бога Ицамна. Не поднимая головы, чтобы не осквернить их своим взглядом, жрец быстро вынул из-под плаща сложенные гармошкой страницы книги-хууна и растянул их на груди.
- Говори! - повторил тот же грозный голос.
Но жрец продолжал молчать: он только еще выше поднял растянутую "гармошку" - хуун. И тогда правитель и жрецы наконец увидели, что показывал этот странный человек в одежде младшего жреца: на широких листах из луба фикуса танцевали и пели, сражались и умирали, радовались и страдали маленькие человеческие фигурки.
Зачарованные, затаив дыхание, они разглядывали рисунки и, потрясенные, узнавали себя. Хоровод тел, фантастическая оргия цветов были подчинены строгому порядку, в котором легко угадывались события, совсем недавно разыгравшиеся здесь, на этой площади, среди величественных храмов и дворцов священного города Спящего Ягуара. Вот что они увидели.
...Окруженные челядью полководцы-наконы облачались в ритуальные одеяния. Словно гигантские крылья, вырастали у них за спиной огромные плюмажи из перьев кетсаля - священной птицы несравненной гордости и красоты. Гордость птицы была такова, что, плененная, она умирала в руках охотника! Никто и никогда не видел живого кетсаля в клетке! Красота его сине-красного оперения ослепляла человека - так гласила молва. Недаром перья кетсаля служили у индейцев разменной монетой. Яркие ткани накидок, фартуки и пояса из шкур ягуара, тонкие кожаные ремни и многочисленные драгоценные украшения - браслеты, ожерелья, бусы - дополняли туалеты наконов. На ногах тяжелые сандалии также из шкуры ягуара...
...У подножия пирамиды главного храма бога Ицамны возвышался трон Верховного правителя. Подобрав под себя ноги, халач виник сидел на священной циновке ягуара - символе могущества и власти. По краям трона пристроились его жены.
На нижних ступенях пирамиды стояли батабы - правители селений. Их длинные белые плащи были украшены морскими раковинами - символами земли, которой они правили по наследству. Они тихо переговаривались между собой, и причудливые головные уборы батабов мерно покачивались в такт неторопливому разговору.
Солнце склонялось к закату.
...Внезапно гулкая дробь барабанов и вой длинных труб заполнили город. Вместе с воинственной музыкой, будто гигантские птицы, на площадь влетели трое высоких мужчин. Это наконы - полководцы. За ними бежали их воины в масках чудовищ, наводившие ужас и страх. Сотрясая оружием, маски неслись по площади, образуя водоворот человеческих тел, над которым плыли штандарты боевых отрядов.
Водоворот захватил толпу городской бедноты. Трещотки и сухие тыквы-барабаны сотрясали воздух пронзительными звуками. Все танцевало, грохотало, ревело, и казалось, что даже могучие каменные стены храмов и дворцов покачнулись и пришли в движение. А люди-птицы летели все быстрее: они уже сцепились в клубок из разноцветных перьев, тканей и лент... И вдруг все замерло: люди-птицы бросились к главной пирамиде; они летели вверх по ее крутым ступеням, а там, наверху, у жертвенного камня, их ждал сияющий золотом Ицамна, окруженный своими верными служителями...
С трудом оторвав зачарованный взгляд от рисунка на хууне, халач виник спросил:
- Жрец! Камень расскажет о победе богов?
Больше нельзя было молчать, и жрец негромко, но решительно ответил:
- Нет, Великий! Краски на стенах храма будут петь гимн твоей великой победе. Так повелели боги, - и младший жрец склонился в глубоком поклоне.
- Какого храма? - удивился халач виник.
- Боги приказали построить храм на берегу реки Лачанха. Прикажи, и я приведу туда строителей...
Только так можно было говорить с халач виником, ибо только боги могли приказывать в стране, которой он правил уже многие годы. Разве жрец виноват, что боги пожелали говорить с халач виником именно его устами, а не устами ахав кана - Верховного жреца? Ведь не мог же какой-то младший жрец сам придумать такое? Да и мысль о храме с рисунками пришла ему в голову в тот самый момент, когда ахав кан сказал однажды жрецам, что Верховный правитель требует от богов ответа, как и чем должен он увековечить свою победу и разгром соседнего царства, а Ицамна молчит и не принимает даже жертвы. Вот тогда-то (это было ровно месяц назад) он, простой жрец - переписчик хуунов, и подумал о храме. Правда, он ничего не сказал другим жрецам, но по ночам стал рисовать свои хууны, которые с таким вниманием теперь рассматривали правитель и вся знать города Спящего Ягуара. Но какая в том беда, если так повелел ему сам Ицамна? И жрец молча развернул перед правителем свой второй хуун.
Здесь была изображена битва.
...Нападение воинов Спящего Ягуара застало противника врасплох. Без доспехов, вооруженные чем попало, враги вели неравный бой, постепенно отходя к центру своего города. Пики, дубинки, камни, случайно подвернувшийся тяжелый брус или даже опахало - все было пущено в ход, но остановить наступавших воинов Спящего Ягуара они уже не могли.
Полные драматизма сцены заполняли страшную картину боя: здесь в предсмертном объятии застыла группа бойцов; там лежат неподвижные, бездыханные тела, сраженные меткими ударами противника; пронзенный пикой человек, напрягая последние силы, пытается вырвать из своей плоти поразившее его оружие; а вот уже взяты первые пленные, и победители волокут их за волосы по обагренной кровью земле...
Но бой не закончен. Враги продолжают защищаться. Они знают, что пощады не будет. Жертвенный камень или рабство ожидают тех, кто попадет в плен, и поэтому сражаются, напрягая последние силы...
Халач виник изловчился и ударил Обнаженного воина тяжелым копьем. Воин покачнулся и стал оседать на землю. Отбросив щит, правитель схватил за волосы поверженного врага - теперь он был его пленником. Гордо взметнулись вверх длинные перья кетсаля, украшавшие высокий шлем Верховного правителя - знак высшего военачальника. Он хотел уже было прокричать свой боевой победный клич, как вдруг перед ним выросла грозная фигура воина с тяжелым копьем, облаченная, как и сам халач виник, в доспехи из шкур. Это был вражеский вождь.
Отбросив своего пленника, халач виник взмахом копья вызвал вражеского вождя на единоборство. Ряды сражающихся разомкнулись - начался поединок вождей-полководцев. Не отрывая друг от друга пристального взгляда, чтобы уловить или предугадать любое движение соперника, халач виник и вождь медленно закружились в смертельном танце. По-кошачьи мягкие шаги внезапно сменялись стремительными бросками и дикими прыжками. Мощные удары тяжелых копий или едва уловимые уколы с одинаковой ловкостью парировались обоими противниками, в совершенстве владевшими грозным оружием. Со стороны могло показаться, что два могучих человека в пышных головных уборах и богатых красочных одеяниях исполняют сложный ритуальный танец. В действительности так оно и было: следуя священным законам войны, каждый из них стремился не столько убить, сколько пленить противника!
Боги требовали жертв, и чем знатнее и важнее был человек, приносимый в жертву, тем милостивее становились они к своему народу. Кто из богов не пожелал бы увидеть на жертвенном камне своего алтаря правителя чужого ему народа? - так учили жрецы, благословляя воинов, уходивших в военный поход.
Халач виник сделал вид, что готовится уколоть противника в грудь, но вместо этого высоко подпрыгнул и острым наконечником копья полоснул по шлему вождя. Это был несильный, но точно рассчитанный удар - излюбленный прием халач виника. Кожаные ремешки, удерживавшие шлем на голове, лопнули. Огромное и тяжелое сооружение из перьев и шкур, предохранявшее голову от ударов, стало сползать на лоб и глаза противника. Халач виник прыгнул вправо, потом влево, как бы раскачивая из стороны в сторону шлем вождя, ставший теперь для него лишь помехой. Судорожные, потерявшие уверенность движения противника, и страшный удар халач виника тупым концом копья прямо в голову соперника завершил поединок. Дикий вопль возвестил о победе.
Пленных привели в город Спящего Ягуара. Чтобы унизить и лишить возможности оказать сопротивление, жрецы вырывали пленным ногти. С кровоточащими руками их тащили по ступеням пирамиды к верхней платформе, туда, где стоял их победитель - халач виник города Спящего Ягуара. Коленопреклоненные, они молили правителя о пощаде, но халач виник даже не удостаивал их своим взглядом.
Он стоял неподвижно, словно изваяние, сжимая в руке огромное копье. Ни один мускул не дрогнул на его лице: как и великие боги, которым поклонялся его народ, он не слышал мольбы тех, кого жрецы приносили в жертву...
Рисунки простого жреца-переписчика воспроизводили события с невероятной достоверностью и покоряющей простотой. Все ждали решения Верховного правителя. Но халач виник внезапно встал и ушел в свои покои. Жрец-художник, поразивший всех своим удивительным искусством, еще долго стоял перед опустевшим каменным троном, разукрашенным изображениями спящего ягуара. И только когда наступила ночь, направился к опочивальне младших жрецов. Она находилась в длинном помещении, примыкавшем к храму с западной стороны. Войдя в свою комнату, он с удивлением заметил, что с пола исчезли циновки других жрецов, которые обычно спали здесь. "Не разыскать ли их?" - подумал художник, но когда он повернулся к выходу, то увидел двух стражников, перекрывших длинными пиками дорогу назад.
Два дня жрец не покидал своей комнаты, а на третий за ним пришли восемь стражников-жрецов. Они молча обмыли его тело и одели в чистые белые одеяния. Художник с ужасом вспомнил, как подвергали ритуалу омовения знатных пленных, прежде чем выводили к жертвенному камню. "Значит, так повелели боги", - решил несчастный и покорно зашагал под охраной стражи к подножию главной пирамиды. Он не хотел обидеть великих богов своими рисунками и поэтому не страшился предстоящей встречи.
Процессия остановилась. Внезапно художник почувствовал, что его уже не держат руки грозных стражников, что он свободен, и тогда с вершины пирамиды до него долетели слова, которым он не сразу смог поверить:
- Великий Мастер! Выполняй волю всемогущего Ицамна!..
Снова в каменоломне
Десятки изнуренных голых людей в узких набедренных повязках роились небольшими группами на ровных платформах, вырубленных причудливыми уступами прямо в скале.
Человек добывал камень, чтобы строить храмы, дворцы, пирамиды. Вначале он выравнивал по горизонту большой участок скалы, пока не образовывалась ровная гладкая площадка. Потом обрубал ее с трех сторон, чтобы получилась длинная платформа-стол, основание и одна из сторон которого еще продолжали оставаться скалой. Человек наносил на "столе" параллельные линии и осторожно, с удивительным терпением и упорством углублял каждую из них, пока они не превращались вначале в желоб, а затем в узкую щель, в которую с трудом пролезала рука, сжимавшая рубило или молот. Когда щель достигала нужной глубины, начиналась самая сложная и тяжелая часть работы, требовавшая особой точности глаза и твердости руки: разрезанный на ровные прямоугольники стол-платформу нужно было снизу отрубить от скалы. Делалось это тем же способом, только теперь щель рубили в горизонтальном направлении.
Ее долбили с особой осторожностью, так как под действием собственного веса плита могла неожиданно отколоться. То, что она своей тяжестью раздавила бы руки каменотесов, было не так уж важно в представлении жрецов-надсмотрщиков, но плита могла треснуть, а это означало порчу самой плиты, потерю стольких дней труда.
Толстый жрец остановился. Прямо перед ним на острых обломках битого камня, прижавшись всем телом к скале, голова к голове лежали два совершенно голых человека. Они казались неподвижными, и только напряженные мускулы говорили о том, что люди не отдыхали, а трудились: один глубоко в щели наводил на ощупь рубило, другой, также на ощупь, бил по нему молотом.
Спина левого была сплошь разукрашена еще не зажившими рубцами свидетелями недавних жестоких побоев. Выбрав место, где раны казались посвежее, жрец сильно ударил по нему ногой, обутой в толстые сандалии. Человек вздрогнул, рука невольно рванулась из щели, но узкие каменные тиски крепко держали ее.
Жрец довольно захохотал. Он присел на камень и стал наблюдать, как Каменотес с изуродованной спиной заставил расслабиться напряженные от боли мышцы, только так он мог вытянуть руку из каменного плена. Жрец видел, как медленно отползало от скалы бронзовое тело и вместе с ним так же медленно ползла из щели рука, чем-то напоминавшая змею. Наконец рука-змея выползла наружу; она сжимала длинное острое рубило.
Это была великолепная рабочая рука: сухая, тонкая, жилистая, а главное, послушная. Сколько бесформенных камней превратила она в идеально ровные прямоугольные плиты; сколько тончайших узоров нанесла на камень, повторяя сложнейшие рисунки священных знаков, которыми жрецы записывали на вечные времена божественные пророчества или восхваляли мудрость и военные победы великих правителей; сколько мертвых камней ожило от ее прикосновения, оставляя потомкам бессмертные образы богов, их верных служителей на земле и всемогущих владык...
Это была великолепная рабочая рука. Любой другой, будь он на месте тупого надсмотрщика, залюбовался бы ею...
Каменотес медленно поднимался с земли.
- Пойдешь опять к реке! - бросил жрец. Он хотел встать, но не успел: рука, сжимавшая рубило, обрушила на его голову страшный удар. Она перестала быть послушной...
Началось!..
...Люди падали от усталости. Они не могли говорить, но их глаза яснее всяких слов требовали ответа.
- Соберите оружие надсмотрщиков. - Каменотес задыхался от боли в груди - удар палицы пришелся прямо в ключицу. - Соберите оружие, рубила, палки. Мы пойдем на строительство к реке и освободим наших братьев!
Но никто не шелохнулся: голод и напряжение недавней битвы с надсмотрщиками и жрецами лишили людей последних сил. Все молчали, и только стоны раненых нарушали непривычную тишину в каменоломне.
- Вставайте! - крикнул Каменотес, превозмогая боль. - Иначе мы погибнем!
Пошатываясь, он поднялся, опираясь на огромную палицу, принадлежавшую убитому им старшему жрецу-надсмотрщику, и направился к дороге. И люди пошли за ним. Впервые им было так легко и приятно шагать по широкой тропе, спускавшейся к реке среди непроходимых зарослей тропического леса. Усталые ноги с каждым шагом двигались все быстрее. Лесная прохлада и свежий аромат зелени вселяли бодрость и уверенность. А главное, рабы не слышали больше яростных окриков ненавистных жрецов, свиста плетей надсмотрщиков - впереди ждала свобода!
Ни о чем заранее не договариваясь - их не учили держать военный совет перед боем, - они выскочили из леса нестройной толпой и молча рассыпались на широкой, выложенной ровными камнями площади, как рассыпаются на земляном полу крестьянской хижины зерна спелого маиса.
Через час все было кончено. Ни один жрец, ни один надсмотрщик не остался в живых. Ярость восставших обрушилась и на богов: каменные изваяния, стелы с изображением богов, правителя и жрецов погибли под их ударами.
На строительстве оказалось немного запасов еды - ее берегли для себя жрецы и надсмотрщики. Восставшие разделили их между собой поровну.
А когда стемнело, на площади запылали веселые языки костров. Все думали об одном: что делать дальше? Постепенно они стали сходиться туда, где на широкой террасе у подножия большого храма с тремя низкими входами сидел у костра Каменотес. Никто не выбирал его вождем, но все тянулись к нему: он первый осмелился поднять руку на ненавистных жрецов, он привел сюда людей с каменоломни, значит, боги вручили ему судьбу этих обездоленных.
Каменотес видел, скорее ощущал, как в ночной темноте двигались к его костру братья по страданиям, товарищи по борьбе. Он слышал их взволнованный говор, тревожное дыхание и ясно понимал, зачем они пришли. Он знал, какой ответ нужно дать этим людям; он не сомневался в правильности своего решения.
Каменотес встал.
- Братья! - Широкая площадь, окруженная каменными дворцами, многие из которых не были еще достроены, поглотила его голос. Ему показалось, что его никто не услышал, и он крикнул еще громче: - Братья! С первыми лучами солнца мы пойдем на логово Спящего Ягуара! - На мгновение он умолк, может быть ожидая, не покарают ли его боги за то, что он назвал логовом их священную обитель.
И вдруг откуда-то издалека, из непроглядной тьмы сельвы, расстилавшейся кругом на тысячи полетов стрелы, прилетели отчетливые слова: "...логово Спящего Ягуара".
- Мы уничтожим жрецов и знать! Небо прокляло их! Слушайте!
И эхо повторило: "Небо прокляло их! Слушайте!"
Каменотес
Странные, противоречивые чувства владели Каменотесом.
Еще совсем юношей во время набега на одно из селений города Спящего Ягуара он был схвачен воинами, поджидавшими в засаде кочевников-грабителей. Его жестоко избили - как он только выжил? - и вместе с другими пленными, уцелевшими от побоища, продали в рабство. Так он оказался на тяжелых строительных работах: таскал каменные глыбы, рубил плиты в каменоломнях, дробил, превращая в муку, обожженный известняк и снова впрягался в длинные упряжки толкачей. Каторжный труд пожирал все физические и духовные силы: жрецы и надсмотрщики старались превратить рабов в послушную рабочую скотину, безмолвную, лишенную всяких надежд на свободу. Но непосильный труд, постоянное недоедание и частые побои не могли убить в молодом рабе чувство смертельной ненависти к жрецам и знати, ко всему, что связано с городом Спящего Ягуара. Эта ненависть с каждым годом крепла, придавая силы истощенному и истерзанному телу.
Но жрецов и охранявших их стражников и воинов было слишком много в городе Спящего Ягуара. Они казались ему хитрыми и могучими щупальцами гигантского чудовища, которым не было счета, умевшими вовремя предугадать любые попытки рабов вырваться на свободу. Должно быть, он так бы и погиб на одной из строек, забитый насмерть надсмотрщиками или раздавленный каменной глыбой, как умирало большинство его братьев по неволе, если бы в его судьбу однажды не вмешался случай.
На работах по перестройке одного из главных храмов города Спящего Ягуара надсмотрщики убили раба, вырезавшего на каменной плите-стеле замысловатый орнамент. Не рассчитав силу удара, раб-резчик отколол часть тонкого узора. Повреждение было незначительным, но надсмотрщики, изнывавшие от безделья, набросились на него с палками и стали зверски избивать. Шум побоев, крики и стоны умирающего привлекли к себе внимание мастера стройки, однако, когда он по привычке не спеша подошел к месту происшествия, все было кончено: на земле лежало кровавое месиво, в котором трудно было опознать человека.