– Я не совсем понял...
   – Если мы не ошибаемся, представители деловых кругов, связанных с американской авиационной промышленностью, попытаются наладить контакты с кем-нибудь из сотрудников «Фарбениндустри». Об этом свидетельствуют многие факты.
   – Конечно. Вспомним те же сведения из Женевы. Полученные по известным каналам.
   – Объявляю об окончании нашего совещания. Позвольте поблагодарить вас, герр унтерштатссекретарь, за участие в нем и пожелать вам приятного возвращения в Берлин.
* * *
   2 декабря 1943 года
   «Фэрфакс», Вирджиния
   Как оказалось, сборный металлический дом, представший взору Свенсона, мало что имел общего с типовыми строениями подобного рода. Взять хотя бы уже одно то, что он был в пять раз длиннее своих собратьев и значительно выше их. Изнутри его металлическую обшивку покрывал звукопоглощающий материал, образовывавший единый, без всяких швов, кожух. Сооружение это напоминало не столько ангар, каковым оно вполне могло бы стать при иных обстоятельствах, сколько гигантский бункер с толстенными, лишенными окон стенами.
   Входная дверь вела в просторное помещение. В нем повсюду стояли столы со сложными высококачественными радиопанелями, напротив которых размещались застекленные стенды с дюжиной подробнейших карт, сменяемых простым нажатием кнопки. Над картами располагались изящные тонкие разграничители, похожие чем-то на иглы в множительном копировальном аппарате и манипулируемые радиооператорами, работавшими под наблюдением людей, сидевших за клавишными досками. Весь персонал состоял из военных рангом не ниже лейтенанта.
   Однако описанная выше аппаратная занимала по длине лишь три четверти металлического дома. В центре противоположной от входа стены имелась тяжелая, из стали, дверь. Закрытая в данный момент, она соединяла эту комнату с соседним помещением.
   Свенсону еще не доводилось бывать в этом здании. Хотя он много раз наведывался в «Фэрфакс», где знакомился с наиболее важными донесениями спецслужб и наблюдал, как ведется подготовка тех или иных диверсионных и разведывательных групп, ему тем не менее никогда не говорили о том, что представляет собой загадочный металлический дом. И это – несмотря на его звание бригадного генерала и допуск к секретнейшей информации. Все, кто работал там, должны были неделями и месяцами находиться на территории лагеря, в закрытой зоне в двести акров. И если все же кому-то и разрешали в исключительных случаях покинуть на короткое время «Фэрфакс», то к нему приставляли сопровождающих.
   Прямо как в сказке, подумал Свенсон, искренне уверовавший в то, что давно уже потерял способность удивляться чему бы то ни было. Ни лифтов, ни черных лестниц, ни окон. На стене слева он заметил дверь в душевую и, даже не заглядывая туда, понял, что там работают кондиционеры. Помещение имело единственный вход. Спрятаться внутри было нельзя. Всех выходящих отсюда подвергали тщательной проверке. Личные вещи сдавались у входа, ни один лист бумаги не мог быть вынесен из здания без визы полковника Эдмунда Пейса, который сам сопровождал до контрольно-пропускного поста лицо, получившее от него разрешение взять с собой тот или иной материал.
   В общем, если где-то и соблюдались все меры предосторожности, так это здесь.
   Свенсон подошел к стальной двери. Лейтенант, сопровождавший его, нажал кнопку. Над настенным аппаратом селекторной связи вспыхнула маленькая красная лампочка, и лейтенант доложил:
   – Генерал Свенсон, полковник.
   – Спасибо, лейтенант, – прозвучало в ответ из, ребристой круглой мембраны прибора под лампочкой. Затем послышался щелчок замка, и лейтенант открыл дверь.
   Кабинет Пейса ничем не отличался от любых других штабных помещений разведки. На стенах – огромные карты с яркой подсветкой, на столе – панель с кнопками, позволяющими менять карты и регулировать их освещенность. Ряд телетайпов на одинаковом расстоянии друг от друга. Над каждым из них – отпечатанное типографским способом обозначение региона, с которым поддерживалась с его помощью связь. Все как всегда. Исключение составляла лишь мебель. Простая и только самая необходимая. Вместо кресел и диванов – металлические стулья с прямыми спинками. Стол обычный. Если и напоминал он письменный, то весьма отдаленно. Пол дощатый, без всяких ковров. Внутреннее убранство, таким образом, указывало вполне определенно на то, что комната предназначалась для тяжелой, напряженной работы, но никак не для отдыха.
   Эдмунд Пейс, начальник управления «Фэрфакса», поднялся навстречу Алану Свенсону.
   Кроме них в комнате находился еще один человек – в штатском. Фредерик Вандамм, помощник госсекретаря.
   – Рад вас видеть снова, генерал, последний раз мы встречались у мистера Вандамма, если не ошибаюсь, – произнес Пейс.
   – Совершенно верно. Как идут у вас тут дела?
   – Вроде бы все в порядке.
   – Я не сомневался в этом. – Свенсон повернулся к Вандамму. – Господин помощник государственного секретаря, я приехал, как только смог. Не могу передать, как я измотан. Это был трудный месяц.
   – Догадываюсь, – произнес вальяжно Вандамм и, вежливо улыбаясь, пожал небрежно руку Свенсону. – Не будем же терять зря время, приступим сразу к делу. Полковник Пейс, не будете ли вы добры посвятить генерала в курс того, о чем мы с вами говорили?
   – Да-да, конечно, сэр. Итак, приступаю, – ответил Пейс с интонацией в голосе, которая, как он знал, подскажет ею коллеге-военному, что нужно держаться настороже.
   Он направился к висевшей на стене карте, изобиловавшей различными указателями и условными обозначениями. Это был крупный, подробнейший план одного из районов расположенного в Южной Африке Йоханнесбурга. Фредерик Вандамм сел за стол. Свенсон подошел к Пейсу и встал рядом с ним.
   – Вы никогда не знаете заранее, где ждет вас успех. И когда – Пейс взял деревянную указку со стола и показал на голубую отметку на карте. – И не сможете предугадать, действительно ли удачно выбрали место для проведения своей операции. Неделю назад к одному из членов законодательного собрания Йоханнесбурга, адвокату и бывшему директору компании «Кенинг майнз, лимитед», обратились заочно двое граждан, которые, как он полагает, представляют интересы Цюрихского государственного банка – «Zurich Staats-Bank». Они хотели, чтобы он выступил посредником в переговорах между ними и упомянутой выше компанией о продаже им последней стороной крупной партии алмазов за швейцарские франки. При этом предполагалось, что качественные параметры данной продукции должны находиться в строгом соответствии с требуемым стандартом и проверяться с еще большей точностью, чем проба драгоценных металлов. – Пейс повернулся к Свенсону: – На первый взгляд во всем этом нет ничего необычного. Ленд-лиз[22]и повсеместное обесценение денег привели к резкому оживлению на рынке алмазов. Подвизающиеся на нем дельцы рассчитывают на получение баснословных прибылей в послевоенное время. Так вот, этот наш «законодатель» согласился встретиться с двумя связавшимися с ним гражданами. Вам и самому нетрудно представить себе его состояние, когда он, к несказанному своему изумлению, узнал в одном из «швейцарцев» старого, еще с довоенной поры, своего приятеля. Это был немец, с которым они вместе учились в школе: мать интересующего нас африканера[23]– австрийка, отец – бур. Нынешний член законодательного собрания поддерживал с ним тесные контакты вплоть до тридцать девятого года. Тогда друг его работал в «И.Г. Фарбениндустри».
   – И о чем же шла речь на встрече? – спросил нетерпеливо Свенсон.
   – Я коснусь этого. Но прежде необходимо, на мой взгляд, познакомить вас с предысторией.
   – О'кей. Продолжайте.
   – Эта встреча не имела никакого отношения ни к спекуляциям на рынке алмазов, ни к расчетным операциям, производимым Цюрихским банком. Речь шла об одноразовой сделке. Представитель «Фарбениндустри» выразил желание приобрести крупную партию борта и карбонадо...
   – Промышленных алмазов? – перебил полковника Свенсон. Пейс кивнул:
   – Немец предложил своему старому другу целое состояние, если он поможет их вывезти. Африканер отказался, но по давнишней дружбе с немцем не донес на него. Однако три года назад ситуация изменилась.
   Пейс положил указку и направился к столу. Свенсон понял, что у полковника имеется дополнительная информация, зафиксированная в письменном виде, и что он сошлется сейчас на нее. Генерал подошел к стулу рядом с Вандаммом и сел.
   – Три дня назад, – продолжал Пейс, стоя у стола, – к африканеру вновь обратились. На этот раз от него не стали скрывать, кто говорит с ним по телефону. Ему прямо сказали, что звонит один немец, располагающий сведениями, которые интересуют союзников. Интересуют давно.
   – Пробный шар? – спросил Свенсон. Его голос выражал крайнее нетерпение.
   – Во всяком случае, не совсем то, что мы ожидали... Немец уведомил адвоката о своем намерении наведаться к нему в офис и предупредил, желая обезопасить себя, что если кто-то попытается схватить его, то старый друг африканера – тот, что служит в «И.Г. Фарбениндустри», – будет по возвращении в Германию предан смерти. – Пейс взял во стола бумагу и передал ее Свенсону. – Это – от нашей агентуры. Доставлено курьером.
   Свенсон прочитал отпечатанный на пишущей машинке текст, заключенный между грифом «Военная разведка» и оттиснутым штампом «Совершенно секретно. Только для чтения. „Фэрфакс“. Индекс 4-0»:
   «28 ноября 1943 года. Йоханнесбург. Информатор: „Нахрихтендинст“. Субстратосферные гироскопы усовершенствованы. Испытания прошли успешно. Пенемюнде. Будущие контакты – через Женеву. Йоханнесбургская группа».
   Чтобы дословно запомнить текст, Свенсон прочел его несколько раз. А затем задал Пейсу вопрос, состоящий только из одного слова:
   – Женева?
   – Да. У нас все отлажено в этом негласном центре сбора интересной для разведслужб информации. Обстановка в городе – типичная для нейтральной страны. Но действуем мы, разумеется, неофициально.
   – А что такое этот... как его там... «Нахрихтендинст»?
   – Разведгруппа. Небольшая, со строго специализированными функциями. Занимается широким кругом вопросов. Ее статус выше, чем у других сверхсекретных организаций. Порой у нас возникает такое чувство, будто она никого не представляет а действует сама по себе. Что касается меня, то я думаю иногда: самое лучшее, что могли бы мы сделать, – это просто наблюдать за ходом вещей, не вмешиваясь в него. При этом я исхожу не из сегодняшней обстановки, а из той ситуации, которая сложится после войны. Мы подозреваем, что за «Нахрихтендинст» стоит Гелен. Но, что бы там ни было, у этой организации ни одного провала. Дела свои она прокручивает всегда исключительно четко, не допуская ошибок или просчетов.
   – Понятно.
   Свенсон протянул бумагу Пейсу. Но полковник не взял ее. Вместо этого он вышел из-за стола и направился к металлической двери.
   – Я покидаю вас, господа. Когда окончите, пожалуйста, оповестите меня об этом нажатием белой кнопки на моем столе.
   Он открыл дверь и быстро вышел. Тяжелая стальная дверь плотно захлопнулась за ним, послышался щелчок замка.
   Фредерик Вандамм посмотрел на Свенсона.
   – Вот оно, генерал, решение вашей проблемы. Как оказалось, нужные вам гироскопы уже изготовлены. Они – в Пенемюнде. И все, что вам остается теперь, – это послать своего человека в Женеву. Где кто-то желал бы продать их.
   Алан Свенсон разглядывал внимательно листок бумаги, который держал в руке.

Глава 7

   4 декабря 1943 года
   Берлин, Германия
   Альтмюллер тоже и столь же внимательно, как и Свенсон разглядывал листок бумаги, – правда, другой, – который также держал в руке. Было за полночь. В городе царила кромешная тьма. Берлин пережил еще одну ночь смертоносных бомбардировок. Последний налет позади. Больше до утра их не будет. Однако черные шторы светомаскировки на всех окнах министерства по-прежнему были опущены. Как и всегда в этом здании.
   Главное сейчас – не упустить время. Но и строя в спешке различные планы, нельзя забывать о мерах предосторожности. Встреча в Женеве с представителем другой стороны – лишь первый шаг, своего рода прелюдия. И все же подготовиться к ней следует самым тщательным образом. Что именно будет сказано там, несомненно, имеет значение. Однако куда важнее – кто персонально представит немецкую сторону. Позицию может изложить кто угодно, наделенный соответствующими полномочиями и разбирающийся в сути вопроса. Необходимо лишь проследить на случай краха Германии, чтобы доверенное лицо ни в коем случае не представляло официально Третий рейх. Шпеер настаивал на этом решительно и бесповоротно.
   И Альтмюллер понимал его: если война будет проиграна, ярлык предателя не должен быть повешен ни на рейхсминистра, ни на других руководителей Германии. В 1918 году, после Версаля, прозвучало множество взаимных обвинений. Резкая поляризация общества, разнузданная, параноическая травля «предателей нации» – вот та питательная почва, на которой расцвело пышным цветом мракобесие двадцатых годов. Германия не в силах была смириться с поражением. С тем позором, которым покрыли ее пресловутые изменники родины.
   И этому есть свои объяснения.
   Повторять, однако, историю, сколь бы долгий срок ни прошел с той поры, – дело бессмысленное, так что надо любой ценой избежать возвращения в прошлое. Шпеер в этом вопросе был тверд. Представитель немецкой стороны в Женеве не должен иметь никакого отношения к высшему командованию и вообще к руководству Третьего рейха. Лучше, чтобы в переговорах участвовал кто-то имеющий самое непосредственное отношение к немецкой промышленности и не связанный никак с правителями Германии. Кто-то не слишком заметный.
   Альтмюллер пытался доказать Шпееру несостоятельность подобного требования: чертежи сверхвысотных гироскопов едва ли можно доверить «не слишком заметной» посредственности из немецких деловых кругов. Пенемюнде надежно сокрыт от постороннего взора, погребен буквально в недрах земли. Предпринято все, что возможно, чтобы сохранить в тайне род его деятельности, связанной самым непосредственным образом с выполнением сверхсекретных военных заказов.
   Но Шпеер и слушать не хотел. Неожиданно логика рейхсминистра дошла до Альтмюллера, он понял суть: Шпеер решил возложить ответственность за решение вопроса на тех, кто повинен был в сложившейся в данный момент ситуации. Из-за чьей лжи и обмана Пенемюнде оказался на краю пропасти. Сам же он, Альберт Шпеер, пытался всеми мерами отмежеваться от того, что происходило в Германии военной поры: от принудительного труда подневольных людей, лагерей смерти, массовых убийств. Стремясь к успешному осуществлению своих планов, он не желал в то же время пачкать свой мундир.
   В данном случае, размышлял Альтмюллер, Шпеер прав. Если предстоит грязное дело, грозящее страшным позором, то пусть им займутся немецкие промышленники. Вся ответственность за последствия должна быть возложена на плечи того из них, кто примет участие во встрече.
   Встреча в Женеве будет иметь для немецкой стороны жизненно важное значение лишь при условии достижения на ней положительных результатов. Произнесенные во время встречи слова, обдуманные заранее и тщательно взвешенные, смогут, хотя и не обязательно, подготовить почву для нового раунда переговоров.
   Во время же следующих переговоров, которые коснутся вопроса географического по сути характера, должно быть оговорено место, где произойдет товарно-денежный обмен, если, конечно, обе стороны достигнут согласия.
   Всю прошлую неделю, день и ночь, Альтмюллер напряженно думал над этим вопросом. Он подходил к нему с точки зрения противника, пытаясь вычислить ход его рассуждений. Его рабочий стол был покрыт картами, завален донесениями, детализировавшими политическую ситуацию в каждой нейтральной стране мира.
   Место обмена должно находиться на территории одного из нейтральных государств, быть достаточно безопасным для обеих сторон и – что, пожалуй, наиболее важно – располагаться за тысячи миль от... зон непосредственного влияния обоих враждующих лагерей.
   Итак, удаленность.
   Отстраненность от театра военных действий.
   И в то же время наличие постоянной устойчивой связи.
   Это конечно же Южная Америка.
   Буэнос-Айрес.
   Американцев он должен устроить. Нет оснований думать, что они станут вдруг возражать. Буэнос-Айрес многими нитями был связан с каждым из двух лагерей. И хотя обе враждующие стороны занимали в нем определенные позиции, ни одной из них так и не удалось установить над ним полный и реальный контроль.
   Третий этап осуществления плана ассоциировался у Франца Альтмюллера с человеческим фактором – с необходимостью подобрать такое лицо, которое смогло бы успешно справиться с функциями Schiedsrichter. Или иначе с функциями третьей стороны.
   Им должен стать человек, способный проследить за обменом и пользующийся достаточным влиянием на территории соответствующей нейтральной страны, чтобы взять на себя заботу по приему и дальнейшей передаче груза. Не поддерживающий явно ни одну из воюющих сторон... И приемлемый, помимо всего, для американцев.
   В Буэнос-Айресе был такой человек.
   И в этом заключался еще один из серьезнейших просчетов Гитлера.
   Звали его Эрихом Райнеманом. Он был евреем, вынужденным выехать из Германии под напором разнузданной пропаганды Геббельса. Что же касается принадлежавших ему земельных владений и предприятий, то их экспроприировал рейх.
   Впрочем, экспроприировать рейх сумел только те земельные владения и предприятия Райнемана, которые тот не успел обратить вовремя, пока еще не грянул внезапно с неба гром, в звонкую монету, чтоб вывезти ее затем за рубеж. Та часть от былой его собственности, остававшаяся все еще на территории Германии и вполне достаточная для прессы, чтобы обрушить на читателей потоки маниакальной антисемитской истерии, составляла лишь малую толику принадлежавшего Райнеману имущества, и посему нанесенный ему ущерб от проведения нацистами экспроприации его земельных владений и предприятий был относительно невелик.
   Живя в изгнании в Буэнос-Айресе, Эрих Райнеман не чувствовал себя страдальцем. Значительная часть его достояния хранилась в швейцарских банках, а своей предпринимательской деятельностью он охватил чуть ли не всю Южную Америку. О том же, что Райнеман был в душе еще большим фашистом, чем Гитлер, знали лишь несколько человек. Он являлся горячим поборником тоталитаризма как в финансовых, так и в военных делах и делил всех людей на элиту и простонародье. И его с полным на то основанием можно было отнести к тем, кто молча, не афишируя этого, и со стоическим упорством закладывал, по существу, фундамент новой империи.
   У него имелись свои резоны следовать избранным им путем.
   Он непременно вернется в Германию независимо от исхода войны. В этом-то уж Эрих Райнеман никак не сомневался.
   В случае победы Третьего рейха ослиный указ Гитлера, касающийся евреев, будет рано или поздно отменен, тем более что и правлению фюрера придет же когда-то конец. Ну а если Германию ждет-таки, как полагают в Цюрихе, полный разгром, то для возрождения немецкой нации потребуются и опыт Райнемана и его счета в швейцарских банках.
   Но все это – в будущем. Сейчас же главное другое. Эрих Райнеман в данный момент – еврей, изгнанный из своей страны его же соотечественниками, врагами Вашингтона.
   Такой человек устроит американцев.
   И в то же время он будет блюсти интересы рейха в Буэнос-Айресе.
   Со вторым и третьим этапами плана, как казалось Альтмюллеру, все было ясно. Но успех их зависит сейчас от того, сколь удачно пройдут переговоры в Женеве. Эта прелюдия к более важным делам должна быть исполнена немецкой стороной без сучка без задоринки. Подставная фигура – обычная пешка в большой игре – обязана будет разыграть там все как по нотам.
   Необходимо срочно подыскать кого-то на роль представителя немецкой стороны на переговорах в Женеве. Человека, которого никто не смог бы заподозрить в близких отношениях с правителями рейха и который в то же время был бы известным в сфере торговли лицом.
   Альтмюллер устремил свой взор на бумаги, лежавшие на столе у лампы. Глаза у него устали, как, впрочем, и сам он, но он знал, что не сможет покинуть кабинет и пойти спать, пока не примет наконец приемлемого решения.
   Приемлемое решение – его он должен был найти сам. Шпееру же останется лишь одобрить утром принятое Альтмюллером решение после беглого ознакомления с ним. И только так, для проформы. На обсуждение уже нет времени. Кандидатуру необходимо наметить как можно скорее.
   Альтмюллер никогда не узнает, что именно подсказало ему нужное решение: письма ли в Йоханнесбург или примененный им подсознательно метод исключения. Но факт остается фактом: взгляд его привлекло одно имя. Имя, заставившее усиленно заработать его мозг. Он понял, что это – просвет. И тут же признал, что долгожданный выбор был сделан им исключительно по велению свыше.
   Иоганн Дитрихт, припадочный наследник империи «Дитрихт фабрикен», мерзкий гомосексуалист, пристрастившийся к спиртным напиткам и склонный к тому же чуть что впадать в панику. Даже самому отъявленному цинику и в голову не придет, что этот тип поддерживает тесные связи с верховным командованием.
   Так почему бы не выступить ему в роли посредника?
   Стать своего рода посыльным?
* * *
   5 декабря 1943 года
   Вашингтон, федеральный округ Колумбия
   Мрачно ударили бронзовые каминные часы. Шесть часов утра. Алан Свенсон посмотрел из окна на темные дома Вашингтона. Его апартаменты располагались на двенадцатом этаже, и из окна гостиной, где он сейчас стоял босиком в одном лишь купальном халате, открывался прекрасный вид на столицу.
   Свенсон созерцал простиравшуюся перед ним панораму города чуть ли не целую ночь... Сегодняшний день не был исключением: он поступал так вот уже трое суток. Когда же генерал погружался в беспокойный, прерывистый сон, его одолевали кошмары. И он просыпался на мокрой от пота подушке. Жена, будь она с ним, стала бы уговаривать его обратиться к врачу Уолтеру Риду. И не отстала бы от него до тех пор, пока он, сломленный ее упорством, не согласился бы последовать ее совету. Но жены рядом не было. Он настоял на том, чтобы она осталась у своей сестры в Скарсдейле. В силу особого рода деятельности, которой занимался он в данный момент, у него был ненормированный рабочий день. В переводе на общедоступный язык это означало, что у Свенсона как человека военного просто нет времени для своей супруги, которой предначертано было судьбой стать женой военнослужащего со всеми вытекающими из этого последствиями. Она, жена офицера, отлично сознавала реальное положение вещей: ситуация сложилась тяжелая, и ее муж не мог уделять ей даже немного внимания и в то же время заниматься решением сложнейших проблем. Он не хотел, чтобы она видела, как приходится ему нелегко. И хотя понимал, что ей и так все известно, считал все же, что будет лучше, если она погостит немного в Скарсдейле.
   О Боже! Как можно поверить в такое!
   Никто ни словом не обмолвился о сути дела. Никому не хотелось даже думать об этом.
   И тем не менее от действительности никуда не уйти. Те немногие – всего-то несколько человек, – кто имел доступ к соответствующей информации, пребывали в смятении, так и не отважившись принять окончательное решение. Они остановились на полдороге, не признаваясь даже сами себе в том, что сделка уже близка к завершению. Пусть кто-то еще, а не они, даст на нее свое согласие.
   Их позиция была выражена в следующих словах этой хитрой бестии, старого аристократа Фредерика Вандамма:
   – Решайте же, генерал. Нужные так вам навигационные системы – в Пенемюнде... И кое-кто хотел бы продать их.
   Вот и все.
   Осталось лишь взять да купить.
   Цена же не интересовала присутствующих: для них она не имела особого значения... Пусть другие вдаются в детали. В детали столь мелкие, что упоминать о них на сегодняшнем заседании было бы просто неуместно. В нынешней обстановке они – не предмет для обсуждения! И потому ни к чему включать в повестку дня дискуссию по их поводу.
   Это означало лишь то, что теперь все дело – за приказами, посылаемыми по цепи во исполнение распоряжений вышестоящего начальства. За приказами, которые подлежат незамедлительному выполнению. Исполнители должны действовать быстро и решительно, не ожидая дополнительных разъяснений, уточнений или обоснований. Любые рассуждения в данном случае недопустимы, так как связаны с потерей времени. Иначе не может и быть в эту военную пору, когда верховному командованию дорога буквально каждая минута. Ведь, черт возьми, идет кровавый бой! И священная наша обязанность – сделать все зависящее от каждого из нас, чтобы приблизить день нашей победы!