Лампит Дина. Ускользающие тени

   Сара лежала без сна, уставившись в темноту, удивляясь, почему ее муж так отличается от горячего герцога де Лозана, и к ней наконец-то стало медленно приходить прозрение. В разговорах о Чарльзе Банбери проскальзывали странные замечания еще с тех пор, как она познакомилась с ним, но она никогда не понимала этих замечаний, а потому игнорировала их – вплоть до теперешнего момента. Внезапно все прояснилось. Он был, как выражался Чарльз Джеймс Фокс, любителем острых ощущений, странным малым, который предпочитал общество себе подобных женской компании.
   – Боже мой! – еле слышно прошептала Сара.
   Как понятны стали теперь все случаи поспешно отдаваемого супружеского долга, обязанности, выполняемые со строго определенными интервалами – неудивительно, что за пять лет брака она так и не смогла забеременеть. Нашлось объяснение всем таинственным отлучкам Чарльза, особенно последней – после которой он вернулся таким больным и измученным. Сара гадала, что ей теперь делать, и решила не рассказывать о своем открытии ни единой живой душе, даже дорогой подруге Сьюзен, с которой она переписывалась постоянно. В сущности, то, что у ее мужа были извращенные сексуальные наклонности, должно было остаться тайной для большинства людей.
   Но что будет с ней самой и ее желаниями? Король научил ее страсти, Лозан не только повторил, урок, но и улучшил ее знания. После его объятий она никогда не сможет удовлетвориться тем, что делает с ней безразличный Чарльз. И с мгновенной ясностью Сара горько пожалела о том, что взыгравшая гордость разлучила ее с обольстительным французом.
 
   В Бате, как всегда, казался тонизирующим даже воздух. Видя у своих ног этот город, обладающий своеобразным очарованием, невероятная история которого была удивительна сама по себе, не говоря уже об удачном местоположении, ароматном воздухе, атмосфере цивилизованной жизни близ природы, Сидония на минуту застыла. У нее уже вошло в привычку прибывать на место концерта раньше, чем требовалось. Стоял май, погода выдалась очень славной, и, едва успев устроиться в отеле, Сидония вышла на улицу с твердым намерением выйти на Лансдаун-Хилл и пройтись по Маунт-Бекон, разглядывая жемчужины архитектуры георгианской эпохи в оправе развалин римских поселений.
   Она пребывала в странном состоянии и определенно нуждалась в принятии какого-либо твердого решения, что было весьма странно для человека, способного работать так же подолгу, как Сидония. Она вылетела из Венеции, чтобы подготовиться к концерту в зале Перселла, удивляясь, как ей вообще удается держать себя в руках. Отчаянные усилия Дало затащить Алексея в постель стали казаться скорее скучными, нежели вызывающими, и все же ей требовалось расслабиться несколько дней и прогнать все воспоминания.
   – Тебе ведь она не нравится? – расстроенно спрашивала Сидония у скрипача.
   – Она меня забавляет, – ответил он не слишком уверенно.
   – Такова цена вновь обретенной известности Алексея, крошка Сид, – прокомментировал сцену Род, наблюдая за парочкой издалека.
   – Видимо, сегодня это прозвучит нелепо, но некогда я считала, будто он испытывает страсть ко мне и не сможет быть с другой женщиной.
   – Не нелепо, а наивно. Мужчины всегда ищут радостей на стороне.
   – Не будь половым шовинистом – женщины поступают точно так же.
   – Что же, пусть так.
   – Как думаешь, он ляжет с ней в постель?
   Род пожал плечами:
   – Вероятно. Впрочем, не знаю. Лично я обычно выбрасываю изношенную обувь.
   Разговор оставлял желать лучшего, и Сидонией овладело беспокойство. Решив во что бы то ни стало сосредоточиться к предстоящему важному концерту, она возложила надежды на самого надежного лекаря – время и бросилась в работу как безумная, пытаясь придать каждой пьесе своего репертуара звучание, которому она научилась у графа Келли.
   Как всегда, музыка исцелила ее, и она уже начала входить в обычное хорошее настроение, когда, пришло очередное письмо из Канады:

   «Дорогая Сидония, месяцы пронеслись так быстро, что я едва могу поверить, что вновь наступила весна. Казалось, только вчера было Рождество и наш последний телефонный разговор. После этого я пытался дозвониться тебе пару раз, но нарывался на включенный автоответчик, потому не оставил сообщения, предполагая, что ты в отъезде.
   Работа идет особенно успешно, так что я останусь здесь еще на несколько месяцев, чтобы максимально продвинуться в своих исследованиях. В здешней больнице к моему решению отнеслись прохладно, но, в конце концов, согласились. Конечно, меня мучит тоска по тебе. Я надеюсь оказаться дома либо в конце лета, либо в начале осени – точно еще не знаю. Не могу дождаться, когда увижу тебя. Нам предстоит столько еще наверстать!
   Мой брат с женой приезжали на несколько дней в январе в наш дом, но сказали, что тебя там не было. Полагаю, ты в это время находилась во Франции, я слышал сообщения – да, в Канаде техника уже достигла такого уровня – о твоих блестящих успехах. Неудивлюсь, если к твоему преображению имеет прямое отношение сама леди Сара. Вероятно, при встрече ты мне об этом расскажешь.
   Позаботься о себе и постарайся написать, если выберешь свободную минуту. С нежнейшей любовью, Финнан».

   Она глупо надеялась, что в его письме будет что-нибудь вроде «я чертовски скучаю по тебе, потому что безумно влюблен в тебя и не могу больше ни о чем думать», но затем вспомнила Алексея. Внезапно причина задержки Финнана в Канаде приобрела более печальный оттенок. Перечитав письмо, Сидония заподозрила, что, несмотря на дружелюбный тон, врач не только знает из французских газет про ее успех, но и знает историю ее отношений с русским скрипачом. С внезапной тошнотой она представила, как будет себя чувствовать на предстоящем концерте.
   Сидония должна была играть в Гилд-Холл в Бате, где, согласно словам Рода, билеты на концерт были распроданы моментально после статей о концерте в зале Перселла. Британские музыкальные критики во многом соглашались со своими французскими коллегами. Они сошлись во мнении, что с мисс Брукс произошла настоящая метаморфоза, позволившая ей стать «одним из самых выдающихся исполнителей на клавикордах нашего времени. В исполнении музыки восемнадцатого века она достигла несравненного мастерства».
   «Держись, Сид. Так и держись», – сказал ей Род, и теперь ей предстояло встретиться с другой аудиторией, принять еще один вызов своему искусству. С легким вздохом музыкантша поднялась и побрела вниз с холма к городу.
 
   Сара думала, что было бы гораздо проще позволить Чарльзу провести вечер со своими друзьями, а самой отправиться с другими гостями на четверговый бал в верхнем зале. Ричард Нэш, известный завсегдатай вод Бата и Танбриджа, решил, что балы должны начинаться ровно в шесть часов, и этому обычаю следовали до сих пор, несмотря на то, что бедный старый развратник умер пять лет назад, в 1762 году, в ужасающей бедности. Замеченная новым распорядителем бала, Сара присела перед лордом Фробишером и уже спустя минуту шла с ним в менуэте.
   Но, хотя она пыталась сосредоточиться только на своем партнере, Сара тревожилась при появлении в зале каждого нового гостя. Она ждала лорда Карлайла, которому тайно отправила письмо и попросила присоединиться к ней.
   Фредерику Ховарду было уже девятнадцать лет, но он все еще оставался девственником, ибо его преклонение перед Сарой никогда бы не позволило ему изменить ей с другой женщиной. Поскольку Карлайл так и не смог присоединиться к Чарльзу Джеймсу Фоксу в его большой поездке, это вызвало разочарование и пренебрежение последнего. Генри Фокс, лорд Холленд, который оправлялся после своей болезни в Италии вместе с сыном, сочинил оду в подражание Горацию о пагубном увлечении молодого человека. Втайне радуясь тому, что она стала причиной такого множества лестных слухов, Сара решила, наконец, повидаться с Карлайлом и перейти от слов к делу.
   Объект ее замыслов прибыл на бал в восемь часов, как всегда, во всем блеске, но с несколько усталым видом.
   – Дорогой мой Фредерик, вы выглядите подавленным, – безжалостно заметила Сара, когда они первый раз танцевали вдвоем. – Надеюсь, оказание услуг даме кажется для вас не слишком утомительным делом?
   – Что вы имеете в виду? – спросил юноша, затаив дыхание при таком странном замечании.
   – Я отвечу позднее, – прозвучал соблазнительный ответ. – А теперь скажите, где вы остановились?
   – В «Колесе Екатерины».
   – На Хай-стрит?
   – Да.
   – Итак, завтра вы переберетесь ко мне в «Плюмаж». Так будет гораздо удобнее.
   Бедный граф вспыхнул, гадая, неужели его воспаленный рассудок выискивает в речи его возлюбленной такие прозрачные намеки.
   – Хорошо, так я и сделаю.
   – Отлично. Я уверена, дорогой Фредерик, что вы не пожалеете об этом.
   Просто невозможно ошибиться в ее намерениях, думал в волнении юноша. Вероятно, наконец-то его самое сокровенное желание будет удовлетворено. Помня об этом, во время удалого народного танца Карлайл чуть крепче прижал к себе Сару и с восторгом почувствовал, как она подается вперед, прильнув к нему всем телом. Внезапно его озарила догадка.
   – Где Лозан? – вдруг спросил Карлайл.
   – Вернулся во Францию – и, слава Богу!
   – Наконец-то!
   Он был готов улизнуть из бального зала и прямо сейчас убедиться в намерении леди Сары. Но она отказалась наотрез, и Фредерику пришлось ждать до следующего дня, когда его допустят к вожделенным радостям. Холодно, так, как по ее мнению, должна была поступать куртизанка, Сара ублажала юношу, как несколько ночей назад пыталась воспламенить мужа. Она думала, что держать себя в руках доставляет чудесное наслаждение, особенно при виде того, как искажено восторгом и болью лицо Карлайла. Не имея опыта, он быстро достиг высот, но уже вскоре вновь рвался в бой, и в этот раз Сара предоставила ему право руководить любовью.
   – О, восхитительно, – стонал он, очередной раз, достигая экстаза.
   – Нет, – возразила его любовница, – это всего лишь начало. Когда-нибудь вы узнаете, что означает слово «страсть».
   – Наверное, тогда я просто умру от счастья, – ответил Фредерик, будучи счастлив впервые после того, как он познакомился с Сарой Банбери.
 
   Первый вечер Сидонии, проведенный в Бате, оказался просто замечательным. Она пообедала одна в небольшом уютном погребке и отправилась в Королевский театр. Оглядывая великолепно реставрированный георгианский интерьер, она решила, что некогда здесь так же должна была сидеть леди Сара Банбери, до начала спектакля разглядывая элегантное убранство зала.
   Однако девушка не появлялась, время не поворачивало вспять с тех пор, как Сидония видела последний сон, и она вновь задумалась, повторится ли такое когда-нибудь? Неужели незримые силы посчитали, что она удостоилась достаточной чести, увидев графа Келли и услышав его игру?
   Как странно, что во Франции она так часто видела Сару, но с тех пор в Англии не встречала ее ни разу. И еще более удивительным было то, что время для Сары, очевидно, проходило быстрее, чем время для Сидонии. Женщина, виденная в музыкальной комнате, обладала полностью расцветшей красотой, почти не сравнимой с невинностью и юностью девушки, которую Сидония некогда застала сидящей перед зеркалом в Холленд-Хаусе. Короче, Сара старела намного быстрее Сидонии.
   Эти мысли вертелись в голове музыкантши, пока она возвращалась в свой отель близ аббатства и брала у стойки администратора ключ. Стоило ей войти в номер, телефон пронзительно и как-то надоедливо зазвонил, грубо требуя внимания к реалиям нынешнего века, из которого она с такой охотой ушла в век минувший.
   – Привет, – произнес развязный знакомый голос, когда она подняла трубку.
   – Кто это говорит?
   – Я.
   – Что значит «я»?
   – Найджел.
   У Сидонии торопливо застучало сердце, и она тяжело опустилась на постель.
   – Что тебе надо?
   – Увидеть тебя. По счастливой случайности сейчас я в Бате, и, думаю, мы могли бы неплохо провести время вдвоем.
   – Ну, знаешь!.. Кажется, я совершенно ясно дала понять, что наши отношения завершились, – раздраженно воскликнула она. – Наши пути разошлись. Нам больше нечего сказать друг другу.
   – Я пытался оказать тебе поддержку, – печально произнес Найджел. – Купил билет на твой концерт. Знаешь, я так горжусь тобой.
   – Это очень любезно с твоей стороны, но ничего не меняет. Даже если когда-то мы были женаты, теперь давно в разводе. Тебе пора бы научиться развлекаться без меня.
   – Пожалуйста, дорогая! – попросил Найджел. – Позволь только провести с тобой этот вечер, и больше я не буду беспокоить тебя.
   Такому эмоциональному шантажу надо было оказать максимально возможное сопротивление – Сидония хорошо понимала это. Ей следовало попросить бывшего супруга оставить ее в покое раз и навсегда, а потом повесить трубку. Но предосудительный приступ слабости не позволил ей сделать это.
   – Уже поздно, мне пора спать. Увидимся за кофе завтра утром, – неохотно согласилась она.
   Найджел помолчал, как будто обдумывая, стоит ли настаивать, и наконец сказал:
   – Я буду ждать нашей встречи. Встречу тебя в фойе в одиннадцать.
   – Откуда ты узнал, где я остановилась? – подозрительно воскликнула Сидония.
   – Потому что я живу в том же отеле и видел твое имя в журнале. Я останусь в Бате на уик-энд.
   «О Боже!» – простонала она про себя и повесила трубку.
   Она быстро заснула и во сне вновь отправилась бродить по улицам Бата – таким, какими они были в давние времена. Сидония видела, как люди входили в здание водолечебницы. Направившись вслед за ними, она, увидела, как от поверхности источника вздымается пар, а женщины и мужчины принимают ванны вместе, погружаясь в воду почти полностью в смешных купальных костюмах. Женщины были облачены в просторные холщовые рубашки, забавные чепчики и держали перед собой подносы с обязательными табакеркой и пудреницей. На мужчинах были кальсоны, по фасону напоминающие современные бриджи, и холщовые жилеты, которые, подобно одежде женщин, приобретали желтоватый оттенок в горячей, насыщенной серой воде. Обратив внимание на женщину, которой помогали выйти, Сидония поняла, что это Сара. Следуя за ней, как призрак, Сидония видела, как женщину раздели, закутали во фланелевую рубашку и повели назад в гостиницу. Пробираясь через толпу, Сидония вместе с Сарой добралась до гостиницы под названием «Плюмаж».
   Сидония оставалась невидимой – она знала это, поскольку ей удалось беспрепятственно проникнуть в комнату Сары – и теперь застыла, наблюдая, как миледи укладывают в постель. Как только горничная вышла, в дверь осторожно постучали, она приоткрылась, и Сидония увидела миловидного юношу в длинном халате. Пораженная, но заинтересованная, она смотрела, как юноша улегся рядом с Сарой. Обе ночные рубашки полетели на пол, и движения парочки не вызывали сомнений в том, чем она занимается.
   «И это под самым носом своего супруга!» – думала Сидония, смешиваясь с толпой напудренных и разодетых людей и спускаясь в зал, где стоял ровный гул, напоминающий жужжание пчел над лугом. Тени давнего прошлого поглощали кекс с маслом, собирались принимать ванну, слушали музыку, смеялись, флиртовали, играли в карты.
   Изысканные развлечения второй половины восемнадцатого века настолько захватили Сидонию, что она пожалела о своем необычно раннем пробуждении – часы показывали только четыре часа утра. В ее собственном мире все происходило не так мирно. Осторожно, но настойчиво кто-то стучал в дверь ее номера.
   – Кто там? – спросила Сидония, но ей никто не ответил.
   Еще находясь под впечатлением сна, музыкантша почувствовала легкое головокружение и спустила ноги с кровати.
   – Кто там? – вновь спросила она.
   – Найджел, – донесся голос из-за двери. – Я могу войти на минуту?
   – Нет. Прошу тебя, уходи. Разве ты не знаешь, который теперь час?
   – Мне все равно. Мне очень плохо, жутко болит голова, и я только хотел узнать, нет ли у тебя болеутоляющего.
   – Нет. Иди и попроси у ночного портье.
   – Я уже пытался разыскать его, но никого не нашел. Прошу тебя, помоги мне, Сидония. Эта боль меня убивает.
   Преодолевая раздражение, его бывшая жена открыла дверь и увидела, что Найджел тяжело прислонился к стене, его лицо покрыл обильный пот и мертвенная бледность. Несмотря на все это Сидония заподозрила какую-то хитрость, план затащить ее в постель, и решила, что свет еще не видывал столь талантливого актера, как Найджел Белтрам.
   – Входи, – пригласила она.
   Ее бывший муж тяжело втащился в комнату и со стоном повалился в постель. Томным жестом приложив руку ко лбу, он хрипло сказал:
   – Я очень болен!
   – Ты выпил? – подозрительно осведомилась Сидония.
   – Нет, что ты!
   Но перегар виски из его рта уже рассказал Сидонии обо всем.
   – Думаю, тебе лучше немедленно уйти. Ты пьян, и тут уж я ничем не могу тебе помочь.
   Он открыл глаза.
   – Почему ты всегда так дьявольски жестока? Скажи честно, что я тебе сделал? Единственное мое преступление – слишком сильная любовь к тебе. Потому я и просил тебя оставить карьеру и стать только моей женой. Теперь я понимаю, что поступил как последний из динозавров, но успел, как следует все обдумать, поверь мне.
   На эту убедительную, произнесенную с надлежащей ноткой пафоса речь трудно было возразить, и Сидония едва сдержала нарастающее чувство собственной вины.
   – В то время мы оба были слишком молоды. В действительности это была наша общая вина…
   – Нет, только моя, – перебил Найджел дрогнувшим голосом. – Я ударил тебя – это непростительный поступок. Я вел себя как грубое животное, настоящий ублюдок, и ты была совершенно права, расставшись со мной. – Он тяжело вздохнул. – Сидония, скажи мне только, что ты прощаешь мне эту возмутительную выходку, и мы расстанемся навсегда.
   «Что за напыщенный тип! – думала Сидония. – Каждое произнесенное им слово звучит как политическая речь: „Простите меня, леди от партии тори, за то, что я позволил себе критиковать вашу речь“.
   – Ну?
   – Что «ну»?
   – Я прощен?
   «Мне позволено будет умереть, не испытывая угрызений совести?» – непочтительно домыслила его слова Сидония.
   Постаравшись придать своему лицу строгое выражение, она сказала:
   – Это случилось уже давно. Разве можно не простить давние проступки?
   – Но ты меня простила?
   – Конечно. А теперь не пора ли тебе вернуться в свою комнату?
   – Да, уже пора, – проникновенным голосом ответил Найджел и тяжело встал.
   Сидония смотрела на него, желая избавиться от привычки уходить в собственные мысли и научиться вовремя анализировать ситуацию. Каким жирным он стал, думала она, непривлекательный, обрюзгший тип.
   – Ну, тогда доброй ночи, – вздохнул он и подошел поцеловать ее в щеку.
   Впоследствии Сидония считала своей главной ошибкой то, что она попыталась уклониться, потому что, уловив это движение, Найджел безжалостно прижал ее к себе, обхватив так, что она испытала одновременно чувство отвращения и стыда.
   – Я еще люблю тебя, – прохрипел он ей в лицо.
   Она уперлась ладонями ему в грудь:
   – Повторение московской репетиции! Для нас двоих лучше расстаться раз и навсегда, слышишь?
   Вместо ответа Найджел склонился и прижался к ней губами в долгом сосущем поцелуе, от которого Сидония передернулась всем телом.
   – Я всегда готов для тебя, – пробормотал он и одной рукой начал нашаривать пуговицы своего халата.
   – Убирайся! – изо всех сил закричала Сидония. – Убирайся ко всем чертям! Мы разведены, у тебя нет на меня никаких прав!
   Но было уже слишком поздно: Найджел опрокинул ее на кровать и поднял вверх подол ночной рубашки. Сидония почувствовала прикосновение его липкого пениса к своим бедрам.
   – Если ты посмеешь, – прошипела она таким злобным голосом, какого не ожидала услышать от самой себя, – если ты, только посмеешь изнасиловать меня, я затаскаю тебя по всем судам страны. Не думай, что я побоюсь. Я погублю тебя, чертов недоносок.
   Но Найджел не обратил внимания на ее слова, тщетно и яростно пытаясь овладеть ею.
   В голове Сидонии пронеслась вычитанная где-то фраза о том, что чем больше сопротивляется жертва, тем яростнее становится насильник. Значит, в ее положении главное – не оказывать сопротивления, особенно помня о том, что он способен ударить ее. Но ей не потребовалось тревожиться: сопя и фыркая, Найджел возобновил попытку и тут же кончил.
   Сарказм стал новым и мощным оружием Сидонии.
   – Тяжкая работа, верно? – насмешливо спросила она, отталкивая его обмякшее тело. – Знаешь, мне не очень-то хочется слушать всю ночь твои хрипы. Пока.
   Вытащив ключ из кармана халата Найджела и направившись по коридору к его комнате, она чувствовала, что только что испытанное грубое насилие вызывает в ней жгучие, как капли крови, слезы. Но уже в ясном свете наступающего дня Сидония хорошо поняла, что у нее действительно не было другого выхода. Кроме того, попытка насилия со стороны ее мужа кончилась скорее смешно и плачевно для него самого.
   Однако мысль о том, что ей нечем отомстить, вызывала приступы тошноты. В момент дикой злобы она вытащила из шкафа его респектабельные серые костюмы и шелковые галстуки на балкон и привязала их к перилам, где они закачались на утреннем ветру, подобно повешенным преступникам.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

   Она подозревала, что с ней творится что-то неладное. Сара понимала это, осознавала, что в своей безумной жажде любви она позволила себе увлечься не чем иным, как сомнительными связями и недостойными поступками. Тем не менее она не могла себя сдержать, хотя временами чувствовала себя подобно римской императрице давних времен, устраивающей разнузданные оргии. Но, что еще хуже, она наслаждалась этим с тех пор, как вкусила сладости запретного плода. Леди Сара Банбери стала бессердечной, как блудница, как дешевая потаскуха, но оправдывала свои развратные действия поиском того единственного мужчины, любовника, с которым она хотела бы провести оставшуюся жизнь.
   Падение и пренебрежение прежде твердыми принципами началось с ее связи с Карлайлом, которая обещала быть краткой, несмотря на то что Сара посвятила своего поклонника в искусство любви. Сэр Чарльз еще не вернулся из Бата, сообщив, что на этот раз его одолело желудочное недомогание. Располагая средствами, добытыми удачными победами своих лошадей в Ньюмаркете, он решил подкрепить силы на водах Спа во Франции, тем более что врач настоятельно рекомендовал ему повторить курс лечения.
   Летом 1767 года любовники расстались, и Сара снабдила Карлайла необходимыми наставлениями относительно переписки: письма к ней следовало отправлять через их общего друга Джорджа Селвина. Опечаленный граф отправился к Чарльзу Джеймсу Фоксу в Италию, а Сара покорно последовала за мужем во Францию, напустив на себя вид преданной жены.
   Спа, курортный городок размером не более деревни, обещал быть забавным, беспечным, но скучноватым местом, и Сара восполняла недостаток развлечений самым умеренным из флиртов с известным графом Равинским, восемнадцати летним юнцом, который едва оправлялся от ран, полученных на дуэли из-за его любовницы. Чарльз постепенно возвращался к прежним излюбленным занятиям: азартно поблескивая глазами, приобретя совершенно божественную элегантность, он играл с утра до поздней ночи, давал роскошные завтраки и балы для своих новых друзей.
   Но идиллия в конце концов была завершена, и чета Банбери вернулась домой поздно летом, где приняла непосредственное участие в семейных делах. Жена Сте родила первого ребенка, и Сара оказывала ей всяческую поддержку, а сэр Чарльз жаждал переизбрания в парламент.
   Затем наступила осень с обычным, кругом удовольствий, Джордж Селвин часто посещал дом в Приви-Гарден и передавал Саре новости от Карлайла, заодно сопровождая ее в театр и оперу, обедая и танцуя с ней в голубой гостиной у Элмака. Сэр Чарльз только посмеивался, видя последнюю проказу своей жены.
   Именно этой связи суждено было стать решающей, думала впоследствии Сара. Если бы ее супруг был недоволен ее слишком частыми встречами с Селвином, если бы его раздражали многочисленные сплетни о юном Фредерике, Сара постаралась бы смягчить ситуацию. Но равнодушие ее супруга, каким бы признанным содомитом он ни был, наконец стало невыносимым. Сара начала приглашать мужчин пообедать с ней в доме в Приви-Гарден. За этим предложением почти сразу, часто даже в ту же ночь, следовало приглашение в ее будуар.
   Во время таких встреч со всеми галантными повесами Лондона Сара чувствовала, что она одновременно и скатывается на дно пропасти, и достигает неизвестных высот. Возможность менять мужчин каждые несколько недель, ощущать новое, сильное и жаждущее тело было самым восхитительным из развлечений. Но, как только связь подходила к концу и Сара замышляла новую, она сама, себе казались дешевой и развратной женщиной, время от времени ее мучил терпкий стыд, приводя в подавленное настроение. Никогда еще Сара не чувствовала себя такой счастливой и такой отвратительной.
   Естественно, за несколько дней по городу разошлись сплетни. Ее любовники под впечатлением любви с Сарой, пораженные ее умением заставить их стонать в экстазе от ее ласк, хвастались напропалую. Иметь плотскую связь с леди Сарой, а потом рассказывать о ней налево и направо стало делом гордости каждого мужчины. Мужчины, не получившие приглашения от нее, считались опозоренными, причем, те, кто постарше, только посмеивались, а молодежь настойчиво добивалась своего. Имя Сары Банбери стало символом упадка, всего развратного и запрещенного.